Долгушин Юрий Александрович. Генератор чудес

   Тунгусов уже не шел, а почти бежал, повинуясь стремительному потоку своих мыслей. Он как бы догонял свою идею, она была уже совсем близко... уже совсем близко... И вот он настиг ее.
   Каждый элемент всегда испускает лучи строго определенной длины волны. Ее можно вычислить. Эта волна - такой же постоянный признак элемента, как удельный вес, как масса его атома.
   Теперь можно составить новый вариант таблицы Менделеева; в ней, кроме атомных весов и порядковых номеров, обозначающих количество электронов в атоме, будут стоять новые цифры: длины волн тех излучений, которые исходят от данного элемента!
   А в спектре лучистой энергии где-нибудь, очевидно, между рентгеновыми и ультрафиолетовыми лучами, появится новый ряд с обозначениями: "лучи водорода", "лучи лития", "лучи железа", "лучи золота"...
   Многое становилось теперь понятным. Все тела, все вещества, а значит и соединения их и реакции дают излучения. Разница между ними только в длинах волн. А от длины волны зависит характер их влияния на окружающие тела. Поэтому-то и установлены пока только некоторые источники излучения, именно те, влияние которых удалось подметить исследователям. Излучения эти наполняют мир своими неощутимыми потолками, сочетаются, складываются одно с другим, находят резонанс в сходных по составу телах и, может быть, усиливают их собственную лучистую энергию. Она очень мала, эта энергия, ничтожно мала; неудивительно, что для ее обнаружения до сих пор не нашлось физического прибора, детектора. В самом деле, какое электромагнитное поле может создаться вокруг атома? Подсчитать, вычислить энергию такого поля, конечно, можно, но нет такого прибора, на показания которого эта микроскопическая энергия могла бы подействовать сколько-нибудь заметно.
   Чувствуя под ногами твердую почву своей "волновой системы элементов", Тунгусов уверенно бросился в эту новую фазу исканий. Все средства современной физики и радиотехники бросил он в бой, стремясь усилить мощность новых лучей. И снова вычислял, рассчитывал, чертил...
   Приемы и методы ультракоротковолновой радиотехники оказались теперь почти негодными: они позволяли управлять волнами длиной от десяти метров до одного сантиметра, а тут, как показывали расчеты, волны измерялись тысячными долями микрона! Количество переходило в качество: колоссальная частота колебаний подчинялась иным законам. Радиотехника отчасти уступала место оптике, потому что эти микроволны были близки к волнам света и во многом вели себя по законам светового луча. Но все-таки по своей природе это были электромагнитные волны, и Тунгусов не сомневался, что сумеет овладеть ими.
   Увлеченный работой, он остро чувствовал нехватку времени. Институт поглощал весь день, для "идей" оставались крохи. Он взял отпуск, заперся дома, никого не принимал и часто даже не отвечал на телефонные звонки, заставляя "беседовать" своего неутомимого автоматического секретаря. Смена дня и ночи потеряла для Тунгусова всякий смысл. Он ложился спать, когда чувствовал, что веки смыкаются независимо от его воли, а голова полна тумана и усталости. Через шесть-семь часов он уже пробуждался, вскакивал и, если в этот момент не стояла глубокая ночь, в какой-то степени приобщался к внешнему миру.
   Медленно открывалась дверь, и "внешний мир" этот в образе соседки тети Паши, добрейшего существа, неопределенно солидного возраста, как бы вливался в комнату. Нагруженная посудой, она входила, пятясь задом и потом неторопливо поворачиваясь перед аккуратно закрытой дверью.
   Смешное и трогательное это было существо. Маленького росточка, но объемистая, вся какая-то бесформенная и мягкая, обвязанная теплыми платками, всегда в валенках, она, однако, деятельно выполняла массу всяких общеквартирных функций, и жильцы единодушно считали ее "главной хозяйкой"
   Тунгусов шутливо называл тетю Пашу "кормилицей", потому что ей он доверил заботу о своем питании. Это был мудрый шаг, предпринятый, если внимательно разобраться, не столько Тунгусовым, сколько самой тетей Пашей, и при том из самых альтруистических побуждений. Она с таким вниманием и любовью исполняла свои обязанности, словно заботилась о родном ей человеке. И кто знает, что сталось бы с Николаем, если бы не прекратились его постоянные недоедания, сухомятка, случайные столовки. Вечно увлеченный своими идеями и работой, он никогда не вспоминал об еде, пока не чувствовал, что валится с ног от голода. Так он понемногу отвыкал есть, заметно худел, слабел, и только настойчивое вмешательство тети Паши вернуло ему природную крепость
   Впрочем, не одной только заботой о питании ограничивалась роль тети Паши в жизни Тунгусова. У нее не было семьи: муж и сын погибли в гражданскую войну. Заботливость, нежность годами лежали глубоко под спудом, не находили выхода. Николай тоже был один. На него и устремился теплый поток материнской любви Прасковьи Гавриловны,
   Любовь эта была проста, как проста была и сама тетя Паша Она следила за его бельем, стирала, штопала, иногда и покупала сама, что находила нужным, из денег, которые давал ей на хозяйство Тунгусов; он же никогда не спрашивал отчета и чувствовал бесконечную благодарность к "кормилице" за освобождение его от всех этих неприятных забот.
