Лениным для себя. Но имелась и более веская причина.
Ритуал открытия памятника усугубляет подозрения, что отношение Сталина
к Морозову изменилось. На открытии присутствовали лица второстепенные.
Рассказывая об открытии монумента в декабре 1948 года, газета "Вечерняя
Москва" даже не упомянула великого вождя всех народов и заявила: "Мечта
Горького осуществлена". Собравшиеся на митинг послали в конце приветствие
Сталину. Но то была рутина. По Москве поползла шутка, что в ней теперь два
монумента первым людям: первопечатнику и перводоносчику. Первопечатником в
России считается Иван Федоров (XVI век).
Группа писателей в связи с открытием памятника выразила
верноподданнические чувства, призвав в "Пионерской правде" всех детей страны
продолжать делать то, что делал Морозов. Коллективное обращение подписали
самые известные писатели, драматурги, поэты того времени: Александр Фадеев,
Леонид Леонов, Самуил Маршак, Всеволод Иванов, Валентин Катаев, Всеволод
Вишневский, Сергей Михалков, Лев Кассиль, Анатолий Софронов, Михаил Пришвин,
Агния Барто, Сергей Григорьев, Борис Емельянов, Лазарь Лагин. Авторы
обращения недвусмысленно говорили, что те дети, которые будут следовать
путем Павлика Морозова, станут героями, учеными и маршалами.
За письмом, как ни странно, не последовали обычные отклики прессы.
Многие газеты вообще не упомянули о монументе. Такое в Советском Союзе
случайно не случается. Мы видели памятник вскоре после его открытия. На
цоколе был текст: "Павлику Морозову от московских писателей". Потом эту
дарственную надпись соскоблили. Старая волна доносительства 30-х годов
прошла, а новая волна 40-х -- начала 50-х, связанная с антисемитизмом и
делом врачей, вынесла новую, образованную, героиню-осведомительницу -- врача
Лидию Тимашук, доносчицу на своих коллег, имя которой, как писала в "Правде"
журналистка Ольга Чечеткина, "стало символом советского патриотизма, высокой
бдительности, непримиримой, мужественной борьбы с врагами нашей Родины". За
две недели до смерти Сталина газета назвала Тимашук "дочкой нашей Родины", и
ее наградили орденом Ленина за помощь, оказанную правительству в деле
разоблачения так называемых "врачей-убийц".
Оглядывая волны доносительства с исторического расстояния, заметим, что
первая волна, разгоревшись в 1932-м, в 1938-м пошла на убыль. Вторая волна
(1948-53) оказалась не столь массовой, и наиболее известные доносчики этих
лет были в основном люди взрослые.
Ситуация изменилась, но про нашего героя Сталин не забыл. Через четыре
года после установки памятника Павлику Морозову в Москве вождь разрешил
построить монумент в Зауралье, на родине доносчика. В найденном нами в
архиве Соломеина письме заведующий Тавдинским районным отделом культуры
Г.Фомин сообщал: "Состоялось постановление Совета Министров СССР,
подписанное лично тов. Сталиным И.В., о предоставлении льгот колхозу.
Выделено на 1953 год 220 тысяч рублей на строительство сельского клуба им.
П.Морозова и 80 тысяч рублей на строительство памятника П.Морозову...". Как
видим, собрать деньги на добровольных началах так и не удалось.
Монументы Морозову возводились, но доносительство в стране временно
перестало восхваляться. Что вынудило Сталина прекратить кампанию?
Доносительство стало неуправляемым. Эпидемия эта просто мешала нормальной
деятельности охранительных организаций. Возможно, были приняты в расчет и
соображения ставших взрослыми павликов -- партийных чиновников третьего
поколения. Они уже занимали посты и не хотели, чтобы на них доносило
четвертое. Кампания массовых доносов в какой-то степени затронула семью
самого Сталина. Вторая жена его Надежда Аллилуева покончила с собой как раз
в разгар кампании, призывающей расстрелять родственников Морозова.
Существуют предположения, что самоубийство произошло от ужаса женщины перед
кровавым террором, развязанным ее мужем. Когда Сталину донесли на сына
Якова, что он что-то не то сказал, Сталин, чтобы наказать Якова, посадил его
жену. Другой сын, генерал Василий Сталин, донес на своего начальника,
маршала авиации Новикова, за что тот был предан суду, а оправдан лишь после
смерти Сталина.
Но, конечно, главная причина отказа от детей-доносчиков -- сокращение
репрессий, начиная с 1938 года. Приближающаяся война требовала выдвинуть на
первое место тип героя, готового пролить кровь в боях за Сталина на фронте,
а не в драке с родственниками. Старый герой отошел на второй план.
Как же все-таки сам Сталин относился к Павлику Морозову?
Выдвижение и уничтожение людей было для генсека будничной и
обязательной работой. Обязательной потому, что без нее он не удержался бы
долго у власти и сам. Досье на тысячи морозовых готовили аппараты всех
учреждений, и прежде всего ЦК партии, ОГПУ, комсомол и их местные органы.
Вождю подавались предложения, наиболее выгодные в данный момент не только
для него самого, но и для руководителей данного ведомства. Видимо, так был
создан и утвержден Морозов -- доносчик 001.
Судя по отношению Сталина к другим людям, безраздельно ему преданным,
которых он отправил на смерть, этот мизантроп презирал всех без исключения,
а приближал и выдвигал тех, в ком в данный период нуждался. Так вождю
понадобился и Морозов. Известно, что Сталин легко переводил людей из
категории живых в мертвецов. В данном случае был совершен перевод полезного
вождю человека из мертвых в живые. Приходится признать, что Сталину и его
мафии удалось создать армию подражателей Морозову. Миф стал реальностью
советской жизни.
После двух судебных процессов, расстрела и последующих арестов из
большой семьи Морозовых осталась в деревне мать Павлика с младшим сыном
Романом. Двое ее детей были убиты, четвертого, Алексея, она сама сдала в
детский дом. В газетах Татьяна Морозова значилась матерью героя --
привилегированная должность в советской стране. Как бы ни оценивали мы
поступки Павлика, для матери он остался сыном. А она потеряла тогда двоих. И
мертвых она любила их до конца своих дней. Это свято.
О том, что происходило тогда в Герасимовке, мать Павлика помнила хорошо
и охотно нам рассказывала. Всенародная любовь к герою, о которой писали
газеты, в рассказе этом выглядела не столь рекламно: "Врагов у Павлика было
много. Могилу его затаптывали, звезду ломали, полдеревни ходило туда
испражняться".
