Просим хмыкнул, представив, как голозадым мальцом снова носится вот по этому двору наперегонки с собственным старшим сыном, но тут же вздохнул.
Когда средний сын с женой вернулись, то немало удивились, застав у себя в гостях варгу-оборотня и его сестру, с которыми старый Просим беседовал как с лучшим другом.
– Вот она какого духа себе нашла! – говорил старик, когда успокоился и обдумал все услышанное. – Видно, это чудо страховидное было из тех старых выкормышей, что еще ее мать кормила. А потом ей передала, от того старого чуда и новые гаденыши завелись. Тогда она сама их стала кормить. Хорошо, поспели вы вовремя. А не сожгли бы их – они бы в скором времени в такую силу вошли, что и подумать жутко. Ведь этих выкормышей в чужие души подсаживать можно. С этим делом кого хочешь к рукам приберешь и на себя работать заставишь. А если сильный человек, чужой воле не поддастся, то исчахнет, выкормыши из него всю жизнь высосут.
– Да уж, вовремя, – задумчиво соглашался Лютомер. – Но ты, старче, все-таки посматривай. В твоих угодьях ее лаз в Нижний мир, мало ли что объявится.
– Да уж теперь буду смотреть! У меня вон еще народу в семье! – Просим показал на молодуху, которая возилась в печной яме, и последнего сына, который с обоими старшими детьми сидел у стола. – Если чего почую – сразу скажу. Хоть сам приковыляю, а скажу.
– Ну, давай, дед! – Лютомер поднялся. – Надеюсь на тебя.
– Не сомневайся, – заверил его старик, и Лютомер серьезно кивнул. Хромой, немощный старик уже показал себя ценным союзником, и его решимость даже рядом с этой немощью не выглядела смешной.
И вот наконец пришли Спожинки[7] – праздник окончания жатвы. К последнему недожатому углу вышла бабка Темяна – старшая жрица Марены. В последнем снопе живет дух, называемый Хлебным Волком, и женщина, способная с ним договориться, носит в это время прозвище Хлебная Волчица. Пока она работала, молча, чтобы не спугнуть дух урожая, остальные жницы обошли ближние поля, вручную собирая колоски, уцелевшие от серпов и миновавшие лезвие косы. Все колоски несли Молигневе, – нарядно одетая, она сидела возле копны на расстеленном полотне и плела из них венок, перевивая его красной шелковой лентой и живыми васильками – Велес-травой.
Когда венок был готов и сноп дожат, Темяна возложила на Молигневу жатвенный венок. Впереди несли последний сноп – Отец Урожая. Следом шли все прочие женщины Ратиславля во главе со старшей волхвой и пели:
Гой ты слава Роду что жито пожали
Что жито пожали да в копны поклали
Гой ты слава Роду на гумне стогами
В клети закромами а в пещи пирогами
Дажди впредь нам тоже годы добрые
Годы добрые хлебородные
В поле зерно в доме добро
В поле колосисто в доме пирожисто!
Гой! Слава![8]
Возле святилища их ждали мужчины во главе с самим князем Вершиной. Встретив Молигневу, он взял ее за руку и торжественно повел в святилище, где уже несколько недель ждала своего священного супруга Мать Урожая – первый зажиночный сноп.
А на другой день никто не работал – пришел праздник Рожаниц, самый главный праздник в честь окончательно убранного урожая. С утра все население волости толпилось возле святилища перед воротами Ратиславля, разодетое по-праздничному. В этот день все были веселы по-особенному: ни в какой другой день в году люди не ощущают так полно свое благополучие, как в день, когда все зерно ссыпано в закрома, сено уложено в стога, следующий год обеспечен пищей, а впереди самое веселое и сытое время – посиделки, пирушки, свадьбы.
Каждый род принес огромный обрядовый каравай, испеченный дома из зерна нового урожая. Молигнева, в красном платье, с нарядным рогатым убором на голове, в венке из колосьев, перевитом красной лентой, статная, дородная, просто вылитая Макошь – благословила каждый каравай. Большак и большуха, возглавлявшие род, держали его вдвоем перед Молигневой на уровне глаз, а она спрашивала:
– Видите ли меня, дети мои?
– Не видим, матушка! – честно отвечали люди.
– Вот чтоб вам и весь год никого за хлебом не видеть! – желала старшая жрица. После этого каравай делился пополам, половина оставалась богам и на общую трапезу, половину забирали домой.
