Данилов Всеволод. Банк

   Мимо барной стойки по винтовой лестнице Забелин устремился вниз.
   Под сводчатыми колоннами вошел он, согнувшись, в залу, в которой вокруг массивного, уставленного снедью стола сидели по четырем его сторонам четыре человека и слушали пятого — раскрасневшегося Юрия Павловича Баландина. Сзади в готовности застыли двое официантов в белых перчатках — сервис в «Бурыкинских палатах» был образцовым.
   — Хо, какие люди! Ну-ка еще прибор, — неприятно поразился обернувшийся вместе с остальными на шум Баландин. — Позвольте представить…
   — Алексей Павлович, как удачно, — поднялся, отбрасывая салфетку, маленький полный человек — губернатор одной из черноземных областей, где банк планировал открыть новый филиал. — А я все огорчался, что уеду, не повидавшись. Но теперь уж…
   Со страдающей улыбкой Забелин приложил руки к груди:
   — Прошу простить, но… Никогда не позволил бы себе ворваться, если б не чрезвычайные обстоятельства. Вы сами человек дела, и прошу понять… Позвольте украсть у вас Юрия Павловича, всего на пятнадцать минут.
   Губернатор сожалеюще, но и с пониманием поднял ладони.
   — Ну, словом, за смычку! — поспешно закончил Баландин какой-то длинный тост и первым опрокинул в себя запотевшую рюмку.
   Он потянулся было за куском севрюги, но Забелин все с той же извиняющейся улыбкой не шутя ухватил его за руку, и Баландину пришлось подчиниться.
   — Мог бы и выпить рюмку. Немаленькие все-таки люди, — пробурчал он, увлекаемый по винтовой лестнице молчаливым сослуживцем. — Да что ты меня, как девку, тянешь? — разозлился он, когда Забелин, миновав холл, устремился на второй этаж.
   — За нами никому не ходить, — потребовал Забелин от сгрудившейся обслуги, и Баландин перестал вырываться.
   Мимо кованой сундучной они прошли в увешанную картинами залу, посреди которой стоял диван.
   — Скажешь наконец толком?
   — Ты что ж, паскуда, банк продаешь? — залепил в ответ Забелин и, не дожидаясь, когда ставшее багровым лицо Баландина разразится матом, сунул ему копию протокола.
   Едва, впрочем, глянув, Баландин отбросил лист в сторону, так что он, спланировав, бессильно завис на самом углу журнального столика.
   — Во-первых, подбери губы. Я, имей в виду, всякого крутивья в жизни повидал. А во-вторых, или говори толком, или завтра будем у Покровского объясняться.
   — А вот уж хрен, — не согласился нимало не сметенный жестким отпором Забелин. — Если сейчас не договоримся, я сегодня же к Папе вылечу. И прорвусь.
   — В реанимацию-то?
   — А хоть в морг! Он и мертвый восстанет, если узнает, как банк сдают.
   — Да кто сдает? Что ты мельтешишь? — нажал на голос и Баландин. — Насчет скупки, так Папа ее прикрыл, как узнал, что аукцион ты пропердел. А этих кредитовали — так чего ж деньгам пропадать? Не выиграли, так хоть на процентах заработаем. Некогда мне.
   — Ишь как ловко! А то ты, когда Папе докладывал, не знал, что если они денег не найдут, так победителями мы становимся? Все знал. Так сам же им деньжат преподносишь, чтобы, не дай бог, не обломилось. Лихо!
   — Пустое. Продристал, теперь пылишь. А мне так один хрен кого кредитовать, лишь бы доход банку.
   — Да. Много ты о банке думал, когда Белковскому денежки подписывал.
   Баландин двинулся было демонстративно к двери, но при фамилии «Белковский» вернулся.
   — Белковский? Белковский?
   — Да, тот самый. Твой корешок по «Олимпийцу», — освежил ему память Забелин. — Или тоже совпадение?
   — Все мы работаем с теми, кому доверяем. Для банка надежней, — прорычал Баландин.
   — Особенно если можно навар поиметь.
