Друцэ Ион. Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)

   - Могу только в четверг.
   - Хочешь опоздать на два дня?
   - Иначе не могу.
   - Ну что ж, - согласился учитель.
   Сказал баде Михалаке, чтобы он или кто-либо из их семьи зашел завтра утром в школу и взял бумаги, которые Русанда должна предъявить, когда приедет в Сороки. Уходя, он заметил на столбе несколько растянутых кож.
   - Для цепа?
   - Для цепа, - улыбнулся бадя Михалаке и подумал, что хорошие пришли времена, что и у этого учителя есть где-то отец, который молотит рожь цепом. А когда тот вышел на дорогу, внезапно вспомнил: - Э... не в обиду будь сказано... Когда я приду в школу, кого мне спросить?
   - Меня зовут Пынзару, баде Михалаке. Да вы меня там найдете.
   Русанда снова уселась чистить картошку, но бадя Михалаке нашел, что эта работа ей уже не подходит.
   - Оставь, мать дочистит, когда придет. Не умрем с голоду. Лучше возьми почитай книжку.
   Русанда улыбнулась.
   - Уж этот суп сготовлю я сама.
   Как на грех, она готовила в тот день суп из зеленого гороха, и этот горох не давал ей прямо дохнуть. Конечно, она понимала, что это неслыханное везение, и радовалась, что в том же классе, в котором еще так недавно сама сидела за партой, теперь будут сидеть другие ребятишки и она, взяв в руку их доверчивые ручонки, будет помогать выводить первые буквы. Но как быть с хыртопским горохом? Не дура же она в самом деле! Она не может не помнить, что в том году, ранней весной, посеяла вместе с хорошим парнем горох в Хыртопах и, как на грех, горох тот выдался и ростом и стручками - ну прямо на удивление!
   Вдруг гулявший по двору бадя Михалаке вспомнил, что Русанда опоздает в Сороки по своей собственной глупости, и пустился рассуждать сам с собой:
   - Опоздать на два дня! Почему? Вот я уже взрослый человек, и я спрашиваю себя: зачем опаздывать на два дня? Разве нельзя поехать вовремя? Можно. Так почему же опаздывать?..
   Так он ворчал до самого вечера, и ему было досадно, что Русанда не принимает никакого участия в его размышлениях. И он долго бы еще ворчал, если бы не вмешалась тетушка Катинка:
   - Что ты привязался к ней? Знает она, почему опаздывает.
   - Почему? Может быть, скажете и мне?
   - У девушки есть свои причины.
   - Чепуха, какие у них причины! Я человек, и я спрашиваю себя...
   И пошел куда-то по селу, а вернувшись поздно вечером, уже не рассуждал, а молча полез на печь.
   Не нашел денег взаймы.
   33
   Георге возвращался на рассвете. Нужно было сильно соскучиться по дому, чтоб идти вот так, напрямик, по чужим дворам, перепрыгивая через плетни, пересекая огороды и сады, - в деревне прощаются такие вещи, если ты давно не был дома. То там, то здесь торчали во дворах верхушки стогов, а когда во дворе стоит стог, то кажется, что человек богаче, чем он есть на самом деле. На ветках придорожных акаций висели, качаясь, колосья пшеницы, выдернутые из возов, посреди дворов валялись вилы, на оглоблях телег висели брошенные вожжи, - каким бы хорошим хозяином ни был крестьянин, во время уборки всего не успеешь.
   А вот показалась и родная его крыша. Георге пристально глядел - может быть, увидит и там верхушку стога, - но, кроме крыши, ничего не увидел. Ну да ладно, отдохнет немного и начнет возить хлеб.
   Урожай собрали поздно, без него, так хоть бы не отстать от других с вывозкой.
   На несколько секунд задержался во дворе - опять забыли поставить телегу под орех в тень.
   Когда открыл дверь, мать вышла ему навстречу из каса маре - видно, молилась.
   - Ну доброе утро.
   - Сыночек ты мой! Приехал наконец-то... А я все думала о тебе, и ты мне снился несколько раз, - не случилось ли чего с тобой? Хотела тебе письмо послать, да только некому было написать. Дай мне эту рваною котомку, она тебе, наверно, осточертела. Сейчас я помогу тебе снять ботинки. Ты сперва умоешься или сначала поешь?
