Страница:
– Чтобы я стала блудницей!
– Разве не была ты ею для своего отца или брата? Не была моей шлюхой? Вот уж здесь твое целомудрие совсем неуместно.
Глубокие вздохи и потоки слез то и дело прерывали страдальческие фразы, которые хотела произнести Жозефина, ее приступ отчаяния был ужасен, и когда она увидела, что я тверд в своем намерении, что нет никакой надежды меня разжалобить, несчастная, которая не хотела, по крайней мере, терять надежду остаться радом со мной, ибо она еще любила меня в своем безумии, согласилась на все, и мы перешли к обсуждению моего восхитительного плана.
Да, друзья мои, именно восхитительного: что может быть приятнее, чем обеспечить себе роскошную жизнь за счет глупости и доверчивости других? Не надо бояться ни бурь, ни ураганов со стороны природы, и глупость человеческая, вечная и неизменная, приносит тому, кто на нее рассчитывает, богатства, какие не смогут дать все рудники Перу. Я чувствовал в себе необычайный подъем для того, чтобы вести вперед наше новое судно, Жозефина имела все, чтобы крепко держать в руках штурвал, и мы пустились в плавание.
Роскошно обставленный дом, множество лакеев, лошадей, первоклассный повар – одним словом, все, что ослепляет богатых людей, привлекло к нам немало идиотов. Первым объявился старый еврей, негоциант, известный как своим богатством, так и распутством, Жозефина вела себя прекрасно, и сделка была заключена незамедлительно. Но у этого Креза были свои фантазии, и поскольку он платил за них десять тысяч франков в месяц, от нас требовалось абсолютное повиновение.
Вот в чем заключалась мания этого бравого потомка Савла.
Абрам Пексото хотел, чтобы две красивые девушки, которых он приставил в услужение Жозефины, ласкали ее на его глазах в будуаре, обставленном зеркалами, принимая самые разные позы. В это время Пексото возбуждали два очаровательных педераста; эта первая сцена продолжалась около часа, после чего юноши содомировали горничных, а Пексото содомировал содомитов. Достаточно возбудившись предварительными упражнениями, он приказывал положить свою любовницу на пол, как будто она была мертва, еврея привязывали веревками за руки и за член, и оба юноши два или три раза проводили его вокруг неподвижного тела с криками: «Она умерла, блудница! Она умерла, это ты убил ее!» Девушки шли следом и подгоняли его розгами. Затем родич Иисуса Христа останавливался и восклицал: «Поднимите же ее, раз она умерла». Тело укладывали на край дивана. Еврей совершал содомию, и пока он трудился над тем, чтобы сбросить сперму в анус якобы мертвой женщины, оба ганимеда, чтобы ускорить извержение, подставляли ему свои зады для целования и не переставали вопить: «Да! Да! Она умерла, спасти ее нельзя!» А девушки продолжали рвать розгами костлявое седалище селадона.
Услышав о прихотях старика, Жозефина немного всплакнула, но когда я убедил ее, что она должна быть рада отделаться так легко и что в избранном ею ремесле бывают приключения посерьезнее, что сто двадцать тысяч ливров ренты, прибавленных за такую услугу, стоят того, чтобы согласиться, она смирилась. Песото сам привел двух педерастов и двух субреток, отдельно заплатил за их обустройство и питание и на следующий день перебрался и сам. Считая меня братом Жозефины, он не испытывал никакой ревности, и в продолжении года мы вели за счет Абрама жизнь, менее всего соответствующую израильским законам.
По прошествии этого времени Жозефине показалось, что ее любовник не относится к ней с прежним энтузиазмом.
– Нельзя допустить пресыщения, – тотчас встревожился я, – но если больше нечего рассчитывать на Пексото, надо выдоить из него все возможное.
Я знал, что еврей, до некоторой степени доверявший мне, недавно получил полтора миллиона ливров в виде векселей. Я устроил так, чтобы Жозефины не было в доме в то время, когда она обычно обслуживала его.
– Где твоя сестра, Жером? – спросил он, не найдя ее.
– Сударь, – ответил я, – она только что ушла к вам в большой печали; она распорядилась, чтобы, если вы придете в ее отсутствие, вам подали ужин, а она скоро вернется. Однако, сударь, причина ее печали очень серьезная, Жозефина так спешила увидеться и поговорить с вами, и я боюсь, что не встретив вас, она может что-нибудь сотворить с собой от отчаяния.
– Беги туда, – сказал мне Абрам, – не теряй ни минуты; если ей нужны деньги, вот тебе бланк с моей подписью на моего кассира, поставь там необходимую сумму – двадцать… тридцать тысяч франков, – не стесняйся, дружище, я знаю, что ты человек разумный и не станешь злоупотреблять моим доверием.
– О сударь!
– Ступай, друг мой, скажи ей, что я сяду ужинать и буду ждать ее к десерту.
Наш добрый благодетель и не догадывался, что все было приготовлено: дом отдан внаем, мебель продана, слуги уволены, и ужин, который ему готовили, должен был стать последним для него в нашем доме. На набережной Шартрон нас ждала почтовая карета, в ней сидела Жозефина, и сразу после получения денег мы должны были покинуть Бордо. Я пришел к еврею домой и обратился к его служащим, которые хорошо меня знали.
– У нас сидит партнер господина Абрама, – сказал я. – Он немедленно требует сумму, которую передал вчера вашему хозяину, вот документ, прошу вас поскорее отдать бумажник.
– Ага! – сказал первый служитель, – я понимаю, о чем идет речь: меня предупредили, что в этом деле могут быть кое-какие изменения, но я не знал, что встреча состоится у вас в доме. Возьмите то, что просит хозяин, только если не возражаете, я добавлю выше его подписи: «Передать господину Жерому бумажник, полученный вчера».
– Разумеется.
– К вашим услугам, господин Жером. – Ваш преданный слуга, господин Исаак. И вот я в карете. Восемь дней мы ехали, почти не останавливаясь, и только на берегу Рейна, почувствовав себя в безопасности, зашли, смертельно уставшие, на дрянной постоялый двор, чтобы немного передохнуть.
– Вот так, мой ангел, – сказал я Жозефине, пересчитав деньги, – теперь ты видишь, как хорошо у нас получается; еще немного мужества и нахальства, и все у нас будет прекрасно! Эта дорога ведет на Берлин, Пруссия – неплохая страна, там правит король-философ, едем туда: надо пощипать немецких баронов, а не только еврейских богатеев, и откуда бы ни пришли к нам деньги, если они пришли, можно быть уверенным, что они принесут счастье.
