– Будучи твоим родственником, Вершина-бек, я смогу от твоего имени предложить союз беку дешнян, и он вынужден будет преклонить слух к моим словам, – говорил хитрый хазарин. – Из-за этой войны, которую затеяли русские беки во главе с каганом Ярославом, торговля через земли Хазарского каганата по Волге и Дону станет невозможной, и вам будет некуда сбывать меха, мед и прочие товары. Но я отыщу путь к Румейскому морю, я завяжу дружбу с правителями народов, которые живут вдоль этого пути, и присутствие твоей дочери подкрепит доверие и уважение к моим речам. К тому же сама она так разумна, красноречива, мудра и обходительна, что легко разрешит любые трудности, которые могут возникнуть у меня, чужого в этих странах. Она служит богам, а значит, во всех славянских землях люди склонятся перед ней. Этот союз будет приятен и выгоден и нам, и вашему роду, а в будущем он поможет процветанию всех славянских земель, и люди будут благословлять тебя и твой род!
– Чудны мне слова твои! – в изумлении выговорил князь Вершина. Он соображал заметно лучше, чем его жена-хвалиска, но это были совершенно новые и слишком важные мысли, чтобы вот так сразу уложить их в голове и принять решение. – Но ты уж прости, родич дорогой, а ей приказывать я не могу, она не в моей воле. Она как к бойникам ушла, так им и принадлежит. А еще на ней зарок положен какой-то. Лучше велю ее позвать – пусть сама ответ даст.
Арсаман продолжал благожелательно улыбаться, но глаза его несколько посуровели. Он надеялся склонить к согласию князя и тем решить дело – он привык, что отец решает судьбу дочери, а ей самой ни думать, ни видеть жениха до свадьбы вовсе не обязательно. Даже совсем не нужно – зачем достойной женщине пялить глаза на чужого мужчину, который еще не стал ее мужем?
Послали за Лютавой. Услышав о том, кто к ней сватается, она засмеялась и долго не хотела верить, что это не глупая шутка Славяты с братьями, которые взяли на себя обязанности посланцев. Ей не приходило в голову взглянуть на скуластого редкобородого хазарина как на мужчину, и то, что он вел с ней разговоры не из одной любезности, оказалось полной неожиданностью.
Как, впрочем, и для всех Ратиславичей. И собравшиеся в братчине ждали ее ответа с не меньшим нетерпением, чем, пожалуй, сам Арсаман.
– Благодарю тебя за честь, добрый человек! – Лютава вежливо поклонилась. Она стояла у очага, перед чурами, – с тонкими косичками в волосах, «дорожками духов», с оберегами на поясе, с бронзовыми бубенчиками на браслетах, на головной тесьме и даже на подоле, в волчьей накидке мехом наружу – казалось бы, любой разумный человек сам поймет, где ее настоящее место и как мало она пригодна для того, что ей предлагали. – Но только ищи себе жену в другом дому, у нас для тебя невесты нет. Я не вольна собой распоряжаться, и судьбу мою не я решаю.
– Но твой отец сказал, что твою судьбу решаешь ты! А если не ты – то кто же? Твой брат? Позови же его, я поговорю с ним.
– Решает не мой брат. И поговорить с тем, кто мою судьбу решает, нельзя тебе.
– Но почему? Кто это?
– Когда возложили мне на голову девичью ленту, когда принимала я посвящение, когда пришел ко мне впервые мой дух-покровитель, сказал он мне вот что. Будет он меня беречь, советом и делом помогать, но я за это судьбу мою ему в руки отдам. Как время придет, сам он мне жениха укажет. И кого он укажет, за того я и выйду. На тебя не указывал он, значит, не судьба нам вместе быть, даже если бы я и хотела. А волю покровителя моего никогда я не нарушу. Так что прости нас, добрый человек, ищи себе другую невесту.