   Георге улыбаясь слушал этот поток слов, потом уселся на лавку, и только уселся, всю усталость будто рукой сняло.
   Тетушка Фрэсына поливала ему из глиняной крынки и, пока он умывался, все говорила, говорила и никак не могла остановиться:
   - А этот жеребенок не хочет даже бежать за телегой, когда видит, что лошадей погоняет дядя Петря, и как возвращается с поля, выходит к воротам и стоит, стоит... Ждет тебя. А баде Зынелу прислали три медали, которые заслужил Тоадере, царство ему небесное. И большие люди прислали ему бумаги и в этих бумагах очень хвалят Тоадера. Зынел ходил с ними в район, там тоже хвалили. А ты еще не видел, что у нас нового в доме?
   Георге удивился: что нового может быть у них в доме?
   - Умойся, сейчас покажу.
   Георге пошел за ней, вытираясь на ходу.
   - Вот посмотри.
   Под зеркалом на стене висело полотенце с вышитым на нем горошком в пору своего цветения. Ну цвет горошка, он, как известно, скромен и застенчив, розовая капелька, два-три лепестка, только и всего; зато листва - это целое пиршество. На широком льняном полотенце играло и переливалось всеми цветами бессмертное царство зелени - от темно-зеленого, почти черного, до дымчатого, прозрачного, такого хрупкого, что сквозь него, казалось, просачивались и солнце и воздух.
   Это был, конечно, хыртопский горох. Это было вышито для него. Это был намек на их общую тайну, но, бог ты мой, было еще какое-то роковое предзнаменование, чем-то эта вышивка смахивала на конец, на прощание...
   - Не знаю, - сказал Георге с некоторым сомнением, - стоило ли на это тратиться...
   - Ну тратиться! Мне его вышили... Подарок, - пояснила она и пристально посмотрела на Георге, стараясь угадать по его лицу, то ли слово сказала, она очень редко пользовалась новыми словами, боясь, что произнесет их неправильно.
   - И кто вам сделал этот подарок?
   - Русанда.
   Георге удивленно посмотрел на нее, и тетушка Фрэсына, боясь, как бы он не стал ее бранить за то, что она вмешивается в чужие дела, начала торопливо рассказывать:
   - Была и позавчера, и вчера, и столько мы переговорили! И она, бедняжка, наплакалась, и я ей поведала все свои горести. И еще она сказала, Георгицэ, чтобы ты, как только вернешься, зашел к ним. Уезжает она от нас.
   - Куда?!
   - Едет на курсы, и когда вернется, будет уже учительницей у нас в селе.
   Тетушка Фрэсына на минутку остановилась: что он скажет? Но Георге молчал, и она поехала дальше:
   - Оставь эту ложку, я дам тебе другую... И глядите только - что делается на белом свете? Я положу тебе большую подушку, она пуховая, и как положишь голову, сразу уснешь. И что делается на этом свете, говорю я? Вот уж не думала, не гадала, и в голову никогда не приходило, что моей невесткой будет учительница.
   Георге отрезал ломоть хлеба, молча стал жевать, словно ничего и не слышал.
   - А что, и чудно заживем: я уже старая, встану пораньше, сготовлю еду, накормлю вас обоих - одного в школу, другого в поле. А на тот год и ты поедешь в Сороки, ведь у тебя не меньше классов, а землю сдадим, когда будет колхоз.
   Тетушка Фрэсына, видно, все уже обдумала и решила, и Георге ничего не оставалось, как поесть, выспаться и к вечеру посылать сватов. И тетушка Фрэсына была очень удивлена, увидев, что Георге бросил на телегу веревки и стал запрягать лошадей.
   - Как, ты не идешь к Михалаке?
   Георге ничего не ответил. Он не решался идти вот так, в будничный день. Соседи засмеют. Если она будет во дворе - их счастье.
   Тетушка Фрэсына стала у ворот и долго глядела ему вслед, и только когда увидела, какой стороной он едет в Хыртопы, облегченно вздохнула:
   - Слава богу...