– Вряд ли, – возразила Жозефина, – если ты будешь тратить их быстрее, чем мы их зарабатываем. И что имею я от этой прибыли? Несколько новых платьев и побрякушек, остальные ты растратил на жадных шлюх и педерастов, твои извращенные забавы не уступают по масштабу твоим мошенническим проделкам; ты пользовался такой репутацией, что если бы эта авантюра не заставила нас оставить Бордо, мне кажется, нас выгнала бы полиция, ведь ты не довольствовался тем, что брал девиц по их доброй воле: многих ты бил, увечил, а может быть, хуже того…
– Хуже? Честное слово я ждал этого, – перебил я Жозефину. – Продолжай, радость моя, продолжай мой панегирик, он очень красиво звучит в твоих устах.
– Он звучит ужасно…
– Ах ты, шлюха! Я взял тебя с собой не для того, чтобы ты читала мне мораль, а затем, чтобы служила моей алчности, распутству и моим капризам; имей в виду, что твои преступления дают мне большую власть над тобой, не забывай, что, объявив о них, я могу завтра же погубить тебя, что если я брошу тебя на произвол судьбы и не буду помогать тебе своими советами, ты станешь дешевой потаскухой ценой в двадцать четыре су и скоро сдохнешь от нищеты. Посему; Жозефина, оставайся моей послушной сообщницей и надежным орудием моих злодейств и помни, что у меня всегда есть при себе пара пистолетов, чтобы вышибить из тебя мозги при первом же неповиновении.
– О Жером! Я думала, ты меня любишь; вспомни, что ты обещал, обольщая меня.
– Я? Люблю женщину? Я уже тысячу раз повторял тебе, детка: ты глубоко ошибаешься, если подозреваешь во мне подобную слабость. Что же до средств, которые я употребил, чтобы соблазнить тебя, так поступают все совратители: надо обмануть добычу, чтобы заполучить ее, не зря рыбаки насаживают на крючок вкусную наживку.
Жозефина плакала, я даже не пытался утешить ее. Нет на свете человека, закаленнее меня в отношении женских причитаний, я часто забавляюсь ими, но никогда их не разделяю. Между тем в моих чреслах было достаточно твердости, дорога славно меня подогрела, и рядом не было никого, кто мог бы утолить мою похоть, поэтому я резко повернулся к своей спутнице и вставил член ей в зад, где наслаждался до тех пор, пока не сбросил туда два или три заряда.
Не успел я покинуть потроха Жозефины, как мы услышали сильные удары в ворота постоялого двора, которые объявили о приезде важных гостей. Я открыл двери, и тут же раздался крик:
– Он здесь! Здесь! Это он, мы преследуем его от самого Бордо.
При этих словах Жозефина едва не упала в обморок, я же, оставаясь спокойным, каким был всю свою злодейскую жизнь, взвел курок пистолета и, спускаясь, спросил:
– Не меня ли ты ищешь, дружище?
– Да, негодяй! – Это был Исаак, который отдал мне бумажник Пексото. – Да, мерзавец, именно тебя, и я сейчас же тебя арестую!
– Только попробуй, наглый мошенник, – твердо ответил я. – Хозяин, – обратился я к владельцу гостиницы, – пошлите за местным жандармом, и я объясню ему, кто этот наглец.
Исаак, растерявшись от приема, которого он совсем не ожидал, Исаак, который, полагаясь на свои силы, потому что он был прав, а я нет, не принял никаких мер, чтобы доказать мое преступление: ни поручительства, ни юридических бумаг, ни свидетелей, – так вот, Исаак изменился в лице и спокойно сел возле камина, выговорив:
– Это мы еще посмотрим. Пришел судебный чиновник.
– Сударь, – начал я первым, – это негодяй, который должен мне сто тысяч экю, он, как и я, занимается торговлей в Бордо. Когда я пришел к нему за деньгами, которые были мне нужны для путешествия, он мне отказал, я стал его преследовать по закону, он объявил себя банкротом. Тогда я собрал все свои средства и уехал. Как только этот разбойник узнал, что меня в городе нет, он объявил, что причиной его банкротства были деньги, которые находились при мне, что часть их даже мне не принадлежит, что я их украл, и ему взбрело в голову поехать следом за мной. С этим он и явился сюда, но клянусь честью, господин судья, он получит мой деньги только через мой труп!
– Что вы имеете на это сказать? – спросил судейский чиновник Исаака.
– Я отвечу, – сказал еврей, совершенно смешавшись от моей наглости, – что вы имеете дело с самым ловким мошенником в Европе. Но я допустил оплошность, приехав сюда без доказательств, поэтому уезжаю назад. Только пусть этот подлец знает, что я захвачу с собой все, что нужно, и найду его даже в аду. Прощайте.
– Ну уж нет, сукин ты сын! – так сказал я, хватая Исаака за шиворот. – Ни в коем случае! Так просто ты не отделаешься, раз уж ты у меня в руках: я должен забрать у тебя свои деньги или хотя бы те, что имеются при тебе.
– Это справедливо, – заметил представитель закона. – Господин говорит, что вы должны ему сто тысяч экю, так что придется заплатить.
– Гнусный лжец! – возмутился Исаак, кусая губы. – Слыхана ли подобная наглость?
– Ах ты, племянничек Моисеев! – закричал я. – По крайней мере я не такой нахал, как ты: я требую только то, что принадлежит мне, а ты смеешь покушаться на то, что тебе никогда не принадлежало.
Исаак был окончательно побежден. Я вывернул все его карманы и извлек пятьдесят тысяч франков и несколько кредитных билетов, выписанных на берлинские банки на сумму двести пятьдесят тысяч ливров. Я щедро заплатил судье, хозяину гостиниц и свидетелям, приказал заложить лошадей, и мы с Жозефинон покинули убежище, в котором не приходилось ожидать ничего хорошего.
– Держу пари, – сказала мне Жозефина, когда лошади пустились вскачь, – что я опять не получу ни единого су из этой добычи, между тем как ты получил ее только благодаря моей заднице: ты как раз выбирался из нее, когда этот болван пришел и оказался в ловушке, которую приготовил для тебя.
– Разве я не говорил тебе, что задница приносит удачу? Если бы я сношал тебя во влагалище, я бы попался.
– Так что я буду за это иметь?
– Десять тысяч франков.
– Ах, какая щедрость!
– Но зачем тебе деньги, Жозефина? На тряпки? А мне они нужны на задницы, на мужские члены. Видишь, какая большая разница!
За такими и подобными им разговорами мы прибыли в Падерборн, так ни разу и не сойдя на землю после встречи с Исааком.
