же время книга недвусмысленно толкует образ советского гражданина,
сотрудничающего с тайной полицией, как подонка. Советские власти не смогли
найти другого способа замарать человека, кроме как распространить массовым
тиражом слух о том, что он был стукачом. В портрет доносчика, по этой книге,
входят глубокая непорядочность, изворотливость, лживая и грязная душа. У
доносчика элементарная психология, характерная для преступника.
Такова напоказ обновленная официальная советская оценка деятельности
павликов морозовых, суть которой -- аморальность политического доноса в
принципе, и мы готовы разделить эту точку зрения.
В отдельные годы пропаганда подвигов Павлика Морозова велась вяло,
затихала или даже не одобрялась. Похоже, что властям было не ясно, что с
этим мальчиком делать, как его отретушировать. Во втором издании Большой
советской энциклопедии написано, что Павлик "разоблачил своего отца"; в
третьем -- что пионеры "разоблачали вражеские действия кулаков". В третьем
издании Малой советской энциклопедии уже не сообщается не только о том, что
Павел донес на отца, но и вообще, что он кого-либо разоблачал. Оказывается,
он "вместе с крестьянами-бедняками участвовал в изъятии хлеба в период
коллективизации". В предисловии к первому изданию "Детской энциклопедии"
(1962 г.) Никита Хрущев положительно оценивал Павлика Морозова, назвав его
"бессмертным ровесником". Во втором издании Морозова отодвинули и первым
назвали малоизвестного героя -- деткора пионерской газеты Никину Семина. В
третьем издании туманно говорится, что Павлик и другие такие дети "совершили
трудовой и гражданский подвиг".
Оболочка мифа оставалась, а суть подменяли: Морозов просто был героем и
за это убит. Он многозначительно называется "трагическим героем". Заслуги
его выражены в неопределенно-расплывчатых формулировках: "благородный
нравственный облик", "пример беззаветного служения народу". Писатель Губарев
в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале "Молодой коммунист", вообще
пересмотрел суть дела. Уже не Морозов предал отца, а наоборот -- отец сына:
"тяжело до слез переживал мальчик предательство отца". В последних изданиях
по истории Морозов вообще не упоминается.
Но -- официально пионерская организация еще недавно называлась в печати
"гвардией Морозова". Морозов канонизирован. Заскорузлая машина пропаганды
крутила одну и ту же пластинку. День его убийства был включен в систему
государственных юбилеев. В его честь давались священные клятвы, пионеры в
торжественной обстановке брали горсть земли с его могилы, организовывались
спортивные игры на приз его имени, уроки мужества с барабанным боем и
состязания за право зажечь костер в день смерти героя. Имя Морозова
присвоено множеству улиц, школ, библиотек, лагерей, парков, пионерских
дружин, колхозов, домов культуры и домов пионеров и даже лесничеству
(видимо, потому, что Павлик и Федя Морозовы были зарезаны в лесу).
Специальное постановление обязывало создать Национальный парк с мемориалом в
деревне Герасимовке.
А в жизни? Все население внутренне отрицает героя-доносчика по чисто
практическим соображениям. Воспитывая доносительство, власти достигли
обратного результата. Неуважение государства к личности и личной
собственности не могло не воспитать ответную реакцию неуважения личности к
государству и его собственности. Когда все дети знают, откуда матери
потихоньку приносят колбасу, а отцы -- гвозди и доски, в семьях все труднее
отыскать павликов. Нужны ли дети-предатели руководителям страны?
Идеология требует верности идеалам отцов, а верность подорвана именно
доносчиками. Дети ответственных работников всех рангов рвутся на службу в то
учреждение, с которым сотрудничал Морозов, не для того, чтобы работать
мелкими сексотами, а чтобы больше получать и ездить за границу. Когда
требуется доносить, они, разумеется, доносят, но при этом оберегая свою
семью. Двойная мораль становится тройной: для себя, для родных и друзей, для
чужих. А может, и многослойной, в зависимости от уровня культуры, внутренних
табу и обстоятельств.
Формула всеобщего доносительства в новых условиях также не годна:
доносить должны те, кому положено, и на тех, на кого сейчас необходимо. Само
слово "доносить" звучит для русского уха неприятно, поэтому с шестидесятых
годов газеты стали призывать трудящихся "сигнализировать". Система вербовки
стала секретной, героев держат на учете без рекламы, но за реальные
вознаграждения. Аппарат слежки вырос в несколько раз и усовершенствован с
использованием западной компьютерной техники. К тому же технический прогресс
сделал донос дистанционным и, кстати, менее обременительным для совести
осведомителя.
В глазах все большего числа граждан старомодный стукач энтузиаст
превращается в антигероя. В компании про незнакомого человека осторожно
спрашивают, не Павлик ли он Морозов. Трудно найти среди уважаемых авторов
того, кто взялся бы теперь восхвалять подвиги доносчика 001.
Так, может быть, проститься с мифом, реабилитировать жертвы морозовских
процессов и назвать реальных убийц? И, вообще, может, больше не надо ни
новой, ни классовой морали, вернемся к обыкновенной, то есть человеческой?
Ан нет! Один ответственный партийный работник объяснил нам, что
разрушать представление о героях -- это тяжелое нравственное потрясение, и
делать это трудно. Сейчас многие знаменитости воруют и спиваются. Поэтому
имена живых героев присваивать учреждениям запрещено. А старые герои
проверены. Павлик немного устарел, заключил этот партийный работник, но еще
пригодится.
Власти в стране волнует применительно к истории практическое
соображение: обвиняя своих предшественников, доказать, что они, новые
руководители, лучше. Уходит поколение функционеров, сверстников Морозова,
коим за семьдесят, те ровесники Октября, которые, обладая качествами
Павлика, долго занимали ключевые позиции в партии. Все, чем они владели, а
владели они всем, было достигнуто благодаря морали Морозова. Казалось, герой
умрет вместе с ними. Но нынешнее поколение лидеров пробиралось к власти тем
же способом, ибо другого, открытого, демократического не было. Невозможно
представить себе, что человек вошел в правящую верхушку без кооперации с
органами. Даже если завтра власти откажутся от Павлика Морозова, послезавтра
они заменят его другим мифом. Эпохи и лидеры меняются, а призывы доносить --
живут, покуда живет тоталитарная система. Случайно ли это?
