Страница:
— Да? А кто его на настоящий-то излом пробовал?.. А тебя, если что, подберу. Ты, как погляжу, — верный.
Чуть заторможенно кивнув, Забелин вышел из зала.
— Интересный парень, — тихонько оценил начальник охраны.
— Ты журнал «Хочу все знать» помнишь? — Онлиевский перевернул руку, давая возможность вложить в нее трубку. — Очень продвинутый был журнальчик. Полезный… Слушаю, дорогой!
Понятливо кивнув, начальник охраны сделал запись в блокноте.
— А где мой?.. — Забелин обвел глазами опустевший бар.
— Минут с десять как укатил, — ответила барменша. — Вылакал… простите, выпил в присест два по сто пятьдесят и заказал такси. До этого меня пытался заказать. Вам просил передать, что поехал по казино. Найти бы его, а то что-то завелся мужик. А судя по всему…
— Да, с тормозами у него проблемы. — После разговора с Онлиевским на душе у Забелина стало тягостно.
Мобильный телефон у Максима оказался отключен, и отыскал Забелин загулявшего приятеля лишь в пятом по счету казино, на окраине Москвы. Со слипшимися от духоты и возбуждения волосами, с бокалом шампанского, тот сидел у игрального стола, обложенный фишками, и неотрывно следил за крупье. Справа от Максима нервно перебирала руками увешанная драгоценностями дама бальзаковского возраста, над которой, изящно изогнувшись, навис тоненький, со сложенными в обиженную складку губами мальчик лет двадцати.
— Олечка, лапочка, ну пора ж баиньки, — касаясь ее ушка, шептал он, одновременно заговорщицки подмигивая двум девушкам за спиной Максима, в которых Забелин с удивлением узнал подружек с Тверского бульвара.
— А, это ты? — Не отрываясь от шарика, Максим потряс рукой, требуя не отвлекать. — Ставить будешь?
— Смотри, Анютк, второй появился, — с непонятной для Забелина радостью констатировала смуглолицая. — Вы позволите? — И, взяв Забелина под локоть, отвела в сторону.
— Меня Марьяна зовут, если помнишь. Делай вид, что я к тебе кадрюсь. — Она непрестанно вымученно улыбалась.
— Не понял?
— Полыбься, говорю, немножко. Слушай, увести бы его отсюда. У него сегодня пруха — уж под три тысячи выиграл — вон ведь как глаза блестят. Только — улыбайся же — казино это недоброе, под чернотой оно. И они его уже «накололи». Так что с выигрышем могут не выпустить. Да еще и оберут где по дороге. Он нас с Анюткой по телефону высвистал, по сто долларов дал, чтоб шампанского подливали. А шампанское это — бурда. Намешивают его. Может, кого из дружков вызовешь? Нас с Анькой только здесь не бросайте. А то… Они уж намекали, чтоб мы исчезли. Если один, да еще пьяный, тогда без вопросов.
Приглядевшись, Забелин и впрямь заметил нескольких косящихся на них кавказцев. Чуть в отдалении, расставив ноги, пытливо приглядывался к их группке секьюрити.
— На этого не рассчитывай, — заметила Марьяна. — Я ж тебе говорю…
— Понятно. — Забелин склонился над Максимом, решительно сгреб фишки.
— Да ты чего, Стар? — недоуменно посмотрел тот. — Самый же фарт пошел.
— Время! — Забелин без церемоний потащил упирающегося друга из-за стола. — Да и… девушки вон извелись. Так что едем ко мне.
— А! Тогда да. — Максим прекратил сопротивление. — Это мы бойцы! Это мы завсегда!
— Ты чего, мужик, клиента обижаешь? — послышалось сзади.
— А, черт, засада! Предупреждала же!
За ними с недобрым лицом стоял секьюрити.
— Чем тыкать незнакомым, лучше помогите на воздух вывести, — неприязненно потребовал Забелин.
— На воздух? — Секрьюрити что-то неспешно обдумал. — На воздух — это можно, — громко произнес он. И прислушивавшиеся к разговору кавказцы быстро исчезли. — Пошли.
— Да ты чего?! Не выходи! — Марьяна нервно дернула Забелина. — Отметелят же! Хорошо еще, если…
— Алексей Павлович! — К источнику шума подошел смуглый администратор. — Рад приветствовать в нашем заведении. Вижу, дружка немножко развезло. Бывает. Выиграл человек. Кто осудит?
— Вообще-то не припомню.
— Ну, где уж с вашего-то полета? Может, сами сыграть желаете?
— Желаем сесть в машину и уехать.
— Как будет угодно.
Он перевел сделавшееся жестким лицо на переминающегося подле охранника, смодулировал голос так, чтоб слышно было вновь появившимся кавказцам:
— Помочь обменять фишки, посадить в машину. И чтоб никаких случайностей для дорогих гостей. Всегда, всегда рады!
Уходя, Забелин обернулся. Соседка Максима по столу начала собирать фишки, в то время как юный ее кавалер, не скрываясь, требовательно поглаживал пальцами дрябнущую шею. Внезапно, что-то почувствовав, она вскинула голову и, поймав сострадательный взгляд не успевшего отвести глаза Забелина, горько усмехнулась.
— Думала, и не выберемся по-доброму. — Лишь усевшись в «БМВ», Марьяна успокоилась, уважительно осмотрелась. — А ты, оказывается, крутой.
— Так, вполукрутую. — Забелин посмотрел на заднее сиденье, где Максим уже сопел на коленях поглаживавшей его волосы тихой Анюты, и нажал на акселератор.
Сконфуженный секьюрити вернулся меж тем к мрачному администратору.
— Посадил путем. А тачка крутая, — заискивающе доложил он.
— Как ты полагаешь, чем отличается наше заведение от новокосинского рынка, где ты в рэкетирах побирался, пока я тебя не подобрал?
— Ну откуда я знал-то? Не написано ж. Всего-то третий день здесь.
— Ты, шнурок, только что заведение подставил. Или научишься различать клиентов, или… Слышал хоть, где наше казино счета держит?
— Так это… В банке, что ли?
— Пошел на место, дефективный. — От души оценил администратор способности новобранца.
Уже возле самого дома дремавший на коленях у Анюты Максим вдруг поднял голову.
— Нет, ты мне скажи, — потребовал он, — кто поручится, что банк твой, заполучив институт, и нас не «кинет», и стариков наших не «обует»?
И хоть был он пьян, ответил Забелин на полном серьезе:
— Мы с тобой. Других нет и не будет. В этой стране успех личным доверием определяется. И если уж у нас не будет доверия, то лучше и не затевать.
— Тогда еще чуток подумаю, — пообещал Максим и благополучно уснул.