   — Ну ты не заговаривайся. А то ведь тоже не посмотрю…
   — В склочку обратить хочешь? Может, и обратилось бы, если бы не…
   Он сделал паузу. И Баландин на паузу эту купился.
   — Если бы что? — не выдержал он.
   — Именно. Пиджачишко Клынин.
   — Какой еще?.. Что ты здесь? Пришел, сорвал встречу, пылишь что-то. Может, не в себе? — заподозрил он. — Какая-то бессвязность.
   — Может, и прошел бы у тебя этот номер, если б не Клынин пиджачишко, — со своей стороны посочувствовал собеседнику Забелин. — А так элементарное служебное расследование — и все срастется: отказ в кредите, тут же кредит «ФДН», странная победа, докладная Клыни и моя, само собой. Да и лишние пятьсот тысяч рублев и в кредите — тоже та еще бородавочка.
   — Бездоказательно.
   — Окстись, милый, — охолодил Забелин. — Этого-то не достаточно? Сам знаешь, Папа многое любимцам прощает. Даже воровство.
   С удовольствием ощутил, как дернулся Баландин.
   — Но не предательство. Тут он строг. Да и смысла теперь нет.
   И в ответ на вопрошающий взгляд Баландина пояснил чуть ли не беззаботно:
   — Контрольный пакет, по существу, у нас сформирован. И к управлению, а тем паче к дивидендам никакой «ФДН» я на дух не подпущу. Пусть он хоть усрется, — усилил он впечатление на языке, близком собеседнику. — А значит, и интереса нет. Со всех позиций бессмыслица. И из банка со скандалом…
   — Не пугай — пуганый. -…И денег тю-тю, — не обратил внимания на квелую реплику Забелин. — Так что выбором можно не мучиться. Ну, как, договоримся? Кстати, я твоему Белковскому пообещал за отказ пятьсот тысяч долларов. Пока в силе. Там на всех вас хватит. Вот так, Палыч.
   — Ай ты, черт. — Баландин, заглядевшийся на что-то через стрельчатое окошко, хлопнул себя по ляжкам. — Дурацкий какой-то разговор. Еще и разругаться не хватало. Будто и впрямь не одно дело делаем! Влип ты, конечно, Палыч, но не чужие мы. И даже обвинения твои дурацкие прощаю — вижу, что не в себе. Попробую помочь.
   — Вот и спасибочки. — Забелин придвинул ему телефон.
   — Ты меня совсем за ссученного держишь. Подождешь до завтра.
   — И так заждался.
   — Сказано — до конца дня, — решительно объявил Баландин. — Бывай!
   — Бывай, — согласился Забелин. — Я пока здесь побуду. Но если через час мне не сообщат, я для начала к вам спущусь. А потом… в общем, отсюда в Шереметьево.
   Баландин развернулся, уперся взглядом в тихонько поднявшегося метрдотеля.
   — Тебе чего здесь?!
   — Там… гости нервничают, — растерялся старик.
   — Пошел. Скажи — иду.
   — А мне — кофе, плиз, — попросил беззаботно развалившийся на диване Забелин. — Если не трудно, конечно… И Яну чтоб завтра же забрал, — добил он.
   — Плохо ты кончишь, Палыч, — заверил Баландин.
   В ответ Забелин растекся в обаятельной, под Макса, улыбочке.
 
   Прошло сорок минут, когда раздался зуммер мобильного телефона.
   — Алешенька! — услышал он радостный голос Наташи и тотчас понял — сработало. — Тут Максим вырывает. Ну, я сама бы…
   — Стар! Ты слышишь? — трубкой опять овладел сильнейший. — Только не падай там — сдался Белковский. Только что позвонил. Полная виктория! Вот так. Пока ты там груши околачиваешь, я подработал. Цени!
   — Ценю!
   — Алешенька! — Это опять была Наталья. — Я так за нас рада. Это так здорово. Но ты бы слышал — Максим разговаривал ну как король. Я даже боялась, что Белковский трубку бросит. Но ничего!.. Да, ты не забыл насчет вечера?
   — Помню, помню, — погрустнел Забелин. — Жду у входа.