Во всех утопических моделях государства осведомителям отводилась важная
роль в охране модели от посягательств ее разрушить. Но вот утопическая схема
реализована, а нет ни обещанной свободы, ни благоденствия.
Наступает второй этап -- всеобщее разочарование и недовольство. Для
власти, узаконившей насилие, процедура подавления технически не сложна,
однако имеет, так сказать, демографическое ограничение. Можно покончить с
ненравящимися этническими группами, можно уничтожить половину населения, но
нельзя умертвить весь народ, ибо тогда некем будет управлять. К тому же
перманентная гражданская война ведет к голоду и экономическому развалу.
Постепенно всеобщее подавление недовольства сменяется выборочным. И органам
подавления нужна обратная связь, чтобы узнать, что именно осталось
неподавленным.
Социальное положение осведомителя неустойчиво: из страха или по
природной склонности он клюнул на наживку, но в ней оказался крючок.
Доноситель строит свое счастье на чужих бедах. Он пытается быть еще более
преданным своим нанимателям, но для них он все равно не свой. Вернуться к
покою доноситель не может: этого не допустят наниматели. Юридический статус
осведомителя тоже не ясен. В органах принуждения он значится под кличками,
подачки за труд получает подпольно, профсоюза стукачей, защищающего его
интересы, пока не создано. Как правило, он вынужден выполнять иную работу
для прикрытия своей деятельности: быть дворником или поэтом.
В демократическом государстве аппарат осведомителей крайне ограничен и
используется для выявления нелегальных акций, например террора. В тотальном
-- для слежки за любыми действиями индивида, ибо легальность тех или иных
действий здесь либо отсутствует вообще, либо временна. Неофициальная
духовная жизнь, подпольная экономика и другие проявления естественной жизни
населения побуждают власть постоянно расширять сеть осведомителей. Растущий
аппарат управления страной, военное ведомство и сама госбезопасность
буквально начиняются осведомителями. В отличие от репрессий, охват тут
теоретически может достигнуть ста процентов. Финал -- все в стране следят
друг за другом.
Всеобщее доносительство загоняет оставшихся в индивидуальную скорлупу.
Общество как совокупность мыслящих людей в 30-е годы перестало существовать,
стало порошком, люди превратились в тени -- это был единственный путь
выжить. Не потому ли, достигнув апогея, многолетняя кампания "героизации"
доносчиков в конце 30-х годов утихла. Власти охватили, завербовали, стали
получать информации больше, чем могли переварить. Они почти приблизились к
теоретическому идеалу.
Разумеется, и тогда власть опиралась в основном на взрослых доносчиков.
Детское доносительство было вспомогательным с точки зрения практической
пользы, но важным для воспитания будущих граждан. Кроме того, детей легче
убедить в том, что подлость в новой системе является подвигом. Не случайно
доносы детей на взрослых насаждались в гитлеровской Германии, в так
называемых братских социалистических странах Восточной Европы, в
коммунистическом Китае, в Кампучии, Афганистане. Судьба главного героя
фильма "Возмездие" по книге А.Проханова "Дерево в центре Кабула" "во многом
напоминает судьбу Павлика Морозова".
Появление миллионного Павлика Морозова есть закономерность системы,
которая без доносчиков давно бы развалилась. Мы не знаем другого героя,
который бы точнее выражал сущность строя с однопартийной идеологией.
Вопрос о доносах в 20-е годы обсуждался советским правительством.
Директор института Маркса-Энгельса-Ленина Давид Рязанов требовал добиться
того, чтобы "всякий гражданин знал, что донос в суд -- это не есть донос,
это обязанность. Если вы хотите воспитать чувство доверия... то развивайте
способность доноса и не пугайте за ложное донесение". Сам Рязанов также был
арестован по доносу и уничтожен в лагерях. Вряд ли сегодня найдется
ответственный работник в аппарате власти, который публично огласит столь
грубую позицию руководства. Но, по сути, донос нужен всегда: и в период
мрака, и в периоды оттепели, чтобы старикам помогать затягивать гайки, а
новой группе лидеров, пришедшей к власти, расправиться со своими
противниками. Как говорится, вопрос риторический: можно ли войти в историю
без стука?
В хрущевскую оттепель газеты откровенно искали новых морозовых. "Откуда
у отца столько денег? -- задумывается пионер Валерий Железный. -- На какие
средства живет приятель отца? Ведь он нигде не работает!" Валерий выступил
против отца, не стал прятаться после суда от отцовских единомышленников. Мы
гордимся тобой, Валерий".
Еще через двадцать лет, в период брежневского застоя, газета "Правда"
эмоционально рассказала о матери и ее подруге, которые донесли куда следует,
что сын получил из-за границы письмо и слушал иностранные радиопередачи.
Органы безопасности, как писала газета, уже давно следили за молодым
человеком и все знали. Сына расстреляли за шпионаж. Донос матери был просто
выражением ее морального долга. Что же произошло? Да просто раньше павлики
доносили на родителей, а теперь они выросли, стали сами родителями и доносят
на своих детей. Трагедия поколений, принесенных в жертву молоху одной из
самых аморальных идеологий в истории человечества.
В стране объявляется гласность, но в КГБ это слово понимается как
глазность. Газеты призывают сообщать, кто из соседей живет не так, как все,
а тайная полиция регистрирует все проявления инакомыслия, которые ей
придется душить последующие двадцать лет. Полнеют досье, обновляются кадры
информантов.
В новой волне доносительства, начатой советской печатью в середине 80-х
годов, в театрах широко пошла пьеса Виктора Розова "У моря". Положительный
герой пьесы -- десятиклассник, отца которого, ответственного работника, как
и отца Павлика Морозова, судили за взятки. Все симпатии автора на стороне
смелого юноши. Отец уже в тюрьме, а сын сочиняет не просто донос, но в
течение целого лета записывает всю подноготную отца, чтобы разоблачить его
еще больше, чем это сделали власти, и, таким образом, добавить ему срок
заключения. Вполне нормальный и грамотный юноша истерически кричит на весь
зал, что изобличит всех таких, как его отец. Герой пьесы идет дальше
Павлика: он публично отказывается не только от отца, но и от матери, и
уходит из дома перевоспитываться в семью простого пролетария-работяги.
