российской некультурности. За это не любил ее Трофим, бил".
Когда читаешь книги о драме в деревне Герасимовке, остается непонятной
причина, побудившая мальчика донести на отца. "Отец из семьи ушел, --
вспоминает одноклассник Павлика Дмитрий Прокопенко. -- Лошадь и корову надо
было кормить, убирать навоз, заготовлять дрова -- все это легло на старшего.
Мать -- плохая помощница, братья малы. Павлику было физически тяжело без
отца. И когда возник шанс вернуть его страхом наказания, они с матерью
попробовали это сделать".
"Мать толкала сына предать отца, -- сказала нам 50 лет спустя
учительница Кабина. -- Она, темная женщина, досаждала мужу как могла, когда
он ее бросил. Она Павлика подучила донести, думала, Трофим испугается и
вернется в семью". Родственники Морозова тоже считают, что так оно и было.
Сама же Татьяна Морозова, отвечая на наш вопрос, отрицала свое участие в
доносе: "Павлик надумал, я не знала, он со мной не советовался". Между тем
на суде, как утверждают очевидцы, Трофим Морозов заявил, что это Татьяна
подучила сына донести. "Скажу так, -- резюмировал Прокопенко. -- Не уйди
Трофим из семьи -- ни доноса бы не было, ни убийства, и героизм Павлика
неоткуда взять. Но этого печатать нельзя!"
Советские писатели, игнорируя реальные факты, подменили конфликт между
супругами Морозовыми политической борьбой. Это важно иметь в виду, переходя
к подробностям первого героического поступка Павлика -- доноса на отца.
Процесс подготовки к доносу, то есть сбора сыном компрометирующих
сведений об отце, подробно описан в литературе. Отец, председатель
сельсовета, приходил домой поздно, выпивал с родственниками, иногда вечером
работал дома. По описанию журналиста Соломеина, все получилось так: когда
Трофим дома, то и Павел тут. Глянул осторожно в дверную щелку горницы, где
сидел отец, и замер. Отец пересчитывал деньги. Павлик ничего не сказал
матери. Только решил наблюдать за отцом. Но ведь в действительности такая
слежка была невозможна. Трофим не жил в доме. Чтобы "исправить историю",
Соломеин сдвигает уход отца от матери на время после доноса сына, а при
переиздании книги развод родителей убирает совсем.
Трофим работал, читаем мы в книге Соломеина "Павка-коммунист".
"Тихо-тихо, стараясь даже не дышать, Павка встал и на цыпочках подошел к
двери. Из горницы доносились приглушенные голоса. Павка прильнул к замочной
скважине".
Сын хочет выяснить, откуда у отца деньги, и догадывается, что они --
"от классовых врагов". Из-за ночных бдений пионер начинает плохо учиться,
позорит свой отряд, но ему не до этого. Он весь -- в шпионаже. У поэтессы
Хоринской в стихотворной биографии Морозова, когда Павлик прислоняет ухо к
замочной скважине, слушает и запоминает, ночная сцена приобретает еще более
драматический характер. Просыпается мать, осознающая государственную
важность деятельности сына. Она говорит в рифму: "Опять не спишь, сынок?
Скоро полночь ступит на порог". А сын поясняет читателям: "Врагом стал отец
мой, ребята, не мог я отца укрывать!".
В чем же, по словам писателей, вина отца Павлика? Трофим Морозов,
председатель сельсовета, давал справки ссыльным крестьянам, чтобы, пользуясь
этими документами, они могли вернуться на родину. Крестьян этих раскулачили
в основном на Кубани и привезли в ссылку на Северный Урал, на лесозаготовки.
Писатель Губарев привел в газете "Пионерская правда" в 1933 году полный
текст документа.
Удостоверение
Дано сие гражданину ..................... в том, что он действительно
является жителем Герасимовского сельсовета Тавдинского района Уральской
области и по своему желанию уезжает с места жительства. По социальному
положению бедняк. Задолженности перед государством не имеет. Подписью и
приложением печати вышеуказанное удостоверяется.
Председатель сельсовета Т.Морозов.
Документ этот с начала и до конца -- сочинение самого Губарева. Через
пятнадцать лет он переделал его в книге. В первом издании отец печатал
справки на пишущей машинке в количестве пятидести копий. Позже пишущая
машинка из жизнеописания Павлика исчезла. Выражение "жителем Герасимовского
сельсовета" меняется на "жителем села Герасимовки". Район тогда назывался
Верхнетавдинским. Губарев убирает фразу о задолженности и добавляет дату: 27
июля 1932 года. Эта дата вообще делает всю сцену абсурдной. Морозов-отец был
к этому времени давно осужден и отправлен в лагерь.
Между тем Губарев рассказывает, как Павлик украл у отца такое
удостоверение, чтобы отнести его куда следует. Если не для себя, а для дела
коммунизма, то можно и украсть. Коллега Губарева -- журналист Смирнов --
излагает эпизод иначе. Отец разорвал бракованную справку. "Не успели
затихнуть во дворе шаги, как Павлик соскочил со своей постели и подобрал на
полу клочки разорванной бумажки. Зажав их в кулаке, он быстро улегся". Утром
Павел разжал руку и стал разбирать клочки бумаги, чтобы восстановить текст.
В первых публикациях авторы писали, что Трофим брал за справки деньги. Позже
слово "деньги" заменили на "толстые пачки денег".
Кому же и куда донес Павлик на отца?
Из многих лиц, которым мы задавали этот вопрос, ни один не сумел
вспомнить что-либо. Все приводили сведения, взятые из опубликованных
впоследствии книг. У разных авторов место это носит разные названия. Павлик
сообщил: в милицию (Бюллютень ТАСС), членам сельсовета (писатель Коршунов в
"Правде", 1962), представителю райкома партии (Второе издание БСЭ),
представителю райкома Кучину, иногда именуемому Кочиным (буклет
Свердловского музея), инспектору милиции Титову (во многих источниках).
По версии писателя Мусатова, мальчик сообщил директору школы, а тот --
уполномоченному по хлебозаготовкам (журнал "Вожатый", 1962). Возможен также
уполномоченный Тавдинского райкома партии Дымов, который немедленно сообщил
куда следует, и уполномоченный без фамилии, который "молод, плечист, в белой
рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах" (Губарев, журнал
"Пионер", 1940). Один и тот же следователь ОГПУ носит в разных изданиях
фамилии Железнов, Самсонов, Зимин, Жаркий и др. Можно прочитать, что Павел
сообщил в следственные органы (журнал "Пионер", 1933), в ЧК (газета "На
смену", 1972). И еще два поздних варианта: Павлик рассказал людям
("Пионерская правда", 1982) и -- рассказал всем (сборник "Подвигу жить!").
