"Когда ушел из председателей Трофим, оказалось, что в сельсовете
справки по-прежнему выдают. Туда обратился один спецпереселенец, попросил
справку. Ему дали чистый бланк, велели за ночь дойти до станции и быстрей
уехать. Ну, он вышел на станцию и ищет: к кому обратиться, чтобы грамотный
был да бланк заполнил. Видит, гуляет прилично одетый пассажир, ждет поезда.
Он к нему. Тот согласился помочь. "Пойдем, -- говорит, -- ко мне на
квартиру. Там у меня ручка и чернила. Все нарисуем, и поедешь". Привел его
на улицу Советскую, дом 39, в районное ОГПУ. Он оперуполномоченным оказался.
Сразу на допросы: где, да как, да кто. Пообещали ему: если поедет с ними в
Герасимовку и еще справку достанет, отпустят. Повезли беднягу два
вооруженных чекиста, дали деньги, наколотые иголкой, то есть меченые, и всех
в сельсовете взяли. Оказалось, подпись Трофима они рисовали. Именно
рисовали, так как сами были неграмотные".
"За сельсоветом следило ОГПУ, а не Павлик, -- говорила нам учительница
Кабина. -- Но суд не мог доказать вины Трофима Морозова, и тогда сын заявил,
что видел, как отец этим занимался. Павлик врал, так как в это время отец с
ними уже не жил и мальчик не мог видеть, как тот подделывал справки. Могла
знать его мать Татьяна, да и то из сплетен". Это подтверждает и крестьянка
Беркина: "У Трофима улик не нашли, и он бы отвертелся. А Павлик заявил, что
отец брал взятки. Павлик не был свидетелем на суде, как пишут, -- они сами с
матерью пришли. И Татьяна давала на суде показания против Трофима, то есть
донесла она сама. Тогда Павлик тоже показал на отца, даже судья его
остановил: "Ты маленький, посиди пока".
Итак, возможно, Трофим вообще не был виновен в том, в чем его обвиняли.
По меньшей мере его вина на суде не была доказана. Он уже не работал в
сельсовете. Фальшивые справки выдавались за деньги теми, кто там продолжал
работать. Пойманные с поличным, они под страхом наказания свалили вину на
Трофима, сделав его соучастником.
Мы недооценили бы роль секретных органов, если бы предположили, что те
полагались только на мальчика. Наивно думать, что за четырнадцать лет
советской власти, к моменту суда, ОГПУ не завербовало в деревне взрослых
доносчиков. Но донос мальчика на отца все же можно считать доказанным
фактом. Сделан он был не по политическим причинам. Реальная причина доноса
-- жгучая ревность оставленной женщины, решившей отомстить бросившему ее
мужу.
Отца Павлика отправили по этапу на Крайний Север. Герасимовцы
вспоминают, что он написал письмо Татьяне и детям -- не из ссылки, а из
лагеря. После убийства детей Морозовых заведующий клубом, бывший по
совместительству секретарем партячейки, сочинил Трофиму ответ от имени
Татьяны, чтобы он как враг народа больше сюда, в Герасимовку, писем не слал:
нет тут у него ни жены, ни детей. 28 ноября 1932 года газета "На смену!"
сообщила, что Трофим погиб.
"Его приговорили к расстрелу после убийства Павлика, на всякий случай",
-- сказал колхозник из Герасимовки, без вины отсидевший в лагерях и не
назвавший своего имени. Татьяна Морозова на наш вопрос сообщила: "Я написала
в Верховный Совет -- узнать, что с Трофимом. Ответили, что он расстрелян. Он
сам себе яму выкопал перед расстрелом". -- "Откуда это известно?" -- "Мне
сказали".
Так или иначе Трофим Морозов исчез в лагерях.
Глава
Литературные источники единодушны в том, что героический период жизни
мальчика Морозова начался после доноса на отца. Желание авторов растянуть
это время понятно: чем дольше герой совершает подвиги, тем выше его заслуги.
В большинстве источников дата суда над Трофимом -- и, следовательно, первого
подвига Павла -- отсутствует. Второе издание Большой советской энциклопедии
указывает на 1930 год ("разоблачил своего отца").
Однако следственное дело в"--374 содержит три более весомые даты начала
доносительства Морозова. "В ноябре месяце 1931 года выказал своего родного
отца". И даже еще точнее: "25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление
следственным органам о том, что его отец..." Там же героический период
определяется так: "...на протяжении текущего года...", то есть только 1932
год. Учительница Кабина сказала, что суд над Трофимом был в начале 1932
года.
Наиболее авторитетной для отсчета представляется дата регистрации
первого доноса -- 25 ноября 1931 года. Тот, кому Павлик донес, оставался в
деревне несколько дней. Затем прошло еще трое или четверо суток, пока отца
арестовали. Следствие продолжалось три месяца. Трофим жил до суда в деревне
еще три дня. Итак, между доносом и судом прошло не менее трех с половиной
месяцев. Следовательно, суд состоялся в марте 1932 года. Выходит,
героическая деятельность пионера Морозова продолжалась с марта по начало
сентября -- не более шести месяцев.
К суду в деревне уже знали, кто донес на Трофима. С легкой руки деда
юного секретного агента прозвали "Пашка-куманист" (то есть коммунист) и
кидали в него камнями. Его ругала и стыдила родня. Дедушка Сергей, с которым
до этого жили одной семьей, после суда над сыном Трофимом перестал не только
помогать, но и пускать невестку и внука к себе во двор. У отца решением суда
конфисковали имущество. Сделали это в старой семье, так как в новой у него
ничего не было. Таков был непредвиденный результат доноса: Татьяна с детьми
осталась уже совсем нищей. Она вынуждена была зарезать и сдать государству
единственного теленка. Детей ей было кормить нечем. Дома стало тяжело.
Авторы с удовольствием сообщают нам подробности нового этапа жизни
юного доносчика. Уполномоченного, с которым Павлик имел дело, повысили в
должности, и тот уехал. Теперь Морозов целыми днями торчал в сельсовете,
слушал о чем там говорят. "Каждый новый приезд работников из района,
разговор с ними все больше воодушевлял Павлика Морозова", -- писал Соломеин
в газете "Всходы коммуны". В книге он отмечал скромность мальчика: "Павлик
не понимал еще всей важности своего геройства".
Зато после успешного первого доноса мальчик ощутил себя в новом
качестве. Соломеин пишет: "Наутро, по дороге в школу, Павка, проходя мимо
двора Кулукановых, услышал какой-то разговор. Он притаился у ворот". Он
подслушивал о чем говорят люди, собравшись кучкой, заглядывал в щели,
выясняя, что происходит за заборами. "Нынче стены ушатые", -- твердил
соседям его дед. Дядя Кулуканов называл Павлика "первейшим соглядатаем на
селе". Слово "соглядатай" употреблено в Библии. Оно означает не просто
добровольного доносителя, но человека, который выполняет поручения.