Под утро Забелин, накинув халат, угрюмо сидел в спальне. Рядом на кровати лежала совершенно голая Марьяна и пьяно изливала неудовлетворенную душу:
— Никакого кайфа с вами. Предлагала же групповушку устроить на четверых. Так твой дружок как с Анюткой заперся, так скоро четвертый час пошел. Иди предложи махнуться.
— Да предлагал, — соврал разочарованный и разочаровавший Забелин. Нерадостными получались в последнее время его гулянки. — Но не соглашается он. Такой однолюб попался.
— Просто вы старые.
— Вот это похоже на правду. Сколько мы вам должны?
— С чего бы? Да не, мы не по этой части. Студентки мы, из Патриса Лумумбы. Просто оттянуться. Тошно ведь. Хотя давай по сотне. Хуже не будет.
Дверь комнаты без стука распахнулась, и вошел обернутый в простыню неожиданно свежий Максим.
— Я подумал, — обращаясь к Забелину, произнес он.
— И что?! — подскочила на кровати девушка.
— Я согласен. — Он изумленно скосился на нее.
Глава 4
Чуть заторможенно кивнув, Забелин вышел из зала.
— Интересный парень, — тихонько оценил начальник охраны.
— Ты журнал «Хочу все знать» помнишь? — Онлиевский перевернул руку, давая возможность вложить в нее трубку. — Очень продвинутый был журнальчик. Полезный… Слушаю, дорогой!
Понятливо кивнув, начальник охраны сделал запись в блокноте.
— А где мой?.. — Забелин обвел глазами опустевший бар.
— Минут с десять как укатил, — ответила барменша. — Вылакал… простите, выпил в присест два по сто пятьдесят и заказал такси. До этого меня пытался заказать. Вам просил передать, что поехал по казино. Найти бы его, а то что-то завелся мужик. А судя по всему…
— Да, с тормозами у него проблемы. — После разговора с Онлиевским на душе у Забелина стало тягостно.
Мобильный телефон у Максима оказался отключен, и отыскал Забелин загулявшего приятеля лишь в пятом по счету казино, на окраине Москвы. Со слипшимися от духоты и возбуждения волосами, с бокалом шампанского, тот сидел у игрального стола, обложенный фишками, и неотрывно следил за крупье. Справа от Максима нервно перебирала руками увешанная драгоценностями дама бальзаковского возраста, над которой, изящно изогнувшись, навис тоненький, со сложенными в обиженную складку губами мальчик лет двадцати.
— Олечка, лапочка, ну пора ж баиньки, — касаясь ее ушка, шептал он, одновременно заговорщицки подмигивая двум девушкам за спиной Максима, в которых Забелин с удивлением узнал подружек с Тверского бульвара.
— А, это ты? — Не отрываясь от шарика, Максим потряс рукой, требуя не отвлекать. — Ставить будешь?
— Смотри, Анютк, второй появился, — с непонятной для Забелина радостью констатировала смуглолицая. — Вы позволите? — И, взяв Забелина под локоть, отвела в сторону.
— Меня Марьяна зовут, если помнишь. Делай вид, что я к тебе кадрюсь. — Она непрестанно вымученно улыбалась.
— Не понял?
— Полыбься, говорю, немножко. Слушай, увести бы его отсюда. У него сегодня пруха — уж под три тысячи выиграл — вон ведь как глаза блестят. Только — улыбайся же — казино это недоброе, под чернотой оно. И они его уже «накололи». Так что с выигрышем могут не выпустить. Да еще и оберут где по дороге. Он нас с Анюткой по телефону высвистал, по сто долларов дал, чтоб шампанского подливали. А шампанское это — бурда. Намешивают его. Может, кого из дружков вызовешь? Нас с Анькой только здесь не бросайте. А то… Они уж намекали, чтоб мы исчезли. Если один, да еще пьяный, тогда без вопросов.
Приглядевшись, Забелин и впрямь заметил нескольких косящихся на них кавказцев. Чуть в отдалении, расставив ноги, пытливо приглядывался к их группке секьюрити.
— На этого не рассчитывай, — заметила Марьяна. — Я ж тебе говорю…
— Понятно. — Забелин склонился над Максимом, решительно сгреб фишки.
— Да ты чего, Стар? — недоуменно посмотрел тот. — Самый же фарт пошел.
— Время! — Забелин без церемоний потащил упирающегося друга из-за стола. — Да и… девушки вон извелись. Так что едем ко мне.
— А! Тогда да. — Максим прекратил сопротивление. — Это мы бойцы! Это мы завсегда!
— Ты чего, мужик, клиента обижаешь? — послышалось сзади.
— А, черт, засада! Предупреждала же!
За ними с недобрым лицом стоял секьюрити.
— Чем тыкать незнакомым, лучше помогите на воздух вывести, — неприязненно потребовал Забелин.
— На воздух? — Секрьюрити что-то неспешно обдумал. — На воздух — это можно, — громко произнес он. И прислушивавшиеся к разговору кавказцы быстро исчезли. — Пошли.
— Да ты чего?! Не выходи! — Марьяна нервно дернула Забелина. — Отметелят же! Хорошо еще, если…
— Алексей Павлович! — К источнику шума подошел смуглый администратор. — Рад приветствовать в нашем заведении. Вижу, дружка немножко развезло. Бывает. Выиграл человек. Кто осудит?
— Вообще-то не припомню.
— Ну, где уж с вашего-то полета? Может, сами сыграть желаете?
— Желаем сесть в машину и уехать.
— Как будет угодно.
Он перевел сделавшееся жестким лицо на переминающегося подле охранника, смодулировал голос так, чтоб слышно было вновь появившимся кавказцам:
— Помочь обменять фишки, посадить в машину. И чтоб никаких случайностей для дорогих гостей. Всегда, всегда рады!
Уходя, Забелин обернулся. Соседка Максима по столу начала собирать фишки, в то время как юный ее кавалер, не скрываясь, требовательно поглаживал пальцами дрябнущую шею. Внезапно, что-то почувствовав, она вскинула голову и, поймав сострадательный взгляд не успевшего отвести глаза Забелина, горько усмехнулась.
— Думала, и не выберемся по-доброму. — Лишь усевшись в «БМВ», Марьяна успокоилась, уважительно осмотрелась. — А ты, оказывается, крутой.
— Так, вполукрутую. — Забелин посмотрел на заднее сиденье, где Максим уже сопел на коленях поглаживавшей его волосы тихой Анюты, и нажал на акселератор.
Сконфуженный секьюрити вернулся меж тем к мрачному администратору.
— Посадил путем. А тачка крутая, — заискивающе доложил он.
— Как ты полагаешь, чем отличается наше заведение от новокосинского рынка, где ты в рэкетирах побирался, пока я тебя не подобрал?
