пионеру-герою. Под статьей "Песня о нем не умрет", опубликованной в газете
"Восход" маленького уральского городка Ирбит, что неподалеку от Тавды,
стояла подпись: "С.Карташов".
Через 31 год после убийства, 3 сентября 1963 года, следователь ОГПУ
вдруг заговорил о себе в газете. Отбросим словесную шелуху о герое-доносчике
и отметим важные новые детали. Следователь сообщает, что Федор был убит
обухом топора, а не ножом, что трупы "сложили" рядом. Что нашел убитых детей
Данила, который стал кричать, решив, что это снимет с него подозрения. А
самое главное, в статье утверждалось, что Павлик с братом ушли в лес и были
убиты не третьего сентября, как всегда считали, а на сутки раньше. Карташов
-- единственный человек, который назвал эту дату.
Почему же Карташов, тщательно избегавший славы, вдруг заговорил о своих
заслугах, и не к круглой дате, а тридцать один год спустя? Решил, что дело
за давностью лет списалось? Или хрущевская оттепель развязала язык?
Сомнительно. Главным было то, что Карташову как раз исполнилось 60 лет и он
пытался оформить персональную пенсию. Для этого давно выкинутому из
секретных органов больному человеку надо было доказать свои выдающиеся
заслуги перед партией, а документов у него на руках было мало. И расчет
опытного чекиста оказался точным: персональную пенсию ему начислили.
В потоке юбилейных статей к 50-летию подвига героя-пионера имя
Карташова появилось второй раз. Свердловский писатель Балашов в журнале
"Уральский следопыт" назвал Спиридона Карташова старым чекистом, "кому мы
обязаны тем, что дело об убийстве Павлика Морозова стало известно всей
Советской России". В интервью впервые открыто говорится, что делом Морозова
занималось ОГПУ. Карташов вспоминает, что он узнал об убийстве Морозова,
когда находился в соседнем селе Городищи, выполняя другое задание.
Поинтересовавшись, начал ли следствие Титов, и выяснив, что нет, он поехал в
Герасимовку, арестовал всех кого надо, и за ночь арестованные признались.
В 1982 году мы приехали к Спиридону Карташову в Ирбит. Сидя с нами в
захламленной и убогой комнате, похожей на ночлежку, вспоминая свою жизнь,
персональный пенсионер Карташов рассказывал: "У меня была ненависть, но
убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе (часть
особого назначения). Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и
расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела
мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был
живой, и я его прикончил".
Одно время Карташов служил в Одессе в погранотряде и с группой чекистов
задержал пароход с людьми, пытавшимися бежать от большевиков. Всех их
построили на берегу моря и расстреляли. Потом наступила коллективизация, и
Карташова, выросшего из солдата в помощника уполномоченного особого отдела
ОГПУ, прислали в Тавду. Ему давали разнарядку сколько человек раскулачить.
Карташов вспомнил, как он с солдатами карательного батальона сгонял под
конвоем в церковь зажиточных крестьян со всего района. Оттуда без суда их
сразу отправляли в ссылку.
"Коллективизацию проводили всяко, -- вспоминает он. -- Бывало, сгонял
единоличников в помещение, и кто не хочет вступать в колхоз, сидит на
собрании под дулом моей винтовки до тех пор, пока не согласится". Карташов
всегда носил два нагана: один в кобуре, другой, запасной, в сумке.
В 1932 году районный аппарат ОГПУ получил секретный приказ выявить, кто
в деревнях антисоветчики и кто выступает против колхоза. Возле их фамилий в
списках ставили букву "Т" -- террор. В Герасимовку Карташов стал часто
ездить потому, что там никто не хотел вступать в колхоз. Осведомителями у
него в этой деревне были Иван Потупчик и еще двое.
"Вечером 11 сентября (новая дата, а не 13-е, как в журнале "Уральский
следопыт". -- Ю.Д.) я приехал в Герасимовку и остановился на квартире у
Потупчика, -- рассказывал Карташов. -- Детей уже похоронили, и осталось
привлечь убийц. Никого Потупчик сам не арестовывал. Он был у меня
осведомителем. Он только нашел трупы. Лица, настроенные антисоветски, уже
были в списках с буквой "Т", они и убили детей. Я их сразу арестовал. На
место убийства я не ходил, так как все было ясно. Никаких экспертиз не было.
Преступники сознались -- зачем же проверять?"
Карташов вызвал конвой из Тавды. Пришли пять солдат, и арестованных
этапировали туда. "Конвоирование врагов советской власти на деревню
подействовало хорошо, -- сказал Карташов. -- Тут же было организовано
собрание, чтобы зачислить крестьян в колхоз".
Мы спросили помощника уполномоченного о его начальнике.
-- Быков в Герасимовку вообще не приезжал, -- ответил Карташов, -- он
руководил из района. Без меня с этим делом Быков бы не справился. А
командовали нами из Свердловска и Нижнего Тагила. Быков потом еще недолго
работал и исчез.
-- Куда исчез?
-- А куда все. Работа у нас такая.
И Спиридон Карташов показал нам приказ по ОГПУ о себе: ему объявлялась
благодарность "за преданность, дисциплинированность и стойкость при
исполнении служебных обязанностей".
Многое выветрилось из памяти Карташова за истекшие полвека. Простим
помощнику уполномоченного районного ОГПУ его стремление все заслуги в
расследовании убийства приписать себе. Авторы книг о Павлике Морозове его
вообще не упоминали, работа Карташова в те годы была не из легких.
-- Я подсчитал, -- скромно сказал он, -- мною лично застрелено тридцать
семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что
выстрела не слышно.
-- Это как? -- удивились мы.
-- Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю вплотную. Меня
только теплой кровью обдает, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это
делать -- убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушел.
Припадки были еще до войны, но я не придавал им значения. А в войну попал в
госпиталь.
В медицинском заключении говорится, что Карташову в связи с эпилепсией
противопоказано нервное перенапряжение.
Мы спросили о протоколе от 4 сентября.
-- Не помню такого, -- ответил Карташов. -- Это Потупчик врет. Я был в
те дни в Тавде, с Быковым, в Герасимовку приехал 11 сентября.