Вряд ли известному драматургу Розову грозили неприятности, если бы он
не вдохновился столь сомнительной темой. Что же это? Убежденность писателя в
правильности коммунистических моральных принципов? Или все то же стремление
выслужиться -- на этот раз на волне гласности?
Возможно, и то, и другое, но причина прежде всего в том, что
идеологические фетиши у нас на родине умирают неохотно. Иногда их кладут на
полку, потому что использование их невыгодно. Но это не значит, что доктрина
становится более человеческой. Советская идеология меняет ритуалы, но не
способна изменить постулатов. Идеология эта вырождается, но не
перерождается. И в этом причина, почему бронзовый доносчик 001 сумел
простоять две трети века.
"Кем бы он мог стать? -- размышляла "Пионерская правда" о Павлике к
одной из предыдущих годовщин со дня его убийства. -- Выращивал бы сегодня
небывалые урожаи на уральской земле или варил сверхпрочную сталь?". Не
знаем, как насчет стали, а урожаи и без Павлика Морозова стали поистине
небывалыми. Может быть, поэтому другие авторы писали, что Павлик, доживи он
до нашей эпохи, стал бы космонавтом. Чем занимаются советские космонавты в
космосе, мы догадываемся, но зачем же это афишировать? Любые сомнения в
поступке Морозова всегда вызывали у властей неприязнь.
В статье В.Терентьева "Не запятнать светлого имени!" с подзаголовком
"Наш ответ господам за океаном" уральская газета "На смену" писала в
шестидесятые, что американцы оклеветали Павлика Морозова в своем школьном
учебнике. Газету возмутила фраза: "Ребенок должен уважать своего отца и свою
мать..." Вот что в действительности написано в главе "Политическая
арифметика и коммунистическая мораль" американского учебника "Сущность
коммунизма".
"Частью усилий советской системы образования является утверждение в
учебниках "коммунистической морали". Поскольку коммунизм отрицает религию,
он отрицает также западные моральные критерии, основанные преимущественно на
религии. Следовательно, советских детей учат различать, что хорошо и что
плохо не на основе фундаментальных моральных ценностей, как мы их понимаем,
но, скорее, на основе советской доктрины. Так, убивать другого плохо, но
было вполне морально для Сталина убить миллионы людей во время
принудительной коллективизации. Ребенок должен почитать своих отца и мать,
говорят коммунисты, но в Москве стоит памятник в честь одиннадцатилетнего
Павлика Морозова, чей отец был уничтожен после того, как юный Павлик донес
на него как на укрывателя хлеба. Ребенок должен слушаться и уважать
учительницу, говорят коммунисты, но обязан сообщить, если она относится
терпимо к выражению религиозных взглядов".
Текст американского учебника не доступен советскому читателю без
специального допуска, тем более на Урале. Не приведя полностью мыслей
авторов, уральская газета обвинила американских профессоров в "детском
иудстве", сравнила их с герасимовскими кулаками и заключила, что кулаки
лучше, так как были неграмотными. По мнению советской газеты, то, что
написали американские историки, есть столь же подлый акт, как и убийство
кулаками Павлика Морозова. "Это покушение, -- говорилось в статье. -- Да,
вас обвиняют в покушении на имя Павлика Морозова, господа профессора, в
покушении на светлую память о нем... Уголовный суд приговорил кулаков к
расстрелу. Уильям Миллер, Генри Робертс, Маршалл Шульман, Гарри Сейвейдж,
любой суд чести вынесет этим именам смертный приговор -- позор".
Столь воинственная защита морали Морозова в международном масштабе
показала, что этот мальчик на своем посту. "Лжет зарубежная пресса, что мы
воспитываем своих ребят на примере предателя своего отца", -- утверждает
современный советский писатель Балашов в статье, опубликованной к 50-летию
подвига Павлика Морозова в журнале "Уральский следопыт" под названием
"Мальчик с мужеством мужчины". Так как же -- воспитываем на примере
предателя или теперь больше не воспитываем? В статье Балашов утверждает, что
жизнь Павлика "все еще ждет своего Шекспира".
Несомненно, все большему числу вполне лояльных, но думающих людей ясен
практический урон от лжи: раз нет ничего святого, то и власть, и ее
представители не святые. Цинизм детей следующего поколения стал массовым.
Коммунисты воспитывают честность на примере подлости, преданность на примере
предательства. И все труднее объяснить детям, почему ради высоких идей надо
делать низкие поступки.
У истории, любили повторять советские лидеры, нет пути назад, развитие
общества нельзя повернуть вспять. Но в 30-е годы именно советским вождям
удалось вспять повернуть историю: Россия вернулась к самым мрачным годам
средневековья. Повреждение нравственности оказалось настолько глубоким, что
уже после смерти Сталина, говоря о массовом бессмысленном уничтожении людей
по сфабрикованным доносам в сталинских застенках, писатель Виталий Губарев в
цитированных воспоминаниях хвастался: "За тридцать лет мы немало выпололи
бурьяна". Где гарантия, что завтра утром очередной властитель не решит
заняться прополкой огорода, который ему удалось прибрать к рукам? Кто против
-- опять враг, и на него готово досье, и телефон его подключен. Советский
поэт заявил, что Павлик Морозов будет нашим ровесником "во все века". Это
приятная перспектива.
"Доносить или не доносить? Вот в чем вопрос". Так вынужден спрашивать
себя каждый российский Гамлет. И ответ на этот вопрос не такой простой, как
кажется. Хулиган ударил женщину, вырвал у нее сумочку, сел на мотоцикл и
умчался. Вы видели номер мотоцикла, рядом телефон. Донести или не донести в
милицию? На этот вопрос ответ однозначный: нельзя не сообщить. Но это не
имеет отношения к обсуждаемой нами проблеме. Она касается политического
доноса, который аморален в принципе.
