Долгушин Юрий Александрович. Генератор чудес

   Анна пробует чуть-чуть приподнять веки... Нет, невозможно, свет ударяет острыми, колющими лучами. И не слышно никого кругом... Но вот вдали - голос. Николай!.. Он говорит тихо, будто сам с собой, но Анна слышит каждое слово. Николай!..
   - Не надо кричать, Аня. Я все знаю. Сейчас я буду с тобой...
   Плеск воды рядом, сильные шаги по воде. Он берет ее на руки, как ребенка, и несет, она обнимает его плечи. Какое счастье! Как радостно бьется сердце. Он говорит ей:
   - Теперь мы вместе будем идти... всегда вместе... Вот и берег, приляг здесь.
   Он кладет ее на траву, отходит в сторону, и уже издали звучит его тихий голос:
   - ...Здесь мы расстанемся. До реки уже недалеко, и в лесу можно встретить кого-нибудь из моих "друзей". А у меня есть еще одно дельце. Итак, Рено...
   "Это не он!" - молнией проносится в голове Анны. Она просыпается внезапно, с сердцем, прыгающим у самого горла, и не может открыть глаза: солнце вышло из-за верхушек кустов и светит прямо ей в лицо. Тень падает теперь в сторону дороги.
   Шаги приближаются; она слышит каждое слово говорящего. Странно, так знаком его голос, а узнать она никак не может.
   - Присядем, тут есть немного тени. Черт дери, я устал от этой проклятой жары.
   "Виклинг"! - узнает, наконец, Анна. "Черт дери" - его излюбленное выражение. Она уже делает усилие, чтобы подняться, как вдруг соображает, что Альфред говорит необычно: никакого акцента нет и в помине, он свободно говорит на чистом русском языке. Что это значит? Да он ли это? Анна ждет не шевелясь, и холодок страха понемногу охватывает ее всю.
   - Итак, Рено, с заводом, я полагаю, все ясно. Пуск назначен на пятнадцатое, и этот пуск должен состояться непременно - так сказать, для успокоения верхов. Вам для разгона, для перехода на полную мощность дадут декаду, не больше. И вот основная ваша задача: декада эта должна превратиться в две может быть в три; словом, до последнего момента завод не должен стать на полный ход, иначе, вы понимаете, что получится? Представьте, что наши хозяева там... задержатся почему-либо. Тогда этот гигант до своей гибели успеет насыпать столько смертоносной продукции, что вся паша с вами работа окажется почти бессмысленной.
   - Это ясно, - высоким тенорком отвечает собеседник Виклинга, чиркая спичкой. - Но и задерживать бесконечно нельзя. Боюсь, что даже эти две декады могут вызвать большое подозрение и ликвидация завода в решительный момент может быть сорвана.
   - Этого нельзя допустить. А срок зависит не от нас.
   - А от положения с этими ионизирующими аппаратами? Кстати, вы знаете, как там дела?
   - Конечно. Три недели назад была готова первая серия в пятьдесят штук.
   Тенор скептически хмыкает.
   - Слишком точные сведения, герр Виклинг. Неправдоподобно! Особенно, если принять во внимание, что эти таинственные аппараты - единственное обстоятельство, дающее право надеяться на успех. Да и то лишь, если Москва еще не пронюхала о новом открытии.
   - Вы скептик, Рено. Я слежу за этим. Впрочем, кое-что мы, может быть, узнаем сейчас же, не сходя с места... - В руках Виклинга хрустит бумага. Видите ли, в нужный момент я выступаю в роли почтальона... Письма из Москвы, как условлено заранее, получены в местном почтовом отделении. И вот: "Николаю Арсентьевичу Тунгусову", очевидно, от радиста Ныркина, который следит за сообщениями по эфиру... Так и есть. Э, черт дери, опять шифр!
   - Откуда сообщение? - спрашивает Рено.
   - Не сказано... "Твой таинственный друг, наконец, появился сегодня, очень спешил, дал только одно слово: "Принимайте", и затем цифровой текст, который и привожу полностью".