Арсаман в недоумении оглядел лица князя и прочих старейшин. На этих лицах отражалось большое любопытство, немного удивления, немного благоговения. Но особенно потрясен никто не был. Раньше люди не знали, что зарок насчет замужества на Лютаву наложил именно ее дух-покровитель, но это открытие никому не показалось удивительным или небывалым. Напротив, это самое обычное и естественное дело. Дух-покровитель помогает не за спасибо и даже не за те куски лепешки, которые ему разбрасывают после того, как вызовут. Ему отдают свою судьбу. И раз уж у женщины «главная судьба» связана с замужеством, значит, ее и отдают в незримые руки гостя из Навного мира.
– Прости, я не знал этого! – Арсаман все же достаточно хорошо владел собой, чтобы почтительно поклониться. – Ты, конечно, не осудишь сурово мою дерзость, вызванную не недостатком почтительности, а лишь неосведомленностью.
– Я не сержусь. – Лютава кивнула. – Этого не только ты, а почти никто не знал.
Народ гудел: каждому уже хотелось скорее оказаться среди собственных домочадцев и поведать им это занимательное открытие. Женщины вовсе языки под корень сотрут, пока все обсудят!
– Ты не должен огорчаться, брат мой! – сказала Арсаману после Замила. – Говорят, она живет со своим братом как с мужем, так что не много чести тебе принесла бы такая жена!
– В таком случае сам Аллах уберег меня от позора! – Арсаман воздел руки, но на лице его отражалось не столько благочестие, сколько задумчивость. Он старался не показать, как раздосадовал его отказ, но молча глотать обиды тоже не собирался. – Но это не значит, что она не сможет так или иначе помочь нашим замыслам. Хотя бы и против воли.
Ближе к концу месяца густаря в Ратиславль вернулись братья Хотеновичи, Русила и Радята, ездившие в земли смолян. Увлеченные всеми летними событиями, Ратиславичи почти о них позабыли, но теперь очень обрадовались новостям. Несколько вечеров подряд все мужчины Ратиславля и старейшины себров собирались в старой дедовой братчине, чтобы послушать, как идут дела в других землях.
Вести Хотеновичи привезли неутешительные. Княгиня Избрана не слишком прочно сидела на своем столе.
– Не поверишь, два раза грабить нас пытались! – рассказывал Русила. – И все там, на Днепре уже. У них-то неурожаи были, народ оголодал совсем. Скотину в иных местах почти всю поели, так что и на приплод не осталось. А в самом Смоленске рассказывают, что войны опасаются. Говорят, будто сам полотеский князь Столпомир на них идти воевать хочет.
– Стало быть, оттуда, если что, нам помощи не дождаться, – проговорил князь Вершина.
Чем больше он думал о вятичах, тем сильнее тревожился. Хитрый Арсаман во многом прав: из-за войны с Хазарским каганатом славянские племена теряют возможность сбывать на Восток свои товары, а взамен получать ткани, серебро и прочее. Очень многие князья и старейшины задумаются теперь о поисках другого пути к богатым южным и восточным торгам. Говорят, что через нижний Днепр можно попасть к ромеям. А дорога на Днепр лежит через волость Оболвь, сейчас находящуюся во владении дешнянского князя Бранемера. В этом свете дружба или вражда Бранемера дешнянского приобретают такое значение, что страшно подумать. А думать надо!
– Все, как весной говорили, – добавил Ратислав, старший из княжеских нетей. – Еще узнать бы, как у князя Святко дела идут. Чего он там навоевал, со своими хазарами?
– Да как тут узнаешь? Сиди жди, моли чуров, чтобы не дождаться, – откликнулся Градовид, муж Молигневы.