   Одного только не могла осилить тетя Паша: заставить Тунгусова вовремя ложиться спать. Услышав из кухни, что он после сна встал и умылся, она быстро собирала завтрак или обед, смотря по времени, и входила к нему, стараясь казаться мрачной и недовольной.
   - Доброе утро, тетя Паша! - встречал ее Тунгусов, торопливо заканчивая свой несложный туалет.
   Она ворчала в ответ мягким баском:
   - Утро, утро... Опять ночь не спал?
   - Не спал, тетя Паша, работал.
   - Ну это что! Разве так работают? Ты, Николай Арсентьевич, только свое здоровье губишь. Посмотри на себя: зеленый стал. Это что! Сидишь целыми сутками взаперти, воздух гадкий, накурил, воняет... Ну? Разве можно? Другие вон тоже работают: и погуляют и физкультурой займутся...
   - У меня, тетя Паша, мозги теперь физкультурой занимаются!
   - Мозги! Это что! Вот и видно, что мозги у тебя неладные, милый. Ешь, садись, остынет...
   Теоретические изыскания между тем подходили к концу. Расчеты и формулы сначала в воображении Тунгусова, а потом и в действительности приобретали очертания и формы деталей заветного генератора.
   Некоторые из них ему по знакомству изготовляли на заводах, в научных учреждениях, где Тунгусову, как консультанту от института, приходилось с неизменным блеском совершенствовать устаревшую технику. Но большую часть этих деталей он делал сам у себя в комнате, совсем уже превратившейся в какую-то фантастическую лабораторию средневекового алхимика. Тут же, в тигельках, ретортах, колбах, плавились, очищались, выпадали в растворах осадками и кристаллами чистые элементы - будущие модуляторы несущей волны главного излучателя.
   Основной источник излучения этого генератора имел вид баллона из кварцевого стекла с причудливо торчащими из него рогами отводов, через которые входили внутрь электроды. Внизу, в двух углублениях толстого дна, свинец, металл, не все тайны которого раскрыты наукой. Он один способен задерживать любые виды электромагнитного излучения; даже рентгеновы и гамма-лучи радия не могут пройти через свинец. В менделеевском ряду свинец занимает особое место; это последний из устойчивых элементов, не подверженных распаду. Все элементы с большим, чем у свинца, атомным весом радиоактивны: они непрерывно разлагаются на составляющие их невидимые частицы и исчезают в течение более или менее продолжительного срока. И ничто не может остановить этого распада.
   Электронный поток из верхней части баллона падает вниз на свинец, нагревает его, плавит. Свинец кипит, наполняет баллон своими парами, которые сгущаются у охлажденных стенок и мелкими тяжелыми капельками сбегают по стеклу. Электроны с космической скоростью несутся сквозь пространство баллона, сталкиваются с атомами свинца, сбивают, сотрясают их атомные системы. Призрачный, сероватый свет выдает эти неслышные катастрофы. И вместе с ним через кварц свободно выходят волны - лучи, которые улавливаются окружающей баллон электрооптической системой и собираются в один невидимый поток.
   Николай нашел способ менять волновой состав этого потока. Законы гармонических колебаний и модуляций помогли ему укротить упрямые "свинцовые" частоты, подчинив их ритму естественных излучений химических элементов. Так он получил возможность превращать луч генератора в луч любого металла, любого химического элемента.
   Вот в этот-то напряженнейший момент исканий, оказалось, что некоторые детали оптической системы, заказанные в мастерской института, сделаны неудачно. Тунгусов отнес их обратно, но мастерская уже была занята очередной срочной работой. Приходилось ждать. Без этой оптики двигаться дальше было нельзя.