Смерть ее сыновей была только началом. На Голгофу матери еще предстояло
взойти. Через месяц после похорон, по случаю 15-летия Октябрьской революции,
власти организовали в деревне большевистские поминки по убиенным детям.
Манифестация протекала жизнерадостно, в соответствии с особой ролью убитых
детей. Миф, созданный наверху, пришел в деревню и начал вытеснять
реальность.
"Оживилась изба-читальня от веселого гомона и песен ребят, -- бодро
писал журналист Соломеин в "Пионерской правде", назвав статью "На свежей
могиле". -- Вместе с двумя женщинами в сельсовет вошла Татьяна Морозова,
худая, постаревшая от переживаний мать Павлика". На столе венок. Ребята
поют, веселятся, с гоготом идут гулять на кладбище. Там, возле могилы,
заранее сколочена трибуна. С нее приезжие представители произносят речи о
подвиге пионера Морозова и кулаках-убийцах. "Небольшой курьез, -- читаем
далее, -- результат культурной отсталости и неграмотности матери Павлика --
Татьяны Морозовой. Тела Павлика и Феди Морозовых, конечно, хоронили без
попа. На могиле -- красная звезда и траурное знамя с надписью: "Братская
могила братьев Морозовых". А напротив... стоит крест... Татьяна Морозова
понимает, что кулак -- "злой человек", но вера в бога, подкрепленная
советами набожных соседок, крепко засела в сознании обезумевшей от горя
матери". Газета требовала: "Не плакать, а еще больше сплотиться вокруг
партии".
Морозову переселили в большой дом, хозяев которого перед этим
арестовали. Она получила часть кулацкого имущества, но в Герасимовке ее
ненавидели, оскорбляли. Крестьяне возлагали на Татьяну вину за воспитание
ребенка, который причинял столько горя деревне. Привилегии, ей созданные,
еще больше озлобили людей. Из деревни ей пришлось переехать в районный
центр. "Меня НКВД взял на казарменное обеспечение, -- вспоминала Морозова.
-- Дали комнату, кровать, две подушки, продукты. Я как мать героя не
работала".
Неприязнь к матери Павлика Морозова сохранилась в Герасимовке и через
полвека, мы ее почувствовали, но выражается она сдержанней.
Учительница Кабина вспоминает: "Татьяне дали квартиру на улице Сталина,
освободившуюся после высылки врагов народа. Мебель, тюлевые занавески,
белье, одежда -- все это было чужое, а стало ее. Ей такое и во сне не
снилось. Люди везде голодали, а ей выдавали в ОГПУ хорошие продукты,
сладости. Сына ее, Алексея, отправляли каждое лето в пионерский лагерь
Артек". Об этом писали и газеты: правительство позаботилось о матери героя,
ей назначили пожизненную персональную пенсию, и врачи предложили переехать
жить на курорт в Крым. Говорили, что Сталин лично распорядился позаботиться
о ней. Но она умела и сама требовать. Входила и заявляла: "Я -- мать
героя-пионера..." И отказать боялись.
В Крыму еще существовала татарская автономия, но уже выселяли греков и
немцев. Воронцовский дворец в Алупке стал правительственной дачей. В округе
шла чистка кварталов, и освободившиеся дома заселяли доверенными людьми.
Здесь, на южном берегу, Морозова проживала до конца дней.
Третий ее сын, Роман, был в конце войны ранен, умер дома у нее на
глазах, и она осталась одна. Судьба не была к ней милосерднее, чем к другим,
скорее, наоборот: ведь единственный оставшийся в живых Алексей, который с
нею вместе показывал на суде на дедушку и бабушку, требуя их расстрелять,
этот ее сын тогда сидел в тюрьме. Вот что писал о родном брате Павлика
заведующий отделом культуры райисполкома Фомин писателю Соломеину в уже
цитированном письме: "Алексей Морозов сидел с 1941 по 1951 год. Осенью 1951
года освободился. Работает в городе Нижний Тагил на заводе. Сидел за измену
Родине (не выполнил задания командования)". "Алексей был приговорен военным
трибуналом к расстрелу, -- вспоминает крестьянка Беркина, -- но мать за него
хлопотала, и как брату героя расстрел ему заменили на десять лет".
Причины ареста Алексея Морозова неясны. Он окончил летное училище. В
его воинской части были свои павлики морозовы, могли донести и на
невиновного. Крестьянка из Герасимовки, тетка Алексея, Беркина, к которой он
приезжал с женой и сыном после освобождения, рассказала, что ее племянник
напился перед боевым вылетом. Ей он сказал, что его тогда подпоили и что с
тех пор он не пьет. Родственник же его Байдаков, отсидевший по той же 58-й
статье, рассказывал нам, что повстречался с Алексеем в тюрьме. В летной
части Алексея не любили за то, что он требовал особого положения как брат
пионера-героя. Товарищи по части напоили его, а когда он заснул, положили
ему за голенище сапога как криминальный материал фотопленку с изображением
линии фронта. После этого вызвали представителя СМЕРШа -- военной секретной
полиции.
Тот факт, что брат пионера-героя отсидел десять лет за шпионаж,
тщательно скрывался советской печатью. В наши дни Алексей -- молчаливый
трудолюбивый человек. Вспоминать о старом не хочет. Два года отработал
грузчиком на вредном химическом производстве, чтобы получить пенсию
побольше.
Сын Алексея назван в честь убитого дяди-героя Павликом -- пятое
поколение известных нам Морозовых. Он отслужил в армии, где потерял зубы,
находясь во вредной зоне, и стал работать слесарем на заводе. Павлик
Морозов-младший женился, о чем сообщалось в печати, и вскоре развелся, о чем
печать умолчала. "Так теперь молодые живут", -- сказала нам Татьяна
Морозова, осуждая мораль нового поколения. А Павлик -- жизнерадостный
молодой человек, живет в свое удовольствие, любит выпить с приятелями,
учиться не хочет, из кинофильмов предпочитает иностранные и, в отличие от
своего знаменитого дяди, не собирается доносить на родителей и соседей.
Седая старушка в цветастом халате и пестром платке встретила нас в
комнате, похожей на запасник провинциального музея. На стенах, на шкафу, на
столе и на комоде -- портреты и бюсты разных размеров ее знаменитого
сына-героя. Тут же бюсты Ленина и писателя Антона Чехова, который жил
неподалеку в Ялте. А между портретами Павлика -- иконы.
Жили оставшиеся Морозовы в уютном доме на горе, омываемой Черным морем.
