«Куда я попала? – спрашивала себя Жюстина спустя две недели. – какую услугу оказал мне Брессак, приведя меня в этот дом? Чудовище! Он прекрасно знал, что увеличивает мои несчастья, иначе не стал бы делать этого. Вот так, раздираемая угрызениями совести оттого, что ей приходится жить в лоне порока, и отчаянием оттого, что она не может вырвать из него свою хозяйку, бедная девушка мучилась и напрягала весь свой ум, пытаясь найти какой-нибудь выход, и ничего не находила, чтобы избавить и себя и графиню от стольких злоключений и несчастий.
   – Ах, Жюстина, ты еще увидишь новых гостей в этом замке, – сказала ей однажды мадам де Жернанд, которая наконец поняла, что добрая служанка достойна ее доверия.
   – Кого же, мадам?
   – Господина де Верней, еще одного дядю Брессака, твоего мучителя, брата моего мужа; он приезжает сюда два раза в год вместе с женой, сыном и дочерью.
   – Тем лучше, мадам, – ответила простодушная Жюстина, – по крайней мере вас оставят в покое на это время.
   – В покое? Ах, милая девочка, да меня будут истязать в тысячу раз сильнее! Эти визиты приносят мне неисчислимые страдания, все мои беды возрастают многократно, и в это время нет на свете человека, который мучился бы более жестоко, чем я. – Послушай меня, Жюстина, я открою твоим глазам жуткие тайны, которые подвергнут тебя в дрожь.
   Господин де Верней, дорогая, более распутен, чем его брат, более необуздан, бесстыден и жесток; это сущий зверь, который не знает предела своим диким страстям и который, на мой взгляд, уничтожил бы весь мир, если бы счел это полезным для своих мерзких удовольствий. Ему сорок пять лет, как ты понимаешь, он младше брата, не так огромен, как он, но более злобен, силен и выглядит еще ужаснее… Это настоящий сатир, да, Жюстина, жестокий сатир во всех смыслах… Все, что ты видела гнусного, девочка, доведено в нем до гигантских размеров: как будто природа хотела компенсировать то, чего она не додала его брату; помимо всего, он ненасытен и может замучить до смерти десяток женщин. Его жена, которой тридцать два года, – одно из самых прекрасных созданий на свете; у нее длинные каштановые волосы, гибкая роскошная фигура, напоминающая Венеру, чистые и добрые глаза, исполненные неописуемой нежности, красивый рот, крепкое тело ослепительной белизны – одним словом, это образец совершенства. Но ей бы следовало иметь более сильный характер, чтобы выносить, как она делает уже восемнадцать лет, необычные и нечеловеческие прихоти своего отвратительного супруга, который истязает ее ежедневно.
   – О мадам, неужели есть на земле существо, более жестокое, чем господин де Жернанд?
   – Ты сама увидишь, Жюстина, пока же приготовься к этому ужасному сюрпризу. Дай мне закончить рассказ о людях, которые скоро прибудут. Виктору, сыну господина де Верней, семнадцать лет, он – копия своей матери; невозможно найти юношу, более красивого, деликатного и очаровательного, я знаю только одно существо, способное соперничать с ним в красоте… его сестру Сесилию, ей четырнадцать лет, можно с уверенностью сказать, что сами боги создали ее собственными руками, чтобы дать людям представление о своем могуществе: никогда не встречалось более стройной фигурки, более кроткого и одновременно выразительного личика, более красивых волос и зубов, короче говоря, не будь ее матери, Сесилия считалась бы самым прекрасным украшением нашего мира. Так вот, Жюстина, и эти женщина и двое ее прекрасных детей, рожденных ею от супруга, каждый день служат жертвами жестокой похоти этого монстра… Впрочем, наверное, меньше страдает Виктор, так как яд отцовского примера уж изъявил его душу.
   – О небо! Вы меня пугаете… Чтобы отец развращал своих детей… Но стоит ли удивляться таким ужасам мне, – продолжала Жюстина, – мне, которая видела их предостаточно!
   – Но эти должны превзойти все, что ты видела. Этот злодей не довольствуется простым кровосмешением, он позволяет себе чудовищные вещи…
   – Что же он делает?
