Следующим на его пути оказался Арсаман. К счастью для себя, тот успел взять из ладьи чей-то щит и чью-то саблю, да и бойцом был не из последних. Но и со щитом он едва смог сдержать первый натиск: не замечая ран, Хасан отчаянно бился, будто и не его кровь заливала одежду и падала на песок. Лицо его дико исказилось, а глаза застыли, как у мертвого. И Арсаман понял, чем объясняется этот внезапный припадок бешенства: злобный дух завладел Хасаном и теперь избивает хазар руками их же собственного лучшего воина!
– Бейте! – отрывисто восклицал Арсаман, с трудом уворачиваясь и понимая, что даже со щитом долго не продержится. – Шайтан… в нем! Стреляйте! Убейте! Шайтан!
Поняв, что он хотел сказать, хазары взялись за луки. Несколько стрел разом впились в спину Хасана, одна попала в шею. Но даже это не смогло сразу остановить его. Несколько жутких мгновений он еще продолжал сражаться. Его движения замедлились, выпады стали неточными, и Арсаман отчетливо видел, что с ним пытается биться мертвое тело, движимое чужой внешней волей.
Но наконец этот ужас кончился – Хасан упал, рука с зажатой окровавленной саблей бессильно простерлась на мокром песке.
– Убей ее! – кричал Чаргай, понукая коня и заставляя двигаться через реку. – Убей же, а не то она будет посылать на нас все новых духов! Скорее!
Арсаман понял, что племянник прав. Им удалось пленить колдунью, но удержать ее в плену не по силам простым смертным, так зачем дальше рисковать? Эта ошибка уже стоила им троих убитых, включая Хасана, – как бы не стало хуже. Торопясь, пока злобный дух, утратив одно тело, не попытался завладеть кем-то другим, он снова поднял брошенный лук и прицелился в лежащую девушку. Хоть она сама не могла кусать и бросаться, подходить к ней близко совсем не хотелось.
И вдруг из-за кустов стремительной молнией вылетел другой зверь – белый. Налетев на Арсамана, белый волк с разгона сбил его с ног и вцепился в горло. Вокруг закричали, а волк уже перекатился и вскочил на лапы. Арсаман корчился на земле, из разорваного горла била кровь и текла по белой шерсти волка. Встав перед ладьей, где лежала Лютава, он припал на лапы, всем видом предупреждая: тот, кто приблизится, умрет!
Мыслята не понял, что случилось с варгой Лютомером: тот замолчал на полуслове и уставился в пространство остановившимся взглядом. Только что они оживленно обсуждали способы приготовления медвежьих окороков, которыми так славится Медвежий Бор, как вдруг Лютомер исчез, не сходя с места, – только тело осталось сидеть на траве, а душа унеслась куда-то. Не будучи сам волхвом, Мыслята был чувствителен к таким вещам.
Лютомер перестал слушать старейшину, потому что его внутреннего слуха вдруг достиг призыв Лютавы. Она уже окликала его сегодня – как раз тогда, когда здоровенный медведь, раненый, разъяренный болью, как тысяча духов Бездны, пер на рогатину и Лютомер не мог отвлекаться даже на сестру. Но теперь она не просто искала его – она кричала и звала на помощь!
Лютомер невольно огляделся. Крик Лютавы звенел у него в душе, причиняя боль, но он не знал, куда бежать. Где она, что за опасность ей грозит? Передавать друг другу такие сведения они не умели, и он в отчаянии схватился за голову, посылая в ответ полный тревоги и боли вопль: я слышу, но где ты?!
И вдруг в его сознание проник еще один голос. Даже не голос – ощущение присутствия чего-то такого, не имеющего облика. Боковое зрение уловило мягкий отблеск – словно капля росы, отражающая свет.
Угрянка!
С чужими духами общаться сложно, но Угрянка немного знала его. Лютомеру совсем некстати вспомнилось то утро после битвы со зверозмеем – как они с Лютавой купались в холодной реке, смывая с себя следы Навного мира, и Угрянка, невидимая в воде, вдруг прильнула к его телу, как женщина, томимая страстью. Это она внушила ему воспоминание, чтобы обозначить свое присутствие. Среди прохлады осеннего дня Лютомера вдруг охватили запахи воды, влажной зелени. Пахло прохладным, свежим, манящим – пахло берегиней, женской сущностью, желающей и сохранить себя, и слиться со своей противоположностью.
– Ее увезли чужие! Следуй за мной! Я отведу! Торопись! – внушал шепот росы.
