Данилов Всеволод. Банк

   — Яна, Яна! Что ты себе напридумывала? Остынь, девочка. Сколько на тебя парней зарится. Один Юра Клыня чего стоит. А уж перспективен! Помяни слово, начальником управления станет, не меньше. А там!..
   — Этот лопоухий-то! Пока до «бабок» стоящих доберется, оплешивеет. Одно и знает, что замуж уговаривает, придурок.
   — Почему ж, если замуж, так и придурок? — поразился неведомой ему до сих пор женской логике Забелин. — Выходит, если б я…
   — Да ничего не выходит! Такие, как вы, не уговаривают. Такого самого обхаживать надо.
   «Что я и делаю», — показала она всем своим видом.
   — Юра очень, очень хороший специалист. Потом, честен.
   При последнем аргументе личико Яны непроизвольно сложилось в презрительную гримаску, и, понимая, что реакция эта не в ее пользу, она произнесла раздраженно:
   — Плох тем, что не хорош.
   — Но любит!
   — Да пошел он со своей любовью… Господи, ну что ты меня, боишься, что ли? — Она заметила его брошенный на дверь взгляд. — Ну прикипела я к тебе. Ведь не жениться прошу. Вообще ничего не требую. Разве что внимания. Или не хороша?
   «А может, и в самом деле? Да и какого черта. В конце концов, с работы ее уберу, сниму квартиру. Впервой, что ли? А по любви, не по любви — кому все это сейчас нужно?» Он попытался вызвать в памяти спасительный образ своей старой доброй знакомой — Яниной мамы, маленькой нервной женщины, трогательно беспокоящейся при встречах, не обижают ли там ее кукушонка. Увы, образ выдался тусклым и при виде выпирающей из одежды девушки быстро бледнеющим.
   — Мне уж вот-вот двадцать, — по-своему оценила его колебания Яна. — Вы не полюбите, так другого… другой найдется. Еще как намекают. Хоть сейчас на содержание. Но я не современная, однолюбка какая-то. Хотя, если оттолкнете…
   В тот же миг и сам Забелин, и отпрянувшая Яна с тревожным раздражением повернулись к неспешно затянувшей свою скрипучую гамму двери.
   В увеличивающемся пространстве появилась щуплая фигурка с взъерошенными волосами над бледным личиком, с облупленным, будто пересохший лук-порей, носом. В облегающих узенькие бедрышки влажных от снега джинсиках она напоминала чахлый тюльпанчик, облепленный смокшимся целлофаном.
   — Слушай, я предупреждала! Чего, самая шустрая? Подождать не можешь? — обрушилась на заглянувшую Яна.
   — Я давно жду, — игнорируя секретаршу, девушка обратилась к Забелину.
   — Что у вас? — Под ее понимающим взглядом он смешался.
   — Я Юля.
   — А я Яна. И что дальше?! — угрожающе отреагировала секретарша. Она подошла вплотную и теперь возвышалась над маленькой Юлей, как горячащаяся статная кобыла рядом с невзрачным пони.
   Но, странное дело, от невыгодного соседства этого представившаяся Юлей не испытывала ни малейшего дискомфорта.
   — Я Юля Лагацкая.
   И при виде напрягшегося Забелина добавила удивленно:
   — Владимир Викторович предупредил, что меня будут ждать.
   — То есть вы от Второва?!
   — Ну да. — И девушка обозначила кивок в сторону заинтересованной секретарши.
   — Вы свободны, Яна, — получилось нарочито официально, и Забелин добавил: — В понедельник, как и все, приступите к работе.
   Лицо Яны вспыхнуло торжеством, и, прежде чем выйти, она, поймав его взгляд, томно, значительно, опять кому-то подражая, прикрыла свои вздыбленные тушью ресницы.
   «О Боже». — Чуткий на фальшь Забелин почувствовал себя отцом Сергием, избавившимся от искушения.
   — Итак, — он указал на овальный стол, — я Забелин Алексей Павлович. Вы — Лагац…
   — Лагацкая Юля.