Лейпцигекая ярмарка привлекала много путешественников на эту дорогу, гостиницы в Падерборне были переполнены, и нам пришлось делить одну комнату с богатым торговцем из Гамбурга, который ехал вместе с супругой на знаменитую ярмарку, о которой я упоминал. Торговца звали Кольмарк, его двадцатилетняя жена была самым прекрасным созданием на свете, и признаюсь, что эта очаровательная женщина вскружила мне голову не меньше, чем очень пухлый чемодан, который они тщательно заперли в один из шкафов комнаты. Желание обладать обоими названными предметами сделалось во мне настолько неодолимым, что ночью я не сомкнул глаз. По причине поломки экипажа супружеская чета должна была остаться в гостинице, и я, чтобы не упускать их из виду, придумал какие-то дела, которые также задерживали меня в Падерборне еще на один день. Итак, стало ясно, что раз уж мы проведем вместе тридцать шесть часов, завязать знакомство было делом естественным. Жозефина быстро подружилась с молодой женщиной, завтракали и ужинали мы за одним столом, вечером были на спектакле, и по возвращении, за ужином, я подстроил ловушку для своих жертв. За обед платил Кольмарк, поэтому расходы за ужин должны были нести мы. Под этим предлогом я рано ушел из театра и пришел один в гостиницу якобы для того, чтобы заказать стол.
– На другом конце города, – сказал я служителям, – я должен захватить приятеля, с которым ночью уезжаю в Берлин, и я прошу вас немедленно приготовить мой экипаж и отправить его в место, которое я укажу.
Эта предосторожность объяснялась просто: все мои вещи находились в карете, я не забыл положить туда же аккуратно завернутый чемодан, который извлек из шкафа посредством отмычки. Затем я сказал кучеру:
– Жди меня у берлинских ворот, я приду туда с женой и другом, это будет лучше, чем заезжать за ним домой: по крайней мере, ты успеешь выпить, ожидая нас, там неподалеку есть трактир.
Все шло как нельзя лучше, не успела моя карета отъехать от гостиницы, как вернулись Жозефина и наша глупая парочка. Я приготовил великолепный ужин и заранее добавил в вазу с фруктами дозу дурмана, достаточно сильную, чтобы погрузить в глубокий сон того, кто испробует это лакомство. План удался на славу: отведав роковых фруктов, и Кольмарк и его жена тотчас впали в такую беспробудную летаргию, что можно было тормошить их сколь угодно, и они бы ничего не услышали.
– Приготовься, – шепнул я Жозефине, как только увидел их в таком состоянии, – экипаж нас ждет, чемодан уже внутри, а пока помоги мне насладиться этой дамой, от которой у меня кружится голова; потом обшарим их, заберем бумажники и драгоценности, и выберемся отсюда тихонько и незаметно.
Я приблизился к госпоже Кольмарк; я поднял ей платье, потискал груди – она не просыпалась. Ободренный этим состоянием .беспамятства, на которое я даже не рассчитывал, я осмелел, и мы с Жозефиной быстро раздели спящую. О Боже, я увидел перед собой тело самой Венеры!
– Жозефина, – вскрикнул я, – никогда еще злодейство не делало мой член таким твердым. Однако я должен внести изменения в мой план: я не совсем уверен в снадобье и, чтобы они не проснулись наверняка, я буду сношать их по очереди и убью обоих во время совокупления.
Я начал с женщины; сначала я овладел ею спереди, затем забрался в задний проход. Никакого движения, никакого намека на реакцию… Я заполнил ей анус спермой и перешел к мужу. Кольмарк, которому было не более тридцати лет, имел задницу, белую как алебастр; я оставил его после нескольких толчков, чтобы вновь углубиться в зад жены, но прежде положил на нее тело мужа, а сверху три матраца. Жозефина, которая по моей команде прыгнула на матрацы, мгновенно задушила обоих. Я наслаждался, я испытывал в заднице жены непередаваемое словами сладострастное ощущение, вызываемое насильственной смертью предмета, который служит нашему удовольствию. Невозможно представить, до какой степени судорожное сокращение всех мышц жертвы возбуждает похоть убийцы! Нет, друзья, я лучше помолчу, тем более что нет истинного распутника, который ни разу не отнял бы жизнь у предмета своего наслаждения. Закончив операцию, мы аккуратно положили оба трупа на их кровати, взяли часы, бумажники и драгоценности, спустились вниз и вышли из гостиницы, где никто не удивился нашему позднему уходу, так как я предупредил всех об этом.
– Не будите господина и госпожу Кольмарк, – сказали мы на прощание, – они просили сделать это только в полдень: ваш чудесный ужин и прекрасное вино ударили им в голову, и они хотят отдохнуть как следует, мы тоже поступили бы таким образом, если бы не срочные дела.
Попрощавшись, заплатив за проживание и услуги, мы уехали, провожаемые вежливыми поклонами, и без остановок доехали до Берлина. И только в этой славной столице Пруссии мы обнаружили, что чемодан, наполненный драгоценными каменьями, и остальные украденные вещи стоят в общей сложности более двух миллионов.
– Жозефина! – обрадовался я, подсчитав небывалую добычу. – Разве не говорил я тебе, что одно злодейство обеспечивает успех следующему и что самым счастливым из людей будет тот, кто совершит их больше?
В Берлине мы устроили такое же заведение, как в Бордо, и я снова стал считаться братом Жозефины.
Эта девушка, которая становилась красивее с каждым днем, очень скоро завоевала много сердец, поскольку она обращала внимание только на богатых поклонников, первым мужчиной, сделавшемся ее мишенью, был принц Генрих, брат короля[38].
Этот любезный вельможа отличался необыкновенно скандальной репутацией, острым умом, прекрасными манерами и, конечно, неутомимым распутством. Генрих, отдающий предпочтение скорее мужчинам, нежели женщинам, никогда не связывался с предметами, которые не могли способствовать утолению его излюбленных желаний.
– Милый ангел, – сказал он Жозефине, – прежде чем мы подружимся, я должен объяснить вам мои страсти, и они столь же сильны, сколь и необычны. Прежде всего хочу предупредить, что я мало ценю прелести вашего пола, словом, я никогда не пользуюсь женщинами: я подражаю им, но я их презираю. Вот как вы будете вести себя, чтобы служить моим удовольствиям: я познакомлю вас со многими мужчинами, и вы соблазните всех, кого я укажу. Вот, – продолжал принц, вручая Жозефине искусственный член длиной тринадцать дюймов и девять дюймов в обхвате, – вот размер, который меня устраивает; когда вы обнаружите такой фаллос, вы сразу дадите мне знать. Во время утех вы наденете на себя тунику телесного цвета так, чтобы виден был только ваш зад, а остальное мои глаза видеть не должны; вы будете готовить члены, которые войдут в мой задний проход, вы сами будете вставлять их, затем будете возбуждать владельца члена, а в знак благодарности, когда меня отделают как следует, я отдам вас на потеху этим мужчинам, и вы, кроме того, получите от меня четыреста ударов кнутом. Но это еще не все, прелестница моя: в довершение всего ваши женские принадлежности будут подвергнуты самому жестокому надругательству. После кнутобития вы разденетесь догола, ляжете на пол, раскинув ноги, и все мужчины, удовлетворившие меня, будут испражняться вам в вагину и на грудь. После этой процедуры они подставят мне свои анусы, и я вычищу их языком. В конце концов я сяду вам на лицо, вы откроете рот как можно шире и примете внутрь мои экскременты, в это время меня будет возбуждать один из мужчин, и моя сперма прольется одновременно с испражнениями: только таким способом я могу испытать оргазм.
