Страница:
— И на всем его теле не было ни одной волосинки, которая прошла бы в игольное ушко, потому что на каждой застыла капелька алой крови, — проговорила она, пряча планшет и игольник в ящик стола. Потом шагнула к Дику, снова сжала его в объятиях и поцеловала совсем не по-матерински.
И вот тут уже Дик удивился до крайности.
— Э-э-э… — только и смог сказать он, вновь оказавшись на воле и показывая на мирно сопящего Огату.
— Когда прошел слух, что ты жив, я поклялась, что сделаю это, если тебя встречу, — женщина улыбнулась. — Я бы сделала это у него на глазах, он знает. И поймет, — женщина усмехнулась и протянула ему руку. — Баккарин.
— Райан. Так будет проще. Я уже привык к этому имени. Вообще-то… то, которое известно тут всем — не очень настоящее. Настоящее — Райан.
— Ты родился в пятьдесят седьмом-пятьдесят восьмом, — к улыбке Баккарин добавились горькие морщинки. — Тогда каждого второго мальчишку называли Райаном… Помоги мне перенести Северина на кровать.
Чего-чего, а кровати здесь и близко не было. Но по этому поводу удивляться осталось совсем недолго: новое нажатие на сенсорную панель — и стена против двери отодвинулась, открывая вход в спальню.
— Ну, ты за плечи, я за ноги — взяли! — скомандовала женщина.
Безногий Огата был не так уж тяжел. Дик — не в первый раз за вечер — вспомнил брата Томмигана. Его шутку о том, что со своим урезанным весом он пропал бы без спарринг-партнера, если бы «Ричард» не подобрал маленького Ричарда… Как и Огата, он не любил свои протезы, предпочитая по мастерской перемещаться на свисающих с потолка стальных петлях, ловко перебрасывая себя со стола на стол. А еще он, как и Огата, всегда ходил на протезах в туалет — и по той же причине: «Пока можешь, лучше делать это стоя».
— Ну вот, — Баккарин устроила спящего на подушке, запахнула раскрывшиеся полы халата и укрыла его одеялом. — Теперь проспит до утра. Он бывает совершенно беспощаден к себе. Да и к своим натурщикам, когда работа у него идет… А особенно когда не идет.
— А к вам? — не удержался Дик.
— Он старается быть со мной как можно мягче, — вздохнула женщина. — Иногда так старается, что больно смотреть. Ты хочешь есть? Пить? Это ведь тяжелая работа. Я знаю.
— У меня руки слегка дрожат.
— Рукоять пылесоса должна была изображать копье Га Болг?
— Да, наверное.
— Ты не ответил на мой вопрос о еде.
— Да меня покормили вообще-то. Спасибо.
— Тебе есть куда идти?
— Да. Но стоит ли сейчас. Понимаете, я должен устроить одну встречу. Если бы не это — черта с два меня бы кто-то заставил позировать. А господин Огата взял да уснул.
— Называй его Сэйкити. Девочки не знают, кто он такой. Что за встреча?
— Меня прислал господин Ройе.
— Вот как, — Баккарин фыркнула, отбросила волосы за спину. — Земля горит под ногами, теперь мы стали нужны Ройе…
Словно отзыв на ее слова, пол дрогнул и качнулись стены. По шелковым потолкам пошла волна, из общих помещений донесся притворно-панический женский визг и пьяный хохот.
— Прелесть хорошо поставленного дела, — Баккарин поднялась и кардиган стек с нее, почти упал на пол — но в последний миг был пойман ногтем, — состоит в том, что можно оставить все на людей и уйти, когда хочется. Все будет крутиться. Мне нужно принять душ и подумать — а ты, если хочешь, возьми что-нибудь в холодильнике.
Она бросила кардиган на кресло и исчезла в душевой комнате. Дик присел на кресло, стараясь не касаться шелкового великолепия. Ему тоже нужно было подумать.
Больше всего, надо сказать, он хотел, как Сэйкити — завалиться спать и забыть весь мир. Художник замучил его, заставляя принимать неловкие, напряженные позы и замирать на полчаса кряду, а то и дольше — но хуже всего при этом было не монотонное усилие, и не то, что приходилось сидеть, черт побери, голым, а взгляд. Огата смотрел как Моро. Не похотливо, нет — а так… Словно тело юноши было зашифрованным сообщением, которое позарез нужно прочесть. Хитрым механизмом, который нужно было разобрать. Только Моро хотел все перебрать и сложить по-своему, а Огата — зарисовать и открыть миру всю механику: чертежи, схемы, вот — глядите!
Сэйкити не был молчаливым художником, и Дик успел вкратце узнать историю героя, для которого послужил моделью. Кухулин у брода, один мальчишка против целой армии. В те времена в тех местах, сказал Сэйкити, война проходила с кучей условностей, и вражеские воины не могли ломануться на него всем базаром, а выходили к нему на поединок по очереди. Это несколько облегчало ему тактическую задачу удержания брода, но, поскольку их была целая толпа, ему приходилось там крутенько. А его король, его друзья и соплеменники отсиживались в это время в замке, страдая недугом уладов. Недугом чего-чего? Уладов, и не верти головой, трам-тарарам, а то я тебе ее сверну на сторону, и будешь так ходить всю оставшуюся жизнь. Улады — так называлось его племя. Когда-то они совершили подлость по отношению к одной женщине. Заставили ее бежать наперегонки с конями, а она в это время была беременна… Она умерла в муках, но перед смертью успела их проклясть, и в силу этого проклятия всякий раз, как на них нападали враги, их воины мучились как женщины в родах. Проклятие не коснулось одного лишь Кухулина, так как он в то время еще не родился, и пришлось ему отдуваться за всех… Понимаешь, о чем я? Кажется, понимаю, мастер Ога… Кхммм!!! Извините, мастер Сэйкити. А раз понимаешь, то и не вертись как… каппа в садке. Знаешь, что я думаю, боя? Нет, сэр. Я думаю, что его там просто бросили. Этот недуг уладов… на самом деле простая трусость. И знаешь, чего они боялись? Не смерти, нет. Они боялись, как бы не вышло хуже. Хотя казалось бы, куда уж хуже… Но ими владел страх, и поэтому все они, не сговариваясь, зажмурились от срама и сказали каждый себе: да. Пусть он умрет, а не мы. И знаешь, что мне еще кажется, боя? Они ненавидели его. Король — за то, что он был лучше, и моложе, и смелей. Воины короля — за то, что их жены любили его… Мне кажется, он это понимал, когда шел к броду. Понимал, что они боятся врага, но еще больше боятся и ненавидят его самого. Что никто не придет на помощь. Ты знаешь вкус этого одиночества, боя. И я хочу, чтобы каждый увидел его на твоих губах… Нет, не надо кривиться, будто тебе сунули осьминога в штаны. Просто представь себе этот брод. Вражеские знамена на том берегу, колесницы и костры, палатки, множество разномастных коней и пестрых одежд — а ты здесь один, если не считать свеженького покойника, ты ранен и устал, смертно устал, ты отнимаешь жизни у людей, против которых ничего не имеешь, а они атакуют тебя лишь потому, что жадная похотливая баба обещала им награду за твою голову. И за твоей спиной никого. Даже твой старый друг сейчас на том берегу — польстился на золото. Может быть, тебе завтра придется его убивать — и ты его убьешь, непонятно ради чего. А кто его знает — может, ты его уже убил? Может, это он остывает у тебя под ногами? Тебе противно все это. И если кто-то спросит тебя: почему ты еще не ушел с этого брода? Почему не предоставил им самим разгребать свое дерьмо? — ты бы не нашелся, что ответить…
Отчего же, сэр. Я бы нашелся. Мне просто некуда уходить, мастер Сэйкити… Совсем некуда.
