Лютава знала, что Благодара тоже приходится Бранемеру сестрой, но лишь по отцу – она похожа на свою мать, красавицу из рода ладожских князей, похищенную когда-то князем Божемогом в далеких северных землях, на берегах Ильмень-озера. Здесь ее так и звали – Ильмена; красота ее в дешнянской земле вошла в сказание, и песнь об этом похищении неизменно пели на свадьбах.
– Здравствуй, богиня. – Яровед почтительно поклонился, и его священному почтению ничуть не мешало то, что Благодара-Лада приходилась ему двоюродной сестрой. – Прости, что потревожили тебя в неурочный час.
– Что ты, родной, да я вам рада! – Богиня улыбнулась. – Сам ведь знаешь, как мне тут скучно. Все одна да одна. А это кто с тобой?
– Это – Лютава, дочь Вершины, князя угренского, и Семилады, дочери Доброчина и Мудролюбы.
– Вот кто к нам пожаловал! – Лада оживилась. – Я знала твою мать.
Родовое имя гостьи и ее облик, указывающий на служительницу богов, уже немало сказал ей и объяснил, почему незнакомая девушка удостоилась такой редкой, невозможной для простых смертных чести – войти в подземное святилище. За самовольное проникновение сюда, приравненное к тяжкому оскорблению богов, простого человека немедленно присудили бы к смерти, но девушка, носящая родовое имя древних жриц и вхожая в Навный мир, имела право войти и в обитель божества.
– Здравствуй, Лада, матушка моя, – с трудом выговорила Лютава.
Она прекрасно видела черты лица здешней Лады, ничем, кроме красоты, не схожие с чертами ее матери, но знала: эти две женщины – одно. Даже три женщины – две смертные и одна богиня. Как Семилада становилась Ладой, так богиня становилась ее матерью, а Благодара, дочь Ильмены, через Ладу становилась Семиладой.
– Здравствуй, дочка! – приветливо ответила Лада, потом подошла и ласково ее обняла. – Соскучилась? Навестить пришла? Умница. Я тоже тут скучаю по тебе, все одна сижу, долги нитки вожу да все думаю: как там детки мои?
Она вздохнула: ее собственным детям еще не исполнилось пяти лет, и Лютава по годам никак не годилась ей в дочери, но сейчас все живое было ее детьми. Особенно то, что нуждалось в ее материнской заботе.
– Я к тебе за помощью пришла, матушка, – продолжала Лютава. – Беда у меня. Так судьба моя складывается, что самое главное дело мое пропасть может без моей вины.
– Что же так? Иди, давай сядем. – Лада подвела ее к лежанке. – Волхве, ты ступай пока, наверху подожди. Надо будет, мы тебя кликнем.
Яровед поклонился и вышел. Проскрипела лестница, потом хлопнула тяжелая крышка. Лютава и Лада остались вдвоем в священной обители Велеса, и на Лютаву вдруг нахлынуло восхитительное чувство покоя, безопасности и любви. Здесь она может оставаться столько, сколько позволит богиня, а богиня любит ее, свою дочь, и всем сердцем желает ей помочь.
– Что там у тебя? – расспрашивала Лада, держа ее за руку. – Рассказывай, не бойся. Чем смогу, помогу тебе.
– Отец мой, князь Вершина, прислал меня сюда, чтобы отдать в жены князю Бранемеру.
– А ты не хочешь, я вижу? У тебя другой жених есть?
– Есть у меня жених, только я его не знаю. Жениха мне должен указать мой дух-покровитель, и это – не князь Бранемер. Мне суждено сына родить, и будет тот сын витязем славным. А у князя Бранемера детей нет, вот он и хочет взять меня в жены, чтобы этот сын был его сыном и наследником.
– Ну, кабы тебя не силой к печи волокли,[17] то лучше и не придумаешь, – несколько озадаченно отозвалась Лада. – Чем тебе Бранемер не жених? Он и сам всем витязям витязь.