Речь, повторяем, идет об одном-единственном доносе.
Журналист Соломеин при переизданиях книг менял место доноса трижды.
"Паша... пошел в Тавду и рассказал о проделках отца". Это была первая
информация с места событий в газете. Его идею заимствовал поэт Боровин в
книге "Морозов Павел", причем для операции им выбрана ночь:
Он спешит. Теперь он все расскажет.
Он бежит, спешит в райком.
И тайга теперь его не свяжет:
Он без отдыха бежит бегом.
Однако от сюжетного хода с Тавдой авторам пришлось отказаться. Дорога
шла болотами, были броды через речки, а зимой дорогу заносило. К тому же
туда и обратно около 120 километров -- почти три марафонские дистанции.
Пробежать их без отдыха трудно. Возможно, поэтому позже Соломеин в газете
"Тавдинский рабочий" написал туманнее: "Павлик сообщил куда следует". А в
книге Соломеина Павлик уже доносит на месте в деревне -- приезжему: "Один из
Тавды. Военный. С наганом. Товарищ Кучин".
Все фамилии сборщиков доносов, перечисленные выше, оказались
вымышленными, кроме милиционера Титова. ЧК (Чрезвычайной комиссии) к тому
времени в стране уже не существовало. Что касается работников ОГПУ, то они
могли появляться в деревне под любыми названиями и чаще всего как
уполномоченные райкома или райисполкома. Не случайно еще в 1932 году
Соломеин записал в блокнот слова матери Павлика Татьяны Морозовой: "Когда
приехал товарищ Гепеву (т.е. ОГПУ), Паша все сказал".
А может быть, мальчик сочинил письменный донос? "Писал. Писал Павлик
сообщение в ОГПУ, -- считает Прокопенко. -- Люди в деревне всегда найдутся,
которые подговорят: посади отца, отомсти за то, что вас бросил. Иван
Потупчик, его двоюродный брат, хотел сам стать председателем сельсовета
вместо Трофима. Он и подучил Павлика куда и как написать". Эту версию мы
попытались уточнить у Ивана Потупчика, когда с ним увиделись. "Помогал ли я
ему бумагу составлять, -- ответил он, -- не помню. Но написать это можно,
если хотите".
Губарев в "Пионерской правде" вначале тоже написал, что Павлик донес
письменно: "Дай-ка, Яша, чистую бумагу, -- внезапно проговорил Павел,
поворачивая на свет лицо... -- Напишем в ГПУ". А потом переделал донос на
устный. Татьяна Морозова в одной из бесед с нами сказала: "Павлик написал
письмо чекистам и вложил фотографию отца".
На наш взгляд, письменный донос не исключает устного. Встреча с
уполномоченным могла состояться для получения дополнительных улик и с целью
выяснить саму личность добровольного осведомителя для будущих отношений.
"Павел пошел в сельсовет, -- пишет Соломеин в первой своей книге. -- За
председательским столом сидел человек в военном. Когда все вышли, Павел
подошел к столу: "Дяденька, я расскажу тебе..." Человек все записал и пожал
Павлу руку. Писатель Яковлев дополнил Соломеина. Было учтено: кому и сколько
давал отец бланков, у кого их брал. Павел якобы донес на многих сразу.
Уполномоченный резюмирует: "Раз врагом нашим стал твой отец, и отца надо
бить".
Заметьте: бить! Приговор отцу произнесен уполномоченным сразу после
доноса ребенка. В дореволюционном Уложении о наказаниях уголовных и
исправительных (статья 128) особо оговорено, что доносы от детей на
родителей не приемлются, за исключением особо опасных преступлений. Взятки
за полученные справки такими преступлениями не считались. В журнале "Пионер"
писатель Губарев рассказывал, как Павлик украл у отца из-под подушки, когда
тот спал, портфель с документами. Проснувшись, отец умолял сына: "Не губи,
родимый!" А сын ночью бежит сообщить или, как тогда говорили в деревне,
доказать.
Детали эти важны не для выяснения жизненной правды, а для того, чтобы
понять, как в прессе рекламировался донос мальчика на отца. Через тридцать
лет после появления в печати первой книги Соломеин переписал весь эпизод в
новых красках. Перед доносом Павел хитрил. В школе он стоял с книжкой в
руках. "Он лишь для вида листал ее, с беспокойством и ожиданием посматривая
в окно. Увидев, наконец, что отец вышел из сельсовета и направился к дому,
Павка быстро оделся и выбежал на улицу". Опасаясь, чтобы его не выследили
так же, как он выследил отца, мальчик старался незаметно пробраться к
уполномоченному, прибывшему в деревню: "Павка зачем-то оглянулся, подошел к
окну, посмотрел на улицу, во двор и только после этого осторожно присел на
скрипучую табуретку".
Со стороны Павла -- жажда подвига, со стороны уполномоченного --
ремесло. Тот слушал, переспрашивал, уточнял, записывал: Павлик сообщил, что
он пионер, председатель совета отряда, и уполномоченный перешел к
инструктажу: "А ты, председатель, язык умеешь держать за зубами?" -- "Умею!"
-- твердо сказал Павка и почувствовал, как забилось отчего-то сердце.
"Добро! Договоримся, значит. Во-первых, мы с тобой будто что незнакомы. Ты
сейчас приходил не ко мне, а к отцу. А я даже не знаю, что ты сын Трофима
Морозова. Во-вторых, ты со мной не разговаривал, спросил только, не знаю ли
я, куда ушел отец. Понятно? И если ты увидишь меня даже у вас дома -- будто
впервые видишь меня. Ясно?".
Теперь он завербован по всем правилам! И чувство принадлежности к
особому клану лиц, обладающих властью над людьми, зовет его к новым
подвигам. "Тогда берегись, чтобы ты не попал в сеть, последуя им, по
истреблении их от лица твоего..." Но это уже не из Соломеина, а из Библии.
Через три или четыре дня после доноса Павла отца арестовали. Арест
происходил обычным порядком, но в книгах писателей тех лет все выглядело,
как в детективном романе. Соломеин в последней своей книге описывает:
"Пришли старички в лаптях, помолились, купили справки, а потом взглянули
друг на друга и, как по команде, сорвали с себя парики. "Ты арестован,
Трофим Сергеевич Морозов", -- услышал Павка знакомый голос..." А вот другое
описание: подослали к Трофиму в сельсовет незнакомого переодетого
милиционера. "Это ошибка, товарищи, вы что-то смешали!" -- услышал Паша
взволнованный голос отца, и ему захотелось крикнуть: "Не смешали, тятя, не
смешали!". Татьяна Морозова рассказывала нам еще эффектнее: "Павлик
скомандовал: "Взять его!" И энкаведисты бросились вперед".