   – Он выбирает очаровательнейших детей обоего пола из самых богатых и знатных семейств и бросает их в жертву своей похоти. Ему помогают в этом ловкость и деньги, и он настолько требователен в отношении возраста, что если предлагаемый ему предмет хотя бы на один месяц старше семи лет, он его тут же отвергает; ты сама понимаешь, Жюстина, что творит это чудовище с бедными детьми. Более половины расстаются с жизнью, и эти трагические последствия питают ненасытное сластолюбие злодея: я слышала, что он не может дойти до кульминации, не будучи уверенным в том, что его гигантские мужские принадлежности почти наверняка растопчут обреченную розу, которая разжигает его сладострастную ярость. Он в два раза богаче своего брата благодаря очень выгодному браку, который он заключил, путешествуя в дальних странах, и сомнительным делам, которые принесли ему кучу золота, поэтому может тратить на свои ужасные утехи неисчислимые средства. Для него ищут жертв во всех провинциях и тайком доставляют их в фамильный замок Верней, расположенный в десяти лье отсюда, где он живет много лет. Обыкновенно он привозит с собой некоторых из этих несчастных детей, и ты увидишь, Жюстина, существовал ли когда-нибудь более ужасный злодей.
   Наша сострадательная сирота, придя в ужас от всего услышанного, как и следовало ожидать, на следующий же день обратилась к маркизу де Брессаку.
   – Сударь, – встревоженно заговорила она, – я случайно узнала, что моей бедной госпоже грозит большая беда; вы в курсе предстоящего события и можете ли его предупредить?
   – Я знаю об этом, – спокойно ответил Брессак, – речь идет о моем дяде, таком же брате моей матери, как Жернанд, которого я не видел ни разу, но много наслышан о его любезности и уме.
   – О сударь, эти умные мужчины гораздо опаснее, чем остальные… Они красиво рассуждают о своих извращениях и предаются им без угрызений совести, с ними невозможно иметь дело… Вас соберется четверо злодеев в этом замке, четверо самых отъявленных злодеев, и я представляю, что здесь будет твориться.
   – Очень на это надеюсь, – подтвердил Брессак. – Нет ничего сладостнее, чем встретиться с друзьями, которые имеют столько общего с вами: можно поведать им свои мысли, свои желания, которые еще сильнее разгораются от того, что вы узнаете нового для себя, можно соперничать друг с другом в изощренности, вдохновлять друг друга, и результаты таких встреч восхитительны.
   – Они будут фатальными для моей бедной госпожи.
   – Подумай, Жюстина, что для тебя это ничтожество? Когда ты перестанешь быть игрушкой твоего глупого сердца? А если вдруг окажется, что моей тетке будет грозить серьезная опасность, уж не собираешься ли ты, как это было в случае с моей матерью, рисковать своей жизнью ради нее? Полноте, девочка, откажись по доброй воле от своего добролюбия, вернее от своей глупости, которая так часто тебя подводила! Будь эгоистичной и, следовательно, мудрой, заботься только о себе, прекрати умножать без конца свои горести, взваливая на свои плечи чужие беды. Что значит для тебя жизнь или смерть женщины, к которой тебя поставили в услужение? Что вас объединяет? Неужели ты настолько простодушна, что придумываешь всякие призрачные узы, которые всегда приводят тебя к несчастью? Погаси свою душу, Жюстина, бери пример с нас, постарайся обратить в удовольствие все, что тревожит твое сердце. Когда ты, подобно нам, достигнешь вершин стоицизма, ты почувствуешь, как из этой апатии рождаются тысячи неведомых наслаждений, бесконечно более восхитительных, нежели те, которые ты находила в своей чудовищно нелепой чувствительности. Неужели ты думаешь, что в детстве я не имел такого же сердца, как у тебя? Но я раздавил его порывы и в обретенной таким образом сладострастной твердости нашел источник множества новых удовольствий, ради которых стоило отказаться от прежних заблуждений.
   – Ах, сударь, я знаю, до чего доходят люди, заглушившие в себе голос совести.
   – Это-как раз то, что тебе нужно: только так можно познать истинное наслаждение, я сам стал счастливым человеком лишь тогда, когда научился хладнокровно творить любые злодеяния. Пока моя душа, пребывая в пеленках, понемногу прислушивалась к тому властному голосу, который ныне звучит во мне, я тоже страдал от ее неуместных движений, и ее часто волновали глупые угрызения. Но я боролся, я построил принципы из своих заблуждений и только после этого узнал счастье. Из своей души можно сделать все, что угодно: рычаги философии подвигают ее к нужному состоянию, и то, что внушало нам ужас в детстве, в зрелом возрасте становится объектом наивысших удовольствий.