Сэйкити успел еще рассказать, что задумал эту скульптуру давно — в корабельном госпитале Синдэна, между операциями по вживлению в культи нейроконтактов и разными стадиями фаллопластики. Ему тогда это казалось забавным — всю жизнь хотел стать скульптором, а стал скульптурой. Синдэнский медик, который слегка заскучал, когда все легкие раненые повыздоравливали, а тяжелых в состоянии криостаза отправили в орденскую командорию, был рад вспомнить свою светскую квалификацию пластического хирурга. Северин Огата на два месяца стал его любимой игрушкой. Сначала, боя, мне хотелось повеситься. Я собирался это сделать, как только переведут из реанимации в отдельную палату… Но в одну прекрасную ночь я вдруг подумал — какого черта? Ведь руки-то целы. И наконец-то могут делать то, что им хочется. Ну, не смешно ли, боя — нужно было попасть в плен, чтобы оказаться вдруг на свободе. Я согласился на многоступенчатую операцию — а между делом изучал, что у них в архивах нашлось по искусству, и рисовал, восстанавливал навыки… А в анатомии меня наставлял тот же доктор. Майор Кеола, пошли ему Боже всякого хорошего…
Когда он говорил о своих планах самоубийства — Дик вспомнил о Рэе, который тоже попал в плен на Андраде, и подумал: а ведь они могли встречаться. Помнил ли капитан Огата в лицо всех своих подчиненных-морлоков? Это ведь было одно лицо… а имя Рэя Порше ничего ему не скажет — разве что напомнит название десантного корабля…
Дик совсем уж было собрался рассказать Огате про своего друга — как тот внезапно заснул. Выглядело это страшновато: скульптор вдруг выронил планшет и завалился на бок. Юноше ничего не осталось, кроме как завернуть его в халат, прикрыть одеялом, одеться самому и ждать, пока он очнется.
Видимо, Сэйкити всех здесь приучил к тому, что его лучше не беспокоить во время работы. Ни одна служанка не постучалась в дверь, никто не попытался связаться с художником через домовый терминал. Прошел час, другой — передние комнаты заполнялись народом, и когда где-то внутри дома открывались двери — до Дика доносились музыка и пение: в борделе начиналось то, что с натяжкой можно назвать «рабочим днем».
Время шло, а Сэйкити не просыпался. Дику пришлось выбираться из его мастерской — сначала в поисках туалета, потом — места, где можно спокойно покурить. Ткнувшись в дверь ровно напротив мастерской, он обнаружил выход в крохотный садик, посреди которого находилась еще одна работа Огаты: статуя полураздетой (именно так: не полуобнаженной, а полураздетой) женщины, полулежащей, с кубком вина в руке. Ее тело было полно самых дерзких обещаний; полные губы, приоткрывшись, ждали вина или поцелуя, но пустые глаза не выражали ничего. Камень статуи, какого-то ржавого цвета, подчеркивал вызывающую откровенность грудей и бедер женщины, грубую роскошь ее диадемы, браслетов, ожерелий… Одежды срывались с покатых плеч жесткими, ломкими складками; тяжелые кудри красавицы текли по этим складкам, словно водопад по уступам — казалось невозможным, что они изваяны из одного куска. Многослойные рукава соскользнули к локтям — и если смотреть сзади (Дик обошел статую по кругу), то казалось, ткани сковали ей руки, а браслеты похожи на кандалы. При всей откровенности позы и жеста, при всей красоте эта женщина вызывала не похоть, а скорее злость, если смотреть спереди, и жалость — если сзади.
И вот теперь Дик знал, что фигура и волосы этой женщины — это фигура и волосы Баккарин, а вот лицо не ее. «Вавилонская блудница», — назвал Дик про себя статую. Интересно, чье же у нее лицо?
…Дверь в душ открылась — и жена Сэйкити, свежая и еще более красивая, вошла в спальню.
— Искупаться не хочешь?
— Я тут, кажется, на сто лет вперед накупался, — сказал юноша.
— А, онсэны… — женщина улыбнулась. — Знаешь, что… за этим домом, я уверена, следят. Если кто-то выйдет отсюда ночью и направится к Ройе — может выйти нехорошо, так что оставайся-ка ты здесь до утра, а там придумаем, как тебя вывести…
— А… где? — осторожно спросил Дик. Баккарин пожала плечами.
— Это бордель. Здесь, как в большой семье — всегда найдется место для еще одного.
Глава 11
И вот тут уже Дик удивился до крайности.
— Э-э-э… — только и смог сказать он, вновь оказавшись на воле и показывая на мирно сопящего Огату.
— Когда прошел слух, что ты жив, я поклялась, что сделаю это, если тебя встречу, — женщина улыбнулась. — Я бы сделала это у него на глазах, он знает. И поймет, — женщина усмехнулась и протянула ему руку. — Баккарин.
— Райан. Так будет проще. Я уже привык к этому имени. Вообще-то… то, которое известно тут всем — не очень настоящее. Настоящее — Райан.
— Ты родился в пятьдесят седьмом-пятьдесят восьмом, — к улыбке Баккарин добавились горькие морщинки. — Тогда каждого второго мальчишку называли Райаном… Помоги мне перенести Северина на кровать.
Чего-чего, а кровати здесь и близко не было. Но по этому поводу удивляться осталось совсем недолго: новое нажатие на сенсорную панель — и стена против двери отодвинулась, открывая вход в спальню.
— Ну, ты за плечи, я за ноги — взяли! — скомандовала женщина.
