Друцэ Ион. Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)

   - Уж этот наработает, уж этот наживет...
   Дело, однако, было вовсе не в этом. Георге был застенчивым по натуре, а его стыдливость осложнялась еще и тем, что жили они с матерью в большом недостроенном доме. Покойный отец собрался было построить его на долгую и красивую жизнь, но ему не суждено было прожить эту жизнь, и заложенный им дом так и остался с заколоченной парадной частью - ни окон тебе, ни дверей. Эти передние комнаты, задуманные отцом для веселых праздников, для гостей, теперь стояли полутемные, служили для хранения зерна, всякой всячины, и это действовало на него угнетающе. Было что-то постыдное в том, что люди собрались для большой, веселой жизни, да вдруг замерли, срезанные на лету.
   Для юноши завершить то, что задумано отцом, - дело нелегкое, непростое. К тому же вокруг шелестели одни низкорослые дубовые леса, сосновые доски привозили из Карпат, и стоили они неслыханно дорого. Собственно, доски в конце концов можно было и достать, и мастера хорошего можно было найти, если бы один большой, так чтобы по-настоящему, урожай... А время, как назло, было против - то сплошные дожди, то засуха и недород...
   Поле, однако, обещало ему осмыслить, украсить его жизнь, и потому Георге с утра до ночи пропадал в поле. И когда он возвращался усталым и молчаливым, значит, посевы опять горят на корню; если он возвращался веселый и шутил с соседями, значит, дело в том зеленом мире как будто идет на поправку.
   Ни бесконечные блуждания сверстников по залитым лунным светом улицам села, ни их красивые, переворачивающие душу песни, ни загадочные намеки соседских дочерей, пи томные молодухи, ни восхваляемое всеми молодое вино ничего его не занимало, так что стали уж поговаривать: а сын ли он своего отца, течет ли в его жилах кровь? Может ли так быть, чтобы один сгорел ярким пламенем, а другой едва-едва дымился?!
   9
   Во двор пробрался теплый ветерок и треплет ржаные соломинки, выбившиеся из-под застрехи, блеет ягненок, пробуя свой голос, и на крыше у соседей весело заливается ветрячок.
   А в хате! Боже, что творится в этой хате! Громадная печь с потертыми боками, двойные оконные рамы с айвой между ними, с айвой, на которую и дети уже не обращают внимания, коврики, постеленные у самого порога, чтобы не дуло из сеней, и вечно они вылезают за порог, как только откроешь дверь, смотришь на все это, и так досадно, и так неловко, когда приходит чужой человек.
   Русанда кончила ткать, расстелила ковер и долго глядела на него. Хорош. Ну конечно же, хорош! На стене он будет красивым, еще каким красивым!
   Кошка долго мяукала в сенях, потом стала царапать дверь. Русанда открыла ей, а куры как сумасшедшие кинулись кто куда, подняв столб пыли и опрокинув пустое ведро.
   - Ну входи же...
   В саду увидела кролика. Тот обгладывал веточку и, услышав собачий лай, сел на задние лапки, насторожил уши.
   - Какой хорошенький! Дай-ка я тебя поймаю!
   Быстро сунула ноги в старые калоши, что дежурили возле чулана со времен Ноя, и побежала в сад. Но не успела дойти до погреба, взглянула на свои ноги и остановилась - пройдет еще кто-нибудь мимо и увидит ее в этом старье...
   Меж деревьев пронеслась ласточка, серенький комочек мелькнул над головой; девушка взглянула из-под ладони: эге-ге, где твоя ласточка!
   Пахло распускающимися почками, так хорошо и заразительно пахло, что чем больше вдыхаешь этот запах, тем больше, кажется, остается места в груди.
   А сверху струился мягкий и теплый свет. Русанда, запрокинув голову, глядела в небо, прозрачное и такое высокое, что если бы между теми двумя облачками был мостик и упасть с того мостика - брр! - Русанда передернула плечами, будто капля холодной воды попала ей за ворот. Еще раз взглянула на небо и улыбнулась - прозрачная, далекая синева, но, чу, что такое там, вдали, над горизонтом?!