– Это правда, матушка. Будь я свободна, лучшего жениха и во сне бы не увидела.
– Так в чем дело?
– Я тебе, матушка, тайну мою открою. Мой дух-покровитель сам был некогда витязем славным, кудесником и оборотнем, жил в дунайских землях, и уж три века тому миновало. Греки от одного его имени трепетали, а славяне в песнях и сказаниях славили. Достойную он жизнь прожил, цесаревну греческую в жены взял, трех сыновей вырастил. Погиб – все жены славянские глаза исплакали на его погребении. И вот три века прошло, и приходит пора ему вновь в земной мир вернуться, в потомке своем возродиться. И избрал он меня, чтобы стала я его матерью в новом рождении, а он – моего сына духом своим оживил. Для того должна я сделаться женой одного из его прямых потомков. Кто этот человек – я не знаю. Но обещал мне Радомер, что я увижу его через два месяца. Но это не Бранемер! Это другой кто-то. И придет он с Днепра – вот все, что я знаю. И стать Бранемеровой женой я не могу, потому что он – не потомок Радомера и не сможет дух в его сына войти. А я Радомера обмануть не могу. Он сам меня избрал, при посвящении мне явился, учил, помогал, оберегал, жизнь мою спасал не один раз. Не могу я его предать и его воли ослушаться.
– Да, вот так кощуна! – в задумчивости протянула Лада. – Что же нам делать?
– Но ведь Бранемеру не жена нужна, а дети, наследники. У него есть уже две жены. Может, ты, матушка, знаешь, в чем дело, что за порча на нем лежит, почему детей нет. Может, есть иное средство? Родят ему старшие жены сыновей, а я и не нужна буду, своим путем пойду. Вот такой помощи прошу у тебя, матушка. Если ты не поможешь никто уж мне не поможет, и погибнет жизнь моя.
– Давай попытаемся. – Лада встала, и Лютава тоже поднялась. – Помогай мне.
Она встала посреди покоя, подняла руки, как крылья, закрыла глаза и запела:
Гой-ма мати Ладо мати
Ладо светло божество!
Лада пела, покачиваясь и пританцовывая, а Лютава подхватывала припев, как повторяет за жрицей воодушевленная толпа. И при первых же словах священного призыва подземелье исчезло – богиню Ладу не приходилось долго звать, она и так все время здесь – и при первом призыве она вошла в них.
Ладо внемли нам Ладо
Ладо светло божество…[18]
Исчезли темные стены и блеск огня в светильниках, перед глазами раскинулась сияющая, шумящая листвой, дышащая ласковым теплом летняя роща. Березовые ветви качались над головой, словно танцуя, между ними мелькало голубое небо с кружевами снежно-белых облаков. Солнечные лучи пронзали рощу насквозь и падали в траву; они были так осязаемы, что хотелось их погладить. Сама Солнцева Дева распустила золотые косы, готовясь войти в круг священного танца, и Лютава танцевала вместе с ней, чувствуя воодушевление и волшебную радость слияния с благодетельным божеством.
Она видела перед собой богиню Ладу – ту, что стояла рядом с ней в подземелье, и ту, что вечно жила в этой солнечной роще. Сияющее, как солнце, лицо смотрело на нее с радостью и лаской, и она узнавала в нем черты своей матери.
– Беде твоей легко помочь, родная моя, – говорил ей ласковый голос, и мягкая рука нежно сжимала ее руку. – На Бранемера мачеха, мать младшего брата, порчу навела, чтобы у него сыновей не было и все после него Витиму досталось. Да порчу снять можно. Пусть он в Купальскую ночь в Десну-реку закинет сеть, да не простую, а жемчужную. Пошлю я ему рыбу, да не простую, а с шестью золотыми перьями. Правое перышко пусть даст жене своей съесть, и тогда родит она ему сына. Вот и вся мудрость. А ты иди, дочь моя, иди дорогой судьбы твоей, ты ее не предавай, в сторону не сворачивай, тогда и она тебя не предаст, к счастью и радости выведет. Как через лес идешь – иди вперед, не блуждай, не кружи, тогда и к свету выйдешь. Иди, дочь моя, я тебя благословляю.