Что касается доноса внутри семьи, то в этом случае современная мораль,
как и библейская, не делает различия между доносом политическим, уголовным и
просто нежелательной утечкой внутрисемейной информации. В семье и, так
сказать, из семьи аморальны любые виды доноса. Хотя в отдельных случаях это
противоречит интересам общества в целом, но служит интересам семьи. А без
семьи нет и общества. В странах, где нет тотального единомыслия, где
политический донос не является "священной обязанностью", а семья
неприкосновенна, каждый человек отвечает на этот вопрос сам. Доносчики по
призванию есть, но их не больше, чем лиц других призваний. Дело не в них.
Властям постоянно нужен именно политический донос. Все спокойно, пока
вас лично не начинают вербовать. Наметив жертву, звонят домой, предлагают
встретиться "на скверике", вызывают в специальный отдел, имеющийся на каждом
предприятии, приводят в "их" номер в гостинице. Начинают с шантажа, грозят,
что повредят с диссертацией, помешают сыну поступить в институт. Покой в
семье, карьера, будущее -- все начинает шататься. Потом обещают лучшую
должность, возможность почитать запрещенные книги. Спрашивают-то ерунду:
какие высказывания были у вашего соседа? Лучше молчать -- но тогда
затаскают. Может, сказать, и отпустят? Или средняя линия: "Да, конечно, я
понимаю, как это важно, но я, к сожалению, ничего не слышал..." А они не
верят. И вызывают снова и снова, потому что вы -- никто, вы -- "материал",
по выражению Ленина, а они, стало быть, истинные ленинцы, они --
государство, они -- партия, они -- закон, и деться некуда.
Но вот какая и для них беда. Не дай Бог, оступился любой из них, от
мелкого районного чекиста до генсека. И он сам тут же превращается в
"материал", и это для него конец. Уж сами-то они хорошо понимают, что в
стране есть один реально действующий закон -- произвол. И одно реальное
право -- сигнализировать.
Вернемся к отправной точке повествования. Кто же все-таки виноват во
всем, что произошло в Герасимовке? Сам Павлик Морозов? Его предки? Семья?
Школа? Система? Исторические условия? Виноваты все? Не виноват никто?
Морозов виновен меньше всего: он ребенок. Личность начинается с возможности
выбора, а у Павлика и других деревенских детей 30-х годов выбора не было. И
взрослые в те годы теряли моральные критерии, что же говорить о неразвитом
мальчике? Тем более не может Павлик нести ответственности за то, что
делалось от его имени после его смерти.
Невиновность мальчика-доносчика не вызывает сомнений, но вдвойне
преступны те, кто растлевал детей, чтобы удержаться у власти. Хочется от
этого отмежеваться, свалить вину на отдельных людей, на преступные
наклонности Сталина, на особые условия, которые вынуждали уничтожить одну
часть общества для укрепления власти другой части. В отличие от
национального геноцида, осуществлявшегося в фашистской Германии, мы назвали
бы уничтожение "враждебных классов" в Советском Союзе социоцидом. И Павлик
Морозов, сам того не ведая, стал символом советского социоцида,
идеологически обоснованного террора, организованного одной партией против
всех народов, населяющих страну.
Когда шел показательный процесс по делу об убийцах Павлика Морозова и
цензурная брань в адрес врагов народа достигла пика, в газете "Уральский
рабочий" появилась статья, посвященая 300-летию со дня рождения Б.Спинозы.
Мы не знаем, случайно или с намерением в этой статье оказалась цитата из
великого философа: "До какой степени боязнь заставляет людей безумствовать".
Безумство от страха -- может быть, это состояние точнее всего определяет
жизнь страны, в которой происходили описанные здесь события.
Но холодный рассудок историка изумляет другое: как случилось, что под
могучим прессом нагнетаемого партией и правительством безумного страха
доносчиками стали не все? Сам факт, что призывы поступать, "как Павлик
Морозов", продолжались свыше пятидесяти лет, свидетельствует о том, что, как
Павлик, все не поступают. Доказательство того и эта книга, которую мы писали
несколько лет в Москве. Рукопись ходила в Самиздате с 1984 года, потихоньку
обсуждалась многими писателями, и никто, насколько мы знаем, за нее не
пострадал.
Основной задачей советской литературы было, как известно, создание
положительных героев, помогавших советской власти. При этом никакие
противники так не вредили этой власти, как она сама себе, сочиняя мифы, ее
компрометирующие. Идет время. Павлика Морозова можно осудить, вовсе изъять,
можно подкрасить, восстановить. Говорят, сознательный гражданин приучен
верить всему, что он слышит, видит и читает. Но из этого не следует, что он
будет поступать так, как его заставляют. Даже в сталинских и гитлеровских
лагерях чудом выживали несломленные люди. В России обыкновенный человек
по-прежнему делает вид, что он, как всегда, согласен. Но мы не знаем о чем
он думает. Он лжет, когда от него требуют лжи, но в душе хочет знать истину.
Он поддается, когда его, по выражению Достоевского, хотят сузить, но
поддается не до конца. Он мало кому доверяет, но все же надеется, что
собственные дети на него не донесут.
1980-84 гг.
Москва -- Свердловск -- Герасимовка --
Тавда -- Ирбит -- Первоуральск -- Алупка --
Запорожье -- Мелитополь -- Харьков --
Львов -- Ленинград -- Магнитогорск.
Судьба этой книги и ее автора оказались необычными.
Работа над рукописью о Павлике Морозове была закончена в начале
восьмидесятых, когда Советский Союз торжественно отмечал пятидесятилетие со
дня смерти героя-пионера. Нечего было и думать о публикации книги. Рукопись
попала в Самиздат, а имя автора -- в черные списки тех самых органов,
символом которых был доносчик 001. Объявленные гласность и перестройка также
ничего не изменили.
Выпустило книгу Лондонское издательство в конце 1987 года, а советские
таможенники конфисковывали книгу у тех, кто пытался ее провезти. Между тем
про найденные нами подлинные сведения о Павлике Морозове заговорил "Голос
Америки", а летом 1988 года автор прочитал текст, главу за главой, перед
микрофоном нью-йоркской студии Радио "Свобода", которое тогда уже перестали
глушить. Передачи эти повторялись каждые четыре часа и охватывали сорок
миллионов слушателей от стран Восточной Европы до Дальнего Востока.
