Страница:
Широкая полоса следов на снегу выходила из замерзшего русла Стуженя и тянулась вниз по течению Белезени. «Вот здесь бы и поставить крепость! — думал Огнеяр, рассматривая полосу следов. У личивинских мохноногих лошадок копыта были поменьше говорлинских. — Закрыть бы им дорогу сюда, а то так и будут весь век ползать!»
Ночью был снегопад, то есть следы были совсем свежие. Личивины прошли здесь, должно быть, рано утром, и кое-где их следы уже были пересечены звериными. Но успокаиваться было нельзя: то ли они на Хортин пошли, то ли ждут обоз полюдья где-то за ближайшим изгибом берега. Огнеяр опередил обоз на пять перестрелов [84], но врагов не было видно.
На прибрежном пригорке показался тын — здесь жил маленький род, промышлявший по большей части рыбной ловлей. Ворота были раскрыты, никто не показывался, над тыном не вилось дымков. Не торопясь приближаться, Огнеяр изучал следы. Судя по многочисленным отпечаткам на свежем снегу, жители займища вовремя заметили личивинов. Врагов было слишком много, чтобы обороняться — тыну не равняться с настоящими крепостными стенами, спасает он разве что от зверей, — и рыболовы ушли в лес, забрав с собой скотину. Преследовать их личивины не стали — значит торопились. Но на займище они побывали. Следы небольших копыт тянулись и туда, и обратно. Зайдя в ворота, Огнеяр увидел раскрытые двери избушек и хлевов, взломанные лари, раскиданные пожитки, перебитую посуду, поломанные лавки.
— Вот истинно дивии люди! — с удивлением воскликнул Утреч, оглядывая разгром. — Ну ладно бы добро пограбили — лавки-то зачем ломать!
Огнеяр злобно сплюнул на снег. Это разоренное займище казалось ему оскорблением. До каких пор чуроборские князья будут позволять диким лесным племенам издеваться над дебричами? И чем это Неизмир так гордится, в Чуроборе сидя?
— Собаки! — яростно бормотал Огнеяр, возвращаясь к реке. — Нагоню — со всех шкуру спущу! Всем морды сверну!
Сами личивины, жившие в своих лесах от самого сотворения мира, считали, что предками их были звери. Три больших личивинских племени носили имена Волков, Медведей и Рысей. Выходя на битвы, их воины надевали на головы сушеные морды своих прародителей, а плечи и спины покрывали их шкурами. «Они бы еще с умерших родителей шкуры спускали! — возмущались их дикостью говорлины. — И не совестно своих же предков бить!» За то, что лица воинов были прикрыты звериными личинами, лесные племена и прозвали личивинами. В первое время, только познакомившись с ними, говорлины считали их оборотнями с человеческими телами и звериными головами, и только славный князь Явиправ, княживший в Глиногоре триста лет назад, ходил на них победоносными походами и узнал правду. При нем личивины изрядно попритихли, а теперь жители порубежных земель молили Перуна послать им нового князя Явиправа.
Ближе к Белезени жило племя Волков, но Огнеяр глубоко презирал их, считая, что волки не могли породить такое отребье. Но, не желая испробовать на себе их стрелы с костяными наконечниками, озабоченный боярин Туча то и дело покрикивал на возчиков, торопил, и ему не терпелось увидеть впереди стены Хортина .
Но вскоре его тревога рассеялась: не доходя до Хортина, след личивинов свернул с Белезени на Истир и ушел на другой берег, к смолятичам. Боярин Туча вздохнул свободнее, но Огнеяр не повеселел. Ни один волк не потерпит, чтобы чужак промышлял в его владениях хотя бы мимоходом.
Версты через полторы показались стены Хортина. Детинец его стоял на береговом мысу, окруженный с двух сторон водой Белезени и Истира, а с третьей стороны его отрезал от берега глубокий ров с легким мостом. Посадником [85]здесь сидел один из старых воевод князя Гордеслава, Добрята. Женой его была смолятинка, и он хорошо ладил с соседями. Каждую осень в стенах Хортина собирался оживленный торг, посещаемый личивинами, поэтому посадник неплохо знал, что у них творится, и известие о следах его ничуть не удивило.
— Видели следы? — воскликнул он почти с радостью, словно подтвердилось его предсказание. — Зверье в лесах небогатое в этот год, после давешней засухи, — я так и знал, что шарить пойдут. И давно уже пошаривали по берегам…
— А ты смотришь? — гневно прервал его Огнеяр, и посадник Добрята замер с открытым ртом. — Куда смотришь? Ты зачем здесь посажен? Ты купец или воевода? Эти песьи головы наших людей грабят, а ты и рад?
— Да какое рад? — забормотал посадник. Только сейчас он сообразил, что вместо Светела к нему пришел с полюдьем княжич, которого он привык видеть только во время военных походов. — Да мы… Сторожим от них. Купцы через нас плыть боятся…
— Сам-то не боишься? — презрительно бросил Огнеяр. — За стенами-то оно завсегда спокойнее!
Махнув на него рукой, Огнеяр ушел смотреть, как хортинский тиун устраивает Стаю на отдых. На широком дворе детинца суетилась челядь, распрягали коней, собранную дань переносили в амбары. В дружинных избах топили печи, во дворе пахло жареным мясом. Огнеяру предложили княжеские горницы, в которых раньше останавливался Светел, но он предпочел устроиться со Стаей. Среди своих он спал спокойно.
За ужином в гриднице Огнеяр объявил, что завтра пойдет по следам личивинов.
— С ума сошел! — от неожиданности не удержался боярин Туча. — Да на кой леший они тебе, княжич? Ушли, нас не тронули, так и не лезь…
Боярин хотел сказать: «Не лезь на рожон», но поперхнулся, закашлялся, сделал вид, что подавился жареным мясом. Лицо его покраснело то ли от натужного кашля, то ли с досады. А Огнеяр, прекрасно понявший недоговоренное слово, с презрительной насмешкой смотрел на него через стол. В замешательстве Светелова кормильца он видел подтверждение своим невеселым догадкам.
— Да и правда, княжич, не ходить бы тебе! — поддержал кашляющего боярина посадник Добря-та. — У тебя рать не та, что в прошлую зиму была. Нас ведь не тронули…
— Не тронули! — перебил его Огнеяр и вдруг злобно оскалился, глаза его вспыхнули, как красные угли, и посадник от неожиданности и испуга отшатнулся, ударился затылком о бревенчатую стену. Ему словно пламенем полыхнуло в лицо, да княжич и был как пламя — то взметнется, то опадет. — Не видал ты займища вниз по реке. Из изб все выметено, одни печки остались, лавки и то переломаны! — яростно выкрикивал Огнеяр, крепко ударяя кулаком по столу, так что серебряная посуда, выставленная посадником ради важных гостей, подпрыгивала и звенела. — Не тронули! Здесь моя земля! Да мне любой хорек в глаза наплюет, если я дам всякой падали в моей земле гадить!