   И Николай вдруг ощутил странную, пугающую пустоту вокруг себя. Работа, которой он жил каждую минуту, прервалась и стало нечего делать. Этого с ним еще не случалось. Раньше, в годы его "жизненной системы", которой он присягал навсегда, этого и не могло быть. "Завоевание культуры" - его самообразование и самовоспитание - требовало от него громадных усилий и массы времени и часто случалось, что Николай не знал "за что хвататься". И вдруг - нечего делать! Уж не стал ли он "инженером"?! Этот термин был придуман им же самим в эпоху великих битв с Федором, когда они еще устанавливали свои взгляды на жизнь, на свое назначение в ней. Перед ним всплыли строки из тетради, где он тогда записывал некоторые свои мысли. Там фигурировали два слова - Инженер, - с большой буквы, любимый символ всесторонне развитого, высоко культурного человека-созидателя, и "инженер" в кавычках и с маленькой буквы - олицетворение деловой, но мелкой, узко-ограниченной натуры, "ничтожество", стояло там в скобках ..
   Вспомнились эпизоды идеологических сражений. "Если ты хорошо строишь заводы, электростанции или конструируешь машины, - социализму наплевать, что ты не умеешь играть на скрипке, или не читал "Войны и мира", или не болтаешь по-английски", - запальчиво утверждал Федор
   "Нет, брат, врешь... - не сразу находя достойный ответ на внешне убедительные доводы друга, и потому не очень уверенно парировал Николай. - И мыслишка у тебя в основе вредноватая... вижу ее хорошо, ты меня на скрипку не поймаешь..."
   Николай тогда взъярился и, разойдясь, так расчихвостил друга за недооценку, - уже не только культуры, а и самого социализма, - что тот испугался своей ошибки и пошел на попятный.
   А теперь, вот уже года два, как Николай только своей электротехникой и занимается, да, честно говоря, и не интересуется ничем, хотя ему так далеко еще до Инженера!
   Впрочем, горькая волна сомнений схлынула также быстро, как и налетела. Успокоительных контраргументов тут же появилось больше, чем достаточно: электротехника - его специальность и ей по праву принадлежит максимум времени и внимания; все новое должно воплощаться немедленно; наконец, это временно, не всегда же будут такие срочные дела...
   Главного, в чем и таилась страшинка, Николай так и не уловил: все, что не относилось к его специальности, уже не влекло его к себе, как прежде...
   Вот тогда-то на первый план и выплыло еще не остывшее увлечение ультракоротковолновым телефоном, и Николай с обычной энергией начал "продвигать" его.
   И надо же, чтобы в это время появился Федор - первый человек, которому Николай рассказал о своем "генераторе чудес". Мало того, на другой день после их встречи из мастерских оптического института сообщили о том, что первые из заказанных деталей готовы. Так Тунгусов вновь вернулся к своему любимому "детищу".
   Федор навещал теперь друга через каждые два-три дня. И не одно только чувство дружбы неудержимо тянуло его к Николаю: он нашел в нем неиссякаемый источник новых знаний, увлекательных, почти фантастических для него идей.
   Всякий другой помешал бы Николаю одним своим присутствием. Не говоря уже о том, что Федор просто практически помогал другу во время работы, он оказался тем благодарным собеседником, с которым Николай мог делиться мыслями. Когда Федор приходил, Тунгусов преображался, обычно сдержанный и молчаливый, даже скрытный, он легко подхватывал всякий вопрос Федора, объяснял, показывал опыты, которые очень походили на фокусы опытного эстрадного "манипулятора", и радовался искреннему удивлению друга
   Увлекаясь, он иногда выходил за пределы понятного Федору, но и тогда продолжал развивать свои мысли, чувствуя, что его "объяснения" переходят в творческий процесс, ценный для него самого. После таких бесед, несмотря на пассивную, казалось бы, роль Федора в них, в голове Николая всегда возникало что-то новое, что-то там оседало, выкристаллизовывалось... Это было нечто вроде химической реакции, которую вызывает одно только присутствие катализатора, хотя сам он в этой реакции, по-видимому, и не участвует...
   Словом, вновь забилось рядом с Николаем близкое сердце, и все дела, вся жизнь его обрели новый смысл, новую ответственность.
   Радиограмма из Германии вначале не произвела на Николая сколько-нибудь значительного впечатления; ее затмило появление Федора. Подумав тогда немного над шифром, друзья решили, что разгадать его, не имея никаких данных, хотя бы намеков на смысл, просто невозможно, а потому и не стоит ломать голову.