   По двору бади Михалаке разгуливал поросенок - выдернул колышек, к которому был привязан, и теперь ходил, обнюхивая все, что ни попадется по пути; у завалинки лежал вверх дном бочонок, на котором сушился на солнце только что выкрашенный фанерный чемодан.
   "Проеду еще раз... когда буду ехать за снопами".
   Но в этом уже не было необходимости: впереди, посреди дороги стояла Русанда с полными ведрами и ждала, когда он подъедет поближе, чтобы перейти ему дорогу. Перейти кому-либо дорогу с полными ведрами - означает пожелать удачи, и это очень ценится в молдавских селах. Перейдя дорогу, Русанда поставила ведра на землю, подошла, прислонилась к телеге, чтобы быть к нему ближе.
   - Когда приехал?
   - Только что.
   - И сразу снопы возить?
   - Такова судьба трудового крестьянства...
   Русанда покраснела, пристально посмотрела на него.
   - Вот и ты надо мной смеешься. Только напрасно. И я встала чуть свет... Тебе не сказала мама?
   - Она мне тараторила два часа подряд и все не могла остановиться. Когда ты уезжаешь? Завтра?
   - Я и так опаздываю на два дня...
   Его удивило, что она решила такое важное дело в своей жизни, совершенно не посоветовавшись с ним. Ну хорошо, она советовалась с родителями. Но он, значил ли он хоть что-нибудь в ее жизни?
   - Ты придешь вечером?
   - Ну, приду.
   Русанда хотела сказать еще что-то, но улочка была узенькая, и уже собралось несколько подвод, которые ждали, когда они кончат ворковать.
   Бадя Васыле, который тоже стоял в очереди, счел нужным посоветовать, когда Русанда проходила мимо:
   - Эти вещи делают вечером, Русанда. Удобнее.
   - Но ведь он только что вернулся со сборов.
   - И ты не могла подождать до вечера?
   Русанда, улыбаясь, покачала головой: нет, не могла.
   - Ах ты, черт возьми! - Бадя Васыле отчаянно поскреб затылок, видимо сожалея, что ему не двадцать лет.
   Вечером вся семья бади Михалаке собралась у печки, пришли и несколько соседок узнать, не забыла ли Русанда взять с собой туфельки, потому что в городе люди каждый день ходят обутыми. Когда пришел Георге, все сразу замолчали. Русанда встала и шепнула ему: "Пойдем посидим где-нибудь". А потом спросила громко, чтобы все слышали:
   - Ты видел, какие яблоки выросли на той расщепленной яблоне?
   Сели в глубине сада прямо на тропинке, и Русанда сразу сняла с него шляпу, но почему-то не решилась провести рукой по его волосам...
   - Мне показалось утром, что ты чужой какой-то вернулся...
   - Меняемся потихонечку, - сказал он вполголоса и подумал о том, что Хыртопы - это не самое удачное место для посадки гороха.
   - Знаешь, Георге... - прошептала она вдруг и умолкла.
   - Ну?
   - Если я еще не во всем твоя, то это только от тебя зависит...
   Сухо глотнула и умолкла, потрясенная своим же откровением. Георге скупо улыбнулся, поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, успокоить, но тут на дорожке возникла тетушка Катинка.
   - Ты, дочка, не очень-то увлекайся. Знаешь, сколько еще у тебя дел!
   Разумеется, это было сказано для Георге. И если Русанда вскочила обиженная, то только для того, чтоб ответить за Георге:
   - Ну а что вам до того, что у меня много дел? Не успею, что ли? Встану завтра пораньше и сделаю все одна, без вас!
   Но коротки августовские ночи и упрямы матери, когда хотят настоять на своем.
   - Знаешь что, приезжай в Сороки как-нибудь в воскресенье. Приедешь?
   - Трудно сказать, сейчас время работы...
   Но Русанда уже решила за него:
   - Приедешь обязательно.
   Тетушка Катинка все выискивала себе работу во дворе, но, видя, что Георге не торопится, облокотилась на калитку и ждала, когда он уйдет. И когда они наконец расстались, она еще постояла немного у калитки, пока не убедилась, что он в самом деле ушел, - знала она, на что способны эти чертовы парни.