 
   Зажатый меж неестественно оживленными любовниками Забелин терпеливо скучал под грохочущий на сцене симфонический оркестр. Потом, поняв, что несколько часов этого времяпрепровождения ему не выдержать, взял программку и принялся развлекаться, пытаясь разобраться, чем отличаются друг от друга бесчисленные тромбоны, валторны, габои.
   Из транса его вывел Максим, энергично ткнувший приятеля локтем.
   — Полагаешь, в буфет пора? — по-своему понял жест обнадеженный Забелин. Но, посмотрев в направлении, куда указывал Максим, замер в изумлении.
   Двумя рядами ниже, чуть в стороне, рядом с полной женщиной находился — ошибки быть не могло — Жукович. Нельзя было сказать, что он сидел рядом. С отсутствующим, благодатным каким-то лицом он подался вперед, привстав над сиденьем. Губы его были в движении. Исполнялся «Полет шмеля», и Жукович летал вместе со шмелем, двигая вслед ему головой и руками, губами воспроизводя звуки музыки. Соседка, несомненно жена, с трудом удерживала его руку в своей ладошке, привычно успокоительно поглаживая. Когда оркестр замолк, Жукович с утомленным видом откинулся в кресле.
   — Никогда бы не подумал, — признал Забелин. Развязный, хамоватый Жукович и — восторженный меломан, которого он увидел. Это не мог быть один человек. Но это был он.
   — Как говорится, на ловца и зверь… — Едва дождавшись перерыва, Забелин стремительно поднялся, стремясь не упустить Жуковича из виду. Но в сутолоке выхода упустил-таки и нашел лишь когда прозвучал второй звонок и Максим с Натальей, обозленные бездарно проведенным антрактом, едва волоклись следом. Нашел в самом уголке, среди группки людей, столпившихся подле служительницы зала, которая, прохаживаясь вдоль старых фотографий, рассказывала что-то о Чайковском. Жукович навис рядом, благоговейно внимая.
   — Олег! — позвал Забелин.
   Тот удивленно оглянулся.
   — Здравствуй, Олег. — Забелин проигнорировал негодующие взгляды. — Может, отойдем?
   — А мне и здесь хорошо. Говори.
   — Да. Мир и впрямь тесен. Не ждал.
   — Вижу. Мешаешь, между прочим.
   — Я хотел сказать. Тут такое дело вскрылось. В общем, виноват я перед тобой, Олег. Нашли мы виновных. Получается, подставили тебя тогда. Но и ты хорош — тоже толстовец нашелся. Не погнушался бы объясниться, давно бы разобрались.
   Собравшиеся, перед тем недовольные, теперь заинтересованно ждали продолжения.
   — Вот видишь, видишь, — обрадованно затеребила Жуковича жена. — Я же говорила — все разъяснится. Не может не раскрыться. Просто ошиблись люди.
   — Ошибочка вышла, — прошипел Жукович. — По суставам-то по моим. По нерву! Как тогда, в восьмидесятых.
   — Только не нервничай! — вскрикнула успокоительно жена.
   — Подлесного выпер?
   — Нет. Нужен он. Дело — оно наших с тобой амбиций важней.
   — Вот как?! Стало быть, ошибочка опять?! — Жукович вырвался из слабых женских рук. — Суки! Суки вы все гэбэшные! Какие были, такие остались! Поглотители херовы! — не модулируя больше голос, закричал он.
   Заинтригованная было толпа меломанов при первых признаках бузы брызнула врассыпную.
   Лишь утонченный экскурсовод оставалась на месте, восторженно впитывая в себя редкий в ее жизни скандал.
   — Ну, чего пылить-то, мужик? — вмешался Максим. — Жизнь ведь. Давай встретимся, спокойно поговорим.
   — Встретиться? Ишь — встретиться! Я встречусь. Я с вами в другом месте встречусь. В суде! — увлекаемый женой, не унимался Жукович. — И денежки, что мне причитаются, до копеечки выплатите. До центика!
   — Заплачу, — тихо подтвердил обескураженный Забелин.