Безногий Огата был не так уж тяжел. Дик — не в первый раз за вечер — вспомнил брата Томмигана. Его шутку о том, что со своим урезанным весом он пропал бы без спарринг-партнера, если бы «Ричард» не подобрал маленького Ричарда… Как и Огата, он не любил свои протезы, предпочитая по мастерской перемещаться на свисающих с потолка стальных петлях, ловко перебрасывая себя со стола на стол. А еще он, как и Огата, всегда ходил на протезах в туалет — и по той же причине: «Пока можешь, лучше делать это стоя».
— Ну вот, — Баккарин устроила спящего на подушке, запахнула раскрывшиеся полы халата и укрыла его одеялом. — Теперь проспит до утра. Он бывает совершенно беспощаден к себе. Да и к своим натурщикам, когда работа у него идет… А особенно когда не идет.
— А к вам? — не удержался Дик.
— Он старается быть со мной как можно мягче, — вздохнула женщина. — Иногда так старается, что больно смотреть. Ты хочешь есть? Пить? Это ведь тяжелая работа. Я знаю.
— У меня руки слегка дрожат.
— Рукоять пылесоса должна была изображать копье Га Болг?
— Да, наверное.
— Ты не ответил на мой вопрос о еде.
— Да меня покормили вообще-то. Спасибо.
— Тебе есть куда идти?
— Да. Но стоит ли сейчас. Понимаете, я должен устроить одну встречу. Если бы не это — черта с два меня бы кто-то заставил позировать. А господин Огата взял да уснул.
— Называй его Сэйкити. Девочки не знают, кто он такой. Что за встреча?
— Меня прислал господин Ройе.
— Вот как, — Баккарин фыркнула, отбросила волосы за спину. — Земля горит под ногами, теперь мы стали нужны Ройе…
Словно отзыв на ее слова, пол дрогнул и качнулись стены. По шелковым потолкам пошла волна, из общих помещений донесся притворно-панический женский визг и пьяный хохот.
— Прелесть хорошо поставленного дела, — Баккарин поднялась и кардиган стек с нее, почти упал на пол — но в последний миг был пойман ногтем, — состоит в том, что можно оставить все на людей и уйти, когда хочется. Все будет крутиться. Мне нужно принять душ и подумать — а ты, если хочешь, возьми что-нибудь в холодильнике.
Она бросила кардиган на кресло и исчезла в душевой комнате. Дик присел на кресло, стараясь не касаться шелкового великолепия. Ему тоже нужно было подумать.
Больше всего, надо сказать, он хотел, как Сэйкити — завалиться спать и забыть весь мир. Художник замучил его, заставляя принимать неловкие, напряженные позы и замирать на полчаса кряду, а то и дольше — но хуже всего при этом было не монотонное усилие, и не то, что приходилось сидеть, черт побери, голым, а взгляд. Огата смотрел как Моро. Не похотливо, нет — а так… Словно тело юноши было зашифрованным сообщением, которое позарез нужно прочесть. Хитрым механизмом, который нужно было разобрать. Только Моро хотел все перебрать и сложить по-своему, а Огата — зарисовать и открыть миру всю механику: чертежи, схемы, вот — глядите!
Сэйкити не был молчаливым художником, и Дик успел вкратце узнать историю героя, для которого послужил моделью. Кухулин у брода, один мальчишка против целой армии. В те времена в тех местах, сказал Сэйкити, война проходила с кучей условностей, и вражеские воины не могли ломануться на него всем базаром, а выходили к нему на поединок по очереди. Это несколько облегчало ему тактическую задачу удержания брода, но, поскольку их была целая толпа, ему приходилось там крутенько. А его король, его друзья и соплеменники отсиживались в это время в замке, страдая недугом уладов. Недугом чего-чего? Уладов, и не верти головой, трам-тарарам, а то я тебе ее сверну на сторону, и будешь так ходить всю оставшуюся жизнь. Улады — так называлось его племя. Когда-то они совершили подлость по отношению к одной женщине. Заставили ее бежать наперегонки с конями, а она в это время была беременна… Она умерла в муках, но перед смертью успела их проклясть, и в силу этого проклятия всякий раз, как на них нападали враги, их воины мучились как женщины в родах. Проклятие не коснулось одного лишь Кухулина, так как он в то время еще не родился, и пришлось ему отдуваться за всех… Понимаешь, о чем я? Кажется, понимаю, мастер Ога… Кхммм!!! Извините, мастер Сэйкити. А раз понимаешь, то и не вертись как… каппа в садке. Знаешь, что я думаю, боя? Нет, сэр. Я думаю, что его там просто бросили. Этот недуг уладов… на самом деле простая трусость. И знаешь, чего они боялись? Не смерти, нет. Они боялись, как бы не вышло хуже. Хотя казалось бы, куда уж хуже… Но ими владел страх, и поэтому все они, не сговариваясь, зажмурились от срама и сказали каждый себе: да. Пусть он умрет, а не мы. И знаешь, что мне еще кажется, боя? Они ненавидели его. Король — за то, что он был лучше, и моложе, и смелей. Воины короля — за то, что их жены любили его… Мне кажется, он это понимал, когда шел к броду. Понимал, что они боятся врага, но еще больше боятся и ненавидят его самого. Что никто не придет на помощь. Ты знаешь вкус этого одиночества, боя. И я хочу, чтобы каждый увидел его на твоих губах… Нет, не надо кривиться, будто тебе сунули осьминога в штаны. Просто представь себе этот брод. Вражеские знамена на том берегу, колесницы и костры, палатки, множество разномастных коней и пестрых одежд — а ты здесь один, если не считать свеженького покойника, ты ранен и устал, смертно устал, ты отнимаешь жизни у людей, против которых ничего не имеешь, а они атакуют тебя лишь потому, что жадная похотливая баба обещала им награду за твою голову. И за твоей спиной никого. Даже твой старый друг сейчас на том берегу — польстился на золото. Может быть, тебе завтра придется его убивать — и ты его убьешь, непонятно ради чего. А кто его знает — может, ты его уже убил? Может, это он остывает у тебя под ногами? Тебе противно все это. И если кто-то спросит тебя: почему ты еще не ушел с этого брода? Почему не предоставил им самим разгребать свое дерьмо? — ты бы не нашелся, что ответить…
Отчего же, сэр. Я бы нашелся. Мне просто некуда уходить, мастер Сэйкити… Совсем некуда.