– А какое вознаграждение предлагает его высочество за такие унизительные услуги? – поинтересовалась Жозефина.
– Двадцать пять тысяч франков в месяц, – ответил принц, – кроме того я оплачиваю все аксессуары.
– Конечно, это не слишком много, – заметила Жозефина, – но остальное компенсирует ваша великодушная протекция. Я к вашим услугам, сударь.
– А что это за юноша, которого вы называете вашим братом? – спросил принц.
– Он действительно мой брат, и сходство его вкусов с вашими может сделать его полезным для вас.
– Ого! Стало быть, он содомит?
– Да, сударь.
– Он сношает вас в зад?
– Иногда.
– Ах, черт побери! Я хочу увидеть эту сцену. Жозефина позвала меня, принц, чтобы я сразу же почувствовал себя в своей тарелке, расстегнул мне панталоны и помассировал член.
– Да, – признал он, – очень неплохой инструмент; он не совсем соответствует размерам, которые я использую, но в деле он должен быть хорош, а его извержение, наверное, просто потрясающее.
И без дальнейших рассуждений, уложив Жозефину на живот, он ввел мой орган в эту заднюю пещерку, самую тесную на свете. Не успел я примоститься поудобнее, как он зашел сзади, спустил мои панталоны до пола, потрепал мою задницу, раздвинул ягодицы, приник к анусу губами, затем, поднявшись, вставил туда свой член и совершил несколько движений. Скоро извлек его и принялся созерцать мои ягодицы, повторяя, что они совершенно в его вкусе.
– Вы не смогли бы испражняться во время совокупления? – спросил он меня. – Я безумно люблю наблюдать, когда мужчина, сношающий кого-нибудь в зад, испражняется, вы не можете себе представить, насколько воспламеняет мою похоть эта маленькая шалость; я вообще очень люблю дерьмо, я даже ем его; глупцы не могут понять эту прихоть, но есть страсти, которые сотворены для людей определенного круга. Ну так что? Вы будете испражняться?
Вместо ответа я выдал самую обильную в своей жизни порцию дерьма. Генрих принял его ртом все без остатка, и сок, которым он обрызгал мне ноги, стал свидетельством его несомненного наслаждения. Со своей стороны он последовал моему примеру, и когда я приготовился подтереть ему задницу, он остановил меня:
– Нет, это женское дело.
И Жозефине пришлось убрать все руками. Принц смотрел, как она это делает, и явно наслаждался унижением женщины.
– У нее довольно красивый зад, – сказал он, похлопав по названному предмету, – я думаю, он вполне подойдет для порки; я предупреждаю, что отделаю его на славу, но надеюсь, что вам все равно.
– О, разумеется, ваше высочество, клянусь вам: Жозефина в вашем полном распоряжении и всегда будет почитать за честь все, что вам угодно с ней сделать.
– Дело в том, что нельзя щадить женщин в моменты сладострастия; вы окончательно испортите себе удовольствие, если не знаете, как поставить их на место, а место их – всегда быть на коленях.
– Ваше высочество, – обратился я к принцу, – меня поражает в вас одна вещь: я имею в виду вашу способность сохранять дух либертинажа даже после того, как угасает порыв, который придает ему силы.
– Это потому, что у меня железные принципы, – отвечал этот мудрый человек. – Я аморален по убеждению, а не по темпераменту: в каком бы физическом состоянии я не находился, это нисколько не влияет на состояние моего духа, и я предаюсь последним удовольствиям после оргазма с таким же пылом, как и сбрасываю семя, несколько месяцев застоявшееся в моих чреслах.
Затем я захотел выразить свое удивление тем грязным, на мой взгляд, способом наслаждаться, который он употребил только что на моих глазах.
– Друг мой, – ответил он, – дело в том, что только эта грязь и имеет ценность в распутстве: чем отвратительнее утехи, тем сильнее они возбуждают. Постоянно давая волю своим наклонностям и вкусам, человек совершенствует и оттачивает их, следовательно, совсем нетрудно дойти до крайней степени продуманной извращенности. Ты находишь мои вкусы странными, я же нахожу их слишком обыденными и простыми: мне хотелось бы сделать их еще гнуснее. Я всю жизнь жаловался на скудость моих возможностей. Ни одна страсть не требовательна в такой мере, как страсть развратника, потому что никакая другая не щекочет, не сотрясает с такой силой нервную систему, никакая другая не разжигает в воображении столь мощный пожар. Но отдаваясь ей, надо позабыть все свои качества цивилизованного человека: только уподобляясь дикарям, можно достичь самых глубин распутства; если человек обладает силой или одарен милостями природы, так лишь для того, чтобы ими злоупотреблять.
– Ах сударь, но от таких максим слишком отдает тиранией, жестокостью…
– Истинный либертинаж, – сказал на это принц, – всегда шагает в ногу с двумя этими пороками; нет ничего более деспотичного, чем он, вот почему эта страсть по-настоящему подвластна только тому, кто, как, например, мы, принцы, имеет какую-то власть.
– Следовательно, вы получаете удовольствие от злоупотребления этой властью?
– Более того: я утверждаю, что власть и приятна только тем, что ею можно злоупотреблять. Ты, друг мой, кажешься мне достаточно богатым, в достаточной мере организованным умственно, чтобы понять тайные принципы маккиавелизма, которые я тебе изложу. Первым делом запомни, что сама природа пожелала, чтобы народ был только орудием, исполняющим волю монарха, народ только для этого и пригоден, он и создан слабым и тупым только для этой цели, и любой суверен, который не заковывает его в цепи и не унижает, несомненно грешит против природы и ее намерений. Знаешь, какова цена либерализма монарха? Всеобщий разброд и беспорядок, разгул животных инстинктов народного бунта, падение искусств, забвение наук, исчезновение денежной системы, чрезмерное вздорожание хлебных продуктов, чума, война, голод и все прочие несчастья, Вот, Жером, вот что ожидает народ, свергающий иго, и если бы в мире существовало высшее верховное существо, его первая забота должна была бы заключаться в том, чтобы покарать властителя, который по своей глупости уступает свою власть.