   На следующий день Георге нагрузил телегу, забрался наверх и, растянувшись на снопах, задремал. Когда лошади спускались с горы, он неожиданно проснулся от толчка, оглянулся растерянно и вдруг увидел, что навстречу идут девушка и высокий, сутулый человек, сгорбившийся под тяжестью большого чемодана. Уезжала Русанда. Остановил лошадей шагах в десяти и стал ждать.
   - Много еще осталось? - спросила Русанда, а два карих глаза, смотревшие откуда-то снизу, ласково упрашивали: "Приезжай..."
   - Не очень. Скоро кончу. - И карие глаза замигали довольные.
   Бадя Михалаке стоял с чемоданом на плече, терпеливо ожидая, когда Русанда закончит расспросы, и, видя, что она кончила, но все еще стоит на месте, поставил чемодан на землю.
   - Тяжелый, словно камнями набили... Рожь везешь?
   - Рожь.
   - Хорошее дело.
   Русанда вдруг почувствовала теплое дыхание на локте, повернулась и увидела Ваську, который стоял и не мигая глядел на нее.
   - Васька! Господи, как он вырос! Неужели узнал?
   - Видно, узнал...
   Угощать его было нечем, и она стала расчесывать ему гривку.
   - Где это ты лазил?
   Жеребенок стоял молча, ожидая, когда она кончит. И когда гривка уже была в полном порядке, все еще стоял на месте, не веря, что тем дело и кончится.
   Бадя Михалаке взвалил на плечи чемодан. Русанда подняла руку, робко помахала прощаясь. А Георге снял шляпу и, высоко подняв ее над головой, сказал чужим каким-то голосом:
   - Счастливого пути...
   И содрогнулся, потому что судьба, когда мы прощаемся с кем-нибудь на долгое, на очень долгое время, обжигает вдруг острой болью того, что нам долго светило и что так уж никогда и не сбудется.
   34
   Скридон сквозь сон услышал, как мать точит нож о край глиняной миски, и проснулся. Проснулся, но лежал с закрытыми глазами: по движениям матери старался угадать, в каком она сегодня настроении. Если в хорошем, можно еще малость поспать, а если нет, дело плохо.
   Выходя из кухни, тетушка Мафта пнула кошку:
   - А, чтоб тебя, путается в ногах...
   Но пнула не очень сильно - не слышно было, чтобы кошка стукнулась о стену, - и Скридон уже собрался повернуться на другой бок, как вдруг...
   - У других дети как дети - родителей слушаются, уважают, почитают. А мой - спросите-ка его, сколько раз ему нужно твердить, пока он сядет написать письмо родному отцу, который его вырастил, и если бы не он, пропали бы мы совсем. Надо умолять его два дня, пока он напишет. Ох, если бы дал мне господь знать хоть немного грамоту, стала бы просить я этого идола!..
   Скридон приоткрыл один глаз и со скверным предчувствием ожидал продолжения. Ему не пришлось долго ждать.
   - Вы подумайте - написать пять писем за неделю! Пять писем! Если разбить о его голову все горшки и миски - не напишет. А тут взял и написал. И кому, вы спросите, посылает он эти письма? Домнике! Мыслимое ли дело испортить столько бумаги, когда я бегаю по селу полдня, пока добуду листочек, чтобы написать отцу! Разве ты не можешь просто сказать ей, что хочешь сказать? И чего ты ее так балуешь? Ведь все равно, если ей суждено быть твоей женой, на другой же день после свадьбы заткнет тобой печную трубу...
   Скридон подумал - хорошо бы, если б дверь очутилась рядом с постелью и он мог бы выскочить прямо во двор. Но дверь была далеко, Скридон наскоро умылся, оделся и вышел запрягать лошадей.
   - Ты есть будешь?
   Он молча разматывал вожжи.
   - Слышишь, Скридон, ты будешь есть?
   - Хватит с меня... уже наелся. Пошел ты, серый!