   – Как, сударь! Вы хотите уверить меня, что никогда не раскаиваетесь в ужасном убийстве собственной матери, которое совершили на моих глазах?
   – Имей я десять матерей, я бы всех их уничтожил таким же образом. Нет, Жюстина, то преступление – еще не предел возможностей моей души: требуется много других, более выдающихся, чтобы вознести ее на должную высоту. А теперь насчет твоих опасений: не вздумай сообщить их Жернанду, его гранитное сердце глухо к порывам чувствительности, и ты можешь жестоко поплатиться. Когда приедет Верней, будь с ним умницей – нежной, предупредительной, покорной, – спрячь подальше твои глупые порывы. Я представлю ему тебя в выгодном свете, и, быть может, это знакомство будет тебе полезным.
   В этот момент к Брессаку вошли четверо юношей и положили конец беседе, которая была не по вкусу Жюстине, и девушка с облегчением вздохнула, когда ее прервали.
   – Останься, если хочешь, предложил Брессак, принимаясь целовать педерастов и стаскивать с них панталоны, – хотя ты и женщина, ты не мешаешь моим утехам и можешь даже принять в них участие…
   Но строгонравная Жюстина, которая никогда не участвовала в подобных мерзостях, если ее к тому не принуждали, удалилась, вздыхая и думая про себя: «Великий Боже, до чего может дойти человек, попавший в рабство своим страстям! Даже в нубийских лесах вряд ли есть звери, более жестокие». Она, опечаленная, возвратилась к хозяйке сообщить о ничтожных результатах переговоров, которые она считала своим непременным долгом предпринять, как вдруг одна из служанок пришла сказать, что ее требует к себе господин де Жернанд.
   – Жюстина, – начал мрачный владелец замка, – почему ты не предупредила меня, что в доме творится неладное?
   – Я вас не понимаю, сударь.
   – Ну, так я тебе объясню, – сказал Жернанд, не изменяя выражения на каменном лице. – Дело в том, что Доротея без ума от моей жены и только что просила позволения провести нынче же утром несколько часов в обществе графини. Я дал согласие, но хочу увидеть эту сцену. Ты спрячешь меня в кабинете, который находится за той стеной, возле которой стоит оттоманка графини, чтобы я мог через тайное окошко посмотреть, что будет творить с моей целомудренной супругой эта мерзкая лесбиянка.
   – Выходит, вы уже не раз пользовались таким способом?
   – Еще бы! Я делаю это каждый день: я прячусь там же, чтобы послушать, как жалуется на меня графиня, и получить от этого удовольствие.
   Наша героиня, которая на этот раз благоразумно решила не перечить, зашла с Жернандом в указанную комнату, а ничего не подозревавшая Доротея отправилась к мадам де Жернанд, которую очень удивил этот визит.
   Мадам д'Эстерваль, властная, высокомерная, не менее жестокая, чем ее супруг, и получившая полную свободу действий, как и следовало ожидать, не стала церемониться и разыгрывать из себя влюбленную. Ее сопровождала одна из старых служанок, имевшая задание заставить несчастную хозяйку дома сделать все, что потребует от нее эта современная Мессалина. О сопротивлении не могло быть и речи: измученная уже жертва могла противопоставить наглости только свои слезы и свои прелести. Невозможно представить себе ярость мадам д'Эстерваль, и трудно описать ее безумное поведение. Забыв совершенно о своей женской сущности, гордая лесбиянка без малейшего стыда вытворяла все, чему предаются сладострастные мужчины: это была уже не Сафо в объятиях Дамофилы – то был Нерон, истязающий Тигеллина. Все мужские извращения, все мужские страсти, все мыслимые пороки самого жестокого сладострастия мужчин сосредоточились в этом вместилище мерзости и развращенности; не осталось ничего, чего бы она не употребила, чтобы утолить свою противоестественную похоть, и эта сцена измучила бедную хозяйку Жюстины так, как никогда не терзал ее жестокий супруг.
   – Ух ты, черт меня побери, – бормотал Жернанд, все крепче прижимая лицо Жюстины к своим чреслам, – как это восхитительно, я никогда не видел ничего, столь возбуждающего. Как мне нравится Доротея в пылу ярости, будь у меня такая жена, я бы ни за что не сделал ее своей жертвой… Соси, соси сильнее, Жюстина! Пусть моя сперма брызнет одновременно с соками этой блудницы.