   - Ключа у вас нет, конечно?
   - Ключа нет, Рено... Почему "конечно"? - вдруг вспыхивает Виклинг.
   - Потому что вы неверно действуете, дорогой коллега. Вы охотитесь за девушкой, чтобы получить шифр и все прочее, так сказать, на подносе, в готовом виде, без труда и риска. Девушка оказалась крепче, чем вы думали, и это надо было понять уже давно. Не знаю, не влюбились ли вы в нее на самом деле? Эту возможность тоже надо было предусмотреть, вы не мальчик. Вместо того чтобы совершать увеселительное путешествие по этой дурацкой Уфе, вы должны были взять ключ еще в Москве, у Тунгусова. Взять, а не ждать, что вам его преподнесут с поцелуями.
   - Чепуха!.. Вы не знаете конкретной обстановки.
   Анна камнем прижимается к земле. Беседа происходит на расстоянии двух шагов от нее. Каждый звук, вздох может выдать, и тогда... они убьют ее, чтобы спрятать концы в воду, и никто не узнает о готовящемся преступлении. Да! Она вспоминает о своем пистолетике, который лежит, как всегда, в специальном кармане. А волненье сжимает грудь, удары сердца пугают своим гулом и сиплыми звуками в горле. Она чувствует, что сознание туманится от этого страшного нервного напряжения, отчаянного биения сердца. Вот закружилась голова...
   ...Тишина. Что они делают? Может быть, заметили ее сквозь просветы куста и теперь...
   Проходит пять, семь минут. Ни звука за кустами. Неужели ушли? Анна лежит, по-прежнему не шевелясь, чувствуя, что тело ее окаменело от неподвижности. Вдруг громкий треск раздается над самой головой, на момент замирает сердце. Это кузнечик, потревоженный приходом людей, снова продолжает свою песню Испуг сменяется вспышкой благодарности к этому кузнечику: он помогает ей - очевидно, люди ушли.
   Анна осторожно поворачивает голову, смотрит сквозь траву и ветви на ту сторону. Потом поднимается медленно, на локтях, видит дорогу, уходящую к лесу, в сторону реки. Нет никого. Она осторожно встает, осматривает все открытое пространство, хватает корзинку и бежит на север, к лагерю.
   Нет, не надо бежать, опасность миновала. Теперь роли переменились: судьба Виклинга в ее руках. Только бы не выдать себя раньше времени. Сейчас она встретится с ним, нужно быть по-прежнему ровной, тактичной, спокойной. Главное, спокойной. Она расскажет все одному только Николаю; и не сразу, надо выбрать удачный момент.
   Узкая полоса леса у самого берега редеет; солнце, склоняющееся к западу, сверкает широкими бликами на поверхности реки.
   Приятно пахнет дымком от лагеря.
   Николай и Виклинг, уже переодевшийся, в майке и трусах, только что спустили на воду "плавучий дом". Они замечают Анну издали и приветствуют ее, высоко поднимая руки. Анна старается улыбаться, быть обыкновенной; но оба вдруг быстро подходят к ней, с тревогой вглядываются в ее лицо.
   - Что нибудь случилось, Аня?
   - Что с вами, Анни?
   "Ах, как глупо! Уже ошибка..." Ну, конечно, она не могла сразу оправиться после пережитого волнения; нужно было погулять еще часа два.
   - А что? - спрашивает она, встречая настороженный, испытующий взгляд Виклинга. И снова вздымается волнение в груди. "Неужели он подозревает что-нибудь?"
   - Вы очень бледны. С вами что-нибудь случилось в лесу?
   - Я просто устала. Это от жары. Там было так душно!
   - Смотрите, Анни, может быть, тепловой удар. Надо освежиться.
   - Да, конечно, сейчас же в воду. Я мечтаю об этом уже давно. Виклинг вдруг решительно берет инициативу в свои руки.