Разговор наш закончился после полуночи, и Карташов, несмотря на
возражения, заявил, что проводит меня до гостиницы. Он порылся в какой-то
тряпке и сунул под пиджак за пояс солдатский клинок. "Немецкий, -- сказал
он, -- сталь хорошая. А то у нас на улицах, бывает, балуются. Вы идите
впереди, а я сзади". Мы молча шли в полной темноте минут двадцать. Спокойнее
стало, когда показался фонарь возле гостиницы. Через лестничный пролет я
увидел, как Карташов подошел к дежурной гостиницы и что-то записал на клочке
бумаги, -- наверное, сведения обо мне.
Вернемся еще раз к событиям в Герасимовке осенью 1932 года, когда
теоретическая база террора против крестьян была узаконена. Политические
убийства санкционировались сверху. "В борьбе против врагов Советской власти,
-- писала "Правда", -- мы не остановимся перед зверством". За четыре месяца
до убийства Морозовых в Москве было совершено покушение на немецкого посла.
Покушавшиеся были задержаны ОГПУ, и было объявлено, что они действовали по
приказу Польши. На самом деле они были секретными сотрудниками ОГПУ, и это
была инсценировка для разжигания конфликта между Германией и Польшей. Таким
же методом, то есть убийцей, направленным ОГПУ, позже был убит лидер партии
Киров. Аналогий слишком много, чтобы их перечислить.
За десять дней до убийства Павлика и Феди вышло постановление
советского правительства, разрешающее расправляться с кулаками,
подкулачниками и спекулянтами на месте, без суда и без права амнистии.
Обжалование беззакония запрещалось, на местах узаконивался произвол ОГПУ.
Для показательного процесса на Урале требовалось показательное убийство. А в
Герасимовке, где районному аппарату Секретно-политического отдела надо было
организовать процесс, уголовного дела не произошло. Крестьяне были мирными,
убивать друг друга не хотели, и им надо было помочь.
Попытаемся представить себе, как было осуществлено убийство.
Следствие, пресса и суд немало потрудились, чтобы способ убийства (один
нож, два ножа, палкой, обухом топора и т.д.) и количество убийц остались
невыясненными. Криминалисты и патологоанатомы, которых мы ознакомили со
всеми имеющимися в нашем распоряжении материалами, утверждают, что
непосредственный убийца, судя по ряду прямых и косвенных улик (способ
убийства, действия после преступления и пр.), был один. Факт тем более
весомый, что он противоречит всей логике следствия, стремившегося сделать
виновными группу лиц. Вопрос в том, кто был этот один.
Итак, из Тавды в Герасимовку для выполнения специального задания
направляется должностное лицо особого отдела, которое для простоты мы будем
именовать "исполнителем".
Чтобы в Герасимовке его не видели, исполнитель останавливается в
соседнем селе, в часе езды верхом, под предлогом расследования там
уголовного преступления (которым он не занимается). Хотя исполнителю в
принципе известно, что по будущему процессу пойдет семья Морозовых
(спецзаписка по вопросу террора: "перечисленные неоднократно в рабочих
сводках проходили как лица, настроенные антисоветски"), он собирает
дополнительную информацию от осведомителей -- сам или через подставное лицо.
В частности, он узнает об угрозе деда Сергея внуку Пашке, который донес на
отца, о том, что мать Пашки Татьяна просила Данилу зарезать ей теленка, мясо
которого она повезла в Тавду, о том, что Пашка с братом ушли в лес на
Круглый Мошок (место за деревней, где много клюквы), и там, возможно,
заночуют.
Эти сведения были получены исполнителем 2 или 3 сентября. Кого убивать,
исполнителю было в принципе все равно, лишь бы убийство было зверским. В тот
день он отправился в лес, без особого труда разыскал детей и убил их, скорее
всего, проколов их штыком винтовки, не слезая с лошади, чтобы не оставлять
отпечатков подошв. Подбежавшего младшего мальчика исполнитель уложил ударом
приклада, отсюда упоминавшийся след от удара на теле и рваные раны,
по-видимому, от штыка.
Выждав время в соседнем селе, 4 сентября исполнитель вызывает к себе
осведомителя из Герасимовки и сообщает ему, что в ОГПУ поступили сведения о
политическом убийстве в Герасимовке. Исполнитель и осведомитель отправляются
на место убийства, где составляют "Протокол опроса по делу в"--...".
Исполнитель приказывает осведомителю в силу важности преступления молчать о
случившемся, пока не поступит особое распоряжение.
В течение последующих трех суток по тайге прошли дожди.
Теперь конкретные следы преступления смыло. 7 сентября Потупчик,
получив указание, организовал шумные поиски детей, и крестьяне (их было по
разным оценкам от семи до пятнадцати человек) обнаружили убитых мальчиков.
В деревне началась паника, всеобщий плач, вопли женщин, испугавшихся за
собственных детей и готовых отдать хлеб и все что угодно, лишь бы их
сохранить. Страх сковал округу. Распространили слух, что будут судить всю
деревню целиком за то, что не вступают в колхоз.
Милиционер Титов составил полуграмотный "Протокол подъема трупов". Он и
сельсовет пытаются вызвать следователя из Тавды, но оттуда поступает
неожиданная команда захоронить убитых без формальностей. После этого в
деревне открыто появляется исполнитель и совместно с Титовым и своим
осведомителем проводит обыски у ничего не подозревающих Морозова, Силина и
Кулуканова.
Зоя Кабина вспоминала: "Никакого закона не было. Вошли в избу и сказали
деду: "Давай ножик, которым убивал". И сами взяли его из-за иконы". Между
тем нож для резки животных всегда там лежал, о чем внуку-осведомителю было
известно, и Данила, зарезав теленка, положил нож на место. Позже в печати
этот хозяйственной нож был превращен в финский, то есть профессиональное
орудие убийства. В качестве улики при обыске забрали и одежду, которую
Данила забрызгал кровью теленка, а бабушка не постирала. (К обвинительному
заключению, составленному позже в ОГПУ, прикладывались нож, штаны и рубаха с
пятнами крови, экспертизы которых не производилось.)
После арестов и оформления протоколов первых допросов миссия
исполнителя в Герасимовке успешно завершилась, и "кулацкую террористическую
банду" переместили в Тавду, где следствие взял в свои руки сам
уполномоченный районного аппарата ОГПУ.