Посадник Добрята побледнел и переменился в лице: таким он никогда не видел чуроборского княжича, на ум сами собой приходили рассказы о том, что он — оборотень. Видно, правда, — на смуглом лице княжича была звериная непримиримость, глаза горели яростью, зубы… чуры добрые, а клыки-то! Добрята крепче прижимался спиной к стене, словно хотел как-нибудь влезть в нее.
— Как знаешь, княжич, — бормотал он сам не зная что. — Тебе видней. Дело твое. Оно конечно…
Огнеяр перевел дух и постарался остыть. За два месяца полюдья, чувствуя себя хоть ненадолго, но полновластным князем, он научился сдерживаться лучшее, чем за все годы своей жизни. Теперь он отвечал не только за себя, от него зависел покой, достаток, сами судьбы сотен и тысяч людей. Он даже начал их жалеть. Даже посадник Добрята, когда вспышка гнева миновала, стал вызывать презрительную жалость. Глаза у посадника стали как у затравленного зайца, полуседая борода дрожит, волосы на лбу взмокли от холодного боязливого пота. Тоже, нашел на кого злиться! Сидит тут, как медведь в берлоге, кто хочешь, тот и грабь! Не такой сюда нужен посадник! А этот — весь в князя Неизмира. Трус!
Мысли Огнеяра снова, в который раз за это путешествие, вернулись к отчиму. Может быть, из-за отчима он и поехал в полюдье, а не домой в Чуробор, где его ждет теперь священная рогатина Оборотнева Смерть. Неверно было бы сказать, что Огнеяр испугался. Ему нужно было время разобраться и понять, что же теперь делать. Если удар ножом в темных сенях еще можно было отнести к мести Трещаги за безумие сестры, то хлопоты Светела о священной рогатине ясно показали, кто именно желает Огнеяру смерти. Для Огнеяра не было открытием то, что отчим его не любит, — об этом он знал с детства и платил Неизмиру тем же. Но ему и во сне не снилось покушаться на жизнь отчима, поэтому он не ждал покушения на свою. Но теперь приходилось ждать. Поэтому Огнеяр спал только среди Стаи и старался не выходить один. Он мог быть безоглядно смел, как зверь, загнанный в угол, но был лишен человеческого бахвальства и не искал опасностей, пока они сами не нашли его.
«И уж лучше личивинам на копья, чем на рогатину батюшки-отчима! — со злостью думал он за столом Добряты. — Да нет, куда Неизмиру против меня! Кня-зюшка здоровьем слаб — ложку едва держит. А рогатина на то и священная, что сама бьет. Кого надо».
Утром, на позднем рассвете одного из самых коротких дней в году, Огнеяр со своей Стаей выехал из ворот Хортина. Посадник предлагал ему часть своей дружины, но Огнеяр отказался — он предпочитал иметь меньше людей, но таких, кому безусловно доверял. Волки охотятся дружной сложившейся семьей, а не случайным табуном.
Снегопада больше не было, и вчерашние следы были хорошо видны. Стая спустилась по Белезени до того места, где свернули личивины, и последовала за ними. Сегодня Огнеяру повезло больше, чем вчера: ветер дул ему в лицо, и он за версту мог знать, что ждет впереди. Запаха личивинов невозможно было не заметить в свежем лесном воздухе. Для чуткого носа Огнеяра от них за три версты несло горелым несоленым мясом, прогорклым салом, дымом голубой ели, которую они считают священной. Поговаривали, что личивины моются только летом, когда вода в речках теплая, а зимой и одежды не снимают месяцами. При встречах с ними брезгливо морщился не только Огнеяр, но сейчас и это было на пользу.
Широкая полоса следов пересекла Истир и вышла на смолятинский берег. Но Огнеяр без колебаний послал Похвиста вперед: своих врагов он готов был преследовать и на чужой земле.
Пограничные леса смолятичей населены были мало, и ближайшее жилье лежало неблизко. Стая про-ехала по следам уже больше десяти верст, но ветер нес им навстречу только обычные запахи зимнего леса. Но вот повеяло другим запахом — запахом остывшего угля и человеческим дыханием. На широкой поляне обнаружилось место стоянки — несколько угасших кострищ в снегу, разбросанные возле них дочиста обглоданные кости, брошенные шалаши из елового лапника. Кусты и молодые деревца вокруг были объедены неприхотливыми личивинскими лошадками, снег разрыт их крепкими копытами. Видно, здесь личивины останавливались на ночлег.
— Совсем недавно ушли! — решил Утреч, сойдя с коня и порывшись в золе одного из костров. — Тепло еще. Видно, как мы, на заре снялись.
— Не трогал бы ты чужой огонь! — предостерег его Недан. — Мало ли чего…
— А! — Утреч беззаботно махнул рукой, вытер пальцы о горсть чистого снега, подошел к Огнеяру и прикоснулся к его локтю. — С нашим Серебряным ни один сглаз не возьмет!
— Ладно, налюбовались! Дальше-то поедем или греться останемся? — насмешливо спросил Тополь. — Пора бы, а то они на своих недомерках далеко уйдут.
— Не уйдут. — Огнеяр покачал головой. — Охотой пахнет. Мы на них охотимся, а они еще на кого-то.
Стая поскакала дальше. Через несколько верст полоса следов снова сползла с земли на оледенелую реку. Это была Велиша, срединная река смолятичей. Но Огнеяр не задумывался, насколько углубился в чужие владения. Ноздри его чутко трепетали, и кмети, поглядывая на него, понимали, что враги уже близко. Запах человека в лесу делался все сильнее и теплее. Огнеяр сунул за пояс свою звенящую плеть — теперь их могли услышать.
Но все же они услышали первыми. Сначала Огнеяр, а потом и другие стали различать впереди многоголосые крики, конское ржание, железный звон и лязг оружия. Уже не таясь, Стая помчалась на шум. За поворотом реки прямо на льду кипела битва: человек сорок личивинов, покрытых серыми волчьими шкурами, с сухими волчьими мордами на головах, бились с двумя десятками кметей, в которых нетрудно было признать смолятичей, бривших бороды, но носивших длинные усы. Позади них виднелось полтора десятка саней, тяжело нагруженных мешками, бочонками, связками шкурок. Смолятичам приходилось нелегко. Оружие у личивинов было хуже, а серьезных доспехов вовсе не водилось, но их было слишком много — двое-трое на каждого из смолятичей. Под ногами уже виднелись тела убитых, стонали раненые, на белом истоптанном снегу ярко краснели пятна крови.