   — Да. И чем могу?
   Неожиданно на лице посетительницы проступило мягкое, лучиком солнца меж плотных туч, лукавство.
   — Скорее я должна мочь. Ведь это вы меня ждете.
   — Это я слышал. Боюсь, тут недоразумение. У нас действительно с Владимиром Викторовичем был э… некоторый разговор. Но, должно быть, мы не совсем поняли друг друга… Вы где учитесь?
   Он смешался под ее внимательным взглядом. Где-то там в глубине себя она явно веселилась. Лицо, впрочем, оставалось замкнутым.
   — То есть раз уж рекомендация Владимира Викторовича, я, конечно, пораскину в смысле трудоустройства. Но мне нужен был — да и теперь, собственно, — такой, знаете, матерый профи.
   — Я так и поняла.
   — Ну вот видите. — Забелин облегченно поднялся.
   — Так когда начнем?
   — Понимаете, девушка, у нас очень жесткий бюджет. — Забелин проклинал неловкое положение, в которое загнал его шеф, и непонятливость визитерши. — Секретарша уже есть.
   — Я видела.
   Он уловил иронию и обозлился:
   — Словом, как только, так сразу.
   — Дело в том, что не хотелось бы оттягивать. У меня есть хорошее предложение, но Владимир Викторович просил помочь здесь.
   — Помочь, — туповато повторил Забелин, разглядывая ее расцарапанную руку. «Может, и цыпки есть».
   — Котенок, — проследила за его взглядом Юля. — Забрался под диван. Мяукает со страха. Вот… вытаскивала.
   — Ну да. А вам, простите…
   — Двадцать три. Но фондовым рынком занимаюсь четыре года. Между прочим, когда я писала сценарий приватизации СНК, то и вовсе был двадцать один…
   — Сценарий чего?! — Забелин, осторожно взяв ее за щуплые плечики, вновь усадил на диван, усевшись рядом. — То есть вы хотите сказать, что разработали программу…
   — Ну, не я одна, конечно. Но концепцию — да. Это мое.
   В продолжение всей этой удивительной встречи Забелин чувствовал себя неуютно, но теперь он оказался в каком-то вовсе иллюзорном положении.
   Даже среди прочих предельно коррумпированных, «прихватизационных», как их называли, процессов продажа за бесценок крупнейшей нефтяной компании прогремела как образец максимально наглого и в то же время элегантного обкрадывания государства. Определить оптимальные условия конкурса было поручено инициатору — Онлиевскому. Среди задач, поставленных им перед разработчиками, значились две ключевые. Прежде всего, само собой, взять по дешевке и сделать при этом так, чтоб никто из конкурентов, даже предлагающих гораздо большие деньги, не мог выиграть у АИСТа и чтоб все это оказалось абсолютно законно.
   Разработчики пошли дальше. Они придумали, как на этом можно еще и заработать. Поэтому самым писком оказалось включение в условия конкурса положения о том, что победитель обязан внести в компанию технологическую установку по производству крекинга. То есть то оборудование, которым единственно обладал АИСТ и как раз не знал, как бы от него избавиться. А уж после того, как хлам этот был оценен в пятнадцать миллионов долларов, непонятно было, чему больше следовало изумляться — изворотливости тех, кто изобрел такие условия, или бесстрашию тех, кто их подписал.
   И вот теперь подле Забелина сидела щуплая девчушка с прыщавым, плохо припудренным носиком и, непрерывно оправляя коротковатый джемперок, стеснительно признавалась, что все это сотворила она.
   — Что ж вас Онлиевский-то отпустил?
   — Сама ушла.
   — Почему?
   — Это важно? Впрочем, если хотите… АИСТ, завладев компанией, начал массовые увольнения.
   — Ну и?..
   — Этого не надо было делать. Я подготовила записку. Экономически сокращений можно было избежать. Чуть сложнее, правда… Меня не приняли.
   — Не понимаю. Вы — аналитик. Вы свою работу сделали. При чем тут сокращения?
