Страница:
– О, лопни мои глаза! – вскричала Клервиль, опускаясь на груду истлевших тел. – Какое прекрасное зрелище! Сбрасывайте скорее одежду, давайте ласкать друг друга, пока издыхает эта сучка!
– Отличная мысль, – одобрительно кивнула Дюран. – Мы будем кататься обнаженными по этой падали и испытаем неземное блаженство.
– Мне кажется, – заметила я, дрожа от вожделения, – ^ что эти отполированные кости могут послужить нам вместо мужских членов.
Клервиль, едва не задохнувшись от восторга, схватила массивную бедренную кость и вставила ее в свою вагину.
– Это хорошо, – сказала я, – но этого мало: мы должны сесть верхом на черепа таким образом, чтобы носовая кость упиралась нам в задний проход, вот посмотрите, как делаю я…
– Подвинься немного влево, – подсказала мне Дюран. —
Там как раз валяется голова, возможно, еще не остывшая, но во всяком случае свеженькая – это тот самый мальчик, которого мы с вами умертвили сегодня. Погодина минутку, Жюльетта, я нашла его руку, и она будет ласкать тебе клитор.
Что еще добавить, друзья мои? Исступление и сумасбродство овладели нами; мы, прямо на ходу, придумывали и совершали сотни поступков, еще более мерзких, жутких и похотливых, а перед нашими глазами на краю могилы расставалась с жизнью девочка, извивавшаяся в неописуемых конвульсиях; наконец они прекратились, тело жертвы содрогнулось в последний раз и соскользнуло в яму, и это стало толчком к бурному оргазму: я испытала его в объятиях двух обезумевших женщин, одна из которых облизывала мне соски, другая жадно глотала мою слюну, и они обе забрызгали меня своей спермой. После этого мы оделись и возобновили прогулку, умиротворенные, как троица блаженных, только что совершивших в высшей степени доброе, богоугодное дело. Обойдя весь сад, мы возвратились в дом, где хозяйка обратилась к нам с такими словами:
– Двое грудных детей, которых вы видите в люльке, служат мне рабочим материалом: я готовлю из него самые дорогие и сильные яды. Вы не желаете насладиться еще одним зрелищем?
– Охотно, – дружно ответили мы.
– Я так и думала, – сказала Дюран, – потому что чувствую в вас женщин с философским складом ума, которые видят в разрушении материи не более, чем простую химическую реакцию, и первостепенная важность научных результатов значит для вас намного больше, чем жизнь ничтожной твари. Итак, я начинаю.
Мадам Дюран вытащила детей из колыбели, одного за другим подвесила к потолку вниз головой за ноги, наподобие окороков, и жестоко выпорола их; когда из сведенных судорогой ротиков закапала розоватая пена, колдунья собрала ее в пузырек и продала нам за сто луидоров, еще раз подтвердив, что из всех приготовляемых ею ядов этот – самый сильный и опасный. Между тем дети, на которых Дюран больше не обращала никакого внимания, испустили дух прямо на крючьях. Кто из вас теперь усомнится в том, что для настоящего наслаждения требуется совершить хладнокровное преступление.
– Признаться, меня поразили секреты, которыми вы владеете, – сказала Клервиль, имея в виду все, что нам продемонстрировала любезная хозяйка.
– Вы многого еще не видели, милые дамы, – скромно отвечала Дюран. – Я держу в своих руках жизнь великого множества людей; я могу наслать чуму на всю страну, отравить реки и колодцы, распространить ужасные эпидемии, заразить воздух в близлежащих провинциях, навести порчу на дома, нивы, виноградники, послать жестокий мор на домашний скот, могу, превратить мясо скота в смертельную отраву, вызвать пожары в деревнях и сделать так, что неожиданно умрет человек, вдохнувший запах цветка или распечатавший полученное письмо, короче говоря, мне нет равных в искусстве злодейства.
– Но скажите, мадам, – спросила я, – как может человек, постигнувший все тайны Природы, допускать существование Бога? Когда сегодня мы спросили у вас, кто нас сношает, вы сказали, что это Бог.
На что Дюран ответила вопросом.
– Разве существует на свете сила, более могущественная, чем мужской член?
– Тогда все понятно. Ваш ответ вполне удовлетворил меня. Однако признайтесь нам, как на духу: вы верите в Бога?
– Милые мои, – начала колдунья, – чем больше мы изучаем Природу, тем больше вникаем в ее секреты; чем больше познаем ее мощь и силу, тем глубже убеждаемся в ненужности Бога: из всех мистификаций, придуманных людьми, идея этого пустого идола – самая отвратительная, самая нелепая, самая опасная и презренная; это привлекательная сказка, которая, в какой бы форме она ни существовала, представляет собой последнюю стадию человеческого безумия. Ведь предположить, что у Природы был творец, значит, совершенно недооценить ее возможности – только глухое невежество и потрясающее незнание всех последствий этой фундаментальной силы и перводвижителя всего сущего позволяет допустить наличие другой, более мощной силы, и только одни идиоты или негодяи признают Бога или верят в его существование. Чем же является этот придуманный Бог в представлении людей? Квинтэссенцией всех существ, всех свойств и всех сил, имманентной и невидимой глазу причиной всех естественных следствий. Постоянно сталкиваясь с непонятным поведением этого сказочного существа, наблюдая его то добрым, то злым, то ревнивым, то мстительным, люди все больше укреплялись во мнении, что оно имеет власть наказывать и вознаграждать. Но на самом деле их Бог – всего лишь Природа, а Природе чужда дискриминация, она не снисходит до того, чтобы судить свои творения, которые в ее глазах абсолютно равны и все равно безразличны для нее; коль скоро создание одного стоит ей не больше, чем создание другого, уничтожение вола для нее ничем не хуже, чем уничтожение человека.
– А каковы ваши взгляды на душу, мадам? – спросила Клервиль. – Дело в том, что ваша философия настолько близка нам, что мы хотели бы узнать все ваши принципы.
– Я – материалистка в своих взглядах на душу так же, как и во взглядах на Творца. Я очень внимательно прочитала все, написанное на эту тему философами, и пришла к глубокому убеждению, что душа человека, абсолютно похожая на душу всех животных, только по-иному организованная в силу особенности его органов, представляет собой не что иное, как частичку той эфирной жидкости, той бесконечно малой материи, источником которой служит солнечная энергия. Эта душа, которая, на мой взгляд, одинакова у всех живых существ, есть самый чистый огонь, какой существует во вселенной: он не обжигает, не пожирает самого себя, но, проникая в пустоты в наших нервах, оказывает на них такое бурное действие и приводит, живой организм в такое сильное волнение, что делает его способным на любое чувство или на любую комбинацию чувств. Это действие напоминает электричество, природа которого нам до сих пор мало известна, но которое является тождественным самому себе; в момент смерти человека или другого животного этот огонь гаснет и, как дождевая капля, упавшая в океан, теряется в огромной всеобъемлющей массе той же самой материи, которая существовала всегда и будет существовать вечно и пребывать в непрерывном движении; остальная часть тела гибнет, разлагается и переходит в другие формы, в которые проникают другие частички этого небесного огня и оживляют их. Исходя из этого, подумайте сами, как можно всерьез относиться к смешным и нелепым басням о рае и аде.