Разумеется, мальчиком руководили взрослые, он оказывался пешкой в играх
личных и политических. Сперва в конфликте матери с отцом, потом -- деда и
родных с матерью, наконец -- крестьян с советской властью. Но если верить
сочинениям советских авторов, он был не пассивной пешкой: он сам хотел
делать ходы.
Уполномоченные в деревне что-то искали. "Павлик-активист тут как тут на
страже интересов соввласти, он донес об этом", -- говорил на суде Урин,
представитель Уральского обкома комсомола. Павлик появлялся на обысках
первым, как и полагалось наводчику. "Его глаза -- как стрелы", -- писал поэт
Боровин. "И когда дед Паши, Сергей Морозов, укрыл кулацкое имущество, --
писал корреспондент газеты "Уральский рабочий" Мор, -- Паша побежал в
сельсовет и разоблачил деда".
В деревне начали распространять облигации госзайма, которые никто не
хотел покупать. Павел якобы пошел по избам и не уходил, пока не брали. А так
как крестьяне его боялись и не хотели связываться, то подписывались на заем.
После каждой успешной операции "Павлик чувствовал себя на седьмом небе", --
добавляет Соломеин в книге "Павка-коммунист". "Павлушка еще больше начинал
работать", -- написано в Бюллетене ТАСС.
Не зная, что писать об убитом вместе с Павликом Феде, авторы сделали и
его соглядатаем. "Паш, а Паш, а я тоже не спал, -- раздался шепоток Феди. --
Тихо! -- предупредил Павлик Федю. -- Завтра поговорим". Если брат Федя
помогал Павлику в работе, становится мотивированней и его убийство вместе с
братом. Федор и раньше охотно доносил матери на отца -- где и с кем он
проводит время, и, по мнению Смирнова и Губарева, мать поощряла Федора в
этих делах. Теперь Павлик использует Федора как личного осведомителя для
мелких поручений. К Павлу в деревне относились с подозрением, мужики
умолкали, когда он подходил, а через восьмилетнего Федора легче было узнать,
где что творится. Федор исправно доносил брату, а тот дальше -- властям.
Ночью, когда Кулуканов прятал хлеб, чтобы не отобрали, Павлик шмыгнул к
двери, Федор с ним. Он помог определять по теням, что за люди и куда прятали
хлеб. На этот раз, если довериться фантазии нескольких сочинителей, Павлик
облек Федора особым доверием: донесли они вместе. Днем к Кулуканову,
крестному отцу Павла, явились вооруженные люди, яму раскопали, хлеб вывезли.
В книгах читаем, что Павел выполнял государственную задачу: выявлял в
деревне кулаков. Сложность состоит в том, что критериев, кого считать
бедным, а кого кулаком, в те годы не было. Судя по газетам тех лет, число
кулаков увеличивалось день ото дня. И чем больше Павлик доносил, тем больше
доносов требовалось.
Учительницу также обязали участвовать в этой политической кампании.
Дети наивнее, чем их родители, и у них можно выпытать, что происходит дома.
"Районное руководство поручило через детей выяснять, кто сколько прячет
хлеба", -- рассказывает учительница Кабина. В Тавдинском музее хранятся
воспоминания одноклассницы Павлика Морозова Анастасии Ермаковой: "Под
руководством нашей любимой учительницы Зои Кабиной и Павлика мы узнавали,
кто и где прячет хлеб".
Учительница получала от уполномоченного список "на выявление". Это был
прикидочный список: кто, по данным, поступившим через осведомителей, а также
по подозрению районного руководства, мог прятать зерно. Учительница
спрашивала детей на уроках, просила выяснить и ей сообщить. Не все дети
соглашались, но Павлик всегда сообщал больше других.
Юному доносчику становилось известно и многое другое, например, что
Кузька Силин и Петька Саков накануне выборов выбили стекла в сельсовете, а в
избе-читальне расстреливали из рогаток портреты вождей. Имеются строки,
записанные со слов односельчан и учительницы, что Павлик провоцировал детей
доносить на своих родителей ему.
Авторы книг о Павлике Морозове изобретали новые и новые способы доносов
для своего героя. Так, Павлик якобы предложил друзьям доносить коллективно.
Повесить ночью плакаты на воротах: "Здесь живет злостный зажимщик хлеба
такой-то". Где вешать, указывал он сам. Заодно мальчик отмечал, зачем люди
собираются, где молятся, что поют. На собрании в школе, пишет журналист
Смирнов, Павлик говорил: "Мы сами знаем, наверное, все кулацкие ямки. А
молчим. Как воды в рот набрали". -- "А что же мы должны делать?" -- спросил
Яша Коваленко. "А вот хоть ямки показывать. Узнал, где хлеб зарывают,
приметил -- сообщай мне или прямо председателю сельсовета". Миша Книга
сказал Павлу, что мать велела ему переписать "святое письмо". "Ты скажи ей,
перепишу, мол, -- посоветовал Павка, -- а письмо это отдай мне". Это
рассказывает Соломеин. Дети колебались, некоторые советовались с родителями
и отказывались доносить, другие из страха соглашались. Жители деревни
отвечали школьникам-доносчикам ненавистью. Их били, на них натравливали
собак, гоняли палками. Позже в статьях и книгах это стало называться
"разгорающейся классовой борьбой в деревне".
Павел ходил под заборами, разведывал, кто что несет, где кладет, с кем
делит. Он уже, если верить Соломеину, и уполномоченным недоволен: "Приезжал
какой-то Светлов, наделал перегибов и сбежал". (Светлов -- имя тоже
вымышленное.) Мальчик решает писать сообщения, минуя деревенского
уполномоченного, прямо в район.
Его отговаривали, предупреждали. Из соседней деревни приехал дядя Иван,
брат Трофима, кандидат в члены партии, пытался поговорить с Павликом:
"Погубил отца, теперь хочешь погубить дядю и деда. Зачем сказал, что они
рожь увезли и разделили? Зачем не держишь свой долгий язык за зубами?". Ему
делали мелкие гадости: то в котелок с ухой соли насыпят, то головешкой
тлеющей ткнут, то водой обольют, чтобы попугать.
Его стали звать "краснотряпочником", "краснодранцем", а его мать --
"вшивой комиссаршей". Павлик держал в руках деревню, и, по версии Соломеина,
мать его поощряла. Утром она сказала Павлу: "У Силина картошку нагребают...