   "Журавли! Летят журавли!"
   Оглянулась вокруг - кому бы сказать? Некому. Заволновалась, как хозяйка, застигнутая гостями врасплох.
   Двери у соседей закрыты, дороги пусты, и Русанда принялась в одиночку считать журавлей. Их было семеро. Летели они кривым клином, похожим на плужный лемех, и так славно, так мощно тот лемех вспарывал синеву над ее головой!
   Интересно бы у кого расспросить, где они зимовали, потому что лютые стояли в том году морозы...
   Вдруг услышала, как тонко отзванивает обух топора после каждого удара за домом отец чинил забор, - и бросилась к нему.
   - Вы видели журавлей?
   Бадя Михалаке, человек степенный, сперва вогнал топор в колоду, тыльной стороной ладони осторожно, чтобы не запачкать, сдвинул шапку на затылок любил чистые вещи, аккуратно носил их. Только потом спросил:
   - Где они?
   - Э, если так долго возиться! - Она взяла его за руку и потащила за угол. - Глядите!
   - Ничего не вижу.
   - Ну как же? - Девушка волновалась. - Смотрите - повыше вон того облачка, которое похоже на спящего теленка.
   - Ага. Погоди, я сосчитаю.
   Русанда пристально смотрела, как двигаются губы у отца.
   - Ну сколько?
   - Кажется, семь.
   Улыбнулась, довольная: быстро считает отец.
   - Как вы думаете, где они зимовали?
   - Наверно, там, где тепло. У тальянцев или в Австрии, может...
   - Ну, в Австрии тоже холодно зимой.
   - Значит, у тальянцев, больше им негде...
   По улице прошла тетка Докица, неся под мышкой новенькую ручку для сапы, - видно, поручала кому-то купить на базаре.
   - Беседуете?
   Бадя Михалаке тут же нагнулся и стал подбирать с земли занесенные ветром листья.
   Прошлой осенью его позвали в сельсовет на собрание, где нужно было что-то решить. И так как его специально позвали, он хотел сказать несколько слов. И только он начал говорить, как эта вот Докица заорала во весь голос:
   - Тю, а я забыла курятник закрыть!
   Спутала ему всю речь. "Старая ворона. Сидела бы со своими курами и не сбивала людей с толку".
   И он проворчал не глядя:
   - Беседуем, да...
   Но Русанда тут же подбежала к ней:
   - Тетушка Докица, вы видели журавлей?
   - Как? Уже прилетели?
   - Гляньте!
   Тетушка близоруко посмотрела сквозь ветви, не увидела их, да, кажется, и не очень старалась.
   - Знать, время, - философски заключила она. Потом, вздохнув, переложила палку для сапы в другую руку и пошла своей дорогой.
   И бадя Михалаке поднял топор.
   - Подержи немного ту перекладину. Достану гвоздь из кармана.
   Русанда подержала ему перекладину, потом просто постояла около него. Стояла бы так целый день и смотрела, как делает отец плетень: каждую хворостину он пристраивает на свое место и так ловко, что кажется, будто нарочно выросла такая кривая, чтобы лучше приладиться к плетню.
   А журавли все летели и летели - уже в голубой дали еле видны семь черных точек. Вот и улетели, а она так и не узнала, где они зимовали.
   Тальянцы! Что он знает, отец! Вот если бы мимо них прошел бадя Георге... Он все знает. Спросила бы? Ей-богу, спросила!
   Русанда приподнялась на цыпочках, высматривая меж других соломенных крыш ту, единственную. Наверно, и он чинит плетень. Теперь, весной, все село чинит плетни.
   А что, если сходить к ним? Ей-богу, она пойдет, ведь ходит же тетушка Фрэсына к ним, и никто не удивляется, чего это она приходит.
   Девушка быстро разобрала ткацкий станок, надела туфельки и вышла из дома.
   Светилось голубое, вернувшееся откуда-то издалека небо, и ветер ласкал девушку, упрашивая взять его с собой, и какая-то птичка сидела на ветке с крохотной соломинкой в клюве, - казалось, хотела спросить у нее совета, где бы ей лучше гнездышко свить.