– Разве не была ты ею для своего отца или брата? Не была моей шлюхой? Вот уж здесь твое целомудрие совсем неуместно.
Глубокие вздохи и потоки слез то и дело прерывали страдальческие фразы, которые хотела произнести Жозефина, ее приступ отчаяния был ужасен, и когда она увидела, что я тверд в своем намерении, что нет никакой надежды меня разжалобить, несчастная, которая не хотела, по крайней мере, терять надежду остаться радом со мной, ибо она еще любила меня в своем безумии, согласилась на все, и мы перешли к обсуждению моего восхитительного плана.
Да, друзья мои, именно восхитительного: что может быть приятнее, чем обеспечить себе роскошную жизнь за счет глупости и доверчивости других? Не надо бояться ни бурь, ни ураганов со стороны природы, и глупость человеческая, вечная и неизменная, приносит тому, кто на нее рассчитывает, богатства, какие не смогут дать все рудники Перу. Я чувствовал в себе необычайный подъем для того, чтобы вести вперед наше новое судно, Жозефина имела все, чтобы крепко держать в руках штурвал, и мы пустились в плавание.
Роскошно обставленный дом, множество лакеев, лошадей, первоклассный повар – одним словом, все, что ослепляет богатых людей, привлекло к нам немало идиотов. Первым объявился старый еврей, негоциант, известный как своим богатством, так и распутством, Жозефина вела себя прекрасно, и сделка была заключена незамедлительно. Но у этого Креза были свои фантазии, и поскольку он платил за них десять тысяч франков в месяц, от нас требовалось абсолютное повиновение.
Вот в чем заключалась мания этого бравого потомка Савла.
Абрам Пексото хотел, чтобы две красивые девушки, которых он приставил в услужение Жозефины, ласкали ее на его глазах в будуаре, обставленном зеркалами, принимая самые разные позы. В это время Пексото возбуждали два очаровательных педераста; эта первая сцена продолжалась около часа, после чего юноши содомировали горничных, а Пексото содомировал содомитов. Достаточно возбудившись предварительными упражнениями, он приказывал положить свою любовницу на пол, как будто она была мертва, еврея привязывали веревками за руки и за член, и оба юноши два или три раза проводили его вокруг неподвижного тела с криками: «Она умерла, блудница! Она умерла, это ты убил ее!» Девушки шли следом и подгоняли его розгами. Затем родич Иисуса Христа останавливался и восклицал: «Поднимите же ее, раз она умерла». Тело укладывали на край дивана. Еврей совершал содомию, и пока он трудился над тем, чтобы сбросить сперму в анус якобы мертвой женщины, оба ганимеда, чтобы ускорить извержение, подставляли ему свои зады для целования и не переставали вопить: «Да! Да! Она умерла, спасти ее нельзя!» А девушки продолжали рвать розгами костлявое седалище селадона.
Услышав о прихотях старика, Жозефина немного всплакнула, но когда я убедил ее, что она должна быть рада отделаться так легко и что в избранном ею ремесле бывают приключения посерьезнее, что сто двадцать тысяч ливров ренты, прибавленных за такую услугу, стоят того, чтобы согласиться, она смирилась. Песото сам привел двух педерастов и двух субреток, отдельно заплатил за их обустройство и питание и на следующий день перебрался и сам. Считая меня братом Жозефины, он не испытывал никакой ревности, и в продолжении года мы вели за счет Абрама жизнь, менее всего соответствующую израильским законам.
По прошествии этого времени Жозефине показалось, что ее любовник не относится к ней с прежним энтузиазмом.
– Нельзя допустить пресыщения, – тотчас встревожился я, – но если больше нечего рассчитывать на Пексото, надо выдоить из него все возможное.
Я знал, что еврей, до некоторой степени доверявший мне, недавно получил полтора миллиона ливров в виде векселей. Я устроил так, чтобы Жозефины не было в доме в то время, когда она обычно обслуживала его.
– Где твоя сестра, Жером? – спросил он, не найдя ее.
– Сударь, – ответил я, – она только что ушла к вам в большой печали; она распорядилась, чтобы, если вы придете в ее отсутствие, вам подали ужин, а она скоро вернется. Однако, сударь, причина ее печали очень серьезная, Жозефина так спешила увидеться и поговорить с вами, и я боюсь, что не встретив вас, она может что-нибудь сотворить с собой от отчаяния.
– Беги туда, – сказал мне Абрам, – не теряй ни минуты; если ей нужны деньги, вот тебе бланк с моей подписью на моего кассира, поставь там необходимую сумму – двадцать… тридцать тысяч франков, – не стесняйся, дружище, я знаю, что ты человек разумный и не станешь злоупотреблять моим доверием.
– О сударь!
– Ступай, друг мой, скажи ей, что я сяду ужинать и буду ждать ее к десерту.
Наш добрый благодетель и не догадывался, что все было приготовлено: дом отдан внаем, мебель продана, слуги уволены, и ужин, который ему готовили, должен был стать последним для него в нашем доме. На набережной Шартрон нас ждала почтовая карета, в ней сидела Жозефина, и сразу после получения денег мы должны были покинуть Бордо. Я пришел к еврею домой и обратился к его служащим, которые хорошо меня знали.
– У нас сидит партнер господина Абрама, – сказал я. – Он немедленно требует сумму, которую передал вчера вашему хозяину, вот документ, прошу вас поскорее отдать бумажник.
– Ага! – сказал первый служитель, – я понимаю, о чем идет речь: меня предупредили, что в этом деле могут быть кое-какие изменения, но я не знал, что встреча состоится у вас в доме. Возьмите то, что просит хозяин, только если не возражаете, я добавлю выше его подписи: «Передать господину Жерому бумажник, полученный вчера».
– Разумеется.
– К вашим услугам, господин Жером. – Ваш преданный слуга, господин Исаак. И вот я в карете. Восемь дней мы ехали, почти не останавливаясь, и только на берегу Рейна, почувствовав себя в безопасности, зашли, смертельно уставшие, на дрянной постоялый двор, чтобы немного передохнуть.
– Вот так, мой ангел, – сказал я Жозефине, пересчитав деньги, – теперь ты видишь, как хорошо у нас получается; еще немного мужества и нахальства, и все у нас будет прекрасно! Эта дорога ведет на Берлин, Пруссия – неплохая страна, там правит король-философ, едем туда: надо пощипать немецких баронов, а не только еврейских богатеев, и откуда бы ни пришли к нам деньги, если они пришли, можно быть уверенным, что они принесут счастье.