   Он встретился с требовательными глазами экскурсовода и почему-то ей пообещал:
   — За все заплачу!
   И женщина согласно закивала.
   — Еще с Мельгуновым объясняться, — тоскливо, прижав обмершую Наталью, припомнил Максим. — Эк как все зашкалило.

Глава 10
Дефолт

   …И грянул дефолт. Что-то давно носилось в вялом от жары воздухе. Кем-то предугадывалось, другими предчувствовалось, большинством — ощущалось как неизбежность прихода грозы в парящее небо. Но жара стояла столь давно и с ней так свыклись, что надеялись, может, само рассосется. Не должно бы, конечно. Однако вдруг. Но грянуло разом. Без всяких загульных, намекающих кучевок.
   Семнадцатого августа 1998 года премьер-министр России объявил о «реструктуризации долгов по государственным казначейским обязательствам». Диковинная эта фраза была расшифрована просто и без затей — «всем, кому должно, государство простило».
   С утра Забелину позвонил кипящий возмущением Максим.
   — Стар, ну ты скажи — разве не твари? Вот чего более всего боялся, когда сюда ехал, то и сотворили. Что же теперь делать станем? — волнение, которое он безуспешно пытался подавить, прорывалось в каждой нотке. Почувствовал это и сам Максим. — Извини, но так взвинтился. Немалую все-таки работу провернули. Мне тут позвонили — биржа парализована, авиакомпании захлебнулись заказами — все «портфельщики» рванули в Шереметьево. Ты хоть понимаешь, что здесь через пару недель будет? Пустыня. Что молчишь? Послушал бы, как наши старики костерят.
   — Старики наши — аргумент, конечно, могучий. Очень продвинутые экономисты. Только не самые вменяемые. Кстати, штука заразная, так что ты рядом с ними не замельтеши, ладно? — Забелин, сам удрученный случившимся, не стал скрывать раздражения.
   — Нет, но ты мне хотя бы скажи, что такое ваше правительство? Возбуждают дела против Мавроди и сами делают то же самое. Получается, что тот из «пирамидщиков», кто к власти пробился, и есть государство.
   — Знаешь, Максик, давай прервем плач Ярославны на Путивле. Все это, конечно, не то чтоб блеск. Но у нас с тобой есть свое дело и его доводить надо.
   — Вот за что тебя люблю я. Цельный, как кусок кирпича. А если я завтра узнаю, что штурмуют Кремль, тебя тоже пустяками не отвлекать?
   — Только если двинутся на институт. Что Юрий Игнатьевич?
   — Пока никак не подберусь. Духу поговорить не хватает. А может, вместе?.. На днях, кстати, напоминал, что сотрудникам за часть акций не выплатили.
   — Сколько осталось?
   — Сам знаешь. По опциону еще с полмиллиона долларов. А мы, между прочим, иссякли. Погоди, Стар, ты что, на полном серьезе? Собираешься проплачивать?!
   — Ну не бросать же. Тем более Юрий Игнатьевич попенял.
   — Ты сам невменяемый, — озарило Максима. — В такое-то время. А если банк теперь не захочет акции забирать? Давай хоть переждем, пока Второв твой возвернется.
   — Ждать не станем. И не паникуй. Банк стоит твердо и основательно. Не для того мы его годами на дубовых лапах выстраивали, чтоб от первой же бури свалился.
   — Что еще за лапы? Хохмишь?
   — Короче, через пару дней деньги будут.

* * *

   — …Так что? Говоришь, опять отказали?
   Дерясин лишь удрученно кивнул.
   — Тогда попробуем из тяжелого калибра. Какой у Баландина номер?
   — Попробовать, конечно, не вредно, но…
   — Юрий Павлович, — Забелин поднял палец, придав одновременно голосу предельно допустимую беззаботность, — а у меня махонькая просьбишка. Больше так, для подстраховки. Ты о моей кредитной линии не позабыл, часом? Пора еще миллион выделять.
   В трубке что-то заурчало. Было слышно, как по-утреннему прокашливается Баландин.