   Все проснулось, заиграло, и Русанда шла, опьяненная, обласканная, шла все быстрей, и чудилось ей, будто у нее такие легкие ноги, что казалось, еще немного, еще миг и она сама оторвется от земли, взлетит.
   10
   Тетушка Фрэсына как раз собрала цыплят в сито, чтобы вынести во двор. Десяток махоньких, мяконьких клювиков, быстрые, наивные глазенки, и все эти живые комочки чирикали, били поклоны, пытались взлететь - птицы как-никак.
   Хотя у тетушки Фрэсыны сегодня дел было по горло, она уселась на минуту поиграть с цыплятами. Рядом тревожно квохтала наседка, кружась вокруг хозяйки, и время от времени вытягивала шею, чтобы посмотреть, что делают в сите ее птенцы.
   Тетушка Фрэсына перебирала цыплят пальцами, касаясь то головок, то крылышек, и пыталась сказать им что-то на их птичьем языке:
   - Ти-ти-ти...
   Внезапно она услышала шаги перед домом. Подняла голову - на пороге стояла Русанда и мяла в руках платочек.
   - Добрый день.
   - Добрый день, дочка.
   Тетушка быстрым взглядом окинула стройную фигурку, полюбовалась такими красивыми карими глазами и улыбнулась ей, как улыбаются матери, увидев и у других очень красивого ребенка.
   - Садись. Я пойду выпущу цыплят во двор.
   Но когда она, заботливо прижимая к себе сито, дошла до порога, Русанда попросила:
   - Дайте, я понесу.
   Осторожно вынесла, поставила сито перед домом и выпустила цыплят на землю. А те сбились в кучу, не дышат. Боятся. Девушка хотела взять в руку одного, а влезли трое, и наседка стала беспокойно кружиться вокруг. Тетушка долго смотрела на ее тонкие брови, длинные ресницы, которые бросали тень на щеки, и думала: "Ох, и красивая же будет, плутовка! Сколько парней из-за нее передерутся!"
   Когда они вернулись в хату, девушка спросила ее:
   - Я слышала, у вас есть семена георгинов. Не дадите мне немного?
   Тетушка чуть распустила платок под подбородком. "Все мы когда-то ходили за георгинами".
   - Нет их у меня, дочка. Было несколько, да я их уже сама посадила. Вот приходи осенью и возьми сколько хочешь.
   - Осенью-то я приду!
   Уже взялась за дверную ручку, но у них не так просто открываются двери. И тут заметила под зеркалом полотенце с вышитыми на нем листьями.
   - Кто это вам вышивал?
   - Я. Только я плохо вижу, и листья получились какие-то вымученные. Правда?
   И не хотела бы огорчать тетушку, да что поделаешь!
   - Нитки не те. - И, как будто для того, чтобы утешить ее, спросила: - А у вас нет какого-нибудь чистого полотенца?
   - Есть, как не быть.
   - Если хотите, дайте, я вам вышью колокольчики. У меня как раз есть подходящие нитки.
   Тетушка Фрэсына вынула полотенце из сундука с огромным замком, ключ от которого потерял еще ее дед, и замок висел в кольце без толку.
   Русанда аккуратно сложила полотенце, попрощалась и вышла из дому. Так волновалась, что даже в кончиках пальцев чувствовала биение сердца, и почему-то горели щеки. Господи, хоть бы тетушка Фрэсына не смотрела так пристально... А тут еще не успела спросить о самом главном и даже не знает, как это сделать.
   Наконец, пробуя, хорошо ли закрывается у них калитка, спросила с безразличным видом:
   - А где ваша телега? Что-то не видно.
   - Георге поехал пахать.
   Русанда задумалась, раскачивая калитку.
   - Вы уже пахали в Хыртопах?
   - Нет еще. Завтра поедет.
   Она уже совсем собралась уходить, и все бы прошло отлично, только, видите ли, и тетушка Фрэсына была когда-то девушкой. И она спросила Русанду, лукаво глядя ей в глаза:
   - А вы что сеете в этом году в Хыртопах?
