Страница:
— Битва между Кевином и Высоким Лордом раскрыла щель в основании Земного Корня. Нам надо спуститься вместе с водой и поискать выход внизу. — Он не ждал ответа. Поворачиваясь, он встал устойчивее, схватился за один из золоченых планширов и оторвал его. С помощью этого длинного изогнутого куска дерева, используя его как руль и шест, отталкиваясь от столбов, он смог повернуть лодку, удерживая ее на расстоянии от водопада.
Кипящая линия щели была менее чем в ста ярдах и лодка быстро приближалась к ней, засасываемая течением. Но Баннор сделал еще одно приготовление. Обращаясь к Кавинанту, он спокойно сказал:
— Юр-Лорд, ты должен воспользоваться Оркрестом. — Его голос властно прозвучал в тишине.
Кавинант непонимающе посмотрел на него.
— Ты должен. Он у тебя в кармане. Достань его.
Какое-то мгновение Кавинант продолжал смотреть изумленно. Но наконец команда Стража Крови дошла до него сквозь оцепенение. Он медленно полез в карман и вытащил гладкий, прозрачный камень, затем неуклюже стиснул его правой рукой, как будто не мог правильно схватить его только тремя пальцами.
Водопад теперь маячил прямо перед лодкой, но Баннор произнес спокойно и твердо:
— Возьми камень в левую руку. Подними его над головой и освещай путь.
Как только Кавинант коснулся Оркрестом волнующегося кольца, ослепительный серебряный свет хлынул из сердцевины камня. Он ярко осветил планшир в руках Баннора, затмил освещавший их скальный свет. Когда Кавинант неуклюже поднял кулак, держа камень как факел, Страж Крови одобрительно кивнул. На его лице было написано такое удовлетворение, как будто все обязательства его Клятвы были исполнены.
Затем нос лодки устремился вниз. Баннора и Кавинанта увлекло потоком Земного Корня в темные глубины.
Вода дико ревела и бурлила. Упав через одну расщелину, она устремлялась затем через другую. Водопад непрерывно заворачивал, стремнинами пробиваясь по пещерам, протекая через каналы. В свете Оркреста Баннор высматривал, какой путь выбирала вода. Он направлял лодку так, что она плавно летела вдоль потока.
Лодка неслась вниз безумным курсом, в долгий кошмар грохота, зазубренных скал, ущелий, внезапных, сжимающих сердце водопадов, скрытой смерти. Течение металось, грохотало, рвалось из пещеры в пещеру, сквозь лабиринты трещин, туннелей и ущелий в бездонные внутренности Меленкурион Скайвейр. Много раз судно исчезало под яростным натиском потока, но каждый раз крепкое дерево — дерево, способное противостоять Земному Корню — вновь выносило их на поверхность. И хотя много раз Баннор и Кавинант окунались с головой в воду под натиском потоков, обрушивавшихся на них сверху, вода не вредила им — она либо потеряла свою силу в водопаде, либо была уже разбавлена другими подземными ручейками и озерами.
Проносясь сквозь все это, Кавинант высоко держал свой Оркрест.
Какая-то последняя подсознательная сила удерживала его пальцы сжатыми, а руку поднятой. Ровное свечение камня освещало путь лодки, так что даже в самой яростной истерии потока Баннор мог управлять судном — избегать скал и отмелей, огибать повороты — сохранять свою жизнь и жизнь Неверящего. Яростный поток вскоре расщепил его шест, и он заменил его другим планширом.
Напрягаясь изо всех сил, он бесстрашно направлял лодку к последнему испытанию.
Неожиданно мощный поток понес лодку в пещеру, из которой казалось не было выхода. Вода яростно пенилась, давление воздуха возрастало и становилось с каждым мгновением все более угрожающим. Быстрый водоворот подхватил суденышко, закружил его и увлек под мощный поток воды.
Беспомощную лодку тянуло вниз.
Цепляясь пальцами как когтями, Баннор добрался до Кавинанта. Он обвил Неверящего ногами вокруг пояса и выхватил у него Оркрест. Сжимая камень, как если бы тот был для него источником силы, Баннор прижал другую руку к носу и ко рту Кавинанта.
Он сохранял такое положение, пока лодка тонула.
Поток воды тянул их прямо вниз. Их стиснуло с такой силой, что глаза Баннора вдавило в глазницы, а в ушах звенело так, что барабанные перепонки, казалось, вот-вот лопнут. Он чувствовал, как кричит Кавинант в его объятиях. Но он не ослаблял своей отчаянной хватки, как бы цепляясь за последнюю надежду — одна его рука сжимала излучающий силу Оркрест, а другая сдерживала дыхание Кавинанта.
Затем их втянуло в боковой туннель, к выходу. В тот же миг вся сила давления запертой воды понесла их вверх. Тело Кавинанта обмякло, легкие Баннора жгло. Но он сохранил достаточно проворства, чтобы выпрямить лодку в освобождающейся воде. Мощная струя влекла двух человек в расщелину Расколотой Скалы и вынесла их навстречу утренней реке Черная и Дремучему Удушителю.
В течение нескольких мгновений солнце, ясное небо и лес мелькали во взоре Баннора, и он испытывал головокружение от перепада давления.
Затем к нему вернулась стойкость духа. Обхватив грудь Кавинанта обеими руками, он одним резким движением заставил легкие Неверящего заработать. Преодолевая удушье, Кавинант начал быстро и лихорадочно дышать.
Прошло некоторое время прежде чем он подал признаки вернувшегося сознания, однако кольцо его все еще пульсировало, как бы поддерживая его. Наконец он открыл глаза и посмотрел на Баннора.
Он тут же начал слабо бороться с удерживавшими его веревками из клинго. Баннор представлялся ему одним из тех джиннов, которые наблюдали за приговоренными. Но затем он расслабился. Он осознал, где находится, как сюда попал и что осталось позади, и беззащитно наблюдал, как Баннор развязывает веревки, которыми он был привязан к лодке.
Через плечо Стража Крови он мог видеть громаду Расколотой Скалы, а позади нее Меленкурион Скайвейр, уменьшающуюся по мере того как лодка стремительно неслась вниз по реке. Из расселины поднимались клубы черного дыма, сгустки которого отражали периодические всплески той битвы, что шла глубоко в горах. Приглушенные взрывы раздирали внутренности скалы, подвергая разрушению самое ее вековое основание. Кавинант ощущал, как до него доносятся волны опустошения и разрушения.
Он испуганно посмотрел вниз, на свое кольцо. К своему ужасу, он обнаружил, что оно все еще пульсировало, как бы жило своей жизнью, и инстинктивно накрыл кольцо правой рукой, пряча его. Затем повернулся лицом по ходу лодки, отвернувшись от Баннора и Расколотой Скалы, как бы скрывая свое замешательство.