Сэйкити успел еще рассказать, что задумал эту скульптуру давно — в корабельном госпитале Синдэна, между операциями по вживлению в культи нейроконтактов и разными стадиями фаллопластики. Ему тогда это казалось забавным — всю жизнь хотел стать скульптором, а стал скульптурой. Синдэнский медик, который слегка заскучал, когда все легкие раненые повыздоравливали, а тяжелых в состоянии криостаза отправили в орденскую командорию, был рад вспомнить свою светскую квалификацию пластического хирурга. Северин Огата на два месяца стал его любимой игрушкой. Сначала, боя, мне хотелось повеситься. Я собирался это сделать, как только переведут из реанимации в отдельную палату… Но в одну прекрасную ночь я вдруг подумал — какого черта? Ведь руки-то целы. И наконец-то могут делать то, что им хочется. Ну, не смешно ли, боя — нужно было попасть в плен, чтобы оказаться вдруг на свободе. Я согласился на многоступенчатую операцию — а между делом изучал, что у них в архивах нашлось по искусству, и рисовал, восстанавливал навыки… А в анатомии меня наставлял тот же доктор. Майор Кеола, пошли ему Боже всякого хорошего…
Когда он говорил о своих планах самоубийства — Дик вспомнил о Рэе, который тоже попал в плен на Андраде, и подумал: а ведь они могли встречаться. Помнил ли капитан Огата в лицо всех своих подчиненных-морлоков? Это ведь было одно лицо… а имя Рэя Порше ничего ему не скажет — разве что напомнит название десантного корабля…
Дик совсем уж было собрался рассказать Огате про своего друга — как тот внезапно заснул. Выглядело это страшновато: скульптор вдруг выронил планшет и завалился на бок. Юноше ничего не осталось, кроме как завернуть его в халат, прикрыть одеялом, одеться самому и ждать, пока он очнется.
Видимо, Сэйкити всех здесь приучил к тому, что его лучше не беспокоить во время работы. Ни одна служанка не постучалась в дверь, никто не попытался связаться с художником через домовый терминал. Прошел час, другой — передние комнаты заполнялись народом, и когда где-то внутри дома открывались двери — до Дика доносились музыка и пение: в борделе начиналось то, что с натяжкой можно назвать «рабочим днем».
Время шло, а Сэйкити не просыпался. Дику пришлось выбираться из его мастерской — сначала в поисках туалета, потом — места, где можно спокойно покурить. Ткнувшись в дверь ровно напротив мастерской, он обнаружил выход в крохотный садик, посреди которого находилась еще одна работа Огаты: статуя полураздетой (именно так: не полуобнаженной, а полураздетой) женщины, полулежащей, с кубком вина в руке. Ее тело было полно самых дерзких обещаний; полные губы, приоткрывшись, ждали вина или поцелуя, но пустые глаза не выражали ничего. Камень статуи, какого-то ржавого цвета, подчеркивал вызывающую откровенность грудей и бедер женщины, грубую роскошь ее диадемы, браслетов, ожерелий… Одежды срывались с покатых плеч жесткими, ломкими складками; тяжелые кудри красавицы текли по этим складкам, словно водопад по уступам — казалось невозможным, что они изваяны из одного куска. Многослойные рукава соскользнули к локтям — и если смотреть сзади (Дик обошел статую по кругу), то казалось, ткани сковали ей руки, а браслеты похожи на кандалы. При всей откровенности позы и жеста, при всей красоте эта женщина вызывала не похоть, а скорее злость, если смотреть спереди, и жалость — если сзади.
И вот теперь Дик знал, что фигура и волосы этой женщины — это фигура и волосы Баккарин, а вот лицо не ее. «Вавилонская блудница», — назвал Дик про себя статую. Интересно, чье же у нее лицо?
…Дверь в душ открылась — и жена Сэйкити, свежая и еще более красивая, вошла в спальню.
— Искупаться не хочешь?
— Я тут, кажется, на сто лет вперед накупался, — сказал юноша.
— А, онсэны… — женщина улыбнулась. — Знаешь, что… за этим домом, я уверена, следят. Если кто-то выйдет отсюда ночью и направится к Ройе — может выйти нехорошо, так что оставайся-ка ты здесь до утра, а там придумаем, как тебя вывести…
— А… где? — осторожно спросил Дик. Баккарин пожала плечами.
— Это бордель. Здесь, как в большой семье — всегда найдется место для еще одного.
Глава 11
Дуэль
Женщина была, как и большинство простолюдинок, небольшого роста, пухлая и темноволосая. Держалась она с большим достоинством, но не без той скованности, которую планетники нередко ощущают в присутствии космоходов, особенно из старинных и знатных родов. Звали женщину Ашерой Михра, и она сама искала встречи с Роксаной Кордо, главой императорской комиссии по положению гемов — что было довольно нетипично: обычно хозяева гемов от таких встреч всячески уклонялись и увидеться удавалось только в здании суда.
Рокс жестом пригласила посетительницу сесть и налила ей минеральной воды, чтобы та чувствовала себя непринужденней.
— Мы занимаемся гемами, которые страдают от жестокого обращения. В первую очередь, — сказала Рокс. — Поэтому появления хозяина здесь по собственной воле… необычная вещь.
Не то чтобы совсем необычная, добавила она про себя. Здесь в последнее время каждый день по собственной воле кто-то появлялся — поскандалить. К счастью, Рэй Порше и старый Скимитар могли деликатно и почти безболезненно скрутить и вынести из офиса посетителя любой весовой категории.
— Спасибочки вам, — сказала женщина, но к стакану не прикоснулась. — Так я насчет своей гем-девушки, Тануки…
Рокс кивнула, поощряя говорить дальше.
— Я её сама не бью и даже в полицию редко посылаю, будьте покойны, — сказала женщина. — Да если хотите, она сама вам скажет… Никогда этого у меня не водилось…
— Я вполне готова вам поверить, — сказала Рокс. — Но всё ещё не понимаю причины вашего визита.
— Ага, о причине-то всё и дело, — трактирщица прочистила горло. — Видите ли… Задурил он ей голову. Вот всё дело в чём — заморочил мне служанку.
— Э-э… кто именно? — Рокс почувствовала кисловатый привкус. Гем-служанки или работницы-тэка порой становились жертвами соблазнения или насилия со стороны людей. В последнее время даже не «порой», а ужасающе часто — Рокс познакомилась с динамикой этого процесса в полицейской статистике благодаря Исии. Бог весть почему подонки делали это — услуги проституток неуклонно дешевели, и при свободных нравах простолюдинов только полный ублюдок не мог бы найти себе женщину бесплатно. Наверное, гемок насиловали именно такие… Если у жертв был на тот момент отработал депо-имплантант и они беременели, эти беременности искусственно прерывали. Как правило. Но случалось, что дело выплывало наружу только с родами. По законам дома Рива, таких детей стерилизовали во младенчестве, и в дальнейшем они присоединялись к рабам. От гем-рабыни не мог родиться свободный человеческий ребенок.