– Дорогая моя, – сказала Клервиль, – после всего, что вы так живо рассказали нам, после того, как мы показали вам, что наши принципы одинаковы, я прошу вас так же откровенно объяснить, кто же все-таки этот Бог, который с таким искусством выпорол нас и совокупился с нами. Если вы желаете открыть нам великие тайны Природы, зачем скрывать от нас ваши домашние секреты?
– Да потому что тайны Природы по праву принадлежат всем, – с достоинством отвечала Дюран, – между тем как секреты моего дома касаются только меня, следовательно, я вольна, открыть или не открыть – речь может идти лишь о моем желании, а я ни с кем не желаю обсуждать эту тему, и даже если вы предложите взамен сокровища всей Индии, вы уйдете отсюда с пустыми руками.
– Хорошо, пусть будет так, – вмешалась я, – не будем больше осаждать нашу любезную хозяйку вопросами, на которые она отвечать не намерена, но у меня есть и другие, которые она могла бы нам разъяснить. Ваш дом, несомненно, располагает большими возможностями для распутства, и мы желаем знать, что бы вы еще могли предложить нам в этом плане.
– Нет ни одной страсти, – ответила Дюран, – ни одной прихоти или фантазии, ни одного желания, как бы сумасбродны или невероятны они ни были, которые вы не смогли бы удовлетворить в этих– стенах. Единственное, что от вас требуется, – это предупредить меня за несколько часов до вашего прихода, и вы получите все, что только возможно получить в этом мире. Пусть желания ваши будут самыми необычными, самыми мерзкими и фантастическими, я торжественно обещаю, что предоставлю в ваше распоряжение все средства удовлетворить их. Но и это еще не все: если где-нибудь на земле, в самых удаленных ее уголках, живут мужчины или женщины, с чьими вкусами и привычками вы захотите познакомиться, я доставлю этих людей сюда, и вы, оставаясь невидимыми для них, сможете наблюдать их действия через прозрачную ширму. Этот дом целиком принадлежит мне, со всех четырех его сторон вы можете войти и выйти незаметно; его уединенное местоположение и высокая неприступная ограда вокруг него, мне кажется, служат достаточной гарантией надежности и безопасности ваших развлечений, поэтому вам остается только сказать мне свое желание, и вы получите любой предмет любой расы, любой нации, любого пола и возраста, с которым можно будет сделать все, что вам подскажет воображение. Я знаю, что вы щедры, а деньги в моем заведении делают все.
– Однако вряд ли вы в них нуждаетесь, мадам, ведь состояние ваше, должно быть, огромное.
– Да, – согласилась Дюран, – но у меня есть свои прихоти и свои слабости, а поскольку одна из них – расточительность, я далеко не так богата, как вы думаете… Да, милые гостьи, строжайшая секретность и неограниченные возможности – вот чем отличается этот дом; например, не далее, чем сегодня, вы лишили жизни пять или шесть человек, но даже если вы оставите за собой пять сотен трупов, вам нечего будет опасаться, поэтому продолжайте развлекаться и экспериментировать с мальчиками, девочками, со взрослыми или престарелыми людьми, даже с грудными детьми, только предупредите меня, а об остальном не беспокойтесь.
– Я хотела бы, – сказала Клервиль, – прочистить задний проход двум отрокам лет по пятнадцати посредством раскаленного докрасна металлического стержня, чтобы в это время вы, мадам, собственноручно истязали их и чтобы меня содомировали по очереди двое красавцев, которых вы заранее угостите ядом.
– Сто луидоров за каждую голову, – спокойно ответила Дюран, – и они в вашем распоряжении.
– А мне бы хотелось поиздеваться над двумя юными девушками, – с воодушевлением подхватила я, – ибо мне нравится поступать с представительницами нашего пола точно так же, как моя подруга любит тешиться с мужчинами. Я буду сношать их во влагалище тем же самым инструментом, а ваш сильф будет рвать их тело на куски тяжелой плетью, только надо хорошенько раскалить железные наконечники. Кроме того, в продолжение этой процедуры меня так же будут пороть.
– По пятьдесят золотых за девицу, – сказала колдунья.
Мы полезли в свои кошельки, и через десять минут наши желания осуществились. Я получила девочек неописуемой красоты, жестокость сильфа была выше всяких похвал, злосчастные жертвы погибли в моих объятиях ужаснейшей смертью, и мой экстаз, больше похожий на исступление, невозможно выразить словами. Сильф и оба трупа испарились, как по мановению волшебной палочки, а похоть наша так и осталась неутоленной. Клервиль, растрепанная, с дико блуждающим взором, с выступившей на губах пеной, напоминала разъяренную тигрицу, наверное, и я выглядела со стороны не менее ужасной. Видя нашу ненасытность, Дюран предложила нам продолжить оргию и пригласить зрителей.
– Дайте нам еще по одной жертве, – дружно отвечали мы, – и ваши зрители останутся довольны.
Для меня привели прелестную девочку – обнаженную, с завязанными за спиной руками, такой же предмет для жертвоприношения, только мужского пола, получила моя подруга; мы начали с того, что выпороли их крапивой, затем плетьми – девятихвостками. Не успели мы войти во вкус, как раздался стук в дверь. Дюран вышла из комнаты и тут же вернулась, объявив, что пришел один господин, который желает, чтобы мы продолжили истязания, повернувшись спиной к двери, так как он очень хочет полюбоваться нашими задницами.
– Передайте, что мы сделаем так, как ему хочется, – ответила Клервиль.
И мы вновь принялись за дело, которое закончилось тем, что жестокая блудница вскрыла грудную клетку своей жертвы, вырвала горячее трепещущее сердце и сунула его в свое влагалище.
– Ах, Жюльегга, – говорила она прерывающимся от восторга, голосом, – я всю жизнь мечтала совокупиться с живым сердцем мальчика.
Она легла на бездыханное тело, впилась губами в мертвый рот и откусила язык, не переставая сношать себя окровавленным куском человеческой плоти.
– А теперь, – пробормотала она, – давай совсем похороним его.
С этими словами она проткнула сердце, продела через него шнурок, крепко завязала его, и скользкая красная масса исчезла в самых глубинах ее утробы. В тот же миг из глотки Клервиль вырвался дикий торжествующий крик.