Так он сидел, ослабевший и унылый, наблюдая за быстрым наступлением дня. Он не разговаривал с Баннором, не помогал ему вычерпывать воду из лодки, не оглядывался назад. Поток, вырвавшийся из Расколотой Скалы, поднял воду в реке Черной так, что она вышла из берегов, сильно превысив паводковый уровень, и легкое суденышко Земного Корня неустрашимо неслось по течению, огражденному хмурыми стенами деревьев. Утреннее солнце сверкало и, отражаясь от темной воды, слепило Кавинанта, но он смотрел не щурясь, словно защитный рефлекс его век был истощен. Ничто не привлекало его невидящий взор. Он автоматически съел промокшую еду, предложенную ему Баннором, спрятав руку с кольцом между колен.
Утро и день прошли незаметно, и когда наступил вечер, он все еще продолжал сидеть сгорбленным на сиденье, прижимая к груди кольцо, как бы готовясь защитить себя от какого-то заключительного удара.
Затем, когда сумерки сгустились вокруг него, он осознал, что слышит музыку. Воздух Удушителя был наполнен звуками песни без голоса, жуткая, сверхъестественная мелодия которой, казалось, поднималась подобно страсти из слабого шелеста листьев. Она резко контрастировала с отдаленным яростным грохотанием Меленкурион Скайвейр, песней ярости, вырывавшейся из Расколотой Скалы. Он постепенно поднял голову и прислушался. В песне Удушителя звучало терпение, как будто щадяще намеренно сдерживалось яростное неистовство мелодии. В свете Оркреста он увидел, что Баннор направляет лодку к высокому холму без деревьев, который возвышался в ночном небе недалеко от южного берега. Холм выглядел пустынным и безжизненным, будто его навечно лишили способности взрастить хоть какие-нибудь самые неприхотливые растения. При всем этом он, казалось, являлся, источником песни Удушителя. Мелодия, которая неслась от холма к реке, звучала так, словно исполнялась сонмом довольных фурий.
Он взирал на холм без любопытства. У него не осталось сил, чтобы удивляться подобным местам. Все его измученное сознание было сосредоточено на звуках битвы, доносившихся с Меленкурион Скайвейр, и на том, чтобы спрятать кольцо. Когда Баннор привязал лодку и взял его за правый локоть чтобы помочь выйти на берег, Кавинант оперся на Стража Крови и безжизненно последовал за ним. Баннор двинулся вверх по бесплодному холму. Без каких-либо вопросов, Кавинант начал с ним преодолевать подъем. Несмотря на усталость, холм вторгался в его сознание. Он ощущал ногами его мертвенность, словно ступал по трупам. Тот был полон удовлетворения от желанных смертей, его атмосфера была густой от резни врагов. Это воплощение ненависти причиняло ему боль в суставах, когда он взбирался по нему. Он начал потеть и дрожать, будто нес на плечах вес своей жестокости.
Потом возле вершины холма Баннор остановил его. Страж Крови поднял Оркрест. В его свете Кавинант увидел виселицу по ту сторону гребня холма. На ней висел великан. А между ним и виселицей, уставившись на него, словно он был концентрированным кошмаром, стояли люди, люди, которых он знал.
Лорд Морэм стоял, завернувшись в свою испачканную в боях мантию.
В левой руке он сжимал свой посох, и его склоненное лицо имело строгий вид. За ним стояли Лорд Каллендрилл и два Стража Крови. Мягкие глаза Лорда светились темным взглядом неудачника. С ним были Кеан и Аморин. А справа от Морэма, поддерживаемый правой рукой Лорда, стоял Хайл Трой.
Трой потерял где-то свои солнечные очки и повязку. Безглазые впадины его черепа жмурились, будто он старался что-то увидеть. Он пригнул голову и поводил ей из стороны в сторону, пытаясь фокусировать слух. Кавинант интуитивно понял, что Трой потерял свое обретенное в Стране зрение.
С ними был человек, которого Кавинант не знал. Это был певец высокий беловолосый человек с тускло светящимися серебряными глазами, напевающий что-то про себя, как бы орошая мелодией землю. Кавинант без размышлений понял, что это Сиройл Вейлвуд — защитник леса Дремучий Удушитель.
Что-то во взгляде певца — что-то строгое и необычно почтительное — напомнило Неверящему о том, кем он здесь является. Наконец он разглядел страх на лицах, смотрящих на него. Он отринул поддержку Баннора и принял весь вес собственного бремени на свои плечи. Чтобы перебороть дрожь перед ними, он смотрел взглядом столь напряженным, что лоб его затрясся. Но когда он был готов уже говорить, жестокое сотрясение от Расколотой Скалы встряхнуло его кости и выбило из равновесия.
В попытке опереться, протянув руку к Баннору, он обнажил свой стыд активность своего кольца.
Повернувшись к Морэму и Трою, он прокричал настолько четко, насколько мог:
— Она потеряна. Я потерял ее. — Но его лицо исказилось, и слова вышли изо рта разбитыми, как осколки его сердца.
Его заявление заставило музыку поблекнуть, сделав отчетливее глухой рокот Расколотой Скалы. Он чувствовал каждый порыв битвы как собственное страдание. Но смерть под ногами чувствовалась ему все острее и острее. И повешенный великан болтался перед ним с немой настойчивостью, которую он не мог игнорировать. Он начал сознавать, что стоит перед людьми, выжившими в своих собственных тяжелых испытаниях. Он отступил, но не упал, когда они начали протестовать — когда Трой издал приглушенный сдавленный крик:
— Потерялась? Потерялась?! — и Морэм спросил надломившимся голосом:
— Что с ней случилось?
Под ночным небом на безжизненной вершине холма, освещенный звездами, сдвоенным отблеском в глазах Сиройла Вейлвуда и огнем Оркреста, Кавинант стоял, оперевшись на Баннора, как искалеченный свидетель против самого себя, и описывал, запинаясь, то, что случилось с Высоким Лордом Еленой. Он не упомянул о ее взгляде, ее расточительном увлечении, но рассказал все остальное — свою сделку, конец Амока, вызов Кевина Расточителя Страны, одинокое противоборство Елены. Когда он закончил, ответом ему было ошеломленное молчание, которое обвинением звенело у него в ушах.
— Я виноват, — сказал он в тишину. Заставляя себя пить горькие отбросы собственной никчемности, он добавил:
— Но я люблю ее. Я бы спас ее, если бы мог. — Любишь ее? — пробормотал Трой. — Ты один? — Его голос был слишком бессвязен, чтобы в полной мере выразить его страдание.
Лорд Морэм закрыл глаза и склонил голову.