   Да, какой-то шпион ходит по его следам и все записывает. Не успевает он дойти от Домники до дому, а его мать уже знает, о чем они говорили, слово в слово. Пять писем! Ни больше ни меньше. Кто мог знать, что пятое он не успел послать из Мелеуц и сам передал ей вчера вечером? Знали только он и Домника. Неужели сама Домника ей сказала? Ну не сошла же она с ума...
   Мало-помалу успокоился, но твердо решил: не будет он Скридоном, если не поймает шпиона. Пусть только попадется тот ему в руки. Смешает с землей.
   На мосту увидел Веруню, которая, облокотившись о перила, любовалась своим отражением в крохотной лужице - все, что осталось от огромного пруда. В годы засухи пруды усыхали.
   - Ты едешь на Реут, Скридон?
   - Еду.
   - Подвезешь?
   Скридон остановил лошадей:
   - Ну садись!
   Пока он искал для нее местечко поудобнее, Веруня уселась рядом с ним.
   - Подвинься немного.
   Парень удивленно посмотрел на нее.
   - Что, боишься, не хватит места? Хва-атит. Я не такая толстая, как кажется... Ты как поживаешь?
   Скридон подвинулся и, почувствовав рядом мягкое, горячее бедро, подумал:
   "Вот влип! Теперь пойдут разговоры... "И сидели они рядышком, кума, сидели, как голуби!" Домника выцарапает глаза".
   - Сколько тебе лет, Скридон?
   - Стар уже, Веруня. Очень стар...
   - А чего ты не заглянешь ко мне?
   - Да к тебе все начальство ходит! Не угодишь кому-нибудь - и крышка. Загонят на край света.
   - И ты боишься? Ха-ха-ха!
   На нее внезапно напал смех, а когда Веруня смеется, аж на землю может упасть, если не схватится вовремя за плечо соседа.
   Скридон осторожно огляделся - не видит ли их кто? - и удивился: что за черт, вроде ничего смешного не говорит, а эта дура помирает со смеху...
   "Нужно свернуть разговор на что-нибудь серьезное..."
   Но тут подвода спустилась в долину, а там какой-то мальчик пас телку и пристально смотрел на них. Заметив, что на голове у него новая синяя шапочка с лакированным козырьком, Скридон остолбенел:
   "Трофимаш! Ну этот распишет меня..."
   - И когда же ты придешь ко мне, Скридон?
   - Я-то приду, а ты откроешь?
   - Чего! Ха-ха-ха...
   Скридон тут же бросил вожжи и быстро наклонился, чтобы их подхватить, и Веруня, не найдя на что опереться, перестала смеяться.
   - Баде Скридон, а что вы мне дадите, чтобы я... - начал было Трофимаш, но тут же спохватился. Был он тоже мужчина, а на свете нет ничего постыднее, чем когда мужчина выдает мужчину, и потому надо было быстро переменить тему. - Куда едете?
   - На Реут, Трофимаш.
   Скридон хлестнул лошадей и уже не выпускал вожжей, пока не перевалили через холм.
   - Нет, кроме шуток, Скридон, когда мне тебя ждать?
   - Чего даром ходить...
   - Тебе нужна плата?
   - Не плата, но...
   - Ну говори.
   - Полюби хоть, черт возьми!
   Тут Веруню разобрал такой смех, что ей уже мало было плеча Скридона и она добралась до самой шеи. И хотя Скридон молчал весь остаток дороги, Веруня сама себя рассмешила еще несколько раз.
   Когда наконец добрались до Реута и Веруня слезла с телеги, Скридон готов был опуститься на колени и прочитать "Царю небесный". Другой молитвы он не знал.
   "Если еще раз залезет на телегу - погиб!"
   Свернул на свой участок, отсчитал две с половиной копны, сколько можно было забрать на телегу, и развернул лошадей. Тяжело одному, но парень приспособился: сперва бросал снопы на телегу, потом влезал и укладывал их.
   "Теперь Домника устроит мне разнос!"
   Когда все было погружено, слез с телеги посмотреть, как уложены снопы. Вытащил занозу из-под ногтя.
   "Жаль только, что глупа. Наутро растрезвонит по всему селу... А можно бы чудно провести время..."