В редакции советских газет и журналов хлынул поток писем. "Недавно
сотрудничающего с тайной полицией, как подонка. Советские власти не смогли
найти другого способа замарать человека, кроме как распространить массовым
тиражом слух о том, что он был стукачом. В портрет доносчика, по этой книге,
входят глубокая непорядочность, изворотливость, лживая и грязная душа. У
доносчика элементарная психология, характерная для преступника.
Такова напоказ обновленная официальная советская оценка деятельности
павликов морозовых, суть которой -- аморальность политического доноса в
принципе, и мы готовы разделить эту точку зрения.
В отдельные годы пропаганда подвигов Павлика Морозова велась вяло,
затихала или даже не одобрялась. Похоже, что властям было не ясно, что с
этим мальчиком делать, как его отретушировать. Во втором издании Большой
советской энциклопедии написано, что Павлик "разоблачил своего отца"; в
третьем -- что пионеры "разоблачали вражеские действия кулаков". В третьем
издании Малой советской энциклопедии уже не сообщается не только о том, что
Павел донес на отца, но и вообще, что он кого-либо разоблачал. Оказывается,
он "вместе с крестьянами-бедняками участвовал в изъятии хлеба в период
коллективизации". В предисловии к первому изданию "Детской энциклопедии"
(1962 г.) Никита Хрущев положительно оценивал Павлика Морозова, назвав его
"бессмертным ровесником". Во втором издании Морозова отодвинули и первым
назвали малоизвестного героя -- деткора пионерской газеты Никину Семина. В
третьем издании туманно говорится, что Павлик и другие такие дети "совершили
трудовой и гражданский подвиг".
Оболочка мифа оставалась, а суть подменяли: Морозов просто был героем и
за это убит. Он многозначительно называется "трагическим героем". Заслуги
его выражены в неопределенно-расплывчатых формулировках: "благородный
нравственный облик", "пример беззаветного служения народу". Писатель Губарев
в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале "Молодой коммунист", вообще
пересмотрел суть дела. Уже не Морозов предал отца, а наоборот -- отец сына:
"тяжело до слез переживал мальчик предательство отца". В последних изданиях
по истории Морозов вообще не упоминается.
Но -- официально пионерская организация еще недавно называлась в печати
"гвардией Морозова". Морозов канонизирован. Заскорузлая машина пропаганды
крутила одну и ту же пластинку. День его убийства был включен в систему
государственных юбилеев. В его честь давались священные клятвы, пионеры в
торжественной обстановке брали горсть земли с его могилы, организовывались
спортивные игры на приз его имени, уроки мужества с барабанным боем и
состязания за право зажечь костер в день смерти героя. Имя Морозова
присвоено множеству улиц, школ, библиотек, лагерей, парков, пионерских
дружин, колхозов, домов культуры и домов пионеров и даже лесничеству
(видимо, потому, что Павлик и Федя Морозовы были зарезаны в лесу).
Специальное постановление обязывало создать Национальный парк с мемориалом в
деревне Герасимовке.
А в жизни? Все население внутренне отрицает героя-доносчика по чисто
практическим соображениям. Воспитывая доносительство, власти достигли
обратного результата. Неуважение государства к личности и личной
собственности не могло не воспитать ответную реакцию неуважения личности к
государству и его собственности. Когда все дети знают, откуда матери
потихоньку приносят колбасу, а отцы -- гвозди и доски, в семьях все труднее
отыскать павликов. Нужны ли дети-предатели руководителям страны?
Идеология требует верности идеалам отцов, а верность подорвана именно
доносчиками. Дети ответственных работников всех рангов рвутся на службу в то
учреждение, с которым сотрудничал Морозов, не для того, чтобы работать
мелкими сексотами, а чтобы больше получать и ездить за границу. Когда
требуется доносить, они, разумеется, доносят, но при этом оберегая свою
семью. Двойная мораль становится тройной: для себя, для родных и друзей, для
чужих. А может, и многослойной, в зависимости от уровня культуры, внутренних
табу и обстоятельств.
Формула всеобщего доносительства в новых условиях также не годна:
доносить должны те, кому положено, и на тех, на кого сейчас необходимо. Само
слово "доносить" звучит для русского уха неприятно, поэтому с шестидесятых
годов газеты стали призывать трудящихся "сигнализировать". Система вербовки
стала секретной, героев держат на учете без рекламы, но за реальные
вознаграждения. Аппарат слежки вырос в несколько раз и усовершенствован с
использованием западной компьютерной техники. К тому же технический прогресс
сделал донос дистанционным и, кстати, менее обременительным для совести
осведомителя.
В глазах все большего числа граждан старомодный стукач энтузиаст
превращается в антигероя. В компании про незнакомого человека осторожно
спрашивают, не Павлик ли он Морозов. Трудно найти среди уважаемых авторов
того, кто взялся бы теперь восхвалять подвиги доносчика 001.
Так, может быть, проститься с мифом, реабилитировать жертвы морозовских
процессов и назвать реальных убийц? И, вообще, может, больше не надо ни
новой, ни классовой морали, вернемся к обыкновенной, то есть человеческой?
Ан нет! Один ответственный партийный работник объяснил нам, что
разрушать представление о героях -- это тяжелое нравственное потрясение, и
делать это трудно. Сейчас многие знаменитости воруют и спиваются. Поэтому
имена живых героев присваивать учреждениям запрещено. А старые герои
проверены. Павлик немного устарел, заключил этот партийный работник, но еще
пригодится.
Власти в стране волнует применительно к истории практическое
соображение: обвиняя своих предшественников, доказать, что они, новые
руководители, лучше. Уходит поколение функционеров, сверстников Морозова,
коим за семьдесят, те ровесники Октября, которые, обладая качествами
Павлика, долго занимали ключевые позиции в партии. Все, чем они владели, а
владели они всем, было достигнуто благодаря морали Морозова. Казалось, герой
умрет вместе с ними. Но нынешнее поколение лидеров пробиралось к власти тем
же способом, ибо другого, открытого, демократического не было. Невозможно
представить себе, что человек вошел в правящую верхушку без кооперации с
органами. Даже если завтра власти откажутся от Павлика Морозова, послезавтра
они заменят его другим мифом. Эпохи и лидеры меняются, а призывы доносить --
живут, покуда живет тоталитарная система. Случайно ли это?