Вокруг, за высокими заборами, стояли санатории и роскошные виллы для
советской партийной элиты. Наследники Морозовых вернулись к тому, с чем
сверстники Павлика боролись полвека назад -- к скромному
предпринимательству. Летом они сдают отдыхающим свой домик и сарайчики
вокруг. Это приносит неплохой доход.
В пору послесталинских разоблачений в "Курортной газете" Крыма
появилась статья. "Бабушка Морозиха", говорилось в ней, скупает по дешевке
фрукты и продает на рынке втридорога, спекулирует. Газета призывала "сделать
выводы". Но власти дело это замяли.
"Никто ко мне не едет, -- жаловалась Татьяна Морозова в наш последний
приезд, -- никому я теперь не нужна. Письма приходили раньше по пять, а то и
по восемь в день. А сейчас мало писем. Пишут дети глупости: "Дорогая Таня, в
каком ты классе? Давай с тобой переписываться". А мне-то скоро девяносто!"
До последних дней (она умерла в 1983 году) мать пионера 001 сидела в
президиумах идеологических мероприятий -- живой образец преданности делу
коммунизма. На нее под аплодисменты надевали пионерский галстук.
Единственная трудность наступала, когда надо было выйти на трибуну. "Будьте
такими, как мой Павлик!" -- произносила неграмотная женщина и умолкала, не
умея прочесть текст, который ей заготовили и сунули в руку комсомольские
лидеры. Периодически мать героя, соучеников и родственников Павлика власти
приглашали на различные торжества в Герасимовку, куда для массовости
собирали население всей округи.
Колхоз носит имя Павлика Морозова по сей день. На его примере можно
видеть достижения коллективизации. После убийства Морозова в колхоз
записались пятеро. Через два года колхоз организовался еще раз, и в него
вошли семнадцать крестьян. К 1937 году в колхоз вступил еще один человек. А
в 1941 году стало 50 членов колхоза. Между тем на длинной герасимовской
улице было 104 двора. Выходит, что к тому времени, когда советская власть
торжественно праздновала четверть века своего существования, половина
Герасимовки оставалась единоличной.
"Кулаков у нас вообще не было, -- говорила нам крестьянка Вера Беркина.
-- Но стало много активистов, которые хотели не работать, а жить за чужой
счет. Они, бывало, выселят кого-нибудь из деревни по доносу, а потом сами
разоряют его дом. Гуляют, все выпьют, съедят и расходятся по своим избам,
опять становятся активистами. Выслали бы из деревни и больше, да у нас самый
бедный имел корову, а самый богатый -- две коровы. На всю Герасимовку было
девять самоваров, а дети и скотина зимой находились в избе вместе и ели из
одного корыта".
Разорение 30-х годов усугубилось почти полным отсутствием мужчин в
войну и после нее. Заведующий районным отделом культуры Фомин в письме
сообщал Соломеину: "Колхоз экономически слаб, трудоспособных колхозников
мало. Урожаи получает низкие. Продуктивность общественного животноводства
также низкая, посевы колхоза в течение нескольких послевоенных лет
подвергались вымоканию. Это обстоятельство и подорвало экономику колхоза".
Нет, не это обстоятельство подорвало экономику, и не только колхоза, но всей
России.
Разоблачая кулаков, якобы разоряющих деревню, журналист Смирнов писал в
"Пионерской правде" какой была Сибирь до революции: "А рынок был большой,
богатый. Отсюда шла за границу первосортная пшеница, лучшие сорта масла,
сыров, меха, кожи". В год смерти Сталина уровень сельского хозяйства в
стране был ниже дореволюционного. С тех пор как завершилась борьба с
кулачеством, мяса и масла в Сибири и на Урале не хватало. Все это стало по
талонам. Молоко давали только детям, очередь нужно было занимать с пяти
утра. Пшеница, как известно, идет из-за границы.
Эксплуатация колхозников в Герасимовке такая, которая и не снилась
помещикам в царской России. За барщину в колхозе крестьянин получает право
на участок, где может вырастить что-то на пропитание себе. Тут он работает
второй рабочий день. По официальной статистике еще пять часов к девяти
основным. А живет впроголодь. В поезде мы разговорились с детским врачом из
местной поликлиники. Хроническое недоедание, рассказывала она, приводит к
тому, что подростки здесь ростом ниже городских сверстников, а смертность их
от психических расстройств в три раза выше, чем подростков в городе. Много
рождается больных и умственно неполноценных.
Когда Герасимовка стала местом организованного политического
паломничества, Сталин лично, как мы уже знаем, отпускал сюда деньги.
Приближенные к герою люди и колхоз имени Павлика Морозова, так сказать,
стригли купоны со славы героя. Его бывшая учительница с гордостью
рассказывала нам, что ей раз в месяц дают лишний талон на двести граммов
масла. В деревню проложили асфальтированную дорогу и провели электричество.
На многих домах солому сменил шифер, встали телевизионные антенны. Напротив
новой могилы доносчика 001 построили кирпичную семилетнюю школу. Каменный
Павлик видит на ней выцветший лозунг, зовущий строить коммунизм, светлое
будущее человечества. Заборы всем в деревне велено побелить. И стоят они,
все одинаковые, в подтеках от дождя. Вдоль заборов в автобусах провозят
туристов в музей Павлика Морозова. До сих пор партийные чиновники командуют
в Герасимовке, заставляя колхозников работать, правда, теперь уполномоченные
ездят не верхом, а в служебных легковых машинах. Но хотя все церкви сожжены
и разрушены до фундаментов, в домах по-прежнему иконы, а не портреты вождей
или Павлика Морозова.
Стоит Герасимовка между лагерей принудительного труда, раскинутых по
всему обширному пространству Урала и Сибири. Едешь поездом из Свердловска в
Тавду -- и часами тянутся колючие заграждения в несколько рядов, вышки. Днем
и ночью слышится лай собак. В поселках -- автобусы с железными решетками на
окнах, без сидений, забитые изможденными зеками, обритыми наголо. А у задних
дверей откормленные овчарки, которых держат молоденькие солдаты внутренних
войск. Куда ни глянь -- военные, милиция, специфические личности в штатском,
с подозрением оглядывающие каждого. Страшная, бесчеловечная земля,
заселенная, однако, людьми.