На базар повезут...". Павел пошел в школу и по дороге заглянул к
уполномоченной, донес на своего дядю. Уполномоченной в деревне тогда была
Марина Янковская, носившая мужскую одежду, сапоги, пистолет. Она явилась к
Силину с обыском. Все, что было, отобрали и вывезли на четырех подводах. А
вот рукописная запись показаний очевидцев, сделанная Соломеиным: "Жена
Силина сообщила по секрету Татьяне, что на возу картошка приготовлена для
продажи. Как узнал Пашка, не утерпел, побежал к уполномоченному. "Тут
картошку кулаки продают, а вы шляпите... Хлеб прятают... Вот мой дядя Арсюха
Силин сегодня ночью..." Часов в десять к Силину пришли с обыском... Силин
закричал: "Не разрешаю!.." "А мы и без разрешения поищем", -- сказала
молодая женщина, уполномоченная райисполкома. "Не пущу!" -- заорал Силин и
стукнул ее по лицу. Она упала. Ванька Потупчик уже шарил под крышей... Через
час увезли два воза пшеницы и воз кож и овчин".
Мать знала о деятельности старшего сына -- в этом нет сомнения. В
протоколе допроса от 11 сентября 1932 года читаем: "Мой сын Павел, что бы
только ни увидел или услышал про эту кулацкую шайку, он всегда доносил в
сельсовет и другие организации..." Она не только поощряла его, но и доносила
сама. В приговоре суда об убийстве Павлика говорится: "О краже Кулукановым
снопов Павел сказал своей матери, а последняя заявила сельсовету".
Угрозы только распаляли Павлика. "Он, -- гордо написано в книге поэта
Боровина, -- не щадил и не боялся никого". В деревне все давно
перероднились, а сверху требовали делить народ на классы, на своих и врагов.
Для него этой трудности не существовало: никаких личных симпатий, все были
врагами. И чем больше ненавидела его деревня, тем чаще ходил он к
уполномоченному, который записывал, поощрял, принимал меры.
Павлик начал собирать информацию на тех, у кого было оружие. Охотились
в деревне многие, и никогда это не запрещалось. Он узнавал не только у кого
есть ружья, но и у кого они заряжены. "Паша сам проводил милиционера Титова
до шатраковского дома, -- писал в книге Яковлев. "Ищите на чердаке ружье или
под печкой". И правда, через двадцать минут милиционер вышел на улицу с
ружьем". На кого же в самом деле Морозов донес, что есть ружье, не ясно. По
разным протоколам допросов -- на разных лиц и даже... на группу классовых
врагов с ружьями.
Герасимовцы не хотели вступать в колхоз. Старые люди говорили: кто
вступит, тот лишится благословения Господня. Чтобы загнать людей в колхоз,
весной в деревню приехала целая бригада. "На собранье, -- рассказывали
Соломеину очевидцы, -- долго агитировали председатель сельсовета и особенно
уполномоченный райкома. Молчали герасимовцы. Ни за, ни против". В прессе к
этому присочиняется следующее: вдруг встает Павлик Морозов и начинает
указывать на крестьян, у которых остался хлеб. "Уполномоченный что-то быстро
записывал в карманную книжку и одобрительно улыбался", -- пишет в книге
журналист Смирнов. В газете "Пионерская правда" он же добавляет подробности:
"А рука Павлика продолжает гулять по головам мужиков: "У тебя есть хлеб. У
тебя", -- как приговор, чеканит слова Павлик. Из стороны в сторону он
протягивает свою маленькую, еще детскую, но твердую и мужественную руку и
разоблачает всех, кто является врагом советской власти". Чувство меры явно
изменяет верноподданному автору: речь-то идет все-таки о ребенке!
Павел уже открыто следит за всеми. В школу ходить перестал, некогда. В
деревню приезжали из леса ссыльные кубанцы поменять оставшиеся вещи на хлеб.
Если мальчик узнавал, где они остановились, сразу спешил заявить. Павлик
пытался сам разыскивать бежавших ссыльных, чтобы сообщить о них. Что в этих
сообщениях имеет хоть каплю истины, вряд ли удастся установить. В книге
писателя Яковлева говорится: так и надо учиться коммунизму. И Павлик учился.
Как говорит поэт Боровин, защищая коммунизм от врагов, "их сумел он донага
раскрыть".
В речи на суде, опубликованной в газете "Тавдинский рабочий" 30 ноября
1932 года, обвинитель журналист Смирнов так сформулировл список жертв
Морозова: "Павлик не щадит никого... Попался отец -- Павлик выдал его.
Попался дед -- Павлик выдал его. Укрыл кулак Шатраков оружие -- Павлик
разоблачил его. Спекулировал Силин -- Павлик вывел его на светлую воду.
Павлика вырастила и воспитала пионерская организация". "Пионерская правда"
добавила в эту речь Смирнова о Павлике заключительную мысль: "Из него рос
недюжинный большевик". Весь этот абзац Соломеин переписал в свою книгу "В
кулацком гнезде" без ссылки на автора.
Деревня бурлила. Семя доносительства проросло и дало плоды. Соседи
указывали на соседей, спеша опередить чужие доносы. Поняв, что с мальчиком
совладать невозможно и, согласно литературным версиям, кроме как на самосуд
рассчитывать не на что, деревня снова возвращается к вопросу о том, как от
него избавиться. Писатель Яковлев посвятил этому в книге целую главу, назвав
ее "Четыре покушения".
Павла пытались утопить, он выплыл. Мать побежала жаловаться
милиционеру, но тот уехал в район. По ночам им стучали в дверь, пугали.
Павлик оказался не трусливого десятка. Он ругал мать за то, что не разбудила
его, когда ломились в дверь: он бы вышел и посмотрел, кто приходил.
Продолжать доносить, когда уже известно, кто сие делает, и когда угрожают --
не это ли, согласно советскому автору, подлинная смелость?! Двоюродный брат
Данила избил его палкой. Павел донес на Данилу. Услышал, что дядя спрятал в
соседней деревне ходок (то есть воз) хлеба -- донес на дядю. Но вот что
записано в блокноте Соломеина: "Ходок не нашли".
Донос на дядю Арсения Кулуканова, по мнению авторов, был последней
каплей, переполнившей чашу терпения. Бабушка Ксения, написано в книгах о
Павлике, жалела, что не утопили внука. Дед Сергей сущность вопроса
сформулировал в книге Яковлева так: "В Пашке -- все зло. Маленький, он такой
вредный, а вырастет -- он нас живьем слопает. Вона, вся советская жизнь
такая, как Пашка..." Вечером накануне убийства, по словам Татьяны Морозовой,
двоюродный брат Данила сказал Павлу: "Последние дни живешь". Отсюда
логически проистекает убийство и вина убийц.