   Но желания графа, слишком возбужденного, чтобы удовлетвориться так и не нашли выхода, а мадам д'Эстерваль насытилась, прежде чем дошел до кульминации тайный соглядатай ее забав. Утолив предмет своего наслаждения, она бросила на него презрительный взгляд, она осыпала его оскорблениями и несколько раз повторила, что граф слишком милосерден, не уничтожив жену до сих пор; под конец она снова осквернила прелести, которые совсем недавно опьяняли ее, жестоко избив несчастную женщину, и вышла, заявив, что даст ее супругу совет как можно скорее принять самые решительные меры в отношении столь презренной жены.
   Как только Доротея покинула комнату мадам Жернанд, туда вошли хозяин и Жюстина; сделав вид, будто застал жену врасплох, граф обрушил на несчастную всевозможные оскорбления и угрозы. Та защищалась, как могла.
   – Эту женщину привела одна из ваших служанок, – говорила, обливаясь слезами, графиня, – она сказала, что вы разрешили, и я не могла противиться…
   Но Жернанд, который искал только повод для того, чтобы потешить свою насквозь порочную душу, незамедлительно приговорил жену к кровопусканию и, подогретый предварительными эпизодами, в одно мгновение сделал надрезы на руках и на нижних губках. На этот раз он обошелся без мужчин – ему было достаточно Жюстины, и несчастная девушка выдохлась, лаская его. Жесткое животное умело контролировало свою сперму, и она вырвалась наружу, только когда его жена потеряла сознание; этот сеанс был одним из самых чудовищных и жестоких, какие видела Жюстина.
   Не успел распутник вернуться к себе, как во дворе послышался шум подъехавших экипажей. Это были господин де Верней и его семейство. Господин де Жернанд тотчас сообщил об этом своей супруге. Но в каком состоянии – о справедливое небо! – пребывала она, когда узнала об этой катастрофе! Одновременно Жюстину предупредили, чтобы она шла встречать гостей.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Портреты новых персонажей. – Необычайные оргии

   Первой въехала немецкая дорожная карета, запряженная шестеркой лошадей, в которой находились господин и госпожа де Верней, Сесилия и Виктор, за ней следовала большая коляска, доставившая очень красивую женщину лет сорока, ее дочь, восхитительное двадцатидвухлетнее создание, и еще двух детей этой женщины в возрасти десяти и семи лет, рожденных от главы семейства. Мальчика звали Лили, девочку Роза, и не было, наверное, на свете детей краше, чем эта парочка. Два оставшихся места занимали двое молодых людей – двадцати и двадцати одного года, – сложенные как Геркулес и красивые как Амур, они были камердинерами господина де Верней.
   Дамы и дети сразу удалились в отведенные им комнаты, Жернанд представил Вернею д'Эстерваля и Брессака.
   – Это наш очаровательный племянник, с которым ты еще не знаком, – сказал брату Жернанд. – Обнимитесь, друзья мои: когда люди так похожи друг на друга, можно обойтись без церемоний. А этот любезный господин, – указал Жернанд на д'Эстерваля, – друг моего племянника. Это человек, в чьем доме я не советовал бы тебе останавливаться на ночлег, так как он убивает всех, кто к нему попадает… Ну ладно, ты доволен обществом, которое я тебе дарю?
   – Я восхищен, – сказал Верней, обнимая д'Эстерваля, который не замедлил представить гостю свою жену и прибавил, что та, кто имеет честь приветствовать его, хотя и принадлежит к презренному полу, но обладает всеми злодейскими качествами мужчин.
   – Вот это мне и нужно, друзья, – снова восхитился Верней, – я вижу, что в таком обществе мы проведем несколько приятных дней.
   Тут появились четверо ганимедов и осведомились, не требуются ли господину де Вернею их услуги.
   – Разумеется, – оживился Верней, – поездка меня возбудила, уже два часа, как мой член торчит, как у дьявола. Поглядите, – продолжал он, выкладывая на стол инструмент устрашающих пропорций. – Я иду за вами, дети мои, а эти господа, надеюсь, не обидятся, если я пролью немного спермы, прежде чем получше познакомлюсь с ними.
   – Позвольте моей жене помочь вам, сударь, – почтительно сказал д'Эстерваль, – никто лучше нее не знает толк в таких делах, и ее воображение придется вам по вкусу.
   – Охотно, – сказал Верней, – я не обижусь, если к нам присоединится юная дева, которая нас встречала. Кстати, кто она?