— Ну откуда я знал-то? Не написано ж. Всего-то третий день здесь.
— Ты, шнурок, только что заведение подставил. Или научишься различать клиентов, или… Слышал хоть, где наше казино счета держит?
— Так это… В банке, что ли?
— Пошел на место, дефективный. — От души оценил администратор способности новобранца.
Уже возле самого дома дремавший на коленях у Анюты Максим вдруг поднял голову.
— Нет, ты мне скажи, — потребовал он, — кто поручится, что банк твой, заполучив институт, и нас не «кинет», и стариков наших не «обует»?
И хоть был он пьян, ответил Забелин на полном серьезе:
— Мы с тобой. Других нет и не будет. В этой стране успех личным доверием определяется. И если уж у нас не будет доверия, то лучше и не затевать.
— Тогда еще чуток подумаю, — пообещал Максим и благополучно уснул.
Под утро Забелин, накинув халат, угрюмо сидел в спальне. Рядом на кровати лежала совершенно голая Марьяна и пьяно изливала неудовлетворенную душу:
— Никакого кайфа с вами. Предлагала же групповушку устроить на четверых. Так твой дружок как с Анюткой заперся, так скоро четвертый час пошел. Иди предложи махнуться.
— Да предлагал, — соврал разочарованный и разочаровавший Забелин. Нерадостными получались в последнее время его гулянки. — Но не соглашается он. Такой однолюб попался.
— Просто вы старые.
— Вот это похоже на правду. Сколько мы вам должны?
— С чего бы? Да не, мы не по этой части. Студентки мы, из Патриса Лумумбы. Просто оттянуться. Тошно ведь. Хотя давай по сотне. Хуже не будет.
Дверь комнаты без стука распахнулась, и вошел обернутый в простыню неожиданно свежий Максим.
— Я подумал, — обращаясь к Забелину, произнес он.
— И что?! — подскочила на кровати девушка.
— Я согласен. — Он изумленно скосился на нее.
Глава 4
Тихая золотиночка
— Ну что, рыцари овального стола, тесновато стало? — Забелин обозрел сделавшийся узким стол для совещаний. В стороне за внесенным компьютерным столиком с раскрытым блокнотом на изготовку излучала парфюм и снисходительное благоволение к сыпящим комплименты мужчинам Яна.
— В тесноте, да не в обиде, — утверждая себя в правах члена команды, пошутил Клыня. Маленькому Клыне было удобней остальных: отвоевав себе кусочек стола и поджав чуть локотки, он ощущал себя вполне комфортно. Да еще в виду Яны. Чего нельзя было сказать о ерзающем длинными руками по столу Жуковиче.
Не было Лагацкой, и Забелин с неудовольствием решился начать совещание, когда из приемной послышалось энергичное цоканье, которое на секунду умолкло у двери. Затем дверь тихонько приоткрылась, и в нее просочилась миниатюрная девушка с аккуратненько уложенной на голове желтой копенкой. На этот раз она была в белом, облегающем ее платьице.
Но — и это стало причиной общей оторопи — к ногам этой дюймовочки были приторочены тяжеленные туфли с загнутыми кверху носками.
— Наверное, чтоб ветром не сдуло, — отвечая на общий вопрос, догадался Жукович.
Лицо вошедшей покрылось пятнами.
— Опаздывала, — пролепетала она, совершенно теряясь, потому что на самом деле купленные накануне туфли составляли до этой минуты предмет ее гордости.
— Прошу любить. — Забелину стало жаль неказистую пигалицу. — Юлия Лагацкая — новый член нашей команды.
— Так секретарша вроде есть, — робко напомнил Клыня, переглянувшись с перепуганной Яной.
— Юля — специалист по работе с ценными бумагами.
Он постоял рядом с девушкой перед таращащимися на нее подчиненными.
— Да, мужики, — удрученно протянул он. — Джентльмены из вас… На SORRI, и то не наберется. Ну, место-то даме…
Первым подскочил Дерясин, за ним сияющий Клыня. Нашли стул, раздвинулись, и — странное дело: за тесным столом стало просторней. Даже Жукович нехотя свел поближе острые свои локти. И вовсе уж к потрясению Забелина, незаметно проверил узел галстука Подлесный.
— Итак, доклад Подлесного. Работаем сидя.
Подлесный раскрыл могучую, свиной кожи папку с потускневшим тиснением «Участнику совещания руководителей правоохранительных органов». Внутри увесистой папки стыдливо затерялся одинокий листик.
— Прям-таки Остап Бендер при учреждении «Рогов и копыт», — не удержался Жукович.
Недружественная реплика, впрочем, разбилась о невозмутимость докладчика.
— ВНИИ «Информтех» учрежден в пятьдесят восьмом году, — начал он. — Акционирован в девяносто шестом. На сегодня шестьдесят процентов акций у так называемого трудового коллектива, сорок процентов, как мы знаем, у государства. В настоящее время переданы в ведение Московского фонда имущества и выставляются на аукцион.
— То есть поставили на институтишке жирный крест, — прокомментировал для Юли ее сосед Дерясин. Он, как и другие, то и дело поглядывал на нового члена команды. Юля же, хоть и не отошла еще от ужасающего прокола, добросовестно делала быстрые пометки.
— Теперь отдельно по фигурантам. Ключевая фигура — член-корреспондент Академии наук некто Мельгунов Юрий Игнатьевич.
Забелин заметил, что при сочетании «некто член-корреспондент» по лицу Лагацкой пробежал знакомый ему лучик.
— Мельгунов на сегодня — генеральный директор. Он же, в нарушение законодательства, председатель совета директоров, он же — царь и бог. Совет директоров составлен в основном из членов ученого совета — есть у них такой орган. Это при Мельгунове вроде марионеточного правительства. Говорят, мировая величина, поэтому с ним даже в Минобороны вынуждены считаться, хотя характер паскудный.
— Насчет характера откуда информация? — поинтересовался Забелин.
— В основном из Минобороны. Много, говорят, настрадались.
— Впредь, давая характеристики, извольте пользоваться исключительно добросовестными источниками.
— Слушаюсь, — стараясь выглядеть бесстрастным, кивнул Подлесный. — Могу продолжать?.. Второй по значению человек — Александр Борисович Петраков, пятидесяти двух лет, финансовый директор. Ранее завлаб в институте, затем, по рекомендации Мельгунова, работал в министерстве. Мельгунов же его назад и выдернул в девяносто седьмом. В Министерстве характеризуется как крепкий исполнитель. Вся финансовая деятельность: кредиты, аренда — на нем. Мельгунов в это дело не влезает. Есть сведения, что институт набрал невозвратных долгов и назаключал какие-то липовые договора. Но чтобы это дело упрозрачить, нужно прокачать бухгалтерию. А туда пока доступа нет — всюду люди Петракова. Штат он сам ставил. Институт имеет счета в трех банках. Но основные обороты — через «Балчуг». Есть предварительная информация, что у самого Петракова там за последний год появились крупные вклады.
