Страница:
Кавинант сказал.
— Нет проблем, — отреагировал он на попытку оправдания в голосе Кавинанта. — Я еду как раз мимо.
Трансмиссия и шестерни взвыли, водитель выплюнул сигару в окно, набрал скорость, выровнял машину и зажег новую сигару. Пока рука его была занята, он придерживал баранку животом. Зеленый огонек на панели управления не освещал его лицо, но когда он затягивался, огонек сигары высвечивал массивные черты. В этих вспышках красного света лицо его было похоже на кучу булыжников. Когда сигара разгорелась, рука снова легла на баранку подобно сфинксу, и шофер начал разговор. У него было что-то на уме.
— Живешь где-то поблизости?
Кавинант уклончиво ответил:
— Да.
— Давно? Знаешь здешний народ?
— В какой-то мере.
— А знаешь ли этого прокаженного, этот — как его там? — Томас…
Томас Кавинант?
Кавинант вздрогнул во мраке кабины. Чтобы скрыть беспокойство, он поерзал на сиденье. Затем неловко спросил:
— А что? Ты им интересуешься?
— Интересуюсь? Не, мне не интересно. Просто проезжаю мимо — погоняю своего мула, куда мне велят. Никогда раньше не был в этих местах. Но в городе я слышал разговоры про этого парня. Поэтому я спросил о нем девицу на стоянке, и у меня тут же уши завяли от ее болтовни. Один вопрос — и я сразу получил кучу дерьма. Ты знаешь, что такое проказа? Кавинант скривился:
— Кое-что.
— Ну, так вот, это весьма неприятная вещь, позволь тебе сказать.
Моя старуха читает об этой дряни все время в Библии. Грязные нищие. Нечистые. Я не знал, что такая зараза осталась еще в Америке. Но похоже, что к этому мы и идем. Ты понимаешь, что я имею в виду? — И что ты имеешь в виду? — тупо спросил Кавинант.
— Я считаю, что эти прокаженные должны оставить в покое приличных людей. Таких, как та девка за стойкой. С ней все в порядке, даже пусть язык с моторчиком, но она там залилась до жабр за счет какого-то угрюмого ублюдка. А этот парень Кавинант пусть перестанет считаться только со своими интересами. Незачем раздражать живущих в округе людей. Ему следует уйти к другим прокаженным и оставаться с ними, не беспокоить людей нормальных. Это просто эгоистично — ждать, что обычные ребята, вроде тебя и меня, будут терпеть это. Ты понимаешь, что я имею в виду? Сигарный дым в кабине был плотным, как из кадила, и от этого Кавинант почувствовал легкое головокружение. Он продолжал ерзать, как будто ложность его положения не давала ему удобно сидеть. Но разговор и неуловимое легкое головокружение заставили его почувствовать в себе мстительность. На миг он забыл, что почувствовал симпатию к этому человеку. Он нервно крутил на пальце обручальное кольцо. Когда они приблизились к границам города, он сказал:
— Я собираюсь в ночной клуб, прямо здесь, у дороги. Как насчет того, чтобы выпить вместе?
Без всяких колебаний, водитель фургона сказал:
— Парень, ты угадал. Я никогда не откажусь, если меня угощают.
Им оставалось проехать еще несколько светофоров. Чтобы заполнить молчание, Кавинант спросил шофера, что случилось с его рукой.
— Потерял на войне.
Он остановил свою машину у светофора и зачинил сигару, придерживая брюхом баранку.
— Мы были в патруле и напоролись прямо на их противопехотную мину. Весь отряд разнесло к чертям. Мне пришлось ползком добираться до лагеря. Заняло это у меня два дня, и я вроде как помешался — ты понимаешь, что я имею в виду? Не знал, что делаю. Когда попал к врачу, спасать руку было уже поздно. Какого черта, она мне и не обязательна по крайней мере, моя старуха так говорит, а уже она должна в этом понимать толк. — Он хихикнул. — Для этого дела обе руки не обязательны.
Кавинант простодушно спросил:
— А у тебя были какие-нибудь трудности с лицензией водить эту штуковину?
— Ты смеешься? Да я могу управлять этой малышкой любой кишкой лучше, чем ты трезвый четырьмя руками. — Он ухмыльнулся в свою сигару, довольный своим юмором.
Добродушие его тронуло Кавинанта. Он уже сожалел о своем двуличии. Но стыд всегда вызывал у него гнев и упрямство — рефлекс, вызванный болезнью. Когда грузовик припарковался за ночным клубом, он толкнул дверцу кабины и спрыгнул на землю, как будто в спешке убегая от компаньона.
Однако пока они ехали в темноте он и забыл, как высоко он над землей располагалась кабина. Его слегка закружило. Он неуклюже приземлился, почти упал. Ноги его ничего не почувствовали, но толчок отдался болью в суставах.
Когда прошел момент оглушенности, он услышал, что шофер говорит:
— Знаешь, я как-то сразу вычислил, что ты навострился на выпивку.
Чтобы не видеть холодные оценивающие взгляды этого человека, Кавинант пошел впереди ко входу в клуб.
Когда он заворачивал за угол, то почти столкнулся с обтрепанным стариком в черных очках. Старик стоял спиной к зданию, протягивая мятую жестяную кружку к прохожим и провожая их на слух. Голову он держал высоко, но она слегка дрожала, и он пел, как на панихиде. Под мышкой он держал трость с медным наконечником. Когда Кавинант повернул к нему, он слегка помахал своей кружкой в его направлении.
Кавинант относился к нищим с подозрением. Он помнил того оборванного фанатика, который пристал к нему как раз перед самым началом той галлюцинации. Воспоминание об этом встревожило его, в ночи возникла неожиданная напряженность. Он шагнул ближе к слепому и вгляделся в его лицо.
Интонация в песне нищего не изменилась, но он повернул ухо к Кавинанту и ткнул его в грудь кружкой.
Водитель фургона остановился позади Кавинанта.
— Черт, — проворчал он. — Они так и кишат. Это как болезнь. Пойдем.
Ты обещал мне выпивку.
В свете уличных фонарей Кавинант смог разглядеть, что это был другой нищий, не тот фанатик. Но слепота все-таки вызвала в нем жалость, симпатию к калеке. Вытащив из кармана бумажник, он достал двадцатидолларовую бумажку и сунул ее в жестяную кружку. — Двадцать баксов! — воскликнул шофер. — Ты совсем спятил, или как? Тебе, приятель, не выпивка нужна. Тебе нужен санитар.
Не прерывая песню, слепой вытащил шишковатую руку, сгреб кредитку и спрятал ее куда-то под лохмотья. Затем он повернулся и пошел прочь, бесстрастно постукивая палочкой, спокойный, в особом мистицизме слепых, напевая во время движения «в предвкушеньи божественной славы».