– Попробуй и ты, Жюльетта, попробуй! Я никогда не испытывала ничего подобного.
– Я знала одного человека, – сказала я, – у которого была такая же мания: он проделывал отверстие в вырванном сердце, вставлял туда свой член и таким образом испытывал неземное блаженство.
– Это также, должно быть, восхитительно, – кивнула Клервиль, – но с эстетической точки зрения не столь прекрасно, как то, что делаю я. Попробуй, мой ангел, ты должна сама испытать это.
Чужой пример всегда оказывает невероятное воздействие на мое воображение, которое не замедлило воспламениться. Я за несколько секунд, как заправский анатом, вскрыла грудь девочки и, раздвинув пошире свои нижние губки, попыталась вставить туда живое еще сердце, но проход мой был не столь широк, как у моей подруги, и несмотря на все усилия горячая плоть никак не входила в мою вагину.
– Разрежь его пополам, – подсказала Клервиль, видя мою бесплодную возню, – другого выхода нет.
Я последовала ее совету и, приняв те же меры предосторожности, то есть обвязав половинку сердца шнурком, чтобы легче было вытащить, погрузила ее глубоко в свое чрево. Дьяволица была права: этот кусок плоти превосходил любой живой член как по трепету, так и по упругости. Что же касается морального аспекта, друзья мои, более сладостного и более жуткого ощущения вообразить невозможно!.. Да, да! Идея Клервиль была великолепна – я давным-давно не испытывала такого бурного и затяжного оргазма. Проведя целый час в подобных мерзких утехах, мы снова позвали нашу хозяйку.
– Черт меня подери! – воскликнула она, увидев ужасные остатки нашей трапезы, разбросанные по комнате. – У меня просто не хватает слов.
– Да будет вам, дорогая, – произнесла Клервиль с победной улыбкой на губах, – мы в любое время дня и ночи готовы сотворить вещи, еще более ужасные. Признайтесь, что убийство – такая же обычная вещь для вас, как и для нас. Мы все трое страстно боготворим это занятие, и когда вы задумаете совершить такое жертвоприношение в своем доме, можете рассчитывать на нас.
– Милые мои, – обратилась к нам Дюран, – я хочу предложить вам еще кое-что.
– Давайте, мадам, не стесняйтесь.
– Вы не поможете мне заработать еще пятьдесят золотых монет?
– Разумеется, поможем.
– В таком случае прошу вас оказать внимание тому господину, что наблюдал за вами. Ваши развлечения едва не свели его с ума, и он горит желанием познакомиться с вами поближе.
– Очень хорошо, – сказала я, – однако мы так же хотели бы получить свою долю, ведь нет ничего приятнее на свете, чем тратить деньги, заработанные блудом. Потребуйте с него сотню луидоров, и нам двоим достанется по двадцати пяти.
– Я того же мнения, – добавила Клервиль. – А кстати, чем предполагает заняться этот субъект? Не собирается же он платить за обычное совокупление.
– Вы не будете разочарованы, потому что он исключительно распутен. Вместе с тем он понимает, что имеет дело с дамами определенного положения и будет обращаться с вами подобающим образом.
– Давайте его сюда, – заявила я, – только пусть заплатит заранее и ни о чем больше не беспокоится. В конце концов, мы шлюхи и готовы к любому обращению.
Дверь открылась, первым вошел маленький человек лет шестидесяти, румяный, упитанный, похожий на преуспевающего финансиста, за ним по пятам следовал содомит и на ходу терся членом о ягодицы толстяка.
– Прекрасные задницы, просто прелесть – эти задницы, – забормотал вошедший, бросаясь к предметам своего вожделения. – Ах, милые дамы, какие чудные вещи вы проделали только что… – С этими словами он принялся разминать в руках свой орган, стараясь привести его в нужное состояние. – Как красиво вы разделали этих детей; я тоже обожаю такие развлечения. Теперь давайте сделаем то же самое все вместе.
Распутник уложил меня на кровать и без всякой подготовки вставил мне в задний проход свой еще не совсем отвердевший орган, впившись губами в ягодицы Клервиль; через некоторое время, которое он провел в неуклюжей возне, сопровождавшейся громким сопением и невнятными ругательствами, толстяк пристроился к заду моей подруги; наслаждаясь с ней по примеру сластолюбивых жителей Гоморры, он любовался моей жопкой и страстно лобзал ее. В какой-то момент его лакей застонал и затрясся от оргазма, и распутник, видимо, сочтя невозможным продолжать натиск без поддержки мощного члена в своих потрохах, прекратил свое занятие, вооружился связкой розог, попросил помощника держать нас и принялся за флагелдяцию. При этом он расположил нас весьма необычным образом; лакей, высокий и сильный мужчина, зажал наши головы у себя под мышками, предоставив в распоряжение хозяина свой великолепный орган и две прекрасные задницы, на них-то и обрушился основной удар, который они выдержали с честью несмотря на невыносимую боль, ибо толстяк старался изо всех сил; пытка была столь же продолжительной, сколько кровавой, палач сменил шесть связок гибких прутьев, и наши бедра были в состоянии не менее жалком, чем наши бедные ягодицы. Во время коротких перерывов он усердно сосал член своего наперсника, и когда тот обрел достаточную твердость, заставил лакея прочистить наши задницы своим превосходным инструментом, и мы, после таких мучительных истязаний, наконец в полной мере оценили живительное воздействие этого благородного бальзама. Пока вассал по очереди содомировал нас, господин Мондор – мы узнали имя финансиста много позже – трудился над лакейским задом, неторопливо погружая туда и вытаскивая обратно свой отвердевший член. Скоро страсть его достигла предела, и чтобы добавить ветра в ее паруса, он громко потребовал жертву. Ему тотчас доставили одиннадцатилетнего мальчика. Мондор с ходу овладел ребенком, а слуга то же самое сделал с хозяином. Потом злодей попросил нас распороть мальчику грудь и вытащить оттуда сердце; он схватил его и начал натирать им свое лицо; минуту спустя, залитый с головы до ног кровью, испуская вопли, напоминавшие ослиный рев, старый распутник сбросил свое семя в бездыханное детское тело. Как только он кончил, вышел из комнаты, не сказав никому ни слова. Вот вам наглядный пример того, как разрушительно действует распутство на робкие души. Это всегда происходит именно так: угрызения совести и стыд накатывают волной в тот самый момент, когда изливается сперма, потому что такие люди, неспособные усвоить твердые принципы, полагают, будто в их поведении, если оно хоть в чем-то отличается от общепринятых норм, есть нечто постыдное и дурное.