После благословения хлеба началась охота. Охота была не простая, а тоже обрядовая, заклинательная. По преданию, давным-давно каждый год в этот день из лесу выходили две лосихи, а посылали их людям Макошь и Лада. Одну из них люди приносили в жертву, вторая уходила. Но однажды жадные люди забили обеих, и с тех пор лосихи не приходят. Поэтому теперь лосих изображали две самые резвые девушки, одетые в лосиные шкуры.
Одной из этих девушек, как всегда, была Лютава, которой в округе не имелось соперниц по резвости бега и выносливости, а второй – Далянка. Одетые в лосиные шкуры и личины с лосиными ушами, они пугливо показались из леса на дальней опушке, и бойники, одетые в волчьи шкуры, с Лютомером во главе, с воем и свистом кинулись за ними. Лосихи бросились бежать, то скрываясь в лесу, то опять показываясь на опушке, чтобы зрителям, плотно усеявшим луговину, было бы их хорошо видно. Зрители вопили, кричали, одни подбадривали «лосих», другие – «волков».
Пробежав всю опушку рощи, Лютава уже могла бы считать себя спасенной, но тут навстречу ей выскочил «волк». Она вскрикнула, отпрянула и спиной натолкнулась на другого охотника, подкравшегося сзади. «Волк» тут же схватил ее в охапку, повалил на опавшую листву и сделал вид, что грызет горло.
– Уйди, дурак! – Лютава совсем не подобающим образом отпихнула Хортомила, который под шумок нацелился ее поцеловать.
– Так что же мне, по правде тебя кусать, что ли? – возмутился парень, самые добрые намерения которого были так превратно истолкованы. – Ну, раздевайся. А то еще сниму что-нибудь лишнее, а ты мне при народе копытом по морде!
Лютава сняла личину и шкуру, «волк» с ликованием поднял их на вытянутых руках, показывая зрителям – вот, дескать, голова и шкура, добыча наша! Народ восторженно закричал, как, должно быть, десятки тысяч лет назад племя кричало при виде охотника, возвращающегося из леса с добычей.
Потом был пир – и в святилище, а потом еще на княжьем дворе, до самой ночи. Лютава, избавившись от лосиной шкуры, нарядилась в новую рубаху из алого шелка с синей отделкой, на голову надела венец с длинными жемчужными подвесками – весенними подарками Угрянки. На руках ее блестело несколько серебряных и даже пара золотых колец и браслетов, на груди пестрели ожерелья в три ряда – из белых хрустальных и медово-рыжих сердоликовых бусин, оставшихся ей от матери-вятичанки, из разноцветных стеклянных бус, со множеством серебряных узорных подвесок. Гости и впрямь разглядывали ее с восхищением, женщины – с завистью, точь-в-точь как она мечтала, когда выбирала эти шелка, за которые Арсаман выкупил у Лютомера своего племянника.
Сидя под снопами, князь и жрица благословили урожай, и начался пир – Свадьба Снопов, как его называли. Князь Вершина и Молигнева, воплощая Велеса и Макошь, Отца и Мать Урожая, праздновали как бы свою свадьбу, а народ пел пожелательные песни, заклиная урожай на будущий год. Угряне веселились, поднимали чары во славу богов, одаривших хорошим урожаем и уберегших его от всех напастей. Ели кашу, яблоки, мед, хлеб и пироги из зерна нового урожая. Поджарили барашка, каждому из пирующих дали хоть по маленькому кусочку – с ним каждый получал и благословение богов, разделяя с ними угощение.
Лютомер и Лютава, вместе со старшими из бойников приглашенные на общий праздник, сидели за столом, из-за тесноты крепко прижавшись друг к другу плечами, и оба невольно думали об одном. Князь Вершина уже лет пятнадцать лет празднует «свадьбу» со своей родной сестрой Молигневой, жрицей Макошью, и ничего. Обряд обрядом, а жизнь жизнью, у каждого своя семья, и ничего такого им обоим за все эти годы и в голову не приходило. Но Молигнева – жрица, а не волхва, и князь Вершина – князь, а не волхв. Давно миновали те времена, когда глава племени сам был и лучшим воином, и первым волхвом. Воюет теперь воевода, заклинает волхв, а князю остается разве что следить, чтобы все шло по порядку. Поэтому к Лютомеру, соединившему в себе так много сил и способностей, родичи относились настороженно и даже с опаской – люди неосознанно боятся всего необычного, и в глубине души многие из Ратиславичей предпочли бы видеть Лютомера где-нибудь в лесу, подальше от себя. К тому же ему, так тесно связанному с сестрой, будет трудно найти себе жену, чтобы занять место между обычных людей. Среди ближайшей кровной родни Лютомер и Лютава сами себе казались случайно залетевшим осколком каких-то давно прошедших веков. Боги изменили мир, и, наверное, так надо. Но как им теперь быть и как найти себе достойное место в этом Мире?
