Страница:
Я описала вам свое коварство, а чтобы дополнить свой автопортрет, хочу рассказать о своей алчности. Я дошла до того, что занялась ростовщичеством. Заполучив восемьсот тысяч франков за предметы, отданные мне в залог, которые, если бы я продала их на торгах, не выручили бы и четвертую часть этих денег, я объявила о своем банкротстве, и этого ловкого трюка оказалось достаточно, чтобы разорить двадцать порядочных семей, отдавших в мои руки все свое имущество в обмен за ничтожную сумму, которой едва ли хватило им надолго в отчаянной борьбе за существование.
Между тем приближались пасхальные праздники, которые должны были продлиться до Троицы, и Клервиль напомнила мне о свидании, назначенном нам кармелитами. И мы отправились в монастырь, захватив с собой Эльвиру и Шармей, двух самых очаровательных сучек моего многочисленного гарема. Не успели мы переступить порог святой обители, как настоятель с беспокойством осведомился о Клоде, о котором ничего не было слышно с тех самых пор, как тот принял наше приглашение. В ответ мы удивились и заметили, что поскольку Клод – отъявленный распутник, возможно, он просто-напросто сбежал из монастыря. Больше о Клоде не было сказано ни слова. Мы вошли в просторный зал, где настоятель представил нам своих легионеров. Эйсебиус, так звали настоятеля, вызывал их по одному из строя, они делали шаг вперед и попадали в руки двух моих служанок, которые осыпали их ласками и демонстрировали их безупречные, в полном расцвете сил, члены. Обладатели копий меньше пятнадцати сантиметров в обхвате и двадцати в длину сразу отвергались, также отвергались пожилые монахи – старше пятидесяти лет. В прошлый раз нам обещали тридцать воинов, здесь же собрались пятьдесят четыре самца да еще десять монахов-послушников с инструментами не меньших размеров, чем те, о которых я упоминала, а некоторые обладали экземплярами поистине устрашающими.
Церемония началась. Она проходила в том же зале. Нас с Клервиль раздели, уложили на широкую кушетку с толстыми упругими матрацами и подложили под зад большие подушки; во время первого приступа мы подставили нападавшим влагалище. Наши прислужницы отсортировали монахов по размерам членов и первым ввели в бой обладателя самого маленького; с этого момента вся инициатива принадлежала нам, то есть каждая из нас подготавливала к работе пару очередных инструментов, которые были должны заменить те, что уже находились в наших норках. Когда член переходил из руки во влагалище, в освободившуюся ладонь вкладывали следующий, таким образом, мы постоянно находились в окружении трех мужчин. Завершив свое дело, монах покидал поле боя и удалялся в соседнюю комнату отдохнуть и набраться сил для следующего эпизода. Кстати, я забыла сказать, что на все члены была надета специальная оболочка из животных кишок, в которую они извергали свое семя.
В ходе первой атаки каждая из нас совокупилась шестьдесят четыре раза подряд, после чего наши помощницы ушли вместе с опустошенными монахами в другую комнату и занялись их подготовкой ко второму акту. Началась вторая атака… И вновь мы приняли шестьдесят четыре члена. Третий натиск проходил в тех же условиях, что и первые два, за исключением того, что теперь мишенями служили наши задницы, а мы, вместо того, чтобы возбуждать очередной член рукой, держали его во рту: сосали тот, который только что сбросил свой груз, готовя его к следующему заходу. И вот здесь мы, для разнообразия, ввели новый элемент: я обсасывала орган, извлеченный из ануса моей подруги, а она – орган моего содомита. К тому времени, когда объявили передышку, каждая из нас имела на своем счету сто двадцать восемь совокуплений во влагалище и столько же в задний проход, то есть всего двести пятьдесят шесть. После этого подали пирожные и ликер, и битва возобновилась.
Мы распределили мужчин на группы по восемь человек в каждой; на этот раз мы принимали по одному члену с каждой стороны под мышку, по одному в каждую руку, один между грудей, один в рот, седьмой во влагалище и восьмой в анус. Предохранительные оболочки были сняты, потому что была поставлена другая задача – полить наши тела спермой так, чтобы мы пропитались ею до самого нутра.
Каждый отряд из восьми копьеносцев сбросил по два заряда – вначале обстреляв одну цель, затем вторую, после чего мы сменили положение и вновь испытали восемь таких же атак. Когда все кончилось, мы в один голос заявили, что наконец-то удовлетворены полностью и теперь находимся в распоряжении наших гостеприимных хозяев, которые могут делать с нами все, что подскажет им воображение. И снова моя подруга совокупилась пятнадцать раз в рот, десять – в вагину и тридцать девять раз в зад, а я – сорок шесть раз в зад, восемь – в рот и десять – во влагалище.[99] Если подсчитать все, получится по двести раз каждая.