Кроме торговых дел, была еще одна причина помнить о вятичах. Уж конечно, Святомер оковский не забыл, как его обвели вокруг пальца, – как Лютомер вернул домой похищенных сестер, не позволив обручить их со Святкиными сыновьями, и сам избежал обручения с дочерью Святко. Попытки вятичей сделать угрян своими родичами и союзниками провалились, но ни одураченный Святко, ни тем более его сын, упрямый и самолюбивый Доброслав, угрянам этого не простят. Летом вятичи вместе со своими союзниками ходили в поход на хазарские земли, и им было не до мести угрянам. Но теперь, осенью, они должны вернуться из похода. А зимой, когда реки станут дорогами и каждому князю придет пора отправляться в полюдье, отдохнувшие вятичские полки можно ожидать и сюда.
Ратиславичи в последнее время нередко говорили об этом. Отказавшись платить дань смоленской княгине Избране, они тем самым отказались и от защиты, которую светлый князь днепровских кривичей давал малым кривическим племенам. А отбиваться от вятичей своими силами – хватит ли этих сил? Тем более что за спиной у Святомера оковского не только сама Ока и вятичи, но и весь Русский каганат – донские лебедяне, воронежские поборичи, поляне со среднего Днепра…
– Хочешь не хочешь, княже, а надо нам хотя бы Бранемера дешнянского себе в друзья заполучить, – рассуждал Богомер. – Хотели же весной к нему посольство снаряжать – я так мыслю, теперь самое время. Хоть он нам поможет, если что.
– От них, из Оболви, к вятичам прямая дорога лежит, – вставил средний сын покойного Вершининого брата Боровита, Томислав. – Там, между Болвой и верхней Десной, вятичских родов сидит уже несчитано – через Жиздру туда с Оки ползут, свободной земли себе ищут. Если не поспешить, они Бранемера дешнянского к дружбе со Святкой склонят, что мы тогда делать будем? А если успеем, то, случись что, Бранемер через Оболвь на Жиздру и на Оку пройдет, а мы через Угру на Оку прямо – и Святко сам мира запросит.
– О волоке тоже подумать надо, – вставил Вышень. – Сейчас-то он наш, а если у нас беда какая – Бранемер его разом себе загребет. Ведь это место какое! Хоть торговать, хоть воевать – с Днепра на Оку мимо Болвы и Рессы дороги нету.
Говорили много, но в целом все старшие Ратиславичи были согласны: к князю Бранемеру, сидевшему на верхней Десне, нужно снаряжать посольство. В его владения входило междуречье верхней Десны и ее притока Болвы, и земли ниже по Болве, то того места, где на Неруссе уже сидели данники сожанского князя Радима. Собственно кривическое население располагалось там только в верховьях Десны и на Снопоти, куда проникло из днепровских земель, подвластных смолянам, а на всех прочих его землях смешалось разнородное и разноязычное население: остатки голяди, в разной степени породненные с ними и между собой кривичи и вятичи. Смоленские князья, раньше других укрепившиеся на своих землях, прибрали к рукам эту местность, ценность которой со временем все возрастала. За реку Рессу и волок, через который с Оки можно было попасть на притоки Днепра, угренские князья не раз воевали с дешнянскими, но еще в пору молодости Вершины смоленский князь Велебор присудил эту землю угрянам. Велебору, собственно, было все равно, кому она достанется: и тот малый князь, и другой будут делиться с ним собранной там данью и позволят светлому князю пользоваться волоком, если возникнет нужда. Но старого князя Божемога, отца Бранемера, Велебор не любил, а юный Вершислав угренский, в семнадцать лет оставшийся первым наследником ратиславльского стола, казался ему наиболее послушным и легко управляемым. Надо сказать, что Велебор не ошибся, и при жизни его Вершина не обманывал светлого князя. Но теперь, когда Велебора нет, не у женщины же, к тому же незамужней, ему искать помощи и поддержки!
– А что она, Избрана Велеборовна, замуж не вышла? – как-то спросил Вершина у Радяты.
– Не вышла! – тот развел руками. – Пуще того! Она же вдова, все во вдовьем повое ходила. А теперь, говорит, семь лет прошло, а детей-то нет – опять, говорит, буду девкой жить! И ходит простоволосая, с косой и с венчиком девичьим.