   — Не по-божески это было.
   — Однако оригинально. А то, что государство за счет ваших хитрушек потеряло несколько сот миллионов, — это по-божески?
   — Да, вы правы: это тяготит. Но это иное. Не мы, так другие бы. Конкретные люди в правительстве ждали, кто им больше заплатит, чтоб обокрасть государство. Онлиевский больше украл, потому что больше заплатил. Но потом он начал обижать беззащитных. И значит, поступил против правды.
   — Несколько причудливо, но канва понятна. — С таким неприкрытым ханжеством Забелин давно не сталкивался. — То есть вы идейный, так сказать, борец за правду на приватизационном фронте?
   — Нет. Я работаю за деньги. И работа моя должна хорошо оплачиваться.
   — Хорошо — это сколько?
   — Много. Сейчас мне нужно сто двадцать тысяч долларов. Расчет, само собой, по результату.
   — Почему именно?.. — Забелин поразился и астрономической сумме, и ее точности. — На коттеджик?
   — Мне надо. Владимир Викторович сказал, что вы согласитесь.
   — Силен он говорить. Юля, а вы замужем?
   — Здесь все обо мне. — Нахмурившись, она вытащила из сумки и протянула дискету. — Вы ж все равно проверять будете. Так жду звонка?
   — Вот что. Вы ведь к центру? — Что-то самое важное в странной посетительнице оставалось непонятым. — Подождите немного в приемной. Я вас подброшу. Заодно и поговорим поподробней.
   — Надеюсь, это нужно для дела. — Было заметно, что вопрос о замужестве ее встревожил.
   — Исключительно для дела.
   «Кому ж ты для другого-то нужна?» — И Забелин, опасаясь быть пойманным на этой мысли, кисло улыбнулся.
   После ее ухода он, поласкав пальцами полустертые кнопки электронного блокнота, извлек-таки старый, подзабытый файл и, не отрываясь от него, набрал телефонный номер.
   — Налоговая полиция России, — ответил задеревеневший женский голос.
   — С полковником Осиповым можно соединиться?.. Скажите — Забелин.
   Через некоторое время послышалось осторожно-удивленное:
   — Какие люди! — И — без паузы: — У меня тут совещание.
   — Тогда о главном. — Старый опер задал тональность, и надо было под нее подстроиться. — Нужна помощь — хочу своего человечка внедрить в один НИИ под крышей налоговой инспекции.
   — Какой там у нас счет был, два-ноль в мою пользу? — припомнил полковник.
   — Вроде так.
   — Ладно, как не порадеть родному человечку? Будет три-ноль.
   — Нет проблем. — Повесив трубку, Забелин сделал пометку: в понедельник придется добавить к двум тысячам долларов на счете полковничьей жены еще одну.
   Раздался телефонный звонок, и одновременно без стука вошел Дерясин.
   — Стар! — закричала трубка голосом Макса. — Я по тебе соскучился.
   — Как добрался? — Забелин постарался показать, что он не один. Но, как обычно, это не подействовало.
   — Старый, не поверишь! В три ночи приполз. Провожал Наташку. Какой же она осталась чистой. Мы с тобой просто-таки жизнью искрошены. А она — удивительная. Будто и не было всего этого. До двух ночи в ее подъезде простояли. Домой не пустила — ребенок болеет.
   — Макс, я не один. — Он остановил сделавшего движение к двери Дерясина.
   — Слушай, мы с ней в подъезде, в заблеванном подъезде «сухаря» на двоих раздавили.
   — Максик!
   — Погоди! Нас соседи разогнали. Только представь? В тридцать пять — по подъездам! Ты поразишься, но она все еще верит в добро. Жить здесь — и верить! Фантастика! Но не хочет простить. Может, ты порадеешь? Если бы не эти восемь лет. Ну зачем они были?! Да, поздравь, я теперь зам Мельгунова и начальник управления ценных бумаг института. Дослужился до степеней известных. Думаю, управление в департамент переименовать. Солидней. Теперь насчет вашей стычки…
   — Макс! Заткнись же, наконец! Мне как раз надо с тобой увидеться. В теннис еще не разучился стучать?