Во всех утопических моделях государства осведомителям отводилась важная
роль в охране модели от посягательств ее разрушить. Но вот утопическая схема
реализована, а нет ни обещанной свободы, ни благоденствия.
Наступает второй этап -- всеобщее разочарование и недовольство. Для
власти, узаконившей насилие, процедура подавления технически не сложна,
однако имеет, так сказать, демографическое ограничение. Можно покончить с
ненравящимися этническими группами, можно уничтожить половину населения, но
нельзя умертвить весь народ, ибо тогда некем будет управлять. К тому же
перманентная гражданская война ведет к голоду и экономическому развалу.
Постепенно всеобщее подавление недовольства сменяется выборочным. И органам
подавления нужна обратная связь, чтобы узнать, что именно осталось
неподавленным.
Социальное положение осведомителя неустойчиво: из страха или по
природной склонности он клюнул на наживку, но в ней оказался крючок.
Доноситель строит свое счастье на чужих бедах. Он пытается быть еще более
преданным своим нанимателям, но для них он все равно не свой. Вернуться к
покою доноситель не может: этого не допустят наниматели. Юридический статус
осведомителя тоже не ясен. В органах принуждения он значится под кличками,
подачки за труд получает подпольно, профсоюза стукачей, защищающего его
интересы, пока не создано. Как правило, он вынужден выполнять иную работу
для прикрытия своей деятельности: быть дворником или поэтом.
В демократическом государстве аппарат осведомителей крайне ограничен и
используется для выявления нелегальных акций, например террора. В тотальном
-- для слежки за любыми действиями индивида, ибо легальность тех или иных
действий здесь либо отсутствует вообще, либо временна. Неофициальная
духовная жизнь, подпольная экономика и другие проявления естественной жизни
населения побуждают власть постоянно расширять сеть осведомителей. Растущий
аппарат управления страной, военное ведомство и сама госбезопасность
буквально начиняются осведомителями. В отличие от репрессий, охват тут
теоретически может достигнуть ста процентов. Финал -- все в стране следят
друг за другом.
Всеобщее доносительство загоняет оставшихся в индивидуальную скорлупу.
Общество как совокупность мыслящих людей в 30-е годы перестало существовать,
стало порошком, люди превратились в тени -- это был единственный путь
выжить. Не потому ли, достигнув апогея, многолетняя кампания "героизации"
доносчиков в конце 30-х годов утихла. Власти охватили, завербовали, стали
получать информации больше, чем могли переварить. Они почти приблизились к
теоретическому идеалу.
Разумеется, и тогда власть опиралась в основном на взрослых доносчиков.
Детское доносительство было вспомогательным с точки зрения практической
пользы, но важным для воспитания будущих граждан. Кроме того, детей легче
убедить в том, что подлость в новой системе является подвигом. Не случайно
доносы детей на взрослых насаждались в гитлеровской Германии, в так
называемых братских социалистических странах Восточной Европы, в
коммунистическом Китае, в Кампучии, Афганистане. Судьба главного героя
фильма "Возмездие" по книге А.Проханова "Дерево в центре Кабула" "во многом
напоминает судьбу Павлика Морозова".
Появление миллионного Павлика Морозова есть закономерность системы,
которая без доносчиков давно бы развалилась. Мы не знаем другого героя,
который бы точнее выражал сущность строя с однопартийной идеологией.
Вопрос о доносах в 20-е годы обсуждался советским правительством.
Директор института Маркса-Энгельса-Ленина Давид Рязанов требовал добиться
того, чтобы "всякий гражданин знал, что донос в суд -- это не есть донос,
это обязанность. Если вы хотите воспитать чувство доверия... то развивайте
способность доноса и не пугайте за ложное донесение". Сам Рязанов также был
арестован по доносу и уничтожен в лагерях. Вряд ли сегодня найдется
ответственный работник в аппарате власти, который публично огласит столь
грубую позицию руководства. Но, по сути, донос нужен всегда: и в период
мрака, и в периоды оттепели, чтобы старикам помогать затягивать гайки, а
новой группе лидеров, пришедшей к власти, расправиться со своими
противниками. Как говорится, вопрос риторический: можно ли войти в историю
без стука?
В хрущевскую оттепель газеты откровенно искали новых морозовых. "Откуда
у отца столько денег? -- задумывается пионер Валерий Железный. -- На какие
средства живет приятель отца? Ведь он нигде не работает!" Валерий выступил
против отца, не стал прятаться после суда от отцовских единомышленников. Мы
гордимся тобой, Валерий".
Еще через двадцать лет, в период брежневского застоя, газета "Правда"
эмоционально рассказала о матери и ее подруге, которые донесли куда следует,
что сын получил из-за границы письмо и слушал иностранные радиопередачи.
Органы безопасности, как писала газета, уже давно следили за молодым
человеком и все знали. Сына расстреляли за шпионаж. Донос матери был просто
выражением ее морального долга. Что же произошло? Да просто раньше павлики
доносили на родителей, а теперь они выросли, стали сами родителями и доносят
на своих детей. Трагедия поколений, принесенных в жертву молоху одной из
самых аморальных идеологий в истории человечества.
В стране объявляется гласность, но в КГБ это слово понимается как
глазность. Газеты призывают сообщать, кто из соседей живет не так, как все,
а тайная полиция регистрирует все проявления инакомыслия, которые ей
придется душить последующие двадцать лет. Полнеют досье, обновляются кадры
информантов.
В новой волне доносительства, начатой советской печатью в середине 80-х
годов, в театрах широко пошла пьеса Виктора Розова "У моря". Положительный
герой пьесы -- десятиклассник, отца которого, ответственного работника, как
и отца Павлика Морозова, судили за взятки. Все симпатии автора на стороне
смелого юноши. Отец уже в тюрьме, а сын сочиняет не просто донос, но в
течение целого лета записывает всю подноготную отца, чтобы разоблачить его
еще больше, чем это сделали власти, и, таким образом, добавить ему срок
заключения. Вполне нормальный и грамотный юноша истерически кричит на весь
зал, что изобличит всех таких, как его отец. Герой пьесы идет дальше
Павлика: он публично отказывается не только от отца, но и от матери, и
уходит из дома перевоспитываться в семью простого пролетария-работяги.