Кавинант наблюдал, как его спина скрылась в темноте, затем повернулся к своему компаньону. Шофер был на голову выше Кавинанта, толстые ноги удерживали крепкое тело. Сигара его мерцала словно глаз Друла Камневого Червя.
И Кавинант тут же вспомнил Друла — пещерника, послужившего целям Лорда Фаула. Друл нашел Посох Закона и погиб от него — или из-за него.
А смерть его освободила Кавинанта из Страны.
Кавинант ткнул онемелым пальцем в грудь водителя грузовика, тщетно стараясь ощутить его, почувствовать его реальность.
— Послушай, — сказал он. — Насчет выпивки я серьезно. Но я тебе должен сказать, — он сглотнул, потом принудил себя произнести слова. — Я — Томас Кавинант. Тот самый прокаженный.
Шофер пыхнул сигарой. — Конечно, парень. А я Иисус Христос. Если ты хочешь промотать денежки, то так и скажи. Но не надо мне этой чепухи о прокаженном. Ты точно такой же, как все.
Кавинант некоторое время хмуро смотрел на мужчину. Затем решительно сказал:
— Ну, в любом случае, я еще не сломился. Пока еще. Пойдем. Они вместе двинулись ко входу в ночной клуб. Он назывался «Дверь», и, соответствуя своему имени, заведение имело широкие металлические ворота, выглядевшие как портал при входе в подземное царство. Ворота были освещены слабым зеленым светом, но в центре было освещенное белой лампой пятно — плакат со словами:
Заключительный концерт
Новая песенная сенсация Америки
Сьюзи Терстон
И была фотография, пытавшаяся изобразить Сьюзи Терстон очаровательной. Но фальшивый блеск отпечатка превратился от времени в неопределенно серый. Кавинант провел небрежный ВНК, призвал все свое мужество и вошел в ночной клуб, сдерживая дыхание, будто входил в первый круг ада.
Клуб внутри был переполнен; прощальное выступление Сьюзи Терстон привлекло большое внимание. Кавинант и его спутник заняли единственные места, которые смогли найти — за небольшим столиком у сцены. За этим столом уже сидел мужчина средних лет в поношенном костюме. По тому, как он держал стакан, можно было предположить, что он пьет уже в течение заметного времени. Когда Кавинант спросил разрешения присоединиться к нему, он будто и не заметил их. Круглыми глазами он пялился в направлении сцены и выглядел важным как птица.
Водитель бесцеремонно проигнорировал его. Он развернул стул спинкой к столику и сел, широко расставив ноги, как бы упираясь грузом своего живота в спинку стула. Кавинант занял оставшееся место и подвинулся поближе к столику, чтобы его кто-нибудь случайно не толкнул, проходя между столами.
Непривычное для него скопление народа беспокоило и тревожило его.
Он тихо сидел, занятый самим собой. Страх разоблачения бился у него в висках, он держал себя собранно и глубоко дышал, будто сопротивляясь приступу головокружения. Окруженный людьми, которые не обращали на него внимания, он чувствовал себя уязвимым. Он очень многое поставил на карту. Но они были людьми по внешнему виду такими же, как и он. Он подавил страстное желание бежать. Постепенно он осознал, что его спутник ждет, когда же он сделает заказ.
Чувствуя себя совершенно больным и беззащитным, он поднял руку и подозвал официанта. Шофер заказал двойное виски со льдом. Мрачное предчувствие на миг парализовало голос Кавинанта, но потом он заставил себя заказать джин с тоником. И сразу же пожалел о своем заказе: джин с тоником были напитком Джоан. Но он не стал ничего менять. И едва смог сдержать вздох облегчения, когда официант ушел.
Весь съежившись от беспокойства, он заметил, что заказанное подали почти молниеносно. Обходя стол, официант поставил три напитка, включая стакан с чем-то, напоминающим просто спирт, для мужчины средних лет, сидевшего вместе с ними. Подняв бокал, шофер опрокинул в себя половину, сделал гримасу и пробормотал: «Бодрящая водичка». Выглядевший торжественным мужчина влил в себя спирт одним движением, только кадык его разок дернулся.
Частью своего сознания Кавинант задумался, не будет ли он в итоге платить за всех троих.
Он неохотно глотнул джин с тоником и почти задохнулся от неожиданного гнева. Лимонный привкус напитка живо напомнил ему алианту.
Как трогательно! Он совсем смешался. В наказание себе он выпил остаток джина и подал знак официанту принести еще. Он внезапно решил напиться. Для второго захода официант принес опять три напитка. Кавинант мрачно смотрел на компаньонов. Затем все трое выпили, как будто молча вызывая друг друга на спор.
Вытерев рот тыльной стороной руки, шофер наклонился вперед и сказал:
— Парень, мне следует предупредить тебя. Деньги-то твои. Я могу пить, пока ты не окажешься под столом.
Чтобы дать возможность третьему вступить в разговор, Кавинант ответил:
— Я думаю, что наш друг намерен обойти нас обоих.
— Что, такой мелкий мужик вроде него? — В тоне шофера был юмор и предложение соперничества. — Да ну? Не может быть.
Но выглядевший торжественным человек все равно не признал факт существования водителя, даже глазами не отреагировал. Он так и сидел, уставившись на эстраду, как в бездну.
Через какое-то время взгляд его обратился на стол. Кавинант снова заказал, и через несколько минут официант выставил перед ними третий заход — снова три напитка. На этот раз шофер остановил его. Он шутливо, как бы подразумевая, что говорит и за Кавинанта, указал пальцем на третьего мужчину и сказал:
— Надеюсь, вы знаете, что мы не собираемся платить за него.
— Конечно, — скучно ответил официант. — Он заказал сразу. И заплатил вперед. — Презрение, казалось, сжало его лицо. — Ходит сюда каждый вечер просто посмотреть на нее и напиться до ослепления.
В это время кто-то еще позвал его, и он ушел.
Третий мужчина по-прежнему ничего не говорил. Медленно выключили освещение, и на переполненный клуб опустилась пелена тишины и ожидания. И вот в этой тишине сидящий с ними за столиком мужчина тихо пробормотал: «Моя жена». Луч света осветил центр сцены, и из-за кулис вышел ведущий. Сзади от него музыканты занимали свои места — небольшой ансамбль, небрежно одетый.
Ведущий с ослепительной улыбкой начал свою речь. «Лично мне особенно печально представлять вам нашу малышку, потому то она сегодня с нами в последний раз — во всяком случае, ее долго не будет. Она уезжает отсюда туда, где знаменитости становятся все известнее. Мы здесь, в „Двери“, долго не забудем ее. Вспомните, как мы слышали ее в первый раз. Леди и джентльмены, мисс Сьюзи Терстон!»
