Данилов Всеволод. Банк

   — А вы, слышал, вроде тоже закончили? Актиком, должно, быть скоро удивите?
   — Ну, акт еще составить надо.
   — Понимаю, понимаю. Все свести, обсчитать. Определить, что на кого подвесить. — И, заметив некоторое смущение налоговика, Петраков радостно потер ладоши. — На меня-то много, поди, накопали?
   Неудовлетворенный движением плеча, расстроился:
   — Потому что работал много. Кто работает, тот всегда рискует. Согласны?.. Согласны. По глазам вижу. Да и как может быть иное? Другое дело — за риск и плата должна быть рисковая. Вот взять вашу, будем говорить, профессию… Вы позволите?
   Астахов наконец поднялся и, воспользовавшись этим, Петраков незаметно перебрался в освободившееся кресло у стола.
   — Профессия-то у вас непростая. Тут и знания нужны, и сила воли. Я про соблазны всякие. Есть ведь?
   — Есть. — Астахов сконфуженно огладил несуществующий животик. — Я вот сладкое люблю.
   — Сладкое. — Петраков хохотнул. — Ну, скажете. Хотя по большому счету все мы, мужики, сластены. И ничего в этом, к слову, зазорного. Жизнь! Было бы здоровье да мани на сладости. Вам, простите, сколько платят?
   — Немного.
   — То-то что. А ведь задумывались — соответственно ли психоневрологическим, так сказать, затратам? Будем говорить прямо.
   — А будем? — При последнем слове Астахов несколько оживился. Но ненадолго.
   Петраков вновь хохотнул:
   — И так знаю: не по уму платят. Ведь какое усердие вы незаурядное выказали, чтобы всю нашу хозяйственную деятельность, так сказать, поднять. То вскрыли, о чем и сам подзабыл… А что думаете? Слежу. И с уважением. И ведь понимаю дальнейшее. Я о выводах.
   — А чего с выводами? Обсчитаю. Да и заключу.
   — О! Хитрите. — Александр Борисович аж пальчиком потряс. — Тут ведь главное — угол зрения. Есть операция. Есть результат. А есть оценка результата.
   — Ну. Это уже не к ревизору.
   — Ой и лукавый! Как раз к вам. Ведь тут как подать. Как подадите, так и сжуют. Улавливаете?
   — Тонкий вы человек, Александр Борисович. Слушаю, слушаю, каждое слово вроде понятно, а вот общий смысл не могу уловить. Вы со мной как-нибудь попроще. Сделайте скидку на возраст.
   — Работа моя тонкая… была. По краю ходил, чтобы институт тащить. Операции финансовые неоднозначно расценены могут быть… Понимаете? Да понимаете. Иначе б не работали. Потому и важно, как результат подать. А чтобы правильно подать, необходимо мои разъяснения получить.
   — Да, конечно. Как только акт будет готов, я попрошу вас, как и других, дать необходимые письменные…
   — Нет, нет, нет! Именно что не после и именно что не письменные. Ведь согласитесь, я ту подоплеку знаю, что, может, и ваш взгляд на предмет, так сказать, описания переменит. Вот в чем штука! А тогда и описание само несколько иначе может повернуться… То есть фактец, он есть. А вот с чем его, простите за каламбурец, съесть, это-то и требует объяснений. А уж последующие, будем говорить, читатели, да мы ли с вами не знаем? Вашу трактовку тиражировать дальше и будут. Как некую, знаете, заданность.
   — Вы, Александр Борисович, что-то мне предложить хотите?
   — Уж сразу и предложить. — Петраков засмущался. — Просто разговор у нас такой добрый вышел. О мотивации.
   — О мотивации?
   — Хочется, знаете, чтобы люди друг друга понимали. А того паче — себя. Предположим, нашли вы в моих действиях нарушения.