— Так кто ж из них двоих тогда ключевой? — поинтересовалась Лагацкая.
— Мельгунов, — уверенно ответил Подлесный. — Я уже говорил — это железный кулак. Потому, думаю, схема здесь такова: Петраков — это его «засвеченный» человечек, кошелек. А сам членкор, как человек умный, держится в тени и качает свой личный интерес через кассира — то есть через финансового директора. Думаю, если у Петракова вклады в «Балчуге», то у Мельгунова — не иначе как на Западе. Ну а то, что они в связке, это очевидно.
На этот раз согласно кивнул даже вечный его недруг Жукович.
Забелин припомнил глаза «подпольного миллионера», заблестевшие при виде поданной на стол семги.
— Какие еще накоплены тонкие наблюдения?
— В последние дни в институте идут какие-то подвижки. — Насмешливые, неясного происхождения реплики шефа слегка сбивали Подлесного. — Мельгунов, до того управление институтом возложивший на Петракова, неожиданно активизировался. Даже представил еще одного зама — некто Флоровский. Детально пока не знаю, но тоже бывший сотрудник. Вернулся из США. Лошадка темная.
— То есть засланный казачок? — окончательно развеселился Забелин.
— Не исключено, — отрезал Подлесный. — Я уже говорил, что вокруг института американцы крутились. Так что прокачать бы стоило. Да, и еще. Реестр акций институт ведет сам. Ответственная — некая Власова. По ней информацию еще не подобрали. Но самая неприятная для нас вводная, — не дождавшись на сей раз реакции Забелина, продолжил докладчик, — позиция Мельгунова и совета директоров. Здесь вероятно активное противодействие. Они, видите ли, патологически не доверяют российским финансовым организациям.
— По-вашему, это патология? — лукаво, под общее веселое оживление прошелестел женский голос. Сама Юля при этом оставалась с невозмутимым лицом.
— Я с позиций наших интересов.
— Другими словами, отдаваться не захотят, — перевел Дерясин.
— Ну что ж, аналитические навыки вы продемонстрировали. А вот с фактами пока негусто, — оценил трехдневные хлопоты подчиненного Забелин. — Но даже из этого видны вводные! Во-первых, нам будет жестко противостоять руководству института, имеющему рычаги влияния на сотрудников. В позиции этой, впрочем, есть для нас и приятное — институт, похоже, девственно чист, то есть все акции на месте. Хотя напрягает связка «Балчуга» и Петракова. Здесь возможны сюрпризы. Поэтому, Вячеслав Иванович, углубляйте информацию в кратчайшие сроки. Теперь ставлю задачи по направлениям. Кредитование!
— К концу недели получаем первый транш, — горделиво доложил Дерясин.
— Второе — аукцион по сорока процентам. Здесь — ответственный Жукович. Вторым номером — Клыня. Через неделю мне подробный сценарий по всем позициям…
— Да все понятно, Палыч. Не первый год замужем, — с обычной развязностью отреагировал Жукович. — Даже не держи в голове — отсосем мы эти акции. Да и где еще другие психи найдутся, чтоб полезть без шансов скупить контроль?
— Через неделю — письменный сценарий… Третье, и самое трудное, — подготовить общую концепцию операции. — Предвидя реакцию, Забелин сделал паузу. — Это вам, Юля, гостинчик.
Оглядел вытянувшиеся лица.
— Отдельно для тугоумков: всю получаемую информацию — Лагацкой. Всю! — Он жестко посмотрел на скривившегося Жуковича. — И еще раз о конфиденциальности — все протоколы совещаний в одном экземпляре и только за моей подписью. Это понятно?
— Чего не понять? — За те полчаса, что шло совещание, возбуждение с Яны спало, и она сделалась какой-то неулыбчивой. Только теперь Забелин сообразил, что с момента появления Лагацкой он, а похоже, и остальные как-то забыли о сидящей в стороне эффектной секретарше.
Изнемогший от долгой, изнуряющей зимы Китай-город дождался апреля. Обмотанная развевающимися шарфами, надышавшаяся весеннего воздуха молодежь торжествующе облепила место своих сходок — памятник героям Плевны, только что освобожденный от досок, которыми он был заколочен на зиму.
Поколебавшись, Забелин повернул в сторону Варварки — из кадров дважды напоминали, что пора формализовать изменившийся статус в банке — подписаться под приказом о понижении.
Но главное — под этим предлогом Забелин хотел прощупать источник утечки информации. Кто-то же сообщил Онлиевскому о начале скупки. Но еще важнее было понять, догадываются ли в банке об истинной договоренности между ним и Второвым. И прежде всего в главном сосредоточении информации — в кадрах.
В связи с последними событиями Забелин все чаще возвращался к занимающим его мыслям о потаенном могуществе кадрового аппарата. Этом термометре, безошибочно оценивающем, здоров ли ты, а если болен, то есть ли перспективы выздоровления. Этом сейсмографе, предугадывающем глубинные, пластовые подвижки. Грубы порой кадровики в общении, но — тонки их натуры. Над тобой еще ясно, ты, кажется, всевластен. И тот же начальник кадров при встрече бежит к тебе с вытянутой издалека рукой. Но вот мимо проскакивает тихонько его подчиненный, вместо привычного искательного взгляда вдруг — рысий рывок в сторону, и твоему секретарю нужную выписку приносят не тотчас, и указание твое выполняется не сразу, а как бы куда-то проваливается. И всякий имеющий аппаратные уши понимает — барометр ждет над тобой грозы. Бывает и напротив. На тебя хлещет, просто-таки заливает и нет спасения. И смышленые сослуживцы не торопятся первыми поздороваться, и ушлые, держащие нос по ветру хозяйственники, в предвидении близкого твоего падения, не меняют вовремя перегоревший кофейник, приносят сервиз не того качества, задерживают машину на профилактике. А кадровики у всех на глазах мчатся с зонтом на помощь, рискуя вроде бы навлечь на себя немилость руководства. И ты понимаешь — в этот раз тебя вынесет. Порой кажется, что перед тобой самонастраивающаяся система, подчиняющаяся единственно внутренней, недоступной посторонним логике. И сам этот аппарат создает и формирует то, что потом руководители принимают за собственные решения. Вот почему хотелось Забелину при встрече с Каплуном посмотреть, поверил ли тот в разрыв между ним и Второвым, — обмануть ожидания профессиональных лицемеров потрудней, чем механический детектор лжи.