Сам Чаргай, сидя среди знатных хазар за отдельным столом, не сводил глаз с Далянки. Она тоже была необыкновенно красива в праздничном платье из тонкой зеленоватой шерсти с желтой отделкой и красной вышивкой, с ожерельями и браслетами, которыми ее щедро украшал богатый отец. А его дядя Арсаман почти с тем же пылким восхищением разглядывал Лютаву. Ему не часто приходилось ее видеть, поскольку с тех пор, как начались все эти темные дела, дети Семилады редко появлялись в Ратиславле. Именно с Лютавой Арсаман все норовил затеять беседу, отобрав толмача у боярина Будояра, который с его помощью обсуждал с Неметом и Тунюком что-то про воск и шкурки.
– Я слышал много разговоров о том, что ты не только красотой, но и мудростью превосходишь всех девиц этой земли! – говорил Арсаман. – Поэтому я особенно рад видеть тебя сегодня здесь, о достойная дочь мудрейшего из правителей!
– Кто же это тебе про меня наговорил? – сдерживая смех, спросила Лютава. Она не сомневалась, что Замила часто говорит о них, детях Семилады, со своим новообретенным братом. Вот только не ожидала, что та станет называть ее мудрейшей и достойнейшей.
– Не только от Замили-хатун, – ответил Арсаман. – Многие здесь восхищаются тобой и мечтают украсить свой дом сокровищем, подобным тебе.
– Ну, пусть мечтают, – равнодушно отозвалась Лютава. Она знала, что здесь ей жениха нет: если бы он был где-нибудь поблизости, варга Радом не заставил бы ее ждать так долго.
– А скажи-ка мне, любознательному путешественнику: какие земли лежат на юг от этой страны?
– На полудень – дешняне. Это если по Десне или по Болве вниз спускаться, к ним придешь. За ними князь Радим правит, на Соже, а за ними поляне вроде, они на Днепре сидят. Еще дальше, говорят, степи, а там уж ваши, хазары властвуют. Те страны ты сам, наверное, лучше меня знаешь.
– И таким путем можно добраться до Румейского моря?
– Говорят, можно. Или если от нас до Днепра добраться, и по Днепру прямо к Греческому морю и попадешь. А тебе зачем? Неужели надоело у нас?
– Любой был бы счастливо всю жизнь пользоваться таким прекрасным и любезным гостеприимством! – Арсаман с чувством приложил руки к груди и издалека поклонился князю Вершине. – Но торговые люди обречены скитаться с места на место в поисках новых знаний и новых выгод. Я думаю, не будет ли нам выгоднее закупить самые ценные меха здесь и подальше, в землях дешнян, а оттуда, не возвращаясь сюда, спуститься по Днепру прямо к Румейскому морю и продать наши товары там, а уже оттуда перебраться снова на Дон.
– Ну ты и петельку завиваешь! – Лютава уважительно покачала головой. – Этакую дорогу, надо думать, за один год и не одолеешь!
– Бывает, что купцы поводят в дороге и три года, чтобы привезти из далеких земель драгоценные товары. Но зато они видят новые земли, города, знакомятся с новыми обычаями. Новое знание – драгоценнейшее приобретение, и ради него можно с радостью вытерпеть все превратности и опасности дальнего пути. Разве ты не хотела бы повидать новые земли?
– Да нам и здесь неплохо. – Лютава пожала плечами. – Вот только Дунай-реку я бы поглядеть хотела…
– Почему же именно Дунай?
– Потому… Тебе не понять. – Лютава вздохнула.
– Что ты там про Дунай? – крикнул князь Вершина, расслышав среди всеобщего гула это слово. – Лютава! Давай-ка лучше песню нам спой про Дунай! Гости не слышали еще.
– Хорошо. – Лютава не стала спорить с отцом и кивнула Лученю, который лучше всех в роду играл на гуслях.
Лучень тут же достал из-за спины гусли, которые заранее приготовил для пира. Этими гуслями он очень гордился: несколько лет назад он нарочно ездил в Ладино святилище на Десне, где жил волхв Зимодар, славящийся умением изготавливать гусли. С бронзовыми струнами, с резным изображением Ящера на крышке, они были гордостью владельца и радостью княжеских пиров.