– Кто этот странный субъект? – с удивлением спросили мы у мадам Дюран.
– Чрезвычайно богатый человек, – ответила она. – Но я не могу назвать вам его имя, ведь и вам бы не понравилось, если бы я направо и налево рассказывала о вас.
– Его развлечения не идут дальше того, что мы увидели нынче?
– Обычно он сам совершает убийство, однако сегодня, очевидно, был не в форме и попросил вашей помощи. Я вижу, вы удивлены его странным поведением? Ну что ж, вы не ошиблись: он действительно отличается стыдливостью и щепетильностью в подобных делах. Кроме того, он очень набожный человек и после таких жутких утех непременно бежит молиться Богу.
– Бедняга, он воистину достоин жалости. Если человек не в состоянии сокрушить вульгарные предрассудки, ему лучше вообще не ступать на наш путь, ибо тот, кто, избрав его, не пойдет по этой дороге твердым, уверенным шагом, обречен на многие неприятности в жизни.
После этого мы облачились в одежду, забрали свои покупки, еще раз поблагодарили и щедро вознаградили гостеприимную хозяйку и возвратились в карету с решительным намерением регулярно посещать Дюран и как можно лучше и плодотворнее употребить снадобья, купленные у нее.
– Я собираюсь отравить первого, кто встретится на моем пути, – мечтательно сказала Клервиль, – причем без всякого повода, просто ради того, чтобы совершить то, что уже сейчас возбуждает меня безмерно и вытесняет из моего сердца все остальные соблазны.
А у меня вдруг возникло острое желание познакомить с Дюран Бельмора: мне показалось, что они созданы друг для друга, и я всю дорогу представляла своего любовника в объятиях этого исчадия ада. При первой же встрече я упомянула ее имя; он был с ней не знаком, но согласился навестить ее вместе со мной. Рассыпавшись в извинениях за то, что я столь непростительно игнорировала ее – дело в том, что прошло довольно много времени после того памятного посещения ее дома, так как у меня не нашлось ни одной свободной минуты, – я представила ей графа, и она очень благосклонно встретила его. Восхищенный всем увиденным, он сделал многочисленные покупки и, конечно же, воспылал вожделением к обольстительной хозяйке. Я не обманулась в своих надеждах, и моему взору предстала удивительно сладострастная сцена – первым делом Бельмор совершил с колдуньей акт содомии, затем спросил, не сможет ли она удовлетворить самое горячее его желание. Я дала ей необходимые пояснения, были доставлены жертвы, и Бельмор без промедления, с моей помощью, насладился вдосталь.
– Сударь, – обратилась к нему растроганная хозяйка, – позвольте выразить вам свое восхищение, потому что ваша страсть покорила меня. Если вы еще раз навестите мой дом, скажем, послезавтра, я покажу вам спектакль примерно в том же духе, только в тысячу раз более впечатляющий.
Мы прибыли в назначенный день, но никто не открыл нам дверь. Окна были плотно прикрыты ставнями^ дом казался совершенно безлюдным, и мы уехали ни с чем. Несмотря на долгие и усердные поиски и запросы, которые я предприняла, мне так и не пришлось узнать, что сталось с этой необыкновенной женщиной.
В последующие два года моей жизни не произошло ничего, заслуживающего внимания. Я по-прежнему жила на широкую ногу, мои жестокие утехи множились с каждым днем и, в конечном счете, довели меня до того, что я утратила всякий вкус к, обычным удовольствиям, которые в изобилии предлагает нам Природа; я дошла до такой стадии, что если развлечения не сулили мне ничего из ряда вон выходящего или, на худой конец, просто преступного, я даже не давала себе труда притвориться, будто они меня заинтересовали. Очевидно, так случается, когда мы достигаем состояния полнейшего безразличия, из которого может нас вырвать только добродетельная мысль или столь же добродетельный поступок. Это можно объяснить тем, что душа наша истощена настолько, что самый слабый голос добродетели может перебороть наше оцепенение, или же тем, что, подстегиваемые вечной погоней за разнообразием и утомленные от злодейства, мы начинаем испытывать тоску по чему-то противоположному. Как бы то ни было, наступает момент, когда вновь появляются давно забытые предрассудки, и если подобное случается с человеком, который долго шел путем порока и свыкся с ним, на него могут внезапно обрушиться великие несчастья, ибо нет ничего страшнее, чем приползти назад в Сузу[115] потерпевшим поражение и опозоренным.
Мне как раз пошел двадцать второй год, когда Сен-Фон изложил мне очередной гнусный план. Он все еще тешил себя мыслью сократить народонаселение и теперь задумал уморить голодом две трети Франции и с этой целью скупить в невероятном количестве съестные припасы, главным образом зерно; в исполнении этого грандиозного замысла мне предстояло играть главную роль.
А я – да, друзья мои, я не стыжусь признаться в этом, – испорченная, как мне казалось, до мозга костей, содрогнулась, узнав его план. О, фатальный миг слабости, которую я себе позволила! Зачем я не подавила в себе этот мимолетный, совсем слабый импульс? Сен-Фон, проницательный Сен-Фон, сразу заметил его, повернулся ко мне спиной и молча вышел из комнаты.
Я смотрела ему вслед, хотя за ним уже закрылась дверь, и слышны были только его удаляющиеся шаги. Я подождала еще некоторое время, потом, поскольку уже наступила ночь, легла спать. Долго лежала я, не сомкнув глаз, а когда заснула, мне приснился страшный сон: я увидела неясную, жуткую в своей нереальности фигуру человека, который подносил пылающий факел к моему имуществу – моей мебели, моим картинам, коврам и дорогим безделушкам, к стенам моего роскошного жилища. Все разом вспыхнуло ярким пламенем, из которого внезапно возникло юное создание, простирающее ко мне руки… Оно отчаянно пыталось спасти меня и в следующий же миг погибло в огне. Я проснулась мокрая от пота, и в моем взбудораженном сознании всплыло то давнее предсказание гадалки: «Случится великое горе, когда в вашем сердце исчезнет зло». «О, небо! – беззвучно вскричала я. – Стоило лишь на краткий миг перестать быть порочной, и вот уже мне грозят неведомые беды». Мне стало ясно, что меня скоро поглотит бездна злоключений. Девушка, которую я видела во сне, была моя сестра, упорствующая в своих заблуждениях моя несчастная Жюстина, отвергнутая мною за то, что предпочла путь добродетели; ко мне взывала сама добродетель, и порок содрогнулся в моем сердце… Какое фатальное предсказание! И рядом нет никого, кто мог бы дать мне добрый совет, все доброжелатели исчезли в тот самый момент, когда были нужнее всего… Я все еще пребывала во власти этих мрачных мыслей, когда в спальню без стука вошел незнакомый человек таинственного вида, молча протянул мне письмо и неожиданно исчез. Я сразу узнала почерк Нуарсея.