Взошло солнце, наступила Пасха; наши шалуны, которые всю ночь ублажали ненасытную женскую плоть, отправились на мессу, потом вернулись обратно. Близился час обеда, и мы напомнили настоятелю о богохульных развлечениях, которые были нам обещаны, и предложили приступить к ним, прежде чем сесть за трапезу. Эйсебиус, имевший влечение только к мужскому полу, во время наших сладострастных утех ограничился тем, что массировал члены и совершил содомию с несколькими собратьями.
– Разумеется, – подтвердил он, – я сам собираюсь совершить обряд святого таинства в часовне Пресвятой Девы. Может быть, у вас есть какие-нибудь конкретные предложения?
– Сделаем так, – сказала Клервиль, – кроме вас в службе будет участвовать еще один монах, и обе мессы будем служить на влагалищах двух наших лесбиянок; в это время другой монах будет сношать их в рот по очереди, подставив свою задницу в распоряжение главного служителя, то есть в ваше, уважаемый Эйсебиус, и в тот момент, когда будет освящаться тело Христово, он выложит на грудь девицы порцию экскрементов, и вы засунете облатку в дерьмо; мы с подругой примем причастие, потом поджарим эту смесь, разрежем ее на четыре части: две части вложим в задницу служителей и забьем поглубже посредством самых стойких и мощных членов, а две других вставим в наши с Жюльеттой попки, затем возьмем спринцовки – они, кстати, у нас с собой – и вольем внутрь освященное вино. После этого нас, всех четверых, будут содомировать еще раз и добавят спермы в наши потроха. Во время этой процедуры мы будем прижимать к промежности самые ценные ваши распятия и испражняться на них; но это еще не все: сразу после совокупления мы снова облегчимся в ваши потиры и прочие священные сосуды.
Все было сделано в точном соответствии с желаниями моей подруги, и она осталась очень довольна этим сложным ритуалом.
– Восхитительно, – несколько раз повторяла она с блаженной улыбкой. – Конечно, в этом много ребячества, но это очень стимулирует и возбуждает, поэтому вполне стоит таких хлопот. В сущности, сладострастие любому ощущению придает лишь наше воображение, и степень нашего удовольствия определяется нашими вкусами. Помните, что сказал поэт:
«Благословенны свыше все желания, все вкусы,
Благословенны трижды собственные ваши».
Вслед за тем мы разделили трапезу с Эйсебиусом и четырьмя монахами, проявившими наибольшее искусство в богохульной церемонии, отдохнули два часа, и оргия возобновилась.
Наши лесбиянки устроились по обе стороны от Клервиль: одна из них пальцами придерживала ей нижние губки, открывая влагалище, другая таким же образом раскрывала задний проход; в мои обязанности входило возбуждать шестьдесят четыре члена и по очереди вставлять их – вначале в вагину подруги, затем – в ее анус. Клервиль возлежала на спине, раскинув в стороны и приподняв ноги, и опиралась лодыжками в специальные возвышения, устроенные в изножье кровати; самцы доходили до крайней степени возбуждения в ее влагалище, а сперму сбрасывали в задний проход. Потом я заняла место Клерзиль, и она оказывала мне такие же услуги. Таким образом, наши кармелиты получали огромное удовольствие не только от того, что долбили нас с обеих сторон, но, наслаждались еще и тем, что им помогала и направляла их орудия в нужное место самая прекрасная женская ручка в мире; кроме того, они целовали губы, влагалища и ягодицы наших наперсниц. И сперма лилась беспрерывным потоком.
Во втором акте служанки втирали по одному члену в наши лица, еще по два мы массировали руками, а двое монахов обсасывали наши языки, при этом мы стояли на корточках, упираясь задом в лицо монаха, который облизывал нам заднее отверстие, и сжимали бедрами голову другого, который сосал наши влагалища; еще два монаха стояли рядом, с членами наизготовку, ожидая, когда мы, насытившись изысканными ласками сосателей, подадим сигнал приступить к совокуплению. Так прошел час, и общее число извержений увеличилось еще на восемь.
Наша энергия уже начала иссякать, когда в голову Клервиль пришла свежая идея, которая сразу возбудила нас обеих. Она выразила ее такими словами:
– Если немного постараться, можно сделать так, что в одно и то же время женщина будет принимать во влагалище сразу два члена. Давайте попробуем этот вариант. Кто из вас сможет это сделать?
Несколько монахов выступили вперед, и моя подруга выбрала двоих.
– Вот ты, – указала она на того, что имел орган повнушительнее, – ляжешь на спину, а я сяду на твой кол. А ты, – кивнула она второму, – будешь сношать меня сзади и также в куночку, и одновременно щекотать пальцем заднюю норку. Тем временем я могу взять в рот третий член, ну, а что мне помешает ласкать руками еще два?
