Страница:
Затем Брессак рассказал Жюстине, как он перехватил депешу маркизы и как в нем зародились подозрения.
– Чего же ты достигла своим коварством, глупая девчонка? – продолжал Брессак. – Ты рисковала своей жизнью без надежды спасти госпожу: она умрет, умрет на твоих глазах, и ты последуешь за ней. А перед смертью ты убедишься, Жюстина, что путь добродетели не всегда самый лучший и что на «свете бывают обстоятельства, когда сообщничество злодейству предпочтительнее, чем донос.
После этих слов Брессак поспешил к своей матери.
– Ваша участь решена, мадам, – сказал ей монстр, – и надо ей покориться. Возможно, зная мои намерения и мою ненависть к вам, вы бы лучше сделали, если бы просто проглотили приготовленное зелье и тем самым избавились бы от жестокой смерти. Но вы сделали свой выбор, и время не ждет, сударыня.
– Варвар, в чем ты меня обвиняешь?
– Прочтите свое письмо.
– Но ведь ты покушался на мою жизнь, так разве не имела я права защищаться?
– Нет, ты самое бесполезное существо на земле, твоя жизнь принадлежит мне, а моя священна.
– О чудовище, тебя ослепляет страсть…
– Сократ без раздумий выпил яд, который ему дали, тебе был от моего имени предложен такой же выход, так почему же ты им не воспользовалась?
– О милый сынок, как ты можешь столь жестоко обращаться с той, которая носила тебя в своем чреве?
– С твоей стороны это была ничтожная услуга: ты обо мне не думала, когда совершалось зачатие, а результат поступка, принесшего удовольствие какому-то мерзкому влагалищу, ничего не стоит в моих глазах. Следуй за мной, шлюха, и не спорь больше.
Он схватил ее за волосы и повел в небольшой сад, усаженный кипарисами и окруженный высокими стенами; сад был похож на неприступное убежище, в котором, осененное могилами, царило жуткое молчание смерти. И там Жюстина, препровожденная Жасмином и Жозефом, стала ожидать, не в силах сдержать дрожь, участи, которая была ей уготована. Первое, что бросилось в глаза мадам де Брессак, была большая яма, очевидно готовая принять ее, и четыре чудовищного вида пса, исходивших пеной ярости, которых специально не кормили по такому случаю с того дня, когда был обнаружен заговор несчастных. Брессак сам оголил свою мать, и его грязные руки похотливо ощупали худосочные прелести этой добропорядочной женщины. Грудь, вскормившая его, мгновенно привела злодея в ярость, и он вцепился в нее скрюченными пальцами.
– Взять! – крикнул он одному из псов, указывая на сосок. Собака бросилась вперед, и из ее пасти, вкусившей белую и мягкую плоть, тотчас брызнула кровь.
– Сюда! – повторил Брессак, ущипнув материнскую промежность, после чего последовал новый укус.
– Они разорвут ее, надеюсь, они ее сожрут, – продолжал негодяй. – Давайте привяжем ее и полюбуемся спектаклем.
– Как! Ты не хочешь прочистить этот зад? – укоризненно заметил Жасмин. – Сунь туда свою колотушку, а я буду травить собаку, пока ты занимаешься содомией.
– Отличная мысль! – одобрил Брессак.
И не мешкая овладел матерью, в то время как Жасмин пощипывал ей ягодицы и поочередно предлагал их собаке, которая отхватывала от них окровавленные куски.
– Пусть пес откусит и груди, пока я сношаюсь, – сказал наперснику Брессак, – а Жозеф пусть займется моим задом и заодно потеребит Жюстину.
Какое это было зрелище! Вдали от людских взоров, ты один мог видеть его, о великий Боже! Но почему не раздался твой гром, почему не сверкнула твоя молния? Выходит, правду говорят о твоем безразличии к злодеяниям людей, если твой гнев был нем при виде этого ужаса!
– Довольно, иначе я кончу, – сказал сын-злодей после нескольких энергичных движений, – привяжем эту потаскуху к деревьям.
Он самолично сделал это, взяв веревку и обмотав ею тело матери и оставив руки ее свободными.
– Прекрасные ягодицы! – повторял Брессак, похлопывая по окровавленному заду несчастной женщины. – Великолепное тело! Отличный обед для моих псов! Ага, шлюха, собака помогла мне разоблачить тебя, и пусть собаки тебя покарают.
Суда по тому, как яростно он тискал бедра, грудь и остальные частя худого тела, казалось, что его смертоносные руки хотели потягаться в жестокости с острыми зубами его псов.
– Привяжи собак. Жасмин; ты, Жозеф, будешь сношать Жюстину в задницу, мы отдадим ее на съедение позже, потому что эта преданная служанка должна умереть той же смертью, что ее драгоценная госпожа, и пусть их навек соединит одна могила… Ты видишь, как она глубока: я специально велел выкопать такую.
Дрожащая Жюстина рыдала, молила о пощаде, и ответом ей было лишь презрение и взрывы хохота.
Наконец собаки окружили обреченную Брессак; натравленные Жасмином, они бросились одновременно на беззащитное тело бедной женщины и вцепились в него зубами. Напрасно она отгоняла их, напрасно множила усилия, пытаясь уклониться от жестоких клыков – все ее движения только сильнее злили собак, и кровь забрызгала всю траву вокруг. Брессак обрабатывал зад Жасмину, а Жозеф содомировал Жюстину. Крики бедной сиротки смешивались с воплями хозяйки; не привыкшая к подобному обращению, девочка вырывалась изо всех сил, и Жозеф с трудом удерживал ее. Жуткий дуэт стонов и криков ускорил экстаз молодого человека, который все это время ожесточенно работал своим членом, травил собак и подбадривал Жозефа. Мать его едва дышала, Жюстина потеряла сознание, и мощнейший оргазм увенчал злодейство самого изощренного злодея, какого когда-либо создавала природа.
– Теперь давайте уберем этих ободранных куриц, – сказал Брессак. – С одной пора кончать, а для другой придумаем что-нибудь еще.
Мадам де Брессак отнесли в ее апартаменты, – швырнули на кровать, и недостойнейший сын, увидев, что она еще жива, вложил в ладонь Жюстины рукоятку кинжала, сжал ее своей рукой и несмотря на отчаянное сопротивление обезумевшей от ужаса сироты, направил смертоносную сталь в сердце несчастной женщины, которая испустила дух, умоляя Господа простить ее сына.