Пятно освещения поймало певицу, когда она выходила на сцену, неся в руках микрофон. На ней был костюм из кожи — юбка, которая оставляла открытой большую часть ног, и жакет без рукавов с бахромой на груди, которая подчеркивала ее формы и их колыхание. Ее светлые волосы были коротко подстрижены, глаза были темные, обведенные запавшими кругами, как в синяках. У нее была полная и располагающая фигура, но лицо противоречило этому: вид его был как у заброшенного беспризорного. Чистым хрупким голосом, который годился бы для мольбы, она с вызовом спела серию любовных баллад так, как если бы это были песни протеста. Аплодисменты после каждого номера были громкие, и Кавинант содрогался при их звуке. Когда серия песенных номеров была закончена и Сьюзи Терстон удалилась на перерыв, он был уже в холодном поту.
Джин, казалось, совсем не влиял на него. Но ему была нужна какая-то моральная поддержка. С видом отчаяния, он опять позвал официанта сделать еще заход. К его облегчению, официант принес напитки скоро.
Одолев свою порцию виски, шофер целеустремленно наклонился вперед и сказал:
— Я думаю, что разгадал эту сволочь.
Торжественно выглядевший человек по-прежнему не замечал своих товарищей по столу. Он снова с болью пробормотал: «Моя жена».
Кавинант хотел удержать шофера, чтобы он так прямо не говорил о сидящем рядом человеке, но прежде чем он мог отвлечь его, тот продолжил:
— Он делает это всем назло, вот в чем дело.
— Назло? — беспомощно отозвался Кавинант. Ему не хватало осмысленности. Насколько он мог сказать, их компаньон — без сомнения счастливо или по крайней мере прочно женатый, и без сомнения каким-то образом возымел безнадежную страсть к беспризорного вида женщине у микрофона. Такое случается. Раздираемый ожесточенной верностью и упрямой необходимостью, он не мог ничего поделать, кроме как мучиться в поисках облегчения, напиваясь до бесчувствия, глядя на то, что он желал, но чего не мог и не должен был иметь.
Имея такое представление об их компаньоне, Кавинант был озадачен комментариями шофера. Но великан почти сразу же продолжал:
— Конечно. Как ты думаешь, это весело — быть прокаженным? Он думает, что он точно такой же, как и все вокруг. Почему же ему быть одним-единственным в своем роде — ты понимаешь, что я имею в виду? Вот что думает этот гад. Честное слово, приятель. Я его описал таким, как есть. — Когда он говорил, его грубое лицо маячило перед Кавинантом, как груда булыжников. Вот что он делает: он слоняется, где его не знают, скрывает о себе правду, так что никто не знает, что он болен. Таким образом он распространяет ее, и никто об этом не знает, и поэтому он осторожничает, а потом вдруг — у нас эпидемия. От чего Кавинант смеется до безумия. Он все делает назло, говорю тебе. Поверь моему слову. Ни с кем не здоровайся за руку, если ты не знаешь парня.
Третий снова тупо простонал: «Моя жена».
Сжав обручальное кольцо, как будто оно могло придать ему сил, Кавинант решительно сказал:
— А может, это все не так? Может, ему просто не хватает общения с людьми? Вы когда-нибудь испытывали одиночество вести эту колымагу одному, час за часом? Может, этот Томас Кавинант просто не может больше жить, не видя время от времени человеческих лиц? Об этом вы не думали?
— Ну так пусть тогда катится к своим прокаженным. Что заставляет его беспокоить приличных людей? Сам подумай.
Сам подумай! Кавинант почти закричал. О черт! А что же я, по-твоему, делаю? Ты думаешь, мне нравится это, быть вот таким? Гримаса, которую он не мог сдержать, перекосила его лицо. Закурив, он помахал официанту — принести еще. Казалось, что алкоголь действует в противоположном направлении, усиливая его напряжение, а не снимая его. Но он был слишком рассержен, чтобы задаваться вопросом, пьянеет ли он или нет. Воздух шумно клубился вокруг клиентов «Двери». Людей, которые сидели вокруг, он воспринимал как засевших в засаде юр-вайлов. Когда принесли напитки, он наклонился вперед, чтобы опровергать аргументы шофера. Но его остановило то, что свет стал гаснуть перед вторым выходом Сьюзи Терстон.
Их товарищ за столом уныло выдохнул: «Моя жена». Его голос стал заплетаться. Что бы он там ни пил, оно на него все-таки действовало. Пока было темно перед выходом на сцену певицы, шофер спросил: Ты хочешь сказать, что эта девка твоя жена? При этих словах, мужчина застонал, как от пыток.
После небольшого вступления, Сьюзи Терстон расположилась в свете ламп. Под ворчливый аккомпанемент своего ансамбля она придала своему голосу оттенок страдания и спела о неверности мужчин. После второго такого же номера из темных провалов ее глаз катились медленные слезы. Звук ее сердечных жалоб заставил горло Кавинанта сжаться. Он остро сожалел, что не пьян. Ему хотелось забыть бы и людей, и свою уязвимость, и упорную борьбу за выживание — забыть и рыдать.
Но ее последняя песня обожгла его. Откинув голову назад, так, что ее белое горло мерцало в свете огоньков, она спела песню, которая заканчивалась словами:
Пусть с тобою уйдет мое сердце —
Твоя любовь заставляет меня чувствовать себя слабой.
А теперь я не хочу причинять тебе боль,
Но мои чувства — это часть меня;
То, чего ты хочешь, делает меня бесчестной —
Так пусть с тобой уйдет мое сердце.
Аплодисменты раздались сразу же, как замерла последняя нота, словно аудитория упорно жаждала ее боли. Кавинант не мог больше терпеть. Подгоняемый шумом, он бросил несколько долларов — он был не в силах считать — на стол, и отодвинул стул, чтобы бежать отсюда.
Но когда он обходил стол, ему пришлось пройти всего в пяти футах от певицы. Неожиданно она обратила на него внимание. Раскрыв объятия, она радостно воскликнула:
— Берек!
Ошеломленный Кавинант в ужасе застыл.
Нет!
Сьюзи Терстон была в восторге. — Эй! — воскликнула она, маша руками, чтобы стихли аплодисменты. — Свет сюда! На него! Берек! Берек, милый! — Горячая волна света из-за сцены затопила Кавинанта. Пригвожденный ярким светом, он повернул лицо к певице, часто моргая, с болью в глазах от страха и гнева.
Нет!