Ратиславичи качали головами. И на Угре был известен обычай, согласно которому молодая бездетная вдова через семь лет снова может считаться девушкой и одеваться по-девичьи, но мало кто им пользовался. Случалось, что девушка, выданная замуж лет в четырнадцать-пятнадцать, быстро становилась вдовой. Но через семь лет у ее ровесниц будут шестилетние дети! И глупо такой кобыле, на третьем десятке, ходить в девичьих хороводах. Но, как видно, дочь Велебора так не считала.
– Правда, коса у нее знатная, – не мог не признать Радята, тоже не одобрявший смелости смоленской княгини. – Косой такой гордиться можно. Из наших только у Лютавы такая коса, да у Велеборовны посветлее, как серебро почти.
Лютомер и Лютава тоже сидели в братчине, в самом углу. На эти вечерние сборища отцов они теперь являлись каждый день: у обоих было предчувствие, что привезенные новости и нынешние разговоры имеют прямое отношение к их собственному будущему.
– И что – не сватаются к ней? – полюбопытствовал Толигнев.
– Да уж сколько раз! – Русила махнул рукой. – Нам тамошние люди всякого рассказали. Откуда только не сватались к ней! И черниговский князь, и сам Ярослав киевский тоже сватался, еще откуда – я и не упомню. Да вишь, не хочет больше замуж. У них там ждут, что она за воеводу пойдет. Воевода у них, у смолян. Секачом зовут. Тоже хорошего рода, в прежние времена его пращуров смоляне в князья выбирали. Да только я большой любви между ними не заметил. Смотрит она на него, как… Нехорошо, словом, смотрит.
– Может, другого ей жениха подобрать? – ухмыльнулся Борослав Боровитович. – Помоложе, покрасивее?
– Тебя, что ли? – средний из братьев Боровитовичей, Томислав, тоже усмехнулся и легонько хлопнул его по затылку. – Так и вижу ее в матушкиной истобке. Мало у тебя там Неведовна с Суровкой ругаются. Только Велеборовны смоленской им и не хватает!
В братчине засмеялись: все знали, что тридцатилетний Борослав, уже имея двух жен и пятерых детей, все еще заглядывается на девушек. Он не скрывал, что с удовольствием взял бы и третью жену, но две его старшие, Неведовна и Караваевна, за грозный норов прозванная в Ратиславле Суровкой, то и дело бранятся между собой – если поселить с ними еще и третью, то хоть из города беги, как говорила их общая свекровь, бабка Ярожитовна.
– Да я зачем? – виновато и лукаво ухмыляясь, отбивался Борослав. – У нас вон какой жених есть! – Он кивнул в сторону Лютомера. – И годами ей ровня, и неженатый еще. Ты, волк наш Ярилин, не весь же век в лесу жить собираешься? Пора и тебе свой дом заводить, волчат выводить. А чем тебе не жена – смоленская княгиня?
– Не пойдет она за меня. – Лютомер усмехнулся. – За нее вон киевский князь сватался, а я кто? Волк лесной.
– Так князем же будешь!
– Когда еще буду, дай Макошь батюшке сто лет жизни! Я не тороплюсь.
– Спасибо на добром слове! – ответил ему сам князь Вершина. – Ну, если так, не хочешь ли тогда в Оболвь съездить? Думаю я тебя, Ратиславе, – Вершина повернулся к старшему из нетей, – попросить съездить к Бранемеру дешнянскому, а Люта с бойниками в провожатые дам. Передай ему, как мы тут говорили, – что хотим, дескать, быть с ним в дружбе, от вятичей, а случись – и от смолян вместе обороняться и друг друга в обиду не давать. Если согласится – сам смотри, чем союз крепить. У нас с ним родства нет, попросит девицу в жены себе или из родни кому – соглашайся, отдадим. Но тогда и у него девицу бери – женихов у нас тут хватает.