   – Это Жюстина, дядя, – ответил Брессак, – образчик добродетели, чрезвычайно сентиментальная особа, чьи нравы и злоключения составляют удивительно яркий контраст с нашими принципами. Жернанд сделал ее чем-то вроде горничной и наперсницы своей супруги, они вместе плачут, молятся, они утешают друг друга, а мы с удовольствием топчем их.
   – Восхитительно, восхитительно! Черт побери, братец, скорее зови сюда эту девушку, я с ней побалуюсь.
   – Но, дядя, – вмешался Брессак, – мне кажется, вам лучше подняться к мадам де Жернанд: там соберутся все предметы, которых вы пожелаете, и ваше извержение будет более приятным.
   – Мой племянник прав, – согласился Верней, – но он не знает, что больше всего я желаю познакомиться с ним лично.
   С этим он увел Брессака в соседний кабинет, поцеловал его, спустил с него панталоны, облобызал седалище, помассировал член, совершил содомию, попросил то же самое сделать с ним и при этом не потерял ни капли семени. Затем, вернувшись к компании, в выспренных выражениях воздал племяннику хвалу.
   – Полюбуйтесь, что он со мной сделал, – сказал Верней, потрясая громадным фаллосом и ласково поглаживая его. – Я бы, кажется, изнасиловал самого Господа, окажись он здесь. А теперь, братец, навестим твою супругу, я возьму с собой эту даму, – он указал на Доротею, – девицу, которую вы зовете Жюстиной, и парочку педерастов – этого мне хватит. Моя сперма, как вы видите, цела, – при этом он показал, как из багровой головки медленно выкатилась капля белой жидкости, – достаточно небольших усилий, чтобы она брызнула на десять шагов; еще немного, и я бы сбросил все это в задницу племяннику, но нас ждут другие дела…
   – Ты не хочешь сначала позавтракать? – спросил Жернанд.
   – Нет, мы поели перед отъездом, и я не хочу забивать свое воображение едой, а вот после мы возместим все, что я потеряю.
   Вернувшаяся Жюстина сказала господину де Верней, что несмотря на крайнюю слабость, которую чувствует госпожа, потеряв всего лишь час назад шесть чашек крови, она, подчиняясь желаниям супруга, готова принять посетителей.
   – Ага, ты недавно пускал ей кровь, – заметил Верней, – ну что ж, тем лучше! Я безумно люблю, когда она в таком состоянии. Подойдите ближе, девушка, – кивнул он Жюстине и сразу задрал ей юбки и ощупал ягодицы, – я бы очень хотел увидеть вашу попку, которую заранее считаю великолепной. Господа, – продолжал он, обращаясь к Жернанду, Брессаку и д'Эстервалю. – а вас я приглашаю посетить мою жену. Простите, что я не представил вас, но не сомневайтесь в ее покорности, поэтому прошу не церемониться.
   – Итак, – начал Верней, входя в комнату графини, окруженный ганимедами, в сопровождении старой служанки и в самом игривом состоянии, – вы продолжаете огорчать моего брата? Он не перестает жаловаться на вашу невнимательность, и мне приходится приезжать сюда и вразумлять вас. Вот, мадам, – указала он на Доротею, – свидетельница вашего дурного поведения, она только что поведала мне вещи, которые стоили бы вам самых жестоких наказаний, если бы мой брат был меньше привержен благородству и больше прислушивался к голосу справедливости. Ну, а теперь раздевайтесь.
   Жюстина быстро раздела госпожу и представила нахальным взорам злодея истерзанное, но все равно соблазнительное тело.
   – Вы обе тоже разденьтесь, – приказал Верней Жюстине и Доротее, – только не забудьте прикрыть влагалище. А вы, прелестные дети, – посмотрел он на юных педерастов, – снимите только панталоны, все остальное можете оставить, так как оно вас не портит: я люблю вещи, которые напоминают мне мой обожаемый пол; если бы женщины носили мужскую одежду, я бы, наверное, не заставлял их разоблачаться.
   Все повиновались молча, только Жюстина пыталась что-то возразить, но ее тут же вразумил угрожающий взгляд самого страшного и неприветливого человека, какого она встречала в своей жизни. Верней поставил Жюстину и мадам де Жернанд на колени на край большого дивана так, чтобы хорошо видеть их ягодицы, затем оставил их в покое и начал разглядывать зад Доротеи.