На самом деле никого не подсылали, и Павлик не заслужил еще офицерского
звания в НКВД, чтобы командовать. Просто пришли с обыском и забрали. Авторам
официального мифа пришлось туго: если Павлик Морозов сообщил отцу, что донес
он, то разглашается секрет полиции, а если молчал, то как же прогрессивное
человечество узнало, что мальчик совершил героический поступок? "Через кого
только дознались? -- восхищался писатель Яковлев в книге. -- Вот какая
власть нынче, ничего от нее не скроешь". Автор явно стремился польстить
тайной полиции.
Через три месяца, худой, рваный, грязный, заросший (Трофим до этого
брил бороду) отец был приведен на суд в Герасимовку пешком под конвоем двух
милиционеров. Кормить преступника в деревне было негде, а он едва держался
на ногах. Его вторая жена Нина Амосова уехала из деревни и вышла замуж за
другого. К Татьяне и детям Трофим заходить не захотел. Охранники отдали его
отцу с матерью на три дня под расписку. Здесь-то и возник вопрос, кто донес.
Павлик пришел в дом деда, где был отец. Трофим спросил его о доносе.
Сын сперва отрицал свою причастность и дал ему вдоволь потерзаться в
догадках. Насладившись, Павлик нанес удар, сообщив, что это благодаря ему
будет суд.
"Трофим заплакал, -- записал Соломеин показания очевидцев. -- Мороз
(дед. -- Ю.Д.) соскочил, раз Пашке в ухо, второй... Пашка заревел и спросил:
-- Что делаешь?
-- Убью паразита!
Мужики отобрали Пашку и увели".
Выездную сессию суда проводили в деревенской школе. Местом заседания
выбрали класс. Павлик на суде был скромен и величествен. Поэтесса 50-х годов
Хоринская рисует его весьма довольным собой:
И мне задавали вопросы,
Как звать-величать, кто родня,
И судьи "свидетель Морозов",
Как взрослого звали меня.
Замечательная речь Павла Морозова на суде имеется у нас в двенадцати
(!) вариантах. Полностью приведем неопубликованный текст из архива
Соломеина, как самый первый по времени. Оставляем на совести Соломеина
достоверность и грамотность оригинала.
"Дяденьки, мой отец творил явную контрреволюцию, я как пионер обязан об
этом сказать, мой отец не защитник интересов Октября, а всячески старается
помогать кулаку сбежать, стоял за него горой, и я не как сын, а как пионер
прошу привлечь к ответственности моего отца, ибо в дальнейшем не дать
повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии, и еще добавлю,
что мой отец сейчас присвоет кулацкое имущество, взял койку кулака
Кулуканова Арсения и у него же хотел взять стог сена, но кулак Кулуканов не
дал ему сена, а сказал, пускай лучше возьмет х...".
Койку отец взял у родной сестры, на нее он хотел постелить сена.
Заметьте: в речи нет ни фальшивой справки, ни взятки, ни единой улики. Для
доказательства вины отца он добавляет к интересам Октября (то есть
революции) кровать и сено. Потом, в книге, Соломеин, разумеется, вставит в
речь фразу о справках, выданных за взятки.
С чьих слов записал Соломеин речь Павла, установить не удалось.
Единственная документальная ссылка на слова мальчика имеется в деле в"--374
об убийстве Павла Морозова. Это "Характеристика на убитых Морозовых Павла и
Федора", подписанная работниками сельсовета. Но и она не содержит улик:
"...При суде сын Павел обрисовал все подробности на своего отца, его
проделки". Опубликованные в газетах, журналах и книгах речи Павла на этом
суде восходят к тексту, составленному Соломеиным.
Печать сталинской эпохи рисует сцену суда с показательным цинизмом. На
крик отца "Это я... Я! Твой батька!" Павлик, по словам журналиста Смирнова,
заявил судье: "Да, он был моим отцом, но больше я его своим отцом не
считаю". Эти слова в реальной жизни повторяли миллионы людей, проходя через
допросы. Говорят, Трофим упал, услышав отречение сына. Губарев в отчете,
опубликованном в "Пионерской правде", отделил чувства от убеждений: "Не как
сын, а как пионер". "Пионерская правда" пошла еще дальше, назвав Трофима
"бывшим отцом": "Вспомните речь Павлика на суде своего бывшего
отца-подкулачника".
Поэт Боровин в 1936 году зарифмовал один из вариантов речи Павлика на
суде:
Дяденька! Отец мой, -- начал Павка, --
Помогал проделкам кулака;
Помогал врагам, давал им справки,
Прикрывал их маской бедняка.
Да, теперь в колхозе всякий знает:
Он в совет пролез не зря,
И, как пионер, я заявляю:
Мой отец -- предатель Октября.
Чтобы все кулацкие угрозы
Не страшили нас бы никогда,
Я отцу -- предателю колхоза --
Требую сурового суда...
Приговор вынесли поздно ночью. Журналист Смирнов в "Пионерской правде"
писал: "Отца осудили и сослали на десять лет". Такой же приговор указан в
Бюллетене ТАСС. Соломеин в книге указал, что отец получил не ссылку, а
"десять лет строгой изоляции (то есть лагерей строгого режима. -- Ю.Д.) с
конфискацией имущества". Однако в документах говорится только о ссылке. В
1938 году в книге о Морозове Смирнов вдруг заявил, что отца осудили лишь на
5 лет. Дело в том, что в органах юстиции тогда были обнаружены "враги
народа" и объявлено, что зря пострадало слишком много трудящихся. В
соответствии с политикой данного момента писатель сбавил Трофиму срок.
За что был осужден Трофим Морозов? Почему приговор за подделку
документов был столь суров? Отца Павлика официальная печать описывала черной
краской. Писатель Анатолий Алексин в "Литературной газете" называл Трофима
тупым, корыстолюбивым, ничтожным и жалким. Художник Дмитрий Налбандян в
"Комсомольской правде" писал: "Звериный облик отца Павлика". Писатель
Губарев, вначале находивший в нем нечто человеческое, через несколько лет в
новых изданиях приписал Трофиму новые черты. Отец стал пьянчугой, а затем и
вором: он крадет в ларьке конфеты и сам ест их, а Павлик гордо отказывается
от угощения. Еще позже Губарев превратил Трофима в хитрого и злобного врага.
Между тем Трофим, по герасимовским меркам, был незаурядной личностью,
его до сих пор поминают добром в отличие от его первой жены, которую в
деревне не любят. "Трофим не только не пил, но и не выпивал, это все ложь,
-- говорила нам учительница Зоя Кабина. -- Высокий, с красивой шевелюрой,
стройный, хотя и полноватый, он был значительным человеком". Трофим был
смелым солдатом в гражданскую войну, в боях за советскую власть дважды
ранен. Оставленная им жена Татьяна говорила нам: "Восемь раз Колчак ранил
его, жалко, что в девятый не убил". "Грамотный, авторитетный, -- вспоминает
Н.И., бывшая герасимовская жительница, -- его избрали председателем
сельсовета не так, как сейчас выбирают -- единогласно и лишь бы не меня! --
а с обсуждением достоинств, с надеждой, что будет справедливым старостой".