В течение двух недель продолжалось полное молчание прессы по поводу
случившегося в Герасимовке. Уральские газеты сообщали о расстрелах в Москве
служащих за хищения, о том, что газета "Дейли уоркер" обещает сделать
Америку советской республикой, о подготовке рабочего класса всего мира к
юбилею буревестника революции Максима Горького, о похищении партбилетов
таких-то номеров, которые считаются недействительными, о полетах под куполом
цирка акробатов Джиовани, и ни слова -- об убийстве. Дело согласовывалось и
увязывалось в инстанциях. Оно очищалось от ненужных улик, лишних свидетелей
и подгонялось под заранее приготовленную для пропаганды форму: "Убийство
пионера, представителя советской власти, кулаками и их агентурой".
Через две недели, как мы уже знаем, все обвиняемые "сознались". 17
сентября районный уполномоченный Быков рапортовал в Свердловск начальнику
Секретно-политического отдела ОГПУ по Уралу: специальное задание выполнено.
В этот же день газета объявила, что следствие закончено.
Теперь Павлик Морозов заполняет собой все средства массовой информации.
Начинается "показательное следствие". В Свердловске возмущены теми районными
властями, которые "не приняли мер по организации политического протеста
против вылазки классового врага", то есть попросту еще молчат. "Никакой
пощады классовому врагу", -- заявила "Пионерская правда" 2 октября и сразу
сформулировала суть подвига и будущий приговор суда: "Активисты пионеры
Павел и Федор вскрыли и разоблачили кулацкую шайку, которая проводила в
сельсовете вредительскую работу".
Корреспонденты газеты работают "совместно со следственными органами, --
информировала читателей "Пионерская правда" 15 октября, -- и им удалось
установить полную картину преступления". В действительности журналисты даже
опередили не только следствие, но и суд. Они в своих статьях доказали вину
всех, кто был арестован, не дожидаясь процесса, и требовали одного наказания
для всех -- расстрела. Вот названия статей в октябрьских номерах газет за
1932 год:
"Концентрационный лагерь -- за спекуляцию",
"Найти и судить виновных в утере тринадцати телят и одной коровы",
"Немедленно и сурово судить растратчиков",
"10 лет лишения свободы за воровство колхозной собственности".
Газеты печатают списки приговоренных к расстрелу в разных районах
страны. Началась "волна народного негодования". Уже печатаются не письма, но
списки организаций, проведших митинги и единодушно требующих "высшей меры".
Тысячи мальчиков и девочек, все как один, призывают власти расстрелять
взрослых. Суд, назначенный на октябрь, откладывается, чтобы политическая
кампания охватила всю страну. Наконец, 29 октября в газете "Колхозные
ребята" обобщение: "Пионеры и школьники СССР требуют: расстрелять
кулаков-убийц!" В труде писателя Балашова о Павлике Морозове имеется
поистине гамлетовская фраза уполномоченного ОГПУ подле трупов Павла и
Федора: "Не бережем мы личностей при жизни".
Суд несколько задержался из-за невероятной стойкости обвиняемых,
которые упорно отказывались взять вину на себя. Но было бы наивностью
полагать, что путаница, ложь и подтасовки -- результат несерьезно
проведенного следствия. Следы преступления умело ликвидировали с самого
начала. Произвол демонстрировался преднамеренно, чтобы создать атмосферу
беззащитности и страха. В основном, то есть в политических формулировках,
никаких противоречий не было. Организация колхоза в Герасимовке, прием
крестьян в партию (Потупчик был среди принятых), массовые собрания по всей
стране с резолюциями, осуждающими обвиняемых, демонстрации -- все говорит о
том, что пропагандистская машина работала как раскручивающийся маховик.
Через три недели после процесса праздновался 15-летний юбилей ОГПУ --
"недремлющего ока диктатуры пролетариата". Сталин торжественно приветствовал
работников тайной полиции, назвав из "обнаженным мечом".
После процесса таинственно исчезали возможности дополнительного
расследования убийства Павлика Морозова: сгорел дом, в котором он жил, в
лагерях оказались отец Данилы, а также родственник матери Павлика Лазарь
Байдаков. Осведомителя Ивана Потупчика и помощника уполномоченного особого
отдела Спиридона Карташова отправили в разные концы страны служить в
карательных отрядах ОГПУ, занимавшихся жестоким подавлением недовольства.
Чистка коснулась и уральской партийной верхушки. Секретарь обкома
Кабаков, руководитель террора на Урале и один из инициаторов создания
показательного процесса о кулаках -- убийцах Павлика Морозова, был арестован
в 1937 году. Рядом с его фамилией председатель Совета народных комиссаров
Молотов поставил знак "ВМН", что означало "высшая мера наказания", то есть
расстрел. Уральский город Надеждинск на реке Какве, переименованный в
царствование Кабакова в Кабаковск, два года жил без названия. Потом город
назвали по имени героя-летчика -- Серов.
После смерти Сталина в Тавду поступило указание перенести могилу
братьев Морозовых с кладбища под окна правления колхоза в Герасимовке.
Вышедший на пенсию работник райисполкома, принимавший участие в
перезахоронении, рассказал нам, что обычное для таких случаев торжественное
перенесение праха героев на этот раз выглядело странно.
Операцию назначили секретно, на ночь, так как боялись волнений в
округе. Сколотили один ящик, куда в свете автомобильных фар сотрудники КГБ
лопатами побросали все найденное в старой могиле, где лежали два гроба.
Скелеты рубили лопатами, и кости обоих детей перемешали в одном ящике.
Переносили его в темноте, под усиленной охраной. Другой очевидец нам
рассказал, что один череп потеряли, и школьники играли им в футбол.
Опущенные в новую глубокую яму остатки пионера-героя и его брата были залиты
двухметровым слоем жидкого бетона, на котором поставили скульптуру мальчика
в пионерском галстуке. Перенос останков таким способом был санкционирован
теми, кто начал опасаться подлинного расследования дела. Теперь ревизия
могилы невозможна.
Об изъятии или засекречивании в архивах дела Морозова мы уже говорили.
Даже местные газеты с наиболее важными материалами, связанными с процессом,
в библиотеках Москвы и на Урале отсутствуют. Достать их нам помогли наши
добровольные помощники. С ними мы откровенно обсуждали, кто же все-таки
совершил убийства в Герасимовке.