   Однако мысль о шифре не оставляла Николая и с каждым днем становилась настойчивее и тревожнее. Конечно, это был трудный и рискованный шаг со стороны немца. Зачем сделан этот шаг? Шифр - значит тайна. Как раскрыть ее только одному человеку - Николаю, в радиоразговоре, который могут слышать все - и друзья и враги?! Николай ставил себя на место немца и видел, что задача может быть решена только в том случае, если он сам проявит достаточно изобретательности и воли к ее решению. И вот уже не минуты, а целые часы уходили на "ломанье головы" над этими семью буквами. Федор приходил обычно в дни и часы "эфирной вахты" - по вечерам. Они пили чай и выдумывали сотни разных способов извлечь из букв какой-нибудь смысл.
   Через несколько дней немец снова появился в эфире, внезапно, как метеор, и, очевидно, только для того, чтобы связаться с Николаем.
   - Как схема? - коротко спросил он.
   - Bd. Sory. Nil, - ответил Николай, - Плохо. Очень сожалею, но ничего не понял.
   - Продолжайте эксперименты, прошу вас, - передал немец и исчез из эфира.
   В следующий раз, вместо ответа на вопрос о схеме, Николай спросил:
   - Можно ли выполнить ее без вспомогательных данных?
   - Можно. Привлеките друзей, вы все ее хорошо знаете, - был ответ. А еще через день, очевидно, под давлением каких-то событий, даже не спросив ничего, немец попросил принять "работу по схеме" и передал зашифрованный цифровой текст, занявший почти целую страницу в "вахтенном журнале" Николая.
   - Вот, Федя. Это уже сообщение, - задумчиво говорил Николай. Очевидно, то самое, из-за которого понадобилась вся эта эфирная конспирация с шифром... Что же делать, кого еще привлечь?.. Ясно, что мы ее хорошо знаем...
   - Кого "ее"?
   - Да эту самую "схему"; то, что обозначают буквы; то, чего мы никак не можем сообразить... и что, конечно, нам хорошо известно - ведь только на это и мог рассчитывать немец!.. Ясно только одно: эти буквы, как бы они ни были перетасованы, не могут составить слова, потому что тут шесть согласных и только одна гласная. Таких слов не бывает. Скорей всего это - первые буквы слов какой-нибудь общеизвестной фразы, изречения, поговорки, лозунга, может быть, названия учреждения, какой-нибудь организации...
   Был опять перерыв в работе, кварцевая оптика снова задерживала монтаж генератора. Друзья с видимым наслаждением любителей медленно отхлебывали крепкий чай, искусно завариваемый тетей Пашей, и усиленно копались в памяти, выискивая подходящие сочетания слов в лозунгах, пословицах, популярных песнях... Николай сыпал догадками, как из сказочного рога изобилия. У Федора дело шло хуже. В этот вечер мысли его были заняты другим и он только ждал удобного момента, чтобы переменить тему.
   - Сегодня я тебе плохой помощник, - сказал он, наконец. - Голова не тем занята.
   - А что у тебя? - встрепенулся Николай. ...Инженерная судьба Федора складывалась вообще неладно.
   Его устремления к механике, машиностроению то и дело наталкивались на разные обстоятельства, сбивавшие его с прямого и, казалось, такого простого пути. В военно-техническом авиационном училище ему пришлось заняться моторами. Уже тут ему грозило отклонение в сторону технологии и, даже, еще менее привлекавшей его - эксплуатации. Федор, однако, считал эти отклонения случайными и, конечно, временными, и потому ничего угрожающего в них не находил. Между тем, на заводе, куда он был затем направлен, Федор, как человек добросовестный и умеющий заинтересоваться делом, начал быстро выдвигаться и, незаметно для себя, утверждаться как технолог.
   Это было время обильного детскими болезнями, но необычайно бодрого и решительного старта молодой советской промышленности. Брошенный еще Лениным клич - "догнать и перегнать!" - был едва ли не самым популярным и, казалось, легко осуществимым лозунгом народа. "ДИП" - алело со стен цехов и заводских ворот, "ДИП" - бросалось со стремительных лбов паровозов, с бортов пароходов, "дипами" именовались новые станки, машины, приборы...