– Видишь, какое преступление ты совершила, – сказал варвар Жюстине, которая вся была измазана кровью госпожи и вряд ли могла что-либо видеть в этот момент, так как лишилась чувств. – Можно ли вообразить более чудовищный поступок? Ты ответишь за это… непременно ответишь… тебя колесуют заживо… тебя сожгут на костре.
Он втолкнул ее в соседнюю комнату и запер, положив рядом с ее постелью окровавленный кинжал. Затем вышел из замка и изображая горе и обливаясь слезами, сообщил сторожам, что его мать убита и что он поймал преступницу. Одним словом, Брессак распорядился немедленно вызвать представителей правосудия.
Но на сей раз Господь Всеблагой и Всемогущий сжалился над невинностью. Мера ее страданий еще не была исполнена, и несчастной Жюстине было суждено достичь своего предназначения, пройдя через другие испытания. Брессак в спешке не запер дверь как следует; Жюстина воспользовалась тем, что вся челядь находилась во дворе замка, выскользнула из комнаты, пробралась в сад, где увидела приоткрытую калитку, и через несколько минут была в лесу.
Там, оставшись наедине со своим горем, Жюстина опустилась под дерево и огласила лес рыданиями; она прижималась к земле своим истерзанным телом и заливала траву слезами.
– О Господи! – взмолилась она. – Ты хотел этого; в твоих вечных заветах было записано, что невинный всегда будет жертвой виновного, так бери же меня, Господи, ибо я еще не испытала страданий, через которые ты прошел ради нас. Пусть мои несчастья, которые я терплю из любви к тебе, когда-нибудь сделают меня достойной вечного блаженства, обещанного существу слабому, если он и в горе не забывает о тебе и славит тебя в своих злоключениях!
Приближалась ночь, и Жюстина побоялась идти дальше, чтобы, избежав одной опасности, не попасть в другую. Она огляделась вокруг и заметила тот роковой куст, в котором скрывалась два года тому назад, будучи в столь же плачевном положении; она забралась в него и, терзаемая горем и тревогой, провела там самую ужасную ночь, какую только можно себе представить.
А когда начало рассветать, ее тревога, усилилась. Ведь она еще находилась во владениях Брессаков! Она вскочила, осознав это, и быстрым шагом пошла прочь; выйдя из леса и решив идти куда глаза глядят, она вошла в первое встретившееся селение: это был городок Сен-Марсель, удаленный от Парижа приблизительно на пять лье. У самой дороги стоял богатый дом. Какой-то прохожий на ее вопрос ответил, что это знаменитая школа, где получают блестящее образование дети обоего пола из самых разных мест, и где хозяин, большой знаток всех наук, главным образом медицины и хирургии, лично дает ученикам не только квалифицированные уроки, но также оказывает помощь, которую требует их телесное здоровье.
– Ступайте туда, – добавил прохожий, – если вы, насколько я понимаю, ищете приют: в этом доме всегда есть свободные места. Я уверен, что господин Роден, хозяин школы, с радостью поможет вам; это очень добропорядочный и честный человек, он пользуется в Сен-Марселе всеобщей любовью и уважением.
Жюстина, не раздумывая больше, постучала в дверь. А то, что она увидела и услышала, то, чем занималась в этом новом для себя доме, будет предметом следующей главы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
– Чего же ты достигла своим коварством, глупая девчонка? – продолжал Брессак. – Ты рисковала своей жизнью без надежды спасти госпожу: она умрет, умрет на твоих глазах, и ты последуешь за ней. А перед смертью ты убедишься, Жюстина, что путь добродетели не всегда самый лучший и что на «свете бывают обстоятельства, когда сообщничество злодейству предпочтительнее, чем донос.
После этих слов Брессак поспешил к своей матери.
– Ваша участь решена, мадам, – сказал ей монстр, – и надо ей покориться. Возможно, зная мои намерения и мою ненависть к вам, вы бы лучше сделали, если бы просто проглотили приготовленное зелье и тем самым избавились бы от жестокой смерти. Но вы сделали свой выбор, и время не ждет, сударыня.
– Варвар, в чем ты меня обвиняешь?
– Прочтите свое письмо.
– Но ведь ты покушался на мою жизнь, так разве не имела я права защищаться?
– Нет, ты самое бесполезное существо на земле, твоя жизнь принадлежит мне, а моя священна.
– О чудовище, тебя ослепляет страсть…
– Сократ без раздумий выпил яд, который ему дали, тебе был от моего имени предложен такой же выход, так почему же ты им не воспользовалась?
– О милый сынок, как ты можешь столь жестоко обращаться с той, которая носила тебя в своем чреве?
– С твоей стороны это была ничтожная услуга: ты обо мне не думала, когда совершалось зачатие, а результат поступка, принесшего удовольствие какому-то мерзкому влагалищу, ничего не стоит в моих глазах. Следуй за мной, шлюха, и не спорь больше.
Он схватил ее за волосы и повел в небольшой сад, усаженный кипарисами и окруженный высокими стенами; сад был похож на неприступное убежище, в котором, осененное могилами, царило жуткое молчание смерти. И там Жюстина, препровожденная Жасмином и Жозефом, стала ожидать, не в силах сдержать дрожь, участи, которая была ей уготована. Первое, что бросилось в глаза мадам де Брессак, была большая яма, очевидно готовая принять ее, и четыре чудовищного вида пса, исходивших пеной ярости, которых специально не кормили по такому случаю с того дня, когда был обнаружен заговор несчастных. Брессак сам оголил свою мать, и его грязные руки похотливо ощупали худосочные прелести этой добропорядочной женщины. Грудь, вскормившая его, мгновенно привела злодея в ярость, и он вцепился в нее скрюченными пальцами.
– Взять! – крикнул он одному из псов, указывая на сосок. Собака бросилась вперед, и из ее пасти, вкусившей белую и мягкую плоть, тотчас брызнула кровь.
– Сюда! – повторил Брессак, ущипнув материнскую промежность, после чего последовал новый укус.
– Они разорвут ее, надеюсь, они ее сожрут, – продолжал негодяй. – Давайте привяжем ее и полюбуемся спектаклем.
– Как! Ты не хочешь прочистить этот зад? – укоризненно заметил Жасмин. – Сунь туда свою колотушку, а я буду травить собаку, пока ты занимаешься содомией.