   - Великолепно, Анни! Оставьте грибы, берите полотенце и садитесь сюда. - Он бросает в лодку большую охапку сена, заготовленного на берегу, и покрывает его одеялом. - Пожалуйста, экипаж готов. Сейчас я доставлю вас на замечательное для купанья место. А тут, у нашего берега, купаться нельзя: дно отвратительное, мелко, и вода почти стоячая.
   - Зачем, Альфред, мне ведь нужно только окунуться, - слабо возражает Анна.
   Остаться наедине с ним сейчас слишком страшное испытание. Отказаться решительно... Нет аргументов. Этим она выдала бы себя и погубила бы все дело. Нет, нельзя отказаться.
   "Как бы захватить с собой и Николая?" - думает она, мучительно подыскивая предлог для этого. Но Виклинг как будто угадывает ее мысли.
   - Нет, нет, Анни... Все равно вам нужно остыть перед купаньем. Давайте руку. Вот так. Отдыхайте. Можете кстати прочесть письмо, очевидно от Константина Александровича. А Николай пока что закончит приготовление обеда. Наташа с Федором ушли, а вам сейчас же после купанья нужно будет основательно поесть.
   Он поспешно сталкивает лодку, садиться на корму и, загребая одним веслом, отъезжает от берега.
   - Больше никому не было писем, Альфред?
   - Нет, Анни, никому.
   Она полулежит лицом к нему, почти на дне лодки, только голова ее возвышается над средней банкой. Берег удаляется. Николай машет ей рукой и отходит к палатке. Из кустов появляются
   Федор с ружьем и Наташа, поднимают над головой трофеи - двух уток - и что-то весело кричат Анне. Но она их не слышит.
   "Писем больше нет", - настойчиво вертится в ее мозгу одна и та же фраза. Значит, сообщение Ныркина он решил оставить у себя, просто украл письмо, негодяй... Опасное положение! Сложная борьба идет в душе Анны. Ненависть к человеку, сидящему перед ней, притворяющемуся заботливым другом, то вскипает ключом, то затихает, заглушенная приливом необычайного хладнокровия.
   Анна вскрывает конверт, и из письма отца на грудь ей падает небольшой листок, покрытый цифрами. "Копия радиограммы!" - радостно догадывается она и сразу же схватывает напряженный, колючий взгляд Виклинга, устремленный на листок. Ей хочется улыбнуться ему, прозевали, мол, опять "герр Виклинг", прав был этот Рено...
   В конце письма приписка Ридана: "Посылаю копию радиограммы, полученной Ныркиным сегодня (он тоже посылает). Это на случай, если в вашем захолустье какое-нибудь из писем затеряется".
   Виклинг взволнован. Это чувствуется по резким толчкам весла в его руках, по его затянувшемуся молчанию. Если он узнал цифры, он может предпринять сейчас что-нибудь... Сложив письмо, Анна прячет его в свой потайной карман и при этом немного вытаскивает оттуда револьвер, на всякий случай.
   Иногда Анне кажется, что все происходящее - тяжелый, мучительный сон. Может ли быть, чтобы она действительно принимала участие в этих страшных, фантастических событиях? Ее рука сжимает револьвер. Неужели она может выстрелить в человека? Да, может... Это произойдет само собой.
   - Анни, - говорит, наконец, Виклинг, явно нерешительно и уже не скрывая волнения, - вы, вероятно, заметили, что я стремился остаться с вами наедине... Вы догадываетесь, для чего это...
   - Нет, Альфред, не знаю, - отвечает Анна, чувствуя, что наступает решительный момент.
   - Мне очень жаль, что вы так отвечаете, Анни, слушайте... Эти два дня, проведенные без вас, были очень тяжелыми для меня. Я сам не думал, что так... люблю вас...
   Шаг рассчитан тонко. Анна вздрагивает, как от удара хлыстом. Жар возмущения бросается ей в голову и окончательно лишает ее самообладания.
   - Подлец вы! Предатель! - глухо вскрикивает она, забыв о всякой осторожности, и рука ее, как бы сама собой, молниеносно выхватывает револьвер.
   Глаза Виклинга расширяются, лицо становится серым. Несколько секунд длится молчание. На миг Анна сознает, какую опасную ошибку она совершила, не выдержав своей роли. Но...
