Павлика Морозова в Бюллетене ТАСС "большевиком". "Павлик не состоял в рядах
коммунистической партии большевиков, -- писал журналист Смирнов в статье
"Облик юного ленинца". -- И все-таки почетное звание коммуниста он носил
заслуженно". Кем было дано ему это звание? Или имеется в виду кличка
"Куманист"? Так или иначе членом партии он не был. Не был он и комсомольцем.
Хотя журналист Гусев и сказал в книге "Юные пионеры", что Павлик --
"воспитанник ленинского комсомола", на самом деле в Герасимовке комсомольцев
не значилось, свидетельствует Соломеин.
Для приобщения детей к партийной идеологии в июле 1931 года, за 14
месяцев до смерти Павла, в Москве было введено "Положение о Детской
коммунистической организации юных пионеров". По возрасту Павлик подходил для
приема в пионеры. По социальному положению (принимались только дети рабочих,
колхозников и крестьян-бедняков) -- тоже. Положение требовало выполнить ряд
бюрократических формальностей. Принимать нового пионера следовало на сборе
звена с утверждением на общем сборе отряда. После этого давался месяц
испытательного срока, чтобы проверить, выполняет ли юный кандидат законы
пионерской организации. Только тогда ребенку разрешалось дать торжественное
обещание в верности идеалам партии. Обряд принятия клятвы должен был
происходить в присутствии членов партии, принимавших клятву. Только после
этого новобранец становился пионером и получал право носить красную косынку
в виде галстука и единый значок пионеров СССР.
Журналист Соломеин писал в книге "Павка-коммунист", что осенью 1931
года, когда Павлик пошел в школу, в ней не было ни одного пионера и что
пионерский отряд возник лишь 20 октября 1931 года. Первый сбор с принятием в
пионеры провела, по словам Соломеина, учительица Кабина. Позже журнал
"Пионер" уточнял, что в тот день Павлик "давал торжественное обещание быть
верным делу Ленина -- Сталина". Однако в записях Соломеина написано другое:
Кабина сказала ему, что пионеротряд организовался не в октябре, а в ноябре.
Мелочь, конечно, но для чего Соломеин сам придумал твердую дату?
Это оказывается еще более нелепым, если обратиться к источникам. Ведь
еще в 1932 году, после убийства детей, сами местные органы Тавды объявили в
районной газете, что Павлик Морозов в Герасимовке в пионеры не вступал. В
номере "Тавдинского рабочего" от 30 ноября 1932 года прямо сказано: Павел
стал пионером вне Герасимовки. В приговоре суда написано: "Вступив за время
пребывания в районной школе в пионерский отряд, Павлик Морозов быстро
понял... По возвращению в деревню Павел Морозов как пионер со свойственной
ему энергичностью воспринятое в отряде начал проводить в жизнь".
Из отчета корреспондента газеты "На смену!" Антонова тоже следует, что
Павел записывался в отряд в Тавде. Что это за "районная школа" и "отряд в
Тавде", не уточнялось. Но властям тогда нужно было как-то объяснить
превращение мальчика в пионера. Это же сообщил и одноклассник Морозова
Прокопенко: "Нам объяснили, что Павлик вступил в пионеры в районе. Его,
дескать, вызвали в райком комсомола и там оформили, а у нас-то ни о каких
пионерах слыхом не слыхали".
Спросили мы об этом учительницу. "Ни в какой район он не ездил, --
рассказала Кабина. -- Он ездил в лес за дровами, пахал, убирал навоз. Его
самого тоже заставляли сдавать хлеб. О пионерах и речи не было. Ничего я
Соломеину о приеме в пионеры не могла рассказать". Впрочем, и сам Соломеин в
своем первом сообщении для газеты писал из Герасимовки: "Ни райком, ни
райбюро детской коммунистической организиции не знали Павлика". Статья эта
между тем называется "Двенадцатилетний коммунист". Выходит, ни в
Герасимовке, ни в Тавде не принимали героя в пионеры.
"Я вам правду скажу, -- заявила, улыбаясь, одноклассница Павлика
Матрена Королькова, -- насчет того, что он был пионером, -- все это, знаете,
им хотелось, чтобы существовало. Но пока он не погиб, никаких пионеров и
никакого пионерского отряда у нас не было". Это заявление тем более весомо,
что сама Королькова и стала первым председателем пионерского отряда,
созданного приезжими уполномоченными райкома и обкома комсомола. Но это было
уже после смерти Морозова. Так же объяснила нам ситуацию учительница Елена
Позднина: "Нет, Павлик Морозов пионером не был, но вы ведь и сами понимаете:
надо, чтобы был".
Мы понимаем: кому-то действительно надо было, чтобы пионерский отряд в
деревне Герасимовка существовал. Какой отряд? Сколько в нем пионеров?
Наиболее фантастическую цифру мы нашли у писателя Александра Ржешевского: в
отряде у Павлика было 150 пионеров. "...Вылетели из школы триста человек
чудесных ребят, половина из которых была в пионерских галстуках". Соломеин
сообщил в 1932 году: "Зоя Кабина организовала... не отряд, а небольшую
группу ребят". Незадолго до смерти Соломеин написал в своей последней
книжке, что четырнадцать учеников решили стать пионерами. Губарев назвал
статью о пионерах Герасимовки "Один из одиннадцати". Издание Герасимовского
музея называет шесть членов отряда. Сразу после убийства Павлика газеты
писали о двух пионерах-братьях, Павле и Федоре. Федя, как вскоре выяснилось,
маленький ребенок. "Федя не был пионером, я ему крест поставила, -- сказала
Татьяна Морозова журналисту через два месяца после похорон. -- А Паша не
верил в Бога -- ему красная звезда". Но и никакой звезды не было. На кресте
повесили доску с надписью, продиктованной неграмотной матерью:
1932 ГОДА 3 СЕНТЯБРЯ ПОГИБЛИ ОТ ЗЛОВА ЧЕЛОВЕКА ОТ ОСТРОВА НОЖА ДВА
БРАТА МОРОЗОВЫ ПАВЕЛ ТРОФИМОВИЧ РОЖД. 1918 ГОДУ И ФЕДОР ТРОФИМОВИЧ
Итак, пионерский отряд состоял из одного Павлика, причем сам он
пионером не был. Теперь, зная факты, во втором издании Большой советской
энциклопедии читаем: "Когда в школе была создана пионерская организация,
Морозов был избран председателем отряда". В третьем издании БСЭ заслуга
Морозова еще более расширяется: "Был организатором и председателем первого
пионерского отряда..." Отряда, который не существовал. Позже его сделали
пионервожатым.