Свет стал меркнуть. Сквозь него пятнами начала проступать тьма, как дно проступает сквозь отходящую воду. Шум летней рощи отдалился и постепенно стих. Лютава открыла глаза. Она по-прежнему стояла в подземелье, в роскошно убранной клети, где коротала зиму священная жертва Велесу от племени дешнян.
– Вот тебе богиня и совет дала. – Лада улыбнулась, и в ее лице сиял отсвет солнечной рощи. – А мы, глупые, не догадались сами! Ну, княгиня Колоха, ну, чудесница! Браняту нашего сглазила! Уж мы с ней разберемся, как я отсюда выйду. А ты, значит, домой хочешь вернуться?
– Домой? – Лютава присела на лежанку и прижала руки к лицу, пытаясь прийти в себя. Не хотелось расставаться с теплом и светом летней рощи, которую она все еще чувствовала вокруг себя, но оставшийся наверху суровый зимний мир ждал ее и требовал немедленно что-то делать. – Не сразу, наверное. До конца Велесовых дней у вас побуду.
– Заходи еще. Поболтаем, а то мне скучно одной.
Лада поцеловала ее, потом подошла к двери и стукнула колотушкой в подвешенный медный лист. Раздался гулкий удар, и крышка наверху немедленно открылась.
– Назад идешь? – В подземелье свесилась голова Яроведа. – Поговорили?
– Поговорили, – ответила Лада. – Слушай, что она скажет. Все правда, мы вдвоем к матушке ходили. Ну и удивишься ты, брате! А мы-то с вами, как дураки последние, травами княжеских жен поили да дедовником поливали! Тут по-другому надо! Ну, она расскажет!
Лютава поднялась наверх, кожей чувствуя, как вместе с тьмой подземелья стекает и остается внизу дух Навного мира. Она снова вышла в человеческий мир, но у богов побывала не зря. Как и каждый, кто идет туда за посвящением, она вышла, вооруженная новой мудростью, которая поможет жить в мире Яви.
– Там уже князь за тобой явился, у вала прогуливается, – встретила ее Борута. – На санях приехал. Боится, что ли, не свезет! – Она засмеялась.
– Позови его сюда, – попросила Лютава, пока Яровед запирал крышку подпола и дверь. – Поговорить надо.
– О свадьбе, что ли? Пора и впрямь – Ночь Богов-то кончается.
– Не поможет ему эта Ночь Богов. – Лютава вздохнула. – А что поможет, я теперь знаю.
Вскоре вошел Бранемер, отряхивая сапоги. Судя по тому, что снегом были усыпаны его простой домашний кожух, шапка, брови и борода, снаружи разгулялась нешуточная метель. Оказывается, уже начало снова темнеть – Лютава и не заметила, как долго пробыла в святилище, а он уже забеспокоился, вернется ли вообще его невеста.
– Присаживайся, князь, если хозяева позволят, – пригласила его Лютава. – Поговорим.
Бранемер послушно сел, поглядывая на Лютаву с почтением и даже некоторой тревогой. Яровед уже шепнул ему, куда она ходила, и на угренскую невесту в глазах Бранемера упал отблеск божественного света, внушавшего робость и трепет.
Лютава тоже села, сложила руки на коленях и посмотрела на несостоявшегося жениха. После встречи с божеством ей было трудно собраться с мыслями и подобрать нужные слова.
– Я была у Лады, – сказала она и посмотрела на дверь, за которой пряталась крышка подпола. – И мы вместе призвали богов, чтобы просить у них совета. И мы получили совет. Если ты вдруг не поверишь мне, Яровед завтра сойдет к Ладе и спросит ее, она подтвердит мои слова.