   — Если совсем начистоту, нарушения — это мягко сказано. — Разговор продолжался с полчаса и за это время не продвинулся, так что Астахов начал испытывать раздражение. К тому же, разговаривая, Петраков периодически приоткрывал ящик стола, и Астахов уже почти не сомневался, что в кабинет поздно вечером он вернулся именно за теми самыми бумагами, что жгли внутренний карман астаховского пиджака.
   — Да, правы! Был поверхностен. Налоговый кодекс так и не удосужился в текучке беспрерывной проштудировать, — повинился Петраков.
   — Да что налоговый? Пора бы уж и уголовный проштудировать, — не удержался Астахов и тут же перехватил рысий взгляд из-под толстых линз.
   — Ну, уж на это-то время тратить! Когда дело подойдет, сами и статью подберут, сами и огласят. Но вот огласят ли? — тут он поднял палец, призывая собеседника быть внимательным. — Я как раз о том же — о мотивации.
   — О вашей?
   — Можно и о моей. Но это сейчас неконструктивно: когда начинал разгребать здесь, одна была. А теперь…
   — Другая.
   — Увы! И вашу хочу переменить.
   — У меня-то просто. Выявить и максимально объективно описать.
   — Хо-хо! — Петраков аж в ладошки похлопал. — Вот как! А я, простите, ученый и в категориях этих точненько разбираюсь. То, о чем вы сейчас, — цель. А если по мотивации… Вы вот, простите, немолодой, не очень, наверное, здоровый человек. Только без обид, ладно?
   Астахов согласно кивнул, прекрасно понимая, к чему ведет, непрестанно петляя, разговор финансовый директор.
   — Зарплата ваша, будем говорить деликатно, наверняка никудышная. Накоплений тоже негусто. Иначе б не горбатились здесь сутками. А впереди, извините, старость. И вот тут-то как раз к слову о мотивации. Перспектив — никаких. Ну, простите за грубость, замочите вы меня. Подавите, так сказать, принципиальностью. Так?
   С удовольствием огорошившего фокусника он присмотрелся к Астахову, который в свою очередь пытался сообразить, до какой степени информирован собеседник. Знает ли он главное: чьи интересы на самом деле представляет «налоговый инспектор».
   — Ну, положим, — буркнул он.
   — А вот и черта, извините, с два! На самом деле это всего лишь цена вопроса. И информацию, что вы холите, ваш же начальник и сольет. А не он, так его начальник. Потому что, во-первых, вертикаль ваша гнилая, и вы о том знаете. А во-вторых и в-главных, все решит интерпретация. Вот вы, к примеру, аренду нашу неделями прочесывали. В кредитах, векселях рылись.
   Астахов вздрогнул, но, по счастью, увлеченный собственными словесными оборотами, Петраков этого не заметил.
   — Накопали. Знаю, что по аренде, например, на наличку вышли. И уж, должно быть, в мечтах меня арестованным за взяточничество видите. Так?.. Ан опять же не так. Потому что мои объяснения выслушать не соизволили. А я вам, если спросите, подтвержу: да, брал наличными. Только вы полагаете, что в свой карман, а я вам покажу десяток статей в бюджете, которые иначе, как имея наличку, закрыть невозможно. И задокументировать тоже. То есть нарушение-то останется, куда уж? А мотивация иная. И статьи вашей уголовной как не было.
   — Другая найдется.
   — Так и я о том. Все это лишь вопрос оценки, согласования. И согласовать как раз хотелось бы с вами. Для всех полезней. И начальство ваше налоговое беспокоить соблазнами не придется.
   — То есть, если я правильно понял…
   — Вы правильно поняли. Почти правильно. Потому что словечко это мерзкое, что у вас на языке вертится — взятка, да? — я и знать не знаю. Другое дело — коллективное соавторство.
   — Коллективное — чего? — От такого зигзага привычный вроде ко всему Астахов даже поперхнулся.
   — Есть у нас, у ученых, форма такая. Один пишет, а другой как бы подправляет, придавая творению некую новизну. А в результате — совместный труд, гонорар.
   — И велик гонорар?