— Леди и джентльмены, люди добрые, я хочу вам представить своего старого друга, дорогого мне человека. — Сьюзи Терстон была нетерпелива и взволнована. — Половине песен, которые я знаю, научил меня он. Люди, это — Берек. — И она начала хлопать ему, а затем сказала:
— Может быть, он нам споет. — Публика добродушно присоединилась к ее аплодисментам. Рука Кавинанта медленно блуждала вокруг в поисках опоры. Несмотря на все свои усилия контролировать себя, он посмотрел на ту, которая его предала, с лицом, полным боли. Аплодисменты отдавались у него в ушах, доводили его до головокружения.
Нет!
Под взглядом Сьюзи Терстон он долго съеживался. Затем, как очищение откровения, зажегся полный свет. Сквозь невнятное бормотание и шорохи публики щелкнул уверенный голос:
— Кавинант!
Кавинант закрутился на месте, будто отражая нападение. В дверном проеме стояли двое мужчин. Оба были в черных шляпах и униформе цвета хаки, с пистолетами в черных кобурах и с серебряными значками; один из них был высокого роста. Шериф Литтон. Он стоял, упираясь кулаками в бедра. Когда Кавинант взглянул на него, он поманил его двумя пальцами. — Ты, Кавинант. Подойди сюда.
— Кавинант? — взвизгнул водитель грузовика. — Ты действительно Кавинант? Кавинант неуклюже повернулся, как под разорванным парусом, чтобы отразить это новое нападение. Когда ему на глаза попался шофер, он увидел, что лицо этого великана покраснело от какого-то страстного чувства. Он встретил взгляд его красных глаз насколько мог храбро.
— Но я же тебе говорил, кто я.
— Ну уж теперь-то я тебя достану! — заскрежетал тот. — Теперь мы все тебя достанем! Какого дьявола ты приперся сюда?
Посетители «Двери» повскакали с мест, чтобы лучше видеть, что происходит. Через их головы шериф закричал:
— Не трогать его! — и начал пробираться через толпу.
Кавинант от полной растерянности потерял равновесие. Он споткнулся, ударился лицом о что-то вроде ножки или края стола, чуть не выбив себе глаз, и растянулся под столом.
Люди вокруг вопили и колотили. Сквозь этот шум шериф ревом отдавал приказы. Одним ударом руки он выбил стол, стоявший над Кавинантом. Кавинант затравленно глядел с пола. Его подбитый глаз распух, искажая все вокруг. Тыльной стороной ладони он стирал слезы. Мигая и с трудом концентрируя взгляд, он разглядел двух мужчин, стоящих над ним — шерифа и бывшего соседа по столу.
Слегка покачиваясь на ногах с сомкнутыми коленями, торжественно выглядевший человек бесстрастно смотрел вниз на Кавинанта. Восторженным голосом и заплетающимся языком он произнес свой вердикт:
— Моя жена — самая чудесная женщина на свете.
Шериф оттолкнул мужчину и склонился над Кавинантом, покачивая ухмыляющимся лицом, полным зубов. — Этого вполне достаточно. Мне как раз нужен предлог, чтобы изолировать тебя, дабы ты не создавал лишних хлопот. Слышишь меня? Вставай. Кавинант чувствовал себя слишком слабым, чтобы двигаться, и не мог ясно видеть. Но не хотел принимать ту помощь, которую мог ему предложить шериф. Он перекатился и с трудом оттолкнулся от пола.
Он встал на ноги, накренившись в одну сторону, но шериф не делал попыток поддержать его. Затем оперся на спинку стула и вызывающе оглядел затихших зрителей. Джин, наконец, казалось, подействовал на него. Он выпрямился, с достоинством поправил галстук.
— Давай, иди, — скомандовал шериф с высоты своего роста.
Но еще какой-то миг Кавинант не двигался. Хотя он не мог быть уверен ни в чем, что сейчас видели его глаза, он продолжал стоять, где был, и провел ВНК.
— Давай, иди, — спокойно повторил Литтон.
— Не трогайте меня, — когда ВНК был сделан, Кавинант повернулся и гордо прошествовал из ночного клуба.
Снаружи, в холоде апрельской ночи, он глубоко вздохнул, обретая спокойствие. Шериф и его помощник повели его к полицейской машине. Ее красные огоньки зловеще вспыхивали в темноте. Он был заперт сзади, за защитной стальной решеткой, а оба офицера сели вперед. Когда помощник тронул повел машину и повел по направлению к Небесной Ферме, шериф заговорил через решетку. — Мы слишком долго искали тебя, Кавинант. Меган Роман сообщила, что ты собираешься прогуляться, и мы решили, что ты попробуешь свои шуточки где-нибудь в другом месте. Только неизвестно где. Но здесь все еще моя территория, и у тебя могут быть неприятности. Против тебя нет закона — я не могу арестовать тебя за то, что ты сделал. Но это, конечно, подло. Послушай, ты. Мое дело — порядок в этом округе, и ты это не забывай. Я не хочу охотиться за тобой, как сейчас. Если ты снова примешься за свои фокусы, я запихну тебя за решетку за нарушение порядка, хулиганство или что-нибудь другое — найдем, за что. Понял?
Стыд и ярость боролись в Кавинанте, но он не мог найти для них выхода. Ему хотелось заорать через решетку: «Это незаразно! Это не моя вина!» Но горло у него было сжато спазмом; он не мог высвободить заключенный в нем крик. Наконец он смог только промямлить: «Выпустите меня. Я пойду пешком».
Шериф Литтон внимательно посмотрел на него, потом сказал помощнику:
— Ладно. Выпустим его прогуляться. Может, он попадет в аварию.
Они как раз только что миновали выезд из города.
Помощник остановил машину возле обочины, и шериф выпустил Кавинанта. Мгновение они вместе стояли в ночи. Шериф внимательно посмотрел на него, как будто пытаясь оценить его способность принести вред. Затем Литтон сказал: «Иди домой. И оставайся дома». Потом вернулся в машину. Она развернулась с громким пронзительным скрежет ом и покатила к городу. Мгновение спустя Кавинант выпрыгнул на дорогу и закричал вслед удаляющимся огонькам: «Гадкий, грязный прокаженный!» В темноте огоньки выглядели как кровь.
Его крик, казалось, не потревожил тишину. Он повернулся и пошел к Небесной Ферме, чувствуя себя маленьким, как будто немногочисленные звезды на светлом небе насмехались над ним. Ему предстояло пройти десять миль.
Дорога была пустынной. Он двигался в тишине, как если бы его окружала полная пустота: хотя он шел по открытой местности, он не улавливал ни шума травы от ветра, ни ночных разговоров птиц или насекомых.