– Отличная мысль, – одобрительно кивнула Дюран. – Мы будем кататься обнаженными по этой падали и испытаем неземное блаженство.
– Мне кажется, – заметила я, дрожа от вожделения, – ^ что эти отполированные кости могут послужить нам вместо мужских членов.
Клервиль, едва не задохнувшись от восторга, схватила массивную бедренную кость и вставила ее в свою вагину.
– Это хорошо, – сказала я, – но этого мало: мы должны сесть верхом на черепа таким образом, чтобы носовая кость упиралась нам в задний проход, вот посмотрите, как делаю я…
– Подвинься немного влево, – подсказала мне Дюран. —
Там как раз валяется голова, возможно, еще не остывшая, но во всяком случае свеженькая – это тот самый мальчик, которого мы с вами умертвили сегодня. Погодина минутку, Жюльетта, я нашла его руку, и она будет ласкать тебе клитор.
Что еще добавить, друзья мои? Исступление и сумасбродство овладели нами; мы, прямо на ходу, придумывали и совершали сотни поступков, еще более мерзких, жутких и похотливых, а перед нашими глазами на краю могилы расставалась с жизнью девочка, извивавшаяся в неописуемых конвульсиях; наконец они прекратились, тело жертвы содрогнулось в последний раз и соскользнуло в яму, и это стало толчком к бурному оргазму: я испытала его в объятиях двух обезумевших женщин, одна из которых облизывала мне соски, другая жадно глотала мою слюну, и они обе забрызгали меня своей спермой. После этого мы оделись и возобновили прогулку, умиротворенные, как троица блаженных, только что совершивших в высшей степени доброе, богоугодное дело. Обойдя весь сад, мы возвратились в дом, где хозяйка обратилась к нам с такими словами:
– Двое грудных детей, которых вы видите в люльке, служат мне рабочим материалом: я готовлю из него самые дорогие и сильные яды. Вы не желаете насладиться еще одним зрелищем?
– Охотно, – дружно ответили мы.
– Я так и думала, – сказала Дюран, – потому что чувствую в вас женщин с философским складом ума, которые видят в разрушении материи не более, чем простую химическую реакцию, и первостепенная важность научных результатов значит для вас намного больше, чем жизнь ничтожной твари. Итак, я начинаю.
Мадам Дюран вытащила детей из колыбели, одного за другим подвесила к потолку вниз головой за ноги, наподобие окороков, и жестоко выпорола их; когда из сведенных судорогой ротиков закапала розоватая пена, колдунья собрала ее в пузырек и продала нам за сто луидоров, еще раз подтвердив, что из всех приготовляемых ею ядов этот – самый сильный и опасный. Между тем дети, на которых Дюран больше не обращала никакого внимания, испустили дух прямо на крючьях. Кто из вас теперь усомнится в том, что для настоящего наслаждения требуется совершить хладнокровное преступление.
– Признаться, меня поразили секреты, которыми вы владеете, – сказала Клервиль, имея в виду все, что нам продемонстрировала любезная хозяйка.
– Вы многого еще не видели, милые дамы, – скромно отвечала Дюран. – Я держу в своих руках жизнь великого множества людей; я могу наслать чуму на всю страну, отравить реки и колодцы, распространить ужасные эпидемии, заразить воздух в близлежащих провинциях, навести порчу на дома, нивы, виноградники, послать жестокий мор на домашний скот, могу, превратить мясо скота в смертельную отраву, вызвать пожары в деревнях и сделать так, что неожиданно умрет человек, вдохнувший запах цветка или распечатавший полученное письмо, короче говоря, мне нет равных в искусстве злодейства.
– Но скажите, мадам, – спросила я, – как может человек, постигнувший все тайны Природы, допускать существование Бога? Когда сегодня мы спросили у вас, кто нас сношает, вы сказали, что это Бог.
На что Дюран ответила вопросом.
– Разве существует на свете сила, более могущественная, чем мужской член?
– Тогда все понятно. Ваш ответ вполне удовлетворил меня. Однако признайтесь нам, как на духу: вы верите в Бога?
– Милые мои, – начала колдунья, – чем больше мы изучаем Природу, тем больше вникаем в ее секреты; чем больше познаем ее мощь и силу, тем глубже убеждаемся в ненужности Бога: из всех мистификаций, придуманных людьми, идея этого пустого идола – самая отвратительная, самая нелепая, самая опасная и презренная; это привлекательная сказка, которая, в какой бы форме она ни существовала, представляет собой последнюю стадию человеческого безумия. Ведь предположить, что у Природы был творец, значит, совершенно недооценить ее возможности – только глухое невежество и потрясающее незнание всех последствий этой фундаментальной силы и перводвижителя всего сущего позволяет допустить наличие другой, более мощной силы, и только одни идиоты или негодяи признают Бога или верят в его существование. Чем же является этот придуманный Бог в представлении людей? Квинтэссенцией всех существ, всех свойств и всех сил, имманентной и невидимой глазу причиной всех естественных следствий. Постоянно сталкиваясь с непонятным поведением этого сказочного существа, наблюдая его то добрым, то злым, то ревнивым, то мстительным, люди все больше укреплялись во мнении, что оно имеет власть наказывать и вознаграждать. Но на самом деле их Бог – всего лишь Природа, а Природе чужда дискриминация, она не снисходит до того, чтобы судить свои творения, которые в ее глазах абсолютно равны и все равно безразличны для нее; коль скоро создание одного стоит ей не больше, чем создание другого, уничтожение вола для нее ничем не хуже, чем уничтожение человека.
– А каковы ваши взгляды на душу, мадам? – спросила Клервиль. – Дело в том, что ваша философия настолько близка нам, что мы хотели бы узнать все ваши принципы.
– Я – материалистка в своих взглядах на душу так же, как и во взглядах на Творца. Я очень внимательно прочитала все, написанное на эту тему философами, и пришла к глубокому убеждению, что душа человека, абсолютно похожая на душу всех животных, только по-иному организованная в силу особенности его органов, представляет собой не что иное, как частичку той эфирной жидкости, той бесконечно малой материи, источником которой служит солнечная энергия. Эта душа, которая, на мой взгляд, одинакова у всех живых существ, есть самый чистый огонь, какой существует во вселенной: он не обжигает, не пожирает самого себя, но, проникая в пустоты в наших нервах, оказывает на них такое бурное действие и приводит, живой организм в такое сильное волнение, что делает его способным на любое чувство или на любую комбинацию чувств. Это действие напоминает электричество, природа которого нам до сих пор мало известна, но которое является тождественным самому себе; в момент смерти человека или другого животного этот огонь гаснет и, как дождевая капля, упавшая в океан, теряется в огромной всеобъемлющей массе той же самой материи, которая существовала всегда и будет существовать вечно и пребывать в непрерывном движении; остальная часть тела гибнет, разлагается и переходит в другие формы, в которые проникают другие частички этого небесного огня и оживляют их. Исходя из этого, подумайте сами, как можно всерьез относиться к смешным и нелепым басням о рае и аде.