То, что делали многие советские учреждения, после смерти Морозова стало
приписываться ему одному. Уже не райком, а Павлик давал распоряжение
учительнице об организации пионерского отряда. Мальчик-коммунист сочинял
тексты партийных лозунгов, заменяя отдел пропаганды райкома, вдохновенно
рассказывал односельчанам, что в светлом будущем в деревне будут
электричество, тракторы, стеклянные дома. Юный пионер участвовал даже в
ликвидации неграмотности. Как вспоминает учительница Позднина, однажды он
попросил у нее букварь, чтобы научить читать и писать собственную мать. О
результатах учения мы могли судить по тому, что пятьдесят лет спустя вместо
подписи под машинописным текстом наших бесед, записанных на магнитофон, мать
Павлика ставила крест.
Для чего все-таки мальчика превратили в пионера после его смерти?
Несмотря на призывы сверху вовлекать детей в коммунизм, пионерское движение
(скопированное с бойскаутизма, юнгштурма и отрядов Спартака) развивалось в
стране медленно. "Списки есть, а где же пионеры?" -- задавала вопрос газета
"Пионерская правда". Секретарь Центрального Комитета партии Станислав Косиор
в отчете ЦК XV съезду партии отмечал: "Было большое количество выходов из
пионерорганизаций, расползание отдельных организаций, отрядов и т.д.".
Расчет на энтузиазм и добровольность не оправдался. Во многих местах не
могли составить даже списки пионеров для отчета. В 1928 году в религиозных
сектантских организациях было два миллиона юношей и девушек. В пионеры
столько детей завербовать не могли. Увеличение числа юных ленинцев наступило
лишь тогда, когда в школах ввели вожатых на зарплате, которых назначали
комсомольские органы.
После убийства детей Морозовых газеты сразу заявили, что братья --
пионеры. Когда выяснилось, что это не так, была дана команда вниз исправить
недоработку. Малыш Федя не годился совсем, а Павлика срочно произвели в
таковые, хотя сам он этого узнать уже не мог.
Позже печать стала предпочитать общие формулировки, вроде такой:
"Павлика вырастила и воспитала наша советская действительность". И даже
мистику: "Мальчик стал вожаком советской пионерии после смерти". Но тогда
вовлечение детей в пионеры происходило главным образом в городах, деревня
продолжала упорствовать, и "пионер" Морозов помогал партии сдвинуть
"пионеризацию" с мертвой точки. Впрочем, и тогда властям понадобились не
мертвые души, а реальные носители идеологии. "Вскоре после смерти Павлика
появился первый пионервожатый на зарплате, которого прислали из обкома, --
вспоминает одноклассница Морозова Королькова. -- Тут уж стали вербовать в
пионеры".
В газете "Тавдинский рабочий" через месяц, 6 октября, появилась
заметка: в ответ на убийство Морозова бригада прибывших уполномоченных
организовала в Герасимовском сельсовете пионерский отряд, записав в него
десять человек. Отчего, однако, отряд при сельсовете, а не в школе? Почему
утром 3 сентября, в день убийства, пионер Павлик Морозов оказался в лесу, а
не за школьной партой? Ведь начался учебный год. Да потому, что реальной
школы, что бы ни говорили герасимовские учителя, тоже не было, числилась она
в инстанциях на бумаге, как и пионерский отряд.
Советские газеты и спустя полвека продолжали утверждать, что Павлик
Морозов был пионером. Говоря о гипсовом бюсте героя в деревенском музее,
"Комсомольская правда" писала: "...никто не знает, где сейчас галстук самого
Павлика, но всем кажется, что именно этот галстук повязан на нем". Итак,
"никто не знает", но -- "всем кажется". В архиве журналиста Соломеина
находим признание, наиболее откровенно определяющее истину: "А если
придерживаться исторической правды, то Павлик Морозов не только никогда не
носил, но и никогда не видал пионерского галстука".
Но тогда, превратив мальчика в пионера, а затем в пионерского лидера,
представителя революционной организации юных ленинцев, власти объявили, что
его убийцы являются террористами. Суд над ними становился политическим
процессом против врагов партии и социализма.
Сколько ни писали газеты, что в Сибири состоялся процесс над
кулачествам в целом, над террористической кулацкой организацией, к смерти
приговорили дедушку, бабушку, их внука и зятя, а жертвами были два других
внука. Большинство свидетелей было из той же семьи.
Павлик Морозов не был пионером, а его предки, все старшие члены семьи
Морозовых, были. Не в политическом значении слова "пионер", означающем
детский филиал партии для взрослых, но пионерами в исконном смысле,
освоителями новой земли, готовыми идти на лишения ради лучшей жизни для себя
и своих детей. И Морозовы доказали это, рискнув двинуться из Белоруссии в
далекую Сибирь и пустив там корни, как им казалось, навсегда. Нет нужды
идеализировать отношения Морозовых. Интересно, однако, проследить, как
внешние обстоятельства отразились на их семье.
Социальная модель "сын против отца" возникла не случайно. Властям была
выгодна, более того, необходима такая практика. После пятнадцати лет
революции семья все еще сопротивлялась политическим требованиям большевиков,
отстаивала себя, особенно семья деревенская. Сын-доносчик подрывал семью
изнутри. Его пример помогал властям запугивать тех, кто прятал хлеб и был
уверен, что родня, дети не выдадут. Семья должна была стать ячейкой
государства, подчиненной его целям и контролю. Уничтожение собственности и
разрушение семьи стало единым процессом сталинской эпохи. Суд в Тавде был
лишь эпизодом этой общенациональной трагедии.
Членов семьи, которую судили, назвали "кулаками". Но они никогда
кулаками не были. Мотив преступления, выдвинутый следствием ("классовая
месть кулаков"), не имел отношения к обвиняемым, поскольку четверо из них
были крестьянами-бедняками, а пятый середняком. "Да какие, между нами
говоря, кулаки? -- сказал нам ответственный работник Тавдинского
горисполкома, годящийся Павлику Морозову в сыновья. -- Не секрет ведь, что
кулаки -- это просто трудолюбивые крестьяне. У них и хлеба было больше. А
раз больше, надо отобрать". Стало быть, теперь это не секрет. Кулаков не
было, но, согласно указанию сверху, их следовало обнаружить и с ними
бороться. Хлеб был нужнее людей, и людей уничтожали, чтобы получить хлеб.