Ратиславичи закивали. Женихов в роду и правда хватало – именно этой осенью могли уже жениться и Славята, сын Томислава, и Огневец, сын Молигневы. Следом подрастали и младшие сыновья Томислава – Растимка и Ратибой, за ними Радигость – сын Борослава. Так что если у Бранемера дешнянского имеются дочери, девушки-невесты или девочки-подростки, женихи есть, и даже можно выбирать. Да и сам Бороня, приемный сын Вершины, – восемнадцать лет парню, из бойников вышел год назад, самое время жениться! Женщины в беседе охрипли от споров, кого лучше за него взять. Любовидовна, его мать, хотела бы видеть в своей семье Далянку, но на это князь Вершина согласия не давал. Мешковичи и так свои, насквозь родные, что с ними еще раз родниться? Брак княжеского сына – большое дело, особенно в нынешней непростой обстановке, и князь не хотел продешевить, решая его судьбу.
Правда, сам князь Вершина во время своей речи бросил взгляд не на кого-нибудь, а на Лютомера. Но тот и бровью не повел, словно разговор о невестах его-то и не касался никаким боком.
Замила еще совсем недавно очень заинтересовалась бы подобным разговором – ведь последние десять лет своей жизни она только и думала, где бы найти для Хвалиса невесту, достаточно знатную, чтобы укрепить его положение, но достаточно покладистую, чтобы выйти за сына чужеземной рабыни. Теперь же Хвалис был неизвестно где, и разговор о невестах только поверг его мать в еще более глубокую скорбь. Из-за неопределенности времени, которое предстоит провести в разлуке, эта разлука казалось ей вечной. Никто не знал, через какое время Хвалиславу можно будет снова появиться в родных местах без опасения навлечь на себя гнев угрян. Хоть Замила и уверяла мужа, что Молинка искупила вину Хвалиса, настаивать на немедленном возвращении сына даже она не смела.
– Все погибло, погибло! – твердила Замила Арсаману, который целый день развлекал ее своим обществом и любезной беседой помогал справляться с тяжелыми мыслями. Находя в нем внимательного, сочувствующего слушателя, да еще и близкого по вере человека, хвалиска и впрямь привязалась к хазарину, как к родному брату, и поверяла ему все свои страхи и желания. – Теперь мой сын на краю земли, и я, может быть, не увижу его целый год, три года!
– Зачем так мрачно смотреть в будущее, милая сестра! – утешал ее хазарин. – Ведь осенью, если я правильно понял обычаи вашей земли, твой муж поедет собирать дань? Так что мешает тебе отправиться с ним и навестить вашего сына? Не пройдет и трех месяцев, как ты его увидишь! Разве поскучать в разлуке каких-то три месяца – такая большая плата за спасение жизни? Аллах милостив к тебе, сестра, лучше поблагодари его, чем проливать ненужные слезы!
– Да, да! Аллах милостив ко мне! – богобоязненно соглашалась княгиня, которая в обществе хазар вспомнила многое из той веры, в которой росла, что было ею позабыто за двадцать лет жизни среди угрян. – Но что… – Всхлипнув, она снова принималась плакать. – Что ждет теперь моего сына? Он был любимым сыном и ближайшим наследником отца, он стал бы будущим угренским князем, а теперь? Теперь он не может даже показаться в своих собственных владениях!
– Но пройдет какое-то время, и все забудется. Людям свойственно забывать, и иногда в этом наше благо, сестра.
– Но сейчас дорог каждый год, может быть, каждый месяц! Разве ты не понимаешь? Ты видишь – у моего мужа еще пятеро сыновей! Если что-то случится, оборотень захватит власть! Но даже если мой муж проживет благополучно еще несколько лет, все здесь забудут Хвалиса. Он и так был всем чужим! Люди не захотят признать его князем, даже если мой муж пожелает все оставить ему! Эта разлука погубит все его будущее! Ах, может быть, ему было бы лучше вовсе не родиться!