   Понятная, доступная всем, жизненно необходимая для страны ленинская идея владела сердцами. Учебные заведения, конечно, делали свое дело, готовили специалистов, но не они решали тогда насущную задачу. Широкое и неукротимое, как океанский прилив, радиолюбительское движение снабжало кадрами - пусть не всегда дипломированными, но по-настоящему творческими и неуемными - советскую радиотехнику. Захваченные полетом самодельной игрушки авиамоделисты долбили высшую математику и начинали строить настоящие самолеты. И так всюду. Это были энтузиасты, увлеченные идеей творения достигнуть, овладеть, перешагнуть! Ночью они сидели над книгами и тетрадями, чтобы днем выполнить очередное задание.
   Был среди них и Федор. Совсем уже новые для него вещи пришлось ему постигать, когда возникла вдруг на заводе срочная необходимость организовать собственное производство... дерева. Оно играло тогда еще немалую роль в авиации и шло на пропеллеры, фюзеляжи транспортных, спортивных и других самолетов и планеров.
   Проштудировав нужную литературу, Федор получил командировку и совершил большое турне по некоторым предприятиям Союза. Тут он увидел, как на практике, путем особых манипуляций - подготовки, сушки, склейки и обработки, древесина превращается в материал, способный конкурировать с металлом. Новый круг знаний и дел увлек Федора и он хорошо справился с порученной ему задачей.
   Однако годы шли, металлургия тоже не спала, и древесина начинала понемногу уходить из авиации, уступая место легким и прочным сплавам металлов. И когда Федор, демобилизовавшись, вернулся в Москву, в него, как в опытного древесинника, мертвой хваткой вцепились... "музыканты". Так окрестили в промышленных кругах Москвы очень предприимчивых и требовательных организаторов крупной фабрики музыкальных инструментов. Фабрика уже работала, выпускала продукцию - отменно низкого качества и в совершенно неудовлетворительном количестве. Между тем предприятие это было хорошо оснащено техникой, располагало прекрасным, внимательно подобранным коллективом рабочих, среди которых оказалось немало старых кустарей, искуснейших мастеров скрипок, виолончелей, гитар...
   Причиной отставания фабрики был сушильный цех. Он не успевал снабжать производство древесиной надлежащего качества, и "музыканты" все свои силы бросили на поиски опытного специалиста, который мог бы наладить работу цеха и вывести фабрику из прорыва. Тонко организованная разведка обнаружила инженера Решеткова, как только он появился в одном из отделов Наркомата тяжелой промышленности на площади Ногина...
   Сначала "музыканты" просто и деликатно предложили Федору работать у них. Федор едва не расхохотался в ответ, - такой курьезной показалась ему перспектива стать деятелем "музыкальной фабрики" перед его вновь ожившими мечтами о большой технике. Он отказался очень уверенно и твердо. Тогда "музыканты" предприняли обходный маневр. Они подробно рассказали ему о своих затруднениях и просили срочно посетить фабрику, осмотреть сушильный цех и всего только - провести консультацию, помочь им советом... На это Федор охотно согласился, тем более, что уже чувствовал себя виноватым перед ними: очень уж явно они были огорчены его отказом. К тому же главные "музыканты" директор и главный инженер понравились Федору, он почувствовал в них настоящих энтузиастов своего производства.
   Осмотр фабрики оказался увлекательным, Федор увидел и узнал много интересного и нового для себя. Закончив обход, они собрались в цеховой конторке. Тут наступил момент главного удара.
   - И вот что получается в результате всех наших производственных усилий, - сокрушенно сказал директор, снимая со стены одну из гитар, висевших там среди других инструментов. - Попробуйте...
   Федор не был ни музыкантом, ни особенным ценителем музыки, но обладал хорошим слухом, любил гитару и немного, по-дилетантски играл на ней. Все это директор успел осторожно выведать у него заранее.
   - Пошлите за Андреичем, пусть принесет свою, - сказал он главному инженеру.
   Гитара, которую рассматривал Федор, была "шикарна", сверкала зеркально положенным лаком, искусной инкрустацией из перламутра. Подавляя в себе некоторое смущение, он взял несколько привычных аккордов. Звук, как звук... Так же, вероятно, звучали и те гитары, на которых ему доводилось играть ..
   - Нет, право, я не берусь судить, - сказал он, пожав плечами. - Ничего особенно плохого не замечаю.
   - Погодите, сейчас заметите... Все познается в сравнении, - улыбнулся директор. - Входи, Андреич!