Как уже заметил читатель, в картине убийства, нами выше набросанной,
реальные имена осведомителя, уполномоченного ОГПУ и исполнителя (то есть
профессионального убийцы) опущены, хотя весьма прозрачно проглядываются.
Опущены имена потому, что это лишь гипотеза, в которой есть значительный
процент вероятности, но -- не окончательный ответ. Для того, чтобы вписать
имя убийцы, у нас недостаточно доказательств.
Потупчик и Карташов отрицательно отвечали на все вопросы, их
компрометирующие. Титова и Быкова мы не застали в живых. Можем добавить то,
что говорили нам некоторые свидетели. Учительница Позднина: "Карташов --
страшный человек, а больше ничего не скажу". Врач психиатрической больницы,
в которой лежал Карташов: "Он на себя наговаривал, как он детей штыком колол
и на лошади топтал". Но и это не доказательства.
Оставим окончательный приговор тем, кто сумеет раскопать дело об
убийстве Павлика Морозова глубже нас. Наверняка ясно одно: кто бы ни был
исполнителем, убийство либо совершено руками ОГПУ, либо им спровоцировано.
Преступные действия ОГПУ остаются даже в том случае, если удастся доказать,
что убийство двух мальчиков совершено родственниками из мести доносчику.
Сотрудники тайной советской полиции сделали все, чтобы это убийство
состоялось.
Пока мы не знаем всех секретных документов по делу об убийстве Павлика
Морозова, не знаем и всех лиц, этим делом занимавшихся. Но, кроме упомянутых
следователей, можем назвать еще пятерых организаторов дела в"--374. Это
уполномоченный второго отделения Секретно-политического отдела полномочного
представительства ОГПУ по Уралу Шепелев, временный начальник того же
отделения Воскресенский, начальник Секретно-политического отдела Прохоренко
и заместитель начальника ОГПУ по Уралу Тучков. Их подписями скреплены итоги
труда ОГПУ -- обвинительное заключение по делу Морозовых. Наконец, нужно
прибавить тогдашнего начальника Уральского ОГПУ Решетова.
Все они в 30-х годах проживали в Свердловске и Нижнем Тагиле. Кто из
них уцелел, мы не знаем. Это они -- подлинные герои сложившейся системы,
участники реальной, а не придуманной государственной террористической
организации. Вряд ли их будут когда-нибудь живых или посмертно судить, но
мир должен знать их имена.
Можно считать доказанным, что при жизни Павлика Морозова никто героем
не считал. Ни слова о его подвигах написано не было. Никто за пределами
деревни о его существовании не знал. Смерть его героической также никак не
назовешь. Убийство было совершено не с целью сделать из мальчика
мученика-героя, но для запугивания крестьян и ускорения коллективизиции.
Морозов стал героем потому, что такой герой понадобился. Аппарату пропаганды
предстояло создать образец человека, наделенного нужными качествами, эталон,
по которому можно оценивать пригодность людей и делить их на своих и врагов.
В тот самый день, когда в Тавде открылся показательный суд над убийцами
Морозова, в Москве начался пленум Центрального комитета комсомола. На нем
говорилось об идеологической подготовке юношества к служению партии, о
воспитании преданности. Эту установку дал от имени Сталина выступивший на
пленуме член Политбюро Павел Постышев. "Павлик должен быть ярким примером
для всех детей Советского Союза", -- заявил в докладе заместитель
председателя Центрального бюро юных пионеров Василий Архипов, и "Пионерская
правда" это опубликовала.
Имя Морозова зазвучало с трибун съездов и совещаний. ЦК комсомола
разработал план пропаганды подвига Морозова. В декабре выходит специальный
бюллетень ТАСС в"--50 "Всем комсомольским и пионерским газетам Союза".
Сверху спущен приказ "обеспечить написание сценария для кинофильма и пьес
для детских театров", издание книг и плакатов о пионере-герое Морозове. Все
это означало, что простым усилием воли руководителей партии один из двух
зарезанных в Герасимовке мальчиков воскрес из мертвых и начал свою новую
жизнь.
"Пионерская правда" сообщила, что собраны десятки тысяч рублей на
самолет "Павлик Морозов", предлагалось организовать сбор средств на
постройку танка имени героя. Весь 1933 год в детской и юношеской прессе
страны проходил не в борьбе с кулачеством (с ним было в основном покончено),
но в воспитании преданности так называемого третьего поколения партийному
руководству.
По Ленину следовало "строить коммунизм из массового человеческого
материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства". Ленин требовал
переделывать этот испорченный человеческий материал. Сталин упростил задачу
и начал ликвидировать испорченный материал. Этим испорченным материалом были
те, кто мешал Сталину. Начал он с первого поколения старых большевиков,
занимавших государственные посты. Второе поколение, воспитанное до
революции, тоже несло груз отживших моральных принципов. У порога стояло
третье поколение, родившееся в послереволюционные годы. Именно они,
сверстники Павлика Морозова, и предназначались для того, чтобы выполнять
любые указания вождя.
Старых моральных критериев эти молодые люди не знали. Они не имели
возможности сравнивать и всегда были "за", готовые, как предлагала
популярная песня тех лет, "петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и
труда". Пропагандистские формулы гипнотизировали: "Модель трактора мы
заимствовали у Америки, -- писал в "Комсомольской правде" Илья Эренбург. --
Но наши трактористы -- модели новых людей, которых не знает старый мир".
Заместитель наркома просвещения, вдова Ленина Надежда Крупская,
требовала "получить определенный тип человека". Нарком просвещения Анатолий
Луначарский с трибуны Всероссийского съезда педагогов так разъяснял сущность
задач большевистского воспитания: "Поскольку государство является военной
диктатурой, в нем нельзя проводить гуманитарых начал, тех начал, которые
являются основой нашей веры. Практиковать сейчас добро и человечность --
предательство, нужно сначала с корнем вырвать врагов". Пропаганда ненависти,
направленной на классовых врагов, на родственников и соседей, и обучение
бдительности, то есть постоянной подозрительности ко всем людям, включая
отца и мать, стали фундаментом этой новой системы воспитания.