– Но ведь оборотень тоже уедет совсем скоро. Разве не об этом недавно шла речь за ужином? Или мне неправильно перевели? Ведь один из родичей твоего мужа собирается ехать куда-то на юг, а оборотень будет его сопровождать? Я поеду с ними, ведь я туда и собирался, о чем мы с тобой говорили. И уж поверь, не упущу случая помочь своей родне!
Таким образом, дела складывались удачно для всех. К Бранемеру дешнянскому ехал Ратислав под охраной бойников Лютомера. К ним же и присоединился Арсаман со своими людьми. Замила непритворно плакала, прощаясь со своим «братом». Зато все остальные были рады избавиться от итильских гостей: никого они особенно не обременяли, но народ боялся сглаза. Старинное убеждение, что от чужих не жди добра, для угрян в последнее время подтверждалось слишком часто.
Замила потихоньку, оставаясь с мужем наедине, одобряла этот замысел, уже из своих собственных соображений.
– Это будет первая зима, которую я проведу спокойно! – говорила она. – Уже десять лет, с тех пор как Лютомер стал взрослым, я каждый раз, когда ты уходил в полюдье, боялась, что он захватит твой дом, твою власть, а меня продаст в рабство или убьет вместе с моим сыном!
– Ты боялась? – Князь удивился. – С чего вдруг? Убьет, дом захватит! Вот навыдумывала! Со скуки, что ли? Да разве Лют когда на мой дом покушался? И разве сродники молчать будут, если что? Не в лесу, чай, в роду живем!
– А откуда ты знаешь, что он там думает, в лесу? И что скажут твои сродники – он может их зачаровать! Я двадцать лет живу среди угрян и все не перестаю изумляться вашим обычаям! Позволить своему старшему сыну, первому наследнику, набрать собственную дружину и жить с ней в лесу, не на глазах у отца, но достаточно близко, чтобы примчаться сюда когда угодно! Как можно дать одному из сыновей такое сильное оружие против других братьев и против самого отца! Ты умен, но иногда беспечен, князь. И если ты сам этого не понимаешь, то я должна сказать тебе. Я боюсь и за тебя, и за себя, и за… Ах, мой бедный сын! – Замила снова поднесла руку ко рту, сдерживая слезы.
– Да что, будет тебе! – с неудовольствием отозвался князь. Он устал и хотел поскорее заснуть, а жена мешала ему своими разговорами и несвоевременными тревогами. – Испокон веку парни в бойники уходили. А что старший сын княжеский или младший брат – их вожак, так то нарочно делается, чтобы бойники князю не вредили, а помогали. Родовой закон тому учит. Ты бы знала, как в прежние времена Ярилины волки с волостью воевали – и веси грабили, и скотину угоняли, и девок уводили! Потом рода на них с топорами ходили. А теперь ряд у нас положен, и мирно живем.
– И они всегда выполняют свой долг? – Княгиня подняла красивые черные брови, намекая, что вовсе в это не верит. – И никогда не бывало так, что этот сын или брат, вместо помощи, приносил князю смерть?
– Ну… Бывало, что уж… – поневоле признал князь. – Все бывало. Власть – она такая вещь… Но чтобы Лют – я не верю.
– Напрасно! Ты забыл, чей он сын? Он – сын колдуньи…
– Волхвы!
– Какая разница? Он – оборотень, он не человек, и как ты можешь знать, что у него на уме? Он считается сыном бога, и многие сомневаются, что он имеет право стать князем. Он знает, что если он хочет власти, то ему придется захватывать ее силой!
– Зачем захватывать? – Князя стал раздражать этот неприятный разговор. – Он – старший. Все после меня ему по праву достанется, если угряне его не отвергнут.
– Ему? А Хвалису? А моего сына ты хочешь оставить без наследства?
– Ах, чтоб тебя!
Этот разговор повторялся не один раз и надоел князю – он любил Хвалислава и заботился о его будущем, но сейчас ничего не мог для него сделать и даже ничего пообещать его матери.