   — Мальчишка! Да я тебя одной левой! — Флоровский был левша.
   — Тогда через два часа в теннисном клубе на Ленинградском. До встречи!.. Что, Андрюш?
   — Вы что, Янку берете?
   — Пришлось пообещать. Не одобряешь?
   — Дело ваше. Просто Клыня теперь просится. Вы ж знаете, втюрился он в эту кошку.
   — И что думаешь?
   — Он-то в теме. Обузой не станет.
   — Тогда скажи — пусть подключается к Жуковичу.
   — Да, там у вас в предбаннике какая-то плохушка дожидается.
   Забывший о Юле Забелин, хмыкнув, поднялся.
   В приемной над Яниным столиком навис и что-то интригующе шептал в ушко Жукович. Шептал явно непристойности, потому что на раскрасневшемся Янином лице установилось выражение веселой сконфуженности.
   При виде выходящего шефа Яна поспешно поднялась и выжидательно застыла.
   — До понедельника, — коротко попрощался Забелин, пропуская вперед заждавшуюся его Лагацкую.
   — Так вот насчет Екатерины Второй… — Жукович замолчал, внимательно посмотрел на помертвевшую Яну и, понимающе скривившись, удалился.
 
   В клубном баре было прохладно, звучала неспешная мелодия, потягивали соки остывающие после горячего душа игроки. Внезапно тихая эта гармония была нарушена — из коридора донеслись тяжелые быстрые шаги, и в сопровождении растерянного администратора в бар прямо в мокром пальто ввалился взъерошенный Флоровский.
   — Ну и паскудная у вас, доложу, погодка. — Он неодобрительно оглядел посетителей бара, не обеспечивших надлежащий климат, разглядел поднявшего в углу руку Забелина, нашел глазами барменшу: — Соточку «Камю», лапуся.
   — Не круто ли перед игрой? — удивился Забелин.
   — А ничего, чуток адреналина впрысну. Заодно и шансы уравняем. Ты хоть ракетку-то за эти годы держать научился, мальчишка?
   Стало, увы, ясно, что адреналиновая подпитка началась задолго до того.
   — Что в институте?
   — Ну, в институте как раз хай-класс! Старперов наших повидал. Постарели без нас, увы. Не изменились — лопочут о науке, о социальной справедливости, черт знает про что. Но что поразительно — продолжают работать, черти! Для них это теперь, я так понял, вроде наркоты. Успел, к слову, темы просмотреть. Ты не поверишь, Стар, но не соврал Мельгунов. Таких парочка разработок на подходе — просто, я тебе доложу, прорыв. На большие «бабки» можно выйти. Правда, с год как застыли. Мельгунов, бедолага, извелся. Может, оттого и на тебя полкана спустил… Ах ты солнышко, — растекся обаянием Макс при виде подошедшей с бокалом барменши. — Просто умаслила. Может, присядешь?
   — Не положено. — Барменша быстро отошла.
   — Максик, здесь приличное место. И заигрывать с персоналом не принято. — Забелин успокоительно кивнул сидевшему невдалеке главному администратору. — К тому ж ты, как я слышал, Натальей полон.
   — А, Наташка! Послала она меня без затей.
   — Так вроде говорил — «сухаря» в подъезде"?..
   — Вчера «сухаря». А сегодня по зрелом размышлении послала. Да и права! За эти годы и сына одна вырастила. Все поражаюсь, как она все-таки себя во всем этом сраче сохранить исхитрилась. Не перевернулась. Ведь красивая баба. Кто б такую на содержание отказался? Может, в генах какая-то защита против пошлости вложена? Э, правду глаголят, что нет у человека злейшего врага, чем он сам. Так что удел мой теперь сиротский. Предлагаю по этому скорбному случаю бабцами какими-никакими аварийными на двоих утешиться.