Издав короткий вой, Стая накинулась на личивинов сзади. От неожиданности личивины и смолятичи опешили и даже на миг остановились, но мечи и секиры Стаи уже обрушились на головы и спины, раздумывать было некогда. Смолятичи сообразили быстро и ударили с новой силой. Личивины пытались отбить двойной натиск, но с двух сторон были порублены почти мгновенно. Враги кончились так быстро, что Стая и смолятичи с размаху чуть не порубили и друг друга. Немногие уцелевшие личивины лежали мордами в снег, выражая покорность. Лязг железа сменился стонами раненых, оружие опустилось.
Когда ни одного личивина не осталось на ногах, Огнеяр перевернул свою секиру рукоятью вверх в знак того, что его битва окончена, и оглядел смолятичей. Некоторые из них вязали пленных личивинов и помогали своим раненым, остальные столпились перед своими санями, недоверчиво глядя на нежданных избавителей. Длинноволосая Стая, одетая в волчий мех, сама производила грозное впечатление и незнакомых встречных наводила на мысли об обороне.
— Кто вы такие? Кто вас ведет? — спросил Огнеяр у всех сразу, скользнув взглядом по настороженным лицам.
— До этого места их вел я.
Из толпы выступил высокий худощавый человек лет пятидесяти, одетый в коричневую свиту [86]с нашитыми на плечи и полы куньими хвостиками. Шапка с него слетела в битве, и голова сияла большой лысиной. Только по краям, как лесное озерцо осокой, лысина была окружена длинными прядями седых волос. На лице его, коричневом и морщинистом, выделялись белые кустистые брови, седые длинные усы и крупный красный нос. Огнеяр едва не рассмеялся — вид назвавшегося вождем очень позабавил его. На язык просились слова, что едва ли славному воеводе удалось бы вести свою дружину дальше этого места, но Огнеяр сдержался, помня, что он сейчас не на своей земле.
А красноносый словно услышал его мысли.
— А ты кто такой, юноша, и что ты делаешь на моей земле? — спросил он спокойно, словно и не было за его плечами трудной битвы.
— Ищу моих врагов! — заносчиво ответил Огнеяр и качнул в руке боевой топор.
Однако красноносый держался так уверенно и достойно, что Огнеяр все же сошел с коня и приблизился на несколько шагов. Красноносый оказался выше его ростом, и на мече в его руке сохла кровь. Несмотря на почтенный возраст, он не отсиживался за спинами кметей. Должно быть, и правда вождь.
Шагнув навстречу Огнеяру, красноносый с нескрываемым интересом оглядел его с головы до ног. Под развесистыми белыми бровями у него оказались светло-голубые глаза, ясные и пытливые совсем по-детски. Рядом с морщинистым лбом это производило странное впечатление, и Огнеяр никак не мог понять, что за человек перед ним. А тот, как оказалось, понял его гораздо лучше.
— Ты будешь находить врагов много и часто, юноша! Даже не ища их! — убежденно сказал он. — Много и часто!
Огнеяра стал раздражать и его уверенный голос, и это дурацкое «юноша» — его никто так не называл. И особенно то, что он не мог понять своего собеседника.
— Пока я нашел тебя и спас! — почти грубо ответил он. — И ты, чем разглядывать меня, лучше бы поблагодарил! Хоть скажи, кого это я нашел!
Красноносый смотрел на него все с большим интересом, даже с удовольствием, словно перед ним опустилась вдруг на снег птица Сирин и запела сладкие песни Перунова Ирия*. Огнеяр не привык к такому, он чувствовал растерянность, злился — он всегда злился на то, чего не понимал, и злостью готовил себя к возможной драке. Но у красноносого, видно, было совсем иное на уме.
— Ты странный человек, если хочешь найти во мне врага, — сказал он наконец.
— А может, я вообще не человек! — огрызнулся Огнеяр.
Красноносый обошел его с обоих боков, как столб с искусной резьбой, и с печальным недоверием покачал головой:
— Прости, юноша, но на сына бога ты мало похож.
Он не смеялся, он действительно посмотрел, подумал и отметил то, что увидел. И Огнеяр вдруг расхохотался. Впервые в жизни ему в этом не поверили, впервые его уверенно отнесли к миру людей, как раньше относили к миру нежитей. Этот осмотр и приговор показались ему очень забавными — послушали бы этого старика чуроборцы!
— Но я и есть сын бога! — воскликнул Огнеяр, наслаждаясь возможностью открыто сказать правду — все равно ведь не поверит.
— Тогда я должен тебя знать! — заявил красноносый. Сам он тоже заулыбался при виде веселья Огнеяра, его коричневое морщинистое лицо стало простоватым и очень добродушным. — Сыновей богов не так много в говорлинских землях. Я слышал только о двух-трех…
Но Огнеяр не догадался спросить, кто эти двое-трое, хотя сам не знал о других сыновьях богов на земле.
— Я — чуроборский княжич, — ответил он, перестав смеяться и глядя в лицо красноносому. Поверит, не поверит?
— Юноша! — Красноносый значительно поднял палец, словно собирался произнести пророчество. — Я, конечно, стар и глуп, но еще не настолько. Я видел чуроборского княжича. Он выше тебя ростом, у него голубые глаза и светлые волосы. И он очень, очень вежлив и почтителен со старшими.
В начале его речи Огнеяр удивился — до сих пор ему все верили. Но он не обиделся — красноносый вовсе не обвинял его во лжи, он просто говорил то, что считал истиной. А в конце Огнеяр понял, о ком идет речь, и снова рассмеялся. Ошибка старика и рассмешила, и раздосадовала его.
— Он очень понравился моей дочери, — закончил красноносый. — А от тебя она убежала бы, прости, как от волка. Так что приходится признать, что чуроборский княжич — это не ты. А кто же ты?
— Ты что-то не понял, почтеннейший! — с подчеркнутым уважением, подражая Светелу, ответил Огнеяр и даже поклонился. Ой как давно он этого не делал, даже голова закружилась. Веселье кипело в нем ключом, глаза блестели, и красноносый улыбался, глядя на него, словно не мог удержаться, как отец при виде радости любимого ребенка. — Тот, о ком ты говоришь, — Светел, сын Державца, брат князя Неизмира. А чуроборский княжич, сын княгини Добровзоры и внук князя Гордеслава, — это я.
Красноносый посмотрел ему в глаза, и Огнеяру вдруг показалось, что этот ясный детский взгляд пронзает его насквозь и видит всю его сущность с недетским пониманием и участием.