– Так что ты узнала? – нетерпеливо спросил Яровед. Он видел, что Лютава вынесла из подземелья какие-то неожиданые новости, которые, возможно, изменят все.
– Тебе не нужна новая жена, князь Бранемер, – сказала Лютава. – Тебе нужен только сын. А чтобы его получить, тебе не требуется жениться снова. Я расскажу тебе, какой совет дала Лада, что она велела сделать, чтобы у тебя появился сын. Но в обмен я хочу от тебя две вещи. То есть два обещания.
Она помолчала, но Бранемер, не возражая, с той же тревогой смотрел на нее.
Лютаве вспомнились кощуны. Когда у князя нет детей и некто, облеченный божественной властью, обещает помочь делу, в обмен он требует, чтобы рожденный ребенок в возрасте двенадцати лет был отдан ему. Родители не хотят расставаться с долгожданным сокровищем, но все-таки соглашаются, и все кончается хорошо: неземной покровитель добывает юноше самую лучшую невесту и приводит к высокому положению, как бы ни злобствовали враги… Но Лютава не собиралась просить у Бранемера его будущих детей. Ее заботила только судьба ее собственного будущего сына, с отцом которого она еще не была знакома, но очень хотела познакомиться, не став до тех пор женой никого другого. И то, что все это снова стало возможно и близко, наполнило Лютаву силой и воодушевлением. Несмотря на тьму и холод зимнего вечера, в котором виделась грань темных Велесовых дней, сердце ее ликовало.
– Ты пообещаешь, что отпустишь меня и моего брата, сохранив дружбу с нами, а если наш отец спросит, подтвердишь, что сам отказался от брака со мной, – начала она. – А второе – ты не станешь также брать в жены дочь оковского князя и заключать с ним или кем-то другим союз против угрян. Вот и все. В обмен на эти обещания я передам тебе то, что посоветовала богиня, и к Медвежьему дню будущего года у тебя родится сын, славный витязь. Ты согласен?
– Согласен, – хрипло ответил Бранемер. – И мы… жениться не будем?
– Нет, – терпеливо повторила она. – Тебе не нужны будут новые жены, сына родит любая из твоих старших, какую ты сам выберешь.
– Какую сам выберу?
– Даже так? – отчасти недоверчиво, но оживленно переспросил Яровед, а Борута хмыкнула. Уж конечно, в последние несколько лет волхвы дешнянской земли сделали все возможное, чтобы выпросить у богов наследника, так неужели угренской княжне удалось разузнать что-то еще!
– Да, какую ты больше любишь, та и будет матерью твоего сына, – подтвердила Лютава. – Ты выберешь сам. Ты же любишь их?
– Любит, любит, – нетерпеливо подтвердил Яровед. – Милораду он любит. Так что тебе богиня сказала?
– Велела богиня сплети сеть жемчужную, а в Купальскую ночь закинуть ее в Десну-реку. Выловишь ты рыбу с шестью золотыми перьями, и пусть перо с правого бока съест твоя любимая жена. Тогда понесет она и на Медвежий день родит сына.
– А что же мы раньше спрашивали богиню… – почти обиженно начала Борута, но глянула на Яроведа и умолкла.
– Значит, хотела богиня, чтобы вот эта красавица ее спросила. – Волхв развел руками. – Для того, может, и привела тебя по снегу сюда. Ничего, погости пока, не ехать же под Велесовы дни обратно. Зато и князь Святко тебя здесь не достанет. Он ведь тоже к тебе сватался, а у него своих сыновей хоть в бочке соли!
Яровед ухмыльнулся, и Лютава подумала, что он прав. В конце концов, эта ее поездка всем принесла пользу: у Бранемера таки появится долгожданный наследник, а она избежала нежеланного брака, но может теперь спокойно вернуться домой и с чистой совестью сказать, что выполнила отцовскую волю!
От этой мысли Лютава совсем повеселела и дружески улыбнулась Бранемеру, который все еще выглядел скорее ошарашенным, чем обрадованным. Должно же быть и в неприятностях что-то хорошее!