Кеан, Аморин и Каллендрилл опирались друг на друга, будто не могли перенести услышанное по отдельности.
Еще одно сотрясение в Расколотой Скале всколыхнуло воздух. Голова Морэма от этого дернулась, и он повернулся к Кавинанту со слезами, бегущими по щекам:
— Это то, о чем я и говорил, — с болью выдохнул он. — Безумие — не единственная опасность, таящаяся в наших снах. Лицо Кавинанта от этого снова исказилось. Но он не произнес больше ни слова. Отрицание того, что он ответственен, не было принято им.
Однако Баннор заметил нечто иное в тоне Лорда. Он подошел к Морэму как бы для того, чтобы исправить несправедливость. Подойдя, он достал из своего тюка скульптуру Кавинанта, сделанную из кости.
Он протянул ее Морэму и сказал:
— Высокий Лорд подарила ему это.
Лорд Морэм осторожно взял костяную скульптуру, и его глаза неожиданно понимающе засветились. Он понял узы, связывающие Елену и ранихинов, и понял, что означал этот дар Кавинанту. Слезы умиления увлажнили его лицо. Но это почти моментально прошло, к нему вернулось самообладание. Его изогнувшиеся губы приняли свою обычную форму. Повернувшись обратно к Кавинанту, он мягко сказал:
— Это драгоценный подарок.
Неожиданная поддержка Баннора и примирительный жест Морэма тронули Кавинанта. Но у него не было сил уделять внимание кому-либо из них.
Его взгляд замер на Хайле Трое. Вомарк безглазо морщился от повторяющихся порывов осознания, и внутри у него бушевала буря. Он пытался мысленно увидеть Елену, вспомнить ее, почувствовать ее красоту, смаковал всю силу своего видения, которому научила его она. Он пытался представить себе ее бесполезный одинокий конец. — Потеряна? — он тяжело дышал, и его ярость нарастала. — Потеряна? Одна?
Вдруг он взорвался. С яростным воем он набросился на Кавинанта: И это ты называешь любовью?! Прокаженный! Неверящий! — он выплевывал слова, как будто это были самые страшные проклятия, какие он знал. — Да для тебя это всего лишь игра! Забава для ума! Извинения? Да ведь ты прокаженный! Морально прокаженный! Ты слишком эгоистичен, чтобы любить кого-нибудь, кроме себя самого. Твоей силы хватит на что угодно. А ты не хочешь применить ее. Ты просто повернулся к ней спиной, в то время как она нуждалась в тебе. Ты — презираю тебя — прокаженный! Прокаженный! — Он выкрикивал это с такой силой, что мускулы его шеи напрягались. Вены на висках выступили и пульсировали, как будто были готовы лопнуть от напряжения.
Кавинант чувствовал справедливость обвинений. Его сделка подвергала его таким обвинениям, и Трой уязвил его в самое больное место, как будто какая-то пророческая интуиция направляла его слепоту. Правая рука Кавинанта делала судорожные движения, тщетно пытаясь защититься. Левая же была прижата к груди, как бы делая попытку локализовать стыд в одном месте. Когда Трой остановился и глубоко вдохнул, собирая силы для следующего обвинения, Кавинант слабо произнес:
— Неверие не имеет к этому никакого отношения. Она была моей дочерью.
— Что?
— Моей дочерью. — Кавинант произнес это как обвинительный акт. — Я изнасиловал ребенка Трелл. Елена была его внучкой.
— Твоя дочь?.. — Трой был слишком ошеломлен, чтобы кричать. Его сотрясало от сопричастности к этому как от видения ужасного порока. Он застонал, будто преступления Кавинанта были столь многочисленны, что он не мог одновременно охватить их все умом.
Морэм заговорил с ним осторожно:
— Мой друг, это тоже то, что я утаил от тебя. Моя скрытность причинила тебе непреднамеренную боль. Пожалуйста, прости меня. Совет опасался, что если ты узнаешь это, ты можешь возненавидеть Неверящего.
— Это уж верно, будь я проклят, — тяжело вздохнул Трой. — Это уж верно.
Неожиданно скопившаяся в нем ярость вылилась в действие. Движимый лишь инстинктом, он быстро подался вперед и выхватил посох Лорда Морэма. Он крутанул им в воздухе, чтобы усилить удар, и обрушил на голову Кавинанта.
Нападение оказалось неожиданным даже для Баннора. Но он пригнулся, прыгнул за спину Троя и слегка ударил его по руке с силой, достаточной для того, чтобы удар не попал в цель. В результате лишь основание посоха слегка задело лоб Кавинанта. Но и этого оказалось достаточно, чтобы он опрокинулся на спину и покатился вниз по холму.
Он приостановил падение и встал на ноги. Затем поднял руку к голове и обнаружил, что из раны посреди лба обильно течет кровь.
Он мог чувствовать, как из опустошенной земли в него просачиваются старая ненависть и злоба. Кровь стекала по его щекам как нестертый плевок.
В следующее мгновение Морэм и Кеан настигли Троя. Морэм вырвал у него посох, Кеан сцепил его руки.
— Дурак! — проскрежетал Лорд. — Ты забыл о клятве Мира. А верность ей обязательна!
Трой боролся с Кеаном. Его лицо отражало ярость и боль.
— Я не давал никакой клятвы! Отпустите меня!
— Ты — вомарк, — сказал Морэм угрожающе. — Клятва Мира связывает и тебя. Но если ты не можешь воздержаться от убийства по этой причине, то воздержись хотя бы потому, что армия Презирающего уничтожена. Душераздиратель висит мертвым на Виселичной Плеши.
— И это ты называешь победой? Нас уничтожили! Что же хорошего в победе, доставшейся такой ценой? — Ярость Троя нарастала как плач. — Было бы лучше, если бы мы проиграли! Тогда бы не было такого опустошения! — От ярости он глотал воздух, будто его охватило удушье от предательства Кавинанта.
Но Лорд Морэм оставался спокойным. Он схватил Троя за нагрудник и тряс его.
— Тогда тем более воздержись, потому что Высокий Лорд не мертва.
— Нет? — выдохнул Трой. — Не мертва?
— Битва слышна даже здесь. Разве ты не узнаешь эти звуки? Из того, что нам слышно, понятно, что сейчас она борется против мертвого Кевина. Посох защищает ее и потому не имеет сейчас той силы, которая ему присуща. Но доказательство ее стойкости есть и здесь, в самом Неверящем. Она призвала его, и если она умрет, он покинет Страну. Так уже было, когда пещерник Друл Камневый Червь впервые вызвал его.
— Она все еще сражается? — ухватился за мысль Трой. Он, казалось, воспринял это как решающее доказательство предательства Кавинанта. Но затем он повернулся к Морэму и воскликнул:
— Мы должны помочь ей!