— Нет проблем, — отреагировал он на попытку оправдания в голосе Кавинанта. — Я еду как раз мимо.
Трансмиссия и шестерни взвыли, водитель выплюнул сигару в окно, набрал скорость, выровнял машину и зажег новую сигару. Пока рука его была занята, он придерживал баранку животом. Зеленый огонек на панели управления не освещал его лицо, но когда он затягивался, огонек сигары высвечивал массивные черты. В этих вспышках красного света лицо его было похоже на кучу булыжников. Когда сигара разгорелась, рука снова легла на баранку подобно сфинксу, и шофер начал разговор. У него было что-то на уме.
— Живешь где-то поблизости?
Кавинант уклончиво ответил:
— Да.
— Давно? Знаешь здешний народ?
— В какой-то мере.
— А знаешь ли этого прокаженного, этот — как его там? — Томас…
Томас Кавинант?
Кавинант вздрогнул во мраке кабины. Чтобы скрыть беспокойство, он поерзал на сиденье. Затем неловко спросил:
— А что? Ты им интересуешься?
— Интересуюсь? Не, мне не интересно. Просто проезжаю мимо — погоняю своего мула, куда мне велят. Никогда раньше не был в этих местах. Но в городе я слышал разговоры про этого парня. Поэтому я спросил о нем девицу на стоянке, и у меня тут же уши завяли от ее болтовни. Один вопрос — и я сразу получил кучу дерьма. Ты знаешь, что такое проказа? Кавинант скривился:
— Кое-что.
— Ну, так вот, это весьма неприятная вещь, позволь тебе сказать.
Моя старуха читает об этой дряни все время в Библии. Грязные нищие. Нечистые. Я не знал, что такая зараза осталась еще в Америке. Но похоже, что к этому мы и идем. Ты понимаешь, что я имею в виду? — И что ты имеешь в виду? — тупо спросил Кавинант.
— Я считаю, что эти прокаженные должны оставить в покое приличных людей. Таких, как та девка за стойкой. С ней все в порядке, даже пусть язык с моторчиком, но она там залилась до жабр за счет какого-то угрюмого ублюдка. А этот парень Кавинант пусть перестанет считаться только со своими интересами. Незачем раздражать живущих в округе людей. Ему следует уйти к другим прокаженным и оставаться с ними, не беспокоить людей нормальных. Это просто эгоистично — ждать, что обычные ребята, вроде тебя и меня, будут терпеть это. Ты понимаешь, что я имею в виду? Сигарный дым в кабине был плотным, как из кадила, и от этого Кавинант почувствовал легкое головокружение. Он продолжал ерзать, как будто ложность его положения не давала ему удобно сидеть. Но разговор и неуловимое легкое головокружение заставили его почувствовать в себе мстительность. На миг он забыл, что почувствовал симпатию к этому человеку. Он нервно крутил на пальце обручальное кольцо. Когда они приблизились к границам города, он сказал:
— Я собираюсь в ночной клуб, прямо здесь, у дороги. Как насчет того, чтобы выпить вместе?
Без всяких колебаний, водитель фургона сказал:
— Парень, ты угадал. Я никогда не откажусь, если меня угощают.
Им оставалось проехать еще несколько светофоров. Чтобы заполнить молчание, Кавинант спросил шофера, что случилось с его рукой.
— Потерял на войне.
Он остановил свою машину у светофора и зачинил сигару, придерживая брюхом баранку.
— Мы были в патруле и напоролись прямо на их противопехотную мину. Весь отряд разнесло к чертям. Мне пришлось ползком добираться до лагеря. Заняло это у меня два дня, и я вроде как помешался — ты понимаешь, что я имею в виду? Не знал, что делаю. Когда попал к врачу, спасать руку было уже поздно. Какого черта, она мне и не обязательна по крайней мере, моя старуха так говорит, а уже она должна в этом понимать толк. — Он хихикнул. — Для этого дела обе руки не обязательны.
Кавинант простодушно спросил:
— А у тебя были какие-нибудь трудности с лицензией водить эту штуковину?
— Ты смеешься? Да я могу управлять этой малышкой любой кишкой лучше, чем ты трезвый четырьмя руками. — Он ухмыльнулся в свою сигару, довольный своим юмором.
Добродушие его тронуло Кавинанта. Он уже сожалел о своем двуличии. Но стыд всегда вызывал у него гнев и упрямство — рефлекс, вызванный болезнью. Когда грузовик припарковался за ночным клубом, он толкнул дверцу кабины и спрыгнул на землю, как будто в спешке убегая от компаньона.
Однако пока они ехали в темноте он и забыл, как высоко он над землей располагалась кабина. Его слегка закружило. Он неуклюже приземлился, почти упал. Ноги его ничего не почувствовали, но толчок отдался болью в суставах.
Когда прошел момент оглушенности, он услышал, что шофер говорит:
— Знаешь, я как-то сразу вычислил, что ты навострился на выпивку.
Чтобы не видеть холодные оценивающие взгляды этого человека, Кавинант пошел впереди ко входу в клуб.
Когда он заворачивал за угол, то почти столкнулся с обтрепанным стариком в черных очках. Старик стоял спиной к зданию, протягивая мятую жестяную кружку к прохожим и провожая их на слух. Голову он держал высоко, но она слегка дрожала, и он пел, как на панихиде. Под мышкой он держал трость с медным наконечником. Когда Кавинант повернул к нему, он слегка помахал своей кружкой в его направлении.
Кавинант относился к нищим с подозрением. Он помнил того оборванного фанатика, который пристал к нему как раз перед самым началом той галлюцинации. Воспоминание об этом встревожило его, в ночи возникла неожиданная напряженность. Он шагнул ближе к слепому и вгляделся в его лицо.
Интонация в песне нищего не изменилась, но он повернул ухо к Кавинанту и ткнул его в грудь кружкой.
Водитель фургона остановился позади Кавинанта.
— Черт, — проворчал он. — Они так и кишат. Это как болезнь. Пойдем.
Ты обещал мне выпивку.
В свете уличных фонарей Кавинант смог разглядеть, что это был другой нищий, не тот фанатик. Но слепота все-таки вызвала в нем жалость, симпатию к калеке. Вытащив из кармана бумажник, он достал двадцатидолларовую бумажку и сунул ее в жестяную кружку. — Двадцать баксов! — воскликнул шофер. — Ты совсем спятил, или как? Тебе, приятель, не выпивка нужна. Тебе нужен санитар.
Не прерывая песню, слепой вытащил шишковатую руку, сгреб кредитку и спрятал ее куда-то под лохмотья. Затем он повернулся и пошел прочь, бесстрастно постукивая палочкой, спокойный, в особом мистицизме слепых, напевая во время движения «в предвкушеньи божественной славы».