   — Да уж побольше зарплаты вашей. Полагаю, на десяток тысяч долларов потянуло бы.
   — Пора мне. Засиделся. — Астахов взялся за портфель. — Завтра с утра за акт сажусь.
   — Так и… время как раз есть поразмыслить. В самом-то деле, Виктор Николаевич, взвесьте. Что впустую такой материалец перемалывать, когда можно с пользой?
   — Взаимной?
   — Совместной.
   — Ну. — Астахов остановился возле двери, с беспокойством косясь на Петракова, который не в первый раз, разговаривая, запускал руку на дно ящика и, стараясь делать это незаметно, быстро обшаривал. — До завтра.
   Петраков поднялся попрощаться.
   — Да! Что я хотел-то? Виктор Николаевич, вы здесь документы?.. Знаете, были. Не…
   — Документы? Так вот все, на столе.
   — А?..
   — Другие вернул в бухгалтерию.
   — Ну, да, да… Да ничего, впрочем. С утра загляну. И начнем дружить. Так?
   — До завтра.
   — До доброго завтра.
 
   Астахов неспешно шел вдоль остывающей после жаркого дня Садовой. Этот путь в пять километров до дома он проделывал ежедневно — врачи рекомендовали разрабатывать сломанную в прошлом году ногу. Да и торопиться сегодня, хоть и поздно, было некуда: жене пришлось неожиданно, сорвавшись с работы, умчаться за семьдесят километров от Москвы в деревню к заболевшему деду.
   При воспоминании о любимой жене ему стало чуть теплее: эта ее удивительная готовность броситься на помощь, даже не дожидаясь зова, поразившая его десять лет назад при знакомстве, все эти годы согревала их дом. «Коммунальный дом», припомнил он, и умиление смешалось с чувством вины, не покидавшим его при мысли о собственной квартире. «Да если бы собственной». Через месяц после знакомства он оставил первой жене квартиру и перебрался в комнату новой супруги. Думал — временно, а вышло — десять лет скоро. Она дала ему все: нежность, молодость, надежность. А что получила взамен? Старый больной муж, оказавшийся неспособным даже добыть отдельное жилье. Правда, присмирил нагловатого алкаша-соседа. Сосед им, надо сказать, выдался незаурядный. В первую же ночь заявился без стука в их комнату в трусах и с четвертинкой в руке на предмет знакомства, но тут же был выставлен без излишних церемоний сначала из комнаты, а когда забузил — и вовсе из квартиры. В квартиру он вернулся на другой день совершенно осоловевший и в компании дружков, которым прямо в коридоре принялся разъяснять свои взгляды на брак молодой кобылы и старого замшелого кобеля. Но кобель оказался хоть и не молод, но могуч. Без лишних препирательств Астахов сначала выпроводил дружков, а потом без особых усилий приподнял над полом и самого краснобая.
   — Если еще раз… — начал он с чувством.
   — Понял.
   Что он на самом деле понял, стало ясно через короткое время, когда Астахов принялся подыскивать варианты обмена. И всякий раз, когда оставалось лишь получить согласие соседа, тот под любым предлогом отказывался. «Мне родной завод выделит», — проникновенно уверял он даже после того, как родной завод окончательно прекратил свое существование. Но, напившись, дожидался, когда Нина будет проходить мимо его комнаты, и быстро шептал: «Во вам квартира. Сгниете у меня здесь. Мучители». Самого соседа коммунальные неудобства абсолютно не тревожили. Напротив, в этом виделось преимущество. Во-первых, чистоплотная Нина постоянно убирала квартиру, а во-вторых, при некоторой доле удачи ему иногда удавалось разжиться в соседском холодильнике. Устраивать дебоши он, само собой, перестал, но и обмен блокировал насмерть. Правда, в последнее время он нашел какую-то сожительницу и в доме появлялся нечасто.