За полгода до убийства Морозова, 13 февраля 1932 года, газета "Дружные
"Восход" маленького уральского городка Ирбит, что неподалеку от Тавды,
стояла подпись: "С.Карташов".
Через 31 год после убийства, 3 сентября 1963 года, следователь ОГПУ
вдруг заговорил о себе в газете. Отбросим словесную шелуху о герое-доносчике
и отметим важные новые детали. Следователь сообщает, что Федор был убит
обухом топора, а не ножом, что трупы "сложили" рядом. Что нашел убитых детей
Данила, который стал кричать, решив, что это снимет с него подозрения. А
самое главное, в статье утверждалось, что Павлик с братом ушли в лес и были
убиты не третьего сентября, как всегда считали, а на сутки раньше. Карташов
-- единственный человек, который назвал эту дату.
Почему же Карташов, тщательно избегавший славы, вдруг заговорил о своих
заслугах, и не к круглой дате, а тридцать один год спустя? Решил, что дело
за давностью лет списалось? Или хрущевская оттепель развязала язык?
Сомнительно. Главным было то, что Карташову как раз исполнилось 60 лет и он
пытался оформить персональную пенсию. Для этого давно выкинутому из
секретных органов больному человеку надо было доказать свои выдающиеся
заслуги перед партией, а документов у него на руках было мало. И расчет
опытного чекиста оказался точным: персональную пенсию ему начислили.
В потоке юбилейных статей к 50-летию подвига героя-пионера имя
Карташова появилось второй раз. Свердловский писатель Балашов в журнале
"Уральский следопыт" назвал Спиридона Карташова старым чекистом, "кому мы
обязаны тем, что дело об убийстве Павлика Морозова стало известно всей
Советской России". В интервью впервые открыто говорится, что делом Морозова
занималось ОГПУ. Карташов вспоминает, что он узнал об убийстве Морозова,
когда находился в соседнем селе Городищи, выполняя другое задание.
Поинтересовавшись, начал ли следствие Титов, и выяснив, что нет, он поехал в
Герасимовку, арестовал всех кого надо, и за ночь арестованные признались.
В 1982 году мы приехали к Спиридону Карташову в Ирбит. Сидя с нами в
захламленной и убогой комнате, похожей на ночлежку, вспоминая свою жизнь,
персональный пенсионер Карташов рассказывал: "У меня была ненависть, но
убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе (часть
особого назначения). Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и
расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела
мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был
живой, и я его прикончил".
Одно время Карташов служил в Одессе в погранотряде и с группой чекистов
задержал пароход с людьми, пытавшимися бежать от большевиков. Всех их
построили на берегу моря и расстреляли. Потом наступила коллективизация, и
Карташова, выросшего из солдата в помощника уполномоченного особого отдела
ОГПУ, прислали в Тавду. Ему давали разнарядку сколько человек раскулачить.
Карташов вспомнил, как он с солдатами карательного батальона сгонял под
конвоем в церковь зажиточных крестьян со всего района. Оттуда без суда их
сразу отправляли в ссылку.
"Коллективизацию проводили всяко, -- вспоминает он. -- Бывало, сгонял
единоличников в помещение, и кто не хочет вступать в колхоз, сидит на
собрании под дулом моей винтовки до тех пор, пока не согласится". Карташов
всегда носил два нагана: один в кобуре, другой, запасной, в сумке.
В 1932 году районный аппарат ОГПУ получил секретный приказ выявить, кто
в деревнях антисоветчики и кто выступает против колхоза. Возле их фамилий в
списках ставили букву "Т" -- террор. В Герасимовку Карташов стал часто
ездить потому, что там никто не хотел вступать в колхоз. Осведомителями у
него в этой деревне были Иван Потупчик и еще двое.
"Вечером 11 сентября (новая дата, а не 13-е, как в журнале "Уральский
следопыт". -- Ю.Д.) я приехал в Герасимовку и остановился на квартире у
Потупчика, -- рассказывал Карташов. -- Детей уже похоронили, и осталось
привлечь убийц. Никого Потупчик сам не арестовывал. Он был у меня
осведомителем. Он только нашел трупы. Лица, настроенные антисоветски, уже
были в списках с буквой "Т", они и убили детей. Я их сразу арестовал. На
место убийства я не ходил, так как все было ясно. Никаких экспертиз не было.
Преступники сознались -- зачем же проверять?"
Карташов вызвал конвой из Тавды. Пришли пять солдат, и арестованных
этапировали туда. "Конвоирование врагов советской власти на деревню
подействовало хорошо, -- сказал Карташов. -- Тут же было организовано
собрание, чтобы зачислить крестьян в колхоз".
Мы спросили помощника уполномоченного о его начальнике.
-- Быков в Герасимовку вообще не приезжал, -- ответил Карташов, -- он
руководил из района. Без меня с этим делом Быков бы не справился. А
командовали нами из Свердловска и Нижнего Тагила. Быков потом еще недолго
работал и исчез.
-- Куда исчез?
-- А куда все. Работа у нас такая.
И Спиридон Карташов показал нам приказ по ОГПУ о себе: ему объявлялась
благодарность "за преданность, дисциплинированность и стойкость при
исполнении служебных обязанностей".
Многое выветрилось из памяти Карташова за истекшие полвека. Простим
помощнику уполномоченного районного ОГПУ его стремление все заслуги в
расследовании убийства приписать себе. Авторы книг о Павлике Морозове его
вообще не упоминали, работа Карташова в те годы была не из легких.
-- Я подсчитал, -- скромно сказал он, -- мною лично застрелено тридцать
семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что
выстрела не слышно.
-- Это как? -- удивились мы.
-- Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю вплотную. Меня
только теплой кровью обдает, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это
делать -- убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушел.
Припадки были еще до войны, но я не придавал им значения. А в войну попал в
госпиталь.
В медицинском заключении говорится, что Карташову в связи с эпилепсией
противопоказано нервное перенапряжение.
Мы спросили о протоколе от 4 сентября.
-- Не помню такого, -- ответил Карташов. -- Это Потупчик врет. Я был в
те дни в Тавде, с Быковым, в Герасимовку приехал 11 сентября.