Рокс находила эту практику отвратительной. Если Танука беременна от человека, ее нужно укрыть в Салиме и младенцу тоже, когда он родится, предоставить убежище…
— Да пацан этот имперский, — госпожа Ашера понизила голос. — Ну, Суна Эрикардас, да вы его знаете…
Роксана Кордо почувствовала толчок под ложечкой. А откуда…?
— Его все знают, — тем же заговорщицким тоном добавила женщина. — Он ко мне захаживал. Аппаратура-то у меня — старьё, часто рук просила. А рук ему было не занимать, умел заставить вещи работать. И вежливый такой всегда, уважительный… Кто ж его знал! Мягко стелил, одним словом. Ну и совратил её… за моей спиной.
— В каком смысле совратил? — сухим ртом спросила Рокс.
— Да Богом своим распятым запорошил все её куцые мозги! Вот ведь непонятливая вы какая! — всплеснула руками женщина. — Ох, что это я — простите, простите!
— Нет-нет, ничего, — у Рокс отлегло от сердца, — продолжайте.
— Так я и говорю: сбил ее с последнего толку. Имя придумал. И накрутил в башке, что вроде она тоже человек и права имеет… А тут указ об элиминации, и идут такие разговоры, что скоро будут тэка стерилизовать…
Рокс, прикрыв глаза, кивнула. От своих медтехников она знала, что программа стерилизации для тэка — дело решенное, и откладывается лишь по организационным причинам.
— …А для меня ж это погибель, — продолжала матушка Ашера. — Я ж не молодею, а от Илихау — это сына моего так зовут — проку никакого. В отца удался — и руки не тем концом растут, и в черепушке ветер… Если я приболею или устану — кроме Тануки, управиться некому. И купить себе второго помощника я уж никогда не смогу. Словом, решила я свести Тануку, чтобы принесла детеныша, пока за нас с этим указом не принялись… Договорилась с Истер, это соседка одна, у неё парень, заплатила ей, все честь по чести, и тут эта дура берет и упирается: я не могу с чужим, у меня муж есть. Какой-то из муниципальных. Нет, ну вы видали? Муж у нее!
— Надо думать, его тоже сбил с толку Суна, — Рокс уже начала раздражать эта женщина.
— Точно! — гостья звонко шлепнула себя по ляжке. — Как в воду глядите, барышня! Я сначала её прибить хотела — не всё ли ей равно, дуре, они же все на одно лицо! А потом думаю — да какая разница, от кого она принесет, от соседского или от этого, муниципального… Ну и не прибила…
— Я всё ещё не понимаю, чего вы хотите от меня, — устало проговорила Рокс.
— Так я как раз до этого и дошла! С Истер я сделку-то разорвала, даньги назад потребовала, а она возьми, стерва, да и стукни на меня, что это, мол, я сама и позвала Апостола Крыс, и привечала его всегда, и сын мой с ним знался… В общем, прижали меня со всех сторон, а я ведь совсем недавно ещё и штраф за сына заплатила… Я к инспектору Исии, по старому знакомству, да вы тоже его знаете — что делать? Он-то мне вас и присоветовал!
— И чем же я могу вам помочь?
— Так девку-то у меня забрали! В тюрьму забрали, в гемский загон, куда бесхозных отдают! А я ж без нее как без рук! — с госпожи Михра слетело все тщательно собранное достоинство. — Помогите мне ее вернуть!
— Погодите, постойте — Рокс помотала головой. Картина наконец-то прояснилась, но, кажется, госпожа Ашера Михра не понимала, какие у нее перспективы. — Мы не можем забирать гемов просто так откуда бы то ни было. Мы имеем полномочия забирать только тех, кто стал жертвой жестокого обращения.
— Она стала! Она стала! Я ее вчера видела, на ней лица нет — а она ведь уже с детенышем! Бьют их там — а ну как она выкинет? А ну как помрет? Я же с ног сбиваюсь, что делать-то?
— Но когда мы ее заберем, она к вам не вернется, — сказала Рокс.
— Как это не вернется? — опешила матушка Ашера. — Она же моя! И детеныш мой!
— Погодите, — сказала Рокс. — Поймите, существует закон. Если мы заберем ее в Салим — это значит, что мы забрали ее из-за жестокого обращения. Но если она уже конфискована у вас — мы не сможем ее вам вернуть.
— Как же так? — всплеснула руками женщина. — Что ж тогда Исия мне говорил, чтобы я к вам-то обратилась?
— Исия… — Рокс потеребила стило. — Он умный человек и явно что-то имел в виду. Я поговорю с ним, госпожа Михра. Свяжитесь со мной завтра, — она протянула женщине карточку. Та вышла, пятясь и кланяясь.
Рокс прошлась по кабинету, потерла лоб, скомандовала автосекретарю связаться с Исией и получила ответ, что господин Исия не принимает вызовы. Рокс продиктовала сообщение для Исии, и решила, что имеет смысл поговорить с Сильвер.
…Дик написал ей из Космопорта Лагаш об имперской военнопленной, психотерапевте с грудным младенцем. Кроме нее, из Лагаша нужно было забрать Рэя Порше. Рокс не застала Дика и Габо — пока ее глайдер добрался до Лагаша, навеги были уже в море. Но он успел оставить в городе свой след: Рэй познакомил ее с Гедеоном, армейским морлоком, и с тэка Иоанном. В полуразрушенной церкви на полигоне, куда ее ночью тайно провели тэка, Рокс увидела потрясающую роспись: небо, полное разноцветных летучих рыб.
Рокс назначила переговоры с комендантом Лагаша и попросту перекупила Сильвер, как в свое время доктора Монтеро. Эта женщина оказалась не менее ценным приобретением, и очень своевременным: Роксана уже начала чувствовать признаки нарастающего неблагополучия в среде гемов.
Этого следовало ожидать — они оказались именно в той ситуации, которую переносили хуже всего: перемены, источник постоянного стресса. Кроме того, они привыкли работать, а в Салиме работы уже не хватало на всех. Рокс была слишком занята работой в комиссии. Керет ловко сыграл, превратив её в имперского чиновника — ничего лучше и придумать нельзя, чтобы спутать человека по рукам и ногам. Теперь ее дни были заполнены до отказа встречами, составлением документов, изучением законов, регламентирующих деятельность ее департамента и набором штата сотрудников — и среди всего этого нужно было как-то выкраивать время непосредственно на гемов. Для разговоров с друзьями и обсуждения текущих дел осталось только обеденное время.
— Я полагаю, — сказала за обедом Сильвер, выслушав историю Ашеры, — что Исия имел в виду именно это. Промысел на стороне. Гемы — те, кто этого хочет, конечно, — будут работать, мы будем получать их зарплату — «деньги на содержание», как здесь говорится, но передавать её им самим.