   — Ты с чем приехал, Макс?
   — Тебя ободрать.
   — Я не о том. Для чего в институт пошел?
   — Да вот хочу попытать, нельзя ли вытянуть? Говорил же, обрыдло под себя все. Дело-то и впрямь святое.
   — Куда как святое. Но ты хоть представляешь, что это такое? Это ж не бумажки на бирже фиксировать. У тебя есть программа, план хотя бы?
   — Мы люди стихийные! Но мощных стихий!
   — Окстись, не перед Мельгуновым выступаешь. Знаешь, какие деньги нужны, чтоб институт поднять?
   — Ну…
   — И что, впрямь столько лишних под себя подгреб, что готов десятком миллионов рискнуть?
   — Десятком?
   — Выйдем-ка в холл. — Забелин поднялся. Да и кстати — судя по заблуждавшим вновь глазам Макс как раз собирался повторить. — Вот что, Максим, — Забелин убедился, что рядом никого нет, — люди мы свои, так что темнить не буду. Намерен я институт наш для «Светоча» прикупить. Финансирование банк обеспечивает. Приглашаю в команду.
   — Лихи вы, нынешние. Об институте, как о дыне, купил — продал.
   — Не дыня. Но товар. Ты что, болезный, и впрямь полагаешь, что будет он себе и дальше стоять посреди Москвы, весь в масле и фольгой оптико-волоконной упакованный и для всего прочего мира недоступный? Не мы, так другие скупят. А не скупят, так обанкротят. И еще дешевле заберут. Я потому на это пошел, что банк наш как раз к поддержке информационных технологий обратился. Тут все срослось, понимаешь? И институту мощная рука ой как нужна. Деньги от аренды на финансирование научных тем пустим. А уж как «доведем» технологии, тогда потихоньку к главному — начнем торговать ими. Тут уж тебе карты в руки. Ну и на поглощении, само собой, заработаем — на скупку восемь миллионов выделено. Что сэкономим — ты в доле.
   — Так ведь Юрий Игнатьевич!
   — Юрий Игнатьевич твой!.. Наш. Великого гения ученый. Штучный человек. Но не безразмерный. Рыночник, например, из него никакой. Такого за эти годы наработал — хорошо еще, если мой план реализовать удастся. А альтернатива — прилетит какой-нибудь АИСТ, склюет все лакомое да и повыкидывает стариков наших со всеми их прожектами.
   — Ты что ж, предлагаешь против Мельгунова пойти?
   — Да ни боже мой. Просто на сегодня мы с тобой мельгуновскую выгоду лучше его самого понимаем. Главное, придумать комбинацию, чтоб никто в институте, кроме нас с тобой, не знал, что за скупкой этой банк наш стоит. Это я на себя возьму: выведем деньги сначала на Запад, а оттуда запустим к вам как твои. Запутаем источник. Хочет Юрий Игнатьевич иметь западные деньги — пусть имеет. А за тобой контроль за их целевым использованием, ну и за институтом в целом. А уж когда закончим, тогда вместе к Юрию Игнатьевичу в ноги бухнемся. Не дурак же он — поймет расклад.
   — Интересные штучки играет буржуазия. — Максим сделался задумчивым. — Как это мы сможем скупить мельгуновский институт в интересах Мельгунова, против воли его, да еще так, чтоб сам он и не догадался? Шарада! Пойду-ка я еще сотняшкой «Камю» подзаправлюсь. — Он отвел удерживающую руку. — Потому что подумать требуется.
   — Алексей Павлович! — послышался от двери голос администратора. — Ваш зал освободился.
   — Ну что ж, к барьеру. Подождет твоя сотняшка.
   — Давненько не брал я в руки шашек. — Максим, весь еще во власти состоявшегося разговора, деланно бодро потер руки.
   Но видно, сыграть сегодня была не судьба. Едва начали они переодеваться, как в зал вбежал растерянный директор комплекса в сопровождении двух громил.