Впрочем, кое-что можно определить и по косвенным признакам. Вот первый из них.
Увидев привычный «БМВ», охранник на въезде с механической приветливостью поднял шлагбаум. Стало быть, из элитарного списка имеющих право проезда во внутренний дворик Забелин пока не вычеркнут. Возможно, впрочем, всего лишь по забывчивости исполнителей.
Без предъявления пропуска прошел он и внутрь банка. И здесь оказался остановлен радостным приветствием поспешившего к нему от лифта полненького человека с вплюснутой в плечи головой — начальника расчетно-кассового центра банка Николая Николаевича Клыни.
Забелин в досаде остановился. Во-первых, стремясь избежать лишних объяснений, специально подгадал время визита под обед, во-вторых, предположил, что, несмотря на искательную улыбку старшего Гайшени, разговор получится не из легких. Как Тарас Бульба в Сечь, Николай Николаевич привел за собой в банк двух своих сыновей. И в недолгой пока истории банка семейство Клыней заняло особую, знаковую ступень. Всякий раз на годовом собрании Второв воспроизводит абзац о преемственности поколений, и всякий раз Николай Николаевич, потея от волнения в первых рядах, ожидает услышать в качестве вдохновляющего примера короткую ссылку на отца и сыновей Клыня, локоть о локоть несущих трудовую вахту на благо… и прочая. А услышав, неизменно искоса, стараясь не подать виду, ревниво ищет реакции окружающих, трогательно гордясь сыновьями. Неплохими, надо признать, сыновьями. Сам Николай Николаевич был из тех негромких, но крепких, досконально знающих свои обязанности профессионалов, на которых, собственно, и держится всякое дело.
— Николай Николаевич. — Забелин, опережая упрек, приобнял старика. — Видит Бог, не хотел я Юру забирать.
— Все знаю. А что тут сделаешь? Я и сам не сплю. Но влюбился мальчишка. Что ж теперь? Так уж лучше при вас. Да?
Он заглядывал Забелину в лицо, привставая при этом на носки старых, в трещинах туфель, — год назад Клыня овдовел.
— А там, глядишь, гроза минует, вместе на кредитование и вернетесь. Кто ж его лучше вас-то обеспечит? И то сказать, такие понабежали — это ж ужас. Вы знаете, через меня вся наличность идет. А инкассация — это пульс банка. И как же зачастил! Я ничего не хочу сказать насчет Звонаревой. Наверное, у себя в Иванове она была на месте. И здесь, бог даст, со временем разберется. Но так сразу раскачивать. Деликатнейшее ведь дело. Конечно, ничего нельзя утверждать. Но ведь симптом? Да? Так я насчет Юры надеюсь.
Клыня воспроизвел неудовольствие многих в стремлении разрушить влияние прежних лидеров Второв на ключевые должности стал «выдергивать» управляющих иногородними филиалами. И теперь отлаженные банковские связи то и дело потряхивало и обрывало.
В кабинет начальника кадров, или, на новороссе, директора департамента персонала, Забелин вошел, по обыкновению, без стука. Здесь, до раскола, у них было место совместных развеселых «спивок», как определял эти мероприятия многомудрый тамада Баландин.
Главный персональщик, обхватив голову, мучительно корпел над каким-то документом. При первом звуке вскинулся на дверь взглядом законно раздраженного человека, отвлекаемого от важного дела. В лице его от неожиданности в калейдоскопическом ритме проскользнула вся изготовленная гамма реакций — привычная, с оттенком интима приветливость сменилась воспоминанием, покрывшим черты неприязненной сухостью, поспешно, впрочем, перешедшей в окончательное выражение — официально-деловитое, но с намекающей ностальгической ноткой приветливости.
С этим выражением Каплун и поднялся.
— Не ждал без звонка, — признался он, и Забелин припомнил охранника на шлагбауме — как бы не уволили парня.
— Так твои изнапоминались. Давай приказ — подмахну. — Забелин прошел к холодильнику позади стола, достал минералки — было жарко — и, не церемонясь, заглянул в оставленный Каплуном текст. В середине листа было аккуратно выведено одинокое пока предложение «Система внутренних коммуникаций — это вертикальные и горизонтальные механизмы межличностных взаимосвязей персонала банка».
— Не пишется, — пожаловался Каплун. Он уселся в одно из двух кресел у столика для гостей, пригласив Забелина занять другое. — Как ты там?
— Там — это где?
Каплун мелко засмеялся, словно заслышав изящнейшую шутку.
— Ну темнила. Ты ж у нас теперь на спекулятивные поглощения сел.
— Так и спекулируем помаленьку.
«Неужто и впрямь ни о чем не догадывается?» — М-да. Зол на тебя Папа, — посочувствовал Каплун. — До сих пор зол.
— Вот и пусть утрется. А кому подтереть в банке найдется: холуев немерено.
— Это есть, — голосом увеличивая дистанцию, согласился Каплун.
— А что у вас новенького?
— Наше дело ассенизаторское. Чистимся к наблюдательному совету.
Собственно, в этих словах было все. И ответ на главный для Забелина вопрос об истинной договоренности между ним и Второвым Каплун — а уж он-то из ближних! — не знал. И жесткое «мы», которым начальник кадров отмежевался от всех, кого считает противниками Второва, и слово «чистимся». Да, Второв последователен и в этом — времени не теряет.
— Сам-то к нам не надумал? — придвинулся Каплун. — Ну, сдурил сгоряча, наговорил на правлении лишнего. Но теперь-то расклад очевидный. Примыкай. Папа тебя ценит — уж я знаю. Хочешь, сведу?
Дверь быстро раскрылась, и в нее заглянул шумно дышащий Керзон.
— Что, уж и зайти не считаешь нужным? — игнорируя неловко приподнявшегося Каплуна, напустился он на Забелина.
— После планировал, — слукавил тот. От этой встречи он как раз рассчитывал увильнуть. Не случилось.
— Тогда все совпало. Пошли ко мне. — В речи Керзона не было обычных просительных оборотов, не было и доброжелательной улыбчивости. Упреждая возражение начальника кадров, коротко приказал: — Бумаги его занесешь ко мне в кабинет. Иль уж в тягость? — И, вопреки вежливому своему обыкновению, Керзон демонстративно повернулся к насупившемуся кадровику туго обтянутым банкирским задом.
— Там это… — Каплун чуть замешкался, но Керзон выжидательно стоял в дверях, и он, решившись, закончил: — Загогулину в приказе я за тебя сам поставлю. А в трудовой книжке записей делать не буду.