Писалось, что несколько кулаков вытолкнули его в председатели, чтобы он
укрывал их, но это неправда. Выдвигали его на собрании всей деревней, и
долгое время он устраивал как народ, так и новую власть. Прежний
председатель сельсовета проворовался. Учительница Кабина предложила на
собрании избрать председателем Трофима Морозова. До самого ареста она была с
ним в хороших отношениях и, стало быть, вряд ли могла, как писалось не раз,
посоветовать его сыну донести.
Трижды переизбирался Трофим председателем, значит, крестьяне в нем не
ошиблись. Благодаря уму и гибкости он умел находить среднюю линию между
грубым давлением сверху и упрямым нежеланием мужиков делиться своим хлебом с
большевиками. Трофим требовал оброка от односельчан, то есть выполнения
поставок государству. Положение его было нелегким. Прибывавшие в деревню
уполномоченные добивались от председателя сведений: сколько у кого земли,
применяют ли наемный труд. Они сообщали об этом наверх, а оттуда поступали
списки на раскулачивание. "Многих арестовывал он и отправлял в Тавду", --
писал Соломеин в первой книге. Крестьяне тоже угрожали Трофиму, что могут
донести на его отца, что тот, будучи надзирателем в тюрьмах, издевался над
большевиками, и тогда, мол, Трофима снимут с должности. Донос висел в
воздухе.
Вместе с тем председатель сельсовета не очень шел на откровенность с
уполномоченными, сдерживал чересчур агрессивных, готовых забрать хлеб
подчистую. Трофим хитрил, преуменьшал сведения о запасах хлеба, научился
давать туманные обещания в расчете на то, что присланного представителя
сменит другой, более покладистый. И не ошибался: менялись они часто.
"Выступая на собраниях, -- писал Губарев в "Комсомольской правде", -- он
ратовал за колхозы, а дома подсмеивался над тем, что говорил на собраниях".
Но настал момент, когда сдержанность Трофима начала раздражать
присылаемых сверху уполномоченных, и его решили убрать. В приговоре суда об
убийстве Павлика обстоятельства дела Трофима звучат так: "...Будучи
председателем сельсовета, дружил с кулаками, укрывал их хозяйства от
обложения, а по выходе из состава сельсовета способствовал бегству
спецпереселенцев путем продажи документов". Выходит, что он вышел из
сельсовета до ареста! Мы не знаем, убрали ли его чиновники из района, или он
сам отказался сотрудничать с советской властью. В любом случае именно
конфликт с властями и послужил толчком к мести: заведению на него уголовного
дела.
Рассмотрим поступок, за который его осудили. Тобольская губерния, куда
входила Герасимовка, была постоянным местом ссылки. Сюда попадали осужденные
разных категорий, но в конце XIX и в начале XX века -- в основном за
экстремистскую деятельность. По количеству политических заключенных эта
губерния до революции 1917 года занимала первое место в России. В 1913 году
большевистская "Правда" в статье "Бедствия ссыльнопоселенцев" писала:
"Вместо ссылки получается казнь. Удивительно ли, что, несмотря на грозящую
за побег каторгу, большинство старается бежать с места ссылки, часто
предпочитая рисковать каторгой, чем медленно умирать в тундрах Сибири". Под
влиянием ссыльных местные жители проникались ненавистью к существующим
порядкам и оказывали содействие их жертвам. Бежал отсюда каждый
второй-третий.
Разумеется, помощь беглецам местные жители оказывали чаще всего за
деньги. Бежавшие без особых трудностей попадали за границу. В 1900 году
журнал "Тюремный вестник" сообщал, что сибирскую ссылку высочайшим
повелением отменили, а точнее -- сократили на 99 процентов как наследие
прошлого (вроде пыток и телесных наказаний), вредное для края. Ссылались
лишь наиболее опасные представители подпольных организаций, в частности
большевики. Сталина, например, арестовывали семь раз, ссылали пять раз,
бежал он из ссылки четырежды. В разгар репрессий 30-х годов, после суда над
Трофимом, страна официально праздновала 30-летие первого побега Сталина из
сибирской ссылки.
Сосланные Сталиным в Сибирь крестьяне рвались на родину, не понимая, за
что их привезли сюда. Число ссыльных поселенцев в советское время постоянно
росло: в 20-е годы сюда везли казаков с Кубани, в 30-е -- украинцев, в 40-е
-- латышей, и все время -- русских. Находились и люди, готовые им помочь. Но
то, что с точки зрения большевиков было гуманно вчера, ныне, когда они
захватили власть, стало преступлением. В народе такая перемена взглядов не
могла произойти быстро: ссыльные для сибирских жителей оставались
страдальцами.
Царское правительство сравнительно мягко наказывало тех, кто помогал
ссыльным. Теперь на них обрушились репрессии даже более жестокие, чем на
самих беглецов. "В спецпоселках комендатуры следили за людьми, -- вспоминает
учительница Кабина. -- Исчезает человек -- сообщают, идут с собаками. Из
Герасимовки тогда тоже выслали человек двадцать, и летом сосланные бежали
сюда с Севера, жили в лесу, в шалашах, им тайно носили еду". Один из лагерей
ссыльнопоселенцев находился в двадцати километрах к северу от Герасимовки.
Здесь от голода и болезней в болотах умирали тысячи людей, привезенных с юга
России. Им терять было нечего: кто не бежал, погибал в тайге.
Теперь, при советской власти, организаций, помогающих беглецам, не
осталось, но отыскались добые люди. Трофим Морозов не был борцом за светлые
идеалы справедливости, и если он помогал голодным и умирающим вернуться
домой, он рисковал сам. Если за справки беглецам он брал деньги, то есть
взятки, то деньги эти были ему главным образом на пьянки с районными
уполномоченными -- в расчете на то, что они будут милостивей и оставят часть
хлеба жителям. Одного не предвидел Трофим -- сыновнего предательства. Но
брал ли он взятки?
В газете "Тавдинский рабочий" после убийства Павлика писалось: "Банду
во главе с Трофимом Морозовым судила выездная сессия в Герасимовке".
"Арестованы были Трофим и два члена сельсовета, -- вспоминает одноклассник
Павла, Прокопенко. -- Потом приехали неизвестные люди и посадили нового
председателя". Однако, как выяснилось, все происходило не так просто и
совсем не так, как писали сочинители официального мифа. Вот что рассказал
нам крестьянин деревни Герасимовка Лазарь Байдаков.