А теперь скажем, что реальная картина была весьма далека от сочиненной
авторами, которые описывали подвиги Павлика Морозова. Вот что утверждают
очевидцы. "Все это раздуто, -- сказал нам одноклассник Морозова Дмитрий
Прокопенко. -- Павлик хулиганил, и все. Доносить -- это, знаете, серьезная
работа. А он был так, гнида, мелкий пакостник". Учительница Зоя Кабина в
одной из наших бесед подвела итог: "Павлик донес на отца, а, в сущности,
больше ничего не сделал, за колхоз он не ратовал, да и не понимал он
ничего".
Двоюродный брат Павлика Иван Потупчик заявил: "Серьезно можно говорить
только о донесении Павлика на отца, а все остальное было прибавлено
впоследствии для красоты". Родственник матери Павлика крестьянин Лазарь
Байдаков разделил эту точку зрения: "Сам-то мальчик никакой роли не играл,
это просто несерьезно. Ну, а для чего это все делали, вам видней".
Заметим, однако, что от хулиганства и пакостей юного осведомителя, даже
если имеется с три короба преувеличений, страдали реальные люди. Факт
остается фактом: Морозов доносил, и тут советская пропаганда не лжет. Между
прочим, в 1918 году Ленин, обсуждая функции ЧК, предложил "карать расстрелом
за ложные доносы". Доносы Павлика были ложными, и можно считать убийство его
выполнением ленинского указания. На деле ложные доносы необходимы советской
власти, чтобы постоянно держать в страхе всех. Но вот что примечательно:
согласно той же официальной трактовке, убит мальчик был не за доносы.
Дедушку, бабушку, брата и дядю Павлика расстреляли по печально
знаменитой статье 58.8. Заглянем в Уголовный кодекс РСФСР 1927 года, который
тогда действовал. Статья 58.8 наказывает за "Совершение террористических
актов, направленных против представителей советской власти или деятелей
революционных рабочих и крестьянских организаций".
Представитель советской власти -- это, очевидно, лицо, которое состоит
на службе в какой-нибудь советской организации и облечено хоть какими-нибудь
полномочиями. На службе Павлик Морозов не состоял и никаких полномочий не
мог иметь. Но следствие, суд и пресса утверждали, что он был пионером, то
есть представителем революционной организации, и был убит именно за то, что
он был пионером. Так ли это было? Ответ на вопрос имеет не только
юридическое значение. Это -- точка опоры всей концепции о герое-пионере.
Когда в 20-х годах в Герасимовку приехала первая учительница, здесь
была поголовная неграмотность населения. Учительница собрала группу
разновозрастных учеников, и они кочевали из избы в избу -- кто пустит. Потом
арендовали дом, хозяин которого временно перебрался в сарай. В соседней
деревне когда-то была передвижная школа. От нее остались старые парты,
классная доска, к ним добавили столы и скамьи. Чернила учительница варила
сама из черного березового гриба. Ученики писали на полях старых газет.
Ходили они в класс в домотканной одежде, босые, а кто побогаче -- в лаптях.
Павлик, как пишут, пошел в школу, когда ему исполнилось одиннадцать
лет. "Вскоре, -- вспоминает Татьяна Морозова, -- учительница сбежала, не
выдержала трудностей, и школа опять закрылась". Все буквы наш герой не успел
узнать. Между тем его первая учительница Елена Позднина в неопубликованных
воспоминаниях, хранящихся в Свердловском историко-революционном музее,
рассказывает о политической сознательности своего ученика, о
социалистических идеях, которые им овладели, и пр. В конце воспоминаний
учительница добавляет просьбу к будущим редакторам исправить написанное ею в
соответствии с тем, как должно быть написано, если она рассказала что-либо
не то, что следовало. Позже, когда причастность к герою стала давать льготы,
Позднина в анкете, в графе "профессия", написала не просто "учительница", но
-- "учительница Павлика Морозова". На самом деле Позднина тоже уехала, так и
не выучивши нашего героя читать.
Зоя Кабина, восемнадцатилетняя и симпатичная, последняя учительница
Морозова, окончив восьмимесячные курсы, приехала в деревню. Она тоже
ужаснулась месту, куда попала. Сначала хотела бежать, но задержалась на
четверть века. Вместо зарплаты давали ей один пуд пять фунтов муки в месяц и
больше ничего. Надо было часть продать, чтобы платить за постой, 10 рублей в
месяц, и за питание вместе с хозяевами. "Павлик в школу до меня не ходил, --
заявила нам Кабина. -- Грамоте он выучился, когда я осенью 31-го года
приехала в Герасимовку". Выходит, Морозов пошел в школу тринадцати лет.
Что же это была за школа? "Кабина была одна учительница на шесть
деревень, -- вспоминает мать Павлика. -- Дети к ней ходили просто так,
посидеть, кто хотел". "В школе, -- подтверждает Кабина, -- числилось на
бумаге 36 человек. Сегодня придет двенадцать, завтра пять, а то и никого
нету. Родители были настроены против школы, я ходила по домам, уговаривала.
После устала: школа (дом, отобранный у выселенного крестьянина) не
отремонтирована, в стенах щели, крыша валится, двери не закрываются, ни
столов, ни скамеек, все поломано. Шла коллективизация, а крестьяне ее не
принимали. Они приехали сюда свободно жить, и вот -- советская власть..."
Добавим от себя, что власти рассматривали школу как инструмент
пропаганды, и крестьяне это видели. Положение восемнадцатилетней учительницы
было трудное. Старшие ученики, ее ровесники, приставали к ней, грозили. У
Соломеина в записях показаний очевидцев указано: "Яша Юдов бил учительницу
Зою Кабину пьяный. Ругался. Разве это школа?".
"В 1931 году мы с Павликом ходили в школу, а потом больше не учились,
-- вспоминает крестьянин Прокопенко. -- Учиться негде было, и надо работать
в поле и по хозяйству". Учительница в деревне была, но она занималась вовсе
не учебными делами. В газете читаем: "Герасимовская школа по-боевому борется
за сев, о чем сообщает ударник печати Кабина". Ударниками печати тогда
называли тех, кто сообщал в газету какие-либо новости. Иногда учительница
собирала детей и читала им вслух. Школьная библиотека состояла из тринадцати
книг, включая буквари, как вспоминает она сама.
Уровень образования Павлика Морозова был не выше первого класса
тогдашней начальной школы: он умел читать по складам, переписывать слова,
складывать и вычитать на пальцах. Мог ли он при таком уровне образования
разбираться в политике? Предположим, что Павлик разбирался. В какой же
организации советской власти мальчик состоял? Для этого необходимы решение о
приеме или хотя бы факт принятия в пионерскую ячейку, дата и место приема
или список, в который данное лицо внесено, и -- наличие в деревне самой
ячейки.