В ответ на это Морэм вздрогнул. Лицо его исказила гримаса боли. Сдавленным голосом он спросил:
— Как?
— Как?! — вскипел Трой. — Не спрашивай меня — как. Ты — Лорд. Мы должны помочь ей.
Лорд выпрямился и, сжав посох, оперся на него.
— Нас отделяет пятьдесят лиг от Расколотой Скалы. Ночь и день пройдут прежде, чем любой ранихин сможет отвезти нас к ее подножию. Затем потребуется Баннор, чтобы провести нас внутрь горы и найти место битвы. Возможно, что в ходе битвы были разрушены все подступы к ней. Возможно, в пылу сражения они уже на подступах уничтожат нас. Но даже если мы доберемся до Высокого Лорда, нам будет нечего предложить ей, кроме хрупкой силы двух Лордов. Имея Посох Закона, она намного превосходит нас. Чем мы можем помочь ей?
Они стояли лицом друг к другу, как бы противостоя умом к уму, невзирая на безглазие Троя. Морэм не дрогнул под натиском гнева вомарка.
На его лице отчетливо проступила обида от осознания своей неравноценности, но он не отрицал своей слабости и не проклинал ее.
Хотя Трой дрожал от нетерпения, со своими требованиями ему следовало бы обратиться к кому-нибудь другому. Он качнулся в сторону Кавинанта. — Ты! — закричал он резко. — Если ты слишком труслив для того, чтобы сделать что-нибудь самому, дай хотя бы мне шанс помочь ей. Дай мне твое кольцо! Я чувствую его отсюда. Дай мне его! Живей, ты, ублюдок! Это — ее единственный шанс.
Стоя на коленях на мертвой песчаной грязи Плеши, Кавинант смотрел вверх на Троя сквозь кровь, застилавшую глаза. Какое-то время он был не в состоянии отвечать. Требование Троя, казалось, свалилось на него подобно камнепаду. Оно смело его последнее сопротивление и обнажило его позор. Ему следовало бы спасти Елену. Он обладал силой, она пульсировала подобно крови на его безымянном пальце. Но он не воспользовался ею. Неведение не могло служить ему оправданием. Его заявления о своей беспомощности не были более оправданием для него.
Бесплодная атмосфера Плеши вызывала боль в его груди когда он вставал на ноги. Едва видя, куда идет, он продвигался вверх по склону.
От напряжения его голова болела так, будто осколки костей впивались в мозг, и сердце его трепетало. Беззвучный внутренний голос кричал ему: «Нет! Нет!». Но он не обращал внимания. Своей неискалеченной рукой он нащупал кольцо. Казалось, оно сопротивлялось — ему стоило труда ухватить его — но к тому времени, когда он добрался до Троя, он наконец снял его с пальца. Захлебывающимся голосом, как будто его рот был полон крови, он сказал:
— Возьми его. Спаси ее. — И положил кольцо в руку Троя.
Прикосновение пульсирующего кольца привело Троя в возбуждение.
Сжав его в кулаке, он повернулся и бесстрастно побежал к гребню холма.
Там он остановился и быстро прислушался, определил направление на Расколотую Скалу и повернулся лицом в сторону места битвы. Подобно титану, он погрозил небесам кулаком. Сквозь его кулак Белое Золото излучало силу, как будто оно вторило его страсти. Злобным голосом он закричал:
— Елена! Елена!
Но затем рядом с ним появился высокий бледный певец. Его музыка зазвучала на угрожающей ноте и подобно туману окутала вершину холма.
Все замерли, утратив способность двигаться.
В полной тишине Сиройл Вайлвуд поднял свой шишковатый скипетр.
— Нет, — произнес он с дрожью в голосе. — Я не могу допустить этого. Это — нарушение закона. Ты забыл, чем ты мне обязан. Возможно когда-нибудь, когда ты обретешь полную власть над Дикой Магией, ты сможешь воспользоваться ею, чтобы отречься от своего долга.
Своим скипетром он коснулся воздетого кулака Троя; кольцо упало на землю.
Когда оно упало, все волнение его энергии стихло. Оно выглядело просто металлическим кольцом, когда, ударившись о безжизненную землю, покатилось по склону и остановилось возле ног Кавинанта.
— Я не допущу этого, — продолжил певец. — Данное мне обещание невозвратимо. Именем Одного Дерева и Всеединого Леса, именем Дремучего Удушителя я назначаю цену своей помощи. — Торжественным жестом, как бы под звук отдаленного рожка, он коснулся скипетром головы Троя. — Будучи уже лишенным зрения, ты обещал мне любую плату. Я требую твоей жизни!
Лорд Морэм попробовал воспротивиться этому, но окружающее певца поле магии удерживало его. Он не мог сделать ничего, кроме как наблюдать, как Трой начал меняться.
— Я требую, чтобы ты стал моим учеником, — прогудел певец. — Ты будешь моим помощником, моей помощью и поддержкой. От меня ты узнаешь о работе защитника леса, о корнях и ветвях, и семенах и соках, о листьях и обо всем остальном. Вместе мы пойдем в Дремучий Удушитель, и я научу тебя песням деревьев, именам всех старых, храбрых, бдительных лесов древних вместилищ мыслей и настроений. Пока остаются деревья, мы будем управляться вместе, лелея каждую новую поддержку, давая выход лесной мести на каждое ненавистное человеческое вторжение. Забудь своих глупых друзей. Ты не можешь помочь ей. Оставайся и служи!
Его песня изменяла форму Троя. Его ступни начали пускать корни в почву. Одежда превратилась в толстую темную кору. Он стал старым пнем с единственной поднятой ветвью. Из его кулака распустились зеленые листья. Певец мягко заключил:
— Вместе мы вернемся на Виселичную Плешь. — Затем он повернулся к Лордам и Кавинанту. Серебряное сверкание его глаз усилилось, затмив даже сияние Оркреста, и он запел голосом, свежим как роса:
Острый топор и жаркое пламя меня умерщвляют
Но знают ненависть руки мои, которые выросли смелыми.
Так уйди же, не тронув сердце моего семени
Ибо ненависть моя не знает ни отдыха, ни успокоения.
Когда слова песни долетели до них, певец растворился в музыке, как бы завернувшись в нее и исчезнув из поля зрения. Но предостерегающая мелодия задержалась после него как эхо в воздухе, повторясь до тех пор, пока не запомнилась всеми.
Постепенно, как фигуры, тяжело выбирающиеся из небытия, люди на вершине холма снова начали двигаться. Кеан и Аморин поспешили к мшистому пню. Горе наполнило их лица. Но они уже вытерпели слишком много, сражались слишком тяжело в своем долгом и трудном испытании. У них не осталось сил для ужаса или протеста. Аморин смотрела так, будто не могла осознать, что же произошло, и слезы выступили на старых глазах Кеана. Он позвал: «Привет, вомарк!», но его голос звучал на Плеши слабо и тускло, и он не произнес больше ничего.