Когда читаешь книги о драме в деревне Герасимовке, остается непонятной
причина, побудившая мальчика донести на отца. "Отец из семьи ушел, --
вспоминает одноклассник Павлика Дмитрий Прокопенко. -- Лошадь и корову надо
было кормить, убирать навоз, заготовлять дрова -- все это легло на старшего.
Мать -- плохая помощница, братья малы. Павлику было физически тяжело без
отца. И когда возник шанс вернуть его страхом наказания, они с матерью
попробовали это сделать".
"Мать толкала сына предать отца, -- сказала нам 50 лет спустя
учительница Кабина. -- Она, темная женщина, досаждала мужу как могла, когда
он ее бросил. Она Павлика подучила донести, думала, Трофим испугается и
вернется в семью". Родственники Морозова тоже считают, что так оно и было.
Сама же Татьяна Морозова, отвечая на наш вопрос, отрицала свое участие в
доносе: "Павлик надумал, я не знала, он со мной не советовался". Между тем
на суде, как утверждают очевидцы, Трофим Морозов заявил, что это Татьяна
подучила сына донести. "Скажу так, -- резюмировал Прокопенко. -- Не уйди
Трофим из семьи -- ни доноса бы не было, ни убийства, и героизм Павлика
неоткуда взять. Но этого печатать нельзя!"
Советские писатели, игнорируя реальные факты, подменили конфликт между
супругами Морозовыми политической борьбой. Это важно иметь в виду, переходя
к подробностям первого героического поступка Павлика -- доноса на отца.
Процесс подготовки к доносу, то есть сбора сыном компрометирующих
сведений об отце, подробно описан в литературе. Отец, председатель
сельсовета, приходил домой поздно, выпивал с родственниками, иногда вечером
работал дома. По описанию журналиста Соломеина, все получилось так: когда
Трофим дома, то и Павел тут. Глянул осторожно в дверную щелку горницы, где
сидел отец, и замер. Отец пересчитывал деньги. Павлик ничего не сказал
матери. Только решил наблюдать за отцом. Но ведь в действительности такая
слежка была невозможна. Трофим не жил в доме. Чтобы "исправить историю",
Соломеин сдвигает уход отца от матери на время после доноса сына, а при
переиздании книги развод родителей убирает совсем.
Трофим работал, читаем мы в книге Соломеина "Павка-коммунист".
"Тихо-тихо, стараясь даже не дышать, Павка встал и на цыпочках подошел к
двери. Из горницы доносились приглушенные голоса. Павка прильнул к замочной
скважине".
Сын хочет выяснить, откуда у отца деньги, и догадывается, что они --
"от классовых врагов". Из-за ночных бдений пионер начинает плохо учиться,
позорит свой отряд, но ему не до этого. Он весь -- в шпионаже. У поэтессы
Хоринской в стихотворной биографии Морозова, когда Павлик прислоняет ухо к
замочной скважине, слушает и запоминает, ночная сцена приобретает еще более
драматический характер. Просыпается мать, осознающая государственную
важность деятельности сына. Она говорит в рифму: "Опять не спишь, сынок?
Скоро полночь ступит на порог". А сын поясняет читателям: "Врагом стал отец
мой, ребята, не мог я отца укрывать!".
В чем же, по словам писателей, вина отца Павлика? Трофим Морозов,
председатель сельсовета, давал справки ссыльным крестьянам, чтобы, пользуясь
этими документами, они могли вернуться на родину. Крестьян этих раскулачили
в основном на Кубани и привезли в ссылку на Северный Урал, на лесозаготовки.
Писатель Губарев привел в газете "Пионерская правда" в 1933 году полный
текст документа.
Удостоверение
Дано сие гражданину ..................... в том, что он действительно
является жителем Герасимовского сельсовета Тавдинского района Уральской
области и по своему желанию уезжает с места жительства. По социальному
положению бедняк. Задолженности перед государством не имеет. Подписью и
приложением печати вышеуказанное удостоверяется.
Председатель сельсовета Т.Морозов.
Документ этот с начала и до конца -- сочинение самого Губарева. Через
пятнадцать лет он переделал его в книге. В первом издании отец печатал
справки на пишущей машинке в количестве пятидести копий. Позже пишущая
машинка из жизнеописания Павлика исчезла. Выражение "жителем Герасимовского
сельсовета" меняется на "жителем села Герасимовки". Район тогда назывался
Верхнетавдинским. Губарев убирает фразу о задолженности и добавляет дату: 27
июля 1932 года. Эта дата вообще делает всю сцену абсурдной. Морозов-отец был
к этому времени давно осужден и отправлен в лагерь.
Между тем Губарев рассказывает, как Павлик украл у отца такое
удостоверение, чтобы отнести его куда следует. Если не для себя, а для дела
коммунизма, то можно и украсть. Коллега Губарева -- журналист Смирнов --
излагает эпизод иначе. Отец разорвал бракованную справку. "Не успели
затихнуть во дворе шаги, как Павлик соскочил со своей постели и подобрал на
полу клочки разорванной бумажки. Зажав их в кулаке, он быстро улегся". Утром
Павел разжал руку и стал разбирать клочки бумаги, чтобы восстановить текст.
В первых публикациях авторы писали, что Трофим брал за справки деньги. Позже
слово "деньги" заменили на "толстые пачки денег".
Кому же и куда донес Павлик на отца?
Из многих лиц, которым мы задавали этот вопрос, ни один не сумел
вспомнить что-либо. Все приводили сведения, взятые из опубликованных
впоследствии книг. У разных авторов место это носит разные названия. Павлик
сообщил: в милицию (Бюллютень ТАСС), членам сельсовета (писатель Коршунов в
"Правде", 1962), представителю райкома партии (Второе издание БСЭ),
представителю райкома Кучину, иногда именуемому Кочиным (буклет
Свердловского музея), инспектору милиции Титову (во многих источниках).
По версии писателя Мусатова, мальчик сообщил директору школы, а тот --
уполномоченному по хлебозаготовкам (журнал "Вожатый", 1962). Возможен также
уполномоченный Тавдинского райкома партии Дымов, который немедленно сообщил
куда следует, и уполномоченный без фамилии, который "молод, плечист, в белой
рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах" (Губарев, журнал
"Пионер", 1940). Один и тот же следователь ОГПУ носит в разных изданиях
фамилии Железнов, Самсонов, Зимин, Жаркий и др. Можно прочитать, что Павел
сообщил в следственные органы (журнал "Пионер", 1933), в ЧК (газета "На
смену", 1972). И еще два поздних варианта: Павлик рассказал людям
("Пионерская правда", 1982) и -- рассказал всем (сборник "Подвигу жить!").
Речь, повторяем, идет об одном-единственном доносе.