Толигневу осталась в утешение только собственная проницательность. «Я знал, я знал!» – с таким искренним отчаянием восклицал он, что Витимеровичи смеялись, сочувствуя его незадаче. Но делать было нечего: князь Бранемер и волхв Яровед вдвоем объявили ему, что, хотя род дешнянских князей очень ценит честь, оказанную ему Ратиславлевым родом, взять в жены дочь князя Вершины Бранемер не может, потому что богиня Лада предназначила одной из его старших жен стать матерью наследника. Княжич же Витимер, о котором Толига заикнулся с горя, принадлежит к общине бойников и не может жениться, пока не будет распущена вся община, а для роспуска те еще слишком молоды и недостаточно прославились. Тем незадачливому свату и пришлось удовлетвориться.
Правда, нельзя сказать, чтобы он погрузился в пучину горя или преисполнился злобой на детей Семилады. От этой парочки он всю дорогу ожидал какого-то подвоха и был даже рад, что ожидаемый подвох обошелся без кровопролития или какой-нибудь порчи, направленной против него и его людей. А поскольку ответственность за расстройство свадьбы взял на себя Бранемер, то какой спрос с него, Толиги? А что касается судьбы Хвалислава, то ее княгиня Замила успеет благополучно решить еще до того, как дети Семилады вернутся домой. Ведь в ближайшие двенадцать дней никто с места не тронется, а там еще обратный путь по глубоким снегам Велесова месяца…
Порешив так, Толига быстро повеселел. Тем более что наступал величайший из годовых праздников – солнцеворот и новогодье, пора, полная долгого разгульного веселья, изобильного угощения, священнодействий, радости обновления и затаенного ужаса от близости иного мира. Мир находился на переломе, боги заглядывали в глаза смертным, и божественный дух вытеснял все простые житейские заботы. Впереди были двенадцать дней, находящихся на грани времени и на грани миров, дни, когда стены между тремя мирами – Явью, Навью и Правью – истончаются и становятся преодолимыми, когда духи предков нисходят к потомкам, а дух живых проникает в те уровни бытия, которые в остальное время ему недоступны. В эти дни человек свободен от всего того, что весь год приковывает его к земле.
Наступал солнцеворот. Весь день женщины готовили обрядовые угощения, а все прочие сооружали себе наряды, в которых выйдут из дома, когда стемнеет. Наряды требовались как можно более необычные, вычурные и пугающие, такие, чтобы облаченного в них человека ну никак нельзя было узнать. В ход шли звериные шкуры, иногда пришитые одна к другой в самых несуразных сочетаниях – внизу медведь, сверху коза с рогами; берестяные личины, размалеванные в дикие цвета, космы и бороды из пакли и соломы. Только в эти дни, единственный раз в году, женщинам было не только можно, но и нужно переодеваться мужчинами, и наоборот. Главное – чтобы не узнали. Не узнали те, кто сегодня приходит и остается в Явном мире на эти двенадцать дней…
Когда стемнело, на площадке святилища разожгли новый священный огонь. Яровед, возглавлявший обряд, запевал, а народ подхватывал за ним славление, стараясь жаром своих душ поддержать новорожденное солнце:
Свят Хорсе свят во зиме гряд
Во небе злат огонь-коловрат
Земь согревай темь разгоняй
Мару бори свет охрани
Будь Хорсе яр лик светозар
Даждь оберег славься вовек!
Гой! Слава!
Лютава, Лютомер, бойники, все приехавшие с Толигой стояли в общем кругу, и единство древнего обряда, общего для угрян и дешнян, позволяло забыть о том, как далеко они от дома. Здесь правили те же боги, и смертные выражали любовь и почтение к ним в тех же словах, найденных когда-то в незапамятной древности мудрыми отцами и матерями всех славян.
В каждом доме и в длинных хороминах святилища уже ждало на столах, покрытых новыми скатертями, приготовленное угощение. Дело было за гостями.