Приговор суда в Тавде в какой-то мере объясняет действительные причины
репрессий, связанных с коллективизацией.
Индустриализация страны и рост армии требовали увеличения людских
ресурсов и хлеба. Того и другого не хватало. В стране копилось массовое
недовольство. В секретном докладе члена Политбюро и тогдашнего теоретика
партии Бухарина говорилось, что коллективизация потерпела неудачу, что
колхозы разваливаются, что деревни голодают, и в стране настало великое
оскудение. Пахло катастрофой, в которой обвиняли Сталина. Ему и его
сторонникам, чтобы удержаться у власти, предстояло безотлагательно решить
четыре государственные задачи: во-первых, найти дешевую, а лучше бесплатную
рабочую силу; во-вторых, любым путем достать хлеб; в-третьих, подавить
недовольство. И, наконец, найти, на кого свалить вину за нищету и голод.
По законам тех лет крестьянин мог продавать или не продавать излишки
хлеба государству. Цены на хлеб, навязанные властями, были низкими.
Крестьяне не желали отдавать хлеб за бесценок. Тогда власти, в противоречии
со своими же законами, приняли постановление, по которому, в случае отказа
крестьян продавать, хлеб отбирался силой. Какому крестьянину до большевиков
пришло бы в голову закапывать в землю хлеб? Начиная с 1928 года, за отказ
отдавать хлеб в судах стали применять статью 107 Уголовного кодекса:
конфискация имущества за спекуляцию. Член Политбюро Серго Орджоникидзе на XV
съезде партии говорил, что придется потянуть в суд около 15 процентов
населения. Он потребовал "скорости производства судебных процессов".
В Кремле считали, что коллективизация спасет от продовольственного
кризиса. Оказалось, наоборот. Тяжелейший продовольственный кризис явился
результатом насильственной коллективизации. Виновных нашел Сталин. Глава
партии объяснил голод наступившей в стране плохой погодой, но главная
причина -- "сопротивление кулацких и зажиточных элементов деревни". Хлеб, по
выражению Сталина, "приходится брать в порядке организованного давления".
Сталин в речи "О правом уклоне в ВКП/б/" требовал "ликвидировать психологию
самотека". Не людей -- это звучало бы грубо, -- а лишь психологию. На
эвфемистическом языке тех лет советская власть, как писалось в "Истории
ВКП/б/" в 1938 году, "сняла запрет с раскулачивания", или, еще более
образно, развязала "творчество самих колхозников", которые "требовали от
Советской власти ареста и выселения кулаков".
Что же реально представлял собой кулак? Это был, как правило, физически
здоровый и предприимчивый крестьянин, с которым вместе работали несколько
взрослых сыновей. Если глава семьи видел, что с уборкой урожая не
справиться, он нанимал другого крестьянина, кормил, поил его и платил, как
правило, хлебом. Кулак мог быть жадным, не не мог быть ленивым, мог быть
хитрым, но не мог быть жуликом. В кулаках была сила деревни, ее богатство,
инициатива, сытость всей России, возможность продавать излишки хлеба за
границу. Ликвидировать кулака -- значило то же самое, что ликвидировать
американского фермера. Кто бы кормил сегодня Америку и еще полмира?
Большевики призывали уничтожить кулачество как класс, но классом кулаки
не были -- классом было крестьянство, владевшее мелкой собственностью,
которую партия пока не смогла прибрать к рукам.
Еще Ленин заявил, что крестьянин есть "мелкобуржуазная стихия", и
поэтому он представляет для диктатуры пролетариата опасность, "во много раз
превышающую всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе". Разжигая
ненависть, Ленин лгал: "Кулак бешено ненавидит Советскую власть и готов
передушить, перерезать сотни тысяч рабочих". Ленин запугивал: с теми, кто не
поймет разницы между крестьянином и кулаком, "мы будем обращаться, как с
белогвардейцами". Брань Ленина по адресу кулаков мы цитировать не будем.
Такая теоретическая база Сталина вполне устраивала.
Вся мощь репрессивного аппарата СССР обрушилась на кулака. В 1919 году
30 тысяч партийных работников отправились на фронт гражданской войны, десять
лет спустя столько же вооруженных горожан отправились проводить
коллективизацию в деревне. Шла, по сути дела, вторая гражданская война, в
разгар которой возникло дело Павлика Морозова.
Весной 1932 года 17-я конференция партии сформулировала основную
политическую задачу до 1937 года. Это "окончательная ликвидация
капиталистических элементов и полное уничтожение причин, порождающих
эксплуатацию". Этими "элементами" и "причинами" были люди. Любопытно, что в
литературе о массовых репрессиях 30-х годов не упоминается факт, что
репрессии планировались заранее, как одна из основных задач второй
пятилетки, как производство угля и металла. Год 1937-й был завершающим,
ударным годом пятилетки и в области репрессий. Это был, в сущности,
государственный план грабежа и убийств собственных граждан. И о выполнении
его рапортовали наверх.
С одной стороны, коллективизация проводилась добровольно, с другой --
под страхом наказания и к определенному сроку. Двойная жизнь страны, которая
начала складываться сразу после революции, теперь действовала на полную
мощь. Внешний слой -- законность, конституция, публикуемые постановления;
внутренний слой жизни -- секретные и служебные инструкции, противоречащие
законам, отражающие реальность и произвол коммунистической диктатуры. Тень
уполномоченного по хлебозаготовкам стала зловещей: ее появление возле любого
деревенского дома означало, что ночью придут с обыском, увезут хлеб и уведут
кормильца.
Чтобы оправдать уничтожение миллионов крестьян, в 70-х годах в
учебниках по истории СССР появилось утверждение, что кулаки Сибири были
связаны не только с внутренней оппозицией, но и с зарубежными
контрреволюционными центрами и иностранными разведками. Это тем более
забавно читать, зная, каков был культурный уровень в сибирской деревне
Герасимовке.
"Кулачество в районах сплошной коллективизации было ликвидировано, --
сообщает "История КПСС" 60-х годов. -- Кулаки, противодействовавшие
коллективизации, выселялись с мест постоянного жительства. С начала 1930
года по осень 1932 года из районов сплошной коллективизации было выселено
240 757 кулацких семей".