— А ведь ты не врешь! — с радостным удивлением вывел заключение красноносый. — Так ты — сын Добровзоры? И тебе двадцать лет? Вот это похоже на правду. А когда я смотрел на него, меня удивляло, отчего он выглядит на все двадцать пять!
— Его состарили княжеские заботы! — насмешливо отозвался Огнеяр, но чуткое ухо старика разобрало в его голосе обиду и презрение. — Так он сказал тебе, что он княжич?
— Нет. — Красноносый помолчал, прежде чем ответить, вспоминал, склонив голову к плечу. — Пожалуй, прямо не сказал. Но мне так подумалось. Он был у меня от имени князя Неизмира и так держался… Как наследник.
Огнеяр ответил презрительной и враждебной усмешкой, и старик решил не говорить больше о Светел е.
— А как же тебя зовут? — спросил он.
— Смотря кто, — уклончиво ответил Огнеяр. — Князь и Светел обыкновенно зовут меня Дивием.
— И обыкновенно они правы, — с торжественной печалью отозвался красноносый.
В странном и смешном старике не было вражды, не было глупого самодовольства, а было дружеское расположение и интерес. У Огнеяра как-то потеплело на душе от взгляда этих по-детски ясных и по-старчески мудрых глаз. Он даже вспомнил Милаву. Но тоска по ней уколола стрелой, и он поспешно прогнал ее образ.
— А как тебя зовут? — спросил он у старика.
— Скудоумом кличут, — простодушно ответил красноносый. Огнеяр догадался, что это не настоящее имя, ну да пусть его — настоящее имя первому встречному только дурак откроет. Он ведь тоже своего не назвал.
Кмети их тем временем, убедившись, что предводители беседуют мирно, вытерли и убрали оружие, надежно связали пленных, перевязали и уложили в сани раненых, переловили личивинских лошадок, обыскали трупы врагов. Взять у них было почти нечего — только оружие и украшения, которые личивины выторговали или награбили у самих говорлинов.
— Однако ты и правда сильно помог нам, княжич Дивий, — сказал красноносый, оглядев поле недавней битвы. — Не подумай, что старый Скудо-ум не умеет благодарить или что его старая шея не гнется. У стариков шеи часто гнутся лучше, чем у молодых, да?
Он посмотрел на Огнеяра с лукавой усмешкой — догадался, что его молодой собеседник совсем не умеет кланяться.
— Это большое искусство, — тоже усмехаясь, ответил Огнеяр. — Ему обучаются с годами, когда уже нет сил держать оружие.
— Не, т, ему можно обучиться и раньше, если не любишь пускать оружие в ход. Кня… То есть Светел Державич владеет этим искусством в совершенстве, а ведь он старше тебя лет на пять, не больше, да?
Огнеяр усмехнулся — о Светеле он даже говорить не хотел.
— Князь должен уметь это с детства, — добавил старик.
— От моего деда я такого не слышал.
— Потому его и звали Гордеславом. Ну, так услышь это хотя бы от меня. Ты можешь тут же забыть слова старого глупца, но я все-таки подарю тебе еще одну мудрость: добро обычно вознаграждается. Я прошу тебя быть моим гостем. У меня тут неподалеку славный городок с крепкими стенами.
Огнеяр не был провидцем, но он чувствовал, когда говорят от души. Этот смешной и странный старик нравился ему все больше и больше. Еще раз качнув в руке свой боевой топор, он протянул рукоять старику. Тот в ответ подал ему свой меч. Теперь если окажусь вероломным — меня поразит мое же оружие. Немного есть проклятий страшнее.
Едва взявшись за рукоять меча, Огнеяр ощутил, что в руки ему попало старинное и очень ценное оружие. На клинке виднелись знаки древней грамоты волхвов, из которых Огнеяр не знал ни одной резы [87], но испытывал при виде их легкий благоговейный трепет. Далеко не каждый клинок бывает ими отмечен, а только прошедший особую закалку и заклятый именем Сварога. Рукоять украшал тонкий серебряный узор с синими глазками бирюзы.
Пока Огнеяр рассматривал меч, старик смотрел туда же — на клинок. Огнеяр этого не заметил, а старик удовлетворенно кивнул и разгладил усы. Ему подали высокую шапку с широкими меховыми отворотами, и в ней он стал казаться еще выше. Усевшись в седло, он приобрел совсем внушительный вид, только куньи хвостики на его коричневой свите подрагивали на ходу в лад с длинными усами, и Огнеяр украдкой забавлялся, поглядывая на него.
— Как же ты, почтенный, на личивинов наскочил? — спросил он дорогой.
— Очень просто. Я собирал свою дань, а они чужую, то есть тоже мою. Вот мы и встретились.
— Они больше не будут! — с усмешкой ответил Огнеяр. Краем глаза он поймал взгляд Скудоума, брошенный на его сверкнувшие белизной клыки. Ну, бойся, старичок, если страшно.
Но на лице Скудоума не отразилось страха.
— Эти не будут, — согласился он. — Но это еще не все. У Волков теперь плохие дела — они поссорились с Медведями, у них голодный год. А в прошлом году их вожак, Кархас, возымел наглость посвататься к моей дочери. Я, конечно, выгнал его поганой метлой, но теперь и моего скудного умишка хватает на то, чтобы ждать от него бед. Он обещал все равно ее получить! — Теперь старик разволновался, добродушие на его лице сменилось негодованием. — Как будто моя единственная дочь, глиногорская княжна, пойдет шестнадцатой женой в дымную нору грязного дикаря!
— Чего, чего? — Огнеяр непочтительно заглянул в лицо старику. — Твоя дочь — княжна?
— Ах да! — Старик виновато посмотрел на него. — Я забыл тебе сказать, что последние пятнадцать лет сижу князем в Глиногоре.
Как ни невероятны были эти слова, Огнеяр не усомнился в их правдивости. Он просто удивился.
— Я не слышал о князе Скудоуме, — ответил он, мучительно пытаясь вспомнить, как же зовут смолятинского князя. Раньше его не занимали соседи.
— Но ты не огорчайся! — утешил его старик. — Я тоже не слышал о княжиче Дивии. Я слышал, что сына Добровзоры зовут Огнеяром. А Светел а я считал младшим ее сыном от Неизмира. Ну да я стар и глуп…
— Так ты… ты — Скородум Глиногорский? — Огнеяр наконец вспомнил.
— Некоторые люди называют меня и так, — подтвердил старик. — Но люди также говорят, что ты оборотень, поэтому им не следует верить.
— Но я и правда оборотень! — заверил его Огнеяр, даже опасаясь, что ему не поверят. — Ты еще подумай, почтенный, пускать ли меня в твой дом.
Скородум опустил глаза и еще раз осмотрел свой меч в руке Огнеяра.