– Вряд ли, – возразила Жозефина, – если ты будешь тратить их быстрее, чем мы их зарабатываем. И что имею я от этой прибыли? Несколько новых платьев и побрякушек, остальные ты растратил на жадных шлюх и педерастов, твои извращенные забавы не уступают по масштабу твоим мошенническим проделкам; ты пользовался такой репутацией, что если бы эта авантюра не заставила нас оставить Бордо, мне кажется, нас выгнала бы полиция, ведь ты не довольствовался тем, что брал девиц по их доброй воле: многих ты бил, увечил, а может быть, хуже того…
– Хуже? Честное слово я ждал этого, – перебил я Жозефину. – Продолжай, радость моя, продолжай мой панегирик, он очень красиво звучит в твоих устах.
– Он звучит ужасно…
– Ах ты, шлюха! Я взял тебя с собой не для того, чтобы ты читала мне мораль, а затем, чтобы служила моей алчности, распутству и моим капризам; имей в виду, что твои преступления дают мне большую власть над тобой, не забывай, что, объявив о них, я могу завтра же погубить тебя, что если я брошу тебя на произвол судьбы и не буду помогать тебе своими советами, ты станешь дешевой потаскухой ценой в двадцать четыре су и скоро сдохнешь от нищеты. Посему; Жозефина, оставайся моей послушной сообщницей и надежным орудием моих злодейств и помни, что у меня всегда есть при себе пара пистолетов, чтобы вышибить из тебя мозги при первом же неповиновении.
– О Жером! Я думала, ты меня любишь; вспомни, что ты обещал, обольщая меня.
– Я? Люблю женщину? Я уже тысячу раз повторял тебе, детка: ты глубоко ошибаешься, если подозреваешь во мне подобную слабость. Что же до средств, которые я употребил, чтобы соблазнить тебя, так поступают все совратители: надо обмануть добычу, чтобы заполучить ее, не зря рыбаки насаживают на крючок вкусную наживку.
Жозефина плакала, я даже не пытался утешить ее. Нет на свете человека, закаленнее меня в отношении женских причитаний, я часто забавляюсь ими, но никогда их не разделяю. Между тем в моих чреслах было достаточно твердости, дорога славно меня подогрела, и рядом не было никого, кто мог бы утолить мою похоть, поэтому я резко повернулся к своей спутнице и вставил член ей в зад, где наслаждался до тех пор, пока не сбросил туда два или три заряда.
Не успел я покинуть потроха Жозефины, как мы услышали сильные удары в ворота постоялого двора, которые объявили о приезде важных гостей. Я открыл двери, и тут же раздался крик:
– Он здесь! Здесь! Это он, мы преследуем его от самого Бордо.
При этих словах Жозефина едва не упала в обморок, я же, оставаясь спокойным, каким был всю свою злодейскую жизнь, взвел курок пистолета и, спускаясь, спросил:
– Не меня ли ты ищешь, дружище?
– Да, негодяй! – Это был Исаак, который отдал мне бумажник Пексото. – Да, мерзавец, именно тебя, и я сейчас же тебя арестую!
– Только попробуй, наглый мошенник, – твердо ответил я. – Хозяин, – обратился я к владельцу гостиницы, – пошлите за местным жандармом, и я объясню ему, кто этот наглец.
Исаак, растерявшись от приема, которого он совсем не ожидал, Исаак, который, полагаясь на свои силы, потому что он был прав, а я нет, не принял никаких мер, чтобы доказать мое преступление: ни поручительства, ни юридических бумаг, ни свидетелей, – так вот, Исаак изменился в лице и спокойно сел возле камина, выговорив:
– Это мы еще посмотрим. Пришел судебный чиновник.
– Сударь, – начал я первым, – это негодяй, который должен мне сто тысяч экю, он, как и я, занимается торговлей в Бордо. Когда я пришел к нему за деньгами, которые были мне нужны для путешествия, он мне отказал, я стал его преследовать по закону, он объявил себя банкротом. Тогда я собрал все свои средства и уехал. Как только этот разбойник узнал, что меня в городе нет, он объявил, что причиной его банкротства были деньги, которые находились при мне, что часть их даже мне не принадлежит, что я их украл, и ему взбрело в голову поехать следом за мной. С этим он и явился сюда, но клянусь честью, господин судья, он получит мой деньги только через мой труп!
– Что вы имеете на это сказать? – спросил судейский чиновник Исаака.
– Я отвечу, – сказал еврей, совершенно смешавшись от моей наглости, – что вы имеете дело с самым ловким мошенником в Европе. Но я допустил оплошность, приехав сюда без доказательств, поэтому уезжаю назад. Только пусть этот подлец знает, что я захвачу с собой все, что нужно, и найду его даже в аду. Прощайте.
– Ну уж нет, сукин ты сын! – так сказал я, хватая Исаака за шиворот. – Ни в коем случае! Так просто ты не отделаешься, раз уж ты у меня в руках: я должен забрать у тебя свои деньги или хотя бы те, что имеются при тебе.
– Это справедливо, – заметил представитель закона. – Господин говорит, что вы должны ему сто тысяч экю, так что придется заплатить.
– Гнусный лжец! – возмутился Исаак, кусая губы. – Слыхана ли подобная наглость?
– Ах ты, племянничек Моисеев! – закричал я. – По крайней мере я не такой нахал, как ты: я требую только то, что принадлежит мне, а ты смеешь покушаться на то, что тебе никогда не принадлежало.
Исаак был окончательно побежден. Я вывернул все его карманы и извлек пятьдесят тысяч франков и несколько кредитных билетов, выписанных на берлинские банки на сумму двести пятьдесят тысяч ливров. Я щедро заплатил судье, хозяину гостиниц и свидетелям, приказал заложить лошадей, и мы с Жозефинон покинули убежище, в котором не приходилось ожидать ничего хорошего.
– Держу пари, – сказала мне Жозефина, когда лошади пустились вскачь, – что я опять не получу ни единого су из этой добычи, между тем как ты получил ее только благодаря моей заднице: ты как раз выбирался из нее, когда этот болван пришел и оказался в ловушке, которую приготовил для тебя.
– Разве я не говорил тебе, что задница приносит удачу? Если бы я сношал тебя во влагалище, я бы попался.
– Так что я буду за это иметь?
– Десять тысяч франков.
– Ах, какая щедрость!
– Но зачем тебе деньги, Жозефина? На тряпки? А мне они нужны на задницы, на мужские члены. Видишь, какая большая разница!
За такими и подобными им разговорами мы прибыли в Падерборн, так ни разу и не сойдя на землю после встречи с Исааком.