– Отличная мысль! – одобрил Брессак.
И не мешкая овладел матерью, в то время как Жасмин пощипывал ей ягодицы и поочередно предлагал их собаке, которая отхватывала от них окровавленные куски.
– Пусть пес откусит и груди, пока я сношаюсь, – сказал наперснику Брессак, – а Жозеф пусть займется моим задом и заодно потеребит Жюстину.
Какое это было зрелище! Вдали от людских взоров, ты один мог видеть его, о великий Боже! Но почему не раздался твой гром, почему не сверкнула твоя молния? Выходит, правду говорят о твоем безразличии к злодеяниям людей, если твой гнев был нем при виде этого ужаса!
– Довольно, иначе я кончу, – сказал сын-злодей после нескольких энергичных движений, – привяжем эту потаскуху к деревьям.
Он самолично сделал это, взяв веревку и обмотав ею тело матери и оставив руки ее свободными.
– Прекрасные ягодицы! – повторял Брессак, похлопывая по окровавленному заду несчастной женщины. – Великолепное тело! Отличный обед для моих псов! Ага, шлюха, собака помогла мне разоблачить тебя, и пусть собаки тебя покарают.
Суда по тому, как яростно он тискал бедра, грудь и остальные частя худого тела, казалось, что его смертоносные руки хотели потягаться в жестокости с острыми зубами его псов.
– Привяжи собак. Жасмин; ты, Жозеф, будешь сношать Жюстину в задницу, мы отдадим ее на съедение позже, потому что эта преданная служанка должна умереть той же смертью, что ее драгоценная госпожа, и пусть их навек соединит одна могила… Ты видишь, как она глубока: я специально велел выкопать такую.
Дрожащая Жюстина рыдала, молила о пощаде, и ответом ей было лишь презрение и взрывы хохота.
Наконец собаки окружили обреченную Брессак; натравленные Жасмином, они бросились одновременно на беззащитное тело бедной женщины и вцепились в него зубами. Напрасно она отгоняла их, напрасно множила усилия, пытаясь уклониться от жестоких клыков – все ее движения только сильнее злили собак, и кровь забрызгала всю траву вокруг. Брессак обрабатывал зад Жасмину, а Жозеф содомировал Жюстину. Крики бедной сиротки смешивались с воплями хозяйки; не привыкшая к подобному обращению, девочка вырывалась изо всех сил, и Жозеф с трудом удерживал ее. Жуткий дуэт стонов и криков ускорил экстаз молодого человека, который все это время ожесточенно работал своим членом, травил собак и подбадривал Жозефа. Мать его едва дышала, Жюстина потеряла сознание, и мощнейший оргазм увенчал злодейство самого изощренного злодея, какого когда-либо создавала природа.
– Теперь давайте уберем этих ободранных куриц, – сказал Брессак. – С одной пора кончать, а для другой придумаем что-нибудь еще.
Мадам де Брессак отнесли в ее апартаменты, – швырнули на кровать, и недостойнейший сын, увидев, что она еще жива, вложил в ладонь Жюстины рукоятку кинжала, сжал ее своей рукой и несмотря на отчаянное сопротивление обезумевшей от ужаса сироты, направил смертоносную сталь в сердце несчастной женщины, которая испустила дух, умоляя Господа простить ее сына.
– Видишь, какое преступление ты совершила, – сказал варвар Жюстине, которая вся была измазана кровью госпожи и вряд ли могла что-либо видеть в этот момент, так как лишилась чувств. – Можно ли вообразить более чудовищный поступок? Ты ответишь за это… непременно ответишь… тебя колесуют заживо… тебя сожгут на костре.
Он втолкнул ее в соседнюю комнату и запер, положив рядом с ее постелью окровавленный кинжал. Затем вышел из замка и изображая горе и обливаясь слезами, сообщил сторожам, что его мать убита и что он поймал преступницу. Одним словом, Брессак распорядился немедленно вызвать представителей правосудия.
Но на сей раз Господь Всеблагой и Всемогущий сжалился над невинностью. Мера ее страданий еще не была исполнена, и несчастной Жюстине было суждено достичь своего предназначения, пройдя через другие испытания. Брессак в спешке не запер дверь как следует; Жюстина воспользовалась тем, что вся челядь находилась во дворе замка, выскользнула из комнаты, пробралась в сад, где увидела приоткрытую калитку, и через несколько минут была в лесу.
Там, оставшись наедине со своим горем, Жюстина опустилась под дерево и огласила лес рыданиями; она прижималась к земле своим истерзанным телом и заливала траву слезами.
– О Господи! – взмолилась она. – Ты хотел этого; в твоих вечных заветах было записано, что невинный всегда будет жертвой виновного, так бери же меня, Господи, ибо я еще не испытала страданий, через которые ты прошел ради нас. Пусть мои несчастья, которые я терплю из любви к тебе, когда-нибудь сделают меня достойной вечного блаженства, обещанного существу слабому, если он и в горе не забывает о тебе и славит тебя в своих злоключениях!
Приближалась ночь, и Жюстина побоялась идти дальше, чтобы, избежав одной опасности, не попасть в другую. Она огляделась вокруг и заметила тот роковой куст, в котором скрывалась два года тому назад, будучи в столь же плачевном положении; она забралась в него и, терзаемая горем и тревогой, провела там самую ужасную ночь, какую только можно себе представить.
А когда начало рассветать, ее тревога, усилилась. Ведь она еще находилась во владениях Брессаков! Она вскочила, осознав это, и быстрым шагом пошла прочь; выйдя из леса и решив идти куда глаза глядят, она вошла в первое встретившееся селение: это был городок Сен-Марсель, удаленный от Парижа приблизительно на пять лье. У самой дороги стоял богатый дом. Какой-то прохожий на ее вопрос ответил, что это знаменитая школа, где получают блестящее образование дети обоего пола из самых разных мест, и где хозяин, большой знаток всех наук, главным образом медицины и хирургии, лично дает ученикам не только квалифицированные уроки, но также оказывает помощь, которую требует их телесное здоровье.
– Ступайте туда, – добавил прохожий, – если вы, насколько я понимаю, ищете приют: в этом доме всегда есть свободные места. Я уверен, что господин Роден, хозяин школы, с радостью поможет вам; это очень добропорядочный и честный человек, он пользуется в Сен-Марселе всеобщей любовью и уважением.