 
   Да, слова Петракова опять разбередили в нем непроходящую боль, которую он старался не выказывать никому, тем более любимой жене. Но которая мучила и разрушала его сильнее периодических приступов панкреотита. Мало кто помнил, что в семидесятые — восьмидесятые годы был Виктор Николаевич Астахов одним из лучших ревизоров КРУ. Заполучить его в бригаду считалось меж следователями важняками из Генеральной прокуратуры за огромную, часто решающую удачу. И как же работали они — зло, напористо. Сейчас в это с трудом верится, но нередко прозрения приходили к нему во сне. Бывало, чтоб проверить догадку, не в силах дотерпеть до утра, мчался он к документам, чтобы на другой день небрежно бросить отчаявшемуся следователю: «Помочь разве? Ладно, гони, следопут, за бутылкой». Да, иных уж нет, а те далече. Собственно, азарта он не потерял до сих пор и, разматывая петраковские финансовые клубки, испытывал прежнее удовольствие шахматиста, решающего изящный этюд. А вот главное — ощущение полета, когда ты член могучей команды, носитель возмездия и на твоих плечах грядет будущее наказание за преступление, — вот это и впрямь утрачено. И прав по большому счету Петраков — его акты давно перестали быть основой обвинения, а превратились в аргумент при торге. В нужную минуту их бросали на весы, заставляя противника уступить. И никого уж не волновали такие дремучие, допотопные слова, как «хищение», «взяточничество». Да и наказание понималось иначе: попался — плати. На этот раз заплатить придется Петракову и банку «Балчуг».
   Недвусмысленное предложение Петракова не вызвало в нем особых эмоций. Оно не было первым, от которого Астахов откажется, испытывая при этом — что самое смешное — невольную неловкость. Потому что для многих из тех, среди которых теперь находился, поступок его выглядел странноватым. Никто, конечно, ничего не скажет. Так же как никогда сам он не упрекал при встречах прежних своих соратников по борьбе с коррупцией. Хоть и знал об источниках нынешнего их преуспевания. Не упрекал, не обсуждал и даже старался не осуждать в душе. Но и с собой ничего не мог поделать. Да и не хотел. Хотя бы потому, что точно знал, что, отступив один раз, утратит то главное, на чем держалась преданность его молодой жены, — себя. Ниночка! Как билась она с ее врожденным пороком сердца, желая в тридцать родить ребенка. Хорошо еще, гинеколог молодчага оказался: не побоялся выдать справку, что в случае родов шансов выжить матери ноль целых фиг десятых. Да и то, если б не мольбы самого Астахова, не отступилась бы. Теперь Ниночка озарилась новой идеей — усыновить мальчика. Астахов, конечно, не возражал. Но растить ребенка, когда тебе далеко за пятьдесят, — на это опять же нужны хорошие деньги.
   Со «Светочем», куда его взяли полтора года назад, ему наконец повезло — совсем другая зарплата. Но скопить таким путем средства на покупку новой квартиры тоже малореально. Предложение Забелина меняло все. Перспектива честно заработать аж пятьдесят тысяч долларов — он даже про себя старался не произносить эту цифру, чтоб не сглазить, — разом решила бы все его проблемы. И сегодняшняя находка нешуточно приблизит развязку. Да, надо будет дома еще раз крепко подумать.
   Он резко остановился в холодящем предчувствии допущенного крупного промаха. Что-то он только что забыл. Что-то очень важное.
 
   Петраков в очередной раз ожесточенно перетряхивал опустошенные ящики: векселей не было. Он точно помнил, что положил их под коробки внизу. Или неточно? Но и в других ящиках оказалось пусто. В другом кабинете? Теоретически возможно, но там этаж заперт, и проверить это можно будет только завтра. А если все-таки этот долговязый инспектор? Тоже не простофиля. Но и не из тех, кто роется в чужом белье. Да даже подумать, что такие документы могли попасть в руки налоговиков, не хотелось. Тогда где? Черт, ведь векселя эти он должен был уничтожить еще с месяц назад. И ведь сказал, что уничтожил. Чертова привычка перестраховываться. Привычка, впрочем, нелишняя — тоже знает, с кем дело имеет. Тут без страховки нельзя. Но ведь собирался положить на хранение в какую-нибудь банковскую ячейку. Прособирался…
   Петраков с легким ознобом представил, что завтра, если не обнаружатся договоры в другом кабинете, придется признаваться седоволосому председателю правления «Балчуга», что обманул, не уничтожил, векселя существуют и теперь кем-то похищены. А может, по недомыслию выбросила уборщица?