   — Алексей Палыч, родной, пощадите! — еще в движении запричитал он. — Придется уступить зал. Онлиевский внезапно приехал. Ну прямо хоть плачь. И резервных нет.
   — А мы-то при чем? — Максим недоброжелательно посмотрел на переминающихся сопровождающих. — Онлиевский, фигевский. И то уж десять минут нашего времени заиграли.
   — Товарищ… или не наш? — поразился директор.
   — Американский товарищ.
   — Очень приятно. — Директор поспешно смастерил некое подобие удовольствия. На полномасштабную улыбку времени явно не хватало. Что и подтвердили топтавшиеся в нетерпеливом недоумении охранники:
   — Вы чего, мужики, не понятно, что ли? Вам же сказано…
   — Да ты-то еще что за сопля?! — прежде чем успел отреагировать насупившийся Забелин, взвился Макс.
   От невиданных этих слов квадратная двухметровая «сопля» скосился на зеркало. И начал пунцоветь.
   — Ждите! Освободим! — тем голосом, какому привыкли повиноваться охранники, произнес Забелин.
   — Да чтоб я каждому!.. — капитулировать Максим не собирался.
   — Освободим! — жестко, перехватив по пути рванувшегося вперед друга, повторил Забелин. — А пока побудьте за дверью.
   — Так босс!..
   — Босс пусть заходит. Скажите ему, что здесь Забелин, вице-президент «Светоча». Он знает.
   Едва убежденные последним аргументом, телохранители в сопровождении крутящегося меж ними директора неохотно двинулись к выходу.
   — Ты чего это стелешься?! — не дожидаясь их ухода, выдернул руку Макс. — Рупь за доллар — мы б их вдвоем положили. Чтоб меня в Америке кто-то выставил! Да по мне хоть…
   — Остынь чуток. Здесь все-таки немножко не Америка. Иль и впрямь никогда фамилию Онлиевского не слышал?
   — У вас тут за эти годы столько дерьма развелось.
   — Врешь — вспомнил. АИСТ не можешь не знать, значит, и владельца помнишь. Кличка у него — Черный аист. Потому как беду разносит. Они втроем начинали. Двоих через пару лет подстрелили при невыясненных. А он вот выжил.
   — В смысле их со света. Слышал я душещипательную эту историю.
   Дверь зала распахнулась, и в нее вошел грузнеющий большеносый, с глазами навыкате человек. Из длиннющих теннисных трусов его выглядывали неожиданно тонкие безволосые ноги. В некотором отдалении с двумя ракетками под мышкой двигался высокий, подвижный, несмотря на возраст, мужчина — начальник охраны Онлиевского, в прошлом один из руководителей КГБ СССР. Замыкал процессию официант с каталкой, уставленной соками и с лежащими сверху двумя мобильными телефонами.
   — Интересно, в сортир он тоже под охраной ходит? — пробурчал Макс.
   — Только прошу, не хами. Помни, что уехал ты из коммунистической земли, а вернулся в олигархическую. Так что, если не хочешь проблем, блюди себя.
   — Да пошло оно! Не для того возвращался, чтоб каждой раздувшейся кубышке кланяться. Боссяги. — Принявшийся одеваться Максим никак не мог справиться с пуговицей на рубахе.
   — Ба, Алексей Павлович! — признал с удивлением, будто никто ему ничего не докладывал, Онлиевский. — Так это я вас невольно?.. Вы уж извините. Выкроился часик до думского комитета.
   — Ради бога. — Излучая удовольствие от встречи, Забелин пожал протянутую руку.
   — Специально подъехали зальчик для вас придержать. Вот только прибраться не успели, — прокомментировал Максим.
   — Мой товарищ, — представил смущеннный Забелин. — Только что из Штатов.
   — Товарищ из Штатов — это недурно. Все равно как господин из ЦК КПСС. Так, может, пару сгоняем, а, товарищ? Нас ведь тоже двое.
   — Да что-то настроение пропало, товарищ! Алеха, я тебя в баре подожду. Хлебну пока коньячишки.