   35
   И вот уже стемнело. Лошади идут только шагом, и возница, разминаясь со встречной подводой, внимательно следит, чтобы не зацепить осью за ось; старухи, которых ночь застала в комнате, зажигают свет, чтобы найти дорогу на печку; детишки сбиваются в кучу, боясь цыгана - он только что вошел в село с котомкой и забирает детей, которые никак не угомонятся.
   Уставший журавель долго нащупывает своим длинным клювом колодезное устье и, когда находит его, задумчиво засыпает; измотанные жатвой люди забывают открытыми на всю ночь ворота, и вдоль заборов бродит заблудившийся теленок; заходит в каждый двор и пристально смотрит, не его ли это дом.
   Село замирает. Но кого-то нужда еще носит по дорогам.
   Бадя Васыле спешит в кузню с поломанным колесом на спине; какая-то женщина ищет на обочине дороги потерянную бараном веревку; Кица идет в сельсовет с завядшей яблоневой веткой - опять ребятишки лезли в сад.
   Спешит и Скридон. Идет прямиком, через огороды, чтобы поспеть, пока не улегся спать бадя Зынел. Очень устал, горят ладони от вил; когда он берет в руки платок, то совсем не чувствует его, и глаза режет от пыли - сил никаких. Ему хочется спать, и тропинка качается у него под ногами, как мостик из тонких еловых досок.
   "Скажу два слова и уйду. Поверит - хорошо, не поверит - прощай..."
   Бадя Зынел сидел на завалинке рядом с ведром воды и держал на коленях кружку.
   - Ох, и извела меня жажда сегодня! Думал, дома выпью целую бочку. Чего не садишься?
   С тех пор как не стало Тоадера, ему нравится беседовать со Скридоном. Только с ним да с Трофимашем он может говорить по душам.
   - Много свез?
   - Десять копен.
   - Толк будет?
   - Колос есть, а что в колосе...
   - Эх, парень, колос нынче пустой. Не было дождей.
   Набрал в кружку воды, выпил и крикнул, глядя прямо перед собой:
   - Слышишь, жена! Где Домника?
   - Не знаю, куда-то пошла.
   И сказал Скридону, как будто тот не слышал:
   - Пошла неизвестно куда. Сейчас придет.
   Из соседнего двора доносился чей-то смех. Бадя Зынел напряженно вслушивался, повернув голову в ту сторону, потом встал, не выпуская из рук кружки, и сделал несколько шагов к забору:
   - Эй, Домника!
   Смех затих. Через несколько мгновений:
   - Что?
   - Ну-ка, бегом домой.
   - А чего?
   - Парень ждет.
   И, считая, что теперь все как нельзя лучше улажено, снова уселся на завалинку. Но Скридон улавливал все тот же смех на том же самом месте. "Конечно. Трофимаш выдал".
   - А в колосьях только семена остались, Скридон. У других и этого нет.
   Они еще поговорили о колосьях, о семенах, и Скридон, видя, что Домника и не думает возвращаться, собрался уже идти. Пусть себе сердится. Что поделаешь. Не маленькая. И только он протянул руку за шляпой, как появилась Домника. Идет тихонько, будто не идет, а только делает вид, что идет.
   - Зачем вы меня звали, отец?
   Бадя Зынел не сразу понял, о чем она его спрашивает, а когда понял, схватил ведро и вылил воду прямо перед домом.
   - А ну, сбегай к колодцу, только живо!
   Сидел молча с кружкой в руке, рассерженный и на колосья и на дочку. Когда Домника появилась с ведром, сказал:
   - Занеси в дом.
   Потом, вздохнув, поднялся, поглядел наверх, не видно ли тучки на небе, и пошел следом за ведром.
   Домника стояла на пороге, держась за щеколду, как будто собиралась закрыть дверь.
   - Чего ты там стоишь?
   - А где же мне стоять?
   - Иди сюда. - И Скридон похлопал по завалинке.
   Она несколько раз покачала дверью.
   - Не всем же сидеть возле тебя.
   - Вот ты еще ничего не знаешь, а уже... Иди сюда.
   - Не хочу.
   - Ну а если так...
   Он встал, стряхнул пыль со штанов. Нашел на колене надорванный лоскуток и приладил его, чтобы не рвалось дальше.