   — Ты что, всерьез, что ли? — не сразу поверил он. — Жизнью банка не интересуешься, вот что я тебе скажу. Сидишь там в своем болоте, как кулик. И ни о чем другом думы нет. Какая нахрен линия? Мы еще вчера кредитование свернули. Принято решение — все активы возвращать на «базу».
   — Но ты же знаешь мою программу. И главное, осталось-то всего ничего. Хоть полмиллиончика «выгони».
   — Не могу! — с видимым удовольствием отказал Баландин и повесил трубку.
   — Говорил же! — констатировал Дерясин. — В банке как с похмелья. Носятся все в очумении. Слух ходит — сокращение готовится. А у нас Клыня вот на увольнение подал. Ну да вы знаете?
   Забелин неохотно кивнул.
   — Пытался поговорить. Ни в какую. Вообще очумел парень. От всех шарахается. Хорошо хоть, свадьба эта дурацкая расстроилась. Сказал я ему все-таки насчет этой мочалки и Баландина. Ну а что, думаю, молчать? Женится, потом узнает — разве легче?
   — А где она сама теперь? Ездит на машине, как собиралась?
   — На самокате не хотите? — мстительно съязвил Дерясин. — Баландин ее, похоже, по кругу запустил. Никогда ей Юрку не прощу! И с институтом жалко. Считай, на финише стояли.
   — Да, жалко.
   Забелин задумался о чем-то. Решительно достал блокнот:
   — В конце концов, всему есть цена. Так, Андрей?
   — Так это конечно.
   — Тогда держи. — Он быстро списал цифры и протянул записку Дерясину. — Вот номер моего счета, там у меня как раз тысяч пятьсот. Уточнишь. Реквизиты кипрской компании знаешь. В общем, оформляй платеж на все, я подпишу. Прямо сейчас. И, как обычно, в одно касание — на «Лэнд». Надо, чтобы послезавтра деньги были в институте.
   — Оформлю, конечно, — пробасил потрясенный Дерясин. — Только вы б подумали, Алексей Павлович. Такие деньги бухать. Не чужое как бы. Трудом заработали. А ну как банк не выправится?
   — И думать не моги. Вот если мы с тобой вместо работы начнем об этом рассуждать, тогда и впрямь…
   — И все-таки… Ну хоть сотню тысяч оставьте на атасе… — Он натолкнулся на нетерпеливый взгляд. — Ну, да воля ваша.
   Еще через два часа Забелина разыскал референт Керзона.
   — Соединяю, — коротко произнес он.
   — Палыч, — услышал он голос первого зама. — Ты с чего это деньги со своего счета решил снять?
   — Уж и тебе доложили. Надо завершать скупку института, а Баландин уперся. Может, ты посодействуешь?
   — Не посодействую в этот раз. Кредитование мы в самом деле прикрыли. Сейчас, наоборот, главное — подтягивать активы отовсюду.
   — Неужто в самом деле так плохо? Как в девяносто пятом? Помнишь, банковский кризис?
   — Много хуже, Палыч.
   — Но как же это? — поразился Забелин. Если бы услышал это от кого другого, он бы просто бросил трубку — паникеров всегда хватало. Но Керзон, взвешенный, весомый в словах и поступках. — Да, налетели на ГКО. Но мы ж всегда понимали объем этих рисков и ограничивали. Неприятно, конечно…
   — Да что ГКО, Палыч? Мелочь ГКО. На этом как раз не мы одни подсядем. Расшатали банк, паскуды. Мину подложили. На форвардах заигрались. Сейчас выяснилось, что за последние три месяца мы с Западом кучу сделок назаключали, — и, видимо, по-своему поняв недоуменное молчание Забелина, разъяснил: — Пари, видишь ли, эти джентльмены англицкое держали, что доллар в пределах шести рублей будет. А он теперь аж к двадцати выстрелил. Представляешь? А поскольку операции забалансовые, никто толком про них и не знал. Да еще и назанимали по самую корму.
   — И что? Так много?
   — Отвечу так: пробоина, от которой «Титаник» затонул, была, полагаю, много меньше нашей.
   — А?..