– Дорогая моя, – сказала Клервиль, – после всего, что вы так живо рассказали нам, после того, как мы показали вам, что наши принципы одинаковы, я прошу вас так же откровенно объяснить, кто же все-таки этот Бог, который с таким искусством выпорол нас и совокупился с нами. Если вы желаете открыть нам великие тайны Природы, зачем скрывать от нас ваши домашние секреты?
– Да потому что тайны Природы по праву принадлежат всем, – с достоинством отвечала Дюран, – между тем как секреты моего дома касаются только меня, следовательно, я вольна, открыть или не открыть – речь может идти лишь о моем желании, а я ни с кем не желаю обсуждать эту тему, и даже если вы предложите взамен сокровища всей Индии, вы уйдете отсюда с пустыми руками.
– Хорошо, пусть будет так, – вмешалась я, – не будем больше осаждать нашу любезную хозяйку вопросами, на которые она отвечать не намерена, но у меня есть и другие, которые она могла бы нам разъяснить. Ваш дом, несомненно, располагает большими возможностями для распутства, и мы желаем знать, что бы вы еще могли предложить нам в этом плане.
– Нет ни одной страсти, – ответила Дюран, – ни одной прихоти или фантазии, ни одного желания, как бы сумасбродны или невероятны они ни были, которые вы не смогли бы удовлетворить в этих– стенах. Единственное, что от вас требуется, – это предупредить меня за несколько часов до вашего прихода, и вы получите все, что только возможно получить в этом мире. Пусть желания ваши будут самыми необычными, самыми мерзкими и фантастическими, я торжественно обещаю, что предоставлю в ваше распоряжение все средства удовлетворить их. Но и это еще не все: если где-нибудь на земле, в самых удаленных ее уголках, живут мужчины или женщины, с чьими вкусами и привычками вы захотите познакомиться, я доставлю этих людей сюда, и вы, оставаясь невидимыми для них, сможете наблюдать их действия через прозрачную ширму. Этот дом целиком принадлежит мне, со всех четырех его сторон вы можете войти и выйти незаметно; его уединенное местоположение и высокая неприступная ограда вокруг него, мне кажется, служат достаточной гарантией надежности и безопасности ваших развлечений, поэтому вам остается только сказать мне свое желание, и вы получите любой предмет любой расы, любой нации, любого пола и возраста, с которым можно будет сделать все, что вам подскажет воображение. Я знаю, что вы щедры, а деньги в моем заведении делают все.
– Однако вряд ли вы в них нуждаетесь, мадам, ведь состояние ваше, должно быть, огромное.
– Да, – согласилась Дюран, – но у меня есть свои прихоти и свои слабости, а поскольку одна из них – расточительность, я далеко не так богата, как вы думаете… Да, милые гостьи, строжайшая секретность и неограниченные возможности – вот чем отличается этот дом; например, не далее, чем сегодня, вы лишили жизни пять или шесть человек, но даже если вы оставите за собой пять сотен трупов, вам нечего будет опасаться, поэтому продолжайте развлекаться и экспериментировать с мальчиками, девочками, со взрослыми или престарелыми людьми, даже с грудными детьми, только предупредите меня, а об остальном не беспокойтесь.
– Я хотела бы, – сказала Клервиль, – прочистить задний проход двум отрокам лет по пятнадцати посредством раскаленного докрасна металлического стержня, чтобы в это время вы, мадам, собственноручно истязали их и чтобы меня содомировали по очереди двое красавцев, которых вы заранее угостите ядом.
– Сто луидоров за каждую голову, – спокойно ответила Дюран, – и они в вашем распоряжении.
– А мне бы хотелось поиздеваться над двумя юными девушками, – с воодушевлением подхватила я, – ибо мне нравится поступать с представительницами нашего пола точно так же, как моя подруга любит тешиться с мужчинами. Я буду сношать их во влагалище тем же самым инструментом, а ваш сильф будет рвать их тело на куски тяжелой плетью, только надо хорошенько раскалить железные наконечники. Кроме того, в продолжение этой процедуры меня так же будут пороть.
– По пятьдесят золотых за девицу, – сказала колдунья.
Мы полезли в свои кошельки, и через десять минут наши желания осуществились. Я получила девочек неописуемой красоты, жестокость сильфа была выше всяких похвал, злосчастные жертвы погибли в моих объятиях ужаснейшей смертью, и мой экстаз, больше похожий на исступление, невозможно выразить словами. Сильф и оба трупа испарились, как по мановению волшебной палочки, а похоть наша так и осталась неутоленной. Клервиль, растрепанная, с дико блуждающим взором, с выступившей на губах пеной, напоминала разъяренную тигрицу, наверное, и я выглядела со стороны не менее ужасной. Видя нашу ненасытность, Дюран предложила нам продолжить оргию и пригласить зрителей.
– Дайте нам еще по одной жертве, – дружно отвечали мы, – и ваши зрители останутся довольны.
Для меня привели прелестную девочку – обнаженную, с завязанными за спиной руками, такой же предмет для жертвоприношения, только мужского пола, получила моя подруга; мы начали с того, что выпороли их крапивой, затем плетьми – девятихвостками. Не успели мы войти во вкус, как раздался стук в дверь. Дюран вышла из комнаты и тут же вернулась, объявив, что пришел один господин, который желает, чтобы мы продолжили истязания, повернувшись спиной к двери, так как он очень хочет полюбоваться нашими задницами.
– Передайте, что мы сделаем так, как ему хочется, – ответила Клервиль.
И мы вновь принялись за дело, которое закончилось тем, что жестокая блудница вскрыла грудную клетку своей жертвы, вырвала горячее трепещущее сердце и сунула его в свое влагалище.
– Ах, Жюльегга, – говорила она прерывающимся от восторга, голосом, – я всю жизнь мечтала совокупиться с живым сердцем мальчика.
Она легла на бездыханное тело, впилась губами в мертвый рот и откусила язык, не переставая сношать себя окровавленным куском человеческой плоти.
– А теперь, – пробормотала она, – давай совсем похороним его.
С этими словами она проткнула сердце, продела через него шнурок, крепко завязала его, и скользкая красная масса исчезла в самых глубинах ее утробы. В тот же миг из глотки Клервиль вырвался дикий торжествующий крик.