Журналист Соломеин при переизданиях книг менял место доноса трижды.
"Паша... пошел в Тавду и рассказал о проделках отца". Это была первая
информация с места событий в газете. Его идею заимствовал поэт Боровин в
книге "Морозов Павел", причем для операции им выбрана ночь:
Он спешит. Теперь он все расскажет.
Он бежит, спешит в райком.
И тайга теперь его не свяжет:
Он без отдыха бежит бегом.
Однако от сюжетного хода с Тавдой авторам пришлось отказаться. Дорога
шла болотами, были броды через речки, а зимой дорогу заносило. К тому же
туда и обратно около 120 километров -- почти три марафонские дистанции.
Пробежать их без отдыха трудно. Возможно, поэтому позже Соломеин в газете
"Тавдинский рабочий" написал туманнее: "Павлик сообщил куда следует". А в
книге Соломеина Павлик уже доносит на месте в деревне -- приезжему: "Один из
Тавды. Военный. С наганом. Товарищ Кучин".
Все фамилии сборщиков доносов, перечисленные выше, оказались
вымышленными, кроме милиционера Титова. ЧК (Чрезвычайной комиссии) к тому
времени в стране уже не существовало. Что касается работников ОГПУ, то они
могли появляться в деревне под любыми названиями и чаще всего как
уполномоченные райкома или райисполкома. Не случайно еще в 1932 году
Соломеин записал в блокнот слова матери Павлика Татьяны Морозовой: "Когда
приехал товарищ Гепеву (т.е. ОГПУ), Паша все сказал".
А может быть, мальчик сочинил письменный донос? "Писал. Писал Павлик
сообщение в ОГПУ, -- считает Прокопенко. -- Люди в деревне всегда найдутся,
которые подговорят: посади отца, отомсти за то, что вас бросил. Иван
Потупчик, его двоюродный брат, хотел сам стать председателем сельсовета
вместо Трофима. Он и подучил Павлика куда и как написать". Эту версию мы
попытались уточнить у Ивана Потупчика, когда с ним увиделись. "Помогал ли я
ему бумагу составлять, -- ответил он, -- не помню. Но написать это можно,
если хотите".
Губарев в "Пионерской правде" вначале тоже написал, что Павлик донес
письменно: "Дай-ка, Яша, чистую бумагу, -- внезапно проговорил Павел,
поворачивая на свет лицо... -- Напишем в ГПУ". А потом переделал донос на
устный. Татьяна Морозова в одной из бесед с нами сказала: "Павлик написал
письмо чекистам и вложил фотографию отца".
На наш взгляд, письменный донос не исключает устного. Встреча с
уполномоченным могла состояться для получения дополнительных улик и с целью
выяснить саму личность добровольного осведомителя для будущих отношений.
"Павел пошел в сельсовет, -- пишет Соломеин в первой своей книге. -- За
председательским столом сидел человек в военном. Когда все вышли, Павел
подошел к столу: "Дяденька, я расскажу тебе..." Человек все записал и пожал
Павлу руку. Писатель Яковлев дополнил Соломеина. Было учтено: кому и сколько
давал отец бланков, у кого их брал. Павел якобы донес на многих сразу.
Уполномоченный резюмирует: "Раз врагом нашим стал твой отец, и отца надо
бить".
Заметьте: бить! Приговор отцу произнесен уполномоченным сразу после
доноса ребенка. В дореволюционном Уложении о наказаниях уголовных и
исправительных (статья 128) особо оговорено, что доносы от детей на
родителей не приемлются, за исключением особо опасных преступлений. Взятки
за полученные справки такими преступлениями не считались. В журнале "Пионер"
писатель Губарев рассказывал, как Павлик украл у отца из-под подушки, когда
тот спал, портфель с документами. Проснувшись, отец умолял сына: "Не губи,
родимый!" А сын ночью бежит сообщить или, как тогда говорили в деревне,
доказать.
Детали эти важны не для выяснения жизненной правды, а для того, чтобы
понять, как в прессе рекламировался донос мальчика на отца. Через тридцать
лет после появления в печати первой книги Соломеин переписал весь эпизод в
новых красках. Перед доносом Павел хитрил. В школе он стоял с книжкой в
руках. "Он лишь для вида листал ее, с беспокойством и ожиданием посматривая
в окно. Увидев, наконец, что отец вышел из сельсовета и направился к дому,
Павка быстро оделся и выбежал на улицу". Опасаясь, чтобы его не выследили
так же, как он выследил отца, мальчик старался незаметно пробраться к
уполномоченному, прибывшему в деревню: "Павка зачем-то оглянулся, подошел к
окну, посмотрел на улицу, во двор и только после этого осторожно присел на
скрипучую табуретку".
Со стороны Павла -- жажда подвига, со стороны уполномоченного --
ремесло. Тот слушал, переспрашивал, уточнял, записывал: Павлик сообщил, что
он пионер, председатель совета отряда, и уполномоченный перешел к
инструктажу: "А ты, председатель, язык умеешь держать за зубами?" -- "Умею!"
-- твердо сказал Павка и почувствовал, как забилось отчего-то сердце.
"Добро! Договоримся, значит. Во-первых, мы с тобой будто что незнакомы. Ты
сейчас приходил не ко мне, а к отцу. А я даже не знаю, что ты сын Трофима
Морозова. Во-вторых, ты со мной не разговаривал, спросил только, не знаю ли
я, куда ушел отец. Понятно? И если ты увидишь меня даже у вас дома -- будто
впервые видишь меня. Ясно?".
Теперь он завербован по всем правилам! И чувство принадлежности к
особому клану лиц, обладающих властью над людьми, зовет его к новым
подвигам. "Тогда берегись, чтобы ты не попал в сеть, последуя им, по
истреблении их от лица твоего..." Но это уже не из Соломеина, а из Библии.
Через три или четыре дня после доноса Павла отца арестовали. Арест
происходил обычным порядком, но в книгах писателей тех лет все выглядело,
как в детективном романе. Соломеин в последней своей книге описывает:
"Пришли старички в лаптях, помолились, купили справки, а потом взглянули
друг на друга и, как по команде, сорвали с себя парики. "Ты арестован,
Трофим Сергеевич Морозов", -- услышал Павка знакомый голос..." А вот другое
описание: подослали к Трофиму в сельсовет незнакомого переодетого
милиционера. "Это ошибка, товарищи, вы что-то смешали!" -- услышал Паша
взволнованный голос отца, и ему захотелось крикнуть: "Не смешали, тятя, не
смешали!". Татьяна Морозова рассказывала нам еще эффектнее: "Павлик
скомандовал: "Взять его!" И энкаведисты бросились вперед".