   - Я ничего не понимаю, Анни... Слишком невероятно, чтобы мое признанье... - говорит Виклинг, и новая волна гнева охватывает девушку.
   "Теперь все равно", - думает она.
   - Бросьте кривляться, Виклинг! Можете говорить без этого дурацкого акцента. Теперь отвечайте, куда вы дели письмо Ныркина?
   - Какое письмо Ныркина? - по-прежнему с акцентом спрашивает тот.
   - Я буду стрелять, если вы не прекратите эту игру. Вы прекрасно понимаете, что я говорю о письме, которое вы вскрыли и не передали Николаю. Я знаю достаточно, чтобы не верить сейчас ни одному вашему слову. Я знаю, зачем вы ходили на завод. Знаю, как вам хочется расшифровать некоторые радиограммы... Достаточно?.. А теперь поворачивайте лодку к лагерю.
   Виклинг поднимает голову и осматривается кругом, как бы для того, чтобы взять нужное направление. Теперь он овладел собой, лицо его стало спокойнее. Это кажется подозрительным Анне, и она добавляет:
   - Смотрите... одно лишнее движение - и я выстрелю. Вы знаете, как я стреляю...
   - Хорошо, Анна Константиновна, - медленно произносит Виклинг на чистом русском языке, - я вижу теперь, что моя роль кончена. Сдаюсь... Признаться, я давно устал от этой роли. Но вы не все знаете. Я мог бы рассказать вам нечто более интересное, чем моя диверсионная работа. Хотите?
   - Почему вы не поворачиваете лодку?
   - Погодите, Анни. Я хочу урвать еще несколько минут из того времени, которое мне осталось жить. Вы только что вынесли мне приговор. Я имею право сказать последнее слово... Правда, мне оно уже не принесет пользы, но вам понадобиться. Как это ни парадоксально, я хотел бы быть полезным вам хоть чем нибудь...
   Глаза Виклинга скользят по речной глади, то и дело останавливаются на чем-то, лежащем впереди лодки, за спиной Анны. Может быть, он хочет заставить ее обернуться, чтобы ударить веслом по голове? Нет, она не отведет глаз от него.
   Между тем, лодка выходит на быстрину, скользит вниз и, захваченная течением, снова отклоняется к берегу, на котором расположен лагерь. А впереди - немного ниже - какой-то случайный широкий плот, причаленный к берегу толстым канатом. Струя течения исчезает под ним, журча у передней линии связанных бревен.
   - Итак, слушайте, Анни, - медленно говорит Виклинг, - через два, максимум через три месяца Советский Союз перестанет существовать!..
   - Бросьте говорить глупости!..
   - Нет, нет, на этот раз это серьезно. Я и сам не верил бы в успех, если бы не знал о новом страшном орудии борьбы, которого еще не знает Красная Армия.
   - Аппараты Гросса?
   - Да... Вы знаете о них?
   - Это не ваше дело... Чепуха все, что вы говорите. Поворачивайте лодку.
   - Хорошо, поворачиваю.
   Увлекаемая быстрым течением, лодка стала поперек струи как раз в тот момент, когда до плота оставалось не больше трех метров. Раздался глухой удар в борт. Лодка будто всхлипнула, отбросив волну, пригнулась бортом, зачерпнула воды...
   В следующий момент она перевернулась и вместе с Анной, не успевшей даже сообразить, что произошло, исчезла под плотом.
   Заранее рассчитанным прыжком Виклинг плашмя упал на воду и тотчас выбрался на плот.
   Поднимаясь к поверхности, Анна широко открыла глаза, увидела над собой темный полог, пересеченный светлыми пунктирами тонких щелей между бревнами.
   "Конец!" - мелькнуло в сознании.
   Отчаянными взмахами она ринулась вперед, против течения, к зеленоватому пространству освещенной воды. Край плота не приближался. Тогда она взмыла вверх, схватилась за случайно подвернувшуюся связь между бревнами над собой и отчаянным рывком выбросила тело вперед. Пальцы ее нащупали срез бревна. Она перевернулась на спину. Свет ударил в глаза.