По-разному сложились судьбы современников Павлика Морозова. Его
одноклассник Яков Юдов, который, как писали газеты, впереди всех с гордо
поднятой головой нес пионерское красное знамя, исчез, скрывался от семьи, от
уплаты алиментов, стал пьяницей и был убит в драке. Одноклассница Павлика
Матрена Королькова работала в спецдетприемнике -- доме для детей, оставшихся
после арестов родителей. Мы нашли ее в Харькове. Она служила в охране, в
милиции, на письма пионеров отвечать не хотела, говорила, что ей это
надоело.
В больнице удалось нам разыскать учительницу Зою Кабину. Писатель
Губарев не встречался с ней, но уверенно писал в журнале "Молодой
коммунист": "Без преувеличения можно сказать, что это она воспитала Павлика
героем". Теперь мы знаем иное. Разойдясь с осведомителем Иваном Потупчиком,
Кабина вышла замуж за спецпереселенца, сына кулака, и за брак с классовым
врагом была исключена из комсомола. Говорят, Кабина швырнула в лицо
уполномоченному комсомольский билет. Учительнице пришлось работать в
магазине продавцом. Когда мы с ней встретились и беседовали, она была на
пенсии, благополучно жила в Санкт-Петербурге, воспитывала внуков. О прошлом
она говорила осторожно, без восторга и без осуждения.
Дожили на почетных пенсиях до середины 80-х годов помощник
уполномоченного ОГПУ Спиридон Карташов и осведомитель, каратель и кадровик
Иван Потупчик. Мы успели застать обоих в живых.
О людях, попавших в орбиту героя, написано немало, и в уста им вложено
то, что нужно было органам власти. "Многие из героев, -- возмущался Соломеин
своими коллегами в неопубликованной статье, найденной нами в его личном
архиве, -- и сейчас живут. Читают они книги и морщатся от этой лжи, которая
написана о них". Впрочем, многие не морщатся, а наоборот, довольны.
Места умирающих современников прославленного героя-пионера занимают
другие люди, греющиеся у его славы. Они называют себя его учителями, хотя
появились в герасимовской школе после его смерти, другие уверяют, что сидели
с Павликом на одной парте. Мы посчитали по воспоминаниям, и оказалось, что
на двухместной парте с героем сидело около двадцати человек.
Герасимовка оставляет противоречивое впечатление. Вековая дикость и
приметы нового фантасмагорически смешались. Природа тут с остатками былой
красоты. Сказочные озера и порожистые реки отравлены химией. Царственные
леса -- одни вырубаются, другие горят на тысячи верст. Топи, тучи комаров,
заснешь -- съедят живьем. Накануне нашего приезда медведь задрал в лесу
корову. Не так давно крестьянин пошел ловить рыбу на озеро, заблудился,
бродил по болотам тринадцать дней, еле выполз к человеческому жилью. А по
лесам ходят батальоны солдат с рациями и автоматами, разыскивая и
расстреливая беглых заключенных.
В деревне школьники, одетые в джинсы, дома крутят магнитофонные пленки
с музыкой рок и смеются над героем-доносчиком, а на уроках с выражением
читают посвященные ему стихи. Местные газеты рассказывают, что счастливая
жизнь, за которую боролся Павлик Морозов, наступила, а в автобусе, в котором
мы возвращались из Герасимовки в районный центр, из-за освободившегося места
подрались двое парней, лилась кровь. На остановке жены их били друг друга,
грязно матерились, в бешенстве угрожали отомстить всей семье.
О жизни односельчан Павлика Морозова рассказала нам старая крестьянка
Елена Сакова, первая из тех, кто когда-то осваивал эти места: "Самое
страшное у нас в деревне -- пьянство: все теперь пьют, вся Герасимовка. И
детей спаивают. Если водки и самогона нет, пьют одеколон и жидкость от
клопов. У моей соседки, тетки Павлика Морозова, недавно сгорел в машине сын:
пьяный на грузовике столкнулся с автобусом. Жертв было!.. Жена его сейчас
заведует музеем. Деньги получает за героизм Павлика. Она у нас специально
обучена, как правильно про этот героизм рассказывать надо. А у меня ты,
сынок, коробочку на столе больше не нажимай и тетрадочку убери, ничего не
записывай. За это знаешь что бывает?"
И старая крестьянка положила на столе по два пальца обеих рук
крест-накрест. Только после смерти Саковой решились мы ее слова
опубликовать.
Как же "надо" рассказывать про Павлика Морозова? Иными словами,
остается ли герой-доносчик государственным эталоном поведения гражданина,
как это было в 30-е годы? Журнал "Огонек" при Сталине писал, что Морозов
являет собой "историю родной страны в сталинскую эпоху". Кончилась ли она,
эта эпоха?
Произвол Сталина официально был осужден, как и массовые репрессии.
Советская историческая энциклопедия, например, толкует роль активистов вроде
Морозова в коллективизации не иначе как отрицательную. В 60-е годы сделаны
были попытки (не увенчавшиеся, правда, успехом) общественно осудить
доносчиков 30-х годов. И тем не менее через три года после смерти Сталина
произошло нечто, казалось бы, нелогичное: имя Павлика Морозова "навечно"
вписывается в Книгу почета Всесоюзной пионерской организации под номером
001.
Памятники Сталину сняты, а памятники герою-доносчику остались.
Одинаковые памятники -- пионер с красным знаменем -- воздвигнуты во многих
городах, унылый оброк социалистического реализма. В поздних советских
исторических исследованиях период коллективизации переписывается заново. В
этих сочинениях вообще не упоминается основная задача партии -- уничтожение
кулачества. Иногда витиевато пишется о воспитании крестьян. Есть работы, где
вообще нет слова "кулак". А как с доносительством?
Обратимся к книге Томаша Ржезача "Спираль измены Солженицына",
выпущенной советским издательством "Прогресс" в 1978 году, эпиграфом к
которой взяты слова Плутарха: "Предатели предают прежде всего самих себя".
Ржезач считает, что доносительство есть следствие трусости. Писатель,
которого книга клеймит позором, по мнению автора, доносил с детства. Он
"доносил и доносил об антисоветской деятельности... на свою жену... на
друзей... на случайного попутчика... на людей близких и далеких". Когда во
время войны писателя посадили, ему, по Ржезачу, сбавили срок за доносы, за
то, что он стал тайным информатором лагерной администрации. Согласно этой
книге, советские органы безопасности использовали этого заключенного "лишь
на самой низкой ступеньке -- в роли лагерного стукача", которого ждала после
этого "нравственная смерть".