Не всякая вагина пригодна для такого рода упражнений, к счастью, пещерка Клервиль была достаточно просторной. Два гигантских члена скоблили ее таким образом, что когда один выходил наружу, второй, задевая его, бросался вперед; темп постепенно убыстрялся, процедура продолжалась не менее трех часов, после чего блудница, принявшая за это время двадцать шесть монахов, пришла в бешенство: ее невидящие глаза безумно бегали по сторонам и метали молнии, на губах вскипала пена, все ее тело блестело от пота, но несмотря на состояние загнанной лошади, в котором она пребывала, Клервиль никак не могла успокоиться – как одержимая, она извивалась, ухватившись обеими руками за члены, яростно дергала и жадно сосала их, стараясь любым путем восстановить их твердость.[100] Я была слишком молода и хрупка телом, чтобы даже попытаться повторить необыкновенно возбуждающий и никогда не виданный мною акт, которому самозабвенно предавалась моя спутница: я просто наслаждалась тем, что подогревала блюда, которых требовала ее трапеза, но большего я сделать не могла. Кроме того, в обоих местах, наиболее восприимчивых к удовольствиям, я испытывала столь сильное жжение, столь нестерпимый зуд, что после той бурной ночи долго еще не могла сесть без того,, чтобы не скривиться от боли.
Пока мы ужинали, стало совсем поздно, и Клервиль заявила, что предпочитает ночевать в монастыре.
– Будьте любезны постелить мне на алтаре в вашей церквушке, – рбратилась она к настоятелю. – Я еще не насытилась. Со мной будет Жюльетта. Погода нынче теплая, и нам будет очень удобно в прохладном помещении. А если она желает, Жюльетта может устроиться в часовне, посвященной той шлюхе, которая, как утверждают, произвела на свет распятого Бога ваших глупых прихожан. Что ты на это скажешь, Жюльетта? Я предлагаю тебе возлечь на этот алтарь и раскинуть свои сладкие ляжки так же, как это делала блудливая Мария. Только вместо солдат иерусалимского гарнизона, которым эта педерасточка отдавалась каждый день, ты выберешь из нашей кармелитской гвардии несколько молодцов, из тех, что тебе особенно приглянулись.
– Но я не могу больше сношаться, – запротестовала я.
– Вздор! Ты будешь ласкать их, они будут ласкать тебя, ты будешь их сосать, они ответят тебе тем же. И увидишь, что все будет хорошо. Я уверена, что женщина в любое время может выдавить из себя сколько угодно спермы. Ты говоришь, что выжата до капли? А я вот нет, совсем нет. Меня сегодня помяли посильнее, чем тебя, а мне хочется еще и еще. Потоки спермы, которую влили в мою попку и куночку, не только не погасили пожар, а напротив – еще сильнее разожгли его. Я сгорю дотла, если остановлюсь на этом. Чем больше женщина сношается, дорогая моя, тем больше ей хочется: только сношение может утолить пламя, вызванное сношением же, а если Природа одарила женщину таким темпераментом, как у меня, только во время плотских утех она может быть счастлива. У женщины есть одна единственная врожденная добродетель – ее блудливость; все мы созданы для того, чтобы сношаться, и другого предназначения у нас нет; горе той, кто в силу своей непроходимой глупости и тупости, живет в плену идиотских предрассудков, – она вечно пребудет жертвой своих взглядов и своей почти никогда не сбывающейся веры в мужчин и всю свою жизнь проживет с сухим, не познавшим радостей влагалищем, она умрет от одиночества, и некому будет ее оплакивать. Женское распутство почитается во всем мире, повсюду оно находит поклонников, множество алтарей выстроено в его честь. С каждым днем я все больше и все фанатичнее предаюсь ему. В этом мое кредо, моя единственная забота; пока бьется сердце в моей груди, я буду шлюхой и клянусь, что не отступлю от этого. Если я кому и благодарна в этом мире, так только тем людям, которые направили меня на этот путь. Им я обязана всем, что имею, обязана самой жизнью. Все ценное, что я получила от своих родителей, было втоптано в грязь гнусными лицемерами, и предрассудки сделались стенами моей тюрьмы, но я взломала их, мои страсти разметали их в стороны и обратили в прах. Только тогда глаза мои открылись, когда я научилась искусству блуда и распутства, и я считаю, что мое существование начинается именно с того благословенного дня… Мужские члены, прекрасные, налитые силой столпы, – вот мои единственные боги, мои добрые и верные спутники; они являются для меня всем на свете, я живу только во славу верховного божества – пениса. Когда нет его ни в моей вагине, ни в моем анусе, он все равно пребывает в моих мыслях, и вы можете убедиться в этом, если вскроете мой мозг.
После этой страстной речи, произнесенной, конечно, не с той последовательностью и логикой, как я вам изобразила, потому что голос Клервиль то и дело срывался на крик, величайшая блудница обняла двоих кармелитов и вместе с ними исчезла в сумраке церкви, где находился главный алтарь. Я направилась в часовню, обрызгала тело розовой водой и отдала его в распоряжение парочки превосходно сложенных молодых монахов-послушников, выбранных мною. Через несколько минут я уже была охвачена новым порывом, и в это время на пороге появилась Клервиль и громко потребовала свежих самцов.