Народ приумолк, услышав, что Лучень перебирает струны. Наконец он заиграл, и Лютава запела.
Не разливайся, милый мой Дунай,
Не пускай ручьи ты по лугу.
По зелену лугу, по траве-мураве.
Как по травушке гуляет белый олень,
Белый олень, да золотые рога.
Как там скачет мимо молодой да князь Радом,
Как достал он свой могучий лук,
Наложил да калену стрелу,
Говорит ему да белый олень,
Белый олень, да золотые рога:
Ой ты князь Радом, да витязь словенский,
Не стреляй меня стрелой каленою,
Я тебе еще живой пригожусь.
Как жениться станешь, я на свадьбу приду,
Золотыми рогами весь дом освещу,
Дом освещу, всех гостей взвеселю!
В гриднице стало совсем тихо, народ с удовольствием слушал сильный, немного низкий для женщины, но красивый голос Лютавы. А она пела ту песню, что когда-то – в Навном мире или во сне – пел ей сам Радом, ее дух-покровитель. Она видела все это, совсем так, как видел триста лет назад он сам, – широкий Дунай, зеленые луга на его берегах, златорогого оленя – само солнце. Варга Радом со своими побратимами-бойниками много лет был грозой придунайских земель, его боялись греки и уважали союзники-обры.[9] Эти ненадежные союзники в конце концов предательством обрекли его на гибель вместе со всей дружиной, и об их последней битве тоже имелась песнь, грозная и величественная, берущая за сердце, оставляющая в душе не горе, а гордость за далеких предков.
На самом деле, как Лютава знала, все происходило не совсем так, и не вся Радомова дружина погибла в той битве ровно триста лет назад, да и самому ему тогда шел пятый десяток лет, так что погибнуть пришло самое время, чтобы не превратиться в немощного старика, которому и жить-то незачем. Он хорошо жил и хорошо умер, жалеть было не о чем. Но песнь, где он погибал молодым, была по-своему прекрасна, и потому Лютава пела, оставив настоящую правду только для себя.
Она пела и отчетливо понимала то, что знала, в общем-то, и раньше, но не рассматривала в таком свете: его прежняя жизнь давно прошла и стала сказанием. Но ведь это не все? И именно потому, что это еще не все, ей самой и досталась такая странная судьба.
Глава 5
Дни еще стояли совершенно летние: теплые, солнечные, деревья оставались зелеными, и немногие желтые листья казались пятнами солнечного света. Но урожай убрали, и мысли повернулись к осени и зиме. А главным из осенних дел было заключение брака для молодых, подросших невест и женихов. После хорошего урожая большухи жаждали выдать всех подросших девушек и женить оставшихся взрослых парней. А такие дела просто так не решаются, думать надо. Позвали бабку Темяну, которая, как бывшая большуха Ратиславичей и лучшая повитуха, хорошо помнила, с какими родами и в какой степени Ратиславичи в родстве. Старики не день и не два держали совет, а молодежь в волнении ожидала решения своей судьбы. Некоторые после весенних игрищ точно знали, чего (то есть кого) хотят видеть своей семьей, другие просто молили тайком Ладу, чтобы позаботилась.
Молодежь играла в разные игры на луговине, пользуясь тем, что после сбора урожая выдалась возможность отдохнуть.
– Покуда я, сынки, еще не стар, пришла мне охота вас женить! – гнусил на луговине Славята, прицепив соломенную бороду и изображая старого князя из кощуны – ну, того самого, у которого младший сынок подхватил на болоте берегиню, которая пожелала принять человеческий облик и выйти замуж.
– Батюшка! – Огневец, младший сын Молигневы, и двое его столь же юных приятелей в притворном ужасе падали на колени. – Помилосердствуй! Нас и так-то у тебя трое, а если еще молодые снохи в дому заведутся – покуда ты еще не стар! – так и вовсе от ребятни походу не будет!
– Лавок не напасешься! – кричала Ветлица.
– Молчать! – «Старый князь» топал ногами, одной рукой придерживая бороду. – А ну бегом за невестами! Да помоложе чтоб выбирали, покрасивее!