Цель книги Ржезача -- попытка скомпрометировать всемирно известного
писателя. Прозрачен автор -- сквозь него виден заказчик данной работы. В то
Ритуал открытия памятника усугубляет подозрения, что отношение Сталина
к Морозову изменилось. На открытии присутствовали лица второстепенные.
Рассказывая об открытии монумента в декабре 1948 года, газета "Вечерняя
Москва" даже не упомянула великого вождя всех народов и заявила: "Мечта
Горького осуществлена". Собравшиеся на митинг послали в конце приветствие
Сталину. Но то была рутина. По Москве поползла шутка, что в ней теперь два
монумента первым людям: первопечатнику и перводоносчику. Первопечатником в
России считается Иван Федоров (XVI век).
Группа писателей в связи с открытием памятника выразила
верноподданнические чувства, призвав в "Пионерской правде" всех детей страны
продолжать делать то, что делал Морозов. Коллективное обращение подписали
самые известные писатели, драматурги, поэты того времени: Александр Фадеев,
Леонид Леонов, Самуил Маршак, Всеволод Иванов, Валентин Катаев, Всеволод
Вишневский, Сергей Михалков, Лев Кассиль, Анатолий Софронов, Михаил Пришвин,
Агния Барто, Сергей Григорьев, Борис Емельянов, Лазарь Лагин. Авторы
обращения недвусмысленно говорили, что те дети, которые будут следовать
путем Павлика Морозова, станут героями, учеными и маршалами.
За письмом, как ни странно, не последовали обычные отклики прессы.
Многие газеты вообще не упомянули о монументе. Такое в Советском Союзе
случайно не случается. Мы видели памятник вскоре после его открытия. На
цоколе был текст: "Павлику Морозову от московских писателей". Потом эту
дарственную надпись соскоблили. Старая волна доносительства 30-х годов
прошла, а новая волна 40-х -- начала 50-х, связанная с антисемитизмом и
делом врачей, вынесла новую, образованную, героиню-осведомительницу -- врача
Лидию Тимашук, доносчицу на своих коллег, имя которой, как писала в "Правде"
журналистка Ольга Чечеткина, "стало символом советского патриотизма, высокой
бдительности, непримиримой, мужественной борьбы с врагами нашей Родины". За
две недели до смерти Сталина газета назвала Тимашук "дочкой нашей Родины", и
ее наградили орденом Ленина за помощь, оказанную правительству в деле
разоблачения так называемых "врачей-убийц".
Оглядывая волны доносительства с исторического расстояния, заметим, что
первая волна, разгоревшись в 1932-м, в 1938-м пошла на убыль. Вторая волна
(1948-53) оказалась не столь массовой, и наиболее известные доносчики этих
лет были в основном люди взрослые.
Ситуация изменилась, но про нашего героя Сталин не забыл. Через четыре
года после установки памятника Павлику Морозову в Москве вождь разрешил
построить монумент в Зауралье, на родине доносчика. В найденном нами в
архиве Соломеина письме заведующий Тавдинским районным отделом культуры
Г.Фомин сообщал: "Состоялось постановление Совета Министров СССР,
подписанное лично тов. Сталиным И.В., о предоставлении льгот колхозу.
Выделено на 1953 год 220 тысяч рублей на строительство сельского клуба им.
П.Морозова и 80 тысяч рублей на строительство памятника П.Морозову...". Как
видим, собрать деньги на добровольных началах так и не удалось.
Монументы Морозову возводились, но доносительство в стране временно
перестало восхваляться. Что вынудило Сталина прекратить кампанию?
Доносительство стало неуправляемым. Эпидемия эта просто мешала нормальной
деятельности охранительных организаций. Возможно, были приняты в расчет и
соображения ставших взрослыми павликов -- партийных чиновников третьего
поколения. Они уже занимали посты и не хотели, чтобы на них доносило
четвертое. Кампания массовых доносов в какой-то степени затронула семью
самого Сталина. Вторая жена его Надежда Аллилуева покончила с собой как раз
в разгар кампании, призывающей расстрелять родственников Морозова.
Существуют предположения, что самоубийство произошло от ужаса женщины перед
кровавым террором, развязанным ее мужем. Когда Сталину донесли на сына
Якова, что он что-то не то сказал, Сталин, чтобы наказать Якова, посадил его
жену. Другой сын, генерал Василий Сталин, донес на своего начальника,
маршала авиации Новикова, за что тот был предан суду, а оправдан лишь после
смерти Сталина.
Но, конечно, главная причина отказа от детей-доносчиков -- сокращение
репрессий, начиная с 1938 года. Приближающаяся война требовала выдвинуть на
первое место тип героя, готового пролить кровь в боях за Сталина на фронте,
а не в драке с родственниками. Старый герой отошел на второй план.
Как же все-таки сам Сталин относился к Павлику Морозову?
Выдвижение и уничтожение людей было для генсека будничной и
обязательной работой. Обязательной потому, что без нее он не удержался бы
долго у власти и сам. Досье на тысячи морозовых готовили аппараты всех
учреждений, и прежде всего ЦК партии, ОГПУ, комсомол и их местные органы.
Вождю подавались предложения, наиболее выгодные в данный момент не только
для него самого, но и для руководителей данного ведомства. Видимо, так был
создан и утвержден Морозов -- доносчик 001.
Судя по отношению Сталина к другим людям, безраздельно ему преданным,
которых он отправил на смерть, этот мизантроп презирал всех без исключения,
а приближал и выдвигал тех, в ком в данный период нуждался. Так вождю
понадобился и Морозов. Известно, что Сталин легко переводил людей из
категории живых в мертвецов. В данном случае был совершен перевод полезного
вождю человека из мертвых в живые. Приходится признать, что Сталину и его
мафии удалось создать армию подражателей Морозову. Миф стал реальностью
советской жизни.
После двух судебных процессов, расстрела и последующих арестов из
большой семьи Морозовых осталась в деревне мать Павлика с младшим сыном
Романом. Двое ее детей были убиты, четвертого, Алексея, она сама сдала в
детский дом. В газетах Татьяна Морозова значилась матерью героя --
привилегированная должность в советской стране. Как бы ни оценивали мы
поступки Павлика, для матери он остался сыном. А она потеряла тогда двоих. И
мертвых она любила их до конца своих дней. Это свято.
О том, что происходило тогда в Герасимовке, мать Павлика помнила хорошо
и охотно нам рассказывала. Всенародная любовь к герою, о которой писали
газеты, в рассказе этом выглядела не столь рекламно: "Врагов у Павлика было
много. Могилу его затаптывали, звезду ломали, полдеревни ходило туда
испражняться".