   Он поднялся, откладывая поиск до завтра. Повернул выключатель у двери, но возле стола продолжал гореть тусклый огонек — фининспектор забыл отключить принтер. Петраков вернулся, повернул рычаг на «Off». Увидел три лежащих сверху, вышедших из принтера листа, с любопытством перевернул и медленно осел в кресло. Перед ним лежал разграфленный и обсчитанный перечень задолженностей института за последние два года. Цифры шли нарастающим итогом по двум колонкам: «получено формально», «получено фактически». Ну, это ты еще замучишься доказывать! Стоп! А вот это уже — за что боролись, на то и напоролись. Тело его перетряхнуло в ознобе, — в разделе "Задолженность перед банком «Балчуг» была проставлена дополнительная графа — «встречные незарегистрированные векселя». Абсолютно точная цифра!
   Сомнений не было — Астахов нашел и только что при нем выкрал документы. Петраков вспомнил, как закрывал он замки своего портфеля, куда перед этим наверняка их засунул. Что же делать? Не признаваться же в самом деле в обмане? Об этом не хотелось и думать. Но думать-то надо. Петраков еще раз скользнул взглядом по списку арендаторов. Четвертым сверху значилось кафе «Улыбка». Кафе это открылось в полуподвальном помещении с год назад. С трудом тогда удалось обломать Мельгунова. И только сам Петраков знал, что невинное это кафе — один из способов отмывки денег влиятельной группировки. Они даже пытались предложить институту свою «крышу». Ну что ж, ни одно доброе дело, как говорится, не остается безнаказанным. Настала пора отработать. Да, адрес Астахова? Это-то установят через свои каналы. Уже набирая телефонный номер, он с некоторым даже сочувствием подумал о налоговом инспекторишке, по неразумию ввязавшемся в мужскую игру.
 
   Войдя во двор, Астахов увидел, что окна квартиры освещены. Похоже, опять появился сосед и, воспользовавшись отсутствием хозяев, влез в их комнату. Может, тряхнуть его как следует, пока нет Нины? Возле обшарпанного подъезда странно выглядели две иномарки, около которых бродили трое качков, заинтересованно на него посмотревших. Астахов прошел мимо и натруженно принялся подниматься на четвертый этаж. Сломавшийся лифт с месяц как не могли починить: в лифтоуправлении проходила какая-то реорганизация. Возле двери, разыскивая ключи, он замешкался.
   — Помочь, папаша?
   Сзади стояли поднявшиеся следом качки. Один из них лениво нажал пальчиками на незапертую дверь.
   — До сих пор обходился, — догадка пронзила Астахова, и в тот же миг его с силой втолкнули внутрь квартиры.
   Едва устояв, Виктор Николаевич обернулся к грубияну — розовощекому здоровяку с родинкой.
   — А если я так?
   — А если ты так попробуешь, так я тебя раком поставлю, — пообещал тот. — И вообще — въезжай в ситуацию. С людьми вон поздоровайся, когда входишь.
   В комнате, у стола, сидел плечистый, лет тридцати мужчина и с интересом разглядывал вошедшего. Боковым зрением Астахов углядел и приоткрытую дверь подслушивавшего соседа.
   — Садись, отец, в ногах, как говорят, правды нет. — Сидящий приглашающе отодвинул стул подле себя. — Хотя если по правде, так ее и вовсе нет… Меня можешь называть Гордей.
   — Чему обязан?
   — Ну, что уж так официально. Сам все знаешь. Должок за тобой.