Кавинант наблюдал, как его спина скрылась в темноте, затем повернулся к своему компаньону. Шофер был на голову выше Кавинанта, толстые ноги удерживали крепкое тело. Сигара его мерцала словно глаз Друла Камневого Червя.
И Кавинант тут же вспомнил Друла — пещерника, послужившего целям Лорда Фаула. Друл нашел Посох Закона и погиб от него — или из-за него.
А смерть его освободила Кавинанта из Страны.
Кавинант ткнул онемелым пальцем в грудь водителя грузовика, тщетно стараясь ощутить его, почувствовать его реальность.
— Послушай, — сказал он. — Насчет выпивки я серьезно. Но я тебе должен сказать, — он сглотнул, потом принудил себя произнести слова. — Я — Томас Кавинант. Тот самый прокаженный.
Шофер пыхнул сигарой. — Конечно, парень. А я Иисус Христос. Если ты хочешь промотать денежки, то так и скажи. Но не надо мне этой чепухи о прокаженном. Ты точно такой же, как все.
Кавинант некоторое время хмуро смотрел на мужчину. Затем решительно сказал:
— Ну, в любом случае, я еще не сломился. Пока еще. Пойдем. Они вместе двинулись ко входу в ночной клуб. Он назывался «Дверь», и, соответствуя своему имени, заведение имело широкие металлические ворота, выглядевшие как портал при входе в подземное царство. Ворота были освещены слабым зеленым светом, но в центре было освещенное белой лампой пятно — плакат со словами:
Заключительный концерт
Новая песенная сенсация Америки
Сьюзи Терстон
И была фотография, пытавшаяся изобразить Сьюзи Терстон очаровательной. Но фальшивый блеск отпечатка превратился от времени в неопределенно серый. Кавинант провел небрежный ВНК, призвал все свое мужество и вошел в ночной клуб, сдерживая дыхание, будто входил в первый круг ада.
Клуб внутри был переполнен; прощальное выступление Сьюзи Терстон привлекло большое внимание. Кавинант и его спутник заняли единственные места, которые смогли найти — за небольшим столиком у сцены. За этим столом уже сидел мужчина средних лет в поношенном костюме. По тому, как он держал стакан, можно было предположить, что он пьет уже в течение заметного времени. Когда Кавинант спросил разрешения присоединиться к нему, он будто и не заметил их. Круглыми глазами он пялился в направлении сцены и выглядел важным как птица.
Водитель бесцеремонно проигнорировал его. Он развернул стул спинкой к столику и сел, широко расставив ноги, как бы упираясь грузом своего живота в спинку стула. Кавинант занял оставшееся место и подвинулся поближе к столику, чтобы его кто-нибудь случайно не толкнул, проходя между столами.
Непривычное для него скопление народа беспокоило и тревожило его.
Он тихо сидел, занятый самим собой. Страх разоблачения бился у него в висках, он держал себя собранно и глубоко дышал, будто сопротивляясь приступу головокружения. Окруженный людьми, которые не обращали на него внимания, он чувствовал себя уязвимым. Он очень многое поставил на карту. Но они были людьми по внешнему виду такими же, как и он. Он подавил страстное желание бежать. Постепенно он осознал, что его спутник ждет, когда же он сделает заказ.
Чувствуя себя совершенно больным и беззащитным, он поднял руку и подозвал официанта. Шофер заказал двойное виски со льдом. Мрачное предчувствие на миг парализовало голос Кавинанта, но потом он заставил себя заказать джин с тоником. И сразу же пожалел о своем заказе: джин с тоником были напитком Джоан. Но он не стал ничего менять. И едва смог сдержать вздох облегчения, когда официант ушел.
Весь съежившись от беспокойства, он заметил, что заказанное подали почти молниеносно. Обходя стол, официант поставил три напитка, включая стакан с чем-то, напоминающим просто спирт, для мужчины средних лет, сидевшего вместе с ними. Подняв бокал, шофер опрокинул в себя половину, сделал гримасу и пробормотал: «Бодрящая водичка». Выглядевший торжественным мужчина влил в себя спирт одним движением, только кадык его разок дернулся.
Частью своего сознания Кавинант задумался, не будет ли он в итоге платить за всех троих.
Он неохотно глотнул джин с тоником и почти задохнулся от неожиданного гнева. Лимонный привкус напитка живо напомнил ему алианту.
Как трогательно! Он совсем смешался. В наказание себе он выпил остаток джина и подал знак официанту принести еще. Он внезапно решил напиться. Для второго захода официант принес опять три напитка. Кавинант мрачно смотрел на компаньонов. Затем все трое выпили, как будто молча вызывая друг друга на спор.
Вытерев рот тыльной стороной руки, шофер наклонился вперед и сказал:
— Парень, мне следует предупредить тебя. Деньги-то твои. Я могу пить, пока ты не окажешься под столом.
Чтобы дать возможность третьему вступить в разговор, Кавинант ответил:
— Я думаю, что наш друг намерен обойти нас обоих.
— Что, такой мелкий мужик вроде него? — В тоне шофера был юмор и предложение соперничества. — Да ну? Не может быть.
Но выглядевший торжественным человек все равно не признал факт существования водителя, даже глазами не отреагировал. Он так и сидел, уставившись на эстраду, как в бездну.
Через какое-то время взгляд его обратился на стол. Кавинант снова заказал, и через несколько минут официант выставил перед ними третий заход — снова три напитка. На этот раз шофер остановил его. Он шутливо, как бы подразумевая, что говорит и за Кавинанта, указал пальцем на третьего мужчину и сказал:
— Надеюсь, вы знаете, что мы не собираемся платить за него.
— Конечно, — скучно ответил официант. — Он заказал сразу. И заплатил вперед. — Презрение, казалось, сжало его лицо. — Ходит сюда каждый вечер просто посмотреть на нее и напиться до ослепления.
В это время кто-то еще позвал его, и он ушел.
Третий мужчина по-прежнему ничего не говорил. Медленно выключили освещение, и на переполненный клуб опустилась пелена тишины и ожидания. И вот в этой тишине сидящий с ними за столиком мужчина тихо пробормотал: «Моя жена». Луч света осветил центр сцены, и из-за кулис вышел ведущий. Сзади от него музыканты занимали свои места — небольшой ансамбль, небрежно одетый.
Ведущий с ослепительной улыбкой начал свою речь. «Лично мне особенно печально представлять вам нашу малышку, потому то она сегодня с нами в последний раз — во всяком случае, ее долго не будет. Она уезжает отсюда туда, где знаменитости становятся все известнее. Мы здесь, в „Двери“, долго не забудем ее. Вспомните, как мы слышали ее в первый раз. Леди и джентльмены, мисс Сьюзи Терстон!»