Сосредоточившись и стараясь не порвать тоненькую ниточку, на которой вела его берегиня, бессильная и безгласная в земном мире осенью, Лютомер встал и слабо двинул рукой. Мыслята давно уже молчал, настороженно глядя на него, бойники собрались вокруг, и только Мыслятины родовичи еще возились возле шкуры и туши убитого медведя, ничего не замечая.
– За мной… – проговорил Лютомер вслух, только малой частью сознания замечая тех, к кому обращался. – Лютаву увезли… Хазары… За мной… По следу. Собаки. Скорее. Дедила!
Не дождавшись ответов, он стал раздеваться. Дедила, давно его знавший, понял, что надо делать: собрать одежду, погрузить на коня, пустить собак по следу белого волка и мчаться за ним. Потому что ждать людей и коней, медленно пробирающихся через лес, белый волк не мог.
Родовичи Мысляты во главе с самим старостой увидели это впервые в жизни – среди бела дня молодой мужчина, варга Лютомер, вдруг наклонился, перекатился через голову, исчез в мгновенной вспышке серебристого пламени… и на его месте уже стоял белый волк! Люди ахнули и отшатнулись, а Дедила, не раз это видевший, уже споро запихивал в седельные сумки одежду и прочее снаряжение Лютомера.
А белый волк метнулся в чащу и пропал. Его вел шепот росы, смутный блик, что мелькает где-то на краю бокового зрения, но никогда не позволяет взглянуть на себя прямо. Оставаясь внутри его сознания, Угрянка указывала ему путь через Явный мир.
Собаки с лаем рвались вслед за убежавшим зверем, люди едва поспевали за ними. Но Мыслята и сам вскоре сообразил, куда надо держать путь. Уразумев, что княжну увезли хазары, он только хмыкнул и успокоил Дедилу:
– Далеко-то не увезут, не бойся! Чтоб далеко увезти, дорогу надо знать. Я сам лучше всех собак провожу!
Возле своих истоков Неручь, перед тем как устремиться на юг, делает петлю и течет, наоборот, с юга на север. Не знающие местности хазары не учли этого, а к тому же они не знали, что Мыслята повел охотников как раз на Медвежью гору, вокруг которой и текла река. Сейчас они находились внутри петли, и всего через несколько верст Мыслята вывел их к Неручи в том месте, к которому плывущие по реке хазары еще только должны были выйти.
Мыслята, отлично знающий каждое дерево в лесу, без помощи потусторонних или каких-либо иных проводников вышел к нужному месту лишь чуть позже, чем Лютомер. Но за это время белый волк успел разгуляться. Арсаман уже был мертв, еще несколько хазар, пытавшихся подступиться к волку с саблями, тоже сильно пострадали, и только выстрелами из луков волка удалось отогнать от ладьи и держать на расстоянии. Про Лютаву они уже забыли, мечтая только о том, чтобы убраться живыми.
Буря улеглась так же быстро, как возникла. Чаргай со своими всадниками наконец смог перебраться через реку и присоединиться к остальным. Хазары стремились снова сесть в ладьи и продолжить путь, но не могли оставить тела погибших. И в тот миг, когда стрелами волка наконец загнали в кусты, а Чаргай с помощью Палдаша поднимал с окровавленной травы тело Арсамана, из зарослей разом вылетело шесть или семь стрел.
Палдаш упал – стрела торчала у него в горле. Чаргай, развитым чутьем воина угадавший опасность, успел броситься наземь буквально в тот миг, когда стрелы сорвались с тетив, и остался невредим. Возле ладей упало еще несколько человек: на охоту медвежеборцы брали с собой тяжелые луки, а меткость их, отточенная многими поколениями, не уступала знаменитой меткости степняков.
– А ну отойди все от нее! – крикнул из зарослей Дедила. – От ладьи отошли, сучьи дети! Всех перестреляем!
Все было ясно без перевода. Хазары оглядывались: со всех сторон ветви шевелились, а между ними блестело железо. Они не могли знать точно, сколько у них теперь противников, но видели, что окружены и отступать некуда.
Чаргай вдруг вскочил и бросился к ладье; несколько стрел воткнулось в землю там, где он только что был, а ловкий хазарин уже переметнулся через борт ладьи, подхватил Лютаву и заслонился ею, прячась за бортом.
Предостерегающе закричали сразу несколько голосов. Ладья, которую пытались снова спустить на воду, едва держалась за песок носом, волна качала ее, и никто из самых метких не решался стрелять: если ладью качнет, стрела вместо хазарина попадет в девушку. И тогда даже смерть Чаргая послужит слабым утешением.
Из зарослей вышел Лютомер – в одной рубашке и портах, наспех надетых, кое-как подпоясанный. Одной рукой убирая с глаз растрепанные длинные волосы, другую он вытянул вперед в знак мирных намерений.
– Чаргай! – крикнул он. – Отпусти мою сестру! Вам все равно не уйти. Даже если ты повезешь ее с собой, я буду преследовать тебя хоть до Греческого моря! Следа я не потеряю, и через день или два найду способ покончить с вами всеми. Подумай, твоя цель того стоит?
Никто не спешил перевести хазарам его речь – бедняга Алим не показывался, то ли убитый, то ли раненый, то ли настолько напуганный, что даже долг не был в силах заставить его поднять голову. Вокруг лежали мертвые тела, стонали раненые, ярко-красная кровь на жухлой траве резала глаз.
– Дай нам сесть на ладьи и обещай не стрелять в спину, тогда я отпущу ее, – по-хазарски ответил Чаргай. О содержании речи Лютомера он догадался и без перевода.
– Хорошо. Вынеси ее на берег и положи в десяти шагах от воды. – Лютомер по привычке говорил вслух, но догадывался, что хазарин не понимает слов, и показывал все то же самое знаками.
– Еще я хочу получить за нее выкуп. – Поняв, что переговоры состоятся, Чаргай по привычке надменного победителя начал повышать цену мира. – Сто дирхемов.
– Я не вожу с собой на охоту мешки дирхемов! – с досадой сказал Лютомер и в подтверждение хлопнул себя по бокам, показывая что, кроме рубахи и портов, при нем ничего нет. – А, постой! – Он вдруг показал знаками, чтобы собеседник немного подождал. – Сейчас будет тебе выкуп.
Уйдя в заросли, он тут же вернулся и вынес заплечный берестяной короб, с которым пошел на охоту. Поспешно вытряхнув на траву всякие мелочи, он достал лежавший на самом дне полотняный сверток. А когда ткань была сброшена, Чаргай увидел свой собственный воинский пояс.
Конечно, у него давным-давно имелся новый: без пояса взрослому мужчине ходить неприлично, и первое, что сделал Арсаман, получив племянника из плена, это подарил ему новый пояс с серебряной пряжкой. При виде старого пояса Чаргай покраснел от досады: ему сразу вспомнился и тот злосчастный день, и плен, и унижение. А Лютомер выразительно помахал свернутым поясом и сделал знак, недвусмысленно предлагая обменять на него пленницу.
Чаргай колебался. Пояс стоил намного меньше того, что он запросил, но оставлять свой воинский пояс, украшенный знаками собственной доблести, в руках презренного врага совсем не хотелось. Чтобы тот потом всю оставшуюся жизнь – пусть не слишком долгую – хвалился везде, что снял пояс с Чаргая, а тот не сумел его вернуть! Нет, покидая эти злополучные дикие земли, Чаргай хотел быть уверен, что никаая позорная слава не потянется за ним отсюда.
– Корошо, – почти по-славянски сказал он – это слово он успел выучить. – Идет. Давай, – знаком предложил он и указала на поляну, ровно посередине между опушкой и водой.
Лютомер вышел из зарослей, положил пояс на траву и отошел обратно. Чаргай вытащил Лютаву из ладьи, рывком поднял на ноги, но идти она не могла, и он положил ее обратно, а сам направился к поясу. Каждый миг он ожидал услышать свист стрелы, не видя, как Лютомер предостерегающе вскинул руку, запрещая стрелять. У хазар тоже были луки, а Лютава сидела в ладье со связанными руками и ногами, открытая со всех сторон.
– Идите! – Лютомер сделал знак прочим хазарам, которые по большей части лежали на земле или прижимались к деревьям, и лишь некоторые держали в руках луки и сабли, готовые защищаться.
Поняв его, они потянулись к ладьям. Лютомер тоже вышел из зарослей, взял Лютаву на руки и понес за кусты. Обе стороны держали друг друга на прицеле, и одно неосторожное движение грозило бойней.
– Забирайте! – Вернувшись, Лютомер показал на тела убитых. – Нам чужих мертвецов на своей земле не надо.
По знаку Чаргая хазары подобрали тело Арсамана и прочих, положили на ладьи.
Лютомер резал веревки, которыми была связана Лютава. Ладьи тем временем отошли от берега и тронулись вниз по течению.
– Ну что? – окликнул Мыслята. – Перебьем гадов?
– Не надо, – с досадой ответил Лютомер, растирая онемевшие руки сестры. – Обещали отпустить, теперь что же? А то на весь Навный мир меня ославят.
– Они первые начали, – сердито ответила Лютава, кривясь от боли в затекших конечностях. – Наврали мне, что тебя медведь помял.
– Это я его помял…
Две ладьи скрылись за поворотом реки, две остались у берега. В них даже лежало несколько мешков, забрать которые у хазар не хватило времени и рук. Несколько мертвецов оставались на песке – убитых рабов хазары оставили, и к телу Хасана, оскверненному злым духом, прикоснуться никто не решился.
– А все-таки зря ты его отпустил, – с сожалением произнес Мыслята, снимая тетиву с лука. – Река ровная. Я бы ему в глаз попал, как соболю какому, и шкуры бы не попортил.
– Ничего, далеко не уедет, – утешил его Лютомер. – Только за смерть его боги на нас с тобой вины не возложат.
– Ну, тогда домой, что ли? – обыденно предложил старейшина Медвежьего Бора. – Окорока, они тоже ждать не любят. Да и темнеет вон уже.
– У вас поесть что-нибудь осталось? – спросила Лютава.
– Проголодалась? – Мыслята усмехнулся. – Горбушка вон есть.
– Давай.
С трудом поднявшись, Лютава забрала у него последнюю уцелевшую горбушку, разломала ее на маленькие кусочки и стала разбрасывать по поляне, что-то шепча. Этого было мало, чтобы отблагодарить духов-покровителей, но все же лучше, чем ничего.
Глава 7
От Неручи уцелевшим хазарам пришлось пробираться, положась на милость Аллаха, – в чужой земле, не зная местности, не зная языка и обычаев племен, ее населяющих, поуменьшившись в числе и даже без толмача. Самым старшим остался Немет, но седобородый купец был так удручен и разбит всем произошедшим, что без споров уступил верховенство Чаргаю. У молодого бека появилась цель – месть за родича, поэтому он хорошо знал, что теперь нужно делать.
За время жизни среди славян хазары поднабрались кое-каких слов, особенно челядь, которой сгинувший Алим не помогал общаться с местными. При помощи немногих слов, а еще больше знаков путникам кое-как удавалось объясняться – если, конечно, жители прибрежных весей не скрывались в лесу со страха, увидев возле своих берегов целый отряд из двух десятков чужаков. Иногда их пускали переночевать, иногда – нет, иногда соглашались проводить, иногда только объясняли на пальцах дорогу. Впрочем, на реке было негде заблудиться – знай плыви вниз по течению. Так или иначе, но за несколько дней они спустились по Неручи и Болве и достигли Десны.
Расспрашивая везде о «рус бек», хазары в устье Болвы наткнулись на нужного им человека. Купец по имени Провид, по прозвищу Хазарин, неоднократно ездил в Итиль и вполне внятно изъяснялся по-хазарски. Здесь он устроился на зиму у родни, чтобы скупать меха у охотников, а по весне пуститься с ними в теплые края, где за них так дорого платят.
Поэтому он даже обрадовался возможным товарищам для путешествия в Киев. Однако делиться с ними товаром он не собирался и настойчиво убеждал Немета вести все дела только через него, доказывал, что для чужаков в этих местах существует большая опасность быть обманутыми, ограбленными и даже убитыми, пока наконец Чаргай не утратил терпение и не рассказал, что все это им известно.
– Ты никого не должен убеждать в этом меньше, чем меня! – заявил он. – Лишь несколько месяцев назад мы прибыли в эту землю, имея многочисленный и богатый караван, заручившись поддержкой бека вятичей! И вот – мой дядя Арсаман Пуян подло, предательски убит, его погубил оборотень, которого угренский бек зовет своим сыном! Он отнял у нас знатную пленницу, которую мы везли беку дешнян, отнял половину нашего товара, перебил половину наших людей! Я ищу мести и хочу, чтобы бек дешнян поддержал меня!
Услышав о таких делах, Провид сразу бросил уговоры.
– Боги ваши с вами! – сказал он. – Князь Бранемер-то здесь рядом. Возле Ладиной горы он живет, в Усть-Чиже, тут и двух дней дороги не будет. Я, правда, был у него, да уж ради такого дела провожу вас. Мы люди торговые, должны держаться друг за дружку.
На самом деле Провид быстро все просчитал: если хазары говорят правду – или если князь Бранемер пожелает принять их слова за правду, – если он соберет поход на угрян, то для купца будет очень выгодно сопровождать войско, скупать добычу и полон. Прямо на месте упоенные победой ратники отдадут ему все задешево. А потом, при содействии этих вот хазар, все приобретенное можно будет перепродать и выручить в десять, в двадцать раз больше! Если же князь Бранемер не станет их слушать, то он, Провид, от этого ничего не теряет.
Выехав наутро, за два дня обоз под водительством Провида поднялся по Десне и прибыл к Ладиной горе. Это было древнее и весьма примечательное место. Без малого тысячу лет гора над рекой почиталась священной. Самые разные племена, в разное время населявшие эту землю, поклонялись там богине-матери, называя ее разными именами, что не сильно меняло суть. Сейчас стоявшее на горе святилище посвящалось богине Ладе, и на ее праздник в Медвежий велик-день сюда собирались с дарами и жертвами сотни людей со всей округи – кривичи, вятичи и голядь.
Напротив святилища, за ручьем, на мысу стоял городок. Ручей звался Чиж, поэтому и поселение носило название Усть-Чиж. Сидел здесь род Витимера Старого. Когда-то он пришел сюда из верховий Днепра, но первоначальной своей родиной Витимеровичи считали берега священной реки Дунай. В поисках свободных земель молодой еще Витимер, которого предание называло младшим внуком смоленского князя Красногоста, пришел в верховья Десны и поселился возле древнего святилища, почти заброшенного вымирающей голядью. Рассказывали, что сама богиня Лада пообещала роду Витимера всяческое процветание, если он восстановит святилище и будет приносить в нем жертвы во все положенные сроки. С тех пор потомки Витимера служили на Ладиной горе, а род пришельца размножился и довольно быстро утвердил свою власть над округой, над верховьями Десны и ее притоками. На юг, ниже по Десне, начинались земли князя Радимера, забравшего в руки и славян, живших на Соже, и местную голядь. Князь Радимер, как говорили, был не прочь и расширить свои владения, поэтому Бранемеру приходилось постоянно быть начеку. Сейчас он, как и прочие славянские князья, готовился идти в полюдье и ждал, пока замерзнут реки.
Учитывая святость места, Провид не решился сразу вести туда хазар, а сначала отправился сам и испросил для них разрешение у князя, старейшин и волхвов. Волхвы сначала были против, чтобы люди чужого языка и невесть какой веры гневили богиню, топча ее священную землю, но после обещания обильных даров богине согласились допустить в городок вожака пришельцев. Князь же, в разговоре с которым Провид обронил множество намеков, изъявил желание увидеть хазар, и на другой день торговец повел к нему Немета и Чаргая. Остальных пришлось оставить за границами поселения – пускать хазар отказались сами жители. И Провид советовал не настаивать: бывали случаи, когда иноземцев убивали целыми обозами, в самом их существовании усматривая оскорбление богам и угрозу людям. Наученные опытом, хазары не возражали, а Немет не переставал бормотать молитвы.
На чьей-то брошенной заросшей росчисти разбив шатры, хазары постарались получше приготовиться к встрече. Намет и Чаргай достали из мешков самые лучшие одежды, яркие шелковые кафтаны, расшитые золотой и серебряной нитью, а Чаргай подпоясался своим наборным поясом, который так кстати к нему вернулся. Этот пояс подчеркивал доблесть воина, и молодой бек хотел показать здешнему мелкому князьку, что перед ним стоит знатный и прославленный муж.
Князь Бранемер жил в большой наземной избе, состоявшей из трех помещений: теплой истобки, летней клети и просторных сеней между ними. По бокам переходы соединяли избу с двумя такими же, только чуть поменьше, – там, как шепнул хазарам Провид, жили две княжеские жены, которым тоже нужно послать подарки. Бранемеру не исполнилось еще и тридцати лет, и всем обликом это был истинный витязь из песни: высокий, мощный, он излучал силу и удаль. Широкий лоб, густые черные брови, жестко сомкнутый рот придавали его облику вид решительности и упорства. Он сидел, когда гости вошли, но и в таком положении он смотрел на всех сверху вниз, и его взгляд, исполненный сознания собственной силы, каждого заставлял склониться. Вокруг него расположились сродники, все как на подбор статные и уверенные.