Смерть ее сыновей была только началом. На Голгофу матери еще предстояло
взойти. Через месяц после похорон, по случаю 15-летия Октябрьской революции,
власти организовали в деревне большевистские поминки по убиенным детям.
Манифестация протекала жизнерадостно, в соответствии с особой ролью убитых
детей. Миф, созданный наверху, пришел в деревню и начал вытеснять
реальность.
"Оживилась изба-читальня от веселого гомона и песен ребят, -- бодро
писал журналист Соломеин в "Пионерской правде", назвав статью "На свежей
могиле". -- Вместе с двумя женщинами в сельсовет вошла Татьяна Морозова,
худая, постаревшая от переживаний мать Павлика". На столе венок. Ребята
поют, веселятся, с гоготом идут гулять на кладбище. Там, возле могилы,
заранее сколочена трибуна. С нее приезжие представители произносят речи о
подвиге пионера Морозова и кулаках-убийцах. "Небольшой курьез, -- читаем
далее, -- результат культурной отсталости и неграмотности матери Павлика --
Татьяны Морозовой. Тела Павлика и Феди Морозовых, конечно, хоронили без
попа. На могиле -- красная звезда и траурное знамя с надписью: "Братская
могила братьев Морозовых". А напротив... стоит крест... Татьяна Морозова
понимает, что кулак -- "злой человек", но вера в бога, подкрепленная
советами набожных соседок, крепко засела в сознании обезумевшей от горя
матери". Газета требовала: "Не плакать, а еще больше сплотиться вокруг
партии".
Морозову переселили в большой дом, хозяев которого перед этим
арестовали. Она получила часть кулацкого имущества, но в Герасимовке ее
ненавидели, оскорбляли. Крестьяне возлагали на Татьяну вину за воспитание
ребенка, который причинял столько горя деревне. Привилегии, ей созданные,
еще больше озлобили людей. Из деревни ей пришлось переехать в районный
центр. "Меня НКВД взял на казарменное обеспечение, -- вспоминала Морозова.
-- Дали комнату, кровать, две подушки, продукты. Я как мать героя не
работала".
Неприязнь к матери Павлика Морозова сохранилась в Герасимовке и через
полвека, мы ее почувствовали, но выражается она сдержанней.
Учительница Кабина вспоминает: "Татьяне дали квартиру на улице Сталина,
освободившуюся после высылки врагов народа. Мебель, тюлевые занавески,
белье, одежда -- все это было чужое, а стало ее. Ей такое и во сне не
снилось. Люди везде голодали, а ей выдавали в ОГПУ хорошие продукты,
сладости. Сына ее, Алексея, отправляли каждое лето в пионерский лагерь
Артек". Об этом писали и газеты: правительство позаботилось о матери героя,
ей назначили пожизненную персональную пенсию, и врачи предложили переехать
жить на курорт в Крым. Говорили, что Сталин лично распорядился позаботиться
о ней. Но она умела и сама требовать. Входила и заявляла: "Я -- мать
героя-пионера..." И отказать боялись.
В Крыму еще существовала татарская автономия, но уже выселяли греков и
немцев. Воронцовский дворец в Алупке стал правительственной дачей. В округе
шла чистка кварталов, и освободившиеся дома заселяли доверенными людьми.
Здесь, на южном берегу, Морозова проживала до конца дней.
Третий ее сын, Роман, был в конце войны ранен, умер дома у нее на
глазах, и она осталась одна. Судьба не была к ней милосерднее, чем к другим,
скорее, наоборот: ведь единственный оставшийся в живых Алексей, который с
нею вместе показывал на суде на дедушку и бабушку, требуя их расстрелять,
этот ее сын тогда сидел в тюрьме. Вот что писал о родном брате Павлика
заведующий отделом культуры райисполкома Фомин писателю Соломеину в уже
цитированном письме: "Алексей Морозов сидел с 1941 по 1951 год. Осенью 1951
года освободился. Работает в городе Нижний Тагил на заводе. Сидел за измену
Родине (не выполнил задания командования)". "Алексей был приговорен военным
трибуналом к расстрелу, -- вспоминает крестьянка Беркина, -- но мать за него
хлопотала, и как брату героя расстрел ему заменили на десять лет".
Причины ареста Алексея Морозова неясны. Он окончил летное училище. В
его воинской части были свои павлики морозовы, могли донести и на
невиновного. Крестьянка из Герасимовки, тетка Алексея, Беркина, к которой он
приезжал с женой и сыном после освобождения, рассказала, что ее племянник
напился перед боевым вылетом. Ей он сказал, что его тогда подпоили и что с
тех пор он не пьет. Родственник же его Байдаков, отсидевший по той же 58-й
статье, рассказывал нам, что повстречался с Алексеем в тюрьме. В летной
части Алексея не любили за то, что он требовал особого положения как брат
пионера-героя. Товарищи по части напоили его, а когда он заснул, положили
ему за голенище сапога как криминальный материал фотопленку с изображением
линии фронта. После этого вызвали представителя СМЕРШа -- военной секретной
полиции.
Тот факт, что брат пионера-героя отсидел десять лет за шпионаж,
тщательно скрывался советской печатью. В наши дни Алексей -- молчаливый
трудолюбивый человек. Вспоминать о старом не хочет. Два года отработал
грузчиком на вредном химическом производстве, чтобы получить пенсию
побольше.
Сын Алексея назван в честь убитого дяди-героя Павликом -- пятое
поколение известных нам Морозовых. Он отслужил в армии, где потерял зубы,
находясь во вредной зоне, и стал работать слесарем на заводе. Павлик
Морозов-младший женился, о чем сообщалось в печати, и вскоре развелся, о чем
печать умолчала. "Так теперь молодые живут", -- сказала нам Татьяна
Морозова, осуждая мораль нового поколения. А Павлик -- жизнерадостный
молодой человек, живет в свое удовольствие, любит выпить с приятелями,
учиться не хочет, из кинофильмов предпочитает иностранные и, в отличие от
своего знаменитого дяди, не собирается доносить на родителей и соседей.
Седая старушка в цветастом халате и пестром платке встретила нас в
комнате, похожей на запасник провинциального музея. На стенах, на шкафу, на
столе и на комоде -- портреты и бюсты разных размеров ее знаменитого
сына-героя. Тут же бюсты Ленина и писателя Антона Чехова, который жил
неподалеку в Ялте. А между портретами Павлика -- иконы.
Жили оставшиеся Морозовы в уютном доме на горе, омываемой Черным морем.