   — Не помню. — Астахов поискал глазами, куда отложить портфель, но тут же почувствовал, как портфель этот из его руки вынимают. Он оглянулся, неохотно разжал пальцы.
   — Да не кочевряжься, — успокоил его, принимая портфель, Гордей. — Сейчас векселечки изымем и — разбежимся по-доброму. Как говорится, делов-то.
   Он перелистал вынутые документы, вопросительно посмотрел на одного из сопровождающих.
   — Сказано было — в портфеле, — заверил тот.
   — Может, я могу помочь? — полюбопытствовал Астахов.
   — Можешь. И должен. Для твоей же пользы. Где векселя?
   — Векселей много. Что вам-то нужно? И вообще кто вы собственно?..
   — Не мельтеши, налоговичок. Если пожить хочешь. А пожить хочешь. С молодой-то жинкой, а? В деревню, говоришь, укатила? К больному деду?
   — Так вот же он! — показывая на Астахова, загоготал здоровячок.
   — Шутит он неудачно, — извинился Гордей. — Так как эту деревеньку-то сосед назвал?.. Нашли на карте?
   — Веденеево, — подсказали ему. — Семьдесят километров.
   — Можно и съездить. Не велики концы. А можно и договориться. Так что, отец?.. Ау, папик, очнись! В векселях этих уворованных тебе пользы нет. Ну, примчишься к начальству. Ну, погладят по головке по лысой. И вся любовь. А вот в их исчезновении очень даже большая польза приключиться может. Улавливаешь? Заинтересованные люди… догадываешься о ком?
   — Боюсь, что да… Петраков?
   — А ты не бойся, — засмеялся Гордей. — Потому что на самом деле удача это твоя. За векселя эти вшивые тебе десять тысяч баксов обломилось. С воздуха, можно сказать. Ты в своей вшивой налоговичке за год столько в лапу не получишь. И главное — безвредно. Потому как никто о них не знает и знать-то не будет. Каково? Круто?
   И Гордей засмеялся. В смехе его не было издевки. Наоборот, редко удавались такие удачные разборки: без крови, без ругани. Да еще и мужику, в общем-то симпатичному, нежданный гостинчик.
   — Вот так-то. Въехал в тему?
   — Въехал.
   — Тогда пошли в закрома. Где векселя?
   — В институте. Чего уставились? Или думали, что я такие документы при себе таскаю?
   — А это? — Гордей ткнул на вываленные на стол записи.
   — Черновики. А серьезные бумаги, они и требуют серьезности… Ну, ты сам-то потащишь разве на дом улику?
   — Да, подстава. Ну что ж, тогда гоним в институт.
   — Что ж, поехали, — с деланной неохотой согласился Астахов, прикидывая, что при входе главное рывком перескочить через вертушку, а дальше при помощи вооруженной охраны можно будет отбиться. Особенно чесалась рука на ухмыляющегося грубияна здоровячка.
   Но надежда угасла так же быстро, как и появилась.
   — Да не, Гордей, — вмешался сидящий рядом. — Петраков говорил, что вечером институт перекрывают. Туда теперь до утра не попасть.
   — Так? — зловеще поинтересовался Гордей.
   — Может, и так, — вынужден был подтвердить Астахов.
   — Чего ж тогда прикидывался? Иль наколоть думал?.. А ты, налоговичок, как погляжу, штучка.
   — Да нет, ребята. Просто забыл. Я-то к ним по ночам не хожу, порядки не очень знаю. Мое дело — проверка. Так что подъезжайте с утра. Сядем, доедем. Там и отдам. Подходит?
   — Почти, — улыбнулся Гордей, но теперь от улыбки его Астахову стало неуютно. — Стало быть, делаем так. Мы тут с тобой до утра покантуемся, чаек погоняем, в буру перекинемся. Ну, чтоб тебе не больно скучно было. А ребятки мои трое как раз пока в Веденеево сгоняют. Бабу твою прихватят. А чего? И ей потом на автобусах тащиться не придется, и тебе спокойней. А уж как сигнал от Петракова получим, что векселя на базе, так и твою — гуляй — не хочу. Нет возражений?