   Русанда приподняла брови, прикусила губу.
   - Мы будем сеять кукурузу. Только позже, гораздо позже, - сказала она с большой досадой.
   И тетушка дала провести себя за нос. Еще принялась ее утешать:
   - Это хорошо. Мы тоже посеем кукурузу. Вот наработаемся этим летом на прополке!
   Идя домой, Русанда улыбнулась: "Как бы не так, буду я ждать до прополки! Завтра же пойду в Хыртопы. Только что теперь делать в иоле?"
   Возле самого дома заметила на тропинке горошину. "Что, если посеять в Хыртопах горох? Горох - это чудная вещь, без него в хозяйстве совершенно невозможно обойтись".
   Дома она первым долгом спрягала полотенце, чтобы не запылилось, а потом пошла искать отца. Бадя Михалаке уже закончил обрезать верхушки плетня и теперь подбирал срезанные веточки.
   - Отец, мы в этом году будем сеять горох?
   - Горох? Нужно бы, - и, как всегда, сдвинул шапку на затылок тыльной стороной ладони, - только у нас нет места в огороде.
   - А в Хыртопах?
   - Э, мальчишки растащат.
   - Никто его не тронет. В прошлом году многие посеяли там горох, и что же, растащили?
   - Я знаю... А не рано?
   - Ну рано! Хоть кого спросите, посеяли они горох или нет, и услышите, что они скажут.
   - Ну что ж, если ты так говоришь...
   Бадя Михалаке нагнулся над кучей хвороста, давая понять, что разговор о горохе считает исчерпанным. Но Русанде не все еще было ясно.
   - А что, если я завтра же туда пойду?
   - Что это тебе так приспичило? Пойдешь послезавтра. Сначала надо вскопать огород.
   "Десятину он не вспашет за день", - решила она.
   Итак, жребий брошен. Господи, как прекрасно все в этом мире!
   11
   "- Отец, вы не знаете, где зеркало?
   Бадя Михалаке сперва закончил мерить баранью шкуру на колодке, потом разгладил ее рукавом и наконец бросил на пол.
   - Поищи сама... На припечке, должно быть. Недавно брился, но, думаешь, помню, куда девал?
   Подумал, что, если поедет завтра на базар, надо будет купить зеркало. Правда, и это еще может послужить. Немножко затуманилось, но показывает правильно. Теперь стали делать такие зеркала, что страшно глядеть в них или глаза скосит, или нос растянет до самого уха. А это еще хорошее. Только вечно теряется. Нужно всем договориться и класть в одно место. Русанда и вчера его искала, и позавчера. Гм.., а зачем ей все время зеркало?
   Бадя Михалаке снял колодку с колен и выглянул из кухни. Русанда прицепила зеркало к стене и возилась с косичками. То заплетала, то расплетала их, но зеркало было маленькое, и девушка не могла видеть сразу и лицо и косы.
   Наконец она встала коленями на лавочку. Бадя Михалаке вздохнул: "Летят годы. Летят годы, и так летят, что даже не успеваешь сосчитать их толком. Будто вчера еще она боялась одна выйти ночью из дому без матери. А теперь пожалуйста - невеста..."
   Решил почему-то, что шкурка мала. Стал мерить ее еще раз и думал о том, что хата узкая - даже десять пар гостей не поместятся. А на свадьбу повалит народ - двери сломают! Нужно будет соорудить во дворе ковровый шатер. Все же, как это будет? Русанда станет на колени, такая худенькая, глаза, полные слез, и едва слышно пролепечет:
   "Благослови меня, отец..."
   Потом уйдет. Возьмет с собой в приданое вот эту софку, что возле печи. И они снова ссыплют в каса маре подсолнух, зимой постелют на пол солому, под лавками будут держать картошку, и, как десять лет назад, когда он попросит немного теплой воды, чтобы побриться, жена скажет: "Еще чего! Побреешься и холодной!"
   Бадя Михалаке отбросил колодку и вышел из кухни.
   - Русанда! Ты долго еще будешь наряжаться?
   Девушка обернулась с улыбкой, но тотчас поняла, что тут не до шуток.