   Еще усилие, чтобы подтянуться на мускулах... Спазмы уже сжимают грудь...
   ...Виклинг стоит на четвереньках, неподвижно склонившись над водой, как зверь, ожидающий добычу. Пальцы, белые, как бумага, появляются из-под бревна справа от него. Он бросается к ним и быстрыми движениями сталкивает эти пальцы с осклизлой поверхности дерева.
   Потом снова ждет... Проходит минута, другая... Пальцы не появляются больше.
   Виклинг вскакивает, хватает весло, отламывает его гребную лопасть в щели плота, потом поднимается во весь рост и кричит ужасным, нечеловеческим голосом в сторону, лагеря, размахивая руками.
   Его услышали. Три фигурки отделяются от лагеря и быстро движутся по отмели у самой линии воды.
   ...Николай понял, что произошло, гораздо раньше, чем он и Федор, пробежав узкую полосу воды, вскочили на плот. Крики Виклинга, его поза, отсутствие лодки и самой Анны - все говорило о том, что случилось нечто ужасное.
   Виклинг сидел на плоту, раскинув ноги, левая рука подпирала сзади его туловище, правая, ероша мокрые волосы, совершала какое-то неживое безостановочное движение вокруг головы. Широко раскрытые глаза, казалось, ничего не видели перед собой. Он был похож на безумного.
   - Что такое?! Альфред! - крикнул Николай, подбегая к нему.
   Виклинг молчал, нижняя челюсть его прыгала, звуки, похожие на сдавленное рыданье, вырывались из его груди. Федор, подскочив, сильно тряхнул его за плечи.
   - Что с Аней? Скорей!
   - Она... там... - Слова Виклинга трудно было разобрать. Он указал рукой вниз. - Весло сломалось... лодка пошла вниз. Анни... тоже... вот здесь... Сломанное весло, прижатое течением к плоту, плавало в том месте, куда указал Виклинг.
   Первым движением Николая было - броситься под плот, Федор рванул его за руку.
   - Николай, не делай глупостей! Это бесполезно. Она уже там. - Он махнул рукой по направлению к хвосту плота. - Бежим!
   Спотыкаясь и падая, делая огромные прыжки, они понеслись по бревнам. Плот протянулся метров на пятьдесят. Добежав до конца, они увидели Наташу, которая бежала по берегу рядом с ними. Они спрыгнули в воду. Здесь было мельче, еще немного ниже струя выходила на мель, дальше начинался перекат. Если бы течение уже вынесло Анну из-под плота, они увидели бы ее светло-синее с белым горошком платье в прозрачной воде.
   Бледная, со стиснутыми губами и мокрым от слез лицом, Наташа тоже бросилась на поиски. Они втроем двигались зигзагами, напряженно всматриваясь в воду, от мели к основанию плота. Анны не было.
   Глубоко вздохнув несколько раз подряд, Николай нырнул под плот. Темная зеленоватая мгла развернулась перед ним. Как призраки, у самого дна неясно шевелились длинные космы водорослей, выхваченные слабым светом, падающим из щелей между бревнами. С минуту Николай двигался вперед, удерживая дыхание. Судорожные толчки диафрагмы заставили его повернуть назад. И в этот момент совсем недалеко впереди показалось расплывчатое светло-синее пятно...
   Он вынырнул около Федора, стоявшего по пояс в воде. Едва не задохнувшись, не в состоянии что-либо сказать, жадно глотая воздух широко открытым ртом, он жестом как бы крикнул другу:
   - Здесь!
   И снова ринулся под плот. Федор последовал за ним. Через несколько секунд они подняли над водой безжизненное еще теплое тело Анны.
   Все, что произошло затем, навсегда осталось в памяти друзей окутанным тяжелой пеленой предельного горя и сознанием бессилия изменить свершившееся.