Жюстина, не раздумывая больше, постучала в дверь. А то, что она увидела и услышала, то, чем занималась в этом новом для себя доме, будет предметом следующей главы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Что представляет собой новое убежище для нашей несчастной героини. – Странное гостеприимство. – Ужасное приключение
Нашей героине было семнадцать лет, когда она представилась господину Родену, хозяину пансиона Сен-Марсель. С возрастом ее черты приобрели новое очарование, и вся она, несмотря на пережитые страдания, излучала аромат совершенства, который без преувеличения делал ее одной из самых красивых девушек, встречающихся на свете.
– Мадемуазель, – сказал с почтением Роден, увидев ее, – вы, конечно, говорите мне неправду, назвав себя служанкой: ни ваша стройная фигура, ни прекрасная кожа, ни ваши ясные глаза, ни великолепные волосы – все это, разумеется, не дает вам основания прислуживать другим. Природа настолько щедро вас одарила, что не могла сделать жертвой слепого провидения, и мне пристало скорее получать от вас распоряжения, нежели приказывать вам.
– О сударь, тем не менее фортуна жестоко обошлась со мной!
– Может быть, но это несправедливо, и мы исправим это, мадемуазель.
При этих словах Жюстина, обрадованная, поведала Родену все свои злоключения.
– Ах, как это ужасно! – посочувствовал ловкий мошенник. – этот господин де Брессак – настоящий зверь, давно известный своими дикими выходками, и вам очень повезло, что вы вырвались из его рук. Однако, прекрасная Жюстина, я повторяю еще раз, что вы не созданы для услужения: женщина, у ног которой должен лежать мир, которая может поработить его своим взором, должна быть гордой и свободной. Если мой дом вам подходит, тогда я предлагаю вам следующее: у меня есть дочь, которой недавно исполнилось четырнадцать, и она сочтет за счастье разделить ваше общество; столоваться вы будете с нами и будете разделять все трудности, связанные с воспитанием того слоя общества, который вся Франция доверила нашим заботам; вместе с нами вы будете трудиться над развитием талантов молодежи, как и мы, вы будете усовершенствовать ее нравы.
Могла ли найтись на свете роль, более подходящая нежному, сострадательному и чувствительному характеру нашей бедной сироты? Из глаз ее брызнули слезы радости, она сжала руку своего благодетеля и осыпала ее поцелуями благодарности. Но коварный Роден уклонился от таких горячих проявлений, по его мнению вовсе незаслуженных. Позвали Розали и познакомили ее с Жюстиной, и вскоре самая теплая дружба соединила эти очаровательные со– здания.
Прежде чем продолжать, расскажем о самых первых обязанностях, которые предстояло выполнять Жюстине. Кстати, ей страстно захотелось узнать, что произошло в замке Брессака после ее бегства, и она выбрала для этого молодую крестьянку, ловкую и сообразительную, которая обещала ей в самое ближайшее время собрать все нужные сведения. К сожалению, Жанетту – так звали эту девушку – заподозрили, подвергли допросу, после которого она во всем призналась, и единственное, чего она не выдала, так это было место, где находится человек, пославший ее.
– Хорошо, продолжайте хранить ваш секрет, – сказал ей Брессак, – но где бы ни находилась эта злодейка, передайте ей мое письмо и накажите, чтобы она ждала возмездия.
Испуганная Жанетта поспешно возвратилась и отдала Жюстине письмо следующего содержания:
«Преступница, посмевшая убить мою мать, набралась наглости послать шпионку на место своего преступления! Самое разумное для нее – хорошенько скрывать, где она прячется, и пусть она будет уверена в том, что ее ждет суровая расплата, если ее обнаружат. Пусть она остережется повторить такую попытку, иначе посланница будет арестована. Впрочем, хорошо, если она узнает, что дело об убийстве вовсе не закончено, и ордер на арест не отменен. Таким образом она находится под угрозой, и меч правосудия опустится на ее голову, если она того заслужит своим дальнейшим поведением. Пусть же она представит себе, насколько тяжким будет для нее второе обвинение».
Жюстина едва не лишилась чувств, прочитав это послание; она показала его Родену, и тот успокоил ее; потом невинная девушка решила расспросить Жанетту. Ловкая ее сообщница догадалась, покинув замок, отправиться в Париж, так как боялась слежки, провела там ночь, и вышла оттуда на рассвете. А в замке была большая суматоха: приехали родственники, побывали там и представители правосудия, и сын, разыгрывая безутешное горе, обвинил в убийстве Жюстину. Несколько краж, случившихся раньше, в которых Брессак также обвинял несчастную Жюстину, сделали убедительными второе обвинение, и граф мог быть уверен в своей безнаказанности.
Жасмин и Жозеф дали свои показания, им поверили, а Жюстине оставалось дрожать от страха и ужаса. Между прочим, благодаря новому наследству Брессак сделался обладателем несметных богатств. Сундуки с золотом, ценные бумаги, недвижимость, драгоценности дали этому молодому человеку, не считая доходов, более миллиона наличными. Жанетта сказала, что под маской притворного траура он с трудом скрывал свою радость; родственники, оплакивая жертву гнусного преступления, поклялись отомстить за нее. Правда, кого-то смутили многочисленные следы укусов, но Брессак заявил, что по неосторожности рядом с трупом была на целых двадцать четыре часа оставлена злая собака, пока дожидались вызванных из Парижа священников, и эта ловкая ложь рассеяла все подозрения.
– Вот так, – опечалилась Жюстина, – снова небо возлагает на меня тяжкий крест! По какому-то немыслимому капризу судьбы меня будут подозревать, обвинять и, возможно, даже накажут за преступление, сама мысль о котором приводит меня в ужас; а тот, кто заставил меня его совершить, кто направлял мою руку, единственный виновник самого чудовищного убийства, какое когда-либо случалось на свете, – этот злодей счастлив, богат, осыпан милостями фортуны; у меня же не осталось ни единого уголка на земле, где я могла бы вздохнуть спокойно. О Всемогущий, – продолжала она сквозь слезы, – я покоряюсь твоим замыслам в отношении меня: пусть свершится воля твоя, ибо я рождена только затем, чтобы исполнить ее…
Пока невинная Жюстина предается тяжким размышлениям о человеческой злобе, особенно о поведении отъявленных распутников, способных бросить в жертву все, что угодно, лишь бы с большей приятностию излить свое семя, мы вкратце объясним читателю личность человека, к которому она попала, и причины оказанного ей теплого приема.