Вряд ли известному драматургу Розову грозили неприятности, если бы он
не вдохновился столь сомнительной темой. Что же это? Убежденность писателя в
правильности коммунистических моральных принципов? Или все то же стремление
выслужиться -- на этот раз на волне гласности?
Возможно, и то, и другое, но причина прежде всего в том, что
идеологические фетиши у нас на родине умирают неохотно. Иногда их кладут на
полку, потому что использование их невыгодно. Но это не значит, что доктрина
становится более человеческой. Советская идеология меняет ритуалы, но не
способна изменить постулатов. Идеология эта вырождается, но не
перерождается. И в этом причина, почему бронзовый доносчик 001 сумел
простоять две трети века.
"Кем бы он мог стать? -- размышляла "Пионерская правда" о Павлике к
одной из предыдущих годовщин со дня его убийства. -- Выращивал бы сегодня
небывалые урожаи на уральской земле или варил сверхпрочную сталь?". Не
знаем, как насчет стали, а урожаи и без Павлика Морозова стали поистине
небывалыми. Может быть, поэтому другие авторы писали, что Павлик, доживи он
до нашей эпохи, стал бы космонавтом. Чем занимаются советские космонавты в
космосе, мы догадываемся, но зачем же это афишировать? Любые сомнения в
поступке Морозова всегда вызывали у властей неприязнь.
В статье В.Терентьева "Не запятнать светлого имени!" с подзаголовком
"Наш ответ господам за океаном" уральская газета "На смену" писала в
шестидесятые, что американцы оклеветали Павлика Морозова в своем школьном
учебнике. Газету возмутила фраза: "Ребенок должен уважать своего отца и свою
мать..." Вот что в действительности написано в главе "Политическая
арифметика и коммунистическая мораль" американского учебника "Сущность
коммунизма".
"Частью усилий советской системы образования является утверждение в
учебниках "коммунистической морали". Поскольку коммунизм отрицает религию,
он отрицает также западные моральные критерии, основанные преимущественно на
религии. Следовательно, советских детей учат различать, что хорошо и что
плохо не на основе фундаментальных моральных ценностей, как мы их понимаем,
но, скорее, на основе советской доктрины. Так, убивать другого плохо, но
было вполне морально для Сталина убить миллионы людей во время
принудительной коллективизации. Ребенок должен почитать своих отца и мать,
говорят коммунисты, но в Москве стоит памятник в честь одиннадцатилетнего
Павлика Морозова, чей отец был уничтожен после того, как юный Павлик донес
на него как на укрывателя хлеба. Ребенок должен слушаться и уважать
учительницу, говорят коммунисты, но обязан сообщить, если она относится
терпимо к выражению религиозных взглядов".
Текст американского учебника не доступен советскому читателю без
специального допуска, тем более на Урале. Не приведя полностью мыслей
авторов, уральская газета обвинила американских профессоров в "детском
иудстве", сравнила их с герасимовскими кулаками и заключила, что кулаки
лучше, так как были неграмотными. По мнению советской газеты, то, что
написали американские историки, есть столь же подлый акт, как и убийство
кулаками Павлика Морозова. "Это покушение, -- говорилось в статье. -- Да,
вас обвиняют в покушении на имя Павлика Морозова, господа профессора, в
покушении на светлую память о нем... Уголовный суд приговорил кулаков к
расстрелу. Уильям Миллер, Генри Робертс, Маршалл Шульман, Гарри Сейвейдж,
любой суд чести вынесет этим именам смертный приговор -- позор".
Столь воинственная защита морали Морозова в международном масштабе
показала, что этот мальчик на своем посту. "Лжет зарубежная пресса, что мы
воспитываем своих ребят на примере предателя своего отца", -- утверждает
современный советский писатель Балашов в статье, опубликованной к 50-летию
подвига Павлика Морозова в журнале "Уральский следопыт" под названием
"Мальчик с мужеством мужчины". Так как же -- воспитываем на примере
предателя или теперь больше не воспитываем? В статье Балашов утверждает, что
жизнь Павлика "все еще ждет своего Шекспира".
Несомненно, все большему числу вполне лояльных, но думающих людей ясен
практический урон от лжи: раз нет ничего святого, то и власть, и ее
представители не святые. Цинизм детей следующего поколения стал массовым.
Коммунисты воспитывают честность на примере подлости, преданность на примере
предательства. И все труднее объяснить детям, почему ради высоких идей надо
делать низкие поступки.
У истории, любили повторять советские лидеры, нет пути назад, развитие
общества нельзя повернуть вспять. Но в 30-е годы именно советским вождям
удалось вспять повернуть историю: Россия вернулась к самым мрачным годам
средневековья. Повреждение нравственности оказалось настолько глубоким, что
уже после смерти Сталина, говоря о массовом бессмысленном уничтожении людей
по сфабрикованным доносам в сталинских застенках, писатель Виталий Губарев в
цитированных воспоминаниях хвастался: "За тридцать лет мы немало выпололи
бурьяна". Где гарантия, что завтра утром очередной властитель не решит
заняться прополкой огорода, который ему удалось прибрать к рукам? Кто против
-- опять враг, и на него готово досье, и телефон его подключен. Советский
поэт заявил, что Павлик Морозов будет нашим ровесником "во все века". Это
приятная перспектива.
"Доносить или не доносить? Вот в чем вопрос". Так вынужден спрашивать
себя каждый российский Гамлет. И ответ на этот вопрос не такой простой, как
кажется. Хулиган ударил женщину, вырвал у нее сумочку, сел на мотоцикл и
умчался. Вы видели номер мотоцикла, рядом телефон. Донести или не донести в
милицию? На этот вопрос ответ однозначный: нельзя не сообщить. Но это не
имеет отношения к обсуждаемой нами проблеме. Она касается политического
доноса, который аморален в принципе.