— Рэй, а что ты думаешь? — Рокс повернулась к морлоку.
— Тануку нужно забрать, — Рэй не поднимал глаз от миски. — И то, что сказала госпожа Сильвер — неплохая идея, но… зачем нам деньги? Мы ведь не имеем права делать покупки для себя. Нам просто никто ничего не продаст.
— Торговая сеть… — сунув опустевшую тарелку в посудомойку, Сильвер перебралась на диван, расстегнула блузу и начала кормить Чу, — должна, конечно же, принадлежать самому Салиму. Комендант Лагаша учредил нечто подобное для имперских пленных, когда нам дали работу.
— Не знаю, — поморщился Рэй. — Вы будете получать деньги, раздавать их гемам, чтобы потом гемы на эти деньги покупали у вас вещи, а деньги возвращались опять же к вам.
— Не к нам, а к государству, — поправила Рокс.
— А в чем разница? — не понял Рэй, — проще будет раздавать сразу еду и вещи.
— То есть, превратиться в императорскую контору по сдаче рабов в аренду, — вздохнула Сильвер. — Рокс, для нас проблемой номер один должна быть их социализация.
— Социализация — это признание обществом, — сказала Роксана. — Как заставить общество их признать?
— Социализация — это признание себя частью общества, — возразила Сильвер. — Не рабочим инструментом, а частью социального организма.
— Ну и как ты предлагаешь это сделать?
— Сеть, как я сказала. Понимаешь, Рэй, гемы должны уметь совершать осмысленные социальные действия. В том числе и делать покупки, платить за аренду жилья, воспитывать собственных детей — это ведь умеют делать только дзё. Салим должен заняться обучением…
Она не договорила, прерванная сигналом сантора. Рокс посмотрела на окошко вызова и тихо чертыхнулась — Бет Шнайдер; значит, проигнорировать вызов никак нельзя.
— Извините, — надвинув визор на глаза, она соединилась.
— Привет, Рокс, ты не занята? — Бет улыбалась, но по ней было видно, что улыбка скрывает тревогу. — Мне, такое дело, срочно нужна твоя помощь.
— Мне приехать? — вызов племянницы тайсёгуна был хорошим извинением для того, чтобы отложить неприятную встречу в мэрии — но проблема в том, что откладывать ее до бесконечности все равно было никак нельзя; напротив, имело смысл провести как можно скорее.
— Нет, я, в общем, хочу только совета, — Бет прокашлялась. — У меня тут, понимаешь… дуэль.
— Дуэль? — изумилась Рокс. — Тебя вызвали?
— Да нет, ты что, я же императорская невеста. Меня нельзя.
— Именно, — Рокс вздохнула с облегчением.
— Подраться хотят две дурочки в моей свите.
— О, боги. Кто?
— Дэйла Сонг и эта, новенькая… Эли Огата.
— Огата… Стоп, она что — дочка владетельницы Сога?
— Точно.
— М-м-м… Очень плохо.
— Спасибо, я в курсе, что это очень плохо. Но что мне делать?
— Ну… ты можешь им просто запретить.
Бет закатила глаза.
— Это я тоже знаю, представь себе. Но тогда они просто потупят глазки, скажут: «Да, сеу Элисабет», а потом решат всё дело за моей спиной.
— Тогда их ждет арест, суд и бичевание. Сейчас военное время, дуэли без санкции запрещены.
— Во-первых, запрещены только смертные бои, а они собираются драться до первой крови. Но одна из этих дур может порезать другую насмерть нечаянно, а как раз это мне нужно как алмазная пыль в глазу. Одна из них — племянница лорда Кимера. Вторая — дочь леди Сога. Они с первого дня как самцы бойцовых рыбок.
— Из-за чего дуэль?
— Ты себе не представляешь, — Бет фыркнула и снизила голос… — Из-за Дика.
— Что?!!
— То есть, не из-за него самого, конечно — просто Дэйла обозвала матушку Эли дурой. И знаешь… я с ней согласна. Я случайно подслушала их разговор — Господи Иисусе, как хорошо, что меня понесло на колоннаду, а то ведь эти балды прямо там, на месте и исполосовали бы друг дружку, не дожидаясь меня… В общем, эта Эли пела со слов своей матушки, что Дик… ты сидишь? Лучше сядь, я чуть не упала — что он имперский синоби!
Началось все с того, что дядя расширил свиту Элисабет.
— Может, лучше просто купить попугая? — Бет с невинным видом посмотрела на дядю исподлобья. — Или даже двух. Я их говорить научу…
— Эльза, прошу тебя, отнесись к делу серьезно, — сказала бабушка Альберта.
— А я и стараюсь, — огрызнулась Бет. — Я нашла себе дело. Важное и нужное, — бабушка… нет, не фыркнула — это было ниже ее достоинства — только обозначила выдох, чуть более интенсивный, чем обычно. Бет в поисках поддержки повернулась к Рихарду. — Ты сам сказал, что Салим — это важно!
— Благотворительность — это, конечно, важно, — по еле заметному жесту дядиного пальца паж-ординарец долил вина в его бокал. — Но политика важней.
— Да при чем тут политика? — Бет с досады звякнула вилкой о тарелку громче, нежели предписывал этикет — во всяком случае, косой взгляд бабушки она истолковала именно так. — Я и без того не знаю, куда их девать и чем занять. Я не могу целыми днями сидеть и крутить из бумаги кусудамы, как… — «эта глупая курица, моя будущая свекровь…» — государыня Иннана. Или сочинять стишки на языке, которого я все равно не знаю!
Рокс жестом пригласила посетительницу сесть и налила ей минеральной воды, чтобы та чувствовала себя непринужденней.
— Мы занимаемся гемами, которые страдают от жестокого обращения. В первую очередь, — сказала Рокс. — Поэтому появления хозяина здесь по собственной воле… необычная вещь.
Не то чтобы совсем необычная, добавила она про себя. Здесь в последнее время каждый день по собственной воле кто-то появлялся — поскандалить. К счастью, Рэй Порше и старый Скимитар могли деликатно и почти безболезненно скрутить и вынести из офиса посетителя любой весовой категории.
— Спасибочки вам, — сказала женщина, но к стакану не прикоснулась. — Так я насчет своей гем-девушки, Тануки…
Рокс кивнула, поощряя говорить дальше.
— Я её сама не бью и даже в полицию редко посылаю, будьте покойны, — сказала женщина. — Да если хотите, она сама вам скажет… Никогда этого у меня не водилось…
— Я вполне готова вам поверить, — сказала Рокс. — Но всё ещё не понимаю причины вашего визита.