— Посмотри — резы не горят! — возвестил он. — Они загораются от возмущения, если меч берет недостойный. А раз мой меч признал тебя достойным, могу ли я противиться?
Ночью был снегопад, то есть следы были совсем свежие. Личивины прошли здесь, должно быть, рано утром, и кое-где их следы уже были пересечены звериными. Но успокаиваться было нельзя: то ли они на Хортин пошли, то ли ждут обоз полюдья где-то за ближайшим изгибом берега. Огнеяр опередил обоз на пять перестрелов [84], но врагов не было видно.
На прибрежном пригорке показался тын — здесь жил маленький род, промышлявший по большей части рыбной ловлей. Ворота были раскрыты, никто не показывался, над тыном не вилось дымков. Не торопясь приближаться, Огнеяр изучал следы. Судя по многочисленным отпечаткам на свежем снегу, жители займища вовремя заметили личивинов. Врагов было слишком много, чтобы обороняться — тыну не равняться с настоящими крепостными стенами, спасает он разве что от зверей, — и рыболовы ушли в лес, забрав с собой скотину. Преследовать их личивины не стали — значит торопились. Но на займище они побывали. Следы небольших копыт тянулись и туда, и обратно. Зайдя в ворота, Огнеяр увидел раскрытые двери избушек и хлевов, взломанные лари, раскиданные пожитки, перебитую посуду, поломанные лавки.
— Вот истинно дивии люди! — с удивлением воскликнул Утреч, оглядывая разгром. — Ну ладно бы добро пограбили — лавки-то зачем ломать!
Огнеяр злобно сплюнул на снег. Это разоренное займище казалось ему оскорблением. До каких пор чуроборские князья будут позволять диким лесным племенам издеваться над дебричами? И чем это Неизмир так гордится, в Чуроборе сидя?
— Собаки! — яростно бормотал Огнеяр, возвращаясь к реке. — Нагоню — со всех шкуру спущу! Всем морды сверну!
Сами личивины, жившие в своих лесах от самого сотворения мира, считали, что предками их были звери. Три больших личивинских племени носили имена Волков, Медведей и Рысей. Выходя на битвы, их воины надевали на головы сушеные морды своих прародителей, а плечи и спины покрывали их шкурами. «Они бы еще с умерших родителей шкуры спускали! — возмущались их дикостью говорлины. — И не совестно своих же предков бить!» За то, что лица воинов были прикрыты звериными личинами, лесные племена и прозвали личивинами. В первое время, только познакомившись с ними, говорлины считали их оборотнями с человеческими телами и звериными головами, и только славный князь Явиправ, княживший в Глиногоре триста лет назад, ходил на них победоносными походами и узнал правду. При нем личивины изрядно попритихли, а теперь жители порубежных земель молили Перуна послать им нового князя Явиправа.
Ближе к Белезени жило племя Волков, но Огнеяр глубоко презирал их, считая, что волки не могли породить такое отребье. Но, не желая испробовать на себе их стрелы с костяными наконечниками, озабоченный боярин Туча то и дело покрикивал на возчиков, торопил, и ему не терпелось увидеть впереди стены Хортина .
Но вскоре его тревога рассеялась: не доходя до Хортина, след личивинов свернул с Белезени на Истир и ушел на другой берег, к смолятичам. Боярин Туча вздохнул свободнее, но Огнеяр не повеселел. Ни один волк не потерпит, чтобы чужак промышлял в его владениях хотя бы мимоходом.
Версты через полторы показались стены Хортина. Детинец его стоял на береговом мысу, окруженный с двух сторон водой Белезени и Истира, а с третьей стороны его отрезал от берега глубокий ров с легким мостом. Посадником [85]здесь сидел один из старых воевод князя Гордеслава, Добрята. Женой его была смолятинка, и он хорошо ладил с соседями. Каждую осень в стенах Хортина собирался оживленный торг, посещаемый личивинами, поэтому посадник неплохо знал, что у них творится, и известие о следах его ничуть не удивило.
— Видели следы? — воскликнул он почти с радостью, словно подтвердилось его предсказание. — Зверье в лесах небогатое в этот год, после давешней засухи, — я так и знал, что шарить пойдут. И давно уже пошаривали по берегам…
— А ты смотришь? — гневно прервал его Огнеяр, и посадник Добрята замер с открытым ртом. — Куда смотришь? Ты зачем здесь посажен? Ты купец или воевода? Эти песьи головы наших людей грабят, а ты и рад?
— Да какое рад? — забормотал посадник. Только сейчас он сообразил, что вместо Светела к нему пришел с полюдьем княжич, которого он привык видеть только во время военных походов. — Да мы… Сторожим от них. Купцы через нас плыть боятся…
— Сам-то не боишься? — презрительно бросил Огнеяр. — За стенами-то оно завсегда спокойнее!
Махнув на него рукой, Огнеяр ушел смотреть, как хортинский тиун устраивает Стаю на отдых. На широком дворе детинца суетилась челядь, распрягали коней, собранную дань переносили в амбары. В дружинных избах топили печи, во дворе пахло жареным мясом. Огнеяру предложили княжеские горницы, в которых раньше останавливался Светел, но он предпочел устроиться со Стаей. Среди своих он спал спокойно.
За ужином в гриднице Огнеяр объявил, что завтра пойдет по следам личивинов.
— С ума сошел! — от неожиданности не удержался боярин Туча. — Да на кой леший они тебе, княжич? Ушли, нас не тронули, так и не лезь…
Боярин хотел сказать: «Не лезь на рожон», но поперхнулся, закашлялся, сделал вид, что подавился жареным мясом. Лицо его покраснело то ли от натужного кашля, то ли с досады. А Огнеяр, прекрасно понявший недоговоренное слово, с презрительной насмешкой смотрел на него через стол. В замешательстве Светелова кормильца он видел подтверждение своим невеселым догадкам.
— Да и правда, княжич, не ходить бы тебе! — поддержал кашляющего боярина посадник Добря-та. — У тебя рать не та, что в прошлую зиму была. Нас ведь не тронули…
— Не тронули! — перебил его Огнеяр и вдруг злобно оскалился, глаза его вспыхнули, как красные угли, и посадник от неожиданности и испуга отшатнулся, ударился затылком о бревенчатую стену. Ему словно пламенем полыхнуло в лицо, да княжич и был как пламя — то взметнется, то опадет. — Не видал ты займища вниз по реке. Из изб все выметено, одни печки остались, лавки и то переломаны! — яростно выкрикивал Огнеяр, крепко ударяя кулаком по столу, так что серебряная посуда, выставленная посадником ради важных гостей, подпрыгивала и звенела. — Не тронули! Здесь моя земля! Да мне любой хорек в глаза наплюет, если я дам всякой падали в моей земле гадить!