Вокруг, за высокими заборами, стояли санатории и роскошные виллы для
советской партийной элиты. Наследники Морозовых вернулись к тому, с чем
сверстники Павлика боролись полвека назад -- к скромному
предпринимательству. Летом они сдают отдыхающим свой домик и сарайчики
вокруг. Это приносит неплохой доход.
В пору послесталинских разоблачений в "Курортной газете" Крыма
появилась статья. "Бабушка Морозиха", говорилось в ней, скупает по дешевке
фрукты и продает на рынке втридорога, спекулирует. Газета призывала "сделать
выводы". Но власти дело это замяли.
"Никто ко мне не едет, -- жаловалась Татьяна Морозова в наш последний
приезд, -- никому я теперь не нужна. Письма приходили раньше по пять, а то и
по восемь в день. А сейчас мало писем. Пишут дети глупости: "Дорогая Таня, в
каком ты классе? Давай с тобой переписываться". А мне-то скоро девяносто!"
До последних дней (она умерла в 1983 году) мать пионера 001 сидела в
президиумах идеологических мероприятий -- живой образец преданности делу
коммунизма. На нее под аплодисменты надевали пионерский галстук.
Единственная трудность наступала, когда надо было выйти на трибуну. "Будьте
такими, как мой Павлик!" -- произносила неграмотная женщина и умолкала, не
умея прочесть текст, который ей заготовили и сунули в руку комсомольские
лидеры. Периодически мать героя, соучеников и родственников Павлика власти
приглашали на различные торжества в Герасимовку, куда для массовости
собирали население всей округи.
Колхоз носит имя Павлика Морозова по сей день. На его примере можно
видеть достижения коллективизации. После убийства Морозова в колхоз
записались пятеро. Через два года колхоз организовался еще раз, и в него
вошли семнадцать крестьян. К 1937 году в колхоз вступил еще один человек. А
в 1941 году стало 50 членов колхоза. Между тем на длинной герасимовской
улице было 104 двора. Выходит, что к тому времени, когда советская власть
торжественно праздновала четверть века своего существования, половина
Герасимовки оставалась единоличной.
"Кулаков у нас вообще не было, -- говорила нам крестьянка Вера Беркина.
-- Но стало много активистов, которые хотели не работать, а жить за чужой
счет. Они, бывало, выселят кого-нибудь из деревни по доносу, а потом сами
разоряют его дом. Гуляют, все выпьют, съедят и расходятся по своим избам,
опять становятся активистами. Выслали бы из деревни и больше, да у нас самый
бедный имел корову, а самый богатый -- две коровы. На всю Герасимовку было
девять самоваров, а дети и скотина зимой находились в избе вместе и ели из
одного корыта".
Разорение 30-х годов усугубилось почти полным отсутствием мужчин в
войну и после нее. Заведующий районным отделом культуры Фомин в письме
сообщал Соломеину: "Колхоз экономически слаб, трудоспособных колхозников
мало. Урожаи получает низкие. Продуктивность общественного животноводства
также низкая, посевы колхоза в течение нескольких послевоенных лет
подвергались вымоканию. Это обстоятельство и подорвало экономику колхоза".
Нет, не это обстоятельство подорвало экономику, и не только колхоза, но всей
России.
Разоблачая кулаков, якобы разоряющих деревню, журналист Смирнов писал в
"Пионерской правде" какой была Сибирь до революции: "А рынок был большой,
богатый. Отсюда шла за границу первосортная пшеница, лучшие сорта масла,
сыров, меха, кожи". В год смерти Сталина уровень сельского хозяйства в
стране был ниже дореволюционного. С тех пор как завершилась борьба с
кулачеством, мяса и масла в Сибири и на Урале не хватало. Все это стало по
талонам. Молоко давали только детям, очередь нужно было занимать с пяти
утра. Пшеница, как известно, идет из-за границы.
Эксплуатация колхозников в Герасимовке такая, которая и не снилась
помещикам в царской России. За барщину в колхозе крестьянин получает право
на участок, где может вырастить что-то на пропитание себе. Тут он работает
второй рабочий день. По официальной статистике еще пять часов к девяти
основным. А живет впроголодь. В поезде мы разговорились с детским врачом из
местной поликлиники. Хроническое недоедание, рассказывала она, приводит к
тому, что подростки здесь ростом ниже городских сверстников, а смертность их
от психических расстройств в три раза выше, чем подростков в городе. Много
рождается больных и умственно неполноценных.
Когда Герасимовка стала местом организованного политического
паломничества, Сталин лично, как мы уже знаем, отпускал сюда деньги.
Приближенные к герою люди и колхоз имени Павлика Морозова, так сказать,
стригли купоны со славы героя. Его бывшая учительница с гордостью
рассказывала нам, что ей раз в месяц дают лишний талон на двести граммов
масла. В деревню проложили асфальтированную дорогу и провели электричество.
На многих домах солому сменил шифер, встали телевизионные антенны. Напротив
новой могилы доносчика 001 построили кирпичную семилетнюю школу. Каменный
Павлик видит на ней выцветший лозунг, зовущий строить коммунизм, светлое
будущее человечества. Заборы всем в деревне велено побелить. И стоят они,
все одинаковые, в подтеках от дождя. Вдоль заборов в автобусах провозят
туристов в музей Павлика Морозова. До сих пор партийные чиновники командуют
в Герасимовке, заставляя колхозников работать, правда, теперь уполномоченные
ездят не верхом, а в служебных легковых машинах. Но хотя все церкви сожжены
и разрушены до фундаментов, в домах по-прежнему иконы, а не портреты вождей
или Павлика Морозова.
Стоит Герасимовка между лагерей принудительного труда, раскинутых по
всему обширному пространству Урала и Сибири. Едешь поездом из Свердловска в
Тавду -- и часами тянутся колючие заграждения в несколько рядов, вышки. Днем
и ночью слышится лай собак. В поселках -- автобусы с железными решетками на
окнах, без сидений, забитые изможденными зеками, обритыми наголо. А у задних
дверей откормленные овчарки, которых держат молоденькие солдаты внутренних
войск. Куда ни глянь -- военные, милиция, специфические личности в штатском,
с подозрением оглядывающие каждого. Страшная, бесчеловечная земля,
заселенная, однако, людьми.