   — Этого нельзя, мужики! — Астахов почувствовал, как пот прорвал его поры и он разом слипся с рубахой. — Женщина ни при чем. Я-то у вас здесь. Я вам нужен, не она. Сами поутру и разберемся. Ну, мужики?
   — Так бы так, — сморщился Гордей, — и нам тащиться не в цвет. Но надежней. Да ты не дрейфь так, отец, мы ж тоже при понятии: никто ее не обидит. Ну, если ты, конечно, чего не выкинешь.
   — Мужики! — Астахов поперхнулся. — Вы поймите — нельзя ее пугать. Порок сердца у нее. Она… Нельзя этого.
   Сзади раздался хлюпающий звук, на который все быстро обернулись, но увидели лишь захлопнувшуюся дверь соседа.
   — Нельзя, — умоляюще повторил Астахов. — Даже если не скажете, но ночью, чужие. Да если что с женой, разве я вам потом чего отдам?.. Я ж зубами рвать буду!
   — Гордей, может, ему зубки-то сразу и проредить, чтоб после чего не вышло? — лениво пошутил все тот же здоровяк, и Астахов не шутя принялся примериваться допрыгнуть до него.
   — Не пугай человека, — охолодил подчиненного Гордей. — А за женой сгонять все-таки придется. Через часик. Как раз ближе к утру возьмем. К восьми доставим. Ну а дальше — по результату. Вот так и порешим! Или, — он присмотрелся к хозяину, — есть другой вариант? А, отец?..
   Астахов тяжело покачал головой.
   — Стало быть, утверждаем этот. На том и подписались. А теперь дуй на кухню, чайку завари. Гости у тебя все-таки.
   С трудом передвигаясь на сделавшихся непослушными ногах, Астахов поднялся, прошел мимо входной двери, возле которой на табурете расположился один из пришельцев. Едва не ударившись о косяк, повернул на кухню.
   «Ниночка! Ниночка моя! — билось в голове. — Что ж делать-то?.. Ну, Мишка, соседина падлючий, перебрал ты. Если что, ноги вырву».
   — Николаич! — послышалось ему.
   — Николаич! Это я, Мишка! — горячий шепот доносился из-за буфета. Там, заколоченная когда-то фанерой, выходила на кухню вторая дверь из комнаты соседа. — Ты прости, не хотел я так-то. Не думал. Я ж не по злобе! Просто из мести. А потом, они мне тоже в глаз закатали. Даже за пузырем не отпустили. Может, сделать чего?
   — Из дома выбраться сможешь? — стараясь шептать одними губами, поинтересовался Астахов.
   — Так и… делов-то. Сколь раз через балкон. Как ключи, значит, по газу посею, так и…
   — Тогда слушай. Я сейчас в туалете за бачком телефон запишу и фамилию. Сходишь после меня. Ну и…
   — Да понял, сделаю. Николаич, ты не думай! Я все как скажешь! Я и на обмен, если чего. Не по злобе же получилось. Так — мстительство.
   — Не слышны в саду даже шорохи!.. — нещадно фальшивя, забасил вдруг Астахов.
   — Ты что это завыл? Соседей, что ли, собрать решил? — поинтересовался входящий на кухню Гордей. — Иль крыша пошла?
   — Пойдет с вами. Давай кого-нибудь из своих подручных в помощь. Стол накрыть поможет. А я пока в сортир.
   — Обдристался дедок, — загоготал здоровяк. — Теперь все сдаст.
 
   Подлесный, рассекая фарами проселочную дорогу, мчался в темноте, нещадно гробя об ухабы недавно купленный «жигуль». На панели потряхивался прикрепленный мобильный телефон, на соседнем сиденье подпрыгивал приготовленный пистолет «Макаров». Времени было в обрез.