Посадник Добрята побледнел и переменился в лице: таким он никогда не видел чуроборского княжича, на ум сами собой приходили рассказы о том, что он — оборотень. Видно, правда, — на смуглом лице княжича была звериная непримиримость, глаза горели яростью, зубы… чуры добрые, а клыки-то! Добрята крепче прижимался спиной к стене, словно хотел как-нибудь влезть в нее.
— Как знаешь, княжич, — бормотал он сам не зная что. — Тебе видней. Дело твое. Оно конечно…
Огнеяр перевел дух и постарался остыть. За два месяца полюдья, чувствуя себя хоть ненадолго, но полновластным князем, он научился сдерживаться лучшее, чем за все годы своей жизни. Теперь он отвечал не только за себя, от него зависел покой, достаток, сами судьбы сотен и тысяч людей. Он даже начал их жалеть. Даже посадник Добрята, когда вспышка гнева миновала, стал вызывать презрительную жалость. Глаза у посадника стали как у затравленного зайца, полуседая борода дрожит, волосы на лбу взмокли от холодного боязливого пота. Тоже, нашел на кого злиться! Сидит тут, как медведь в берлоге, кто хочешь, тот и грабь! Не такой сюда нужен посадник! А этот — весь в князя Неизмира. Трус!
Мысли Огнеяра снова, в который раз за это путешествие, вернулись к отчиму. Может быть, из-за отчима он и поехал в полюдье, а не домой в Чуробор, где его ждет теперь священная рогатина Оборотнева Смерть. Неверно было бы сказать, что Огнеяр испугался. Ему нужно было время разобраться и понять, что же теперь делать. Если удар ножом в темных сенях еще можно было отнести к мести Трещаги за безумие сестры, то хлопоты Светела о священной рогатине ясно показали, кто именно желает Огнеяру смерти. Для Огнеяра не было открытием то, что отчим его не любит, — об этом он знал с детства и платил Неизмиру тем же. Но ему и во сне не снилось покушаться на жизнь отчима, поэтому он не ждал покушения на свою. Но теперь приходилось ждать. Поэтому Огнеяр спал только среди Стаи и старался не выходить один. Он мог быть безоглядно смел, как зверь, загнанный в угол, но был лишен человеческого бахвальства и не искал опасностей, пока они сами не нашли его.
«И уж лучше личивинам на копья, чем на рогатину батюшки-отчима! — со злостью думал он за столом Добряты. — Да нет, куда Неизмиру против меня! Кня-зюшка здоровьем слаб — ложку едва держит. А рогатина на то и священная, что сама бьет. Кого надо».
Утром, на позднем рассвете одного из самых коротких дней в году, Огнеяр со своей Стаей выехал из ворот Хортина. Посадник предлагал ему часть своей дружины, но Огнеяр отказался — он предпочитал иметь меньше людей, но таких, кому безусловно доверял. Волки охотятся дружной сложившейся семьей, а не случайным табуном.
Снегопада больше не было, и вчерашние следы были хорошо видны. Стая спустилась по Белезени до того места, где свернули личивины, и последовала за ними. Сегодня Огнеяру повезло больше, чем вчера: ветер дул ему в лицо, и он за версту мог знать, что ждет впереди. Запаха личивинов невозможно было не заметить в свежем лесном воздухе. Для чуткого носа Огнеяра от них за три версты несло горелым несоленым мясом, прогорклым салом, дымом голубой ели, которую они считают священной. Поговаривали, что личивины моются только летом, когда вода в речках теплая, а зимой и одежды не снимают месяцами. При встречах с ними брезгливо морщился не только Огнеяр, но сейчас и это было на пользу.
Широкая полоса следов пересекла Истир и вышла на смолятинский берег. Но Огнеяр без колебаний послал Похвиста вперед: своих врагов он готов был преследовать и на чужой земле.
Пограничные леса смолятичей населены были мало, и ближайшее жилье лежало неблизко. Стая про-ехала по следам уже больше десяти верст, но ветер нес им навстречу только обычные запахи зимнего леса. Но вот повеяло другим запахом — запахом остывшего угля и человеческим дыханием. На широкой поляне обнаружилось место стоянки — несколько угасших кострищ в снегу, разбросанные возле них дочиста обглоданные кости, брошенные шалаши из елового лапника. Кусты и молодые деревца вокруг были объедены неприхотливыми личивинскими лошадками, снег разрыт их крепкими копытами. Видно, здесь личивины останавливались на ночлег.
— Совсем недавно ушли! — решил Утреч, сойдя с коня и порывшись в золе одного из костров. — Тепло еще. Видно, как мы, на заре снялись.
— Не трогал бы ты чужой огонь! — предостерег его Недан. — Мало ли чего…
— А! — Утреч беззаботно махнул рукой, вытер пальцы о горсть чистого снега, подошел к Огнеяру и прикоснулся к его локтю. — С нашим Серебряным ни один сглаз не возьмет!
— Ладно, налюбовались! Дальше-то поедем или греться останемся? — насмешливо спросил Тополь. — Пора бы, а то они на своих недомерках далеко уйдут.
— Не уйдут. — Огнеяр покачал головой. — Охотой пахнет. Мы на них охотимся, а они еще на кого-то.
Стая поскакала дальше. Через несколько верст полоса следов снова сползла с земли на оледенелую реку. Это была Велиша, срединная река смолятичей. Но Огнеяр не задумывался, насколько углубился в чужие владения. Ноздри его чутко трепетали, и кмети, поглядывая на него, понимали, что враги уже близко. Запах человека в лесу делался все сильнее и теплее. Огнеяр сунул за пояс свою звенящую плеть — теперь их могли услышать.
Но все же они услышали первыми. Сначала Огнеяр, а потом и другие стали различать впереди многоголосые крики, конское ржание, железный звон и лязг оружия. Уже не таясь, Стая помчалась на шум. За поворотом реки прямо на льду кипела битва: человек сорок личивинов, покрытых серыми волчьими шкурами, с сухими волчьими мордами на головах, бились с двумя десятками кметей, в которых нетрудно было признать смолятичей, бривших бороды, но носивших длинные усы. Позади них виднелось полтора десятка саней, тяжело нагруженных мешками, бочонками, связками шкурок. Смолятичам приходилось нелегко. Оружие у личивинов было хуже, а серьезных доспехов вовсе не водилось, но их было слишком много — двое-трое на каждого из смолятичей. Под ногами уже виднелись тела убитых, стонали раненые, на белом истоптанном снегу ярко краснели пятна крови.