Разговор наш закончился после полуночи, и Карташов, несмотря на
возражения, заявил, что проводит меня до гостиницы. Он порылся в какой-то
тряпке и сунул под пиджак за пояс солдатский клинок. "Немецкий, -- сказал
он, -- сталь хорошая. А то у нас на улицах, бывает, балуются. Вы идите
впереди, а я сзади". Мы молча шли в полной темноте минут двадцать. Спокойнее
стало, когда показался фонарь возле гостиницы. Через лестничный пролет я
увидел, как Карташов подошел к дежурной гостиницы и что-то записал на клочке
бумаги, -- наверное, сведения обо мне.
Вернемся еще раз к событиям в Герасимовке осенью 1932 года, когда
теоретическая база террора против крестьян была узаконена. Политические
убийства санкционировались сверху. "В борьбе против врагов Советской власти,
-- писала "Правда", -- мы не остановимся перед зверством". За четыре месяца
до убийства Морозовых в Москве было совершено покушение на немецкого посла.
Покушавшиеся были задержаны ОГПУ, и было объявлено, что они действовали по
приказу Польши. На самом деле они были секретными сотрудниками ОГПУ, и это
была инсценировка для разжигания конфликта между Германией и Польшей. Таким
же методом, то есть убийцей, направленным ОГПУ, позже был убит лидер партии
Киров. Аналогий слишком много, чтобы их перечислить.
За десять дней до убийства Павлика и Феди вышло постановление
советского правительства, разрешающее расправляться с кулаками,
подкулачниками и спекулянтами на месте, без суда и без права амнистии.
Обжалование беззакония запрещалось, на местах узаконивался произвол ОГПУ.
Для показательного процесса на Урале требовалось показательное убийство. А в
Герасимовке, где районному аппарату Секретно-политического отдела надо было
организовать процесс, уголовного дела не произошло. Крестьяне были мирными,
убивать друг друга не хотели, и им надо было помочь.
Попытаемся представить себе, как было осуществлено убийство.
Следствие, пресса и суд немало потрудились, чтобы способ убийства (один
нож, два ножа, палкой, обухом топора и т.д.) и количество убийц остались
невыясненными. Криминалисты и патологоанатомы, которых мы ознакомили со
всеми имеющимися в нашем распоряжении материалами, утверждают, что
непосредственный убийца, судя по ряду прямых и косвенных улик (способ
убийства, действия после преступления и пр.), был один. Факт тем более
весомый, что он противоречит всей логике следствия, стремившегося сделать
виновными группу лиц. Вопрос в том, кто был этот один.
Итак, из Тавды в Герасимовку для выполнения специального задания
направляется должностное лицо особого отдела, которое для простоты мы будем
именовать "исполнителем".
Чтобы в Герасимовке его не видели, исполнитель останавливается в
соседнем селе, в часе езды верхом, под предлогом расследования там
уголовного преступления (которым он не занимается). Хотя исполнителю в
принципе известно, что по будущему процессу пойдет семья Морозовых
(спецзаписка по вопросу террора: "перечисленные неоднократно в рабочих
сводках проходили как лица, настроенные антисоветски"), он собирает
дополнительную информацию от осведомителей -- сам или через подставное лицо.
В частности, он узнает об угрозе деда Сергея внуку Пашке, который донес на
отца, о том, что мать Пашки Татьяна просила Данилу зарезать ей теленка, мясо
которого она повезла в Тавду, о том, что Пашка с братом ушли в лес на
Круглый Мошок (место за деревней, где много клюквы), и там, возможно,
заночуют.
Эти сведения были получены исполнителем 2 или 3 сентября. Кого убивать,
исполнителю было в принципе все равно, лишь бы убийство было зверским. В тот
день он отправился в лес, без особого труда разыскал детей и убил их, скорее
всего, проколов их штыком винтовки, не слезая с лошади, чтобы не оставлять
отпечатков подошв. Подбежавшего младшего мальчика исполнитель уложил ударом
приклада, отсюда упоминавшийся след от удара на теле и рваные раны,
по-видимому, от штыка.
Выждав время в соседнем селе, 4 сентября исполнитель вызывает к себе
осведомителя из Герасимовки и сообщает ему, что в ОГПУ поступили сведения о
политическом убийстве в Герасимовке. Исполнитель и осведомитель отправляются
на место убийства, где составляют "Протокол опроса по делу в"--...".
Исполнитель приказывает осведомителю в силу важности преступления молчать о
случившемся, пока не поступит особое распоряжение.
В течение последующих трех суток по тайге прошли дожди.
Теперь конкретные следы преступления смыло. 7 сентября Потупчик,
получив указание, организовал шумные поиски детей, и крестьяне (их было по
разным оценкам от семи до пятнадцати человек) обнаружили убитых мальчиков.
В деревне началась паника, всеобщий плач, вопли женщин, испугавшихся за
собственных детей и готовых отдать хлеб и все что угодно, лишь бы их
сохранить. Страх сковал округу. Распространили слух, что будут судить всю
деревню целиком за то, что не вступают в колхоз.
Милиционер Титов составил полуграмотный "Протокол подъема трупов". Он и
сельсовет пытаются вызвать следователя из Тавды, но оттуда поступает
неожиданная команда захоронить убитых без формальностей. После этого в
деревне открыто появляется исполнитель и совместно с Титовым и своим
осведомителем проводит обыски у ничего не подозревающих Морозова, Силина и
Кулуканова.
Зоя Кабина вспоминала: "Никакого закона не было. Вошли в избу и сказали
деду: "Давай ножик, которым убивал". И сами взяли его из-за иконы". Между
тем нож для резки животных всегда там лежал, о чем внуку-осведомителю было
известно, и Данила, зарезав теленка, положил нож на место. Позже в печати
этот хозяйственной нож был превращен в финский, то есть профессиональное
орудие убийства. В качестве улики при обыске забрали и одежду, которую
Данила забрызгал кровью теленка, а бабушка не постирала. (К обвинительному
заключению, составленному позже в ОГПУ, прикладывались нож, штаны и рубаха с
пятнами крови, экспертизы которых не производилось.)
После арестов и оформления протоколов первых допросов миссия
исполнителя в Герасимовке успешно завершилась, и "кулацкую террористическую
банду" переместили в Тавду, где следствие взял в свои руки сам
уполномоченный районного аппарата ОГПУ.