   - Сейчас иду.
   - Вечно вы сейчас идете! Вот-вот польет дождь, но видишь разве, как меняется погода, - три раза на дню!
   Русанда наскоро заплела косички, положила в кошелку с горохом кусок виртуты и стала пробовать, хорошо ли отбита ее сапа.
   - Ну чего ты еще возишься?
   - Что вы пристали ко мне? - не вытерпела она. - Позавчера говорили, что еще рано для гороха, а сегодня боитесь, что будет поздно. Посею, не беспокойтесь. Лучше бы занялись чем-нибудь...
   И когда бадя Михалаке вернулся на кухню, чтобы еще раз посмотреть, не выйдет ли из той шкуры ему шапка, Русанда пробралась в сад. Остановилась под старой сливой. На ветру колыхались зеленые стебельки. Подснежники. Второй год подряд всходят здесь подснежники, и только она одна знает об этом. Несколько секунд она постояла в раздумье, потом выкопала и спрятала два корешка кирпичного цвета в карман кофточки. И с сапой на плече, с кошелкой в руке двинулась в путь по нижней улице села.
   Тетушка Фрэсына жила в верхней части.
   12
   Беда с этим жеребенком! То забежит далеко вперед, то отстанет, то начнет резвиться на свежей пахоте, то подбежит, прильнет к матери и семенит рядышком со старыми лошадьми: пашет, мол, и он. А когда устанет, забежит вперед, встанет поперек борозды - и баста. Окончена пахота. Понял, хитрец, как можно остановить лошадей, запряженных в плуг!
   Георге нажал на правую ручку, чтобы борозда шла глубже, но плужный передок протяжно заскрипел - кони остановились. Впереди стоял жеребенок и вопросительно смотрел на него: "Ну, как вам это понравится?"
   - Если пахать тебе надоело...
   Георге повесил вожжи на ручки плуга, заткнул кнут за голенище и уселся на свежую борозду. Жеребенок будто того и ждал. Навострив уши, подошел к Георге.
   Это был вороной жеребенок месяцев двух от роду, со звездочкой на лбу. Шевеля губами, потянулся к руке Георге.
   - Чего тебе дать? Нет у меня ничего.
   Жеребенок склонил голову набок, как бы прислушиваясь, в каком ухе у него звенит, и по-прежнему вопросительно смотрел на Георге. Ему не верилось, что у парня так уж ничего и не найдется. Снова потянулся, стал искать, пет ли у него карманов на коленях.
   - Ну и шельма! - улыбнулся Георге, нащупывая в правом кармане ломоть хлеба, который он брал каждое утро именно для этого проказника.
   - Давай намалывай.
   И пока жеребенок подбирал крошки у него с ладони, поучал его:
   - Вот возьму и запрягу тебя. Запрягу я тебя, Васька, и посмотрим, как ты тогда запоешь.
   Но жеребенка это совсем не пугало. Кончив есть, стрелой понесся по стерне, и Георге взял в руки вожжи.
   - Поехали.
   От кобылы шел пар. Время от времени она опускала голову до самой вспашки, и Георге решил через три круга покормить лошадей. Первый круг он кое-как прошел, но когда снова стал подниматься в гору, кобыла призывно заржала, подзывая жеребенка.
   - Уж и затосковала!
   Взмахнул кнутом, но кобыла рванулась в сторону и вытащила плуг из борозды. Пришлось взять ее под уздцы и вернуть назад. Но едва тронулись, кобыла снова заржала.
   - А черт, долго еще ты будешь выкидывать штучки? И куда делся этот жеребенок?
   Еле-еле удалось ему довести борозду до конца. Остановил лошадей на кормежку. Жеребенка не было и возле телеги. Георге осмотрелся.
   - Ну что ты с ним будешь делать! Вечно куда-то убегает.
   Залез на телегу. Да вот он, шагов на сто ниже стоит возле девушки в синей косынке.
   "Кто бы это? Постой, чья там зябь? А, это дочь бади Михалаке".