Попробуем оценить разгул гуманизма советской власти. Крестьянские семьи
(хозяйства) в России были многодетными: 4-8 и более детей. Средняя семья,
таким образом, состояла из двух стариков, шести их взрослых детей с мужьями
и женами, плюс по четыре ребенка у каждой пары, то есть всего 38 человек.
При таком прочтении масштаб репрессий достигает девяти миллионов. Там же
говорится: "Советская власть сделала все необходимое по устройству бывших
кулаков на новых местах жительства, создала им нормальные условия жизни.
Основная масса кулаков-выселенцев была занята в лесной, строительной и
горонорудной промышленности, а также в колхозах Западной Сибири и
Казахстана. Партия и Советская власть перевоспитывали кулаков, помогали им
стать полноправными гражданами и активными тружениками социалистического
общества".
Текст понятен и без комментариев. Лишь одно замечание: здесь говорится
о ссылке кулаков, но не сообщается, сколько кулаков погибло в ссылке,
сколько было отправлено в тюрьмы и лагеря, сколько расстреляно, наконец,
сколько арестовано середняков и бедных, именовавшихся "подкулачниками".
Разные несоветские источники сообщают разные цифры. Не углублясь в
дискуссию, отметим, что вместе с умершими от голода, репрессированными,
убитыми и погибшими в тюрьмах, на этапах и в лагерях кампания
коллективизации стоила России, по мнению исследователей, от 6 до 22
миллионов жизней. В обысках, конфискации имущества, арестах, выселении,
расстрелах участвовали десятки тысяч партийных работников и уполномоченных
ОГПУ, милиция, внутренние войска, армия. Ложь пронизывала отчетность сверху
донизу, и тщательно скрывалась информация о том, что происходило.
В колхозе крестьянин становился рабом, подчиненным местной партийной
бюрократии, а та -- городской. По существу, это был возврат к крепостному
праву.
Реакцией голодающих рабов было грандиозное по масштабам воровство.
"Начались хищения колхозного хлеба, -- писала "Пионерская правда" в январе
1933 года. -- Таскали килограммами, ведерками, таскали в карманах, голенищах
сапог, таскали в мешках". Власти отбирали у крестьян, крестьяне пытались
вернуть назад часть своего.
Советский учебник "История государства и права" называет советское
законодательство "высшим типом права". По этому праву изъятие хлеба
осуществлялось в 30-е годы только на основе административных указаний.
Постановления, за невыполнение которых полагалось уголовное наказание,
создавались самими карательными органами. Закон от 7 августа 1932 года (за
месяц до убийства Павла и Федора) приравнял коллективное имущество к
государственной собственности, объявив его "священным". Сделав личную
собственность крестьянина второстепенной, он за кражу государственной карал,
как за тягчайшее преступление. Согласно "высшему типу права", огурец,
сорванный прохожим с колхозной грядки, становился формой классовой борьбы
против социализма. Этот же закон приравнял высказывание против колхоза к
государственному преступлению.
Крестьян, особенно неимущих, власти старались сделать заинтересованными
в раскулачивании. Донесение на соседа-кулака, скрывшего излишки хлеба,
давало доносчику по закону 25 процентов конфискованного имущества.
Теоретически и остальное имущество арестованного, то есть лошадь, корова,
плуг и пр., тоже, так сказать, переходило крестьянину-доносчику в том
случае, если он вступал в колхоз: собственность осужденных становилась
общей. Крестьянам предлагался более легкий путь обогащения, нежели работать
самим: донос. Трагикомизм ситуации заключался в том, что после четырех
доносов бедняк, получив 100 процентов кулацкого имущества, становился
кулаком и -- отправлялся следом за своими жертвами в лагерь.
Политические процессы, подобные герасимовскому, разжигали массовые
репрессии, а репрессии обеспечивали Сталину достижение всех четырех целей:
миллионы арестованных крестьян становились почти даровой рабочей силой (на
эвфемистическом языке третьего издания БСЭ -- коллективизация помогла
"ликвидировать аграрное перенаселение"), отобранный хлеб шел для армии и в
города, массовое сопротивление ликвидировалось, а оппозиция внутри партии
обвинялась в противодействии этому процессу, и возникла возможность ее
уничтожить. Это было поистине мудрое решение Сталина.
В советской прессе никогда не писалось о том, что среди показательных
процессов 30-х годов -- над партийной оппозицией, инженерами, крупными
военными и другими категориями людей -- был особый показательный процесс над
кулаками. Историческая беспримерность этого суда состояла не только в том,
что целая семья была выдана за политическую организацию террористов, но и в
том, что главным объектом политической игры стали дети. Именно для
показательного процесса нужен был Павлик Морозов, не персонально, а как
модель.
Первый эксперимент по предательству родителей детьми был осуществлен за
четыре года до Морозова (Шахтинское дело). Среди пятидесяти трех обвиняемых
по делу о контрреволюционной организации инженеров были братья Колодубы.
Неожиданно суд вдруг занялся выяснением личных отношений одного из
подсудимых с сыном. Подсудимый, не подозревая ловушки, заявил, что сын его
-- комсомолец, ушел из дому, так как ему удобнее жить на руднике. А
отношения с сыном вполне нормальные. Отец находился в тюрьме и не знал, что
в газете под заголовком "Сын Андрея Колодуба требует сурового наказания для
отца-вредителя" было опубликовано следующее письмо.
"Являясь сыном одного из заговорщиков, Андрея Колодуба, и в то же время
будучи комсомольцем, активным участником строительства социализма в нашей
стране, я не могу спокойно отнестись к предательской деятельности моего отца
и других преступников, сознательно ломавших то, что создано энергией и
кропотливым трудом рабочих масс. Зная отца как матерого врага и ненавистника
рабочих, присоединяю свой голос к требованию всех трудящихся жестоко
наказать контрреволюционеров. Не имея семейной связи с Колодубами уже около
двух лет и считая позорным носить дальше фамилию Колодуба, я меняю ее на
фамилию Шахтин. Рабочий шахты "Пролетарская диктатура" Кирилл Колодуб".
Семья мешала партии. В печати тех лет появились статьи о необходимости
при новом строе отделить детей от родителей. Методическое пособие для
учителей "Детский сельскохозяйственный труд" рекомендовало для разрушения
индивидуальной семьи добиваться, чтобы все дети до четырнадцати лет
содержались за счет сельскохозяйственных коммун, а не отдельных семейств.