Издав короткий вой, Стая накинулась на личивинов сзади. От неожиданности личивины и смолятичи опешили и даже на миг остановились, но мечи и секиры Стаи уже обрушились на головы и спины, раздумывать было некогда. Смолятичи сообразили быстро и ударили с новой силой. Личивины пытались отбить двойной натиск, но с двух сторон были порублены почти мгновенно. Враги кончились так быстро, что Стая и смолятичи с размаху чуть не порубили и друг друга. Немногие уцелевшие личивины лежали мордами в снег, выражая покорность. Лязг железа сменился стонами раненых, оружие опустилось.
Когда ни одного личивина не осталось на ногах, Огнеяр перевернул свою секиру рукоятью вверх в знак того, что его битва окончена, и оглядел смолятичей. Некоторые из них вязали пленных личивинов и помогали своим раненым, остальные столпились перед своими санями, недоверчиво глядя на нежданных избавителей. Длинноволосая Стая, одетая в волчий мех, сама производила грозное впечатление и незнакомых встречных наводила на мысли об обороне.
— Кто вы такие? Кто вас ведет? — спросил Огнеяр у всех сразу, скользнув взглядом по настороженным лицам.
— До этого места их вел я.
Из толпы выступил высокий худощавый человек лет пятидесяти, одетый в коричневую свиту [86]с нашитыми на плечи и полы куньими хвостиками. Шапка с него слетела в битве, и голова сияла большой лысиной. Только по краям, как лесное озерцо осокой, лысина была окружена длинными прядями седых волос. На лице его, коричневом и морщинистом, выделялись белые кустистые брови, седые длинные усы и крупный красный нос. Огнеяр едва не рассмеялся — вид назвавшегося вождем очень позабавил его. На язык просились слова, что едва ли славному воеводе удалось бы вести свою дружину дальше этого места, но Огнеяр сдержался, помня, что он сейчас не на своей земле.
А красноносый словно услышал его мысли.
— А ты кто такой, юноша, и что ты делаешь на моей земле? — спросил он спокойно, словно и не было за его плечами трудной битвы.
— Ищу моих врагов! — заносчиво ответил Огнеяр и качнул в руке боевой топор.
Однако красноносый держался так уверенно и достойно, что Огнеяр все же сошел с коня и приблизился на несколько шагов. Красноносый оказался выше его ростом, и на мече в его руке сохла кровь. Несмотря на почтенный возраст, он не отсиживался за спинами кметей. Должно быть, и правда вождь.
Шагнув навстречу Огнеяру, красноносый с нескрываемым интересом оглядел его с головы до ног. Под развесистыми белыми бровями у него оказались светло-голубые глаза, ясные и пытливые совсем по-детски. Рядом с морщинистым лбом это производило странное впечатление, и Огнеяр никак не мог понять, что за человек перед ним. А тот, как оказалось, понял его гораздо лучше.
— Ты будешь находить врагов много и часто, юноша! Даже не ища их! — убежденно сказал он. — Много и часто!
Огнеяра стал раздражать и его уверенный голос, и это дурацкое «юноша» — его никто так не называл. И особенно то, что он не мог понять своего собеседника.
— Пока я нашел тебя и спас! — почти грубо ответил он. — И ты, чем разглядывать меня, лучше бы поблагодарил! Хоть скажи, кого это я нашел!
Красноносый смотрел на него все с большим интересом, даже с удовольствием, словно перед ним опустилась вдруг на снег птица Сирин и запела сладкие песни Перунова Ирия*. Огнеяр не привык к такому, он чувствовал растерянность, злился — он всегда злился на то, чего не понимал, и злостью готовил себя к возможной драке. Но у красноносого, видно, было совсем иное на уме.
— Ты странный человек, если хочешь найти во мне врага, — сказал он наконец.
— А может, я вообще не человек! — огрызнулся Огнеяр.
Красноносый обошел его с обоих боков, как столб с искусной резьбой, и с печальным недоверием покачал головой:
— Прости, юноша, но на сына бога ты мало похож.
Он не смеялся, он действительно посмотрел, подумал и отметил то, что увидел. И Огнеяр вдруг расхохотался. Впервые в жизни ему в этом не поверили, впервые его уверенно отнесли к миру людей, как раньше относили к миру нежитей. Этот осмотр и приговор показались ему очень забавными — послушали бы этого старика чуроборцы!
— Но я и есть сын бога! — воскликнул Огнеяр, наслаждаясь возможностью открыто сказать правду — все равно ведь не поверит.
— Тогда я должен тебя знать! — заявил красноносый. Сам он тоже заулыбался при виде веселья Огнеяра, его коричневое морщинистое лицо стало простоватым и очень добродушным. — Сыновей богов не так много в говорлинских землях. Я слышал только о двух-трех…
Но Огнеяр не догадался спросить, кто эти двое-трое, хотя сам не знал о других сыновьях богов на земле.
— Я — чуроборский княжич, — ответил он, перестав смеяться и глядя в лицо красноносому. Поверит, не поверит?
— Юноша! — Красноносый значительно поднял палец, словно собирался произнести пророчество. — Я, конечно, стар и глуп, но еще не настолько. Я видел чуроборского княжича. Он выше тебя ростом, у него голубые глаза и светлые волосы. И он очень, очень вежлив и почтителен со старшими.
В начале его речи Огнеяр удивился — до сих пор ему все верили. Но он не обиделся — красноносый вовсе не обвинял его во лжи, он просто говорил то, что считал истиной. А в конце Огнеяр понял, о ком идет речь, и снова рассмеялся. Ошибка старика и рассмешила, и раздосадовала его.
— Он очень понравился моей дочери, — закончил красноносый. — А от тебя она убежала бы, прости, как от волка. Так что приходится признать, что чуроборский княжич — это не ты. А кто же ты?
— Ты что-то не понял, почтеннейший! — с подчеркнутым уважением, подражая Светелу, ответил Огнеяр и даже поклонился. Ой как давно он этого не делал, даже голова закружилась. Веселье кипело в нем ключом, глаза блестели, и красноносый улыбался, глядя на него, словно не мог удержаться, как отец при виде радости любимого ребенка. — Тот, о ком ты говоришь, — Светел, сын Державца, брат князя Неизмира. А чуроборский княжич, сын княгини Добровзоры и внук князя Гордеслава, — это я.
Красноносый посмотрел ему в глаза, и Огнеяру вдруг показалось, что этот ясный детский взгляд пронзает его насквозь и видит всю его сущность с недетским пониманием и участием.
— А ведь ты не врешь! — с радостным удивлением вывел заключение красноносый. — Так ты — сын Добровзоры? И тебе двадцать лет? Вот это похоже на правду. А когда я смотрел на него, меня удивляло, отчего он выглядит на все двадцать пять!