Настала полночь. Весь народ из Усть-Чижа, из ближних сел, а также приехавшие издалека, чтобы провести священный праздник в самом почитаемом и древнем из славянских святилищ, собрались у подножия Ладиной горы – внутрь такая толпа не могла поместиться. На вершинах обоих валов ярко горели костры – внутреннего повыше, внешнего пониже, – и в наступившей темноте эти огненные венцы делали священную гору похожей на какую-то небесную крепость, обиталище богов, в эту ночь открытое для смертных.
У ворот внешнего вала встал Яровед, облаченный в самый торжественный наряд верховного Велесова волхва – в медвежью шкуру с мордой зверя на голове, со множеством бубенчиков и оберегов, звенящих на груди, на поясе, на руках и на ногах, с высоким посохом в руке, который тоже венчала искусно вырезанная медвежья голова и украшали бубенчики.
– Восславим, люди, Рода Всесущего! – воскликнул Яровед, подняв свой посох, и народ ответил ему дружным ликующим криком.
Все уже были возбуждены, взбудоражены прошедшими обрядами, пылание нового священного огня, земного отсвета возрожденного солнца, согревало кровь и наполняло каждого изнутри божественным светом. Каждый уже ощущал, как сами его кости и жилы шевелятся, как реки подо льдом и корни под землей, оттаивая весной, готовясь принять искру новой жизни.
А Яровед поднял руки и начал славить Рода. Его сильный голос разносился над замерзшей рекой, над снегами, над разношерстой толпой, переодетой немыслимыми чудищами, и каждое из этих «чудищ» подхватывало священные слова:
О все отец
Ты еси всем отцем отец
Славен ты еси прежде земли и неба
Славен ты еси прежде соли и хлеба
Ты засеял всякое семя
Ты породил всякое племя
Предки наши тебя славили
Тако и мы тебя славим
Хлебом солью и чарой гой!
Да прорастет то зерно
Что нами посеяно
Да станет то во добро
Что нами содеяно
Да буди сила твоя с нами
Яко из тебя вышли
В тебе да пребудем вовеки гой!
– Деды наши, бабки наши! – позвал Яровед, когда отзвуки общего призыва стихли. – Придите к нам! Угощение для вас готово, на столах разложено! Готовы для вас и хлеба, и каши, и меды, и чаши! Придите к нам!
– Придите к нам! – дружно подхватила толпа.
Замолчав, все подняли глаза в небо.
Мигом стих ветер, в мире установились тишина и покой. Время остановилось, и пространство замерло, слив всю свою бесконечность в единую точку. И темное небо осветилось. Словно бы раскрылся ночной свод Среднего неба, открыв взорам вечный свет Верхнего неба, где живет Сварог, где хранится белый свет[19] и обитают души предков.
Потом повеяло легким теплым ветром, дующим сверху вниз; казалось, сам этот свет нисходит к темной земле. С этим ветром спускались души умерших дедов – те, кто умер в День Богов, навек слившись с духом Рода, и потому не мог возвратиться в Явный мир в новорожденных потомках. Но в эти двенадцать волшебных дней и они возвращались на землю, входя в тела своих ныне живущих внуков и правнуков. Для них были накрыты столы в домах и в святилище, для их приема были приготовлены тела, с утра омытые в бане со священными травами. И для них предназначались эти дикие, несуразные наряды – ведь когда вокруг так много потусторонних духов, среди них может оказаться и зловредный. Но этаких чучел он, во-первых, сам испугается, а во-вторых, никогда не найдет среди них того, кого хотел испортить.
Лютава стояла в толпе возле самых ворот внешнего вала, одетая в Лютомеровы порты и рубаху, которая у нее путалась в ногах, в своей волчьей накидке, которая сегодня не выделяла ее в толпе людей, тоже наряженных в вывернутые кожухи. На голове у нее была шапка деда Туряка, под которую она запихала сложенную косу, а вместо нее из-под шапки торчали восхитительно пышные, перепутанные кудельные космы. Лицо она измазала сажей и нарисовала черные хазарские усы. Никакой зловредный дух не мог бы узнать в этой кикиморе княжну Лютаву, дочь Вершины и Семилады.