   На пороге комнаты появился пожилой, совсем небольшого роста, худощавый человечек в синей спецовке. Левой рукой он плотно прижимал к телу старенькую, заметно потертую и невзрачную гитару среднего размера.
   - Познакомьтесь, товарищ Решетков, это наш главный учитель и судья строжайший; старый гитарный мастер - бывший кустарь-одиночка. Великий маг и волшебник, знающий все тайны тонкого искусства...
   - Ладно тебе, Тимофей Палыч... - недовольно перебил мастер, суховато здороваясь с Федором. - Зачем звали?
   - Хотим показать товарищу инженеру, какие бывают на свете гитары
   - Играете? - спросил мастер, устремляя поверх очков сверлящий взгляд на Федора.
   - Да нет... так... слегка...
   - Что ж, посмотрите.
   Принимая гитару из рук Андреича, Федор услышал сложный и странный звук - будто гитара простонала или испуганно шепнула что-то хозяину. Она звучала от одного только прикосновения к ней!.. Он осторожно взял аккорд, другой... Да... Это было нечто совсем иное. Там, в красивом фабричном инструменте его пальцы вызывали какое-то недовольное, насильственное звучание струн. Струны эти и были слышны каждая в отдельности, они легко различались в аккорде. Тут струн не было. Были звуки - слитные, богатые, гармоничные, они легко и охотно возникали от слабого касания пальцев и шли не от струн, а из самого нутра инструмента, сливаясь, заставляя ощутимо трепетать все легкое тело гитары. И так приятна, так привлекательна была эта чуткая покорность инструмента, что Федору неудержимо захотелось играть, играть без конца... Он испугался. Эти несколько любимых аккордов - было все, что его пальцы знали хорошо. Можно ли обидеть доверчивость струн неверным, грубым прикосновением?.. Чем ответят они?..
   - Вот это - гитара... - восхищенно проговорил он и медленно, с трудом отрывая от нее взгляд, вернул мастеру.
   - А ну, Андреич... Покажи... - попросил директор
   Тот сел на стул, бережно, двумя руками уложил гитару на ногу, низко склонился к ней, как бы вслушиваясь в ее дыхание. Было что-то хищное и в то же время нежное во всей его согнутой фигуре, в осторожных и цепких пальцах, властно охвативших гриф и чутко касающихся струн.
   И вот возник голос; простой запев старинной русской песни - "Есть на Волге утес". Сразу подхватил его тихий, невнятный, но мощный, будто донесшийся издалека, хор многих голосов. Понемногу песня крепла, смелела. В ней слышались - и рокот широкой, раздольной реки, бьющей волнами в скалы, и беспредельная даль, и глубина тех "сотен лет", что стоит этот дикий, одинокий утес... И все это непостижимо претворялось в такую огромную, подавляющую мощь человеческого духа, что все кругом исчезло, перестало существовать для Федора...
   Воровато затихли шумы, доносившиеся из цеха; кто-то осторожно и бесшумно открыл, да так и оставил открытой настежь дверь...
   А когда Андреич кончил, долго еще, с минуту длилась тишина; потом так же неслышно закрылась дверь и за ней снова проснулись шумы цеха и голоса людей.
   - Вы настоящий артист, - сказал Федор и, не зная, как лучше выразить охватившие его чувства, дружески обнял худые плечи мастера.
   - Да ведь ручная работа, - ответил тот отстраняясь. И многозначительно посмотрев на директора, добавил с явным намеком на какой-то уже известный им спор:
   - Кустарная... А фабричным способом разве такую сделаешь?.. Пойду, Тимофей Палыч, у меня там крышки греются...
   Не дожидаясь ответа, он вышел.
   - Нет, сделаем... - упрямо сказал директор. - Пусть не такую, это, конечно, уникум, произведение художника. Андреич творил ее восемь месяцев, а материал для нее сушился и выдерживался лет пять. Но мы можем делать просто хорошие инструменты. А выпускать такую дрянь, - он метнул гневный взгляд на стены, обвешенные инструментами, - это же вредительство; такой продукцией мы только отвращаем людей от музыки... И все из-за того, что не можем наладить правильную сушку материала!.. Запасов нет. Сушильный цех работает медленно. А всякое ускорение процесса приводит к браку. Заколдованный круг какой-то!.. А найдем выход... Обязаны найти! Давайте вместе, товарищ Решетков... Ведь благородная, да и интересная задача Что вам торопиться с вашей механикой? Поработайте у нас, наладим дело и - пожалуйста, никуда механика не уйдет!