коммунистической партии большевиков, -- писал журналист Смирнов в статье
"Облик юного ленинца". -- И все-таки почетное звание коммуниста он носил
заслуженно". Кем было дано ему это звание? Или имеется в виду кличка
"Куманист"? Так или иначе членом партии он не был. Не был он и комсомольцем.
Хотя журналист Гусев и сказал в книге "Юные пионеры", что Павлик --
"воспитанник ленинского комсомола", на самом деле в Герасимовке комсомольцев
не значилось, свидетельствует Соломеин.
Для приобщения детей к партийной идеологии в июле 1931 года, за 14
месяцев до смерти Павла, в Москве было введено "Положение о Детской
коммунистической организации юных пионеров". По возрасту Павлик подходил для
приема в пионеры. По социальному положению (принимались только дети рабочих,
колхозников и крестьян-бедняков) -- тоже. Положение требовало выполнить ряд
бюрократических формальностей. Принимать нового пионера следовало на сборе
звена с утверждением на общем сборе отряда. После этого давался месяц
испытательного срока, чтобы проверить, выполняет ли юный кандидат законы
пионерской организации. Только тогда ребенку разрешалось дать торжественное
обещание в верности идеалам партии. Обряд принятия клятвы должен был
происходить в присутствии членов партии, принимавших клятву. Только после
этого новобранец становился пионером и получал право носить красную косынку
в виде галстука и единый значок пионеров СССР.
Журналист Соломеин писал в книге "Павка-коммунист", что осенью 1931
года, когда Павлик пошел в школу, в ней не было ни одного пионера и что
пионерский отряд возник лишь 20 октября 1931 года. Первый сбор с принятием в
пионеры провела, по словам Соломеина, учительица Кабина. Позже журнал
"Пионер" уточнял, что в тот день Павлик "давал торжественное обещание быть
верным делу Ленина -- Сталина". Однако в записях Соломеина написано другое:
Кабина сказала ему, что пионеротряд организовался не в октябре, а в ноябре.
Мелочь, конечно, но для чего Соломеин сам придумал твердую дату?
Это оказывается еще более нелепым, если обратиться к источникам. Ведь
еще в 1932 году, после убийства детей, сами местные органы Тавды объявили в
районной газете, что Павлик Морозов в Герасимовке в пионеры не вступал. В
номере "Тавдинского рабочего" от 30 ноября 1932 года прямо сказано: Павел
стал пионером вне Герасимовки. В приговоре суда написано: "Вступив за время
пребывания в районной школе в пионерский отряд, Павлик Морозов быстро
понял... По возвращению в деревню Павел Морозов как пионер со свойственной
ему энергичностью воспринятое в отряде начал проводить в жизнь".
Из отчета корреспондента газеты "На смену!" Антонова тоже следует, что
Павел записывался в отряд в Тавде. Что это за "районная школа" и "отряд в
Тавде", не уточнялось. Но властям тогда нужно было как-то объяснить
превращение мальчика в пионера. Это же сообщил и одноклассник Морозова
Прокопенко: "Нам объяснили, что Павлик вступил в пионеры в районе. Его,
дескать, вызвали в райком комсомола и там оформили, а у нас-то ни о каких
пионерах слыхом не слыхали".
Спросили мы об этом учительницу. "Ни в какой район он не ездил, --
рассказала Кабина. -- Он ездил в лес за дровами, пахал, убирал навоз. Его
самого тоже заставляли сдавать хлеб. О пионерах и речи не было. Ничего я
Соломеину о приеме в пионеры не могла рассказать". Впрочем, и сам Соломеин в
своем первом сообщении для газеты писал из Герасимовки: "Ни райком, ни
райбюро детской коммунистической организиции не знали Павлика". Статья эта
между тем называется "Двенадцатилетний коммунист". Выходит, ни в
Герасимовке, ни в Тавде не принимали героя в пионеры.
"Я вам правду скажу, -- заявила, улыбаясь, одноклассница Павлика
Матрена Королькова, -- насчет того, что он был пионером, -- все это, знаете,
им хотелось, чтобы существовало. Но пока он не погиб, никаких пионеров и
никакого пионерского отряда у нас не было". Это заявление тем более весомо,
что сама Королькова и стала первым председателем пионерского отряда,
созданного приезжими уполномоченными райкома и обкома комсомола. Но это было
уже после смерти Морозова. Так же объяснила нам ситуацию учительница Елена
Позднина: "Нет, Павлик Морозов пионером не был, но вы ведь и сами понимаете:
надо, чтобы был".
Мы понимаем: кому-то действительно надо было, чтобы пионерский отряд в
деревне Герасимовка существовал. Какой отряд? Сколько в нем пионеров?
Наиболее фантастическую цифру мы нашли у писателя Александра Ржешевского: в
отряде у Павлика было 150 пионеров. "...Вылетели из школы триста человек
чудесных ребят, половина из которых была в пионерских галстуках". Соломеин
сообщил в 1932 году: "Зоя Кабина организовала... не отряд, а небольшую
группу ребят". Незадолго до смерти Соломеин написал в своей последней
книжке, что четырнадцать учеников решили стать пионерами. Губарев назвал
статью о пионерах Герасимовки "Один из одиннадцати". Издание Герасимовского
музея называет шесть членов отряда. Сразу после убийства Павлика газеты
писали о двух пионерах-братьях, Павле и Федоре. Федя, как вскоре выяснилось,
маленький ребенок. "Федя не был пионером, я ему крест поставила, -- сказала
Татьяна Морозова журналисту через два месяца после похорон. -- А Паша не
верил в Бога -- ему красная звезда". Но и никакой звезды не было. На кресте
повесили доску с надписью, продиктованной неграмотной матерью:
1932 ГОДА 3 СЕНТЯБРЯ ПОГИБЛИ ОТ ЗЛОВА ЧЕЛОВЕКА ОТ ОСТРОВА НОЖА ДВА
БРАТА МОРОЗОВЫ ПАВЕЛ ТРОФИМОВИЧ РОЖД. 1918 ГОДУ И ФЕДОР ТРОФИМОВИЧ
Итак, пионерский отряд состоял из одного Павлика, причем сам он
пионером не был. Теперь, зная факты, во втором издании Большой советской
энциклопедии читаем: "Когда в школе была создана пионерская организация,
Морозов был избран председателем отряда". В третьем издании БСЭ заслуга
Морозова еще более расширяется: "Был организатором и председателем первого
пионерского отряда..." Отряда, который не существовал. Позже его сделали
пионервожатым.