– Хорошо, когда есть большой выбор, но, увы, все мои запасы кончились, потому что я выжала все из своих бомбардиров. Ты не поверишь, Жюльетта, но я только что потерпела неудачу – не смогла поднять их для очередной атаки, это я-то, которая до сих пор никогда не испытывала подобного оскорбления! Вставай, девочка моя, в монастыре еще осталось достаточно членов, мы сняли только пенки, теперь надо зачерпнуть поглубже. Если распорядитель, – продолжала она, послав одного монаха за Эйсебиусом, – лично не участвовал в удовлетворении моих желаний, пусть он хотя бы удовлетворит их при помощи своих подручных, у которых есть еще ветер в парусах и сила в чреслах и которые еще не поднимали оружия. А вот и наш Эйсебиус, – воскликнула она, увидев входящего настоятеля. – Послушайте, милейший, отведите нас в кельи с монахами, которых мы еще не попробовали, но которые нам сейчас очень нужны. Пойдемте скорее.
Мы обошли всю обитель, перед нами открывались все двери, и независимо от желания обитателей им всем пришлось спариваться с нами. Все они подтвердили свою причастность к нашим утехам, пролив немало спермы, некоторые брали нас приступом спереди, в лоб, другие, и таких было большинство, предпочитали атаковать сзади, а мы, одержимые одной мыслью – утолить ненасытную свою плоть, – не теряли времени на пустые разговоры и сразу, без подготовки, принимали соответствующую позу и с радостью получали очередную порцию семени то в одно, то в другое отверстие, словом, мы делали не более того, что должна делать ежедневно каждая женщина. В самом деле, есть ли что-нибудь более абсурдное в этом мире, чем думать, будто существует только одна часть тела, имеющая право принимать мужской член; как можно считать преступником того, кто случайно или намеренно, сбивается с проторенной дорожки, или считать преступницей ту, которая с радостью принимает заблудившегося путника? В конце концов, сотворив нас с двумя укромными и весьма уютными отверстиями, Природа не указала мужчине, в какое можно входить и в какое – нельзя, и предоставила ему свободу выбора сообразно его вкусам и желаниям; в любом случае он действует в соответствии с законами нашей праматери, которая мудра бесконечно и в силу этого обстоятельства не дала своим ничтожным творениям ни единой возможности оскорбить ее.
Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления, считая его намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не отказывала никому из его обитателей, предпочитавших мой зад.
Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи преклонного возраста.
– Не будем никого пропускать, никому не дадим поблажки, – решительно сказала Клервиль. – Не стоит гнушаться ничьей спермой, раз уж мы попали сюда.
Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми послушниками, обратили в нашу сторону холодные равнодушные взгляды.
– Вам нечего предложить нам из того, что могло бы оправдать неверность с нашей стороны, – отвечали они, крепче обнимая своих юных наперсников. – Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы совершаем нашу обычную службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком, уберег бы нас от искушения.
А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала:
«Как ни крутись она и как ни изощряйся,
Не станет женщина ничем другим вовек».
Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то же самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться, другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых мы не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая дьячка, церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас особенно долго и нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив себя не менее трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с гостеприимными хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые страшной усталостью. Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и целебные мази и натирания сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто в гостях у кармелитов занимались только тем, что пили чай.
Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи, проведенной в монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное состояние, в котором я находилась в ту пору, трудно передать словами – меня одолевало исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще больше воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество, возможно, надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее утолим свои желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен стыдливости или застенчивости, от которых так трудно избавиться в присутствии постороннего; кроме того, ничто не может сравниться по глубине восприятия со злодейством, совершаемым в уединении. Я уже довольно давно не посещала ассамблей, потому что постоянно крутилась в вихре самых разных удовольствий и часто даже не могла выбрать самое подходящее. Не успела я появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников, осыпавших меня сотнями комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на мои кровожадные намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее жертвы. Первым мною овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без особой охоты – с той минимальной готовностью, которую требовала элементарная вежливость. Я оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела чрезвычайно красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с двумя девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля. Он развлекался метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое время мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе.
– Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем у того противного субъекта, который совокуплялся со мной, – прямо призналась я. – Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом Братства, не стыдится баловаться с влагалищем.
– Я тоже удивляюсь этому, – согласился Шабер.
(Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит самым лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в моих приключениях.)
– И должен сказать тебе, – добавил обаятельный аббат, – что вот этот член – видишь, какой он большой и красивый – предпочитает попку, а не куночку.
– Я в этом не сомневаюсь.
– В таком случае, – сказал он, взявши меня за руку и кивнув своему партнеру, чтобы тот следовал за нами, – пойдем в будуар, и я покажу тебе, насколько близки наши вкусы.
Содомит, который сношал Шабера, имел орган не меньших размеров, чем у мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько минут опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться – еще раз и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь, неистово ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски жертв. По дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на дне которых чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек – пяти и шести лет – и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под землей, можно было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас скорее бы услышали обитатели противоположного полушария, нежели парижане; думаю, не стоит описывать все те зверства, что я совершила до того, как поднялась одна из глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три существа.
Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне представили еще одного гостя – графа де Бельмора, человека с необычной и незабываемой внешностью.
Между тем приближались пасхальные праздники, которые должны были продлиться до Троицы, и Клервиль напомнила мне о свидании, назначенном нам кармелитами. И мы отправились в монастырь, захватив с собой Эльвиру и Шармей, двух самых очаровательных сучек моего многочисленного гарема. Не успели мы переступить порог святой обители, как настоятель с беспокойством осведомился о Клоде, о котором ничего не было слышно с тех самых пор, как тот принял наше приглашение. В ответ мы удивились и заметили, что поскольку Клод – отъявленный распутник, возможно, он просто-напросто сбежал из монастыря. Больше о Клоде не было сказано ни слова. Мы вошли в просторный зал, где настоятель представил нам своих легионеров. Эйсебиус, так звали настоятеля, вызывал их по одному из строя, они делали шаг вперед и попадали в руки двух моих служанок, которые осыпали их ласками и демонстрировали их безупречные, в полном расцвете сил, члены. Обладатели копий меньше пятнадцати сантиметров в обхвате и двадцати в длину сразу отвергались, также отвергались пожилые монахи – старше пятидесяти лет. В прошлый раз нам обещали тридцать воинов, здесь же собрались пятьдесят четыре самца да еще десять монахов-послушников с инструментами не меньших размеров, чем те, о которых я упоминала, а некоторые обладали экземплярами поистине устрашающими.
Церемония началась. Она проходила в том же зале. Нас с Клервиль раздели, уложили на широкую кушетку с толстыми упругими матрацами и подложили под зад большие подушки; во время первого приступа мы подставили нападавшим влагалище. Наши прислужницы отсортировали монахов по размерам членов и первым ввели в бой обладателя самого маленького; с этого момента вся инициатива принадлежала нам, то есть каждая из нас подготавливала к работе пару очередных инструментов, которые были должны заменить те, что уже находились в наших норках. Когда член переходил из руки во влагалище, в освободившуюся ладонь вкладывали следующий, таким образом, мы постоянно находились в окружении трех мужчин. Завершив свое дело, монах покидал поле боя и удалялся в соседнюю комнату отдохнуть и набраться сил для следующего эпизода. Кстати, я забыла сказать, что на все члены была надета специальная оболочка из животных кишок, в которую они извергали свое семя.
В ходе первой атаки каждая из нас совокупилась шестьдесят четыре раза подряд, после чего наши помощницы ушли вместе с опустошенными монахами в другую комнату и занялись их подготовкой ко второму акту. Началась вторая атака… И вновь мы приняли шестьдесят четыре члена. Третий натиск проходил в тех же условиях, что и первые два, за исключением того, что теперь мишенями служили наши задницы, а мы, вместо того, чтобы возбуждать очередной член рукой, держали его во рту: сосали тот, который только что сбросил свой груз, готовя его к следующему заходу. И вот здесь мы, для разнообразия, ввели новый элемент: я обсасывала орган, извлеченный из ануса моей подруги, а она – орган моего содомита. К тому времени, когда объявили передышку, каждая из нас имела на своем счету сто двадцать восемь совокуплений во влагалище и столько же в задний проход, то есть всего двести пятьдесят шесть. После этого подали пирожные и ликер, и битва возобновилась.
Мы распределили мужчин на группы по восемь человек в каждой; на этот раз мы принимали по одному члену с каждой стороны под мышку, по одному в каждую руку, один между грудей, один в рот, седьмой во влагалище и восьмой в анус. Предохранительные оболочки были сняты, потому что была поставлена другая задача – полить наши тела спермой так, чтобы мы пропитались ею до самого нутра.
Каждый отряд из восьми копьеносцев сбросил по два заряда – вначале обстреляв одну цель, затем вторую, после чего мы сменили положение и вновь испытали восемь таких же атак. Когда все кончилось, мы в один голос заявили, что наконец-то удовлетворены полностью и теперь находимся в распоряжении наших гостеприимных хозяев, которые могут делать с нами все, что подскажет им воображение. И снова моя подруга совокупилась пятнадцать раз в рот, десять – в вагину и тридцать девять раз в зад, а я – сорок шесть раз в зад, восемь – в рот и десять – во влагалище.[99] Если подсчитать все, получится по двести раз каждая.
Взошло солнце, наступила Пасха; наши шалуны, которые всю ночь ублажали ненасытную женскую плоть, отправились на мессу, потом вернулись обратно. Близился час обеда, и мы напомнили настоятелю о богохульных развлечениях, которые были нам обещаны, и предложили приступить к ним, прежде чем сесть за трапезу. Эйсебиус, имевший влечение только к мужскому полу, во время наших сладострастных утех ограничился тем, что массировал члены и совершил содомию с несколькими собратьями.