– Попробуй и ты, Жюльетта, попробуй! Я никогда не испытывала ничего подобного.
– Я знала одного человека, – сказала я, – у которого была такая же мания: он проделывал отверстие в вырванном сердце, вставлял туда свой член и таким образом испытывал неземное блаженство.
– Это также, должно быть, восхитительно, – кивнула Клервиль, – но с эстетической точки зрения не столь прекрасно, как то, что делаю я. Попробуй, мой ангел, ты должна сама испытать это.
Чужой пример всегда оказывает невероятное воздействие на мое воображение, которое не замедлило воспламениться. Я за несколько секунд, как заправский анатом, вскрыла грудь девочки и, раздвинув пошире свои нижние губки, попыталась вставить туда живое еще сердце, но проход мой был не столь широк, как у моей подруги, и несмотря на все усилия горячая плоть никак не входила в мою вагину.
– Разрежь его пополам, – подсказала Клервиль, видя мою бесплодную возню, – другого выхода нет.
Я последовала ее совету и, приняв те же меры предосторожности, то есть обвязав половинку сердца шнурком, чтобы легче было вытащить, погрузила ее глубоко в свое чрево. Дьяволица была права: этот кусок плоти превосходил любой живой член как по трепету, так и по упругости. Что же касается морального аспекта, друзья мои, более сладостного и более жуткого ощущения вообразить невозможно!.. Да, да! Идея Клервиль была великолепна – я давным-давно не испытывала такого бурного и затяжного оргазма. Проведя целый час в подобных мерзких утехах, мы снова позвали нашу хозяйку.
– Черт меня подери! – воскликнула она, увидев ужасные остатки нашей трапезы, разбросанные по комнате. – У меня просто не хватает слов.
– Да будет вам, дорогая, – произнесла Клервиль с победной улыбкой на губах, – мы в любое время дня и ночи готовы сотворить вещи, еще более ужасные. Признайтесь, что убийство – такая же обычная вещь для вас, как и для нас. Мы все трое страстно боготворим это занятие, и когда вы задумаете совершить такое жертвоприношение в своем доме, можете рассчитывать на нас.
– Милые мои, – обратилась к нам Дюран, – я хочу предложить вам еще кое-что.
– Давайте, мадам, не стесняйтесь.
– Вы не поможете мне заработать еще пятьдесят золотых монет?
– Разумеется, поможем.
– В таком случае прошу вас оказать внимание тому господину, что наблюдал за вами. Ваши развлечения едва не свели его с ума, и он горит желанием познакомиться с вами поближе.
– Очень хорошо, – сказала я, – однако мы так же хотели бы получить свою долю, ведь нет ничего приятнее на свете, чем тратить деньги, заработанные блудом. Потребуйте с него сотню луидоров, и нам двоим достанется по двадцати пяти.
– Я того же мнения, – добавила Клервиль. – А кстати, чем предполагает заняться этот субъект? Не собирается же он платить за обычное совокупление.
– Вы не будете разочарованы, потому что он исключительно распутен. Вместе с тем он понимает, что имеет дело с дамами определенного положения и будет обращаться с вами подобающим образом.
– Давайте его сюда, – заявила я, – только пусть заплатит заранее и ни о чем больше не беспокоится. В конце концов, мы шлюхи и готовы к любому обращению.
Дверь открылась, первым вошел маленький человек лет шестидесяти, румяный, упитанный, похожий на преуспевающего финансиста, за ним по пятам следовал содомит и на ходу терся членом о ягодицы толстяка.
– Прекрасные задницы, просто прелесть – эти задницы, – забормотал вошедший, бросаясь к предметам своего вожделения. – Ах, милые дамы, какие чудные вещи вы проделали только что… – С этими словами он принялся разминать в руках свой орган, стараясь привести его в нужное состояние. – Как красиво вы разделали этих детей; я тоже обожаю такие развлечения. Теперь давайте сделаем то же самое все вместе.
Распутник уложил меня на кровать и без всякой подготовки вставил мне в задний проход свой еще не совсем отвердевший орган, впившись губами в ягодицы Клервиль; через некоторое время, которое он провел в неуклюжей возне, сопровождавшейся громким сопением и невнятными ругательствами, толстяк пристроился к заду моей подруги; наслаждаясь с ней по примеру сластолюбивых жителей Гоморры, он любовался моей жопкой и страстно лобзал ее. В какой-то момент его лакей застонал и затрясся от оргазма, и распутник, видимо, сочтя невозможным продолжать натиск без поддержки мощного члена в своих потрохах, прекратил свое занятие, вооружился связкой розог, попросил помощника держать нас и принялся за флагелдяцию. При этом он расположил нас весьма необычным образом; лакей, высокий и сильный мужчина, зажал наши головы у себя под мышками, предоставив в распоряжение хозяина свой великолепный орган и две прекрасные задницы, на них-то и обрушился основной удар, который они выдержали с честью несмотря на невыносимую боль, ибо толстяк старался изо всех сил; пытка была столь же продолжительной, сколько кровавой, палач сменил шесть связок гибких прутьев, и наши бедра были в состоянии не менее жалком, чем наши бедные ягодицы. Во время коротких перерывов он усердно сосал член своего наперсника, и когда тот обрел достаточную твердость, заставил лакея прочистить наши задницы своим превосходным инструментом, и мы, после таких мучительных истязаний, наконец в полной мере оценили живительное воздействие этого благородного бальзама. Пока вассал по очереди содомировал нас, господин Мондор – мы узнали имя финансиста много позже – трудился над лакейским задом, неторопливо погружая туда и вытаскивая обратно свой отвердевший член. Скоро страсть его достигла предела, и чтобы добавить ветра в ее паруса, он громко потребовал жертву. Ему тотчас доставили одиннадцатилетнего мальчика. Мондор с ходу овладел ребенком, а слуга то же самое сделал с хозяином. Потом злодей попросил нас распороть мальчику грудь и вытащить оттуда сердце; он схватил его и начал натирать им свое лицо; минуту спустя, залитый с головы до ног кровью, испуская вопли, напоминавшие ослиный рев, старый распутник сбросил свое семя в бездыханное детское тело. Как только он кончил, вышел из комнаты, не сказав никому ни слова. Вот вам наглядный пример того, как разрушительно действует распутство на робкие души. Это всегда происходит именно так: угрызения совести и стыд накатывают волной в тот самый момент, когда изливается сперма, потому что такие люди, неспособные усвоить твердые принципы, полагают, будто в их поведении, если оно хоть в чем-то отличается от общепринятых норм, есть нечто постыдное и дурное.
– Кто этот странный субъект? – с удивлением спросили мы у мадам Дюран.