Кипящая линия щели была менее чем в ста ярдах и лодка быстро приближалась к ней, засасываемая течением. Но Баннор сделал еще одно приготовление. Обращаясь к Кавинанту, он спокойно сказал:
— Юр-Лорд, ты должен воспользоваться Оркрестом. — Его голос властно прозвучал в тишине.
Кавинант непонимающе посмотрел на него.
— Ты должен. Он у тебя в кармане. Достань его.
Какое-то мгновение Кавинант продолжал смотреть изумленно. Но наконец команда Стража Крови дошла до него сквозь оцепенение. Он медленно полез в карман и вытащил гладкий, прозрачный камень, затем неуклюже стиснул его правой рукой, как будто не мог правильно схватить его только тремя пальцами.
Водопад теперь маячил прямо перед лодкой, но Баннор произнес спокойно и твердо:
— Возьми камень в левую руку. Подними его над головой и освещай путь.
Как только Кавинант коснулся Оркрестом волнующегося кольца, ослепительный серебряный свет хлынул из сердцевины камня. Он ярко осветил планшир в руках Баннора, затмил освещавший их скальный свет. Когда Кавинант неуклюже поднял кулак, держа камень как факел, Страж Крови одобрительно кивнул. На его лице было написано такое удовлетворение, как будто все обязательства его Клятвы были исполнены.
Затем нос лодки устремился вниз. Баннора и Кавинанта увлекло потоком Земного Корня в темные глубины.
Вода дико ревела и бурлила. Упав через одну расщелину, она устремлялась затем через другую. Водопад непрерывно заворачивал, стремнинами пробиваясь по пещерам, протекая через каналы. В свете Оркреста Баннор высматривал, какой путь выбирала вода. Он направлял лодку так, что она плавно летела вдоль потока.
Лодка неслась вниз безумным курсом, в долгий кошмар грохота, зазубренных скал, ущелий, внезапных, сжимающих сердце водопадов, скрытой смерти. Течение металось, грохотало, рвалось из пещеры в пещеру, сквозь лабиринты трещин, туннелей и ущелий в бездонные внутренности Меленкурион Скайвейр. Много раз судно исчезало под яростным натиском потока, но каждый раз крепкое дерево — дерево, способное противостоять Земному Корню — вновь выносило их на поверхность. И хотя много раз Баннор и Кавинант окунались с головой в воду под натиском потоков, обрушивавшихся на них сверху, вода не вредила им — она либо потеряла свою силу в водопаде, либо была уже разбавлена другими подземными ручейками и озерами.
Проносясь сквозь все это, Кавинант высоко держал свой Оркрест.
Какая-то последняя подсознательная сила удерживала его пальцы сжатыми, а руку поднятой. Ровное свечение камня освещало путь лодки, так что даже в самой яростной истерии потока Баннор мог управлять судном — избегать скал и отмелей, огибать повороты — сохранять свою жизнь и жизнь Неверящего. Яростный поток вскоре расщепил его шест, и он заменил его другим планширом.
Напрягаясь изо всех сил, он бесстрашно направлял лодку к последнему испытанию.
Неожиданно мощный поток понес лодку в пещеру, из которой казалось не было выхода. Вода яростно пенилась, давление воздуха возрастало и становилось с каждым мгновением все более угрожающим. Быстрый водоворот подхватил суденышко, закружил его и увлек под мощный поток воды.
Беспомощную лодку тянуло вниз.
Цепляясь пальцами как когтями, Баннор добрался до Кавинанта. Он обвил Неверящего ногами вокруг пояса и выхватил у него Оркрест. Сжимая камень, как если бы тот был для него источником силы, Баннор прижал другую руку к носу и ко рту Кавинанта.
Он сохранял такое положение, пока лодка тонула.
Поток воды тянул их прямо вниз. Их стиснуло с такой силой, что глаза Баннора вдавило в глазницы, а в ушах звенело так, что барабанные перепонки, казалось, вот-вот лопнут. Он чувствовал, как кричит Кавинант в его объятиях. Но он не ослаблял своей отчаянной хватки, как бы цепляясь за последнюю надежду — одна его рука сжимала излучающий силу Оркрест, а другая сдерживала дыхание Кавинанта.
Затем их втянуло в боковой туннель, к выходу. В тот же миг вся сила давления запертой воды понесла их вверх. Тело Кавинанта обмякло, легкие Баннора жгло. Но он сохранил достаточно проворства, чтобы выпрямить лодку в освобождающейся воде. Мощная струя влекла двух человек в расщелину Расколотой Скалы и вынесла их навстречу утренней реке Черная и Дремучему Удушителю.
В течение нескольких мгновений солнце, ясное небо и лес мелькали во взоре Баннора, и он испытывал головокружение от перепада давления.
Затем к нему вернулась стойкость духа. Обхватив грудь Кавинанта обеими руками, он одним резким движением заставил легкие Неверящего заработать. Преодолевая удушье, Кавинант начал быстро и лихорадочно дышать.
Прошло некоторое время прежде чем он подал признаки вернувшегося сознания, однако кольцо его все еще пульсировало, как бы поддерживая его. Наконец он открыл глаза и посмотрел на Баннора.
Он тут же начал слабо бороться с удерживавшими его веревками из клинго. Баннор представлялся ему одним из тех джиннов, которые наблюдали за приговоренными. Но затем он расслабился. Он осознал, где находится, как сюда попал и что осталось позади, и беззащитно наблюдал, как Баннор развязывает веревки, которыми он был привязан к лодке.
Через плечо Стража Крови он мог видеть громаду Расколотой Скалы, а позади нее Меленкурион Скайвейр, уменьшающуюся по мере того как лодка стремительно неслась вниз по реке. Из расселины поднимались клубы черного дыма, сгустки которого отражали периодические всплески той битвы, что шла глубоко в горах. Приглушенные взрывы раздирали внутренности скалы, подвергая разрушению самое ее вековое основание. Кавинант ощущал, как до него доносятся волны опустошения и разрушения.
Он испуганно посмотрел вниз, на свое кольцо. К своему ужасу, он обнаружил, что оно все еще пульсировало, как бы жило своей жизнью, и инстинктивно накрыл кольцо правой рукой, пряча его. Затем повернулся лицом по ходу лодки, отвернувшись от Баннора и Расколотой Скалы, как бы скрывая свое замешательство.