   Отчетливо, как сквозь увеличительное стекло, запечатлелось то, что происходило в непосредственной близости перед глазами. Весь остальной мир как бы покрылся туманом, в котором исчезли солнце, даль, красота гор, обступивших реку. Из тумана появились люди - два плотовщика, дневавшие на берегу; в туман удалился один из них на лодочке - за врачом из сплавного пункта. А тут в громадном увеличении лежало на песке тело Анны, двигалось, переворачивалось, взмахивало руками в отчаянных и неумелых попытках друзей заставить его дышать и пульсировать.
   В тумане из-под плота неожиданно, с шумом и плеском, как живой, вывернулся боком пустой потемневший "плавучий дом" - единственный свидетель преступления Виклинга.
   Из тумана вышел врач - вероятно, фельдшер с пункта - и тут, в увеличенном поле зрения и слуха, просто сказал, повернув в воздухе растопыренные пальцы:
   - Да... конец.
   Анну перенесли к лагерю, завернули в парусину, уложили на мягкое ложе из сена. Солнце ушло за горы. Стемнело. Наташа скрылась в палатке и там предалась горю, закрывшись одеялом, чтобы заглушить рыдания.
   Николай с Федором молча разводили костер, чтобы хоть что-нибудь делать. Потом они подошли к Анне, открыли ей лицо. Блики от костра будто бы сообщили лицу движенье; грудь, казалось, тихо приподнималась дыханием... Николай прикоснулся губами ко лбу девушки. Холодное тело заставило его отпрянуть. Он прильнул к другу и впервые слезы брызнули из его глаз.
   - Это невозможно, Федя, - с силой прошептал он. - С этим нельзя примириться! Как же теперь...
   Мысль о Ридане, страшная, как сама гибель Анны, одновременно пришла им в голову. Они вернулись к костру.
   С другой стороны, из сгустившейся тьмы, вышел Виклинг, синий, дрожащий, с тем же видом помешанного, и молча сел у костра. Никто не сказал ему ничего.
   Быстро опускалась над рекой короткая летняя ночь.
   Вдруг на реке послышались удары весла, и через минуту, зашелестев галькой, высунулся на берег поднятый нос лодки. Человек перемахнул через него и быстро подошел к костру.
   - Товарищ Тунгусов есть тут? - спросил он.
   - Я Тунгусов, - ответил Николай поднимаясь.
   - Я радист из сплавного пункта. Вам радиограмма из Москвы. Молния. Просили срочно доставить.
   Николай схватил листок и, пригнувшись к костру, прочел: "Начальнику Караидельского сплавпункта № 64. Самом срочном порядке, независимо времени суток, разыщите туриста Тунгусова на реке около вашего пункта. Передайте ему следующее: утонувшую держать возможно холодном месте, если нет льда - в холодной проточной воде. К рассвету зажечь сигнальные костры на лодках для посадки двух гидропланов. Ридан".
   - Вы сообщали что-нибудь в Москву о нас? - спросил Николай радиста.
   - Нет, ничего.
   Николаю показалось, что он сходит с ума.
   Льда не оказалось на пункте. Тело Анны плотно завернули в парусину и опустили в ближайшее родниковое озерцо.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   ЧТО ТАКОЕ СМЕРТЬ
   В ридановском особняке идет тихая, размеренная жизнь. Многие лаборатории закрыты: сотрудники разъехались на отдых. Если бы не лай, визг, рычанье, периодически возникающие внизу, в "зверинце", и свидетельствующие о появлении там Тырсы, можно было бы подумать, что институт прекратил свое существование.
   Но нет, жизнь идет, институт работает. Каждый день два лаборанта во главе с Мамашей входят в "теплицу", чтобы взять на анализ очередные пробы облученного мяса. Тут жарко и влажно. Плотно закрытые ящики разных размеров аккуратно расставлены на стеллажах. Некоторые из них вскрываются ежедневно, когда берутся пробы, и снова закрываются. Микробам предоставлена полная возможность поселиться на тушах, на отдельных кусках мяса.
   И, тем не менее, мясо не разлагается.