То, что делали многие советские учреждения, после смерти Морозова стало
приписываться ему одному. Уже не райком, а Павлик давал распоряжение
учительнице об организации пионерского отряда. Мальчик-коммунист сочинял
тексты партийных лозунгов, заменяя отдел пропаганды райкома, вдохновенно
рассказывал односельчанам, что в светлом будущем в деревне будут
электричество, тракторы, стеклянные дома. Юный пионер участвовал даже в
ликвидации неграмотности. Как вспоминает учительница Позднина, однажды он
попросил у нее букварь, чтобы научить читать и писать собственную мать. О
результатах учения мы могли судить по тому, что пятьдесят лет спустя вместо
подписи под машинописным текстом наших бесед, записанных на магнитофон, мать
Павлика ставила крест.
Для чего все-таки мальчика превратили в пионера после его смерти?
Несмотря на призывы сверху вовлекать детей в коммунизм, пионерское движение
(скопированное с бойскаутизма, юнгштурма и отрядов Спартака) развивалось в
стране медленно. "Списки есть, а где же пионеры?" -- задавала вопрос газета
"Пионерская правда". Секретарь Центрального Комитета партии Станислав Косиор
в отчете ЦК XV съезду партии отмечал: "Было большое количество выходов из
пионерорганизаций, расползание отдельных организаций, отрядов и т.д.".
Расчет на энтузиазм и добровольность не оправдался. Во многих местах не
могли составить даже списки пионеров для отчета. В 1928 году в религиозных
сектантских организациях было два миллиона юношей и девушек. В пионеры
столько детей завербовать не могли. Увеличение числа юных ленинцев наступило
лишь тогда, когда в школах ввели вожатых на зарплате, которых назначали
комсомольские органы.
После убийства детей Морозовых газеты сразу заявили, что братья --
пионеры. Когда выяснилось, что это не так, была дана команда вниз исправить
недоработку. Малыш Федя не годился совсем, а Павлика срочно произвели в
таковые, хотя сам он этого узнать уже не мог.
Позже печать стала предпочитать общие формулировки, вроде такой:
"Павлика вырастила и воспитала наша советская действительность". И даже
мистику: "Мальчик стал вожаком советской пионерии после смерти". Но тогда
вовлечение детей в пионеры происходило главным образом в городах, деревня
продолжала упорствовать, и "пионер" Морозов помогал партии сдвинуть
"пионеризацию" с мертвой точки. Впрочем, и тогда властям понадобились не
мертвые души, а реальные носители идеологии. "Вскоре после смерти Павлика
появился первый пионервожатый на зарплате, которого прислали из обкома, --
вспоминает одноклассница Морозова Королькова. -- Тут уж стали вербовать в
пионеры".
В газете "Тавдинский рабочий" через месяц, 6 октября, появилась
заметка: в ответ на убийство Морозова бригада прибывших уполномоченных
организовала в Герасимовском сельсовете пионерский отряд, записав в него
десять человек. Отчего, однако, отряд при сельсовете, а не в школе? Почему
утром 3 сентября, в день убийства, пионер Павлик Морозов оказался в лесу, а
не за школьной партой? Ведь начался учебный год. Да потому, что реальной
школы, что бы ни говорили герасимовские учителя, тоже не было, числилась она
в инстанциях на бумаге, как и пионерский отряд.
Советские газеты и спустя полвека продолжали утверждать, что Павлик
Морозов был пионером. Говоря о гипсовом бюсте героя в деревенском музее,
"Комсомольская правда" писала: "...никто не знает, где сейчас галстук самого
Павлика, но всем кажется, что именно этот галстук повязан на нем". Итак,
"никто не знает", но -- "всем кажется". В архиве журналиста Соломеина
находим признание, наиболее откровенно определяющее истину: "А если
придерживаться исторической правды, то Павлик Морозов не только никогда не
носил, но и никогда не видал пионерского галстука".
Но тогда, превратив мальчика в пионера, а затем в пионерского лидера,
представителя революционной организации юных ленинцев, власти объявили, что
его убийцы являются террористами. Суд над ними становился политическим
процессом против врагов партии и социализма.
Сколько ни писали газеты, что в Сибири состоялся процесс над
кулачествам в целом, над террористической кулацкой организацией, к смерти
приговорили дедушку, бабушку, их внука и зятя, а жертвами были два других
внука. Большинство свидетелей было из той же семьи.
Павлик Морозов не был пионером, а его предки, все старшие члены семьи
Морозовых, были. Не в политическом значении слова "пионер", означающем
детский филиал партии для взрослых, но пионерами в исконном смысле,
освоителями новой земли, готовыми идти на лишения ради лучшей жизни для себя
и своих детей. И Морозовы доказали это, рискнув двинуться из Белоруссии в
далекую Сибирь и пустив там корни, как им казалось, навсегда. Нет нужды
идеализировать отношения Морозовых. Интересно, однако, проследить, как
внешние обстоятельства отразились на их семье.
Социальная модель "сын против отца" возникла не случайно. Властям была
выгодна, более того, необходима такая практика. После пятнадцати лет
революции семья все еще сопротивлялась политическим требованиям большевиков,
отстаивала себя, особенно семья деревенская. Сын-доносчик подрывал семью
изнутри. Его пример помогал властям запугивать тех, кто прятал хлеб и был
уверен, что родня, дети не выдадут. Семья должна была стать ячейкой
государства, подчиненной его целям и контролю. Уничтожение собственности и
разрушение семьи стало единым процессом сталинской эпохи. Суд в Тавде был
лишь эпизодом этой общенациональной трагедии.
Членов семьи, которую судили, назвали "кулаками". Но они никогда
кулаками не были. Мотив преступления, выдвинутый следствием ("классовая
месть кулаков"), не имел отношения к обвиняемым, поскольку четверо из них
были крестьянами-бедняками, а пятый середняком. "Да какие, между нами
говоря, кулаки? -- сказал нам ответственный работник Тавдинского
горисполкома, годящийся Павлику Морозову в сыновья. -- Не секрет ведь, что
кулаки -- это просто трудолюбивые крестьяне. У них и хлеба было больше. А
раз больше, надо отобрать". Стало быть, теперь это не секрет. Кулаков не
было, но, согласно указанию сверху, их следовало обнаружить и с ними
бороться. Хлеб был нужнее людей, и людей уничтожали, чтобы получить хлеб.