   — Почему, спрашиваешь, только теперь узнали? А потому, что с сегодняшнего дня я исполняю обязанности президента.
   — Ты?!
   — Да. Профессор Покровский со всей своей шоблой вчера деру дал.
   — То есть как?
   — То есть так. Положил Рублеву заявление на стол, объяснил, что в таких нелигитимных условиях, когда государство-де нормальных европейских правил не соблюдает, он работать не может.
   — А когда он все эти форварды заключал, оно что, их соблюдало?
   — Так мало что сбежали. Они вчера все свои деньги поснимали — аж под пять миллионов. Понимаешь, первыми, когда еще, кроме них, никто ничего. Расшатали корабль по самое некуда — да и сиганули с золотишком. Вот с тех пор я все крупные остатки на контроле держу.
   — Набрал Второв крыс.
   — Через три дня возвращается… Прерывает лечение.
   — Слава богу…
   — Да что в том? Похоже, на разборки едет. Тут банк в кулак собирать надо, команду надежную ставить. А он… все происки врагов усматривает. Такого наговорил по телефону. Ну и пусть разбирается со своими пятьюдесятью «вицами». Правда, теперь поменьше. Семеро уже успели заявления положить. Полагаю, и остальные не задержатся. Я и тебе позвонил — думал, тоже… торопишься. А раз на скупку, то отпущу. Хотя…
   — Это нужно, Палыч. Вот увидишь, Второв приедет, одобрит. Жизнь не останавливается. А в институте — большая наука.
   — Наука. Слова одни. Взяли да махнули указ, от которого у всего мира матка опустилась, — и вся наука. Где она по жизни? Классный ты специалист, Алексей. Надежный. Но откуда такой наивняк сохранил?
   — А науку, между прочим, чтобы грамотно использовать, тоже мозги требуются. Ты хоть знаешь, какой там потенциал заложен?
   — Не найдешь ты во мне здесь поддержки, не ко времени все. Но и мешать не буду. Словом, сегодня твои деньги уйдут.
   И, не дожидаясь благодарности, отключился.
 
   Все оказалось много хуже, чем предполагал даже прозорливый первый вице-президент. Деньги Забелина оказались едва ли не последними, ушедшими со счетов. К вечеру от Второва пришло категорическое требование деньги с частных вкладов сотрудников не отпускать. Тотчас среди сотрудников, а вслед за тем и среди клиентов распространилась паника. Уже к следующему утру филиальские кассы подверглись первому, пробному пока набегу вкладчиков — предвестнику массированного штурма.
   Обстановка стремительно сгущалась. Филиалы теперь вовсю штурмовались «частниками», «писались» списки, активисты ночевали на асфальте. Несколько раз приходилось подтягивать ОМОН, чтобы отбиться от обезумевших, теряющих нажитое людей. Многие приносили детей, привозили в колясках разбитых стариков, пытаясь ими, словно тараном, пробить души банковского персонала. Сам персонал, преимущественно женский, после каждой такой атаки нервно рыдал за задраенными дверьми филиалов. Уже было зарегистрировано два сердечных приступа и попытка самосожжения. И все-таки было похоже, что это лишь начало. Наличные деньги хотя бы для частичной расплаты стремительно иссякали — заемщики дружно перестали возвращать кредиты.
   Накануне к Забелину внезапно приехал Клыня-старший. Был Николай Николаевич неухожен сверх обычного, губы его нервно подергивались. Но вопреки ожиданиям заговорил не о сыне, мысли о котором, несомненно, тревожили старика.
   — Надо спасать банк, Алексей Павлович, — чуть не с порога, забыв поздороваться, объявил он. Услышав такое от начисто лишенного патетики, слова этого не знающего Николая Николаевича, Забелин выставил посторонних.
   — Поразительное головотяпство! — решительно произнес Клыня. Испугавшись собственной смелости, принялся было озираться, но вновь решился: -Через меня, как вы знаете, идет вся инкассация.
   — А поступление наличности — это банковский пульс, — напомнил о предыдущем разговоре Забелин. — И он, видимо, частит?