В течение двух недель продолжалось полное молчание прессы по поводу
случившегося в Герасимовке. Уральские газеты сообщали о расстрелах в Москве
служащих за хищения, о том, что газета "Дейли уоркер" обещает сделать
Америку советской республикой, о подготовке рабочего класса всего мира к
юбилею буревестника революции Максима Горького, о похищении партбилетов
таких-то номеров, которые считаются недействительными, о полетах под куполом
цирка акробатов Джиовани, и ни слова -- об убийстве. Дело согласовывалось и
увязывалось в инстанциях. Оно очищалось от ненужных улик, лишних свидетелей
и подгонялось под заранее приготовленную для пропаганды форму: "Убийство
пионера, представителя советской власти, кулаками и их агентурой".
Через две недели, как мы уже знаем, все обвиняемые "сознались". 17
сентября районный уполномоченный Быков рапортовал в Свердловск начальнику
Секретно-политического отдела ОГПУ по Уралу: специальное задание выполнено.
В этот же день газета объявила, что следствие закончено.
Теперь Павлик Морозов заполняет собой все средства массовой информации.
Начинается "показательное следствие". В Свердловске возмущены теми районными
властями, которые "не приняли мер по организации политического протеста
против вылазки классового врага", то есть попросту еще молчат. "Никакой
пощады классовому врагу", -- заявила "Пионерская правда" 2 октября и сразу
сформулировала суть подвига и будущий приговор суда: "Активисты пионеры
Павел и Федор вскрыли и разоблачили кулацкую шайку, которая проводила в
сельсовете вредительскую работу".
Корреспонденты газеты работают "совместно со следственными органами, --
информировала читателей "Пионерская правда" 15 октября, -- и им удалось
установить полную картину преступления". В действительности журналисты даже
опередили не только следствие, но и суд. Они в своих статьях доказали вину
всех, кто был арестован, не дожидаясь процесса, и требовали одного наказания
для всех -- расстрела. Вот названия статей в октябрьских номерах газет за
1932 год:
"Концентрационный лагерь -- за спекуляцию",
"Найти и судить виновных в утере тринадцати телят и одной коровы",
"Немедленно и сурово судить растратчиков",
"10 лет лишения свободы за воровство колхозной собственности".
Газеты печатают списки приговоренных к расстрелу в разных районах
страны. Началась "волна народного негодования". Уже печатаются не письма, но
списки организаций, проведших митинги и единодушно требующих "высшей меры".
Тысячи мальчиков и девочек, все как один, призывают власти расстрелять
взрослых. Суд, назначенный на октябрь, откладывается, чтобы политическая
кампания охватила всю страну. Наконец, 29 октября в газете "Колхозные
ребята" обобщение: "Пионеры и школьники СССР требуют: расстрелять
кулаков-убийц!" В труде писателя Балашова о Павлике Морозове имеется
поистине гамлетовская фраза уполномоченного ОГПУ подле трупов Павла и
Федора: "Не бережем мы личностей при жизни".
Суд несколько задержался из-за невероятной стойкости обвиняемых,
которые упорно отказывались взять вину на себя. Но было бы наивностью
полагать, что путаница, ложь и подтасовки -- результат несерьезно
проведенного следствия. Следы преступления умело ликвидировали с самого
начала. Произвол демонстрировался преднамеренно, чтобы создать атмосферу
беззащитности и страха. В основном, то есть в политических формулировках,
никаких противоречий не было. Организация колхоза в Герасимовке, прием
крестьян в партию (Потупчик был среди принятых), массовые собрания по всей
стране с резолюциями, осуждающими обвиняемых, демонстрации -- все говорит о
том, что пропагандистская машина работала как раскручивающийся маховик.
Через три недели после процесса праздновался 15-летний юбилей ОГПУ --
"недремлющего ока диктатуры пролетариата". Сталин торжественно приветствовал
работников тайной полиции, назвав из "обнаженным мечом".
После процесса таинственно исчезали возможности дополнительного
расследования убийства Павлика Морозова: сгорел дом, в котором он жил, в
лагерях оказались отец Данилы, а также родственник матери Павлика Лазарь
Байдаков. Осведомителя Ивана Потупчика и помощника уполномоченного особого
отдела Спиридона Карташова отправили в разные концы страны служить в
карательных отрядах ОГПУ, занимавшихся жестоким подавлением недовольства.
Чистка коснулась и уральской партийной верхушки. Секретарь обкома
Кабаков, руководитель террора на Урале и один из инициаторов создания
показательного процесса о кулаках -- убийцах Павлика Морозова, был арестован
в 1937 году. Рядом с его фамилией председатель Совета народных комиссаров
Молотов поставил знак "ВМН", что означало "высшая мера наказания", то есть
расстрел. Уральский город Надеждинск на реке Какве, переименованный в
царствование Кабакова в Кабаковск, два года жил без названия. Потом город
назвали по имени героя-летчика -- Серов.
После смерти Сталина в Тавду поступило указание перенести могилу
братьев Морозовых с кладбища под окна правления колхоза в Герасимовке.
Вышедший на пенсию работник райисполкома, принимавший участие в
перезахоронении, рассказал нам, что обычное для таких случаев торжественное
перенесение праха героев на этот раз выглядело странно.
Операцию назначили секретно, на ночь, так как боялись волнений в
округе. Сколотили один ящик, куда в свете автомобильных фар сотрудники КГБ
лопатами побросали все найденное в старой могиле, где лежали два гроба.
Скелеты рубили лопатами, и кости обоих детей перемешали в одном ящике.
Переносили его в темноте, под усиленной охраной. Другой очевидец нам
рассказал, что один череп потеряли, и школьники играли им в футбол.
Опущенные в новую глубокую яму остатки пионера-героя и его брата были залиты
двухметровым слоем жидкого бетона, на котором поставили скульптуру мальчика
в пионерском галстуке. Перенос останков таким способом был санкционирован
теми, кто начал опасаться подлинного расследования дела. Теперь ревизия
могилы невозможна.
Об изъятии или засекречивании в архивах дела Морозова мы уже говорили.
Даже местные газеты с наиболее важными материалами, связанными с процессом,
в библиотеках Москвы и на Урале отсутствуют. Достать их нам помогли наши
добровольные помощники. С ними мы откровенно обсуждали, кто же все-таки
совершил убийства в Герасимовке.