Приговор суда в Тавде в какой-то мере объясняет действительные причины
репрессий, связанных с коллективизацией.
Индустриализация страны и рост армии требовали увеличения людских
ресурсов и хлеба. Того и другого не хватало. В стране копилось массовое
недовольство. В секретном докладе члена Политбюро и тогдашнего теоретика
партии Бухарина говорилось, что коллективизация потерпела неудачу, что
колхозы разваливаются, что деревни голодают, и в стране настало великое
оскудение. Пахло катастрофой, в которой обвиняли Сталина. Ему и его
сторонникам, чтобы удержаться у власти, предстояло безотлагательно решить
четыре государственные задачи: во-первых, найти дешевую, а лучше бесплатную
рабочую силу; во-вторых, любым путем достать хлеб; в-третьих, подавить
недовольство. И, наконец, найти, на кого свалить вину за нищету и голод.
По законам тех лет крестьянин мог продавать или не продавать излишки
хлеба государству. Цены на хлеб, навязанные властями, были низкими.
Крестьяне не желали отдавать хлеб за бесценок. Тогда власти, в противоречии
со своими же законами, приняли постановление, по которому, в случае отказа
крестьян продавать, хлеб отбирался силой. Какому крестьянину до большевиков
пришло бы в голову закапывать в землю хлеб? Начиная с 1928 года, за отказ
отдавать хлеб в судах стали применять статью 107 Уголовного кодекса:
конфискация имущества за спекуляцию. Член Политбюро Серго Орджоникидзе на XV
съезде партии говорил, что придется потянуть в суд около 15 процентов
населения. Он потребовал "скорости производства судебных процессов".
В Кремле считали, что коллективизация спасет от продовольственного
кризиса. Оказалось, наоборот. Тяжелейший продовольственный кризис явился
результатом насильственной коллективизации. Виновных нашел Сталин. Глава
партии объяснил голод наступившей в стране плохой погодой, но главная
причина -- "сопротивление кулацких и зажиточных элементов деревни". Хлеб, по
выражению Сталина, "приходится брать в порядке организованного давления".
Сталин в речи "О правом уклоне в ВКП/б/" требовал "ликвидировать психологию
самотека". Не людей -- это звучало бы грубо, -- а лишь психологию. На
эвфемистическом языке тех лет советская власть, как писалось в "Истории
ВКП/б/" в 1938 году, "сняла запрет с раскулачивания", или, еще более
образно, развязала "творчество самих колхозников", которые "требовали от
Советской власти ареста и выселения кулаков".
Что же реально представлял собой кулак? Это был, как правило, физически
здоровый и предприимчивый крестьянин, с которым вместе работали несколько
взрослых сыновей. Если глава семьи видел, что с уборкой урожая не
справиться, он нанимал другого крестьянина, кормил, поил его и платил, как
правило, хлебом. Кулак мог быть жадным, не не мог быть ленивым, мог быть
хитрым, но не мог быть жуликом. В кулаках была сила деревни, ее богатство,
инициатива, сытость всей России, возможность продавать излишки хлеба за
границу. Ликвидировать кулака -- значило то же самое, что ликвидировать
американского фермера. Кто бы кормил сегодня Америку и еще полмира?
Большевики призывали уничтожить кулачество как класс, но классом кулаки
не были -- классом было крестьянство, владевшее мелкой собственностью,
которую партия пока не смогла прибрать к рукам.
Еще Ленин заявил, что крестьянин есть "мелкобуржуазная стихия", и
поэтому он представляет для диктатуры пролетариата опасность, "во много раз
превышающую всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе". Разжигая
ненависть, Ленин лгал: "Кулак бешено ненавидит Советскую власть и готов
передушить, перерезать сотни тысяч рабочих". Ленин запугивал: с теми, кто не
поймет разницы между крестьянином и кулаком, "мы будем обращаться, как с
белогвардейцами". Брань Ленина по адресу кулаков мы цитировать не будем.
Такая теоретическая база Сталина вполне устраивала.
Вся мощь репрессивного аппарата СССР обрушилась на кулака. В 1919 году
30 тысяч партийных работников отправились на фронт гражданской войны, десять
лет спустя столько же вооруженных горожан отправились проводить
коллективизацию в деревне. Шла, по сути дела, вторая гражданская война, в
разгар которой возникло дело Павлика Морозова.
Весной 1932 года 17-я конференция партии сформулировала основную
политическую задачу до 1937 года. Это "окончательная ликвидация
капиталистических элементов и полное уничтожение причин, порождающих
эксплуатацию". Этими "элементами" и "причинами" были люди. Любопытно, что в
литературе о массовых репрессиях 30-х годов не упоминается факт, что
репрессии планировались заранее, как одна из основных задач второй
пятилетки, как производство угля и металла. Год 1937-й был завершающим,
ударным годом пятилетки и в области репрессий. Это был, в сущности,
государственный план грабежа и убийств собственных граждан. И о выполнении
его рапортовали наверх.
С одной стороны, коллективизация проводилась добровольно, с другой --
под страхом наказания и к определенному сроку. Двойная жизнь страны, которая
начала складываться сразу после революции, теперь действовала на полную
мощь. Внешний слой -- законность, конституция, публикуемые постановления;
внутренний слой жизни -- секретные и служебные инструкции, противоречащие
законам, отражающие реальность и произвол коммунистической диктатуры. Тень
уполномоченного по хлебозаготовкам стала зловещей: ее появление возле любого
деревенского дома означало, что ночью придут с обыском, увезут хлеб и уведут
кормильца.
Чтобы оправдать уничтожение миллионов крестьян, в 70-х годах в
учебниках по истории СССР появилось утверждение, что кулаки Сибири были
связаны не только с внутренней оппозицией, но и с зарубежными
контрреволюционными центрами и иностранными разведками. Это тем более
забавно читать, зная, каков был культурный уровень в сибирской деревне
Герасимовке.
"Кулачество в районах сплошной коллективизации было ликвидировано, --
сообщает "История КПСС" 60-х годов. -- Кулаки, противодействовавшие
коллективизации, выселялись с мест постоянного жительства. С начала 1930
года по осень 1932 года из районов сплошной коллективизации было выселено
240 757 кулацких семей".