Так он сидел, ослабевший и унылый, наблюдая за быстрым наступлением дня. Он не разговаривал с Баннором, не помогал ему вычерпывать воду из лодки, не оглядывался назад. Поток, вырвавшийся из Расколотой Скалы, поднял воду в реке Черной так, что она вышла из берегов, сильно превысив паводковый уровень, и легкое суденышко Земного Корня неустрашимо неслось по течению, огражденному хмурыми стенами деревьев. Утреннее солнце сверкало и, отражаясь от темной воды, слепило Кавинанта, но он смотрел не щурясь, словно защитный рефлекс его век был истощен. Ничто не привлекало его невидящий взор. Он автоматически съел промокшую еду, предложенную ему Баннором, спрятав руку с кольцом между колен.
Утро и день прошли незаметно, и когда наступил вечер, он все еще продолжал сидеть сгорбленным на сиденье, прижимая к груди кольцо, как бы готовясь защитить себя от какого-то заключительного удара.
Затем, когда сумерки сгустились вокруг него, он осознал, что слышит музыку. Воздух Удушителя был наполнен звуками песни без голоса, жуткая, сверхъестественная мелодия которой, казалось, поднималась подобно страсти из слабого шелеста листьев. Она резко контрастировала с отдаленным яростным грохотанием Меленкурион Скайвейр, песней ярости, вырывавшейся из Расколотой Скалы. Он постепенно поднял голову и прислушался. В песне Удушителя звучало терпение, как будто щадяще намеренно сдерживалось яростное неистовство мелодии. В свете Оркреста он увидел, что Баннор направляет лодку к высокому холму без деревьев, который возвышался в ночном небе недалеко от южного берега. Холм выглядел пустынным и безжизненным, будто его навечно лишили способности взрастить хоть какие-нибудь самые неприхотливые растения. При всем этом он, казалось, являлся, источником песни Удушителя. Мелодия, которая неслась от холма к реке, звучала так, словно исполнялась сонмом довольных фурий.
Он взирал на холм без любопытства. У него не осталось сил, чтобы удивляться подобным местам. Все его измученное сознание было сосредоточено на звуках битвы, доносившихся с Меленкурион Скайвейр, и на том, чтобы спрятать кольцо. Когда Баннор привязал лодку и взял его за правый локоть чтобы помочь выйти на берег, Кавинант оперся на Стража Крови и безжизненно последовал за ним. Баннор двинулся вверх по бесплодному холму. Без каких-либо вопросов, Кавинант начал с ним преодолевать подъем. Несмотря на усталость, холм вторгался в его сознание. Он ощущал ногами его мертвенность, словно ступал по трупам. Тот был полон удовлетворения от желанных смертей, его атмосфера была густой от резни врагов. Это воплощение ненависти причиняло ему боль в суставах, когда он взбирался по нему. Он начал потеть и дрожать, будто нес на плечах вес своей жестокости.
Потом возле вершины холма Баннор остановил его. Страж Крови поднял Оркрест. В его свете Кавинант увидел виселицу по ту сторону гребня холма. На ней висел великан. А между ним и виселицей, уставившись на него, словно он был концентрированным кошмаром, стояли люди, люди, которых он знал.
Лорд Морэм стоял, завернувшись в свою испачканную в боях мантию.
В левой руке он сжимал свой посох, и его склоненное лицо имело строгий вид. За ним стояли Лорд Каллендрилл и два Стража Крови. Мягкие глаза Лорда светились темным взглядом неудачника. С ним были Кеан и Аморин. А справа от Морэма, поддерживаемый правой рукой Лорда, стоял Хайл Трой.
Трой потерял где-то свои солнечные очки и повязку. Безглазые впадины его черепа жмурились, будто он старался что-то увидеть. Он пригнул голову и поводил ей из стороны в сторону, пытаясь фокусировать слух. Кавинант интуитивно понял, что Трой потерял свое обретенное в Стране зрение.
С ними был человек, которого Кавинант не знал. Это был певец высокий беловолосый человек с тускло светящимися серебряными глазами, напевающий что-то про себя, как бы орошая мелодией землю. Кавинант без размышлений понял, что это Сиройл Вейлвуд — защитник леса Дремучий Удушитель.
Что-то во взгляде певца — что-то строгое и необычно почтительное — напомнило Неверящему о том, кем он здесь является. Наконец он разглядел страх на лицах, смотрящих на него. Он отринул поддержку Баннора и принял весь вес собственного бремени на свои плечи. Чтобы перебороть дрожь перед ними, он смотрел взглядом столь напряженным, что лоб его затрясся. Но когда он был готов уже говорить, жестокое сотрясение от Расколотой Скалы встряхнуло его кости и выбило из равновесия.
В попытке опереться, протянув руку к Баннору, он обнажил свой стыд активность своего кольца.
Повернувшись к Морэму и Трою, он прокричал настолько четко, насколько мог:
— Она потеряна. Я потерял ее. — Но его лицо исказилось, и слова вышли изо рта разбитыми, как осколки его сердца.
Его заявление заставило музыку поблекнуть, сделав отчетливее глухой рокот Расколотой Скалы. Он чувствовал каждый порыв битвы как собственное страдание. Но смерть под ногами чувствовалась ему все острее и острее. И повешенный великан болтался перед ним с немой настойчивостью, которую он не мог игнорировать. Он начал сознавать, что стоит перед людьми, выжившими в своих собственных тяжелых испытаниях. Он отступил, но не упал, когда они начали протестовать — когда Трой издал приглушенный сдавленный крик:
— Потерялась? Потерялась?! — и Морэм спросил надломившимся голосом:
— Что с ней случилось?
Под ночным небом на безжизненной вершине холма, освещенный звездами, сдвоенным отблеском в глазах Сиройла Вейлвуда и огнем Оркреста, Кавинант стоял, оперевшись на Баннора, как искалеченный свидетель против самого себя, и описывал, запинаясь, то, что случилось с Высоким Лордом Еленой. Он не упомянул о ее взгляде, ее расточительном увлечении, но рассказал все остальное — свою сделку, конец Амока, вызов Кевина Расточителя Страны, одинокое противоборство Елены. Когда он закончил, ответом ему было ошеломленное молчание, которое обвинением звенело у него в ушах.
— Я виноват, — сказал он в тишину. Заставляя себя пить горькие отбросы собственной никчемности, он добавил:
— Но я люблю ее. Я бы спас ее, если бы мог. — Любишь ее? — пробормотал Трой. — Ты один? — Его голос был слишком бессвязен, чтобы в полной мере выразить его страдание.
Лорд Морэм закрыл глаза и склонил голову.
Кеан, Аморин и Каллендрилл опирались друг на друга, будто не могли перенести услышанное по отдельности.