   — Если б частил. Да там предынфарктные перебои. И что обидно, сами же провоцируем! Ну вы мне скажите. Не как банкир даже. Просто как разумный человек скажите. Что сейчас, чтобы сбить панику у клиентов, может быть важнее наличности?
   — Ничего, — услышал он очевидное.
   — А мы кур золотоносных режем! Сами режем! У нас есть стабильные клиенты — крупные торговые предприятия. Они ежедневно сдают выручку — до полумиллиона долларов. Одного этого хватит, сутки выплачивать вкладчикам. Это очевидно. — Он искательно заглянул Забелину в глаза. — Очевидно же?
   И, разгоряченный подтверждающим кивком, зачастил, проглатывая окончания слов:
   — Они сегодня приносят наличку, а завтра — платежку тысяч на двести. Разве не надо для них ее провести? Ну, конечно же надо! Ведь иначе они больше не принесут наличность.
   — Не отправляем? — без труда догадался Забелин. — А что Звонарева?
   — Наотрез. Как началось — омертвела. Ни одного решения не принимает. Твердит — есть распоряжение по банку никому деньги не отпускать. Но это ж штучное дело. Тут особый подход нужен! В колокол бить! Ведь еще день-два — и окончательно иссякнет. Что делать-то станем? И так уже какие сутки без сна — кроим по ночам, чтоб в каждый филиал хоть по чуть-чуть подвезти. Вчера к Керзону пытался попасть, соединить раз пять просил. Но там без меня такое!
   — С этим-то помогу!
   В тот же день по банку было издано распоряжение: «Предприятиям, инкассирующим наличные деньги, обеспечить отпуск средств со счетов в пределах инкассируемых сумм».
   Но оказалось поздно: поступление в банк наличных денег прекратилось.
   В центральном офисе царила паника, которую не смогли сбить самые строгие директивы Керзона. Люди встревоженно ходили меж кабинетами, неутолимо пытаясь насытиться все новыми слухами. Но не было среди них свежей, бодрящей, несущей успокоение информации. В помещениях теперь можно было увидеть все больше небанковского вида людей, которые жали по углам сотрудников, горячо что-то нашептывая. Глаза слушающих при этом загорались восторженным, смущенным огнем, — банк облипала первая паутинка скупщиков долгов.
 
   Наконец случилось нетерпеливо ожидаемое — из Испании прилетел Второв. Накануне Чугунов подтвердил Забелину, что он вместе с заместителем директора института Флоровским значится среди приглашенных.
   За полчаса до назначенного времени Забелин с Максимом поднялись на президентский этаж, бурливший от собравшихся, полных взвинченного ожидания людей, и укрылись в межэтажном эркере — том самом, где Забелин заполнял некогда заявку на злосчастный аукцион. Вспомнив об аукционе, Забелин с саднящим чувством припомнил и о Жуковиче, шумная, пошловатая, вызывавшая раздражение нахрапистость которого оказалась обычной мимикрией — за всем этим скрывался надломленный, ранимый человек. А теперь им же, Забелиным, сломленный окончательно — на звонки он не отвечал, а из установки, проведенной по просьбе Подлесного участковым милиционером, обнаружилось, что жену он выгнал, а сам вот уже второй месяц беспробудно пьет — почему-то исключительно под классическую музыку.
   — Пересидим здесь, — предложил Забелин. — Не хочется быть среди погорельцев.
   Максим безразлично кивнул. Он и сам теперь смахивал на погорельца, так угнетенно переживал происходящее в стране.
   Но и в облюбованном приятелями укрытии им не сужден был покой — с третьего этажа стремительно спускалась Леночка Звонарева. На чем-то сосредоточенная, она смотрела строго перед собой, совершенно не отвлекаясь по сторонам, и всякий другой, желающий укрыться от посторонних встреч, на месте Забелина вздохнул бы с облегчением — «пронесло». Но не Забелин — он, как никто, знал, что за монументальными стеклами-хамелеонами скрывается врожденное косоглазие. И, увы, не ошибся. Даже не повернув в сторону головы, Звонарева сделала пируэт и стремительно вошла в эркер.