– Разумеется, – подтвердил он, – я сам собираюсь совершить обряд святого таинства в часовне Пресвятой Девы. Может быть, у вас есть какие-нибудь конкретные предложения?
– Сделаем так, – сказала Клервиль, – кроме вас в службе будет участвовать еще один монах, и обе мессы будем служить на влагалищах двух наших лесбиянок; в это время другой монах будет сношать их в рот по очереди, подставив свою задницу в распоряжение главного служителя, то есть в ваше, уважаемый Эйсебиус, и в тот момент, когда будет освящаться тело Христово, он выложит на грудь девицы порцию экскрементов, и вы засунете облатку в дерьмо; мы с подругой примем причастие, потом поджарим эту смесь, разрежем ее на четыре части: две части вложим в задницу служителей и забьем поглубже посредством самых стойких и мощных членов, а две других вставим в наши с Жюльеттой попки, затем возьмем спринцовки – они, кстати, у нас с собой – и вольем внутрь освященное вино. После этого нас, всех четверых, будут содомировать еще раз и добавят спермы в наши потроха. Во время этой процедуры мы будем прижимать к промежности самые ценные ваши распятия и испражняться на них; но это еще не все: сразу после совокупления мы снова облегчимся в ваши потиры и прочие священные сосуды.
Все было сделано в точном соответствии с желаниями моей подруги, и она осталась очень довольна этим сложным ритуалом.
– Восхитительно, – несколько раз повторяла она с блаженной улыбкой. – Конечно, в этом много ребячества, но это очень стимулирует и возбуждает, поэтому вполне стоит таких хлопот. В сущности, сладострастие любому ощущению придает лишь наше воображение, и степень нашего удовольствия определяется нашими вкусами. Помните, что сказал поэт:
«Благословенны свыше все желания, все вкусы,
Благословенны трижды собственные ваши».
Вслед за тем мы разделили трапезу с Эйсебиусом и четырьмя монахами, проявившими наибольшее искусство в богохульной церемонии, отдохнули два часа, и оргия возобновилась.
Наши лесбиянки устроились по обе стороны от Клервиль: одна из них пальцами придерживала ей нижние губки, открывая влагалище, другая таким же образом раскрывала задний проход; в мои обязанности входило возбуждать шестьдесят четыре члена и по очереди вставлять их – вначале в вагину подруги, затем – в ее анус. Клервиль возлежала на спине, раскинув в стороны и приподняв ноги, и опиралась лодыжками в специальные возвышения, устроенные в изножье кровати; самцы доходили до крайней степени возбуждения в ее влагалище, а сперму сбрасывали в задний проход. Потом я заняла место Клерзиль, и она оказывала мне такие же услуги. Таким образом, наши кармелиты получали огромное удовольствие не только от того, что долбили нас с обеих сторон, но, наслаждались еще и тем, что им помогала и направляла их орудия в нужное место самая прекрасная женская ручка в мире; кроме того, они целовали губы, влагалища и ягодицы наших наперсниц. И сперма лилась беспрерывным потоком.
Во втором акте служанки втирали по одному члену в наши лица, еще по два мы массировали руками, а двое монахов обсасывали наши языки, при этом мы стояли на корточках, упираясь задом в лицо монаха, который облизывал нам заднее отверстие, и сжимали бедрами голову другого, который сосал наши влагалища; еще два монаха стояли рядом, с членами наизготовку, ожидая, когда мы, насытившись изысканными ласками сосателей, подадим сигнал приступить к совокуплению. Так прошел час, и общее число извержений увеличилось еще на восемь.
Наша энергия уже начала иссякать, когда в голову Клервиль пришла свежая идея, которая сразу возбудила нас обеих. Она выразила ее такими словами:
– Если немного постараться, можно сделать так, что в одно и то же время женщина будет принимать во влагалище сразу два члена. Давайте попробуем этот вариант. Кто из вас сможет это сделать?
Несколько монахов выступили вперед, и моя подруга выбрала двоих.
– Вот ты, – указала она на того, что имел орган повнушительнее, – ляжешь на спину, а я сяду на твой кол. А ты, – кивнула она второму, – будешь сношать меня сзади и также в куночку, и одновременно щекотать пальцем заднюю норку. Тем временем я могу взять в рот третий член, ну, а что мне помешает ласкать руками еще два?