Глядя в волшебный свет Верхнего неба, она забыла обо всем, что с ней случилось в последнее время, чувствуя одно – они идут. Так бывало уже не раз, но каждый год она по-новому, с новой остротой и трепетом переживала слияние с духами предков, вернувшихся к ней. Тело словно бы наполнялось силой и светом, глаза начинали видеть по-другому, ушам открывалось недоступное ранее, а в голове вспыхивало разом множество новых, не принадлежащих ей чувств, мыслей, знаний. Она вдруг стала мудра, как десятки и сотни ее прабабок, и с силой десятков и сотен душ ощутила ликующую радость от новой встречи с земным миром – миром Яви, который так же желанен и недоступен для покинувших его, как желанны для любого светлые Сады Сварога. Это был праздник слияния земли и неба, живущих и живших, праздник, объединяющий все силы вселенной в один общий хоровод.
– Славен Божич Коляда! Гой! Славен будь! – громко запел Яровед, со звоном потрясая своим посохом.
Голос его разорвал тишину, пробудил к жизни души предков и потомков, слившихся в одну. Все вздрогнули, вспрянули, опомнились и дружно закричали:
– Гой! Славен будь!
– Ясна на небе звезда! Гой! Ясен будь! – пел Яровед, притоптывая и приплясывая на снегу, звеня бубенчиками одеяния. В него вошла не просто сила бесчисленных предков-волхвов, но сила самого Рода.
– Гой! Ясен будь! – ликующе выкрикивала толпа, тоже приплясывая, чтобы дать выход распиравшей каждого силе и радости.
Благословен Коляда! Гой! Блажен будь!
Сварги синяя вода! Гой! Синей будь!
В зиму явися сюда! Гой! Явен будь!
С Богом горе не беда! Гой! С нами будь!
Солнце возроди сюда! Гой! Днесе будь!
Веселись во все года! Гой! Весел будь!
Гой Великий Коляда!
Гой! Коляда! Слава!
И веселье началось повсюду. Народ повалил в хоромины святилища, а кому не хватало там места, разошлись по домам, где тоже было приготовлено угощение. Везде пелись славления Коляде, новому солнцу, новому году; все ворота и двери стояли открытыми, везде горели огни. Народ ватагами ходил из дома в дом, везде выпивая бражки и закусывая пирогами и кашей; более молодые резвились и гонялись друг за другом, старики пели славу богам. Каждый ощущал в себе кипящую радость духов, вновь обретших тело и все доступные ему радости; каждый ощущал в себе мудрость и легко находил ответы на все вопросы и разрешение всех затруднений, которые в обычное время мог разрешить не всякий мудрец.
Хорос ярися по небу катися
Хорояр! Хорояр!
Коло родися во Сварге святися
Хорояр! Хорояр!
Солнце вставай весну закликай
Хорояр! Хорояр!
Во небе играй новый год зачинай
Хорояр! Хорояр! —
пели во дворе святилища вокруг священного огня, который будет гореть все двенадцать дней.
Лютава кружилась в хороводе возле костра, когда кто-то вдруг схватил ее за руку и выдернул из круга. Она повернулась – перед ней стоял кто-то высокий, одетый в длинную женскую рубаху, с растрепанной соломенной косой и со зверской личиной – непонятно даже, какого зверя изображающей. Впрочем, Лютава, в отличие от злобных духов, своего брата узнала бы всегда.
– Идем! – глухо позвало чучело из-под личины и потянуло ее за руку. – Идем скорее!
Не понимая, куда он ее тащит, Лютава подчинилась. Лютомер привел ее сначала в хоромину, но повернул не к столам, где шел буйный пир, а в жилую избу волхвов.