Как уже заметил читатель, в картине убийства, нами выше набросанной,
реальные имена осведомителя, уполномоченного ОГПУ и исполнителя (то есть
профессионального убийцы) опущены, хотя весьма прозрачно проглядываются.
Опущены имена потому, что это лишь гипотеза, в которой есть значительный
процент вероятности, но -- не окончательный ответ. Для того, чтобы вписать
имя убийцы, у нас недостаточно доказательств.
Потупчик и Карташов отрицательно отвечали на все вопросы, их
компрометирующие. Титова и Быкова мы не застали в живых. Можем добавить то,
что говорили нам некоторые свидетели. Учительница Позднина: "Карташов --
страшный человек, а больше ничего не скажу". Врач психиатрической больницы,
в которой лежал Карташов: "Он на себя наговаривал, как он детей штыком колол
и на лошади топтал". Но и это не доказательства.
Оставим окончательный приговор тем, кто сумеет раскопать дело об
убийстве Павлика Морозова глубже нас. Наверняка ясно одно: кто бы ни был
исполнителем, убийство либо совершено руками ОГПУ, либо им спровоцировано.
Преступные действия ОГПУ остаются даже в том случае, если удастся доказать,
что убийство двух мальчиков совершено родственниками из мести доносчику.
Сотрудники тайной советской полиции сделали все, чтобы это убийство
состоялось.
Пока мы не знаем всех секретных документов по делу об убийстве Павлика
Морозова, не знаем и всех лиц, этим делом занимавшихся. Но, кроме упомянутых
следователей, можем назвать еще пятерых организаторов дела в"--374. Это
уполномоченный второго отделения Секретно-политического отдела полномочного
представительства ОГПУ по Уралу Шепелев, временный начальник того же
отделения Воскресенский, начальник Секретно-политического отдела Прохоренко
и заместитель начальника ОГПУ по Уралу Тучков. Их подписями скреплены итоги
труда ОГПУ -- обвинительное заключение по делу Морозовых. Наконец, нужно
прибавить тогдашнего начальника Уральского ОГПУ Решетова.
Все они в 30-х годах проживали в Свердловске и Нижнем Тагиле. Кто из
них уцелел, мы не знаем. Это они -- подлинные герои сложившейся системы,
участники реальной, а не придуманной государственной террористической
организации. Вряд ли их будут когда-нибудь живых или посмертно судить, но
мир должен знать их имена.
Можно считать доказанным, что при жизни Павлика Морозова никто героем
не считал. Ни слова о его подвигах написано не было. Никто за пределами
деревни о его существовании не знал. Смерть его героической также никак не
назовешь. Убийство было совершено не с целью сделать из мальчика
мученика-героя, но для запугивания крестьян и ускорения коллективизиции.
Морозов стал героем потому, что такой герой понадобился. Аппарату пропаганды
предстояло создать образец человека, наделенного нужными качествами, эталон,
по которому можно оценивать пригодность людей и делить их на своих и врагов.
В тот самый день, когда в Тавде открылся показательный суд над убийцами
Морозова, в Москве начался пленум Центрального комитета комсомола. На нем
говорилось об идеологической подготовке юношества к служению партии, о
воспитании преданности. Эту установку дал от имени Сталина выступивший на
пленуме член Политбюро Павел Постышев. "Павлик должен быть ярким примером
для всех детей Советского Союза", -- заявил в докладе заместитель
председателя Центрального бюро юных пионеров Василий Архипов, и "Пионерская
правда" это опубликовала.
Имя Морозова зазвучало с трибун съездов и совещаний. ЦК комсомола
разработал план пропаганды подвига Морозова. В декабре выходит специальный
бюллетень ТАСС в"--50 "Всем комсомольским и пионерским газетам Союза".
Сверху спущен приказ "обеспечить написание сценария для кинофильма и пьес
для детских театров", издание книг и плакатов о пионере-герое Морозове. Все
это означало, что простым усилием воли руководителей партии один из двух
зарезанных в Герасимовке мальчиков воскрес из мертвых и начал свою новую
жизнь.
"Пионерская правда" сообщила, что собраны десятки тысяч рублей на
самолет "Павлик Морозов", предлагалось организовать сбор средств на
постройку танка имени героя. Весь 1933 год в детской и юношеской прессе
страны проходил не в борьбе с кулачеством (с ним было в основном покончено),
но в воспитании преданности так называемого третьего поколения партийному
руководству.
По Ленину следовало "строить коммунизм из массового человеческого
материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства". Ленин требовал
переделывать этот испорченный человеческий материал. Сталин упростил задачу
и начал ликвидировать испорченный материал. Этим испорченным материалом были
те, кто мешал Сталину. Начал он с первого поколения старых большевиков,
занимавших государственные посты. Второе поколение, воспитанное до
революции, тоже несло груз отживших моральных принципов. У порога стояло
третье поколение, родившееся в послереволюционные годы. Именно они,
сверстники Павлика Морозова, и предназначались для того, чтобы выполнять
любые указания вождя.
Старых моральных критериев эти молодые люди не знали. Они не имели
возможности сравнивать и всегда были "за", готовые, как предлагала
популярная песня тех лет, "петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и
труда". Пропагандистские формулы гипнотизировали: "Модель трактора мы
заимствовали у Америки, -- писал в "Комсомольской правде" Илья Эренбург. --
Но наши трактористы -- модели новых людей, которых не знает старый мир".
Заместитель наркома просвещения, вдова Ленина Надежда Крупская,
требовала "получить определенный тип человека". Нарком просвещения Анатолий
Луначарский с трибуны Всероссийского съезда педагогов так разъяснял сущность
задач большевистского воспитания: "Поскольку государство является военной
диктатурой, в нем нельзя проводить гуманитарых начал, тех начал, которые
являются основой нашей веры. Практиковать сейчас добро и человечность --
предательство, нужно сначала с корнем вырвать врагов". Пропаганда ненависти,
направленной на классовых врагов, на родственников и соседей, и обучение
бдительности, то есть постоянной подозрительности ко всем людям, включая
отца и мать, стали фундаментом этой новой системы воспитания.
За полгода до убийства Морозова, 13 февраля 1932 года, газета "Дружные