На самом деле никого не подсылали, и Павлик не заслужил еще офицерского
звания в НКВД, чтобы командовать. Просто пришли с обыском и забрали. Авторам
официального мифа пришлось туго: если Павлик Морозов сообщил отцу, что донес
он, то разглашается секрет полиции, а если молчал, то как же прогрессивное
человечество узнало, что мальчик совершил героический поступок? "Через кого
только дознались? -- восхищался писатель Яковлев в книге. -- Вот какая
власть нынче, ничего от нее не скроешь". Автор явно стремился польстить
тайной полиции.
Через три месяца, худой, рваный, грязный, заросший (Трофим до этого
брил бороду) отец был приведен на суд в Герасимовку пешком под конвоем двух
милиционеров. Кормить преступника в деревне было негде, а он едва держался
на ногах. Его вторая жена Нина Амосова уехала из деревни и вышла замуж за
другого. К Татьяне и детям Трофим заходить не захотел. Охранники отдали его
отцу с матерью на три дня под расписку. Здесь-то и возник вопрос, кто донес.
Павлик пришел в дом деда, где был отец. Трофим спросил его о доносе.
Сын сперва отрицал свою причастность и дал ему вдоволь потерзаться в
догадках. Насладившись, Павлик нанес удар, сообщив, что это благодаря ему
будет суд.
"Трофим заплакал, -- записал Соломеин показания очевидцев. -- Мороз
(дед. -- Ю.Д.) соскочил, раз Пашке в ухо, второй... Пашка заревел и спросил:
-- Что делаешь?
-- Убью паразита!
Мужики отобрали Пашку и увели".
Выездную сессию суда проводили в деревенской школе. Местом заседания
выбрали класс. Павлик на суде был скромен и величествен. Поэтесса 50-х годов
Хоринская рисует его весьма довольным собой:
И мне задавали вопросы,
Как звать-величать, кто родня,
И судьи "свидетель Морозов",
Как взрослого звали меня.
Замечательная речь Павла Морозова на суде имеется у нас в двенадцати
(!) вариантах. Полностью приведем неопубликованный текст из архива
Соломеина, как самый первый по времени. Оставляем на совести Соломеина
достоверность и грамотность оригинала.
"Дяденьки, мой отец творил явную контрреволюцию, я как пионер обязан об
этом сказать, мой отец не защитник интересов Октября, а всячески старается
помогать кулаку сбежать, стоял за него горой, и я не как сын, а как пионер
прошу привлечь к ответственности моего отца, ибо в дальнейшем не дать
повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии, и еще добавлю,
что мой отец сейчас присвоет кулацкое имущество, взял койку кулака
Кулуканова Арсения и у него же хотел взять стог сена, но кулак Кулуканов не
дал ему сена, а сказал, пускай лучше возьмет х...".
Койку отец взял у родной сестры, на нее он хотел постелить сена.
Заметьте: в речи нет ни фальшивой справки, ни взятки, ни единой улики. Для
доказательства вины отца он добавляет к интересам Октября (то есть
революции) кровать и сено. Потом, в книге, Соломеин, разумеется, вставит в
речь фразу о справках, выданных за взятки.
С чьих слов записал Соломеин речь Павла, установить не удалось.
Единственная документальная ссылка на слова мальчика имеется в деле в"--374
об убийстве Павла Морозова. Это "Характеристика на убитых Морозовых Павла и
Федора", подписанная работниками сельсовета. Но и она не содержит улик:
"...При суде сын Павел обрисовал все подробности на своего отца, его
проделки". Опубликованные в газетах, журналах и книгах речи Павла на этом
суде восходят к тексту, составленному Соломеиным.
Печать сталинской эпохи рисует сцену суда с показательным цинизмом. На
крик отца "Это я... Я! Твой батька!" Павлик, по словам журналиста Смирнова,
заявил судье: "Да, он был моим отцом, но больше я его своим отцом не
считаю". Эти слова в реальной жизни повторяли миллионы людей, проходя через
допросы. Говорят, Трофим упал, услышав отречение сына. Губарев в отчете,
опубликованном в "Пионерской правде", отделил чувства от убеждений: "Не как
сын, а как пионер". "Пионерская правда" пошла еще дальше, назвав Трофима
"бывшим отцом": "Вспомните речь Павлика на суде своего бывшего
отца-подкулачника".
Поэт Боровин в 1936 году зарифмовал один из вариантов речи Павлика на
суде:
Дяденька! Отец мой, -- начал Павка, --
Помогал проделкам кулака;
Помогал врагам, давал им справки,
Прикрывал их маской бедняка.
Да, теперь в колхозе всякий знает:
Он в совет пролез не зря,
И, как пионер, я заявляю:
Мой отец -- предатель Октября.
Чтобы все кулацкие угрозы
Не страшили нас бы никогда,
Я отцу -- предателю колхоза --
Требую сурового суда...
Приговор вынесли поздно ночью. Журналист Смирнов в "Пионерской правде"
писал: "Отца осудили и сослали на десять лет". Такой же приговор указан в
Бюллетене ТАСС. Соломеин в книге указал, что отец получил не ссылку, а
"десять лет строгой изоляции (то есть лагерей строгого режима. -- Ю.Д.) с
конфискацией имущества". Однако в документах говорится только о ссылке. В
1938 году в книге о Морозове Смирнов вдруг заявил, что отца осудили лишь на
5 лет. Дело в том, что в органах юстиции тогда были обнаружены "враги
народа" и объявлено, что зря пострадало слишком много трудящихся. В
соответствии с политикой данного момента писатель сбавил Трофиму срок.
За что был осужден Трофим Морозов? Почему приговор за подделку
документов был столь суров? Отца Павлика официальная печать описывала черной
краской. Писатель Анатолий Алексин в "Литературной газете" называл Трофима
тупым, корыстолюбивым, ничтожным и жалким. Художник Дмитрий Налбандян в
"Комсомольской правде" писал: "Звериный облик отца Павлика". Писатель
Губарев, вначале находивший в нем нечто человеческое, через несколько лет в
новых изданиях приписал Трофиму новые черты. Отец стал пьянчугой, а затем и
вором: он крадет в ларьке конфеты и сам ест их, а Павлик гордо отказывается
от угощения. Еще позже Губарев превратил Трофима в хитрого и злобного врага.
Между тем Трофим, по герасимовским меркам, был незаурядной личностью,
его до сих пор поминают добром в отличие от его первой жены, которую в
деревне не любят. "Трофим не только не пил, но и не выпивал, это все ложь,
-- говорила нам учительница Зоя Кабина. -- Высокий, с красивой шевелюрой,
стройный, хотя и полноватый, он был значительным человеком". Трофим был
смелым солдатом в гражданскую войну, в боях за советскую власть дважды
ранен. Оставленная им жена Татьяна говорила нам: "Восемь раз Колчак ранил
его, жалко, что в девятый не убил". "Грамотный, авторитетный, -- вспоминает
Н.И., бывшая герасимовская жительница, -- его избрали председателем
сельсовета не так, как сейчас выбирают -- единогласно и лишь бы не меня! --
а с обсуждением достоинств, с надеждой, что будет справедливым старостой".