Лейпцигекая ярмарка привлекала много путешественников на эту дорогу, гостиницы в Падерборне были переполнены, и нам пришлось делить одну комнату с богатым торговцем из Гамбурга, который ехал вместе с супругой на знаменитую ярмарку, о которой я упоминал. Торговца звали Кольмарк, его двадцатилетняя жена была самым прекрасным созданием на свете, и признаюсь, что эта очаровательная женщина вскружила мне голову не меньше, чем очень пухлый чемодан, который они тщательно заперли в один из шкафов комнаты. Желание обладать обоими названными предметами сделалось во мне настолько неодолимым, что ночью я не сомкнул глаз. По причине поломки экипажа супружеская чета должна была остаться в гостинице, и я, чтобы не упускать их из виду, придумал какие-то дела, которые также задерживали меня в Падерборне еще на один день. Итак, стало ясно, что раз уж мы проведем вместе тридцать шесть часов, завязать знакомство было делом естественным. Жозефина быстро подружилась с молодой женщиной, завтракали и ужинали мы за одним столом, вечером были на спектакле, и по возвращении, за ужином, я подстроил ловушку для своих жертв. За обед платил Кольмарк, поэтому расходы за ужин должны были нести мы. Под этим предлогом я рано ушел из театра и пришел один в гостиницу якобы для того, чтобы заказать стол.
– На другом конце города, – сказал я служителям, – я должен захватить приятеля, с которым ночью уезжаю в Берлин, и я прошу вас немедленно приготовить мой экипаж и отправить его в место, которое я укажу.
Эта предосторожность объяснялась просто: все мои вещи находились в карете, я не забыл положить туда же аккуратно завернутый чемодан, который извлек из шкафа посредством отмычки. Затем я сказал кучеру:
– Жди меня у берлинских ворот, я приду туда с женой и другом, это будет лучше, чем заезжать за ним домой: по крайней мере, ты успеешь выпить, ожидая нас, там неподалеку есть трактир.
Все шло как нельзя лучше, не успела моя карета отъехать от гостиницы, как вернулись Жозефина и наша глупая парочка. Я приготовил великолепный ужин и заранее добавил в вазу с фруктами дозу дурмана, достаточно сильную, чтобы погрузить в глубокий сон того, кто испробует это лакомство. План удался на славу: отведав роковых фруктов, и Кольмарк и его жена тотчас впали в такую беспробудную летаргию, что можно было тормошить их сколь угодно, и они бы ничего не услышали.
– Приготовься, – шепнул я Жозефине, как только увидел их в таком состоянии, – экипаж нас ждет, чемодан уже внутри, а пока помоги мне насладиться этой дамой, от которой у меня кружится голова; потом обшарим их, заберем бумажники и драгоценности, и выберемся отсюда тихонько и незаметно.
Я приблизился к госпоже Кольмарк; я поднял ей платье, потискал груди – она не просыпалась. Ободренный этим состоянием .беспамятства, на которое я даже не рассчитывал, я осмелел, и мы с Жозефиной быстро раздели спящую. О Боже, я увидел перед собой тело самой Венеры!
– Жозефина, – вскрикнул я, – никогда еще злодейство не делало мой член таким твердым. Однако я должен внести изменения в мой план: я не совсем уверен в снадобье и, чтобы они не проснулись наверняка, я буду сношать их по очереди и убью обоих во время совокупления.
Я начал с женщины; сначала я овладел ею спереди, затем забрался в задний проход. Никакого движения, никакого намека на реакцию… Я заполнил ей анус спермой и перешел к мужу. Кольмарк, которому было не более тридцати лет, имел задницу, белую как алебастр; я оставил его после нескольких толчков, чтобы вновь углубиться в зад жены, но прежде положил на нее тело мужа, а сверху три матраца. Жозефина, которая по моей команде прыгнула на матрацы, мгновенно задушила обоих. Я наслаждался, я испытывал в заднице жены непередаваемое словами сладострастное ощущение, вызываемое насильственной смертью предмета, который служит нашему удовольствию. Невозможно представить, до какой степени судорожное сокращение всех мышц жертвы возбуждает похоть убийцы! Нет, друзья, я лучше помолчу, тем более что нет истинного распутника, который ни разу не отнял бы жизнь у предмета своего наслаждения. Закончив операцию, мы аккуратно положили оба трупа на их кровати, взяли часы, бумажники и драгоценности, спустились вниз и вышли из гостиницы, где никто не удивился нашему позднему уходу, так как я предупредил всех об этом.
– Не будите господина и госпожу Кольмарк, – сказали мы на прощание, – они просили сделать это только в полдень: ваш чудесный ужин и прекрасное вино ударили им в голову, и они хотят отдохнуть как следует, мы тоже поступили бы таким образом, если бы не срочные дела.
Попрощавшись, заплатив за проживание и услуги, мы уехали, провожаемые вежливыми поклонами, и без остановок доехали до Берлина. И только в этой славной столице Пруссии мы обнаружили, что чемодан, наполненный драгоценными каменьями, и остальные украденные вещи стоят в общей сложности более двух миллионов.
– Жозефина! – обрадовался я, подсчитав небывалую добычу. – Разве не говорил я тебе, что одно злодейство обеспечивает успех следующему и что самым счастливым из людей будет тот, кто совершит их больше?
В Берлине мы устроили такое же заведение, как в Бордо, и я снова стал считаться братом Жозефины.
Эта девушка, которая становилась красивее с каждым днем, очень скоро завоевала много сердец, поскольку она обращала внимание только на богатых поклонников, первым мужчиной, сделавшемся ее мишенью, был принц Генрих, брат короля[38].
Этот любезный вельможа отличался необыкновенно скандальной репутацией, острым умом, прекрасными манерами и, конечно, неутомимым распутством. Генрих, отдающий предпочтение скорее мужчинам, нежели женщинам, никогда не связывался с предметами, которые не могли способствовать утолению его излюбленных желаний.
– Милый ангел, – сказал он Жозефине, – прежде чем мы подружимся, я должен объяснить вам мои страсти, и они столь же сильны, сколь и необычны. Прежде всего хочу предупредить, что я мало ценю прелести вашего пола, словом, я никогда не пользуюсь женщинами: я подражаю им, но я их презираю. Вот как вы будете вести себя, чтобы служить моим удовольствиям: я познакомлю вас со многими мужчинами, и вы соблазните всех, кого я укажу. Вот, – продолжал принц, вручая Жозефине искусственный член длиной тринадцать дюймов и девять дюймов в обхвате, – вот размер, который меня устраивает; когда вы обнаружите такой фаллос, вы сразу дадите мне знать. Во время утех вы наденете на себя тунику телесного цвета так, чтобы виден был только ваш зад, а остальное мои глаза видеть не должны; вы будете готовить члены, которые войдут в мой задний проход, вы сами будете вставлять их, затем будете возбуждать владельца члена, а в знак благодарности, когда меня отделают как следует, я отдам вас на потеху этим мужчинам, и вы, кроме того, получите от меня четыреста ударов кнутом. Но это еще не все, прелестница моя: в довершение всего ваши женские принадлежности будут подвергнуты самому жестокому надругательству. После кнутобития вы разденетесь догола, ляжете на пол, раскинув ноги, и все мужчины, удовлетворившие меня, будут испражняться вам в вагину и на грудь. После этой процедуры они подставят мне свои анусы, и я вычищу их языком. В конце концов я сяду вам на лицо, вы откроете рот как можно шире и примете внутрь мои экскременты, в это время меня будет возбуждать один из мужчин, и моя сперма прольется одновременно с испражнениями: только таким способом я могу испытать оргазм.