   Он свистнул несколько раз, но то ли ветер дул не в ту сторону, то ли жеребенок совсем оглох. Георге привязал лошадей к телеге и пошел напрямик. Подойдя поближе, увидел, что жеребенок что-то ест с ладони у девушки.
   "Ну и нахал! - улыбнулся парень. - А эта девчонка бади Михалаке наверняка уже парням снится. Сколько же ей лет? Наверно, около шестнадцати, видел, как она танцевала на чьей-то свадьбе".
   - Добрый день, баде Георге! - крикнула ему Русанда еще издали.
   - Добрый день, Русанда! Смотри не избалуй мне жеребенка, а то не смогу удержать его дома - привыкнет есть одни калачи.
   - Вы думаете, не стоит его баловать? Смотрите, какой хорошенький.
   Только подобрав все до последней крошки у нее с ладони, Васька услышал призывное ржание матери. Сорвался с места и галопом помчался к телеге.
   - Ты что сеешь? Горох? - Георге уселся на меже.
   - Горох.
   - Не рано?
   - Отец говорит, что нет.
   Ветер достал из-под косынки прядь русых волос и стал играть ими, лаская щеку девушки. Раздосадованная, она повернулась лицом к ветру, чтобы он же уложил прядь на место.
   - Вы позавчера видели журавлей?
   - Как же! Видел.
   - Вам кто-нибудь показал или сами увидели?
   - Сам. Пахал на Реуте.
   И она сама увидела! Они сами увидели их! Это все не случайно.
   Георге сорвал несколько стебельков сухой травы, принялся плести. Спросил Русанду:
   - Чего ты никогда не приходишь в клуб? Не пускают?
   - Нет, пускают.
   - Тогда почему не приходишь?
   Она нагнулась, чтобы поднять выпавшую из кошелки горошину.
   - А с кем я пойду?
   И покраснела как мак - вот бывает же так, само по себе слово сорвется с языка! Зря она не послушалась отца - земля еще холодная, и горох может погибнуть. Снова нагнулась - поднять сапу, и Георге увидел в кармашке ее кофточки два зеленых стебелька.
   - Что у тебя там, если не секрет?
   - Подснежники. Хотите?
   Она быстро вынула их и робко протянула ему.
   - Ты была в лесу? - спросил Георге, тщательно очищая корешки.
   - Они растут у нас в саду. Очень много их растет!
   - Неужели? Вот тебе и новые фрукты.
   Взял корешки в рот и на мгновение почувствовал мягкую, свежую теплоту. Тайком взглянул на кармашек, откуда их вынула девушка, и спросил:
   - Вечером пойдем в клуб?
   - Кто будет играть?
   - Две скрипки. Придет мош Дэнуцэ с внуком.
   - Если будут два музыканта, пойду.
   Солнце клонилось к закату.
   - Тогда я зайду за тобой вечерком.
   - Приходите.
   Георге поднялся и пошел к своей телеге. На ходу он обернулся. Русанда рыхлила грядки для гороха, и ветер, оставшись наедине с девушкой, снова трепал ей волосы.
   "Скажи на милость, у бади Михалаке в саду подснежники, а я и слыхом не слыхивал!"
   13
   Георге поднялся из-за стола, убрал за собой посуду. Тетушка Фрэсына сидела на скамеечке перед печью, подкладывала в огонь дубовые щепки и внимательно следила за сыном. Георге надел пиджак, который носил обычно в праздники, надел шляпу и стал скручивать цигарку на дорогу.
   - Георге... - Тетушка Фрэсына от удивления схватилась за правую щеку, словно у нее заломило зубы. - Не записался ли ты в комсомол?
   - Чет. С чего ты взяла?
   - Почему же ты не перекрестился?..
   - Ей-богу, забыл.
   - Разгневаешь бога, Георге! Перекрестись хоть сейчас.
   - Э-э, ладно, вечером.
   И ушел. Тетушка Фрэсына вышла за ним, закрыла наружную дверь, потом снова уселась на скамеечку и продолжала подкладывать в печку сухие дубовые щепки.