— Ага, о причине-то всё и дело, — трактирщица прочистила горло. — Видите ли… Задурил он ей голову. Вот всё дело в чём — заморочил мне служанку.
— Э-э… кто именно? — Рокс почувствовала кисловатый привкус. Гем-служанки или работницы-тэка порой становились жертвами соблазнения или насилия со стороны людей. В последнее время даже не «порой», а ужасающе часто — Рокс познакомилась с динамикой этого процесса в полицейской статистике благодаря Исии. Бог весть почему подонки делали это — услуги проституток неуклонно дешевели, и при свободных нравах простолюдинов только полный ублюдок не мог бы найти себе женщину бесплатно. Наверное, гемок насиловали именно такие… Если у жертв был на тот момент отработал депо-имплантант и они беременели, эти беременности искусственно прерывали. Как правило. Но случалось, что дело выплывало наружу только с родами. По законам дома Рива, таких детей стерилизовали во младенчестве, и в дальнейшем они присоединялись к рабам. От гем-рабыни не мог родиться свободный человеческий ребенок.
Рокс находила эту практику отвратительной. Если Танука беременна от человека, ее нужно укрыть в Салиме и младенцу тоже, когда он родится, предоставить убежище…
— Да пацан этот имперский, — госпожа Ашера понизила голос. — Ну, Суна Эрикардас, да вы его знаете…
Роксана Кордо почувствовала толчок под ложечкой. А откуда…?
— Его все знают, — тем же заговорщицким тоном добавила женщина. — Он ко мне захаживал. Аппаратура-то у меня — старьё, часто рук просила. А рук ему было не занимать, умел заставить вещи работать. И вежливый такой всегда, уважительный… Кто ж его знал! Мягко стелил, одним словом. Ну и совратил её… за моей спиной.
— В каком смысле совратил? — сухим ртом спросила Рокс.
— Да Богом своим распятым запорошил все её куцые мозги! Вот ведь непонятливая вы какая! — всплеснула руками женщина. — Ох, что это я — простите, простите!
— Нет-нет, ничего, — у Рокс отлегло от сердца, — продолжайте.
— Так я и говорю: сбил ее с последнего толку. Имя придумал. И накрутил в башке, что вроде она тоже человек и права имеет… А тут указ об элиминации, и идут такие разговоры, что скоро будут тэка стерилизовать…
Рокс, прикрыв глаза, кивнула. От своих медтехников она знала, что программа стерилизации для тэка — дело решенное, и откладывается лишь по организационным причинам.
— …А для меня ж это погибель, — продолжала матушка Ашера. — Я ж не молодею, а от Илихау — это сына моего так зовут — проку никакого. В отца удался — и руки не тем концом растут, и в черепушке ветер… Если я приболею или устану — кроме Тануки, управиться некому. И купить себе второго помощника я уж никогда не смогу. Словом, решила я свести Тануку, чтобы принесла детеныша, пока за нас с этим указом не принялись… Договорилась с Истер, это соседка одна, у неё парень, заплатила ей, все честь по чести, и тут эта дура берет и упирается: я не могу с чужим, у меня муж есть. Какой-то из муниципальных. Нет, ну вы видали? Муж у нее!
— Надо думать, его тоже сбил с толку Суна, — Рокс уже начала раздражать эта женщина.
— Точно! — гостья звонко шлепнула себя по ляжке. — Как в воду глядите, барышня! Я сначала её прибить хотела — не всё ли ей равно, дуре, они же все на одно лицо! А потом думаю — да какая разница, от кого она принесет, от соседского или от этого, муниципального… Ну и не прибила…
— Я всё ещё не понимаю, чего вы хотите от меня, — устало проговорила Рокс.
— Так я как раз до этого и дошла! С Истер я сделку-то разорвала, даньги назад потребовала, а она возьми, стерва, да и стукни на меня, что это, мол, я сама и позвала Апостола Крыс, и привечала его всегда, и сын мой с ним знался… В общем, прижали меня со всех сторон, а я ведь совсем недавно ещё и штраф за сына заплатила… Я к инспектору Исии, по старому знакомству, да вы тоже его знаете — что делать? Он-то мне вас и присоветовал!
— И чем же я могу вам помочь?
— Так девку-то у меня забрали! В тюрьму забрали, в гемский загон, куда бесхозных отдают! А я ж без нее как без рук! — с госпожи Михра слетело все тщательно собранное достоинство. — Помогите мне ее вернуть!
— Погодите, постойте — Рокс помотала головой. Картина наконец-то прояснилась, но, кажется, госпожа Ашера Михра не понимала, какие у нее перспективы. — Мы не можем забирать гемов просто так откуда бы то ни было. Мы имеем полномочия забирать только тех, кто стал жертвой жестокого обращения.
— Она стала! Она стала! Я ее вчера видела, на ней лица нет — а она ведь уже с детенышем! Бьют их там — а ну как она выкинет? А ну как помрет? Я же с ног сбиваюсь, что делать-то?
— Но когда мы ее заберем, она к вам не вернется, — сказала Рокс.
— Как это не вернется? — опешила матушка Ашера. — Она же моя! И детеныш мой!
— Погодите, — сказала Рокс. — Поймите, существует закон. Если мы заберем ее в Салим — это значит, что мы забрали ее из-за жестокого обращения. Но если она уже конфискована у вас — мы не сможем ее вам вернуть.
— Как же так? — всплеснула руками женщина. — Что ж тогда Исия мне говорил, чтобы я к вам-то обратилась?
— Исия… — Рокс потеребила стило. — Он умный человек и явно что-то имел в виду. Я поговорю с ним, госпожа Михра. Свяжитесь со мной завтра, — она протянула женщине карточку. Та вышла, пятясь и кланяясь.
Рокс прошлась по кабинету, потерла лоб, скомандовала автосекретарю связаться с Исией и получила ответ, что господин Исия не принимает вызовы. Рокс продиктовала сообщение для Исии, и решила, что имеет смысл поговорить с Сильвер.
…Дик написал ей из Космопорта Лагаш об имперской военнопленной, психотерапевте с грудным младенцем. Кроме нее, из Лагаша нужно было забрать Рэя Порше. Рокс не застала Дика и Габо — пока ее глайдер добрался до Лагаша, навеги были уже в море. Но он успел оставить в городе свой след: Рэй познакомил ее с Гедеоном, армейским морлоком, и с тэка Иоанном. В полуразрушенной церкви на полигоне, куда ее ночью тайно провели тэка, Рокс увидела потрясающую роспись: небо, полное разноцветных летучих рыб.