Еще одно сотрясение в Расколотой Скале всколыхнуло воздух. Голова Морэма от этого дернулась, и он повернулся к Кавинанту со слезами, бегущими по щекам:
— Это то, о чем я и говорил, — с болью выдохнул он. — Безумие — не единственная опасность, таящаяся в наших снах. Лицо Кавинанта от этого снова исказилось. Но он не произнес больше ни слова. Отрицание того, что он ответственен, не было принято им.
Однако Баннор заметил нечто иное в тоне Лорда. Он подошел к Морэму как бы для того, чтобы исправить несправедливость. Подойдя, он достал из своего тюка скульптуру Кавинанта, сделанную из кости.
Он протянул ее Морэму и сказал:
— Высокий Лорд подарила ему это.
Лорд Морэм осторожно взял костяную скульптуру, и его глаза неожиданно понимающе засветились. Он понял узы, связывающие Елену и ранихинов, и понял, что означал этот дар Кавинанту. Слезы умиления увлажнили его лицо. Но это почти моментально прошло, к нему вернулось самообладание. Его изогнувшиеся губы приняли свою обычную форму. Повернувшись обратно к Кавинанту, он мягко сказал:
— Это драгоценный подарок.
Неожиданная поддержка Баннора и примирительный жест Морэма тронули Кавинанта. Но у него не было сил уделять внимание кому-либо из них.
Его взгляд замер на Хайле Трое. Вомарк безглазо морщился от повторяющихся порывов осознания, и внутри у него бушевала буря. Он пытался мысленно увидеть Елену, вспомнить ее, почувствовать ее красоту, смаковал всю силу своего видения, которому научила его она. Он пытался представить себе ее бесполезный одинокий конец. — Потеряна? — он тяжело дышал, и его ярость нарастала. — Потеряна? Одна?
Вдруг он взорвался. С яростным воем он набросился на Кавинанта: И это ты называешь любовью?! Прокаженный! Неверящий! — он выплевывал слова, как будто это были самые страшные проклятия, какие он знал. — Да для тебя это всего лишь игра! Забава для ума! Извинения? Да ведь ты прокаженный! Морально прокаженный! Ты слишком эгоистичен, чтобы любить кого-нибудь, кроме себя самого. Твоей силы хватит на что угодно. А ты не хочешь применить ее. Ты просто повернулся к ней спиной, в то время как она нуждалась в тебе. Ты — презираю тебя — прокаженный! Прокаженный! — Он выкрикивал это с такой силой, что мускулы его шеи напрягались. Вены на висках выступили и пульсировали, как будто были готовы лопнуть от напряжения.
Кавинант чувствовал справедливость обвинений. Его сделка подвергала его таким обвинениям, и Трой уязвил его в самое больное место, как будто какая-то пророческая интуиция направляла его слепоту. Правая рука Кавинанта делала судорожные движения, тщетно пытаясь защититься. Левая же была прижата к груди, как бы делая попытку локализовать стыд в одном месте. Когда Трой остановился и глубоко вдохнул, собирая силы для следующего обвинения, Кавинант слабо произнес:
— Неверие не имеет к этому никакого отношения. Она была моей дочерью.
— Что?
— Моей дочерью. — Кавинант произнес это как обвинительный акт. — Я изнасиловал ребенка Трелл. Елена была его внучкой.
— Твоя дочь?.. — Трой был слишком ошеломлен, чтобы кричать. Его сотрясало от сопричастности к этому как от видения ужасного порока. Он застонал, будто преступления Кавинанта были столь многочисленны, что он не мог одновременно охватить их все умом.
Морэм заговорил с ним осторожно:
— Мой друг, это тоже то, что я утаил от тебя. Моя скрытность причинила тебе непреднамеренную боль. Пожалуйста, прости меня. Совет опасался, что если ты узнаешь это, ты можешь возненавидеть Неверящего.
— Это уж верно, будь я проклят, — тяжело вздохнул Трой. — Это уж верно.
Неожиданно скопившаяся в нем ярость вылилась в действие. Движимый лишь инстинктом, он быстро подался вперед и выхватил посох Лорда Морэма. Он крутанул им в воздухе, чтобы усилить удар, и обрушил на голову Кавинанта.
Нападение оказалось неожиданным даже для Баннора. Но он пригнулся, прыгнул за спину Троя и слегка ударил его по руке с силой, достаточной для того, чтобы удар не попал в цель. В результате лишь основание посоха слегка задело лоб Кавинанта. Но и этого оказалось достаточно, чтобы он опрокинулся на спину и покатился вниз по холму.
Он приостановил падение и встал на ноги. Затем поднял руку к голове и обнаружил, что из раны посреди лба обильно течет кровь.
Он мог чувствовать, как из опустошенной земли в него просачиваются старая ненависть и злоба. Кровь стекала по его щекам как нестертый плевок.
В следующее мгновение Морэм и Кеан настигли Троя. Морэм вырвал у него посох, Кеан сцепил его руки.
— Дурак! — проскрежетал Лорд. — Ты забыл о клятве Мира. А верность ей обязательна!
Трой боролся с Кеаном. Его лицо отражало ярость и боль.
— Я не давал никакой клятвы! Отпустите меня!
— Ты — вомарк, — сказал Морэм угрожающе. — Клятва Мира связывает и тебя. Но если ты не можешь воздержаться от убийства по этой причине, то воздержись хотя бы потому, что армия Презирающего уничтожена. Душераздиратель висит мертвым на Виселичной Плеши.
— И это ты называешь победой? Нас уничтожили! Что же хорошего в победе, доставшейся такой ценой? — Ярость Троя нарастала как плач. — Было бы лучше, если бы мы проиграли! Тогда бы не было такого опустошения! — От ярости он глотал воздух, будто его охватило удушье от предательства Кавинанта.
Но Лорд Морэм оставался спокойным. Он схватил Троя за нагрудник и тряс его.
— Тогда тем более воздержись, потому что Высокий Лорд не мертва.
— Нет? — выдохнул Трой. — Не мертва?
— Битва слышна даже здесь. Разве ты не узнаешь эти звуки? Из того, что нам слышно, понятно, что сейчас она борется против мертвого Кевина. Посох защищает ее и потому не имеет сейчас той силы, которая ему присуща. Но доказательство ее стойкости есть и здесь, в самом Неверящем. Она призвала его, и если она умрет, он покинет Страну. Так уже было, когда пещерник Друл Камневый Червь впервые вызвал его.
— Она все еще сражается? — ухватился за мысль Трой. Он, казалось, воспринял это как решающее доказательство предательства Кавинанта. Но затем он повернулся к Морэму и воскликнул:
— Мы должны помочь ей!
В ответ на это Морэм вздрогнул. Лицо его исказила гримаса боли. Сдавленным голосом он спросил:
— Как?
— Как?! — вскипел Трой. — Не спрашивай меня — как. Ты — Лорд. Мы должны помочь ей.