Хозяин пансиона Роден был мужчина тридцати шести лет, темноволосый, с густыми бровями, пронзительным взглядом и суровым видом, плотного телосложения, высокого роста, излучающий силу и здоровье и в то же время предрасположенный к распутству. Хирургией он занимался только ради развлечения, а свое заведение держал для удовлетворения похоти и помимо того, что давала ему профессия, Роден имел около двадцати тысяч франков годовой ренты. У него была сестра, прекрасная как ангел, о которой мы расскажем позже и которая заменяла ему, во всех отношениях, верную супругу, скончавшуюся лет десять назад.
Эта безнравственная женщина одаривала своей благосклонностью очень симпатичную гувернантку и Розали, дочь хозяина. Попытаемся, насколько это в наших силах, нарисовать портрет этих героинь.
Селестина, сестра Родена, тридцати лет от роду, была крупной, но стройной и превосходно сложенной дамой; у нее были невероятно выразительные глаза и самые похотливые черты лица, какие можно было иметь; как и брат, она была смуглая, богатая растительностью, отличалась очень развитым клитором и седалищем, напоминавшем мужское, грудей у нее почти не было, зато имелся необузданный темперамент в сочетании со злобным и развратным умом; она обладала всеми земными вкусами, главным образом особой расположенностью к женщинам, и еще предпочитала, что не совсем типично для женщины, отдаваться мужчинам исключительно способом, который рекомендуют глупцы и который природа сделала самым восхитительным из всех разновидностей любви[24].
Мартой звали гувернантку; ей было девятнадцать лет, у нее было свежее роскошное тело, красивые голубые глаза, лебединая шея и такая же грудь, совершенной формы фигура и прекраснейший на свете зад.
Что касается Розали, можно без преувеличения сказать, что это была одна из тех небесных дев, каких природа очень редко являет взору смертных: едва достигнув четырнадцатилетнего возраста, Розали сочетала в себе все прелести, способные вызвать восхищение: фигуру нимфы, глаза, излучавшие живое и чистое любопытство, томные и возбуждающие черты лица, восхитительнейший рот, густые каштановые волосы, ниспадавшие до пояса, ослепительно белую кожу… изысканной формы грудь, уже отмеченную печатью расцвета, и нежнейшие ягодицы… О счастливые ценители этой сводящей с ума части тела! Нет среди вас ни одного, кто не пришел бы в восторг при виде этих потрясающих полушарий, ни одного, кто не сделал бы их предметом своего обожания, разве что Жюстина могла соперничать с ней в этом отношении.
Господин Роден, как уже было сказано, содержал пансион для детей обоего пола. Он завел его при жизни своей жены, и с тех пор, как хозяйку дома заменила его сестра, в нем ничего не изменилось. У Родена было много учеников из самого избранного общества: пансион постоянно насчитывал две сотни учеников – половина девочек, половина мальчиков, – и всем им было не меньше двенадцати лет, а в семнадцатилетнем возрасте их выпускали. Трудно было найти детей более красивых, чем ученики Родена. Когда к нему приводили кандидата с физическими недостатками или непривлекательной внешности, он тотчас отправлял его обратно под разными предлогами: таким образом число пансионеров было либо не полным, либо все они были очаровательны.
Роден сам давал уроки своим подопечным мальчикам; он преподавал им почти все науки и искусства, Селестина, его сестра, занималась девочками; не было ни одного стороннего учителя, поэтому все маленькие сладострастные секреты дома, все тайные его пороки оставались внутри.
Как только Жюстина разобралась в новой обстановке, ее проницательный ум не мог не предаться определенным размышлениям, а близкая дружба с Розали, навязанная ей, скоро дала пищу для новых мыслей. Поначалу очаровательная дочь Родена только улыбалась в ответ на расспросы Жюстины, такая реакция усилила беспокойство нашей юной искательницы счастья, и она еще настойчивее подступила к Розали, требуя объяснений.
– Послушай, – сказала ей наконец маленькая прелестница со всем добросердечием своего возраста и со всей наивностью своего приятного характера, – послушай, Жюстина, я все тебе расскажу; я вижу, что ты неспособна выдать секреты, которые узнаешь от меня и я больше не хочу ничего от тебя скрывать. Конечно, милая подружка, мой отец, как ты понимаешь сама, мог прекрасно обойтись без своей нынешней профессии, и существуют две причины, почему он ею занимается. Он практикует хирургию, потому что это ему нравится, из единственного удовольствия делать в ней новые открытия, а их у него такое множество, и он написал на эту тему столько ученых трудов, что слывет самым опытным и умелым хирургом во всей Франции. Он несколько лет работал в Париже, вышел в отставку и удалился в деревню по своей воле; местного хирурга зовут Ромбо. и отец взял его под свое покровительство и привлек к своим опытам. Ты хочешь знать, что заставляет его содержать пансион? Либертинаж, дорогая моя, только либертинаж: эта страсть доведена у него до предела. Мой отец и моя тетушка – оба великие распутники – находят в своих учениках послушные предметы сладострастия и постоянно пользуются ими. Их вкусы одинаковы так же, как их наклонности; они очень привязаны друг к другу и нет здесь ни одной девочки, которую Роден не заставлял бы ублажать сестру, и ни одного мальчика, которого сестра не передавала бы на потеху брату.
– И эти мерзкие дела, – заметила Жюстина, – разумеется, не исключают самого грязного инцеста?
– Еще бы! – ответила Розали.
– О Господи, ты меня пугаешь…
– Ты все увидишь сама, мой ангел, – снова заговорила любезная дочь Родена. – Да, увидишь сама, своими глазами. А теперь пойдем со мной, сегодня у нас пятница, в этот день отец наказывает провинившихся: это и есть источник удовольствий Родена: он наслаждается, когда мучает учеников. Иди за мной, и ты увидишь, как это происходит. Из моей туалетной комнаты хорошо все видно, мы тихонько проберемся туда, только не вздумай проболтаться о том, что я тебе рассказала и что ты увидишь.
Жюстине было необходимо познакомиться с нравами нашего нового персонажа, предоставившего ей кров, она не хотела упускать ни одной возможности увидеть его без прикрас, поэтому сразу последовала за Розали, которая подвела ее к стене, – где сквозь неплотно пригнанные доски можно было видеть и слышать все, что творится и говорится в соседней комнате.