Попробуем оценить разгул гуманизма советской власти. Крестьянские семьи
(хозяйства) в России были многодетными: 4-8 и более детей. Средняя семья,
таким образом, состояла из двух стариков, шести их взрослых детей с мужьями
и женами, плюс по четыре ребенка у каждой пары, то есть всего 38 человек.
При таком прочтении масштаб репрессий достигает девяти миллионов. Там же
говорится: "Советская власть сделала все необходимое по устройству бывших
кулаков на новых местах жительства, создала им нормальные условия жизни.
Основная масса кулаков-выселенцев была занята в лесной, строительной и
горонорудной промышленности, а также в колхозах Западной Сибири и
Казахстана. Партия и Советская власть перевоспитывали кулаков, помогали им
стать полноправными гражданами и активными тружениками социалистического
общества".
Текст понятен и без комментариев. Лишь одно замечание: здесь говорится
о ссылке кулаков, но не сообщается, сколько кулаков погибло в ссылке,
сколько было отправлено в тюрьмы и лагеря, сколько расстреляно, наконец,
сколько арестовано середняков и бедных, именовавшихся "подкулачниками".
Разные несоветские источники сообщают разные цифры. Не углублясь в
дискуссию, отметим, что вместе с умершими от голода, репрессированными,
убитыми и погибшими в тюрьмах, на этапах и в лагерях кампания
коллективизации стоила России, по мнению исследователей, от 6 до 22
миллионов жизней. В обысках, конфискации имущества, арестах, выселении,
расстрелах участвовали десятки тысяч партийных работников и уполномоченных
ОГПУ, милиция, внутренние войска, армия. Ложь пронизывала отчетность сверху
донизу, и тщательно скрывалась информация о том, что происходило.
В колхозе крестьянин становился рабом, подчиненным местной партийной
бюрократии, а та -- городской. По существу, это был возврат к крепостному
праву.
Реакцией голодающих рабов было грандиозное по масштабам воровство.
"Начались хищения колхозного хлеба, -- писала "Пионерская правда" в январе
1933 года. -- Таскали килограммами, ведерками, таскали в карманах, голенищах
сапог, таскали в мешках". Власти отбирали у крестьян, крестьяне пытались
вернуть назад часть своего.
Советский учебник "История государства и права" называет советское
законодательство "высшим типом права". По этому праву изъятие хлеба
осуществлялось в 30-е годы только на основе административных указаний.
Постановления, за невыполнение которых полагалось уголовное наказание,
создавались самими карательными органами. Закон от 7 августа 1932 года (за
месяц до убийства Павла и Федора) приравнял коллективное имущество к
государственной собственности, объявив его "священным". Сделав личную
собственность крестьянина второстепенной, он за кражу государственной карал,
как за тягчайшее преступление. Согласно "высшему типу права", огурец,
сорванный прохожим с колхозной грядки, становился формой классовой борьбы
против социализма. Этот же закон приравнял высказывание против колхоза к
государственному преступлению.
Крестьян, особенно неимущих, власти старались сделать заинтересованными
в раскулачивании. Донесение на соседа-кулака, скрывшего излишки хлеба,
давало доносчику по закону 25 процентов конфискованного имущества.
Теоретически и остальное имущество арестованного, то есть лошадь, корова,
плуг и пр., тоже, так сказать, переходило крестьянину-доносчику в том
случае, если он вступал в колхоз: собственность осужденных становилась
общей. Крестьянам предлагался более легкий путь обогащения, нежели работать
самим: донос. Трагикомизм ситуации заключался в том, что после четырех
доносов бедняк, получив 100 процентов кулацкого имущества, становился
кулаком и -- отправлялся следом за своими жертвами в лагерь.
Политические процессы, подобные герасимовскому, разжигали массовые
репрессии, а репрессии обеспечивали Сталину достижение всех четырех целей:
миллионы арестованных крестьян становились почти даровой рабочей силой (на
эвфемистическом языке третьего издания БСЭ -- коллективизация помогла
"ликвидировать аграрное перенаселение"), отобранный хлеб шел для армии и в
города, массовое сопротивление ликвидировалось, а оппозиция внутри партии
обвинялась в противодействии этому процессу, и возникла возможность ее
уничтожить. Это было поистине мудрое решение Сталина.
В советской прессе никогда не писалось о том, что среди показательных
процессов 30-х годов -- над партийной оппозицией, инженерами, крупными
военными и другими категориями людей -- был особый показательный процесс над
кулаками. Историческая беспримерность этого суда состояла не только в том,
что целая семья была выдана за политическую организацию террористов, но и в
том, что главным объектом политической игры стали дети. Именно для
показательного процесса нужен был Павлик Морозов, не персонально, а как
модель.
Первый эксперимент по предательству родителей детьми был осуществлен за
четыре года до Морозова (Шахтинское дело). Среди пятидесяти трех обвиняемых
по делу о контрреволюционной организации инженеров были братья Колодубы.
Неожиданно суд вдруг занялся выяснением личных отношений одного из
подсудимых с сыном. Подсудимый, не подозревая ловушки, заявил, что сын его
-- комсомолец, ушел из дому, так как ему удобнее жить на руднике. А
отношения с сыном вполне нормальные. Отец находился в тюрьме и не знал, что
в газете под заголовком "Сын Андрея Колодуба требует сурового наказания для
отца-вредителя" было опубликовано следующее письмо.
"Являясь сыном одного из заговорщиков, Андрея Колодуба, и в то же время
будучи комсомольцем, активным участником строительства социализма в нашей
стране, я не могу спокойно отнестись к предательской деятельности моего отца
и других преступников, сознательно ломавших то, что создано энергией и
кропотливым трудом рабочих масс. Зная отца как матерого врага и ненавистника
рабочих, присоединяю свой голос к требованию всех трудящихся жестоко
наказать контрреволюционеров. Не имея семейной связи с Колодубами уже около
двух лет и считая позорным носить дальше фамилию Колодуба, я меняю ее на
фамилию Шахтин. Рабочий шахты "Пролетарская диктатура" Кирилл Колодуб".
Семья мешала партии. В печати тех лет появились статьи о необходимости
при новом строе отделить детей от родителей. Методическое пособие для
учителей "Детский сельскохозяйственный труд" рекомендовало для разрушения
индивидуальной семьи добиваться, чтобы все дети до четырнадцати лет
содержались за счет сельскохозяйственных коммун, а не отдельных семейств.