Председатель ЦК детской коммунистической организации Золотухин назвал
справки по-прежнему выдают. Туда обратился один спецпереселенец, попросил
справку. Ему дали чистый бланк, велели за ночь дойти до станции и быстрей
уехать. Ну, он вышел на станцию и ищет: к кому обратиться, чтобы грамотный
был да бланк заполнил. Видит, гуляет прилично одетый пассажир, ждет поезда.
Он к нему. Тот согласился помочь. "Пойдем, -- говорит, -- ко мне на
квартиру. Там у меня ручка и чернила. Все нарисуем, и поедешь". Привел его
на улицу Советскую, дом 39, в районное ОГПУ. Он оперуполномоченным оказался.
Сразу на допросы: где, да как, да кто. Пообещали ему: если поедет с ними в
Герасимовку и еще справку достанет, отпустят. Повезли беднягу два
вооруженных чекиста, дали деньги, наколотые иголкой, то есть меченые, и всех
в сельсовете взяли. Оказалось, подпись Трофима они рисовали. Именно
рисовали, так как сами были неграмотные".
"За сельсоветом следило ОГПУ, а не Павлик, -- говорила нам учительница
Кабина. -- Но суд не мог доказать вины Трофима Морозова, и тогда сын заявил,
что видел, как отец этим занимался. Павлик врал, так как в это время отец с
ними уже не жил и мальчик не мог видеть, как тот подделывал справки. Могла
знать его мать Татьяна, да и то из сплетен". Это подтверждает и крестьянка
Беркина: "У Трофима улик не нашли, и он бы отвертелся. А Павлик заявил, что
отец брал взятки. Павлик не был свидетелем на суде, как пишут, -- они сами с
матерью пришли. И Татьяна давала на суде показания против Трофима, то есть
донесла она сама. Тогда Павлик тоже показал на отца, даже судья его
остановил: "Ты маленький, посиди пока".
Итак, возможно, Трофим вообще не был виновен в том, в чем его обвиняли.
По меньшей мере его вина на суде не была доказана. Он уже не работал в
сельсовете. Фальшивые справки выдавались за деньги теми, кто там продолжал
работать. Пойманные с поличным, они под страхом наказания свалили вину на
Трофима, сделав его соучастником.
Мы недооценили бы роль секретных органов, если бы предположили, что те
полагались только на мальчика. Наивно думать, что за четырнадцать лет
советской власти, к моменту суда, ОГПУ не завербовало в деревне взрослых
доносчиков. Но донос мальчика на отца все же можно считать доказанным
фактом. Сделан он был не по политическим причинам. Реальная причина доноса
-- жгучая ревность оставленной женщины, решившей отомстить бросившему ее
мужу.
Отца Павлика отправили по этапу на Крайний Север. Герасимовцы
вспоминают, что он написал письмо Татьяне и детям -- не из ссылки, а из
лагеря. После убийства детей Морозовых заведующий клубом, бывший по
совместительству секретарем партячейки, сочинил Трофиму ответ от имени
Татьяны, чтобы он как враг народа больше сюда, в Герасимовку, писем не слал:
нет тут у него ни жены, ни детей. 28 ноября 1932 года газета "На смену!"
сообщила, что Трофим погиб.
"Его приговорили к расстрелу после убийства Павлика, на всякий случай",
-- сказал колхозник из Герасимовки, без вины отсидевший в лагерях и не
назвавший своего имени. Татьяна Морозова на наш вопрос сообщила: "Я написала
в Верховный Совет -- узнать, что с Трофимом. Ответили, что он расстрелян. Он
сам себе яму выкопал перед расстрелом". -- "Откуда это известно?" -- "Мне
сказали".
Так или иначе Трофим Морозов исчез в лагерях.
Глава
Литературные источники единодушны в том, что героический период жизни
мальчика Морозова начался после доноса на отца. Желание авторов растянуть
это время понятно: чем дольше герой совершает подвиги, тем выше его заслуги.
В большинстве источников дата суда над Трофимом -- и, следовательно, первого
подвига Павла -- отсутствует. Второе издание Большой советской энциклопедии
указывает на 1930 год ("разоблачил своего отца").
Однако следственное дело в"--374 содержит три более весомые даты начала
доносительства Морозова. "В ноябре месяце 1931 года выказал своего родного
отца". И даже еще точнее: "25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление
следственным органам о том, что его отец..." Там же героический период
определяется так: "...на протяжении текущего года...", то есть только 1932
год. Учительница Кабина сказала, что суд над Трофимом был в начале 1932
года.
Наиболее авторитетной для отсчета представляется дата регистрации
первого доноса -- 25 ноября 1931 года. Тот, кому Павлик донес, оставался в
деревне несколько дней. Затем прошло еще трое или четверо суток, пока отца
арестовали. Следствие продолжалось три месяца. Трофим жил до суда в деревне
еще три дня. Итак, между доносом и судом прошло не менее трех с половиной
месяцев. Следовательно, суд состоялся в марте 1932 года. Выходит,
героическая деятельность пионера Морозова продолжалась с марта по начало
сентября -- не более шести месяцев.
К суду в деревне уже знали, кто донес на Трофима. С легкой руки деда
юного секретного агента прозвали "Пашка-куманист" (то есть коммунист) и
кидали в него камнями. Его ругала и стыдила родня. Дедушка Сергей, с которым
до этого жили одной семьей, после суда над сыном Трофимом перестал не только
помогать, но и пускать невестку и внука к себе во двор. У отца решением суда
конфисковали имущество. Сделали это в старой семье, так как в новой у него
ничего не было. Таков был непредвиденный результат доноса: Татьяна с детьми
осталась уже совсем нищей. Она вынуждена была зарезать и сдать государству
единственного теленка. Детей ей было кормить нечем. Дома стало тяжело.
Авторы с удовольствием сообщают нам подробности нового этапа жизни
юного доносчика. Уполномоченного, с которым Павлик имел дело, повысили в
должности, и тот уехал. Теперь Морозов целыми днями торчал в сельсовете,
слушал о чем там говорят. "Каждый новый приезд работников из района,
разговор с ними все больше воодушевлял Павлика Морозова", -- писал Соломеин
в газете "Всходы коммуны". В книге он отмечал скромность мальчика: "Павлик
не понимал еще всей важности своего геройства".
Зато после успешного первого доноса мальчик ощутил себя в новом
качестве. Соломеин пишет: "Наутро, по дороге в школу, Павка, проходя мимо
двора Кулукановых, услышал какой-то разговор. Он притаился у ворот". Он
подслушивал о чем говорят люди, собравшись кучкой, заглядывал в щели,
выясняя, что происходит за заборами. "Нынче стены ушатые", -- твердил
соседям его дед. Дядя Кулуканов называл Павлика "первейшим соглядатаем на
селе". Слово "соглядатай" употреблено в Библии. Оно означает не просто
добровольного доносителя, но человека, который выполняет поручения.