Мадемуазель Роден и ее брат были уже там. Мы с точностью передадим все слова, сказанные ими с того момента, как Жюстина прильнула к наблюдательной щели, впрочем, они пришли незадолго до нашей героини, поэтому сказано пока было немного.
– Кого ты собираешься выпороть, братец? – поинтересовалась распутница.
– Я хотел бы заняться Жюстиной.
– Той красивой девицей, которая так вскружила тебе голову?
– Ты ее знаешь, сестренка; нынче ночью я два раза совокуплялся с тобой и оба раза кончал с мыслью о ней… По-моему, у нее прелестная жопка, ты не представляешь, как мне хочется ее увидеть!
– Мне кажется, это совсем не трудно.
– Труднее, чем ты думаешь… Здесь дело в добродетельности, в религии, в предрассудках – вот чудовища, которых нам предстоит победить. Если я не возьму эту цитадель штурмом, я никогда не буду ее хозяином.
– Черт меня побери, но если ты хочешь ее изнасиловать, я обещаю тебе помочь, и будь уверен, что мы справимся с этим делом либо хитростью, либо силой. Словом, эта сучка никуда от нас не денется.
– А тебя она не вдохновляет, сестрица?
– Она очаровательна, но мне сдается, что ей недостает темперамента, и я допускаю, что с ее фигурой она скорее возбудит мужчину, чем женщину.
– Ты права, однако меня она очень волнует… да, волнует безумно.
При этом Роден приподнял юбки сестры и несколько раз довольно чувствительно похлопал ее по ягодицам.
– Поласкай меня, Селестина, вдохни в меня силы. И наш герой, устроившись в кресле, вложил свой детородный орган в руки сестры, которая несколькими умелыми движениями наполнила его энергией. В это время, придерживая поднятые до пояса юбки Селестины, не сводил блестящих глаз с ее ягодиц: он их поглаживал, раздвигал в стороны, и поцелуи, которыми он их награждал, красноречиво свидетельствовали о том, как сильно действует этот трон любви на его чувства.
– Возьми розги, – сказал Роден, приподнимаясь, – и обработай мне зад: нет на свете другой процедуры, которая меня возбуждала бы до такой степени. Я сам займусь этим сегодня, мое воображение уже настолько распалилось, что я вряд ли выдержу.
Селестина открыла шкаф и извлекла оттуда несколько связок прутьев, разложила их на комоде и, выбрав самую лучшую, принялась осыпать– хлесткими ударами своего братца, который возбуждал себя руками, корчился от удовольствия и восклицал сдавленным голосом:
– Ах, Жюстина, если бы ты была здесь!.. Но я все равно возьму тебя, Жюстина, ты побываешь в моих руках, чтобы не думала, будто я оказал тебе гостеприимство просто так… я жажду увидеть твою жопку и я ее увижу… я выпорю ее, о, как сладко я ее выпорю, твою чудную жопку, Жюстина! Ты еще не знаешь, что значат мои желания, когда их порождает разврат!
В этот момент Селестина, отложив розги, оперлась руками в подлокотники кресла и, приподняв свои ягодицы, бросила брату вызов, но Роден, вознамерившись не расходовать свои силы, а беречь их, довольствовался несколькими шлепками, двумя или тремя укусами и попросил сестру пойти за детьми, которых он предназначал для сладострастной экзекуции. Воспользовавшись этой паузой, Жюстина прильнула к своей подруге и прошептала:
– Мадемуазель, – сказал с почтением Роден, увидев ее, – вы, конечно, говорите мне неправду, назвав себя служанкой: ни ваша стройная фигура, ни прекрасная кожа, ни ваши ясные глаза, ни великолепные волосы – все это, разумеется, не дает вам основания прислуживать другим. Природа настолько щедро вас одарила, что не могла сделать жертвой слепого провидения, и мне пристало скорее получать от вас распоряжения, нежели приказывать вам.
– О сударь, тем не менее фортуна жестоко обошлась со мной!
– Может быть, но это несправедливо, и мы исправим это, мадемуазель.
При этих словах Жюстина, обрадованная, поведала Родену все свои злоключения.
– Ах, как это ужасно! – посочувствовал ловкий мошенник. – этот господин де Брессак – настоящий зверь, давно известный своими дикими выходками, и вам очень повезло, что вы вырвались из его рук. Однако, прекрасная Жюстина, я повторяю еще раз, что вы не созданы для услужения: женщина, у ног которой должен лежать мир, которая может поработить его своим взором, должна быть гордой и свободной. Если мой дом вам подходит, тогда я предлагаю вам следующее: у меня есть дочь, которой недавно исполнилось четырнадцать, и она сочтет за счастье разделить ваше общество; столоваться вы будете с нами и будете разделять все трудности, связанные с воспитанием того слоя общества, который вся Франция доверила нашим заботам; вместе с нами вы будете трудиться над развитием талантов молодежи, как и мы, вы будете усовершенствовать ее нравы.
Могла ли найтись на свете роль, более подходящая нежному, сострадательному и чувствительному характеру нашей бедной сироты? Из глаз ее брызнули слезы радости, она сжала руку своего благодетеля и осыпала ее поцелуями благодарности. Но коварный Роден уклонился от таких горячих проявлений, по его мнению вовсе незаслуженных. Позвали Розали и познакомили ее с Жюстиной, и вскоре самая теплая дружба соединила эти очаровательные со– здания.
Прежде чем продолжать, расскажем о самых первых обязанностях, которые предстояло выполнять Жюстине. Кстати, ей страстно захотелось узнать, что произошло в замке Брессака после ее бегства, и она выбрала для этого молодую крестьянку, ловкую и сообразительную, которая обещала ей в самое ближайшее время собрать все нужные сведения. К сожалению, Жанетту – так звали эту девушку – заподозрили, подвергли допросу, после которого она во всем призналась, и единственное, чего она не выдала, так это было место, где находится человек, пославший ее.
– Хорошо, продолжайте хранить ваш секрет, – сказал ей Брессак, – но где бы ни находилась эта злодейка, передайте ей мое письмо и накажите, чтобы она ждала возмездия.