В своих разговорах о женихах и невестах матери и отцы рода совсем не упоминали Лютаву: она принадлежала Варге, а не Ратиславлю. Уйдя к бойникам, она как бы объявила себя «женой волков», и если бы князь Вершина теперь пожелал выдать ее замуж как свою дочь, то ее пришлось бы сначала принять обратно в род, как каждого из отроков, возвращающегося из «волков» в «люди». Еще когда Лютаве исполнилось двенадцать, княгиня Семилада объявила, что у ее дочери есть жених. Все понимали, что загадочный жених, не приезжавший свататься, имеет отношение к Навному миру, и не особо любопытствовали – у волхвов свои дела. Поэтому о судьбе Лютавы матери рода не задумывались, и тем сильнее им пришлось удивиться, когда о своем желании взять ее в жены объявил хазарский гость Арсаман.
Первой об этом его замысле узнала Замила. И поначалу она не только не одобрила это намерение, но пришла в самое настоящее негодование.
– Не ждала я от тебя такого, брат мой! – воскликнула она. – Неужели ты задумал предать меня? Меня покинул мой сын, я осталась совсем одна! А теперь и ты собираешься перейти на сторону моих врагов!
– Как тебе могла прийти в голову такая низкая мысль? – выразительно удивился Арсаман. – Это я не ждал, что при моем естественном для мужчины желании обрести молодую, красивую и знатную жену, моя сестра подумает о предательстве!
– Но она же – родная сестра оборотня! Сестра нашего главного врага, и она сама – наш враг! Ты прекрасно знаешь об этом! Если бы не она и ее ворожба, то мой сын сейчас был бы с нами! И если ты хочешь на ней жениться, значит, ты предпочел взять сторону оборотня! Значит, ты думаешь, что мой сын никогда не вернется домой! – Замила уже готова была разрыдаться. – Смотри: я ведь могу вспомнить, что мой настоящий брат был вовсе не похож на тебя и что мой род вовсе не происходил из Итиля!
– Во-первых, тогда ты снова станешь безродной хвалисской рабыней, – не смутившись, ответил Арсаман. – А во-вторых, ты напрасно подозреваешь меня в желании отступиться от тебя и твоего сына. Ты просто еще не знаешь всех обстоятельств.
– Каких еще обстоятельств?
– Если ты окажешь мне милость и спокойно выслушаешь, я все тебе расскажу. Хоть она и сестра оборотня, все же он и она – не одно и то же. Я понимаю твои опасения: я и сам видел, как сильно она привязана к своему брату. Конечно, пока он жив, она будет биться за него, как настоящая волчица. Пока он жив, она – наш враг. Но если его не будет, то все очень сильно изменится!
– Как – его не будет?
– Послушай, сестра моя! Разве наша цель не в том, чтобы избавиться от Лютомера? Между твоим сыном – моим племянником – и троном твоего мужа стоит только Лютомер.
Конечно, называть троном ту короткую лавку, покрытую медвежьей шкурой, на которой, по обычаю, восседал в братчине угренский князь, было явным преувеличением, но ведь именно право занимать эту лавку и означало обладание высшей властью над племенем угрян.
– Поэтому рано или поздно, так или иначе, но мы от него избавимся, – продолжал Арсаман. – Разве не на это ты мне намекала? И разве не это тебе обещала та твоя колдунья, о которой ты мне рассказывала?
– Да, но…
– Кстати, где она?
– Я не знаю. – Замила действительно не видела Галицу с того утра, когда руками князя Вершины они послали Лютомеру хазарский пояс с отравленной иглой под пряжкой. Об этом последнем замысле хвалиска из осторожности ничего не рассказывала хазарам. – Но я надеюсь, что она не сидит сложа руки и ищет способ что-то сделать. Ведь помочь возвышению моего сына для нее самой – единственный способ возвыситься.
– Но она понимает, что оборотень – наш первый враг?
– Еще бы нет! – Замила снова вспомнила отравленную иглу. Дети Семилады ни единым словом не дали понять, будто знают о неудавшемся покушении. Но если все-таки знают, то виновных считают своими кровными врагами и не успокоятся, пока не обезвредят их. Все это Галица должна понимать!
– Если же оборотня не будет в живых, а его сестра к тому времени станет моей женой, то подумай сама: кто сделается ей самым близким человеком? Конечно, я, то есть ее муж. И кто из всех наследников Вершины-бека окажется ей ближе всех? Конечно, твой сын, племянник ее мужа! Другие молодые батуры – тоже ее сводные братья, но Хвалис будет ей и сводным братом, и еще племянником. Конечно, тогда она из врага превратится в нашего союзника! А такого сильного союзника надо еще поискать! Она знатного рода, она умна, она сведуща в колдовстве, ее уважает весь народ! Она будет со временем старшей жрицей в вашем святилище! Разве ты не хочешь, чтобы она помогала нам? Именно нам, а не кому-то другому!