По-разному сложились судьбы современников Павлика Морозова. Его
одноклассник Яков Юдов, который, как писали газеты, впереди всех с гордо
поднятой головой нес пионерское красное знамя, исчез, скрывался от семьи, от
уплаты алиментов, стал пьяницей и был убит в драке. Одноклассница Павлика
Матрена Королькова работала в спецдетприемнике -- доме для детей, оставшихся
после арестов родителей. Мы нашли ее в Харькове. Она служила в охране, в
милиции, на письма пионеров отвечать не хотела, говорила, что ей это
надоело.
В больнице удалось нам разыскать учительницу Зою Кабину. Писатель
Губарев не встречался с ней, но уверенно писал в журнале "Молодой
коммунист": "Без преувеличения можно сказать, что это она воспитала Павлика
героем". Теперь мы знаем иное. Разойдясь с осведомителем Иваном Потупчиком,
Кабина вышла замуж за спецпереселенца, сына кулака, и за брак с классовым
врагом была исключена из комсомола. Говорят, Кабина швырнула в лицо
уполномоченному комсомольский билет. Учительнице пришлось работать в
магазине продавцом. Когда мы с ней встретились и беседовали, она была на
пенсии, благополучно жила в Санкт-Петербурге, воспитывала внуков. О прошлом
она говорила осторожно, без восторга и без осуждения.
Дожили на почетных пенсиях до середины 80-х годов помощник
уполномоченного ОГПУ Спиридон Карташов и осведомитель, каратель и кадровик
Иван Потупчик. Мы успели застать обоих в живых.
О людях, попавших в орбиту героя, написано немало, и в уста им вложено
то, что нужно было органам власти. "Многие из героев, -- возмущался Соломеин
своими коллегами в неопубликованной статье, найденной нами в его личном
архиве, -- и сейчас живут. Читают они книги и морщатся от этой лжи, которая
написана о них". Впрочем, многие не морщатся, а наоборот, довольны.
Места умирающих современников прославленного героя-пионера занимают
другие люди, греющиеся у его славы. Они называют себя его учителями, хотя
появились в герасимовской школе после его смерти, другие уверяют, что сидели
с Павликом на одной парте. Мы посчитали по воспоминаниям, и оказалось, что
на двухместной парте с героем сидело около двадцати человек.
Герасимовка оставляет противоречивое впечатление. Вековая дикость и
приметы нового фантасмагорически смешались. Природа тут с остатками былой
красоты. Сказочные озера и порожистые реки отравлены химией. Царственные
леса -- одни вырубаются, другие горят на тысячи верст. Топи, тучи комаров,
заснешь -- съедят живьем. Накануне нашего приезда медведь задрал в лесу
корову. Не так давно крестьянин пошел ловить рыбу на озеро, заблудился,
бродил по болотам тринадцать дней, еле выполз к человеческому жилью. А по
лесам ходят батальоны солдат с рациями и автоматами, разыскивая и
расстреливая беглых заключенных.
В деревне школьники, одетые в джинсы, дома крутят магнитофонные пленки
с музыкой рок и смеются над героем-доносчиком, а на уроках с выражением
читают посвященные ему стихи. Местные газеты рассказывают, что счастливая
жизнь, за которую боролся Павлик Морозов, наступила, а в автобусе, в котором
мы возвращались из Герасимовки в районный центр, из-за освободившегося места
подрались двое парней, лилась кровь. На остановке жены их били друг друга,
грязно матерились, в бешенстве угрожали отомстить всей семье.
О жизни односельчан Павлика Морозова рассказала нам старая крестьянка
Елена Сакова, первая из тех, кто когда-то осваивал эти места: "Самое
страшное у нас в деревне -- пьянство: все теперь пьют, вся Герасимовка. И
детей спаивают. Если водки и самогона нет, пьют одеколон и жидкость от
клопов. У моей соседки, тетки Павлика Морозова, недавно сгорел в машине сын:
пьяный на грузовике столкнулся с автобусом. Жертв было!.. Жена его сейчас
заведует музеем. Деньги получает за героизм Павлика. Она у нас специально
обучена, как правильно про этот героизм рассказывать надо. А у меня ты,
сынок, коробочку на столе больше не нажимай и тетрадочку убери, ничего не
записывай. За это знаешь что бывает?"
И старая крестьянка положила на столе по два пальца обеих рук
крест-накрест. Только после смерти Саковой решились мы ее слова
опубликовать.
Как же "надо" рассказывать про Павлика Морозова? Иными словами,
остается ли герой-доносчик государственным эталоном поведения гражданина,
как это было в 30-е годы? Журнал "Огонек" при Сталине писал, что Морозов
являет собой "историю родной страны в сталинскую эпоху". Кончилась ли она,
эта эпоха?
Произвол Сталина официально был осужден, как и массовые репрессии.
Советская историческая энциклопедия, например, толкует роль активистов вроде
Морозова в коллективизации не иначе как отрицательную. В 60-е годы сделаны
были попытки (не увенчавшиеся, правда, успехом) общественно осудить
доносчиков 30-х годов. И тем не менее через три года после смерти Сталина
произошло нечто, казалось бы, нелогичное: имя Павлика Морозова "навечно"
вписывается в Книгу почета Всесоюзной пионерской организации под номером
001.
Памятники Сталину сняты, а памятники герою-доносчику остались.
Одинаковые памятники -- пионер с красным знаменем -- воздвигнуты во многих
городах, унылый оброк социалистического реализма. В поздних советских
исторических исследованиях период коллективизации переписывается заново. В
этих сочинениях вообще не упоминается основная задача партии -- уничтожение
кулачества. Иногда витиевато пишется о воспитании крестьян. Есть работы, где
вообще нет слова "кулак". А как с доносительством?
Обратимся к книге Томаша Ржезача "Спираль измены Солженицына",
выпущенной советским издательством "Прогресс" в 1978 году, эпиграфом к
которой взяты слова Плутарха: "Предатели предают прежде всего самих себя".
Ржезач считает, что доносительство есть следствие трусости. Писатель,
которого книга клеймит позором, по мнению автора, доносил с детства. Он
"доносил и доносил об антисоветской деятельности... на свою жену... на
друзей... на случайного попутчика... на людей близких и далеких". Когда во
время войны писателя посадили, ему, по Ржезачу, сбавили срок за доносы, за
то, что он стал тайным информатором лагерной администрации. Согласно этой
книге, советские органы безопасности использовали этого заключенного "лишь
на самой низкой ступеньке -- в роли лагерного стукача", которого ждала после
этого "нравственная смерть".
Цель книги Ржезача -- попытка скомпрометировать всемирно известного
писателя. Прозрачен автор -- сквозь него виден заказчик данной работы. В то