Не всякая вагина пригодна для такого рода упражнений, к счастью, пещерка Клервиль была достаточно просторной. Два гигантских члена скоблили ее таким образом, что когда один выходил наружу, второй, задевая его, бросался вперед; темп постепенно убыстрялся, процедура продолжалась не менее трех часов, после чего блудница, принявшая за это время двадцать шесть монахов, пришла в бешенство: ее невидящие глаза безумно бегали по сторонам и метали молнии, на губах вскипала пена, все ее тело блестело от пота, но несмотря на состояние загнанной лошади, в котором она пребывала, Клервиль никак не могла успокоиться – как одержимая, она извивалась, ухватившись обеими руками за члены, яростно дергала и жадно сосала их, стараясь любым путем восстановить их твердость.[100] Я была слишком молода и хрупка телом, чтобы даже попытаться повторить необыкновенно возбуждающий и никогда не виданный мною акт, которому самозабвенно предавалась моя спутница: я просто наслаждалась тем, что подогревала блюда, которых требовала ее трапеза, но большего я сделать не могла. Кроме того, в обоих местах, наиболее восприимчивых к удовольствиям, я испытывала столь сильное жжение, столь нестерпимый зуд, что после той бурной ночи долго еще не могла сесть без того,, чтобы не скривиться от боли.
Пока мы ужинали, стало совсем поздно, и Клервиль заявила, что предпочитает ночевать в монастыре.
– Будьте любезны постелить мне на алтаре в вашей церквушке, – рбратилась она к настоятелю. – Я еще не насытилась. Со мной будет Жюльетта. Погода нынче теплая, и нам будет очень удобно в прохладном помещении. А если она желает, Жюльетта может устроиться в часовне, посвященной той шлюхе, которая, как утверждают, произвела на свет распятого Бога ваших глупых прихожан. Что ты на это скажешь, Жюльетта? Я предлагаю тебе возлечь на этот алтарь и раскинуть свои сладкие ляжки так же, как это делала блудливая Мария. Только вместо солдат иерусалимского гарнизона, которым эта педерасточка отдавалась каждый день, ты выберешь из нашей кармелитской гвардии несколько молодцов, из тех, что тебе особенно приглянулись.
– Но я не могу больше сношаться, – запротестовала я.
– Вздор! Ты будешь ласкать их, они будут ласкать тебя, ты будешь их сосать, они ответят тебе тем же. И увидишь, что все будет хорошо. Я уверена, что женщина в любое время может выдавить из себя сколько угодно спермы. Ты говоришь, что выжата до капли? А я вот нет, совсем нет. Меня сегодня помяли посильнее, чем тебя, а мне хочется еще и еще. Потоки спермы, которую влили в мою попку и куночку, не только не погасили пожар, а напротив – еще сильнее разожгли его. Я сгорю дотла, если остановлюсь на этом. Чем больше женщина сношается, дорогая моя, тем больше ей хочется: только сношение может утолить пламя, вызванное сношением же, а если Природа одарила женщину таким темпераментом, как у меня, только во время плотских утех она может быть счастлива. У женщины есть одна единственная врожденная добродетель – ее блудливость; все мы созданы для того, чтобы сношаться, и другого предназначения у нас нет; горе той, кто в силу своей непроходимой глупости и тупости, живет в плену идиотских предрассудков, – она вечно пребудет жертвой своих взглядов и своей почти никогда не сбывающейся веры в мужчин и всю свою жизнь проживет с сухим, не познавшим радостей влагалищем, она умрет от одиночества, и некому будет ее оплакивать. Женское распутство почитается во всем мире, повсюду оно находит поклонников, множество алтарей выстроено в его честь. С каждым днем я все больше и все фанатичнее предаюсь ему. В этом мое кредо, моя единственная забота; пока бьется сердце в моей груди, я буду шлюхой и клянусь, что не отступлю от этого. Если я кому и благодарна в этом мире, так только тем людям, которые направили меня на этот путь. Им я обязана всем, что имею, обязана самой жизнью. Все ценное, что я получила от своих родителей, было втоптано в грязь гнусными лицемерами, и предрассудки сделались стенами моей тюрьмы, но я взломала их, мои страсти разметали их в стороны и обратили в прах. Только тогда глаза мои открылись, когда я научилась искусству блуда и распутства, и я считаю, что мое существование начинается именно с того благословенного дня… Мужские члены, прекрасные, налитые силой столпы, – вот мои единственные боги, мои добрые и верные спутники; они являются для меня всем на свете, я живу только во славу верховного божества – пениса. Когда нет его ни в моей вагине, ни в моем анусе, он все равно пребывает в моих мыслях, и вы можете убедиться в этом, если вскроете мой мозг.
После этой страстной речи, произнесенной, конечно, не с той последовательностью и логикой, как я вам изобразила, потому что голос Клервиль то и дело срывался на крик, величайшая блудница обняла двоих кармелитов и вместе с ними исчезла в сумраке церкви, где находился главный алтарь. Я направилась в часовню, обрызгала тело розовой водой и отдала его в распоряжение парочки превосходно сложенных молодых монахов-послушников, выбранных мною. Через несколько минут я уже была охвачена новым порывом, и в это время на пороге появилась Клервиль и громко потребовала свежих самцов.