– Не знаю… – неуверенно отозвалась Замила. Смотреть на Лютаву в этом свете было слишком непривычно, и все это не могло так сразу уложиться в ее голове. К тому же она не верила, что хоть какие-то силы и обстоятельства на свете способны сделать сестру Лютомера их союзником. – Я думаю, она просто тебе понравилась!
– Разве это плохо – когда жена нравится мужу? – Арсаман усмехнулся.
– Чего ты в ней нашел? Длинная, тощая, глаза как у волчицы!
– Ай-ай! – Арсаман насмешливо покачал головой. – Не надо тревожиться, дорогая сестра, ты еще много лет будешь оставаться самой красивой женщиной этой земли! Что тебе до красоты каких-то юных ланей!
– В волчьей шкуре!
– Не беспокойся, я сумею сделать волчицу послушной и нежной, как лань. В Итиле меня ждут уже три жены, я имею богатый опыт.
Замила помолчала. Рассуждения Арсамана выглядели убедительными, но ее природная недоверчивость не позволяла так сразу с ним согласиться.
– Все это хорошо, – сказала она наконец. – Но только если Лютомер умрет! А пока он жив, от этой женитьбы никому из нас нет толка! Брат всегда остается для женщины ближе, чем муж. Даже дядя по матери у них считается более близким родственником, чем отец, потому что материнский род священ для каждого! А оборотень вовсе не собирается умирать!
– Одно связано с другим. Помоги мне получить ее в жены, и я помогу оборотню умереть.
– Каким образом? Его не берет даже колдовство. Он почти не ходит один, вокруг него всегда его люди.
– Я не собираюсь кидаться на него с саблей, если ты подумала об этом. Зачем пачкать руки? Для молодого отважного воина в мире и без того хватает возможностей погибнуть с честью.
– О чем ты говоришь? – Замила вышла из терпения. – Расскажи мне все, что ты задумал, или я не стану тебе помогать!
– Теперь, когда малые племена кривичей больше не желают платить дань смоленскому князю, они могут перессориться между собой. Разве твой муж не собирался захватить земли по Болве и Десне? А тот бек, который правит там, тоже может пожелать захватить Угру. Начнется война. И тогда туда устремятся храбрейшие воины угрян, возглавляемые, разумеется, Лютомером, сыном Вершин-бека. А на войне его ведь могут убить. Таким образом, твой сын избавится от самого сильного из соперников. Сам же он останется невредим, потому что никто ведь не знает, где он, и никто его не пошлет в жестокий бой.
– Там его могут убить! Там может начаться война! – ответила Замила, которая уловила самое главное не так плохо, как можно было ожидать. – Но почему же она там начнется? Ты что-то об этом знаешь?
– Не более чем любой человек в этом городе. Но я, в отличие от других, не собираюсь просто ждать. Я уже рассказал всем здешним бекам и тарханам, что хочу поехать на юг и поискать путь в Византию. Никто не удивится, если я действительно туда уеду. И даже сам Вершина-бек согласится, что искать для него союза с беком дешнян мне гораздо удобнее будет, став его родичем и зятем.
– Союза? – Княгиня высоко подняла свои красивые брови.
– О Аллах! – Арсаман был терпеливым человеком, но непонятливость этой женщины начала выводить его из терпения.
Как ни странно, это краткое восклицание все ей объяснило. Не задавая новых вопросов, Замила некоторое время думала. А потом сказала:
– Но как я могу быть уверена, дорогой брат, посланный мне Аллахом, что ты не обманешь меня?
– Потому что именно с тобой, дорогая сестра, и с твоим сыном для меня связаны единственные надежды на благополучие в этой суровой стране. Ведь неизвестно, сумею ли я когда-нибудь вернуться в Итиль, найти там нетронутым мое имущество, мой дом целым, а моих жен – живыми. Судя по тому, как мало меня любил Езекия-бек и его приближенные, эта страна может стать отныне моей единственной родиной.
Не избавившись окончательно от сомнений – она привыкла ожидать везде подвоха, а все эти рассуждения оказались слишком сложны для женского ума, – Замила все же согласилась поддержать сватовство своего «брата». Уже этого одного Лютаве хватило бы, чтобы решительно отказать, даже если бы она была свободна распоряжаться собой, – она прекрасно знала, что хвалиска никогда не поддержит ничего полезного для детей Семилады, а значит, вредного для Хвалиса. Остальные же просто удивились.