Рокс назначила переговоры с комендантом Лагаша и попросту перекупила Сильвер, как в свое время доктора Монтеро. Эта женщина оказалась не менее ценным приобретением, и очень своевременным: Роксана уже начала чувствовать признаки нарастающего неблагополучия в среде гемов.
Этого следовало ожидать — они оказались именно в той ситуации, которую переносили хуже всего: перемены, источник постоянного стресса. Кроме того, они привыкли работать, а в Салиме работы уже не хватало на всех. Рокс была слишком занята работой в комиссии. Керет ловко сыграл, превратив её в имперского чиновника — ничего лучше и придумать нельзя, чтобы спутать человека по рукам и ногам. Теперь ее дни были заполнены до отказа встречами, составлением документов, изучением законов, регламентирующих деятельность ее департамента и набором штата сотрудников — и среди всего этого нужно было как-то выкраивать время непосредственно на гемов. Для разговоров с друзьями и обсуждения текущих дел осталось только обеденное время.
— Я полагаю, — сказала за обедом Сильвер, выслушав историю Ашеры, — что Исия имел в виду именно это. Промысел на стороне. Гемы — те, кто этого хочет, конечно, — будут работать, мы будем получать их зарплату — «деньги на содержание», как здесь говорится, но передавать её им самим.
— Рэй, а что ты думаешь? — Рокс повернулась к морлоку.
— Тануку нужно забрать, — Рэй не поднимал глаз от миски. — И то, что сказала госпожа Сильвер — неплохая идея, но… зачем нам деньги? Мы ведь не имеем права делать покупки для себя. Нам просто никто ничего не продаст.
— Торговая сеть… — сунув опустевшую тарелку в посудомойку, Сильвер перебралась на диван, расстегнула блузу и начала кормить Чу, — должна, конечно же, принадлежать самому Салиму. Комендант Лагаша учредил нечто подобное для имперских пленных, когда нам дали работу.
— Не знаю, — поморщился Рэй. — Вы будете получать деньги, раздавать их гемам, чтобы потом гемы на эти деньги покупали у вас вещи, а деньги возвращались опять же к вам.
— Не к нам, а к государству, — поправила Рокс.
— А в чем разница? — не понял Рэй, — проще будет раздавать сразу еду и вещи.
— То есть, превратиться в императорскую контору по сдаче рабов в аренду, — вздохнула Сильвер. — Рокс, для нас проблемой номер один должна быть их социализация.
— Социализация — это признание обществом, — сказала Роксана. — Как заставить общество их признать?
— Социализация — это признание себя частью общества, — возразила Сильвер. — Не рабочим инструментом, а частью социального организма.
— Ну и как ты предлагаешь это сделать?
— Сеть, как я сказала. Понимаешь, Рэй, гемы должны уметь совершать осмысленные социальные действия. В том числе и делать покупки, платить за аренду жилья, воспитывать собственных детей — это ведь умеют делать только дзё. Салим должен заняться обучением…
Она не договорила, прерванная сигналом сантора. Рокс посмотрела на окошко вызова и тихо чертыхнулась — Бет Шнайдер; значит, проигнорировать вызов никак нельзя.
— Извините, — надвинув визор на глаза, она соединилась.
— Привет, Рокс, ты не занята? — Бет улыбалась, но по ней было видно, что улыбка скрывает тревогу. — Мне, такое дело, срочно нужна твоя помощь.
— Мне приехать? — вызов племянницы тайсёгуна был хорошим извинением для того, чтобы отложить неприятную встречу в мэрии — но проблема в том, что откладывать ее до бесконечности все равно было никак нельзя; напротив, имело смысл провести как можно скорее.
— Нет, я, в общем, хочу только совета, — Бет прокашлялась. — У меня тут, понимаешь… дуэль.
— Дуэль? — изумилась Рокс. — Тебя вызвали?
— Да нет, ты что, я же императорская невеста. Меня нельзя.
— Именно, — Рокс вздохнула с облегчением.
— Подраться хотят две дурочки в моей свите.
— О, боги. Кто?
— Дэйла Сонг и эта, новенькая… Эли Огата.
— Огата… Стоп, она что — дочка владетельницы Сога?
— Точно.
— М-м-м… Очень плохо.
— Спасибо, я в курсе, что это очень плохо. Но что мне делать?
— Ну… ты можешь им просто запретить.
Бет закатила глаза.
— Это я тоже знаю, представь себе. Но тогда они просто потупят глазки, скажут: «Да, сеу Элисабет», а потом решат всё дело за моей спиной.
— Тогда их ждет арест, суд и бичевание. Сейчас военное время, дуэли без санкции запрещены.
— Во-первых, запрещены только смертные бои, а они собираются драться до первой крови. Но одна из этих дур может порезать другую насмерть нечаянно, а как раз это мне нужно как алмазная пыль в глазу. Одна из них — племянница лорда Кимера. Вторая — дочь леди Сога. Они с первого дня как самцы бойцовых рыбок.
— Из-за чего дуэль?
— Ты себе не представляешь, — Бет фыркнула и снизила голос… — Из-за Дика.
— Что?!!
— То есть, не из-за него самого, конечно — просто Дэйла обозвала матушку Эли дурой. И знаешь… я с ней согласна. Я случайно подслушала их разговор — Господи Иисусе, как хорошо, что меня понесло на колоннаду, а то ведь эти балды прямо там, на месте и исполосовали бы друг дружку, не дожидаясь меня… В общем, эта Эли пела со слов своей матушки, что Дик… ты сидишь? Лучше сядь, я чуть не упала — что он имперский синоби!
* * *
Началось все с того, что дядя расширил свиту Элисабет.
— Может, лучше просто купить попугая? — Бет с невинным видом посмотрела на дядю исподлобья. — Или даже двух. Я их говорить научу…
— Эльза, прошу тебя, отнесись к делу серьезно, — сказала бабушка Альберта.
— А я и стараюсь, — огрызнулась Бет. — Я нашла себе дело. Важное и нужное, — бабушка… нет, не фыркнула — это было ниже ее достоинства — только обозначила выдох, чуть более интенсивный, чем обычно. Бет в поисках поддержки повернулась к Рихарду. — Ты сам сказал, что Салим — это важно!
— Благотворительность — это, конечно, важно, — по еле заметному жесту дядиного пальца паж-ординарец долил вина в его бокал. — Но политика важней.
— Да при чем тут политика? — Бет с досады звякнула вилкой о тарелку громче, нежели предписывал этикет — во всяком случае, косой взгляд бабушки она истолковала именно так. — Я и без того не знаю, куда их девать и чем занять. Я не могу целыми днями сидеть и крутить из бумаги кусудамы, как… — «эта глупая курица, моя будущая свекровь…» — государыня Иннана. Или сочинять стишки на языке, которого я все равно не знаю!