Лорд выпрямился и, сжав посох, оперся на него.
— Нас отделяет пятьдесят лиг от Расколотой Скалы. Ночь и день пройдут прежде, чем любой ранихин сможет отвезти нас к ее подножию. Затем потребуется Баннор, чтобы провести нас внутрь горы и найти место битвы. Возможно, что в ходе битвы были разрушены все подступы к ней. Возможно, в пылу сражения они уже на подступах уничтожат нас. Но даже если мы доберемся до Высокого Лорда, нам будет нечего предложить ей, кроме хрупкой силы двух Лордов. Имея Посох Закона, она намного превосходит нас. Чем мы можем помочь ей?
Они стояли лицом друг к другу, как бы противостоя умом к уму, невзирая на безглазие Троя. Морэм не дрогнул под натиском гнева вомарка.
На его лице отчетливо проступила обида от осознания своей неравноценности, но он не отрицал своей слабости и не проклинал ее.
Хотя Трой дрожал от нетерпения, со своими требованиями ему следовало бы обратиться к кому-нибудь другому. Он качнулся в сторону Кавинанта. — Ты! — закричал он резко. — Если ты слишком труслив для того, чтобы сделать что-нибудь самому, дай хотя бы мне шанс помочь ей. Дай мне твое кольцо! Я чувствую его отсюда. Дай мне его! Живей, ты, ублюдок! Это — ее единственный шанс.
Стоя на коленях на мертвой песчаной грязи Плеши, Кавинант смотрел вверх на Троя сквозь кровь, застилавшую глаза. Какое-то время он был не в состоянии отвечать. Требование Троя, казалось, свалилось на него подобно камнепаду. Оно смело его последнее сопротивление и обнажило его позор. Ему следовало бы спасти Елену. Он обладал силой, она пульсировала подобно крови на его безымянном пальце. Но он не воспользовался ею. Неведение не могло служить ему оправданием. Его заявления о своей беспомощности не были более оправданием для него.
Бесплодная атмосфера Плеши вызывала боль в его груди когда он вставал на ноги. Едва видя, куда идет, он продвигался вверх по склону.
От напряжения его голова болела так, будто осколки костей впивались в мозг, и сердце его трепетало. Беззвучный внутренний голос кричал ему: «Нет! Нет!». Но он не обращал внимания. Своей неискалеченной рукой он нащупал кольцо. Казалось, оно сопротивлялось — ему стоило труда ухватить его — но к тому времени, когда он добрался до Троя, он наконец снял его с пальца. Захлебывающимся голосом, как будто его рот был полон крови, он сказал:
— Возьми его. Спаси ее. — И положил кольцо в руку Троя.
Прикосновение пульсирующего кольца привело Троя в возбуждение.
Сжав его в кулаке, он повернулся и бесстрастно побежал к гребню холма.
Там он остановился и быстро прислушался, определил направление на Расколотую Скалу и повернулся лицом в сторону места битвы. Подобно титану, он погрозил небесам кулаком. Сквозь его кулак Белое Золото излучало силу, как будто оно вторило его страсти. Злобным голосом он закричал:
— Елена! Елена!
Но затем рядом с ним появился высокий бледный певец. Его музыка зазвучала на угрожающей ноте и подобно туману окутала вершину холма.
Все замерли, утратив способность двигаться.
В полной тишине Сиройл Вайлвуд поднял свой шишковатый скипетр.
— Нет, — произнес он с дрожью в голосе. — Я не могу допустить этого. Это — нарушение закона. Ты забыл, чем ты мне обязан. Возможно когда-нибудь, когда ты обретешь полную власть над Дикой Магией, ты сможешь воспользоваться ею, чтобы отречься от своего долга.
Своим скипетром он коснулся воздетого кулака Троя; кольцо упало на землю.
Когда оно упало, все волнение его энергии стихло. Оно выглядело просто металлическим кольцом, когда, ударившись о безжизненную землю, покатилось по склону и остановилось возле ног Кавинанта.
— Я не допущу этого, — продолжил певец. — Данное мне обещание невозвратимо. Именем Одного Дерева и Всеединого Леса, именем Дремучего Удушителя я назначаю цену своей помощи. — Торжественным жестом, как бы под звук отдаленного рожка, он коснулся скипетром головы Троя. — Будучи уже лишенным зрения, ты обещал мне любую плату. Я требую твоей жизни!
Лорд Морэм попробовал воспротивиться этому, но окружающее певца поле магии удерживало его. Он не мог сделать ничего, кроме как наблюдать, как Трой начал меняться.
— Я требую, чтобы ты стал моим учеником, — прогудел певец. — Ты будешь моим помощником, моей помощью и поддержкой. От меня ты узнаешь о работе защитника леса, о корнях и ветвях, и семенах и соках, о листьях и обо всем остальном. Вместе мы пойдем в Дремучий Удушитель, и я научу тебя песням деревьев, именам всех старых, храбрых, бдительных лесов древних вместилищ мыслей и настроений. Пока остаются деревья, мы будем управляться вместе, лелея каждую новую поддержку, давая выход лесной мести на каждое ненавистное человеческое вторжение. Забудь своих глупых друзей. Ты не можешь помочь ей. Оставайся и служи!
Его песня изменяла форму Троя. Его ступни начали пускать корни в почву. Одежда превратилась в толстую темную кору. Он стал старым пнем с единственной поднятой ветвью. Из его кулака распустились зеленые листья. Певец мягко заключил:
— Вместе мы вернемся на Виселичную Плешь. — Затем он повернулся к Лордам и Кавинанту. Серебряное сверкание его глаз усилилось, затмив даже сияние Оркреста, и он запел голосом, свежим как роса:
Острый топор и жаркое пламя меня умерщвляют
Но знают ненависть руки мои, которые выросли смелыми.
Так уйди же, не тронув сердце моего семени
Ибо ненависть моя не знает ни отдыха, ни успокоения.
Когда слова песни долетели до них, певец растворился в музыке, как бы завернувшись в нее и исчезнув из поля зрения. Но предостерегающая мелодия задержалась после него как эхо в воздухе, повторясь до тех пор, пока не запомнилась всеми.
Постепенно, как фигуры, тяжело выбирающиеся из небытия, люди на вершине холма снова начали двигаться. Кеан и Аморин поспешили к мшистому пню. Горе наполнило их лица. Но они уже вытерпели слишком много, сражались слишком тяжело в своем долгом и трудном испытании. У них не осталось сил для ужаса или протеста. Аморин смотрела так, будто не могла осознать, что же произошло, и слезы выступили на старых глазах Кеана. Он позвал: «Привет, вомарк!», но его голос звучал на Плеши слабо и тускло, и он не произнес больше ничего.