Пятно освещения поймало певицу, когда она выходила на сцену, неся в руках микрофон. На ней был костюм из кожи — юбка, которая оставляла открытой большую часть ног, и жакет без рукавов с бахромой на груди, которая подчеркивала ее формы и их колыхание. Ее светлые волосы были коротко подстрижены, глаза были темные, обведенные запавшими кругами, как в синяках. У нее была полная и располагающая фигура, но лицо противоречило этому: вид его был как у заброшенного беспризорного. Чистым хрупким голосом, который годился бы для мольбы, она с вызовом спела серию любовных баллад так, как если бы это были песни протеста. Аплодисменты после каждого номера были громкие, и Кавинант содрогался при их звуке. Когда серия песенных номеров была закончена и Сьюзи Терстон удалилась на перерыв, он был уже в холодном поту.
Джин, казалось, совсем не влиял на него. Но ему была нужна какая-то моральная поддержка. С видом отчаяния, он опять позвал официанта сделать еще заход. К его облегчению, официант принес напитки скоро.
Одолев свою порцию виски, шофер целеустремленно наклонился вперед и сказал:
— Я думаю, что разгадал эту сволочь.
Торжественно выглядевший человек по-прежнему не замечал своих товарищей по столу. Он снова с болью пробормотал: «Моя жена».
Кавинант хотел удержать шофера, чтобы он так прямо не говорил о сидящем рядом человеке, но прежде чем он мог отвлечь его, тот продолжил:
— Он делает это всем назло, вот в чем дело.
— Назло? — беспомощно отозвался Кавинант. Ему не хватало осмысленности. Насколько он мог сказать, их компаньон — без сомнения счастливо или по крайней мере прочно женатый, и без сомнения каким-то образом возымел безнадежную страсть к беспризорного вида женщине у микрофона. Такое случается. Раздираемый ожесточенной верностью и упрямой необходимостью, он не мог ничего поделать, кроме как мучиться в поисках облегчения, напиваясь до бесчувствия, глядя на то, что он желал, но чего не мог и не должен был иметь.
Имея такое представление об их компаньоне, Кавинант был озадачен комментариями шофера. Но великан почти сразу же продолжал:
— Конечно. Как ты думаешь, это весело — быть прокаженным? Он думает, что он точно такой же, как и все вокруг. Почему же ему быть одним-единственным в своем роде — ты понимаешь, что я имею в виду? Вот что думает этот гад. Честное слово, приятель. Я его описал таким, как есть. — Когда он говорил, его грубое лицо маячило перед Кавинантом, как груда булыжников. Вот что он делает: он слоняется, где его не знают, скрывает о себе правду, так что никто не знает, что он болен. Таким образом он распространяет ее, и никто об этом не знает, и поэтому он осторожничает, а потом вдруг — у нас эпидемия. От чего Кавинант смеется до безумия. Он все делает назло, говорю тебе. Поверь моему слову. Ни с кем не здоровайся за руку, если ты не знаешь парня.
Третий снова тупо простонал: «Моя жена».
Сжав обручальное кольцо, как будто оно могло придать ему сил, Кавинант решительно сказал:
— А может, это все не так? Может, ему просто не хватает общения с людьми? Вы когда-нибудь испытывали одиночество вести эту колымагу одному, час за часом? Может, этот Томас Кавинант просто не может больше жить, не видя время от времени человеческих лиц? Об этом вы не думали?
— Ну так пусть тогда катится к своим прокаженным. Что заставляет его беспокоить приличных людей? Сам подумай.
Сам подумай! Кавинант почти закричал. О черт! А что же я, по-твоему, делаю? Ты думаешь, мне нравится это, быть вот таким? Гримаса, которую он не мог сдержать, перекосила его лицо. Закурив, он помахал официанту — принести еще. Казалось, что алкоголь действует в противоположном направлении, усиливая его напряжение, а не снимая его. Но он был слишком рассержен, чтобы задаваться вопросом, пьянеет ли он или нет. Воздух шумно клубился вокруг клиентов «Двери». Людей, которые сидели вокруг, он воспринимал как засевших в засаде юр-вайлов. Когда принесли напитки, он наклонился вперед, чтобы опровергать аргументы шофера. Но его остановило то, что свет стал гаснуть перед вторым выходом Сьюзи Терстон.
Их товарищ за столом уныло выдохнул: «Моя жена». Его голос стал заплетаться. Что бы он там ни пил, оно на него все-таки действовало. Пока было темно перед выходом на сцену певицы, шофер спросил: Ты хочешь сказать, что эта девка твоя жена? При этих словах, мужчина застонал, как от пыток.
После небольшого вступления, Сьюзи Терстон расположилась в свете ламп. Под ворчливый аккомпанемент своего ансамбля она придала своему голосу оттенок страдания и спела о неверности мужчин. После второго такого же номера из темных провалов ее глаз катились медленные слезы. Звук ее сердечных жалоб заставил горло Кавинанта сжаться. Он остро сожалел, что не пьян. Ему хотелось забыть бы и людей, и свою уязвимость, и упорную борьбу за выживание — забыть и рыдать.
Но ее последняя песня обожгла его. Откинув голову назад, так, что ее белое горло мерцало в свете огоньков, она спела песню, которая заканчивалась словами:
Пусть с тобою уйдет мое сердце —
Твоя любовь заставляет меня чувствовать себя слабой.
А теперь я не хочу причинять тебе боль,
Но мои чувства — это часть меня;
То, чего ты хочешь, делает меня бесчестной —
Так пусть с тобой уйдет мое сердце.
Аплодисменты раздались сразу же, как замерла последняя нота, словно аудитория упорно жаждала ее боли. Кавинант не мог больше терпеть. Подгоняемый шумом, он бросил несколько долларов — он был не в силах считать — на стол, и отодвинул стул, чтобы бежать отсюда.
Но когда он обходил стол, ему пришлось пройти всего в пяти футах от певицы. Неожиданно она обратила на него внимание. Раскрыв объятия, она радостно воскликнула:
— Берек!
Ошеломленный Кавинант в ужасе застыл.
Нет!
Сьюзи Терстон была в восторге. — Эй! — воскликнула она, маша руками, чтобы стихли аплодисменты. — Свет сюда! На него! Берек! Берек, милый! — Горячая волна света из-за сцены затопила Кавинанта. Пригвожденный ярким светом, он повернул лицо к певице, часто моргая, с болью в глазах от страха и гнева.
Нет!