Даже здесь бывалый кадровик остался верен себе, оставляя пути для сближения. И хоть в сейфе у Забелина лежали еще две трудовые книжки, попрощался он с некоторой благодарностью.
Возвращающиеся с обеда сотрудники при виде спешащих руководителей, кивая, поспешно отодвигались к стенам с развешанными на них видами московских улиц. Второв начал собирать банковскую коллекцию вслед за Онлиевским. Тот увлекался видами Кремля. Второв отдавал предпочтение московской старине.
— М-да, любят тебя люди, — обнаружил неожиданную наблюдательность Керзон. Они ввалились в объемистый его кабинет, уставленный в отличие от прочих тяжелой антикварной мебелью. — Они ж не знают, кем ты оказался на самом деле.
— Палыч, не заносись на поворотах, — миролюбиво приобнял его за пухлое плечо Забелин. Но Керзона как раз и понесло.
— Экое благородство! Каплун, идущий на риск во имя другого. Да это все равно что Ионеско, пишущий методом соцреализма. — В банке шло повальное увлечение абстрактной драматургией. — Цирк они устроили. От должности его освободили. Отдался — так чего уж темнить? Тем паче цена не хилая — за восемь миллионов льготного кредита да особнячок — богатое отступное.
— В тесноте, да не в обиде, — утверждая себя в правах члена команды, пошутил Клыня. Маленькому Клыне было удобней остальных: отвоевав себе кусочек стола и поджав чуть локотки, он ощущал себя вполне комфортно. Да еще в виду Яны. Чего нельзя было сказать о ерзающем длинными руками по столу Жуковиче.
Не было Лагацкой, и Забелин с неудовольствием решился начать совещание, когда из приемной послышалось энергичное цоканье, которое на секунду умолкло у двери. Затем дверь тихонько приоткрылась, и в нее просочилась миниатюрная девушка с аккуратненько уложенной на голове желтой копенкой. На этот раз она была в белом, облегающем ее платьице.
Но — и это стало причиной общей оторопи — к ногам этой дюймовочки были приторочены тяжеленные туфли с загнутыми кверху носками.
— Наверное, чтоб ветром не сдуло, — отвечая на общий вопрос, догадался Жукович.
Лицо вошедшей покрылось пятнами.
— Опаздывала, — пролепетала она, совершенно теряясь, потому что на самом деле купленные накануне туфли составляли до этой минуты предмет ее гордости.
— Прошу любить. — Забелину стало жаль неказистую пигалицу. — Юлия Лагацкая — новый член нашей команды.
— Так секретарша вроде есть, — робко напомнил Клыня, переглянувшись с перепуганной Яной.
— Юля — специалист по работе с ценными бумагами.
Он постоял рядом с девушкой перед таращащимися на нее подчиненными.
— Да, мужики, — удрученно протянул он. — Джентльмены из вас… На SORRI, и то не наберется. Ну, место-то даме…
Первым подскочил Дерясин, за ним сияющий Клыня. Нашли стул, раздвинулись, и — странное дело: за тесным столом стало просторней. Даже Жукович нехотя свел поближе острые свои локти. И вовсе уж к потрясению Забелина, незаметно проверил узел галстука Подлесный.
— Итак, доклад Подлесного. Работаем сидя.
Подлесный раскрыл могучую, свиной кожи папку с потускневшим тиснением «Участнику совещания руководителей правоохранительных органов». Внутри увесистой папки стыдливо затерялся одинокий листик.
— Прям-таки Остап Бендер при учреждении «Рогов и копыт», — не удержался Жукович.
Недружественная реплика, впрочем, разбилась о невозмутимость докладчика.
— ВНИИ «Информтех» учрежден в пятьдесят восьмом году, — начал он. — Акционирован в девяносто шестом. На сегодня шестьдесят процентов акций у так называемого трудового коллектива, сорок процентов, как мы знаем, у государства. В настоящее время переданы в ведение Московского фонда имущества и выставляются на аукцион.
— То есть поставили на институтишке жирный крест, — прокомментировал для Юли ее сосед Дерясин. Он, как и другие, то и дело поглядывал на нового члена команды. Юля же, хоть и не отошла еще от ужасающего прокола, добросовестно делала быстрые пометки.
— Теперь отдельно по фигурантам. Ключевая фигура — член-корреспондент Академии наук некто Мельгунов Юрий Игнатьевич.
Забелин заметил, что при сочетании «некто член-корреспондент» по лицу Лагацкой пробежал знакомый ему лучик.
— Мельгунов на сегодня — генеральный директор. Он же, в нарушение законодательства, председатель совета директоров, он же — царь и бог. Совет директоров составлен в основном из членов ученого совета — есть у них такой орган. Это при Мельгунове вроде марионеточного правительства. Говорят, мировая величина, поэтому с ним даже в Минобороны вынуждены считаться, хотя характер паскудный.
— Насчет характера откуда информация? — поинтересовался Забелин.
— В основном из Минобороны. Много, говорят, настрадались.
— Впредь, давая характеристики, извольте пользоваться исключительно добросовестными источниками.
— Слушаюсь, — стараясь выглядеть бесстрастным, кивнул Подлесный. — Могу продолжать?.. Второй по значению человек — Александр Борисович Петраков, пятидесяти двух лет, финансовый директор. Ранее завлаб в институте, затем, по рекомендации Мельгунова, работал в министерстве. Мельгунов же его назад и выдернул в девяносто седьмом. В Министерстве характеризуется как крепкий исполнитель. Вся финансовая деятельность: кредиты, аренда — на нем. Мельгунов в это дело не влезает. Есть сведения, что институт набрал невозвратных долгов и назаключал какие-то липовые договора. Но чтобы это дело упрозрачить, нужно прокачать бухгалтерию. А туда пока доступа нет — всюду люди Петракова. Штат он сам ставил. Институт имеет счета в трех банках. Но основные обороты — через «Балчуг». Есть предварительная информация, что у самого Петракова там за последний год появились крупные вклады.
— Так кто ж из них двоих тогда ключевой? — поинтересовалась Лагацкая.
— Мельгунов, — уверенно ответил Подлесный. — Я уже говорил — это железный кулак. Потому, думаю, схема здесь такова: Петраков — это его «засвеченный» человечек, кошелек. А сам членкор, как человек умный, держится в тени и качает свой личный интерес через кассира — то есть через финансового директора. Думаю, если у Петракова вклады в «Балчуге», то у Мельгунова — не иначе как на Западе. Ну а то, что они в связке, это очевидно.
На этот раз согласно кивнул даже вечный его недруг Жукович.
Забелин припомнил глаза «подпольного миллионера», заблестевшие при виде поданной на стол семги.
— Какие еще накоплены тонкие наблюдения?