   — От моих предложений не отказываются, — нахмурился Онлиевский.
   — В самом деле? А я что тогда делаю? — И уже от двери Максим подмигнул оставшимся.
   — Заносчивый мальчик. Трудно ему будет, — недобро спрогнозировал Онлиевский.
   — Освоится. — Забелин потянулся к сумке. — Ну, не буду мешать.
   — Почему же мешать? Напротив. Раз уж представился случай. Присядем?
   Онлиевский еще не закончил фразы, а два плетеных кресла диковинным образом оказались тут же, на изготовку.
   — Слышал, вы с Второвым разбежались? — лениво похвастался информированностью Онлиевский.
   — Не то чтоб совсем.
   — Все-таки Второв ортодокс. — Не меняя позы и не поворачивая головы, он сделал жест в сторону ананасового сока и следующую фразу произносил уже со стаканчиком в руке. — Нет в нем истинного чутья. Ведь с чего он отстраиваться начал? Банкиров подбирать. А я?.. Первым делом разогнанные ГБ и разведку подтянул. Вторым движением — телевидение под себя подмял. Зато где теперь он и где я? Пока вы всем своим могучим банком цифирки, портя глаза, пересчитываете, я эти цифры одним министерским росчерком создаю. И недалек — предлагали ж ему в приватизации Первого канала поучаствовать. Так нет, он, видите ли, банкир, а не щелкопер. Вот зато теперь его самого по всем каналам и мочат. К тому же и просить не умеет — все норовит лапой загрести. Сунулся пару раз к дележу — ну и получил по сусалам. И никогда, никогда Второву вашему с его больным самолюбием до меня не допрыгнуть. Потому как он деньги из денег делает, а я — из информации. Кто держит информацию — держит мир. Похоже, и до него дошло наконец, ан поздно.
   Забелин быстро нагнулся, потянувшись за соком, — настолько близко прошелся Онлиевский по последнему их с Второвым разговору — будто подслушал.
   — Чем займетесь теперь? — словно и не заметил впечатления Онлиевский.
   — Да есть компания. Попробую что-нибудь скупить. Может, институтик какой.
   При информированности Онлиевского врать напропалую было бы рискованно.
   — И чем занимается этот ваш институтик? — Онлиевский незаметным для собеседника жестом подключил к разговору приблизившегося начальника охраны.
   — Понятия не имею, — убедительно соврал Забелин. — Мне главное — метры, квадраты. Что попонятней. Скупил акции, продал площади. Разницу — в карман.
   — И это грамотный рыночный подход. Без всяких там заумных второвских материй, — к облегчению Забелина, одобрил Онлиевский. — Только если все так просто, зачем тебе Лагацкая-то понадобилась?
   — Лагацкая? А! Это Юля, кажется?.. Да, рекомендовали. А что, действительно ценность представляет?
   — Да как тебе сказать? Помнишь, может, из русской истории: князь, которому построили редкой красоты храм, ослепил зодчего.
   — Чтоб больше никому не строил.
   — Вот именно. Так вот жаль иногда, что не князь.
   И от шутки его Забелину сделалось зябко.
   Официант, в отдалении отвечавший на беспрерывные звонки, подошел с трубкой в руке к начальнику охраны.
   — Там вице-мэр, — доложил тот.
   — Пусть подождет. — Онлиевский поднялся, потянулся, пару раз энергично присел, разминая хрустнувшие колени. — Впрочем, площади и мне нужны. Так что имей в виду — если Второву не подойдет, я — первый покупатель. А то обижусь. М-да, разбрасывается Второв кадрами, — вернулся Онлиевский к прежней мысли. — Добром не кончит. Помяни мое слово: зарвется и рухнет.
   — Упасть любой может.
   — Упасть — да. А вот чтоб рухнуть… Даже если у меня сейчас все отнимут, заново поднимусь. А почему? Многовековой опыт предков — они наживали, у них отнимали. Генная привычка.
   — Второв тоже не из слабаков.