   - Будь здорова.
   - Всего хорошего.
   Стояла, побледневшая, и считала каждый его шаг. Когда увидела, что он в самом деле уходит, тихонько пошла за ним. Остановились у калитки и начали разговаривать, будто только что встретились.
   - И чего тебе нагородил Трофимаш?
   - Много чего. А что было?
   - Я увидел ее на мосту. Останавливает меня: "Подвези до Реута!"
   - Она сама напросилась?
   - Не заезжал же я за ней! Говорю: "Хорошо". Не успел я ото сказать гляжу, а она сидит уже рядом. "Поместимся".
   - Так и сказала?
   - Какой мне интерес тебя обманывать?
   Домника сорвала несколько листочков, и через несколько мгновений они уже не были листочками.
   - И о чем вы говорили? Только все до единого слова!
   И когда Скридон рассказал ей все - от моста и до Реута, - Домника сжала кулачки.
   - Видали? Барышня! Ничего, я ее проучу!
   Скридон и не думал защищать Веруню. Его больше интересовала собственная судьба.
   - А на меня не сердишься?
   Домника ничего не ответила. Она только посмотрела в одну, потом в другую сторону - не идет ли кто? - и отступила на несколько шагов в тень акации. Там не видно, целуешься ты с парнем или просто стоишь разговариваешь.
   Тетушка Мафта уже задремала, но, как только услышала шаги Скридона, сразу проснулась. Слушала, как он закрывает двери, как раздевается. Скридон, едва положил голову на подушку, сразу заснул. Через полчаса кровать под ним заскрипела, и послышалось какое-то бормотание. Тетушка Мафта тотчас же слезла с печки и встала возле его кровати, скрестив на груди руки. Скридон сидел на постели с закрытыми глазами, и бормотание постепенно перешло во внятную речь:
   - Домника... Слышишь, Домника? Еду я на повозке и вижу ее на мосту. "Подвези". - "Садись", - говорю. Ты не сердись, сперва выслушай. Да. Эй, пошли, калеки! "Как же мне ходить к тебе, Веруня..." Эй, Трофимаш, я тебе оторву уши. Помни... А вообще она девица сговорчивая, мягкая, сладкая - не девка, а рай земной. Домника, мы попались с письмами. А твои не сердятся, когда я прихожу? Эх, Георге, покинула тебя Русанда, а? Оставь меня, пожалуйста, в покое. Я живу собственным умом. И если хочешь знать... Пошел ты, скотина, ослеп, что ли?!
   На этом мосте Скридон так зевнул, что затрещали челюсти, улегся и захрапел.
   А тетушка Мафта, улыбаясь, полезла обратно на печку, чтоб до утра распутать этот клубок и выяснить, чем занимался ее сыночек в течение прошедшего дня.
   36
   Только после первого диктанта, получив пятерку, Русанда поверила, что в самом деле может стать учительницей. В тот же день она решила: что бы ни было, но с Домникой она не расстанется до самой смерти, а Георге - это навеки! И ей стало легче; правда, на другой день все началось сначала. И она снова все перерешала и снова клялась, - боже, сколько раз она клялась!
   Она была не из тех, кто уезжает из дому, не дослушав шепот орешника в полночь, и кому не нужно забывать, как открываются многие двери в селе.
   Она любила петь вечерами с девушками, возвращаясь с поля; она успела выткать свой первый ковер, и вместе с нитками переплела свою жизнь на долгие годы; она успела отучиться говорить "бадя" одному парню из этого же села.
   Старый и верный мир пахарей цепко держал ее, опутав множеством условностей, а новый мир манил к себе, и она изо всех сил старалась не сделать ложного шага, но, господи, что от нее зависело?!
   Едва вернулась из Сорок, как дом их стал неузнаваем. Бадя Михалаке, питавший слабость к политике и любивший в разговоре с соседями тут и там пропускать острые шпильки по адресу местных властей, теперь горой стоял за все их начинания. Тетушка Катанка, уверовав в то, что учителя особенно нуждаются в покое, стала ходить на цыпочках и старательно закрывать за собой двери.