   Как ярко горит дуб весной! Только гул, и пламя, и жар, ни капельки дыма. Сегодня Георге привез полную телегу хвороста, но не успел разгрузить, даже плуг не снял с телеги. Было как-то странно - он никогда не оставлял на ночь неразгруженную телегу. А что, если плуг и завтра, и послезавтра будет ночевать в телеге?
   Тетушка Фрэсына оборачивается к иконам, и трижды крестится, и опять подкладывает хворосту в печь. Смотрит, как ярко горит огонь, и из пламени выплывают давно прожитые годы, давно забытые радости, давно выплаканные горести.
   Откуда и когда появились в их селе эти Дойнару - один господь знает. Достойные, трудолюбивые хозяева, каких мало! Сколько она помнит, люди всегда покупали у них пшеницу на семена, самые веселые вечеринки устраивались в их доме, и дети их, даже самые маленькие, никогда не проходили мимо взрослых, не поздоровавшись. Но до хорошей жизни они так никогда и не доживали.
   Смотришь на кого-либо из этих Дойнару - и степенный, и хозяйственный, и жена у него молодая, хоть бери и снова выдавай ее замуж. Но ему все мало мало работы, мало веселья, мало народу в деревне. И уж если влезет эта земля ему в душу, он будет рыть ее как крот, гектар за гектаром, пока не сгорит, как свечка, в сорок лет, свалившись на свежих бороздах. Ну а если пойдет по корчмам, то будет пить, пока не околеет где-нибудь под забором. А если заманят его дороги, то никогда не вернется больше в свое село.
   Тетушка Фрэсына подкладывает еще в печку, подгребает угли, вздыхает. Странные они бывали, эти Дойнару, но красивые... Господи, почему ты наделяешь такой красотой именно то, что недолговечно!
   В селе никто не выдавал за них своих дочерей, и все же не было девушки, которая не мечтала бы сбежать из дому с каким-нибудь Дойнару. Разве сама она не убежала к своему Ариону, будь ему земля пухом? Ходил, сколько он ходил к ним, но ни мать, ни отец не отдавали ее. Когда она родила Георге, мать заходила к ним несколько раз, а отец так и умер, не переступив их порога. Никак не мог простить: была она единственная дочка в семье, сыновья еще были, а дочек - только одна.
   И такой красивый был ее Арион, что не проходило свадьбы, на которой бы невеста не станцевала с ним, и такой работящий, что они прямо из ничего построили хату, и такой был заботливый, добрый, что за все годы, прожитые вместе, ни разу не посмотрел на нее косо.
   А когда Георге было уже три года, Арион стал по пятницам ездить в соседний городок продавать бочонки. Сам научился их делать зимой от скуки и наклепал целую гору. И вот в одну из пятниц случилась на базаре великая драка. В ту пору появилась в Раденах на редкость красивая и ладная девушка по имени Сафта. Ее сватали, заманивали, уговаривали, а она все выбирала, пока парни из разных деревень не взвились друг против друга и однажды в пятницу посреди ярмарки не затеяли великую драку. То ли драка началась возле его бочонков, то ли та девушка ему самому понравилась, но Арион тоже ввязался в эту свалку. Вернулся он с ярмарки смурной, обтрепанный, те ярмарочные счеты не давали ему покоя, и на этом стала сходить на нет их семейная жизнь.
   Днем он еще кое-как забывался в работе, а ночью вставал тихо, стараясь никого не разбудить, выходил во двор, взбирался по лестнице к чердаку и там сидел на верхней перекладине до зари, не выпуская изо рта цигарку. Оттуда видны были Радены. Потом все чаще стали манить его дороги, и хозяйство их таяло на глазах. Так и не успели достроить дом, не успели, и стоит хата полуслепая по сей день.
   В одно из воскресений он только выехал со двора и вдруг вернулся. Распряг лошадей и сказал ей, чтобы принесла вина из погреба. Белого, которое крепче. Обычно он никогда не пил свое вино, а тогда пил так, что она еле успевала подливать. И после того, как выпил целый кувшин, положил плуг на телегу и впряг лошадей. И, увидев, что он в воскресенье уезжает с плугом, она взяла Георге на руки и стала с ним в воротах.