Испуганная Жанетта поспешно возвратилась и отдала Жюстине письмо следующего содержания:
«Преступница, посмевшая убить мою мать, набралась наглости послать шпионку на место своего преступления! Самое разумное для нее – хорошенько скрывать, где она прячется, и пусть она будет уверена в том, что ее ждет суровая расплата, если ее обнаружат. Пусть она остережется повторить такую попытку, иначе посланница будет арестована. Впрочем, хорошо, если она узнает, что дело об убийстве вовсе не закончено, и ордер на арест не отменен. Таким образом она находится под угрозой, и меч правосудия опустится на ее голову, если она того заслужит своим дальнейшим поведением. Пусть же она представит себе, насколько тяжким будет для нее второе обвинение».
Жюстина едва не лишилась чувств, прочитав это послание; она показала его Родену, и тот успокоил ее; потом невинная девушка решила расспросить Жанетту. Ловкая ее сообщница догадалась, покинув замок, отправиться в Париж, так как боялась слежки, провела там ночь, и вышла оттуда на рассвете. А в замке была большая суматоха: приехали родственники, побывали там и представители правосудия, и сын, разыгрывая безутешное горе, обвинил в убийстве Жюстину. Несколько краж, случившихся раньше, в которых Брессак также обвинял несчастную Жюстину, сделали убедительными второе обвинение, и граф мог быть уверен в своей безнаказанности.
Жасмин и Жозеф дали свои показания, им поверили, а Жюстине оставалось дрожать от страха и ужаса. Между прочим, благодаря новому наследству Брессак сделался обладателем несметных богатств. Сундуки с золотом, ценные бумаги, недвижимость, драгоценности дали этому молодому человеку, не считая доходов, более миллиона наличными. Жанетта сказала, что под маской притворного траура он с трудом скрывал свою радость; родственники, оплакивая жертву гнусного преступления, поклялись отомстить за нее. Правда, кого-то смутили многочисленные следы укусов, но Брессак заявил, что по неосторожности рядом с трупом была на целых двадцать четыре часа оставлена злая собака, пока дожидались вызванных из Парижа священников, и эта ловкая ложь рассеяла все подозрения.
– Вот так, – опечалилась Жюстина, – снова небо возлагает на меня тяжкий крест! По какому-то немыслимому капризу судьбы меня будут подозревать, обвинять и, возможно, даже накажут за преступление, сама мысль о котором приводит меня в ужас; а тот, кто заставил меня его совершить, кто направлял мою руку, единственный виновник самого чудовищного убийства, какое когда-либо случалось на свете, – этот злодей счастлив, богат, осыпан милостями фортуны; у меня же не осталось ни единого уголка на земле, где я могла бы вздохнуть спокойно. О Всемогущий, – продолжала она сквозь слезы, – я покоряюсь твоим замыслам в отношении меня: пусть свершится воля твоя, ибо я рождена только затем, чтобы исполнить ее…
Пока невинная Жюстина предается тяжким размышлениям о человеческой злобе, особенно о поведении отъявленных распутников, способных бросить в жертву все, что угодно, лишь бы с большей приятностию излить свое семя, мы вкратце объясним читателю личность человека, к которому она попала, и причины оказанного ей теплого приема.
Хозяин пансиона Роден был мужчина тридцати шести лет, темноволосый, с густыми бровями, пронзительным взглядом и суровым видом, плотного телосложения, высокого роста, излучающий силу и здоровье и в то же время предрасположенный к распутству. Хирургией он занимался только ради развлечения, а свое заведение держал для удовлетворения похоти и помимо того, что давала ему профессия, Роден имел около двадцати тысяч франков годовой ренты. У него была сестра, прекрасная как ангел, о которой мы расскажем позже и которая заменяла ему, во всех отношениях, верную супругу, скончавшуюся лет десять назад.
Эта безнравственная женщина одаривала своей благосклонностью очень симпатичную гувернантку и Розали, дочь хозяина. Попытаемся, насколько это в наших силах, нарисовать портрет этих героинь.
Селестина, сестра Родена, тридцати лет от роду, была крупной, но стройной и превосходно сложенной дамой; у нее были невероятно выразительные глаза и самые похотливые черты лица, какие можно было иметь; как и брат, она была смуглая, богатая растительностью, отличалась очень развитым клитором и седалищем, напоминавшем мужское, грудей у нее почти не было, зато имелся необузданный темперамент в сочетании со злобным и развратным умом; она обладала всеми земными вкусами, главным образом особой расположенностью к женщинам, и еще предпочитала, что не совсем типично для женщины, отдаваться мужчинам исключительно способом, который рекомендуют глупцы и который природа сделала самым восхитительным из всех разновидностей любви[24].
Мартой звали гувернантку; ей было девятнадцать лет, у нее было свежее роскошное тело, красивые голубые глаза, лебединая шея и такая же грудь, совершенной формы фигура и прекраснейший на свете зад.
Что касается Розали, можно без преувеличения сказать, что это была одна из тех небесных дев, каких природа очень редко являет взору смертных: едва достигнув четырнадцатилетнего возраста, Розали сочетала в себе все прелести, способные вызвать восхищение: фигуру нимфы, глаза, излучавшие живое и чистое любопытство, томные и возбуждающие черты лица, восхитительнейший рот, густые каштановые волосы, ниспадавшие до пояса, ослепительно белую кожу… изысканной формы грудь, уже отмеченную печатью расцвета, и нежнейшие ягодицы… О счастливые ценители этой сводящей с ума части тела! Нет среди вас ни одного, кто не пришел бы в восторг при виде этих потрясающих полушарий, ни одного, кто не сделал бы их предметом своего обожания, разве что Жюстина могла соперничать с ней в этом отношении.
Господин Роден, как уже было сказано, содержал пансион для детей обоего пола. Он завел его при жизни своей жены, и с тех пор, как хозяйку дома заменила его сестра, в нем ничего не изменилось. У Родена было много учеников из самого избранного общества: пансион постоянно насчитывал две сотни учеников – половина девочек, половина мальчиков, – и всем им было не меньше двенадцати лет, а в семнадцатилетнем возрасте их выпускали. Трудно было найти детей более красивых, чем ученики Родена. Когда к нему приводили кандидата с физическими недостатками или непривлекательной внешности, он тотчас отправлял его обратно под разными предлогами: таким образом число пансионеров было либо не полным, либо все они были очаровательны.
Роден сам давал уроки своим подопечным мальчикам; он преподавал им почти все науки и искусства, Селестина, его сестра, занималась девочками; не было ни одного стороннего учителя, поэтому все маленькие сладострастные секреты дома, все тайные его пороки оставались внутри.