Писалось, что несколько кулаков вытолкнули его в председатели, чтобы он
укрывал их, но это неправда. Выдвигали его на собрании всей деревней, и
долгое время он устраивал как народ, так и новую власть. Прежний
председатель сельсовета проворовался. Учительница Кабина предложила на
собрании избрать председателем Трофима Морозова. До самого ареста она была с
ним в хороших отношениях и, стало быть, вряд ли могла, как писалось не раз,
посоветовать его сыну донести.
Трижды переизбирался Трофим председателем, значит, крестьяне в нем не
ошиблись. Благодаря уму и гибкости он умел находить среднюю линию между
грубым давлением сверху и упрямым нежеланием мужиков делиться своим хлебом с
большевиками. Трофим требовал оброка от односельчан, то есть выполнения
поставок государству. Положение его было нелегким. Прибывавшие в деревню
уполномоченные добивались от председателя сведений: сколько у кого земли,
применяют ли наемный труд. Они сообщали об этом наверх, а оттуда поступали
списки на раскулачивание. "Многих арестовывал он и отправлял в Тавду", --
писал Соломеин в первой книге. Крестьяне тоже угрожали Трофиму, что могут
донести на его отца, что тот, будучи надзирателем в тюрьмах, издевался над
большевиками, и тогда, мол, Трофима снимут с должности. Донос висел в
воздухе.
Вместе с тем председатель сельсовета не очень шел на откровенность с
уполномоченными, сдерживал чересчур агрессивных, готовых забрать хлеб
подчистую. Трофим хитрил, преуменьшал сведения о запасах хлеба, научился
давать туманные обещания в расчете на то, что присланного представителя
сменит другой, более покладистый. И не ошибался: менялись они часто.
"Выступая на собраниях, -- писал Губарев в "Комсомольской правде", -- он
ратовал за колхозы, а дома подсмеивался над тем, что говорил на собраниях".
Но настал момент, когда сдержанность Трофима начала раздражать
присылаемых сверху уполномоченных, и его решили убрать. В приговоре суда об
убийстве Павлика обстоятельства дела Трофима звучат так: "...Будучи
председателем сельсовета, дружил с кулаками, укрывал их хозяйства от
обложения, а по выходе из состава сельсовета способствовал бегству
спецпереселенцев путем продажи документов". Выходит, что он вышел из
сельсовета до ареста! Мы не знаем, убрали ли его чиновники из района, или он
сам отказался сотрудничать с советской властью. В любом случае именно
конфликт с властями и послужил толчком к мести: заведению на него уголовного
дела.
Рассмотрим поступок, за который его осудили. Тобольская губерния, куда
входила Герасимовка, была постоянным местом ссылки. Сюда попадали осужденные
разных категорий, но в конце XIX и в начале XX века -- в основном за
экстремистскую деятельность. По количеству политических заключенных эта
губерния до революции 1917 года занимала первое место в России. В 1913 году
большевистская "Правда" в статье "Бедствия ссыльнопоселенцев" писала:
"Вместо ссылки получается казнь. Удивительно ли, что, несмотря на грозящую
за побег каторгу, большинство старается бежать с места ссылки, часто
предпочитая рисковать каторгой, чем медленно умирать в тундрах Сибири". Под
влиянием ссыльных местные жители проникались ненавистью к существующим
порядкам и оказывали содействие их жертвам. Бежал отсюда каждый
второй-третий.
Разумеется, помощь беглецам местные жители оказывали чаще всего за
деньги. Бежавшие без особых трудностей попадали за границу. В 1900 году
журнал "Тюремный вестник" сообщал, что сибирскую ссылку высочайшим
повелением отменили, а точнее -- сократили на 99 процентов как наследие
прошлого (вроде пыток и телесных наказаний), вредное для края. Ссылались
лишь наиболее опасные представители подпольных организаций, в частности
большевики. Сталина, например, арестовывали семь раз, ссылали пять раз,
бежал он из ссылки четырежды. В разгар репрессий 30-х годов, после суда над
Трофимом, страна официально праздновала 30-летие первого побега Сталина из
сибирской ссылки.
Сосланные Сталиным в Сибирь крестьяне рвались на родину, не понимая, за
что их привезли сюда. Число ссыльных поселенцев в советское время постоянно
росло: в 20-е годы сюда везли казаков с Кубани, в 30-е -- украинцев, в 40-е
-- латышей, и все время -- русских. Находились и люди, готовые им помочь. Но
то, что с точки зрения большевиков было гуманно вчера, ныне, когда они
захватили власть, стало преступлением. В народе такая перемена взглядов не
могла произойти быстро: ссыльные для сибирских жителей оставались
страдальцами.
Царское правительство сравнительно мягко наказывало тех, кто помогал
ссыльным. Теперь на них обрушились репрессии даже более жестокие, чем на
самих беглецов. "В спецпоселках комендатуры следили за людьми, -- вспоминает
учительница Кабина. -- Исчезает человек -- сообщают, идут с собаками. Из
Герасимовки тогда тоже выслали человек двадцать, и летом сосланные бежали
сюда с Севера, жили в лесу, в шалашах, им тайно носили еду". Один из лагерей
ссыльнопоселенцев находился в двадцати километрах к северу от Герасимовки.
Здесь от голода и болезней в болотах умирали тысячи людей, привезенных с юга
России. Им терять было нечего: кто не бежал, погибал в тайге.
Теперь, при советской власти, организаций, помогающих беглецам, не
осталось, но отыскались добые люди. Трофим Морозов не был борцом за светлые
идеалы справедливости, и если он помогал голодным и умирающим вернуться
домой, он рисковал сам. Если за справки беглецам он брал деньги, то есть
взятки, то деньги эти были ему главным образом на пьянки с районными
уполномоченными -- в расчете на то, что они будут милостивей и оставят часть
хлеба жителям. Одного не предвидел Трофим -- сыновнего предательства. Но
брал ли он взятки?
В газете "Тавдинский рабочий" после убийства Павлика писалось: "Банду
во главе с Трофимом Морозовым судила выездная сессия в Герасимовке".
"Арестованы были Трофим и два члена сельсовета, -- вспоминает одноклассник
Павла, Прокопенко. -- Потом приехали неизвестные люди и посадили нового
председателя". Однако, как выяснилось, все происходило не так просто и
совсем не так, как писали сочинители официального мифа. Вот что рассказал
нам крестьянин деревни Герасимовка Лазарь Байдаков.