– Хорошо, когда есть большой выбор, но, увы, все мои запасы кончились, потому что я выжала все из своих бомбардиров. Ты не поверишь, Жюльетта, но я только что потерпела неудачу – не смогла поднять их для очередной атаки, это я-то, которая до сих пор никогда не испытывала подобного оскорбления! Вставай, девочка моя, в монастыре еще осталось достаточно членов, мы сняли только пенки, теперь надо зачерпнуть поглубже. Если распорядитель, – продолжала она, послав одного монаха за Эйсебиусом, – лично не участвовал в удовлетворении моих желаний, пусть он хотя бы удовлетворит их при помощи своих подручных, у которых есть еще ветер в парусах и сила в чреслах и которые еще не поднимали оружия. А вот и наш Эйсебиус, – воскликнула она, увидев входящего настоятеля. – Послушайте, милейший, отведите нас в кельи с монахами, которых мы еще не попробовали, но которые нам сейчас очень нужны. Пойдемте скорее.
Мы обошли всю обитель, перед нами открывались все двери, и независимо от желания обитателей им всем пришлось спариваться с нами. Все они подтвердили свою причастность к нашим утехам, пролив немало спермы, некоторые брали нас приступом спереди, в лоб, другие, и таких было большинство, предпочитали атаковать сзади, а мы, одержимые одной мыслью – утолить ненасытную свою плоть, – не теряли времени на пустые разговоры и сразу, без подготовки, принимали соответствующую позу и с радостью получали очередную порцию семени то в одно, то в другое отверстие, словом, мы делали не более того, что должна делать ежедневно каждая женщина. В самом деле, есть ли что-нибудь более абсурдное в этом мире, чем думать, будто существует только одна часть тела, имеющая право принимать мужской член; как можно считать преступником того, кто случайно или намеренно, сбивается с проторенной дорожки, или считать преступницей ту, которая с радостью принимает заблудившегося путника? В конце концов, сотворив нас с двумя укромными и весьма уютными отверстиями, Природа не указала мужчине, в какое можно входить и в какое – нельзя, и предоставила ему свободу выбора сообразно его вкусам и желаниям; в любом случае он действует в соответствии с законами нашей праматери, которая мудра бесконечно и в силу этого обстоятельства не дала своим ничтожным творениям ни единой возможности оскорбить ее.
Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления, считая его намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не отказывала никому из его обитателей, предпочитавших мой зад.
Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи преклонного возраста.
– Не будем никого пропускать, никому не дадим поблажки, – решительно сказала Клервиль. – Не стоит гнушаться ничьей спермой, раз уж мы попали сюда.
Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми послушниками, обратили в нашу сторону холодные равнодушные взгляды.
– Вам нечего предложить нам из того, что могло бы оправдать неверность с нашей стороны, – отвечали они, крепче обнимая своих юных наперсников. – Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы совершаем нашу обычную службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком, уберег бы нас от искушения.
А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала:
«Как ни крутись она и как ни изощряйся,
Не станет женщина ничем другим вовек».
Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то же самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться, другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых мы не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая дьячка, церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас особенно долго и нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив себя не менее трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с гостеприимными хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые страшной усталостью. Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и целебные мази и натирания сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто в гостях у кармелитов занимались только тем, что пили чай.
Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи, проведенной в монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное состояние, в котором я находилась в ту пору, трудно передать словами – меня одолевало исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще больше воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество, возможно, надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее утолим свои желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен стыдливости или застенчивости, от которых так трудно избавиться в присутствии постороннего; кроме того, ничто не может сравниться по глубине восприятия со злодейством, совершаемым в уединении. Я уже довольно давно не посещала ассамблей, потому что постоянно крутилась в вихре самых разных удовольствий и часто даже не могла выбрать самое подходящее. Не успела я появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников, осыпавших меня сотнями комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на мои кровожадные намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее жертвы. Первым мною овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без особой охоты – с той минимальной готовностью, которую требовала элементарная вежливость. Я оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела чрезвычайно красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с двумя девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля. Он развлекался метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое время мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе.
– Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем у того противного субъекта, который совокуплялся со мной, – прямо призналась я. – Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом Братства, не стыдится баловаться с влагалищем.
– Я тоже удивляюсь этому, – согласился Шабер.
(Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит самым лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в моих приключениях.)
– И должен сказать тебе, – добавил обаятельный аббат, – что вот этот член – видишь, какой он большой и красивый – предпочитает попку, а не куночку.
– Я в этом не сомневаюсь.
– В таком случае, – сказал он, взявши меня за руку и кивнув своему партнеру, чтобы тот следовал за нами, – пойдем в будуар, и я покажу тебе, насколько близки наши вкусы.
Содомит, который сношал Шабера, имел орган не меньших размеров, чем у мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько минут опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться – еще раз и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь, неистово ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски жертв. По дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на дне которых чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек – пяти и шести лет – и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под землей, можно было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас скорее бы услышали обитатели противоположного полушария, нежели парижане; думаю, не стоит описывать все те зверства, что я совершила до того, как поднялась одна из глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три существа.
Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне представили еще одного гостя – графа де Бельмора, человека с необычной и незабываемой внешностью.