— Его состарили княжеские заботы! — насмешливо отозвался Огнеяр, но чуткое ухо старика разобрало в его голосе обиду и презрение. — Так он сказал тебе, что он княжич?
— Нет. — Красноносый помолчал, прежде чем ответить, вспоминал, склонив голову к плечу. — Пожалуй, прямо не сказал. Но мне так подумалось. Он был у меня от имени князя Неизмира и так держался… Как наследник.
Огнеяр ответил презрительной и враждебной усмешкой, и старик решил не говорить больше о Светел е.
— А как же тебя зовут? — спросил он.
— Смотря кто, — уклончиво ответил Огнеяр. — Князь и Светел обыкновенно зовут меня Дивием.
— И обыкновенно они правы, — с торжественной печалью отозвался красноносый.
В странном и смешном старике не было вражды, не было глупого самодовольства, а было дружеское расположение и интерес. У Огнеяра как-то потеплело на душе от взгляда этих по-детски ясных и по-старчески мудрых глаз. Он даже вспомнил Милаву. Но тоска по ней уколола стрелой, и он поспешно прогнал ее образ.
— А как тебя зовут? — спросил он у старика.
— Скудоумом кличут, — простодушно ответил красноносый. Огнеяр догадался, что это не настоящее имя, ну да пусть его — настоящее имя первому встречному только дурак откроет. Он ведь тоже своего не назвал.
Кмети их тем временем, убедившись, что предводители беседуют мирно, вытерли и убрали оружие, надежно связали пленных, перевязали и уложили в сани раненых, переловили личивинских лошадок, обыскали трупы врагов. Взять у них было почти нечего — только оружие и украшения, которые личивины выторговали или награбили у самих говорлинов.
— Однако ты и правда сильно помог нам, княжич Дивий, — сказал красноносый, оглядев поле недавней битвы. — Не подумай, что старый Скудо-ум не умеет благодарить или что его старая шея не гнется. У стариков шеи часто гнутся лучше, чем у молодых, да?
Он посмотрел на Огнеяра с лукавой усмешкой — догадался, что его молодой собеседник совсем не умеет кланяться.
— Это большое искусство, — тоже усмехаясь, ответил Огнеяр. — Ему обучаются с годами, когда уже нет сил держать оружие.
— Не, т, ему можно обучиться и раньше, если не любишь пускать оружие в ход. Кня… То есть Светел Державич владеет этим искусством в совершенстве, а ведь он старше тебя лет на пять, не больше, да?
Огнеяр усмехнулся — о Светеле он даже говорить не хотел.
— Князь должен уметь это с детства, — добавил старик.
— От моего деда я такого не слышал.
— Потому его и звали Гордеславом. Ну, так услышь это хотя бы от меня. Ты можешь тут же забыть слова старого глупца, но я все-таки подарю тебе еще одну мудрость: добро обычно вознаграждается. Я прошу тебя быть моим гостем. У меня тут неподалеку славный городок с крепкими стенами.
Огнеяр не был провидцем, но он чувствовал, когда говорят от души. Этот смешной и странный старик нравился ему все больше и больше. Еще раз качнув в руке свой боевой топор, он протянул рукоять старику. Тот в ответ подал ему свой меч. Теперь если окажусь вероломным — меня поразит мое же оружие. Немного есть проклятий страшнее.
Едва взявшись за рукоять меча, Огнеяр ощутил, что в руки ему попало старинное и очень ценное оружие. На клинке виднелись знаки древней грамоты волхвов, из которых Огнеяр не знал ни одной резы [87], но испытывал при виде их легкий благоговейный трепет. Далеко не каждый клинок бывает ими отмечен, а только прошедший особую закалку и заклятый именем Сварога. Рукоять украшал тонкий серебряный узор с синими глазками бирюзы.
Пока Огнеяр рассматривал меч, старик смотрел туда же — на клинок. Огнеяр этого не заметил, а старик удовлетворенно кивнул и разгладил усы. Ему подали высокую шапку с широкими меховыми отворотами, и в ней он стал казаться еще выше. Усевшись в седло, он приобрел совсем внушительный вид, только куньи хвостики на его коричневой свите подрагивали на ходу в лад с длинными усами, и Огнеяр украдкой забавлялся, поглядывая на него.
— Как же ты, почтенный, на личивинов наскочил? — спросил он дорогой.
— Очень просто. Я собирал свою дань, а они чужую, то есть тоже мою. Вот мы и встретились.
— Они больше не будут! — с усмешкой ответил Огнеяр. Краем глаза он поймал взгляд Скудоума, брошенный на его сверкнувшие белизной клыки. Ну, бойся, старичок, если страшно.
Но на лице Скудоума не отразилось страха.
— Эти не будут, — согласился он. — Но это еще не все. У Волков теперь плохие дела — они поссорились с Медведями, у них голодный год. А в прошлом году их вожак, Кархас, возымел наглость посвататься к моей дочери. Я, конечно, выгнал его поганой метлой, но теперь и моего скудного умишка хватает на то, чтобы ждать от него бед. Он обещал все равно ее получить! — Теперь старик разволновался, добродушие на его лице сменилось негодованием. — Как будто моя единственная дочь, глиногорская княжна, пойдет шестнадцатой женой в дымную нору грязного дикаря!
— Чего, чего? — Огнеяр непочтительно заглянул в лицо старику. — Твоя дочь — княжна?
— Ах да! — Старик виновато посмотрел на него. — Я забыл тебе сказать, что последние пятнадцать лет сижу князем в Глиногоре.
Как ни невероятны были эти слова, Огнеяр не усомнился в их правдивости. Он просто удивился.
— Я не слышал о князе Скудоуме, — ответил он, мучительно пытаясь вспомнить, как же зовут смолятинского князя. Раньше его не занимали соседи.
— Но ты не огорчайся! — утешил его старик. — Я тоже не слышал о княжиче Дивии. Я слышал, что сына Добровзоры зовут Огнеяром. А Светел а я считал младшим ее сыном от Неизмира. Ну да я стар и глуп…
— Так ты… ты — Скородум Глиногорский? — Огнеяр наконец вспомнил.
— Некоторые люди называют меня и так, — подтвердил старик. — Но люди также говорят, что ты оборотень, поэтому им не следует верить.
— Но я и правда оборотень! — заверил его Огнеяр, даже опасаясь, что ему не поверят. — Ты еще подумай, почтенный, пускать ли меня в твой дом.
Скородум опустил глаза и еще раз осмотрел свой меч в руке Огнеяра.
— Посмотри — резы не горят! — возвестил он. — Они загораются от возмущения, если меч берет недостойный. А раз мой меч признал тебя достойным, могу ли я противиться?