Но со своим старшим сыном он все же решился поговорить, хотя не совсем о том, о чем говорил с Замилой. В один из последних дней все отъезжающие получили от князя приглашение на пир, где старейшины намеревались принести жертвы для легкой дороги и успехов всего задуманного. Когда сродники и гости уже крепко приняли и пели нестройным хором «Как летал, летал сокол», князь Вершина, почти не пивший, знаком позвал Лютомера за собой. Выйдя во двор, князь и тут не остановился. Не спеша, словно желая подышать прохладным воздухом после душной дымной братчины, он вывел своего наследника на берег Угры и еще прошелся немного. Вокруг расстилалась душистая ночь ранней осени, в вышине сверкали особенно крупные, яркие звезды. Было тихо, и от этой тишины и шири почему-то особенно остро ощущалась преемственность поколений, живших здесь прежде и живущих теперь, как будто это сами предки смотрели сверху глазами звезд.
Лютомер молча, неслышно ступая, следовал за Вершиной. Он чувствовал, что отец хочет задать ему какие-то вопросы, и невольно тревожился. Все в роду ощущали смутное беспокойство, ожидание каких-то неприятных перемен, то ли войны, то ли раздала, и тем более остро это все ощущал Лютомер.
– Так что… – начал наконец Вершина и запнулся, как будто сам не знал точно, о чем он все-таки хочет спросить. Разговоры с Замилой не шли у него из ума. И хотя он не был склонен разделять ее беспокойства и подозрения, эти разговоры выявили для него одно важное обстоятельство, которое он наконец хотел прояснить. – Так что ты насчет невест… Если у Бранемера есть… Ты вообще в род возвращаться собираешься?
Князь повернулся к Лютомеру, глядя в лицо своему наследнику при свете звезд, и продолжал:
– Я все думал, ты парень молодой, успеешь еще. А тут мать приходила, сказала, что тебе двадцать шестой год идет – а я и не заметил! Вон, Братога на шесть лет тебя моложе, а у него сын трехлетний! Если ты так и намерен навек в лесу остаться – скажи, я буду знать, что… – Он запнулся, потому что в этом случае дела запутывались. – Буду знать, что у меня наследника… Чего ты ждешь? Сынок, скажи, не томи! – вдруг взмолился он.
– Я жду… – вымолвил Лютомер. Он нередко чувствовал себя и много старше, и мудрее собственного отца, но все-таки это был его отец, старший в роду. А к тому же Лютомер видел в его душе искреннюю тревогу и настоящее желание понять его, и не мог уклониться от ответа. – Я жду, пока Лютава найдет свою судьбу. А пока она не найдет, я не могу ее оставить.
– Но чем она-то тебе ме… – начал князь, которому в свое время наличие незамужних сестер ничуть не мешало взять и одну жену, и вторую, и третью.
Но тут он кое-что понял. Вспомнились уклончивые намеки сродников, какие-то мелочи из собственных наблюдений, на которые он никогда не обращал внимания. А еще вспомнилась первая жена, Семилада. Это была загадочная женщина, которую он и тогда, живя с ней, плохо понимал и втайне опасался. И дети, рожденные от нее, были такими же странными, загадочными существами – если не больше. Эти двое жили не здесь и не сейчас, а в том загадочном пространстве Леса Дремучего, Леса Праведного – страны, где обитают боги и предки. Там все не так. И там между этими двумя, детьми одного отца и одной матери, существовала связь гораздо глубже и полнее, чем обычная родственная близость. Там «брат» и «сестра» были друг для друга просто мужчиной и женщиной своего рода, своей крови, а значит – ближе всех, единственными друг для друга настоящими людьми. Когда-то очень давно братья и сестры были друг для друга мужьями и женами – потому что чужую кровь тогда не признавали настоящей. Сам Велес взял в жены свою сестру Марену, потому что тогда других невест для него не имелось. И эти двое, которых родила воплощенная богиня, Лада угренской земли, продолжали жить в том Лесу Дремучем. При этом понимая, что он существует только для них двоих.