   Лаборанты берут пробы, уходят в свою лабораторию и к вечеру сдают все анализы Ридану. Распад белка в мясе равен нулю. А с тех пор, как ящики были помещены в этот тропический "морг", прошло уже около месяца!
   Мамаша, который никогда до сих пор не вникал в научную суть институтских работ, на этот раз совершенно обескуражен. Мясо, обыкновенное сырое мясо, им же самим привезенное с бойни, лежит в этой жаре и не разлагается. Почему? С ним ничего не сделали. Поставили на минутку на конвейер и пропустили сквозь поле высокой частоты. Что же от этого может быть? Мамаша не в силах понять загадку. Он обращается к Ридану.
   - Ну, хорошо, электрическое поле убило бактерии, которые сидели на мясе и в ящиках. Но мы снова их открываем. Почему бактерии больше не заводятся? Разве их мало в воздухе?
   Ридан удивленно смотрит на него: Мамаша интересуется наукой!
   - Что ж, не во всяком мясе бактерии "заводятся", - отвечает профессор.
   - Мх... Хотел бы я посмотреть, какое такое бывает мясо, которое не испортится в теплом помещении через два дня.
   - Как, а разве ваше мясо портится?
   - Какое мое? - недоумевает Мамаша.
   - Ваше собственное, вот это! - Ридан тычет пальцем в его круглый живот.
   Мамаша начинает хохотать.
   - Так ведь это живое!
   Ридан наклоняется к уху Мамаши и, указывая в сторону "теплицы", тихо говорит:
   - То мясо тоже почти живое...
   Разговор на этом кончается, потому что Мамаша вдруг перестает смеяться, отскакивает от Ридана, как мячик, и потом быстро исчезает. Профессор шутит, конечно... Но... кто знает, что это за шутки! Он еще скажет, что эти мясные туши можно заставить бегать! К черту, лучше не лезть не в свое дело!
   А Ридан принимает этот выпад Мамаши, как прообраз новых потрясений в ученом мире. "И тут, в процессе распада ткани, думает он, - микробы отступают на второй план. Из возбудителей процесса они становятся его показателями. Они именно "заводятся", а не вызывают распад. Многим придется пересмотреть свои позиции..."
   В квартире профессора царят строгий порядок, чистота, тишина; посетители бывают редко. Тетя Паша управляет этой тишиной, появляясь неслышно там, где нужно её присутствие, всегда вовремя, всегда точно. Вид у нее солидный, хозяйственный: она в своей стихии. Ридан блаженствует: никто и ничто не отвлекает его от работы. Он то исчезает в недрах института, то сидит у себя в кабинете, а появляясь в столовой, как всегда, шутит с тетей Пашей или заводит с ней беседы, искусно выведывая у нее тайны народной мудрости.
   Со времени отъезда молодежи население особняка несколько изменилось. В первые дни Анатолий Ныркин приходил только по вечерам, на часы "эфирной вахты" Николая, и потом исчезал, как ни старался Ридан его удержать. Однако через некоторое время он освоился, стал приходить к чаю, потом оставался ужинать и даже ночевать, когда, увлекшись своими путешествиями в безбрежном мировом пространстве, он, как и Николай, забывал о времени и задерживался далеко за полночь.
   Через полторы недели Анатолий Ныркин решил, наконец, последовать совету Ридана и переселился на время отсутствия Николая в его комнату.
   * * *
   Странно все-таки ведет себя профессор. Какие-то новые дела, которые трудно было бы назвать работой, появились у него в последнее время. Вот кончается "градуировка", животных уносят по местам, все приводится в порядок, сотрудники уходят. Ридан обедает. Теперь ему полагается отдыхать, такой порядок заведен издавна.
   Но он снова идет в свою лабораторию и закрывает дверь на ключ.
   Тут появилось кое-что новое. У самой стены от пола к потолку протянулся длинный вертикальный шток, похожий на обыкновенную водопроводную трубу. Приблизительно на уровне груди на штоке, как на оси, укреплено небольшое колесо-штурвал. Рядом, на полочке - компас с двумя стрелками; одна обычная, магнитная, другая начерчена на стекле снаружи.