Разумеется, мальчиком руководили взрослые, он оказывался пешкой в играх
личных и политических. Сперва в конфликте матери с отцом, потом -- деда и
родных с матерью, наконец -- крестьян с советской властью. Но если верить
сочинениям советских авторов, он был не пассивной пешкой: он сам хотел
делать ходы.
Уполномоченные в деревне что-то искали. "Павлик-активист тут как тут на
страже интересов соввласти, он донес об этом", -- говорил на суде Урин,
представитель Уральского обкома комсомола. Павлик появлялся на обысках
первым, как и полагалось наводчику. "Его глаза -- как стрелы", -- писал поэт
Боровин. "И когда дед Паши, Сергей Морозов, укрыл кулацкое имущество, --
писал корреспондент газеты "Уральский рабочий" Мор, -- Паша побежал в
сельсовет и разоблачил деда".
В деревне начали распространять облигации госзайма, которые никто не
хотел покупать. Павел якобы пошел по избам и не уходил, пока не брали. А так
как крестьяне его боялись и не хотели связываться, то подписывались на заем.
После каждой успешной операции "Павлик чувствовал себя на седьмом небе", --
добавляет Соломеин в книге "Павка-коммунист". "Павлушка еще больше начинал
работать", -- написано в Бюллетене ТАСС.
Не зная, что писать об убитом вместе с Павликом Феде, авторы сделали и
его соглядатаем. "Паш, а Паш, а я тоже не спал, -- раздался шепоток Феди. --
Тихо! -- предупредил Павлик Федю. -- Завтра поговорим". Если брат Федя
помогал Павлику в работе, становится мотивированней и его убийство вместе с
братом. Федор и раньше охотно доносил матери на отца -- где и с кем он
проводит время, и, по мнению Смирнова и Губарева, мать поощряла Федора в
этих делах. Теперь Павлик использует Федора как личного осведомителя для
мелких поручений. К Павлу в деревне относились с подозрением, мужики
умолкали, когда он подходил, а через восьмилетнего Федора легче было узнать,
где что творится. Федор исправно доносил брату, а тот дальше -- властям.
Ночью, когда Кулуканов прятал хлеб, чтобы не отобрали, Павлик шмыгнул к
двери, Федор с ним. Он помог определять по теням, что за люди и куда прятали
хлеб. На этот раз, если довериться фантазии нескольких сочинителей, Павлик
облек Федора особым доверием: донесли они вместе. Днем к Кулуканову,
крестному отцу Павла, явились вооруженные люди, яму раскопали, хлеб вывезли.
В книгах читаем, что Павел выполнял государственную задачу: выявлял в
деревне кулаков. Сложность состоит в том, что критериев, кого считать
бедным, а кого кулаком, в те годы не было. Судя по газетам тех лет, число
кулаков увеличивалось день ото дня. И чем больше Павлик доносил, тем больше
доносов требовалось.
Учительницу также обязали участвовать в этой политической кампании.
Дети наивнее, чем их родители, и у них можно выпытать, что происходит дома.
"Районное руководство поручило через детей выяснять, кто сколько прячет
хлеба", -- рассказывает учительница Кабина. В Тавдинском музее хранятся
воспоминания одноклассницы Павлика Морозова Анастасии Ермаковой: "Под
руководством нашей любимой учительницы Зои Кабиной и Павлика мы узнавали,
кто и где прячет хлеб".
Учительница получала от уполномоченного список "на выявление". Это был
прикидочный список: кто, по данным, поступившим через осведомителей, а также
по подозрению районного руководства, мог прятать зерно. Учительница
спрашивала детей на уроках, просила выяснить и ей сообщить. Не все дети
соглашались, но Павлик всегда сообщал больше других.
Юному доносчику становилось известно и многое другое, например, что
Кузька Силин и Петька Саков накануне выборов выбили стекла в сельсовете, а в
избе-читальне расстреливали из рогаток портреты вождей. Имеются строки,
записанные со слов односельчан и учительницы, что Павлик провоцировал детей
доносить на своих родителей ему.
Авторы книг о Павлике Морозове изобретали новые и новые способы доносов
для своего героя. Так, Павлик якобы предложил друзьям доносить коллективно.
Повесить ночью плакаты на воротах: "Здесь живет злостный зажимщик хлеба
такой-то". Где вешать, указывал он сам. Заодно мальчик отмечал, зачем люди
собираются, где молятся, что поют. На собрании в школе, пишет журналист
Смирнов, Павлик говорил: "Мы сами знаем, наверное, все кулацкие ямки. А
молчим. Как воды в рот набрали". -- "А что же мы должны делать?" -- спросил
Яша Коваленко. "А вот хоть ямки показывать. Узнал, где хлеб зарывают,
приметил -- сообщай мне или прямо председателю сельсовета". Миша Книга
сказал Павлу, что мать велела ему переписать "святое письмо". "Ты скажи ей,
перепишу, мол, -- посоветовал Павка, -- а письмо это отдай мне". Это
рассказывает Соломеин. Дети колебались, некоторые советовались с родителями
и отказывались доносить, другие из страха соглашались. Жители деревни
отвечали школьникам-доносчикам ненавистью. Их били, на них натравливали
собак, гоняли палками. Позже в статьях и книгах это стало называться
"разгорающейся классовой борьбой в деревне".
Павел ходил под заборами, разведывал, кто что несет, где кладет, с кем
делит. Он уже, если верить Соломеину, и уполномоченным недоволен: "Приезжал
какой-то Светлов, наделал перегибов и сбежал". (Светлов -- имя тоже
вымышленное.) Мальчик решает писать сообщения, минуя деревенского
уполномоченного, прямо в район.
Его отговаривали, предупреждали. Из соседней деревни приехал дядя Иван,
брат Трофима, кандидат в члены партии, пытался поговорить с Павликом:
"Погубил отца, теперь хочешь погубить дядю и деда. Зачем сказал, что они
рожь увезли и разделили? Зачем не держишь свой долгий язык за зубами?". Ему
делали мелкие гадости: то в котелок с ухой соли насыпят, то головешкой
тлеющей ткнут, то водой обольют, чтобы попугать.
Его стали звать "краснотряпочником", "краснодранцем", а его мать --
"вшивой комиссаршей". Павлик держал в руках деревню, и, по версии Соломеина,
мать его поощряла. Утром она сказала Павлу: "У Силина картошку нагребают...