— Леди и джентльмены, люди добрые, я хочу вам представить своего старого друга, дорогого мне человека. — Сьюзи Терстон была нетерпелива и взволнована. — Половине песен, которые я знаю, научил меня он. Люди, это — Берек. — И она начала хлопать ему, а затем сказала:
— Может быть, он нам споет. — Публика добродушно присоединилась к ее аплодисментам. Рука Кавинанта медленно блуждала вокруг в поисках опоры. Несмотря на все свои усилия контролировать себя, он посмотрел на ту, которая его предала, с лицом, полным боли. Аплодисменты отдавались у него в ушах, доводили его до головокружения.
Нет!
Под взглядом Сьюзи Терстон он долго съеживался. Затем, как очищение откровения, зажегся полный свет. Сквозь невнятное бормотание и шорохи публики щелкнул уверенный голос:
— Кавинант!
Кавинант закрутился на месте, будто отражая нападение. В дверном проеме стояли двое мужчин. Оба были в черных шляпах и униформе цвета хаки, с пистолетами в черных кобурах и с серебряными значками; один из них был высокого роста. Шериф Литтон. Он стоял, упираясь кулаками в бедра. Когда Кавинант взглянул на него, он поманил его двумя пальцами. — Ты, Кавинант. Подойди сюда.
— Кавинант? — взвизгнул водитель грузовика. — Ты действительно Кавинант? Кавинант неуклюже повернулся, как под разорванным парусом, чтобы отразить это новое нападение. Когда ему на глаза попался шофер, он увидел, что лицо этого великана покраснело от какого-то страстного чувства. Он встретил взгляд его красных глаз насколько мог храбро.
— Но я же тебе говорил, кто я.
— Ну уж теперь-то я тебя достану! — заскрежетал тот. — Теперь мы все тебя достанем! Какого дьявола ты приперся сюда?
Посетители «Двери» повскакали с мест, чтобы лучше видеть, что происходит. Через их головы шериф закричал:
— Не трогать его! — и начал пробираться через толпу.
Кавинант от полной растерянности потерял равновесие. Он споткнулся, ударился лицом о что-то вроде ножки или края стола, чуть не выбив себе глаз, и растянулся под столом.
Люди вокруг вопили и колотили. Сквозь этот шум шериф ревом отдавал приказы. Одним ударом руки он выбил стол, стоявший над Кавинантом. Кавинант затравленно глядел с пола. Его подбитый глаз распух, искажая все вокруг. Тыльной стороной ладони он стирал слезы. Мигая и с трудом концентрируя взгляд, он разглядел двух мужчин, стоящих над ним — шерифа и бывшего соседа по столу.
Слегка покачиваясь на ногах с сомкнутыми коленями, торжественно выглядевший человек бесстрастно смотрел вниз на Кавинанта. Восторженным голосом и заплетающимся языком он произнес свой вердикт:
— Моя жена — самая чудесная женщина на свете.
Шериф оттолкнул мужчину и склонился над Кавинантом, покачивая ухмыляющимся лицом, полным зубов. — Этого вполне достаточно. Мне как раз нужен предлог, чтобы изолировать тебя, дабы ты не создавал лишних хлопот. Слышишь меня? Вставай. Кавинант чувствовал себя слишком слабым, чтобы двигаться, и не мог ясно видеть. Но не хотел принимать ту помощь, которую мог ему предложить шериф. Он перекатился и с трудом оттолкнулся от пола.
Он встал на ноги, накренившись в одну сторону, но шериф не делал попыток поддержать его. Затем оперся на спинку стула и вызывающе оглядел затихших зрителей. Джин, наконец, казалось, подействовал на него. Он выпрямился, с достоинством поправил галстук.
— Давай, иди, — скомандовал шериф с высоты своего роста.
Но еще какой-то миг Кавинант не двигался. Хотя он не мог быть уверен ни в чем, что сейчас видели его глаза, он продолжал стоять, где был, и провел ВНК.
— Давай, иди, — спокойно повторил Литтон.
— Не трогайте меня, — когда ВНК был сделан, Кавинант повернулся и гордо прошествовал из ночного клуба.
Снаружи, в холоде апрельской ночи, он глубоко вздохнул, обретая спокойствие. Шериф и его помощник повели его к полицейской машине. Ее красные огоньки зловеще вспыхивали в темноте. Он был заперт сзади, за защитной стальной решеткой, а оба офицера сели вперед. Когда помощник тронул повел машину и повел по направлению к Небесной Ферме, шериф заговорил через решетку. — Мы слишком долго искали тебя, Кавинант. Меган Роман сообщила, что ты собираешься прогуляться, и мы решили, что ты попробуешь свои шуточки где-нибудь в другом месте. Только неизвестно где. Но здесь все еще моя территория, и у тебя могут быть неприятности. Против тебя нет закона — я не могу арестовать тебя за то, что ты сделал. Но это, конечно, подло. Послушай, ты. Мое дело — порядок в этом округе, и ты это не забывай. Я не хочу охотиться за тобой, как сейчас. Если ты снова примешься за свои фокусы, я запихну тебя за решетку за нарушение порядка, хулиганство или что-нибудь другое — найдем, за что. Понял?
Стыд и ярость боролись в Кавинанте, но он не мог найти для них выхода. Ему хотелось заорать через решетку: «Это незаразно! Это не моя вина!» Но горло у него было сжато спазмом; он не мог высвободить заключенный в нем крик. Наконец он смог только промямлить: «Выпустите меня. Я пойду пешком».
Шериф Литтон внимательно посмотрел на него, потом сказал помощнику:
— Ладно. Выпустим его прогуляться. Может, он попадет в аварию.
Они как раз только что миновали выезд из города.
Помощник остановил машину возле обочины, и шериф выпустил Кавинанта. Мгновение они вместе стояли в ночи. Шериф внимательно посмотрел на него, как будто пытаясь оценить его способность принести вред. Затем Литтон сказал: «Иди домой. И оставайся дома». Потом вернулся в машину. Она развернулась с громким пронзительным скрежет ом и покатила к городу. Мгновение спустя Кавинант выпрыгнул на дорогу и закричал вслед удаляющимся огонькам: «Гадкий, грязный прокаженный!» В темноте огоньки выглядели как кровь.
Его крик, казалось, не потревожил тишину. Он повернулся и пошел к Небесной Ферме, чувствуя себя маленьким, как будто немногочисленные звезды на светлом небе насмехались над ним. Ему предстояло пройти десять миль.
Дорога была пустынной. Он двигался в тишине, как если бы его окружала полная пустота: хотя он шел по открытой местности, он не улавливал ни шума травы от ветра, ни ночных разговоров птиц или насекомых.