Что касается доноса внутри семьи, то в этом случае современная мораль,
как и библейская, не делает различия между доносом политическим, уголовным и
просто нежелательной утечкой внутрисемейной информации. В семье и, так
сказать, из семьи аморальны любые виды доноса. Хотя в отдельных случаях это
противоречит интересам общества в целом, но служит интересам семьи. А без
семьи нет и общества. В странах, где нет тотального единомыслия, где
политический донос не является "священной обязанностью", а семья
неприкосновенна, каждый человек отвечает на этот вопрос сам. Доносчики по
призванию есть, но их не больше, чем лиц других призваний. Дело не в них.
Властям постоянно нужен именно политический донос. Все спокойно, пока
вас лично не начинают вербовать. Наметив жертву, звонят домой, предлагают
встретиться "на скверике", вызывают в специальный отдел, имеющийся на каждом
предприятии, приводят в "их" номер в гостинице. Начинают с шантажа, грозят,
что повредят с диссертацией, помешают сыну поступить в институт. Покой в
семье, карьера, будущее -- все начинает шататься. Потом обещают лучшую
должность, возможность почитать запрещенные книги. Спрашивают-то ерунду:
какие высказывания были у вашего соседа? Лучше молчать -- но тогда
затаскают. Может, сказать, и отпустят? Или средняя линия: "Да, конечно, я
понимаю, как это важно, но я, к сожалению, ничего не слышал..." А они не
верят. И вызывают снова и снова, потому что вы -- никто, вы -- "материал",
по выражению Ленина, а они, стало быть, истинные ленинцы, они --
государство, они -- партия, они -- закон, и деться некуда.
Но вот какая и для них беда. Не дай Бог, оступился любой из них, от
мелкого районного чекиста до генсека. И он сам тут же превращается в
"материал", и это для него конец. Уж сами-то они хорошо понимают, что в
стране есть один реально действующий закон -- произвол. И одно реальное
право -- сигнализировать.
Вернемся к отправной точке повествования. Кто же все-таки виноват во
всем, что произошло в Герасимовке? Сам Павлик Морозов? Его предки? Семья?
Школа? Система? Исторические условия? Виноваты все? Не виноват никто?
Морозов виновен меньше всего: он ребенок. Личность начинается с возможности
выбора, а у Павлика и других деревенских детей 30-х годов выбора не было. И
взрослые в те годы теряли моральные критерии, что же говорить о неразвитом
мальчике? Тем более не может Павлик нести ответственности за то, что
делалось от его имени после его смерти.
Невиновность мальчика-доносчика не вызывает сомнений, но вдвойне
преступны те, кто растлевал детей, чтобы удержаться у власти. Хочется от
этого отмежеваться, свалить вину на отдельных людей, на преступные
наклонности Сталина, на особые условия, которые вынуждали уничтожить одну
часть общества для укрепления власти другой части. В отличие от
национального геноцида, осуществлявшегося в фашистской Германии, мы назвали
бы уничтожение "враждебных классов" в Советском Союзе социоцидом. И Павлик
Морозов, сам того не ведая, стал символом советского социоцида,
идеологически обоснованного террора, организованного одной партией против
всех народов, населяющих страну.
Когда шел показательный процесс по делу об убийцах Павлика Морозова и
цензурная брань в адрес врагов народа достигла пика, в газете "Уральский
рабочий" появилась статья, посвященая 300-летию со дня рождения Б.Спинозы.
Мы не знаем, случайно или с намерением в этой статье оказалась цитата из
великого философа: "До какой степени боязнь заставляет людей безумствовать".
Безумство от страха -- может быть, это состояние точнее всего определяет
жизнь страны, в которой происходили описанные здесь события.
Но холодный рассудок историка изумляет другое: как случилось, что под
могучим прессом нагнетаемого партией и правительством безумного страха
доносчиками стали не все? Сам факт, что призывы поступать, "как Павлик
Морозов", продолжались свыше пятидесяти лет, свидетельствует о том, что, как
Павлик, все не поступают. Доказательство того и эта книга, которую мы писали
несколько лет в Москве. Рукопись ходила в Самиздате с 1984 года, потихоньку
обсуждалась многими писателями, и никто, насколько мы знаем, за нее не
пострадал.
Основной задачей советской литературы было, как известно, создание
положительных героев, помогавших советской власти. При этом никакие
противники так не вредили этой власти, как она сама себе, сочиняя мифы, ее
компрометирующие. Идет время. Павлика Морозова можно осудить, вовсе изъять,
можно подкрасить, восстановить. Говорят, сознательный гражданин приучен
верить всему, что он слышит, видит и читает. Но из этого не следует, что он
будет поступать так, как его заставляют. Даже в сталинских и гитлеровских
лагерях чудом выживали несломленные люди. В России обыкновенный человек
по-прежнему делает вид, что он, как всегда, согласен. Но мы не знаем о чем
он думает. Он лжет, когда от него требуют лжи, но в душе хочет знать истину.
Он поддается, когда его, по выражению Достоевского, хотят сузить, но
поддается не до конца. Он мало кому доверяет, но все же надеется, что
собственные дети на него не донесут.
1980-84 гг.
Москва -- Свердловск -- Герасимовка --
Тавда -- Ирбит -- Первоуральск -- Алупка --
Запорожье -- Мелитополь -- Харьков --
Львов -- Ленинград -- Магнитогорск.
Судьба этой книги и ее автора оказались необычными.
Работа над рукописью о Павлике Морозове была закончена в начале
восьмидесятых, когда Советский Союз торжественно отмечал пятидесятилетие со
дня смерти героя-пионера. Нечего было и думать о публикации книги. Рукопись
попала в Самиздат, а имя автора -- в черные списки тех самых органов,
символом которых был доносчик 001. Объявленные гласность и перестройка также
ничего не изменили.
Выпустило книгу Лондонское издательство в конце 1987 года, а советские
таможенники конфисковывали книгу у тех, кто пытался ее провезти. Между тем
про найденные нами подлинные сведения о Павлике Морозове заговорил "Голос
Америки", а летом 1988 года автор прочитал текст, главу за главой, перед
микрофоном нью-йоркской студии Радио "Свобода", которое тогда уже перестали
глушить. Передачи эти повторялись каждые четыре часа и охватывали сорок
миллионов слушателей от стран Восточной Европы до Дальнего Востока.
В редакции советских газет и журналов хлынул поток писем. "Недавно