На базар повезут...". Павел пошел в школу и по дороге заглянул к
уполномоченной, донес на своего дядю. Уполномоченной в деревне тогда была
Марина Янковская, носившая мужскую одежду, сапоги, пистолет. Она явилась к
Силину с обыском. Все, что было, отобрали и вывезли на четырех подводах. А
вот рукописная запись показаний очевидцев, сделанная Соломеиным: "Жена
Силина сообщила по секрету Татьяне, что на возу картошка приготовлена для
продажи. Как узнал Пашка, не утерпел, побежал к уполномоченному. "Тут
картошку кулаки продают, а вы шляпите... Хлеб прятают... Вот мой дядя Арсюха
Силин сегодня ночью..." Часов в десять к Силину пришли с обыском... Силин
закричал: "Не разрешаю!.." "А мы и без разрешения поищем", -- сказала
молодая женщина, уполномоченная райисполкома. "Не пущу!" -- заорал Силин и
стукнул ее по лицу. Она упала. Ванька Потупчик уже шарил под крышей... Через
час увезли два воза пшеницы и воз кож и овчин".
Мать знала о деятельности старшего сына -- в этом нет сомнения. В
протоколе допроса от 11 сентября 1932 года читаем: "Мой сын Павел, что бы
только ни увидел или услышал про эту кулацкую шайку, он всегда доносил в
сельсовет и другие организации..." Она не только поощряла его, но и доносила
сама. В приговоре суда об убийстве Павлика говорится: "О краже Кулукановым
снопов Павел сказал своей матери, а последняя заявила сельсовету".
Угрозы только распаляли Павлика. "Он, -- гордо написано в книге поэта
Боровина, -- не щадил и не боялся никого". В деревне все давно
перероднились, а сверху требовали делить народ на классы, на своих и врагов.
Для него этой трудности не существовало: никаких личных симпатий, все были
врагами. И чем больше ненавидела его деревня, тем чаще ходил он к
уполномоченному, который записывал, поощрял, принимал меры.
Павлик начал собирать информацию на тех, у кого было оружие. Охотились
в деревне многие, и никогда это не запрещалось. Он узнавал не только у кого
есть ружья, но и у кого они заряжены. "Паша сам проводил милиционера Титова
до шатраковского дома, -- писал в книге Яковлев. "Ищите на чердаке ружье или
под печкой". И правда, через двадцать минут милиционер вышел на улицу с
ружьем". На кого же в самом деле Морозов донес, что есть ружье, не ясно. По
разным протоколам допросов -- на разных лиц и даже... на группу классовых
врагов с ружьями.
Герасимовцы не хотели вступать в колхоз. Старые люди говорили: кто
вступит, тот лишится благословения Господня. Чтобы загнать людей в колхоз,
весной в деревню приехала целая бригада. "На собранье, -- рассказывали
Соломеину очевидцы, -- долго агитировали председатель сельсовета и особенно
уполномоченный райкома. Молчали герасимовцы. Ни за, ни против". В прессе к
этому присочиняется следующее: вдруг встает Павлик Морозов и начинает
указывать на крестьян, у которых остался хлеб. "Уполномоченный что-то быстро
записывал в карманную книжку и одобрительно улыбался", -- пишет в книге
журналист Смирнов. В газете "Пионерская правда" он же добавляет подробности:
"А рука Павлика продолжает гулять по головам мужиков: "У тебя есть хлеб. У
тебя", -- как приговор, чеканит слова Павлик. Из стороны в сторону он
протягивает свою маленькую, еще детскую, но твердую и мужественную руку и
разоблачает всех, кто является врагом советской власти". Чувство меры явно
изменяет верноподданному автору: речь-то идет все-таки о ребенке!
Павел уже открыто следит за всеми. В школу ходить перестал, некогда. В
деревню приезжали из леса ссыльные кубанцы поменять оставшиеся вещи на хлеб.
Если мальчик узнавал, где они остановились, сразу спешил заявить. Павлик
пытался сам разыскивать бежавших ссыльных, чтобы сообщить о них. Что в этих
сообщениях имеет хоть каплю истины, вряд ли удастся установить. В книге
писателя Яковлева говорится: так и надо учиться коммунизму. И Павлик учился.
Как говорит поэт Боровин, защищая коммунизм от врагов, "их сумел он донага
раскрыть".
В речи на суде, опубликованной в газете "Тавдинский рабочий" 30 ноября
1932 года, обвинитель журналист Смирнов так сформулировл список жертв
Морозова: "Павлик не щадит никого... Попался отец -- Павлик выдал его.
Попался дед -- Павлик выдал его. Укрыл кулак Шатраков оружие -- Павлик
разоблачил его. Спекулировал Силин -- Павлик вывел его на светлую воду.
Павлика вырастила и воспитала пионерская организация". "Пионерская правда"
добавила в эту речь Смирнова о Павлике заключительную мысль: "Из него рос
недюжинный большевик". Весь этот абзац Соломеин переписал в свою книгу "В
кулацком гнезде" без ссылки на автора.
Деревня бурлила. Семя доносительства проросло и дало плоды. Соседи
указывали на соседей, спеша опередить чужие доносы. Поняв, что с мальчиком
совладать невозможно и, согласно литературным версиям, кроме как на самосуд
рассчитывать не на что, деревня снова возвращается к вопросу о том, как от
него избавиться. Писатель Яковлев посвятил этому в книге целую главу, назвав
ее "Четыре покушения".
Павла пытались утопить, он выплыл. Мать побежала жаловаться
милиционеру, но тот уехал в район. По ночам им стучали в дверь, пугали.
Павлик оказался не трусливого десятка. Он ругал мать за то, что не разбудила
его, когда ломились в дверь: он бы вышел и посмотрел, кто приходил.
Продолжать доносить, когда уже известно, кто сие делает, и когда угрожают --
не это ли, согласно советскому автору, подлинная смелость?! Двоюродный брат
Данила избил его палкой. Павел донес на Данилу. Услышал, что дядя спрятал в
соседней деревне ходок (то есть воз) хлеба -- донес на дядю. Но вот что
записано в блокноте Соломеина: "Ходок не нашли".
Донос на дядю Арсения Кулуканова, по мнению авторов, был последней
каплей, переполнившей чашу терпения. Бабушка Ксения, написано в книгах о
Павлике, жалела, что не утопили внука. Дед Сергей сущность вопроса
сформулировал в книге Яковлева так: "В Пашке -- все зло. Маленький, он такой
вредный, а вырастет -- он нас живьем слопает. Вона, вся советская жизнь
такая, как Пашка..." Вечером накануне убийства, по словам Татьяны Морозовой,
двоюродный брат Данила сказал Павлу: "Последние дни живешь". Отсюда
логически проистекает убийство и вина убийц.