— В последние дни в институте идут какие-то подвижки. — Насмешливые, неясного происхождения реплики шефа слегка сбивали Подлесного. — Мельгунов, до того управление институтом возложивший на Петракова, неожиданно активизировался. Даже представил еще одного зама — некто Флоровский. Детально пока не знаю, но тоже бывший сотрудник. Вернулся из США. Лошадка темная.
— То есть засланный казачок? — окончательно развеселился Забелин.
— Не исключено, — отрезал Подлесный. — Я уже говорил, что вокруг института американцы крутились. Так что прокачать бы стоило. Да, и еще. Реестр акций институт ведет сам. Ответственная — некая Власова. По ней информацию еще не подобрали. Но самая неприятная для нас вводная, — не дождавшись на сей раз реакции Забелина, продолжил докладчик, — позиция Мельгунова и совета директоров. Здесь вероятно активное противодействие. Они, видите ли, патологически не доверяют российским финансовым организациям.
— По-вашему, это патология? — лукаво, под общее веселое оживление прошелестел женский голос. Сама Юля при этом оставалась с невозмутимым лицом.
— Я с позиций наших интересов.
— Другими словами, отдаваться не захотят, — перевел Дерясин.
— Ну что ж, аналитические навыки вы продемонстрировали. А вот с фактами пока негусто, — оценил трехдневные хлопоты подчиненного Забелин. — Но даже из этого видны вводные! Во-первых, нам будет жестко противостоять руководству института, имеющему рычаги влияния на сотрудников. В позиции этой, впрочем, есть для нас и приятное — институт, похоже, девственно чист, то есть все акции на месте. Хотя напрягает связка «Балчуга» и Петракова. Здесь возможны сюрпризы. Поэтому, Вячеслав Иванович, углубляйте информацию в кратчайшие сроки. Теперь ставлю задачи по направлениям. Кредитование!
— К концу недели получаем первый транш, — горделиво доложил Дерясин.
— Второе — аукцион по сорока процентам. Здесь — ответственный Жукович. Вторым номером — Клыня. Через неделю мне подробный сценарий по всем позициям…
— Да все понятно, Палыч. Не первый год замужем, — с обычной развязностью отреагировал Жукович. — Даже не держи в голове — отсосем мы эти акции. Да и где еще другие психи найдутся, чтоб полезть без шансов скупить контроль?
— Через неделю — письменный сценарий… Третье, и самое трудное, — подготовить общую концепцию операции. — Предвидя реакцию, Забелин сделал паузу. — Это вам, Юля, гостинчик.
Оглядел вытянувшиеся лица.
— Отдельно для тугоумков: всю получаемую информацию — Лагацкой. Всю! — Он жестко посмотрел на скривившегося Жуковича. — И еще раз о конфиденциальности — все протоколы совещаний в одном экземпляре и только за моей подписью. Это понятно?
— Чего не понять? — За те полчаса, что шло совещание, возбуждение с Яны спало, и она сделалась какой-то неулыбчивой. Только теперь Забелин сообразил, что с момента появления Лагацкой он, а похоже, и остальные как-то забыли о сидящей в стороне эффектной секретарше.
Изнемогший от долгой, изнуряющей зимы Китай-город дождался апреля. Обмотанная развевающимися шарфами, надышавшаяся весеннего воздуха молодежь торжествующе облепила место своих сходок — памятник героям Плевны, только что освобожденный от досок, которыми он был заколочен на зиму.
Поколебавшись, Забелин повернул в сторону Варварки — из кадров дважды напоминали, что пора формализовать изменившийся статус в банке — подписаться под приказом о понижении.
Но главное — под этим предлогом Забелин хотел прощупать источник утечки информации. Кто-то же сообщил Онлиевскому о начале скупки. Но еще важнее было понять, догадываются ли в банке об истинной договоренности между ним и Второвым. И прежде всего в главном сосредоточении информации — в кадрах.
В связи с последними событиями Забелин все чаще возвращался к занимающим его мыслям о потаенном могуществе кадрового аппарата. Этом термометре, безошибочно оценивающем, здоров ли ты, а если болен, то есть ли перспективы выздоровления. Этом сейсмографе, предугадывающем глубинные, пластовые подвижки. Грубы порой кадровики в общении, но — тонки их натуры. Над тобой еще ясно, ты, кажется, всевластен. И тот же начальник кадров при встрече бежит к тебе с вытянутой издалека рукой. Но вот мимо проскакивает тихонько его подчиненный, вместо привычного искательного взгляда вдруг — рысий рывок в сторону, и твоему секретарю нужную выписку приносят не тотчас, и указание твое выполняется не сразу, а как бы куда-то проваливается. И всякий имеющий аппаратные уши понимает — барометр ждет над тобой грозы. Бывает и напротив. На тебя хлещет, просто-таки заливает и нет спасения. И смышленые сослуживцы не торопятся первыми поздороваться, и ушлые, держащие нос по ветру хозяйственники, в предвидении близкого твоего падения, не меняют вовремя перегоревший кофейник, приносят сервиз не того качества, задерживают машину на профилактике. А кадровики у всех на глазах мчатся с зонтом на помощь, рискуя вроде бы навлечь на себя немилость руководства. И ты понимаешь — в этот раз тебя вынесет. Порой кажется, что перед тобой самонастраивающаяся система, подчиняющаяся единственно внутренней, недоступной посторонним логике. И сам этот аппарат создает и формирует то, что потом руководители принимают за собственные решения. Вот почему хотелось Забелину при встрече с Каплуном посмотреть, поверил ли тот в разрыв между ним и Второвым, — обмануть ожидания профессиональных лицемеров потрудней, чем механический детектор лжи.
Впрочем, кое-что можно определить и по косвенным признакам. Вот первый из них.
Увидев привычный «БМВ», охранник на въезде с механической приветливостью поднял шлагбаум. Стало быть, из элитарного списка имеющих право проезда во внутренний дворик Забелин пока не вычеркнут. Возможно, впрочем, всего лишь по забывчивости исполнителей.
Без предъявления пропуска прошел он и внутрь банка. И здесь оказался остановлен радостным приветствием поспешившего к нему от лифта полненького человека с вплюснутой в плечи головой — начальника расчетно-кассового центра банка Николая Николаевича Клыни.