Как только Жюстина разобралась в новой обстановке, ее проницательный ум не мог не предаться определенным размышлениям, а близкая дружба с Розали, навязанная ей, скоро дала пищу для новых мыслей. Поначалу очаровательная дочь Родена только улыбалась в ответ на расспросы Жюстины, такая реакция усилила беспокойство нашей юной искательницы счастья, и она еще настойчивее подступила к Розали, требуя объяснений.
– Послушай, – сказала ей наконец маленькая прелестница со всем добросердечием своего возраста и со всей наивностью своего приятного характера, – послушай, Жюстина, я все тебе расскажу; я вижу, что ты неспособна выдать секреты, которые узнаешь от меня и я больше не хочу ничего от тебя скрывать. Конечно, милая подружка, мой отец, как ты понимаешь сама, мог прекрасно обойтись без своей нынешней профессии, и существуют две причины, почему он ею занимается. Он практикует хирургию, потому что это ему нравится, из единственного удовольствия делать в ней новые открытия, а их у него такое множество, и он написал на эту тему столько ученых трудов, что слывет самым опытным и умелым хирургом во всей Франции. Он несколько лет работал в Париже, вышел в отставку и удалился в деревню по своей воле; местного хирурга зовут Ромбо. и отец взял его под свое покровительство и привлек к своим опытам. Ты хочешь знать, что заставляет его содержать пансион? Либертинаж, дорогая моя, только либертинаж: эта страсть доведена у него до предела. Мой отец и моя тетушка – оба великие распутники – находят в своих учениках послушные предметы сладострастия и постоянно пользуются ими. Их вкусы одинаковы так же, как их наклонности; они очень привязаны друг к другу и нет здесь ни одной девочки, которую Роден не заставлял бы ублажать сестру, и ни одного мальчика, которого сестра не передавала бы на потеху брату.
– И эти мерзкие дела, – заметила Жюстина, – разумеется, не исключают самого грязного инцеста?
– Еще бы! – ответила Розали.
– О Господи, ты меня пугаешь…
– Ты все увидишь сама, мой ангел, – снова заговорила любезная дочь Родена. – Да, увидишь сама, своими глазами. А теперь пойдем со мной, сегодня у нас пятница, в этот день отец наказывает провинившихся: это и есть источник удовольствий Родена: он наслаждается, когда мучает учеников. Иди за мной, и ты увидишь, как это происходит. Из моей туалетной комнаты хорошо все видно, мы тихонько проберемся туда, только не вздумай проболтаться о том, что я тебе рассказала и что ты увидишь.
Жюстине было необходимо познакомиться с нравами нашего нового персонажа, предоставившего ей кров, она не хотела упускать ни одной возможности увидеть его без прикрас, поэтому сразу последовала за Розали, которая подвела ее к стене, – где сквозь неплотно пригнанные доски можно было видеть и слышать все, что творится и говорится в соседней комнате.
Мадемуазель Роден и ее брат были уже там. Мы с точностью передадим все слова, сказанные ими с того момента, как Жюстина прильнула к наблюдательной щели, впрочем, они пришли незадолго до нашей героини, поэтому сказано пока было немного.
– Кого ты собираешься выпороть, братец? – поинтересовалась распутница.
– Я хотел бы заняться Жюстиной.
– Той красивой девицей, которая так вскружила тебе голову?
– Ты ее знаешь, сестренка; нынче ночью я два раза совокуплялся с тобой и оба раза кончал с мыслью о ней… По-моему, у нее прелестная жопка, ты не представляешь, как мне хочется ее увидеть!
– Мне кажется, это совсем не трудно.
– Труднее, чем ты думаешь… Здесь дело в добродетельности, в религии, в предрассудках – вот чудовища, которых нам предстоит победить. Если я не возьму эту цитадель штурмом, я никогда не буду ее хозяином.
– Черт меня побери, но если ты хочешь ее изнасиловать, я обещаю тебе помочь, и будь уверен, что мы справимся с этим делом либо хитростью, либо силой. Словом, эта сучка никуда от нас не денется.
– А тебя она не вдохновляет, сестрица?
– Она очаровательна, но мне сдается, что ей недостает темперамента, и я допускаю, что с ее фигурой она скорее возбудит мужчину, чем женщину.
– Ты права, однако меня она очень волнует… да, волнует безумно.
При этом Роден приподнял юбки сестры и несколько раз довольно чувствительно похлопал ее по ягодицам.
– Поласкай меня, Селестина, вдохни в меня силы. И наш герой, устроившись в кресле, вложил свой детородный орган в руки сестры, которая несколькими умелыми движениями наполнила его энергией. В это время, придерживая поднятые до пояса юбки Селестины, не сводил блестящих глаз с ее ягодиц: он их поглаживал, раздвигал в стороны, и поцелуи, которыми он их награждал, красноречиво свидетельствовали о том, как сильно действует этот трон любви на его чувства.
– Возьми розги, – сказал Роден, приподнимаясь, – и обработай мне зад: нет на свете другой процедуры, которая меня возбуждала бы до такой степени. Я сам займусь этим сегодня, мое воображение уже настолько распалилось, что я вряд ли выдержу.
Селестина открыла шкаф и извлекла оттуда несколько связок прутьев, разложила их на комоде и, выбрав самую лучшую, принялась осыпать– хлесткими ударами своего братца, который возбуждал себя руками, корчился от удовольствия и восклицал сдавленным голосом:
– Ах, Жюстина, если бы ты была здесь!.. Но я все равно возьму тебя, Жюстина, ты побываешь в моих руках, чтобы не думала, будто я оказал тебе гостеприимство просто так… я жажду увидеть твою жопку и я ее увижу… я выпорю ее, о, как сладко я ее выпорю, твою чудную жопку, Жюстина! Ты еще не знаешь, что значат мои желания, когда их порождает разврат!
В этот момент Селестина, отложив розги, оперлась руками в подлокотники кресла и, приподняв свои ягодицы, бросила брату вызов, но Роден, вознамерившись не расходовать свои силы, а беречь их, довольствовался несколькими шлепками, двумя или тремя укусами и попросил сестру пойти за детьми, которых он предназначал для сладострастной экзекуции. Воспользовавшись этой паузой, Жюстина прильнула к своей подруге и прошептала: