Тем же вечером они устраивались на ночлег в уже хорошо знакомом месте – в Медвежьем Бору. Здесь призошли кое-какие перемены: суровую Овсяницу наконец-то увезли к жениху, хозяйство в доме Мысляты вела Далянка, которая только охала, слушая их рассказы. Совсем недавно, уже после войны, Мыслята сосватал-таки невесту для сына Помогайлы, и тот теперь сидел за столом среди взрослых мужчин, такой же гордый и уверенный, как и его отец. В честь этого события Толига в братчине пил брагу с хозяином и его мужской родней, а Лютомер и Лютава сидели в теплом углу беседы, где их разместили на ночь. За маленьким окошком, плотно задвинутым заслонкой, гудела метель, из перехода, ведущего в братчину, долетали хмельные крики и пение.
– Я ведь дрался с Бранемером один на один, одолел его и взял клятву, что они уйдут и ничего больше с нас не будут требовать, – говорил Лютомер сестре. – Я ведь умный: я взял клятву от его имени, от его брата Витима и от Яроведа, то есть, считай, от всей дешнянской земли. Они клялись, что откажутся от тебя.
– Они отказывались за меня воевать, – возражала Лютава. – Но он не обязан отказаться, если так решил сам мой отец.
– Но все-таки честь его обязывает не брать тебя в жены против твоей воли, мы ведь бились за это. А я все-таки думаю, что честь у него есть. Ну, а если нет, то найдутся другие способы. Например, я могу украсть его брата. И обменять на тебя.
– А если он будет очень рад избавиться от брата? – Лютава усмехнулась. – Ты разве не приплатил бы любому лешему, кто украл бы Хвалиса? Смотри, как хорошо: брата-соперника нет, жена и наследники есть. Не жизнь, а малина!
– Я-то приплатил бы! – охотно согласился Лютомер. – Но те двое, по-моему, друг друга любят. Мне так показалось тогда. Их ведь у отца было двое, а не шестеро. Кстати, зачем ему еще жена? У него ведь две есть.
– Детей-то нет.
– Так ему жена нужна или дети?
– Дети. Сын и наследник. И он считает, что родить его смогу только я. Я же тебе рассказывала, ты забыл?
– Не забыл. – Лютомер задумчиво прищурился, глядя на огонь лучины. – Но если ему нужна не ты сама, а только дети… Слушай! – Он оживился. – А спроси у твоих духов, в чем дело. Может, на нем порча какая-нибудь? Если найти, как ее снять, то родит он себе семь сыновей от старших жен, а ты ему будешь даром не нужна.
Лютава посмотрела на оконную заслонку. О таких делах лучше спрашивать Угрянку. В Навном мире нет зимы и лета, но все же докричаться до берегини, обитательницы весенних рощ, перед самым солнцеворотом будет нелегко.
Продолжить путь удалось только на третий день, но и все дальнейшие дни продвижение давалось с трудом. Сани шли шагом, с трудом одолевая высокие снежные наносы. Всадники по большей части вели коней под уздцы. Месяц снежень перевалил за середину, до солнцеворота оставалось не более пяти-семи дней. Серый и бледный день таял, едва успев разгореться, путь начинался и кончался в темноте. Чуть ли не ползком пробираясь в снегах, во тьме и холоде, путники всей кожей ощущали, что находятся на самом дне года. Толига весь извелся от беспокойства, что не успеет добраться раньше солнцеворота и нужный срок свадьбы окажется упущен.
Днем и ночью выли волки, и Лютомер прислушивался к их голосам, закрыв глаза и выпадая из Явного мира. Сидел он в седле или медленно шел, ведя за собой коня, душа его бегала белым волком по просторам Навного мира, великого и вечного Леса на Той Стороне. Даже Лютава не смела его окликать. Приближается новогодье, а с ним Велесовы дни – время, когда священный отец призовет земного сына на служение себе. Лютава надеялась, что Велесовы дни помогут им найти ответы на самые насущные вопросы, но и боялась их. Каждый раз, когда это случалось, она боялась, что Велес завладеет Лютомером навсегда, что ее брат вечно будет бегать волком по белым полям, а она останется здесь совсем одна, не в силах последовать за ним… Впрочем, если так случится, то силы у нее найдутся.
По-хорошему, в это время вообще не следует пускаться в дорогу, и в каждой веси над Десной появление чужаков встречали с удивлением и недоверием. В такое время скорее станет странствовать нечисть, чем добрые люди, и дешняне сначала предлагали странникам пройти между освященными кострами, а только потом пропускали в жилье. Но и там, при входе в дом, старухи обрызгивали гостей полынной водой, в которую макали горячий уголек, приговаривая: кыш, кыш, нечистый дух!
В Усть-Чиж приехали под вечер. Многочисленные дымы виднелись издалека, а потом показался и сам городок. Ладина гора казалась спящей. Оба ее высоких вала были засыпаны снегом, но придет новогодье – и тропу расчистят, чтобы все жители Явного мира могли принести жертвы и спросить богов и предков о своей судьбе.
Еще при въезде осведомившись, где князь, Толига с облегчением убедился, что одолевал этот путь не напрасно.
– А что, от оковского князя приезжали уже люди? – спрашивал он местного мужика, который взялся проводить.
– Дня три уж как приехали, – кивнул мужик. – Вон там, у Турякова сына старшего стоят, у Кудери. У него и встали. А вы что же – надолго к нам?
– Как боги велят, – ответил Толига. – Мне бы товар мой сдать да назад, да ведь не поедешь под новогодье.
– Это верно, надо обождать. – Благоразумный мужик опять закивал. – Кто же под новый год ездит – так на Ту Сторону заедешь, не выберешься никогда, так и сгинешь.
За разговорами они подошли к братчине, и Толига с Лютомером, оставив пока обоз на дворе, ведомые приветливым мужиком, вошли пошли здороваться с князем.
Однако они оказались не первыми гостями – оковский боярин Жизнодар уже явился к князю и сейчас беседовал с ним, сидя у стола, где стоял красивый, из далеких земель привезенный, серебряный кувшин с медовухой и лежали на широком деревянном блюде несколько пирогов под вышитым рушником. Еще позавчера приехав, тот изложил ему предложение князя Святко, но ответа сразу не получил. Бранемер испросил время на «посоветоваться с родом», как и полагается в таком важном деле. Советовался он два дня, и род склонялся к тому, чтобы от сватовства как-нибудь повежливее отказаться.
– Вот кабы ты угренскую княжну за себя взял, тогда другое дело, – говорил ему стрый Дубровец. – За это я сам воевать ходил и еще бы пошел, кабы судьба. А тут иное дело. Все-таки с угрянами мы одной крови, все мы кривичи. А со Святкой связываться – значит, с хазарами воевать. Надо оно нам?
– Да и сама-то она какая еще? – поддакивал племянник Житеня. – Может, свинья косорылая. На словах-то они все красавицы, а как покрывало поднимешь – матушки, жуть с копьем!
– А с Угрой дружить – со Святкой воевать! – восклицал Чаегость. – Ведь Святко так просто от Угры не откажется, нет! Ихнее племя уже все низовья Угры заняло, вокруг самого Ратиславля вятичские роды живут! Займут они Угру, а нам бы волок отхватить, пока Святкин род с Жиздры не пришел!
– И знаешь, что я скажу, – сватался бы ты к Велеборовне, княгине смоленской! – добавил Повада и положил руку на плечо племянника. – Взял бы ты ее в жены, глядишь, еще сам бы в Смоленске князем сел! А Десну Витимке бы оставил – и ему ведь не век в лесу бегать. Вот его бы и женить, на угренской ли княжне, на оковской, – имея всех смолян за собой, мы ни тех, ни других, ни кривого лешего не побоимся!
Эта речь вызвала в братчине гул одобрения, и только Бранемер с сомнением покачал головой. Он не верил, что смоленская княгиня, отказавшая самым знатным женихам, пойдет за него, дешнянского князя, зажатого между вятичами и радимичами. Но сродники требовали хотя бы попробовать, и его долг был подчиниться.
Но послы оковского князя находились здесь, и приходилось что-то им отвечать. Бранемер мялся и с трудом подбирал слова – в переговорах он себя чувствовал гораздо менее уверенно, чем на поле битвы.
– Для меня это честь великая, да и третья жена не помешала бы совсем, – говорил он боярину Жизняте, в непривычном смущении рассматривая свои кулаки. Из поединка с Лютомером он вынес сильный ушиб головы и сломанную ударом меча кость на плече – она уже почти срослась, правая рука двигалась почти свободно, и к весне князь надеялся вернуть силу и ловкость. – Да ведь я не сам по себе живу. Со Смоленском у нас ряд положен – во всем помогать и важных дел, вроде там войны, походов заморских и женитьбы, если знатная жена, без общего совета не решать.
– Так ведь ты ходил на угрян воевать и на дочери Вершины угренского хотел жениться, – напомнил боярин Жизнята. – Или успел в Смоленск гонца послать за благословением?
– Так то ведь Вершина угренский! – торопливо вставил Чаегость. – Что та Угра – те же кривичи, свое племя. Что здесь и спрашивать? Подумаешь, дело! А то – Святомер оковский! А где больше чести, там и спрос строже. На такое дело князь не может сам решиться, тут уже советоваться надо.
– А если запретят тебе смоленские кязья жениться, тогда что? – спросил Жизнята. – Послушаешься? Так и останешься бездетным?
– У меня брат меньшой есть, удалец на диво, – ответил Бранемер. – Мой стол без наследника не останется.
– Вот, может, княжича Витима женить бы! – намекнул Чаегость. – Отдаст князь Святко невесту за меньшого брата?
– Я прислан за самого князя ее сватать, на то и ответ привезти должен, – непреклонно отвечал Жизнята.
– А ты от нас другое слово свези. Все равно в Ночь Богов невесту доставить не успеешь, а в День Богов княжескую свадьбу играть не годится, – нашелся Дубровец. – Спешить теперь некуда, полгода еще впереди.
– Значит, не хочет князь жениться? – Боярин Жизнята поднялся.
– Не судьба, выходит, – ответил Бранемер и тоже встал, собираясь проводить гостя.
И в это время дверь из сеней открылась, пропуская Толигу и Лютомера.
Завидев их, все онемели – и дешняне, и вятичи. Бранемер переменился в лице – он сразу узнал угренского княжича-оборотня, который одолел его в поединке и вынудил уйти. А Жизнята узнал обоих и сразу сообразил: именно этих гостей здесь ждали, именно поэтому Бранемер отвергает руку Святомеровой дочери – потому что ждет дочь Вершины!
– Здравствуй, князь Бранемер! – Толига стянул шапку и низко поклонился. – От князя Вершины угренского я к тебе послан, невесту тебе привез. Ту самую, что ты и хотел. Прими ее с родительским благословением, чтобы жить вам в чести да радости и род умножать!
– Вот оно что! – среди общей тишины проговорил Жизнята. – Вот отчего мы тут не ко двору пришлись! Ты, Толига, позже ехал, а меня обскакал! Ну, смотри у меня! Вот узнает князь Святко про ваши дела – попомните еще нас!
И он вышел, понимая, что ничего больше сделать не сможет. По пути через двор он бросил гневный взгляд в сторону саней и убедился, что Толига и впрямь его обскакал, – невеста была уже здесь, в то время как княжна Кремена оставалась за десятки дней пути.
А князь Бранемер еще не скоро опомнился и поверил, что все это ему не снится.
– Невесту привез? – повторил он, во все глаза глядя то на Толигу, то на Лютомера. – Ты кто такой?
– Толигнев я, Живогостя сын, из рода Ратиславичей по матери. Хвалислава, Вершининого сына, кормилец. А это вот со мной…
– Здравствуй, князь Бранемер! – Лютомер тоже слегка поклонился. – Не забыл меня?
– Тебя забудешь! Вы откуда мне на голову свалились? Правко, беги за Яроведом! Пусть хоть он скажет, морок это или духи лесные!
– Невесту мы тебе привезли! – повторял Толига. – Княжну Лютаву, дочь Вершины. Ты сам ее в жены хотел взять, да вот вышла незадача, а князь Вершина, как узнал, то сказал, что не годится такого мужа знатного да могучего отказом обижать, и повелел своей родительской волей, чтобы дочь его сей же час к тебе отправилась и женой твоей стала.
– Отправилась? Да где же она?
– Во дворе в санях дожидается, чтобы ты…
Махнув рукой на болвана, Бранемер, как был без шапки, кинулся во двор и действительно увидел сани, в которых сидела девушка в волчьей шубе. Он ни разу не видел Лютаву, но ни на миг не усомнился, что это она, – весь облик привезенной указывал на то, что это Маренина волхва, а даже беглый взгляд на ее лицо обнаруживал несомненное сходство с Лютомером.
Приложив руки в варежках к щекам, она пыталась немного отогреть замерзшее лицо.
– Ты и есть – угренская княжна? – услышала Лютава над собой чей-то голос.
– Я. – Она подняла глаза.
Князь Бранемер был именно таким, каким она его представляла по рассказам. А вот он ее представлял иначе. Несмотря на прежние разговоры, что-де ему нужна от нее не красота, в своем воображении он разрисовал желанную и недоступную невесту всеми красками и ожидал увидеть чудо красоты, способное затмить саму Денницу. А Лютава, проведшая весь день на морозе, выглядела сейчас еще менее красивой, чем обычно. Смугловатая, с глубоко посаженными глазами и широким ртом, высокая и худощавая, она мало походила на ту девушку, о которой Бранемер мечтал.
Но приехала невеста – отворяй ворота! Не выдавая своего разочарования, Бранемер наклонился, поднял ее на руки вместе с медвежьей шкурой, в которую она куталась, и понес в избу.
– Вот и хорошо. Совет да любовь! – бормотал Толига, с удовлетворением наблюдая за этой встречей и видя, что волчица и теперь, похоже, не собирается выть и кусаться. – Доставил в целости, князюшка дорогой, уж как берег, как берег… Путь-то, сам понимаешь, тяжелый, через снег-то…
– Ты… того… поесть тебе, или в баню? – Усадив невесту на лавку, Бранемер все с той же растерянностью разглядывал ее. – Ехали весь день, да? Отдохнуть бы тебе? К девкам проводить?
– Ой, как устали, князь! – грустно ответила Лютава. – Если не отдохну, то умру вот-вот. Сначала, конечно, в баню.
Позвали женщин, Лютаву увели. Девки побежали топить баню. Пришел Яровед, и Лютава увидела его, когда в сопровождении Повадиной жены направлялась мыться.
– Вот и ты здесь, красавица! – приветствовал ее волхв. – Да и братец с тобой! Не ждали вас, по правде сказать, не гадали! Ну да ничего! Свадьбу еще успеем, еще три дня от Ночи Богов осталось!
– Я к тебе на Ладину гору зайду. Завтра, наверное.
– Заходи, отчего же нет. Потолкуем.
В следующий раз Лютава увидела жениха за ужином. После бани, слегка отдохнувшая, с перечесанной косой, она выглядела получше, но красотой при тусклом свете лучин по-прежнему не блистала. Свои яркие шелковые наряды она благоразумно оставила до другого случая и сидела в простых рубашках, нижней белой, а верхней – бледно-синего черничного цвета. Кроме височных колец и нескольких перстней, на ней сейчас не было никаких украшений, и по ее виду никто не заподозрил бы в этой девушке княжескую дочь и княжескую невесту. Только бронзовые и серебряные бубенчики, звеневшие при каждом ее движении, выдавали служительницу богов.
К ужину вышли и обе жены Бранемера и теперь настороженно разглядывали гостью. Старшая, княгиня Благослава, была красивой, хотя и несколько уже увядшей женщиной лет двадцати шести. Держалась она величаво, почти не разговаривала: возможно, потому, что после родов и кормления своих умерших дочек лишилась двух-трех зубов. Равная ей происхождением, а к тому же волхва из знатного жреческого рода, Лютава легко могла оттеснить ее с места старшей жены и княгини, особенно если ей удастся-таки родить князю долгожданного сына. Поэтому Благослава видела в ней соперницу и беспокоилась за свою честь, но та же честь не позволяла ей проявлять враждебность.
Вторая жена, Милорада, оказалась помоложе и повеселее – тоже миловидная, она выглядела попроще и поприветливее и даже дружелюбно улыбнулась Лютаве – видимо, выражая готовность принять новую жену в подруги. Все равно же вместе жить, за одним столом сидеть, в одной беседе прясть – так лучше дружить, чем ссориться. Не раз и не два Милорада метнула любопытный взгляд на Лютомера – об этом оборотне она слышала немало.
Разговор не завязывался: Бранемер все разглядывал невесту, а она не поднимала на него глаз. Завтрашний поход в святилище должен был все решить: если она сможет помочь ему, не выходя за него замуж, то дело можно считать выигранным. А если нет, то он возьмет ее просто ради своей чести. Не отказавшись сразу, Бранемер молчаливо согласился принять «подарок» князя Вершины, и Толига сидел довольный, предвидя в ближайшие дни свадьбу, а потом и свое победное возвращение домой.
Лютомер понемногу расспрашивал о разных делах, в том числе о хазарах. Вскоре он уже знал о том, какие речи вел здесь Чаргай, а также о его внезапной смерти. Смерть эта самого Лютомера ничуть не удивила. Он помнил заговоренную иголку, вставленную под пряжку пояса руками Галицы. В этом деле колдунья помогла им. Но в остальном она и ее чары угрожали самой жизни детей Семилады, и в ближайшие дни, когда преграда между Явным миром и Навным истончится и станет проницаемой, Лютомер надеялся навсегда покончить с этим врагом. И тогда они смогут вернуться домой, не опасаясь упреков.
На ночь Толигу и Лютомера устороили у того самого Кудери – оковский сват уехал со своими людьми, не желая даже переночевать и собираясь встречать новый год не ближе устья Болвы. Лютаву взяла к себе Милорада. Невесте еще не полагалось жить под одной крышей с женихом, но держать ее в другом месте Толига боялся, ожидая подвоха в самый последний миг. А Лютава, ворочаясь на чужой лежанке, вспоминала рассказ Божирадовой дочери Немилы: как невесту сажают в сани и везут туда, где могут найтись женихи. Вот и ее, дочь князя и старшей волхвы, точно так же привезли на санях, и хорошо еще, что жених раскрыл ворота и махнул – заезжайте! А то ведь мог и на морозе оставить…
Глава 12
Утром, дождавшись подобия рассвета, Лютава наскоро поела и пошла в святилище. Бранемер хотел ее проводить, но она поблагодарила и отказалась – Ладину гору было прекрасно видно от ворот. Бранемер не настаивал. Немногословный, сдержанный, он даже понравился Лютаве, и она почти пожалела, что в мужья ей сужден кто-то другой. По глазам Бранемера и по его обращению она понимала, что это человек умный, решительный, отважный, но уважительный и доступный голосу рассудка. При таком муже ей было бы легче научиться жить без Лютомера. Она прекрасно поладила бы с ним и даже, наверное, со временем полюбила бы его. И он утром смотрел на нее иначе: уже не жалея о том, что ему не досталась солнцеликая красотка, он что-то такое увидел в лице угренской княжны, что все его разочарование как рукой сняло. Даже для женщин есть кое-что поважнее красоты, и это что-то он увидел в своей будущей княгине. О свадьбе он пока не заговаривал, оставив это решать Яроведу и невесте – они волхвы, им виднее, что и как лучше сделать.
А Лютава миновала дворы, пересекла мостик, положенный над замерзшим ручьем, и оказалась на стороне святилища. Здесь еще никто не ходил после ночного снегопада, и она медленно брела, с трудом одолевая глубокие сугробы. Поклонившись двум высоким бородатым идолам, она вошла в ворота внешнего вала. А в воротах внутреннего вала, охраняемых двумя женскими идолами, ее ждал Яровед.
– Здравствуй, батюшка! – Лютава первой поклонилась ему, как старшему.
– Здравствуй, дочка! – Волхв приветливо кивнул. – Пока дочка, а завтра, гляди, княгиней стану звать! – Он усмехнулся. – Вот оно и сбылось! Я, правда, и сам не ждал. Сколько ни гадай, а судьбы не угадаешь! Мне открывалось, что не будешь ты у нас, – а вон как обернулось!
У Лютавы что-то дрогнуло внутри – Яровед нежданно подал ей надежду. Он вопрошал богов – сам или через здешних женщин-чародеек, неважно, – и Макошь открыла ему, что Лютаве не суждено войти в их род! А он еще не поверил! Или… поверил, но не подает вида?
На внутренней площадке святилища под открытым небом стояли идолы девяти богов, в середине – Лада и Велес, хозяева этих мест. Яровед провел Лютаву в длинную хоромину, где располагались столы и лавки для пиров, уже заново отмытые перед близким новогодним пиром.
В глубине виднелась дверь, ведущая в пристройку. Там жил сам Яровед, и туда он провел Лютаву. В клети горел огонь в очаге, устроенном прямо в земляном полу, как делали испокон веков. На лавке, покрытой медвежьей шкурой, сидела молодая женщина и пряла шерсть. Лютава поздоровалась с ней – это была Борута, жрица Лады, вместе с Яроведом составлявшая пару хранителей святилища. В ее лице, с немного грубоватыми чертами и густыми черными бровями, в мощной, широкоплечей фигуре отмечалось сходство с Бранемером – видимо, она приходилась ему сестрой. На первый взгляд, она не слишком отвечала представлениям о стройной и нежной богине Ладе, но Лютава-то знала, что одно из воплощений богини весеннего расцвета – медведица. Борута – одно из имен богини-медведицы – «живущая в бору». И вот тут сестра Бранемера подходила как нельзя лучше.
А Лютава, войдя, сразу глянула на еще одну дверь в глубине. За этой дверью, как она догадывалась, находился вход в подземный чертог, где пережидает зиму Лада Дешнянская – жрица, избранная в жертву Велесу. Такая же, какой была когда-то Семилада.
– Скажи-ка, отец, – начала Лютава. – Вот ты говорил, что гадал обо мне. Что тебе открылось?
– Да уж, не вы одни такие мудрые, и нам Навный мир открывается. – Волхв усмехнулся. – Знаю я, что стережет тебя твой дух-покровитель. А все потому, что суждено тебе родить витязя славного, и дух хочет сам тебе мужа указать. Уж какие замыслы о том ребенке у духа, мне неведомо. Но и у нас свои духи есть, чтобы с твоим духом потягаться! Возьмет тебя в жены Бранята – ему и сын твой достанется. Потому и отпустил я его воевать.
– Вот, значит, как?
Бранемер хочет бороться с ее духом, и Яровед готов ему в этом помогать. На самонадеянного дурака волхв не похож, значит, силы свои оценивает трезво и знает, на что рассчитывает. Но для Лютавы это мало что меняет. Все равно ей придется и нарушить долг по отношению к покровителю, и покинуть Лютомера…
Оставалось то, что они надумали.
– Позвольте мне с богиней поговорить, – попросила Лютава, поглядев на Яроведа и жрицу. – Пустите меня к ней. Я не потревожу. Судьба моя решается. И не моя одна.
Волхв и женщина переглянулись, потом Борута встала и нашла на поясе ключ.
– Ступай, отчего же? – произнесла она. – Ты сама дочь Лады, богиня не огневается.
Лютава встала вслед за ней и вдруг задрожала. Слова жрицы вызвали в ней ощущение, почти уверенность, что сейчас она увидит не просто Ладу, а свою мать. Ее, Семилады, не могло здесь быть, здесь своя Лада, и еще несколько месяцев назад она ходила по земле, как все простые женщины… Она и сейчас простая женщина, только принимающая в себя дух Лады, и зовут ее Благодара, но все же, все же…
Жрица вставила ключ в замок и легко открыла – ведь они с Яроведом отворяли эту дверь каждый день, прислуживая священной затворнице. Волхв взял лучину и кивком пригласил Лютаву за собой. Она с трудом сделала несколько шагов, дрожа всем телом. Она вступала в священное пространство, в Навный мир, в Велесово подземелье. Будучи более чувствительна к дыханию богов, чем простые люди, она с трудом заставила себя сделать эти шаги. Но там, за дверью, ее ждала единственная возможная сейчас помощь.
Яровед первым прошел за дверь, потом дождался, пока к нему подойдет Лютава, и передал ей лучину, а сам достал другой ключ. В земляном полу у них под ногами виднелась большая деревянная крышка, окованная не грубыми полосами железа, а литой бронзой с позолоченными узорами. При виде этой красоты, этой священной клетки, где томилась богиня-весна, плененная сумрачным подземным владыкой, Лютава задрожала сильнее. Этот трепет словно бы отделял ее душу от тела, безо всяких кудесов и заклинаний переводил в Навный мир. Осторожно ступая вслед за волхвом по лестнице, ведущей вниз, она не чувствовала ступенек под ногами и уже не знала, идет ли ее тело через Явный мир или только душа – через Навный. Обычно она различала оба мира, но сейчас они то ли непоправимо разошлись, то ли, наоборот, слились воедино, и она утратила ощущение грани.
Впереди снова замерцал свет. Они оказались в довольно просторном покое, где бревнами были выложены не только стены, но и пол и потолок. Пол и стены покрывали широкие медвежьи шкуры, сам покой поражал богатым убранством – на широкой резной лежанке все покровы из блестящего шелка были изукрашены сложной вышивкой, а сверху лежало кунье одеяло. Несколько резных ларей, светильники из литой позолоченной бронзы, золотая и серебряная посуда греческой работы – Лютава никогда не видела такого богатства, и ей казалось, что она и впрямь попала в небесное Золотое царство.
На скамье была укреплена прялка, и молодая женщина пряла шерсть. При виде гостей она оставила работу и встала. Дешнянская Лада оказалась настоящей красавицей. Одетая в цветные рубахи с шелковой отделкой, с богатыми ожерельями на груди, с перстнями и браслетами на руках, она выглядела истинной богиней. Ее длинные светлые волосы были распущены, как у невесты, и блестящим покровом одевали стройную фигуру. От ее красоты в этом таинственном богатом месте, озаренном непривычным светом заморских светильников, у всякого захватило бы дух. Именно так славяне представляют себе богиню Ладу, в своем долгом зимнем заточении ждущую новой весны. Об этом заточении рассказывались кощуны и пелись долгие песни. Многие парни и мужчины, слушая их, представляли темное подземелье, где заключена одна из самых красивых женщин племени, и мечтали о том, чтобы войти сюда и вывести ее на свет… Но нельзя – если Велес не получит свою невесту, он разгневается на род людской и на будущий год не будет ни урожая, ни удачи на охоте, ни рыбы – ничего.