– Чрезвычайно богатый человек, – ответила она. – Но я не могу назвать вам его имя, ведь и вам бы не понравилось, если бы я направо и налево рассказывала о вас.
– Его развлечения не идут дальше того, что мы увидели нынче?
– Обычно он сам совершает убийство, однако сегодня, очевидно, был не в форме и попросил вашей помощи. Я вижу, вы удивлены его странным поведением? Ну что ж, вы не ошиблись: он действительно отличается стыдливостью и щепетильностью в подобных делах. Кроме того, он очень набожный человек и после таких жутких утех непременно бежит молиться Богу.
– Бедняга, он воистину достоин жалости. Если человек не в состоянии сокрушить вульгарные предрассудки, ему лучше вообще не ступать на наш путь, ибо тот, кто, избрав его, не пойдет по этой дороге твердым, уверенным шагом, обречен на многие неприятности в жизни.
После этого мы облачились в одежду, забрали свои покупки, еще раз поблагодарили и щедро вознаградили гостеприимную хозяйку и возвратились в карету с решительным намерением регулярно посещать Дюран и как можно лучше и плодотворнее употребить снадобья, купленные у нее.
– Я собираюсь отравить первого, кто встретится на моем пути, – мечтательно сказала Клервиль, – причем без всякого повода, просто ради того, чтобы совершить то, что уже сейчас возбуждает меня безмерно и вытесняет из моего сердца все остальные соблазны.
А у меня вдруг возникло острое желание познакомить с Дюран Бельмора: мне показалось, что они созданы друг для друга, и я всю дорогу представляла своего любовника в объятиях этого исчадия ада. При первой же встрече я упомянула ее имя; он был с ней не знаком, но согласился навестить ее вместе со мной. Рассыпавшись в извинениях за то, что я столь непростительно игнорировала ее – дело в том, что прошло довольно много времени после того памятного посещения ее дома, так как у меня не нашлось ни одной свободной минуты, – я представила ей графа, и она очень благосклонно встретила его. Восхищенный всем увиденным, он сделал многочисленные покупки и, конечно же, воспылал вожделением к обольстительной хозяйке. Я не обманулась в своих надеждах, и моему взору предстала удивительно сладострастная сцена – первым делом Бельмор совершил с колдуньей акт содомии, затем спросил, не сможет ли она удовлетворить самое горячее его желание. Я дала ей необходимые пояснения, были доставлены жертвы, и Бельмор без промедления, с моей помощью, насладился вдосталь.
– Сударь, – обратилась к нему растроганная хозяйка, – позвольте выразить вам свое восхищение, потому что ваша страсть покорила меня. Если вы еще раз навестите мой дом, скажем, послезавтра, я покажу вам спектакль примерно в том же духе, только в тысячу раз более впечатляющий.
Мы прибыли в назначенный день, но никто не открыл нам дверь. Окна были плотно прикрыты ставнями^ дом казался совершенно безлюдным, и мы уехали ни с чем. Несмотря на долгие и усердные поиски и запросы, которые я предприняла, мне так и не пришлось узнать, что сталось с этой необыкновенной женщиной.
В последующие два года моей жизни не произошло ничего, заслуживающего внимания. Я по-прежнему жила на широкую ногу, мои жестокие утехи множились с каждым днем и, в конечном счете, довели меня до того, что я утратила всякий вкус к, обычным удовольствиям, которые в изобилии предлагает нам Природа; я дошла до такой стадии, что если развлечения не сулили мне ничего из ряда вон выходящего или, на худой конец, просто преступного, я даже не давала себе труда притвориться, будто они меня заинтересовали. Очевидно, так случается, когда мы достигаем состояния полнейшего безразличия, из которого может нас вырвать только добродетельная мысль или столь же добродетельный поступок. Это можно объяснить тем, что душа наша истощена настолько, что самый слабый голос добродетели может перебороть наше оцепенение, или же тем, что, подстегиваемые вечной погоней за разнообразием и утомленные от злодейства, мы начинаем испытывать тоску по чему-то противоположному. Как бы то ни было, наступает момент, когда вновь появляются давно забытые предрассудки, и если подобное случается с человеком, который долго шел путем порока и свыкся с ним, на него могут внезапно обрушиться великие несчастья, ибо нет ничего страшнее, чем приползти назад в Сузу[115] потерпевшим поражение и опозоренным.
Мне как раз пошел двадцать второй год, когда Сен-Фон изложил мне очередной гнусный план. Он все еще тешил себя мыслью сократить народонаселение и теперь задумал уморить голодом две трети Франции и с этой целью скупить в невероятном количестве съестные припасы, главным образом зерно; в исполнении этого грандиозного замысла мне предстояло играть главную роль.
А я – да, друзья мои, я не стыжусь признаться в этом, – испорченная, как мне казалось, до мозга костей, содрогнулась, узнав его план. О, фатальный миг слабости, которую я себе позволила! Зачем я не подавила в себе этот мимолетный, совсем слабый импульс? Сен-Фон, проницательный Сен-Фон, сразу заметил его, повернулся ко мне спиной и молча вышел из комнаты.
Я смотрела ему вслед, хотя за ним уже закрылась дверь, и слышны были только его удаляющиеся шаги. Я подождала еще некоторое время, потом, поскольку уже наступила ночь, легла спать. Долго лежала я, не сомкнув глаз, а когда заснула, мне приснился страшный сон: я увидела неясную, жуткую в своей нереальности фигуру человека, который подносил пылающий факел к моему имуществу – моей мебели, моим картинам, коврам и дорогим безделушкам, к стенам моего роскошного жилища. Все разом вспыхнуло ярким пламенем, из которого внезапно возникло юное создание, простирающее ко мне руки… Оно отчаянно пыталось спасти меня и в следующий же миг погибло в огне. Я проснулась мокрая от пота, и в моем взбудораженном сознании всплыло то давнее предсказание гадалки: «Случится великое горе, когда в вашем сердце исчезнет зло». «О, небо! – беззвучно вскричала я. – Стоило лишь на краткий миг перестать быть порочной, и вот уже мне грозят неведомые беды». Мне стало ясно, что меня скоро поглотит бездна злоключений. Девушка, которую я видела во сне, была моя сестра, упорствующая в своих заблуждениях моя несчастная Жюстина, отвергнутая мною за то, что предпочла путь добродетели; ко мне взывала сама добродетель, и порок содрогнулся в моем сердце… Какое фатальное предсказание! И рядом нет никого, кто мог бы дать мне добрый совет, все доброжелатели исчезли в тот самый момент, когда были нужнее всего… Я все еще пребывала во власти этих мрачных мыслей, когда в спальню без стука вошел незнакомый человек таинственного вида, молча протянул мне письмо и неожиданно исчез. Я сразу узнала почерк Нуарсея.