– А какое вознаграждение предлагает его высочество за такие унизительные услуги? – поинтересовалась Жозефина.
– Двадцать пять тысяч франков в месяц, – ответил принц, – кроме того я оплачиваю все аксессуары.
– Конечно, это не слишком много, – заметила Жозефина, – но остальное компенсирует ваша великодушная протекция. Я к вашим услугам, сударь.
– А что это за юноша, которого вы называете вашим братом? – спросил принц.
– Он действительно мой брат, и сходство его вкусов с вашими может сделать его полезным для вас.
– Ого! Стало быть, он содомит?
– Да, сударь.
– Он сношает вас в зад?
– Иногда.
– Ах, черт побери! Я хочу увидеть эту сцену. Жозефина позвала меня, принц, чтобы я сразу же почувствовал себя в своей тарелке, расстегнул мне панталоны и помассировал член.
– Да, – признал он, – очень неплохой инструмент; он не совсем соответствует размерам, которые я использую, но в деле он должен быть хорош, а его извержение, наверное, просто потрясающее.
И без дальнейших рассуждений, уложив Жозефину на живот, он ввел мой орган в эту заднюю пещерку, самую тесную на свете. Не успел я примоститься поудобнее, как он зашел сзади, спустил мои панталоны до пола, потрепал мою задницу, раздвинул ягодицы, приник к анусу губами, затем, поднявшись, вставил туда свой член и совершил несколько движений. Скоро извлек его и принялся созерцать мои ягодицы, повторяя, что они совершенно в его вкусе.
– Вы не смогли бы испражняться во время совокупления? – спросил он меня. – Я безумно люблю наблюдать, когда мужчина, сношающий кого-нибудь в зад, испражняется, вы не можете себе представить, насколько воспламеняет мою похоть эта маленькая шалость; я вообще очень люблю дерьмо, я даже ем его; глупцы не могут понять эту прихоть, но есть страсти, которые сотворены для людей определенного круга. Ну так что? Вы будете испражняться?
Вместо ответа я выдал самую обильную в своей жизни порцию дерьма. Генрих принял его ртом все без остатка, и сок, которым он обрызгал мне ноги, стал свидетельством его несомненного наслаждения. Со своей стороны он последовал моему примеру, и когда я приготовился подтереть ему задницу, он остановил меня:
– Нет, это женское дело.
И Жозефине пришлось убрать все руками. Принц смотрел, как она это делает, и явно наслаждался унижением женщины.
– У нее довольно красивый зад, – сказал он, похлопав по названному предмету, – я думаю, он вполне подойдет для порки; я предупреждаю, что отделаю его на славу, но надеюсь, что вам все равно.
– О, разумеется, ваше высочество, клянусь вам: Жозефина в вашем полном распоряжении и всегда будет почитать за честь все, что вам угодно с ней сделать.
– Дело в том, что нельзя щадить женщин в моменты сладострастия; вы окончательно испортите себе удовольствие, если не знаете, как поставить их на место, а место их – всегда быть на коленях.
– Ваше высочество, – обратился я к принцу, – меня поражает в вас одна вещь: я имею в виду вашу способность сохранять дух либертинажа даже после того, как угасает порыв, который придает ему силы.
– Это потому, что у меня железные принципы, – отвечал этот мудрый человек. – Я аморален по убеждению, а не по темпераменту: в каком бы физическом состоянии я не находился, это нисколько не влияет на состояние моего духа, и я предаюсь последним удовольствиям после оргазма с таким же пылом, как и сбрасываю семя, несколько месяцев застоявшееся в моих чреслах.
Затем я захотел выразить свое удивление тем грязным, на мой взгляд, способом наслаждаться, который он употребил только что на моих глазах.
– Друг мой, – ответил он, – дело в том, что только эта грязь и имеет ценность в распутстве: чем отвратительнее утехи, тем сильнее они возбуждают. Постоянно давая волю своим наклонностям и вкусам, человек совершенствует и оттачивает их, следовательно, совсем нетрудно дойти до крайней степени продуманной извращенности. Ты находишь мои вкусы странными, я же нахожу их слишком обыденными и простыми: мне хотелось бы сделать их еще гнуснее. Я всю жизнь жаловался на скудость моих возможностей. Ни одна страсть не требовательна в такой мере, как страсть развратника, потому что никакая другая не щекочет, не сотрясает с такой силой нервную систему, никакая другая не разжигает в воображении столь мощный пожар. Но отдаваясь ей, надо позабыть все свои качества цивилизованного человека: только уподобляясь дикарям, можно достичь самых глубин распутства; если человек обладает силой или одарен милостями природы, так лишь для того, чтобы ими злоупотреблять.
– Ах сударь, но от таких максим слишком отдает тиранией, жестокостью…
– Истинный либертинаж, – сказал на это принц, – всегда шагает в ногу с двумя этими пороками; нет ничего более деспотичного, чем он, вот почему эта страсть по-настоящему подвластна только тому, кто, как, например, мы, принцы, имеет какую-то власть.
– Следовательно, вы получаете удовольствие от злоупотребления этой властью?
– Более того: я утверждаю, что власть и приятна только тем, что ею можно злоупотреблять. Ты, друг мой, кажешься мне достаточно богатым, в достаточной мере организованным умственно, чтобы понять тайные принципы маккиавелизма, которые я тебе изложу. Первым делом запомни, что сама природа пожелала, чтобы народ был только орудием, исполняющим волю монарха, народ только для этого и пригоден, он и создан слабым и тупым только для этой цели, и любой суверен, который не заковывает его в цепи и не унижает, несомненно грешит против природы и ее намерений. Знаешь, какова цена либерализма монарха? Всеобщий разброд и беспорядок, разгул животных инстинктов народного бунта, падение искусств, забвение наук, исчезновение денежной системы, чрезмерное вздорожание хлебных продуктов, чума, война, голод и все прочие несчастья, Вот, Жером, вот что ожидает народ, свергающий иго, и если бы в мире существовало высшее верховное существо, его первая забота должна была бы заключаться в том, чтобы покарать властителя, который по своей глупости уступает свою власть.