   – Клянусь своей спермой, мадам, – восхищенно заметил он, – вас надо рисовать. Это же тело красивого мужчины, я уже схожу с ума от этой пушистой растительности и с удовольствием расцелую то, что под ней скрывается… О, какой у вас соблазнительный анус, сразу видно, что его часто использовали… Раздвиньте пошире эти щечки, чтобы я мог сунуть туда язык. Ах, какой просторный проход, как мне нравится этот красноречивый признак .вашей извращенности! Вы любите, когда вас сношают в зад? Любите, когда там трудится мужской член? Да, мадам, да, только в этом истинное наслаждение! А вот взгляните на мою задницу: моя пещерка также достаточно широка…
   Доротея с чувством расцеловала седалище Вернея, отдав ему должное и отплатив той же монетой. —
   – Вы мне безумно нравитесь, мадам, – продолжал Верней, – чтобы окончательно покорить меня, вам остается только принять предложение, которое я хочу вам сделать, ибо без этого все ваше искусство не выдавит из меня сперму. Говорят, вы богаты, мадам? Хорошо, в таком случае я должен вам заплатить: если бы вы были бедны, я бы обокрал вас. Ну а теперь я хочу, чтобы вы отдались мне за деньги, кроме того, вы должны скрыть наш уговор от вашего супруга и дать мне слово, что истратите полученную сумму только на развратные утехи; вы должны клятвенно обещать, что ни одно экю не пойдет на добрые дела, что вы употребите все деньги на злодейство… Что вы скажете о моей страсти?
   – Она очень своеобразна, сударь, но поверьте, что у меня достаточно философский ум, чтобы ничему не удивляться. Я принимаю ваше предложение и ваши условия, со своей стороны обещаю, что мне доставит огромное удовольствие развлечься с вами и что ваши деньги будут истрачены исключительно на распутство.
   – На самые гнусные дела, мадам, на самые гнусные!
   – На все, что есть самого мерзкого и ужасного, клянусь вам.
   – Прекрасно! Вот вам пятьсот луидоров, мадам; вы довольны?
   – Нет, сударь, для меня это не деньги.
   – Ах вот как? Очаровательно! Восхитительно! Божественно! – вскричал Верней. – Добавляю еще тысячу для самой любезной женщины, какую я только знал… Ага, потаскуха, теперь я восторжествую, теперь ты моя… Эй, ганимеды, ласкайте мне член, а я займусь задницей этой шлюхи. Пусть жертвы остаются на своем месте и не вздумают шевелиться. Что такое, мадам? Я думал, этот платок скрывает влагалище, а тут вижу перед собой настоящий фаллос! Разрази меня гром, какой клитор! А ну-ка снимите эту, тряпку, вы скорее похожи на мужчину, чем на женщину, так что вам нечего прятать.
   И блудодей бросился щекотать и сосать обнаруженный отросток, достаточно впечатляющий, чтобы его обладательница могла с успехом исполнять роль мужчины.
   – Должно быть, вы – развратница высшей пробы, мадам, – пробормотал Верней, – и наверняка обладаете всеми нашими вкусами.
   С этими словами он вставил ей три пальца в задний проход, отчего ее клитор мгновенно отвердел и увеличился, и Доротее сразу захотелось сношать юношу. Верней помог осуществить это предприятие и в продолжение бурного акта звонкими шлепками осыпал ягодицы Мессалины.
   – Вы не против, если я отстегаю вас? – спросил он. – Я имею в виду вас, мадам, а не этих покорных жертв…
   – Делайте с моей жопкой все, что вам хочется, – отвечала Доротея, – для того она и существует.
   – Отлично, – обрадовался он, увидев, что она начала постанывать от восторга, – согласитесь, что только боль способна ускорить извержение: будь я в роли экзекутора или жертвы, только это помогает мне достичь цели.
   – А что будет с теми задницами, которые торчат там?поинтересовалась Доротея. – Вы не собираетесь использовать их?
   – То, что я скоро с ними сделаю, докажет вам обратное. Приблизившись к ним, он сказал:
   – Поглядим, какая из этих шлюх храбрее. И он одновременно и очень чувствительно ущипнул правую грудь мадам де Жернанд и левую ягодицу Жюстины. Несмотря на то, что его ногти глубоко впились в ее кожу, наша героиня выдержала. Но с ее госпожой дело обстояло хуже: коварный негодяй так сильно сдавил ей сосок, и она была настолько еще слаба, что без чувств повалилась на диван.