А теперь скажем, что реальная картина была весьма далека от сочиненной
авторами, которые описывали подвиги Павлика Морозова. Вот что утверждают
очевидцы. "Все это раздуто, -- сказал нам одноклассник Морозова Дмитрий
Прокопенко. -- Павлик хулиганил, и все. Доносить -- это, знаете, серьезная
работа. А он был так, гнида, мелкий пакостник". Учительница Зоя Кабина в
одной из наших бесед подвела итог: "Павлик донес на отца, а, в сущности,
больше ничего не сделал, за колхоз он не ратовал, да и не понимал он
ничего".
Двоюродный брат Павлика Иван Потупчик заявил: "Серьезно можно говорить
только о донесении Павлика на отца, а все остальное было прибавлено
впоследствии для красоты". Родственник матери Павлика крестьянин Лазарь
Байдаков разделил эту точку зрения: "Сам-то мальчик никакой роли не играл,
это просто несерьезно. Ну, а для чего это все делали, вам видней".
Заметим, однако, что от хулиганства и пакостей юного осведомителя, даже
если имеется с три короба преувеличений, страдали реальные люди. Факт
остается фактом: Морозов доносил, и тут советская пропаганда не лжет. Между
прочим, в 1918 году Ленин, обсуждая функции ЧК, предложил "карать расстрелом
за ложные доносы". Доносы Павлика были ложными, и можно считать убийство его
выполнением ленинского указания. На деле ложные доносы необходимы советской
власти, чтобы постоянно держать в страхе всех. Но вот что примечательно:
согласно той же официальной трактовке, убит мальчик был не за доносы.
Дедушку, бабушку, брата и дядю Павлика расстреляли по печально
знаменитой статье 58.8. Заглянем в Уголовный кодекс РСФСР 1927 года, который
тогда действовал. Статья 58.8 наказывает за "Совершение террористических
актов, направленных против представителей советской власти или деятелей
революционных рабочих и крестьянских организаций".
Представитель советской власти -- это, очевидно, лицо, которое состоит
на службе в какой-нибудь советской организации и облечено хоть какими-нибудь
полномочиями. На службе Павлик Морозов не состоял и никаких полномочий не
мог иметь. Но следствие, суд и пресса утверждали, что он был пионером, то
есть представителем революционной организации, и был убит именно за то, что
он был пионером. Так ли это было? Ответ на вопрос имеет не только
юридическое значение. Это -- точка опоры всей концепции о герое-пионере.
Когда в 20-х годах в Герасимовку приехала первая учительница, здесь
была поголовная неграмотность населения. Учительница собрала группу
разновозрастных учеников, и они кочевали из избы в избу -- кто пустит. Потом
арендовали дом, хозяин которого временно перебрался в сарай. В соседней
деревне когда-то была передвижная школа. От нее остались старые парты,
классная доска, к ним добавили столы и скамьи. Чернила учительница варила
сама из черного березового гриба. Ученики писали на полях старых газет.
Ходили они в класс в домотканной одежде, босые, а кто побогаче -- в лаптях.
Павлик, как пишут, пошел в школу, когда ему исполнилось одиннадцать
лет. "Вскоре, -- вспоминает Татьяна Морозова, -- учительница сбежала, не
выдержала трудностей, и школа опять закрылась". Все буквы наш герой не успел
узнать. Между тем его первая учительница Елена Позднина в неопубликованных
воспоминаниях, хранящихся в Свердловском историко-революционном музее,
рассказывает о политической сознательности своего ученика, о
социалистических идеях, которые им овладели, и пр. В конце воспоминаний
учительница добавляет просьбу к будущим редакторам исправить написанное ею в
соответствии с тем, как должно быть написано, если она рассказала что-либо
не то, что следовало. Позже, когда причастность к герою стала давать льготы,
Позднина в анкете, в графе "профессия", написала не просто "учительница", но
-- "учительница Павлика Морозова". На самом деле Позднина тоже уехала, так и
не выучивши нашего героя читать.
Зоя Кабина, восемнадцатилетняя и симпатичная, последняя учительница
Морозова, окончив восьмимесячные курсы, приехала в деревню. Она тоже
ужаснулась месту, куда попала. Сначала хотела бежать, но задержалась на
четверть века. Вместо зарплаты давали ей один пуд пять фунтов муки в месяц и
больше ничего. Надо было часть продать, чтобы платить за постой, 10 рублей в
месяц, и за питание вместе с хозяевами. "Павлик в школу до меня не ходил, --
заявила нам Кабина. -- Грамоте он выучился, когда я осенью 31-го года
приехала в Герасимовку". Выходит, Морозов пошел в школу тринадцати лет.
Что же это была за школа? "Кабина была одна учительница на шесть
деревень, -- вспоминает мать Павлика. -- Дети к ней ходили просто так,
посидеть, кто хотел". "В школе, -- подтверждает Кабина, -- числилось на
бумаге 36 человек. Сегодня придет двенадцать, завтра пять, а то и никого
нету. Родители были настроены против школы, я ходила по домам, уговаривала.
После устала: школа (дом, отобранный у выселенного крестьянина) не
отремонтирована, в стенах щели, крыша валится, двери не закрываются, ни
столов, ни скамеек, все поломано. Шла коллективизация, а крестьяне ее не
принимали. Они приехали сюда свободно жить, и вот -- советская власть..."
Добавим от себя, что власти рассматривали школу как инструмент
пропаганды, и крестьяне это видели. Положение восемнадцатилетней учительницы
было трудное. Старшие ученики, ее ровесники, приставали к ней, грозили. У
Соломеина в записях показаний очевидцев указано: "Яша Юдов бил учительницу
Зою Кабину пьяный. Ругался. Разве это школа?".
"В 1931 году мы с Павликом ходили в школу, а потом больше не учились,
-- вспоминает крестьянин Прокопенко. -- Учиться негде было, и надо работать
в поле и по хозяйству". Учительница в деревне была, но она занималась вовсе
не учебными делами. В газете читаем: "Герасимовская школа по-боевому борется
за сев, о чем сообщает ударник печати Кабина". Ударниками печати тогда
называли тех, кто сообщал в газету какие-либо новости. Иногда учительница
собирала детей и читала им вслух. Школьная библиотека состояла из тринадцати
книг, включая буквари, как вспоминает она сама.
Уровень образования Павлика Морозова был не выше первого класса
тогдашней начальной школы: он умел читать по складам, переписывать слова,
складывать и вычитать на пальцах. Мог ли он при таком уровне образования
разбираться в политике? Предположим, что Павлик разбирался. В какой же
организации советской власти мальчик состоял? Для этого необходимы решение о
приеме или хотя бы факт принятия в пионерскую ячейку, дата и место приема
или список, в который данное лицо внесено, и -- наличие в деревне самой
ячейки.
Председатель ЦК детской коммунистической организации Золотухин назвал