– Ну, здравствуйте, гости хазарские! – сказал он, когда Провид еще раз представил ему прибывших. – Торговать к нам, или как?
– Мы ехали к тебе с поклоном и подарками! – заговорил Чаргай. – Брат моей матери, Арсаман Пуян, приходится также братом Замиле-хатун, любимой жене Вершин-бека, который правит на Угре.
– Что? – Бранемер не понял и нахмурился.
– Правда, княже! – Один из его сродников, плотный темнобордый мужчина лет сорока, кивнул. – Я слышал, что у угренского князя Вершины жена персиянка, а может, из хвалисов. Видно, хазарин про нее толкует.
– Так она хвалиска или хазарка?
– Она – сестра моего дяди, то есть моей матери, и ее похитили, когда семья моего деда жила в Хорезме, – пояснил Чаргай, повторяя дядины басни и надеясь, что мнимое родство с угрянами придаст ему веса в глазах дешнян. – Мы гостили у нее и находили всяческую честь и почет. Но дело в том, что Вершин-бек задумал изменить верховному кагану кривичей, что живет в земле смолян. Он хочет породниться с беками земли Вантит. Его две дочери должны быть отданы в жены сыновьям Святомера-бека, а дочь Святомера станет женой сына Вершины. После этого Вершина со своими новыми родичами думает отнять у тебя земли по всей реке, по которой мы сюда прибыли, и его подбивает к этому старший сын, оборотень!
За время пути Чаргай придумал, как заручиться поддержкой Бранемера для своей мести. От Замилы он знал обо всем, что случилось весной или могло случиться, и теперь представил поведение князя Вершины примерно таким, каким его хотел бы видеть сам Святомер оковский. По отношению же к кривичам это было бы со стороны угрян настоящим предательством, и Бранемера это обеспокоило тем сильнее, что в его землях жило уже довольно много вятичей. Разрешая им селиться в своих владениях, он с каждого рода брал обязательство соблюдать мир и платить условленную дань, но не мог не волноваться о том, что раньше или позже вятичские князья попробуют забрать в руки и сами земли. Знал он и о том, что на Угре, где низовья заняты почти только вятичами, князь Вершина испытывает те же трудности. И чему удивляться, если сейчас, когда в земле смолян нет прочной власти, князь Вершина предпочел покровительство сильного вятичского князя. Но самому Бранемеру это грозило очень большими неприятностями, и он переменился в лице, осознав опасность.
– Сын же Замили-хатун, Хвалислав, – весьма разумный, отважный и честный батыр, – продолжал Чаргай, видя, что его речь находит путь к самому сердцу слушателей. – Он хочет, чтобы племена угрян и дешнян жили в мире и дружбе. И так было бы, если бы Вершина-бек назвал его своим наследником, что совсем уже решил сделать. Но из-за происков оборотня Хвалислав был вынужден бежать. Однако он послал тебе подарки в знак своей дружбы – серебряные чаши, драгоценные ткани, а главное – прекрасную деву, старшую дочь Вершины от очень знатной матери. Если бы она оказалась в твоем доме, то Вершина никогда не решился бы на такое предательство! Все это мы везли тебе, но на самой границе твоей земли оборотень напал на нас! Моя дядя доблестно сражался, но погиб, растерзанный оборотнем, а рабыня и все дары стали его добычей! Он собрал уже большое войско и намерен напасть на тебя в ближайшее время! Ты умно поступишь, если опередишь его! А я прошу для себя только одного: позволь мне сопровождать тебя в походе и отомстить за гибель моего дяди!
Даже сам Провид, переводя эту речь, озадаченно таращил глаза и всем видом выражал изумление. Витимеровичи молчали, огорошенные всеми этими новостями, Бранемер хмурился, пытаясь понять, что за кощуну слышит. А Чаргай стоял, раздувая ноздри от сдерживаемых чувств. Он не так чтобы солгал: все было примерно так, как он и рассказал. И дары, и битва, и даже старшая дочь Вершины в подарок Бранемеру действительно имелись… Благородный человек не осквернит уста свои ложью. А если события приобретают несколько иную окраску, то это вполне оправдано его священной целью, которой отныне должна подчиниться вся жизнь, – местью за брата матери.
– Что-то я не пойму, – проговорил Повада, стрый Бранемера. – Дочь Вершины ты нам вез? И ее сын хвалиски послал своей волей? А сам Вершина-то об этом знал?