Забелин в досаде остановился. Во-первых, стремясь избежать лишних объяснений, специально подгадал время визита под обед, во-вторых, предположил, что, несмотря на искательную улыбку старшего Гайшени, разговор получится не из легких. Как Тарас Бульба в Сечь, Николай Николаевич привел за собой в банк двух своих сыновей. И в недолгой пока истории банка семейство Клыней заняло особую, знаковую ступень. Всякий раз на годовом собрании Второв воспроизводит абзац о преемственности поколений, и всякий раз Николай Николаевич, потея от волнения в первых рядах, ожидает услышать в качестве вдохновляющего примера короткую ссылку на отца и сыновей Клыня, локоть о локоть несущих трудовую вахту на благо… и прочая. А услышав, неизменно искоса, стараясь не подать виду, ревниво ищет реакции окружающих, трогательно гордясь сыновьями. Неплохими, надо признать, сыновьями. Сам Николай Николаевич был из тех негромких, но крепких, досконально знающих свои обязанности профессионалов, на которых, собственно, и держится всякое дело.
— Николай Николаевич. — Забелин, опережая упрек, приобнял старика. — Видит Бог, не хотел я Юру забирать.
— Все знаю. А что тут сделаешь? Я и сам не сплю. Но влюбился мальчишка. Что ж теперь? Так уж лучше при вас. Да?
Он заглядывал Забелину в лицо, привставая при этом на носки старых, в трещинах туфель, — год назад Клыня овдовел.
— А там, глядишь, гроза минует, вместе на кредитование и вернетесь. Кто ж его лучше вас-то обеспечит? И то сказать, такие понабежали — это ж ужас. Вы знаете, через меня вся наличность идет. А инкассация — это пульс банка. И как же зачастил! Я ничего не хочу сказать насчет Звонаревой. Наверное, у себя в Иванове она была на месте. И здесь, бог даст, со временем разберется. Но так сразу раскачивать. Деликатнейшее ведь дело. Конечно, ничего нельзя утверждать. Но ведь симптом? Да? Так я насчет Юры надеюсь.
Клыня воспроизвел неудовольствие многих в стремлении разрушить влияние прежних лидеров Второв на ключевые должности стал «выдергивать» управляющих иногородними филиалами. И теперь отлаженные банковские связи то и дело потряхивало и обрывало.
В кабинет начальника кадров, или, на новороссе, директора департамента персонала, Забелин вошел, по обыкновению, без стука. Здесь, до раскола, у них было место совместных развеселых «спивок», как определял эти мероприятия многомудрый тамада Баландин.
Главный персональщик, обхватив голову, мучительно корпел над каким-то документом. При первом звуке вскинулся на дверь взглядом законно раздраженного человека, отвлекаемого от важного дела. В лице его от неожиданности в калейдоскопическом ритме проскользнула вся изготовленная гамма реакций — привычная, с оттенком интима приветливость сменилась воспоминанием, покрывшим черты неприязненной сухостью, поспешно, впрочем, перешедшей в окончательное выражение — официально-деловитое, но с намекающей ностальгической ноткой приветливости.
С этим выражением Каплун и поднялся.
— Не ждал без звонка, — признался он, и Забелин припомнил охранника на шлагбауме — как бы не уволили парня.
— Так твои изнапоминались. Давай приказ — подмахну. — Забелин прошел к холодильнику позади стола, достал минералки — было жарко — и, не церемонясь, заглянул в оставленный Каплуном текст. В середине листа было аккуратно выведено одинокое пока предложение «Система внутренних коммуникаций — это вертикальные и горизонтальные механизмы межличностных взаимосвязей персонала банка».
— Не пишется, — пожаловался Каплун. Он уселся в одно из двух кресел у столика для гостей, пригласив Забелина занять другое. — Как ты там?
— Там — это где?
Каплун мелко засмеялся, словно заслышав изящнейшую шутку.
— Ну темнила. Ты ж у нас теперь на спекулятивные поглощения сел.
— Так и спекулируем помаленьку.
«Неужто и впрямь ни о чем не догадывается?» — М-да. Зол на тебя Папа, — посочувствовал Каплун. — До сих пор зол.
— Вот и пусть утрется. А кому подтереть в банке найдется: холуев немерено.
— Это есть, — голосом увеличивая дистанцию, согласился Каплун.
— А что у вас новенького?
— Наше дело ассенизаторское. Чистимся к наблюдательному совету.
Собственно, в этих словах было все. И ответ на главный для Забелина вопрос об истинной договоренности между ним и Второвым Каплун — а уж он-то из ближних! — не знал. И жесткое «мы», которым начальник кадров отмежевался от всех, кого считает противниками Второва, и слово «чистимся». Да, Второв последователен и в этом — времени не теряет.
— Сам-то к нам не надумал? — придвинулся Каплун. — Ну, сдурил сгоряча, наговорил на правлении лишнего. Но теперь-то расклад очевидный. Примыкай. Папа тебя ценит — уж я знаю. Хочешь, сведу?
Дверь быстро раскрылась, и в нее заглянул шумно дышащий Керзон.
— Что, уж и зайти не считаешь нужным? — игнорируя неловко приподнявшегося Каплуна, напустился он на Забелина.
— После планировал, — слукавил тот. От этой встречи он как раз рассчитывал увильнуть. Не случилось.
— Тогда все совпало. Пошли ко мне. — В речи Керзона не было обычных просительных оборотов, не было и доброжелательной улыбчивости. Упреждая возражение начальника кадров, коротко приказал: — Бумаги его занесешь ко мне в кабинет. Иль уж в тягость? — И, вопреки вежливому своему обыкновению, Керзон демонстративно повернулся к насупившемуся кадровику туго обтянутым банкирским задом.
— Там это… — Каплун чуть замешкался, но Керзон выжидательно стоял в дверях, и он, решившись, закончил: — Загогулину в приказе я за тебя сам поставлю. А в трудовой книжке записей делать не буду.
Даже здесь бывалый кадровик остался верен себе, оставляя пути для сближения. И хоть в сейфе у Забелина лежали еще две трудовые книжки, попрощался он с некоторой благодарностью.
Возвращающиеся с обеда сотрудники при виде спешащих руководителей, кивая, поспешно отодвигались к стенам с развешанными на них видами московских улиц. Второв начал собирать банковскую коллекцию вслед за Онлиевским. Тот увлекался видами Кремля. Второв отдавал предпочтение московской старине.
— М-да, любят тебя люди, — обнаружил неожиданную наблюдательность Керзон. Они ввалились в объемистый его кабинет, уставленный в отличие от прочих тяжелой антикварной мебелью. — Они ж не знают, кем ты оказался на самом деле.
— Палыч, не заносись на поворотах, — миролюбиво приобнял его за пухлое плечо Забелин. Но Керзона как раз и понесло.
— Экое благородство! Каплун, идущий на риск во имя другого. Да это все равно что Ионеско, пишущий методом соцреализма. — В банке шло повальное увлечение абстрактной драматургией. — Цирк они устроили. От должности его освободили. Отдался — так чего уж темнить? Тем паче цена не хилая — за восемь миллионов льготного кредита да особнячок — богатое отступное.