Дворецкая Елизавета. Огненный волк

   — Что с тобой было? — вместо ответа спросил Огнеяр.
   Увидев ее невредимой, он испытал облегчение от такой тревоги, какую раньше в нем вызывало только нездоровье матери. А эта девушка, которую он едва знал, вдруг стала для него важна ничуть не меньше.
   — Что? Когда? — Милава удивилась, но даже удивление не прогнало с ее лица глуповато-счастливую улыбку. Она совсем забыла о недавних страхах.
   — Третьего дня. Ты кричала.
   — Кричала? — переспросила Милава, потом вспомнила и ахнула. — Да! Упырь же! А ты откуда знаешь?
   — Слышал. На тебя упырь лез?
   — Да. На меня его приманивали.
   — Чего?
   Огнеяр даже нагнулся к ее лицу, как будто ослышался. Милава опять заглянула ему в глаза и уже не увидела в них ничего страшного, ей хотелось смотреть и смотреть в них без конца. Все это бабья глупая болтовня, никакой он не оборотень!
   — Как — приманивали? — настойчиво спрашивал Огнеяр.
   — Пойдем в беседу — я тебе расскажу. Милава потянула его на крыльцо. В беседе уже толпились вперемешку Моховики и Огнеяровы кмети, было шумно и душно, женщины пытались кое-как разместить всех за столами. И не мужчинам сегодня принадлежали лучшие места, даже если это княжеские кмети. В велик-день Матери Макоши почетные места отводились женщинам, и место Взимока готовилась занять бабка Бажана, самая старая в роду.
   — Пожалуй сюда, княжич! — потеснившись, семидесятилетняя старуха указала княжичу место возле себя, но он со смехом покачал головой:
   — Спасибо за честь, бабушка, да не по чину мне такое место занимать! Мы и на полу посидим! К огню поближе!
   Стая расселась на полу, и многие парни и мальчишки Моховиков с удовольствием устроились вместе с ними. Не в первый раз принимая у себя чуроборского княжича, они уже гордились, что он так запросто делит с ними кров и еду, и никто уже не помнил, как боялся его. Над очагом жарилось мясо подаренного тура, в ожидании все ели пироги, похлебки, каши, блины, пили пиво, кто-то уже пел, и пуще всех веселилась Стая. Тополь сидел в темном углу с Березкой; она хоть и фыркала раньше, но теперь смеялась от счастья, что он ее не забыл. А Огнеяр усадил возле себя Милаву и в перерывах разговоров и песен расспрашивал ее об упыре. И теперь ей было совсем не страшно рассказывать, хотя холодная осенняя ночь была на дворе. От Огнеяра веяло теплом, как от самого огня, и Милаве казалось, что он защитит ее от всей нежити, что только есть.
   Узнав о том, как Милава была приманкой для упыря, Огнеяр рассердился.
   — Вот придумали! Мужики! — с негодованием воскликнул он. — Девчонкой прикрылись. А знали ведь, на кого лезли!
   — Я совсем-совсем не боялась! — старалась уверить его Милава, сама веря, что говорит правду.
   — А чего кричала?
   — А… чтобы его приманить получше. Огнеяр недоверчиво хмыкнул.
   — А чего мне было бояться — там же у Бебри Оборотнева Смерть была! — добавила Милава.
   — А это что за диво?
   — А это наша рогатина священная. Она любую нечисть убьет, любого…
   Милава запнулась. «Любого оборотня», хотела она сказать, но не решилась. Ведь про него говорят… Еще обидится.
   — Знатная, должно быть, рогатина! — протянул Огнеяр. — Мне бы на нее посмотреть. Как по-твоему — пустят родичи?
   — Не… нет, наверное, — пробормотала Милава. Она вспомнила запрет Берестеня рассказывать, что Оборотневой Смерти у них больше нет.
   — А ну и ладно! — легко согласился Огнеяр. — Все равно не дело упырей на девчонок манить.
   Милава сейчас занимала его гораздо больше любой рогатины, как бы священна та ни была. От радости и близости огня Милава разрумянилась, глаза ее весело блестели, она казалась настоящей красавицей. Огнеяра тянуло прикоснуться губами к ее нежной теплой щеке, и его влечение к ней было совсем не тем чувством, которое в нем раньше вызывали другие девушки. Она казалась ему не просто девушкой, а светлым лучом, указавшим ему дорогу в теплый и добрый человеческий мир. Тот мир, который двадцать лет заключался для него в одной только матери, княгине Добровзоре. А Милава видела в нем человека, и зверь в нем замолчал, забился куда-то вглубь, испуганный лаской в ее взоре, как вся нечисть прячется от взора Светлого Хорса.
   — Да больше у нас упырей не будет, бояться нечего! — весело уверяла Огнеяра Милава, начисто забыв тревогу и страх. Сейчас им не было места в ее душе.
   — Не будет! — уверенно подтвердил Огнеяр, не сводя глаз с ее лица, и ему было, честно говоря, все равно о чем беседовать. — Они меня боятся. Я ведь волк — любую нечисть сожру.
   Милава засмеялась.
   — Не веришь? У меня и хвост сзади, ты разве не слыхала?
   Но Милава видела, что он и сам смеется, и ей глупыми казались все разговоры о нем. Никакой он не оборотень, обыкновенный парень. И красивый, веселый — лучше всех!
   — Ну и пусть хвост! — со смехом ответила она. — Я тебя и так…
   — Что? — Огнеяр мгновенно подался к ней, так быстро, что она вздрогнула от неожиданности, и схватил ее за плечи.
   — Ничего! — Милава радостно улыбалась, стараясь спрятать поглубже слово, которое чуть не вырвалось у нее. Но Огнеяр видел его у нее в глазах. Может быть, она и сможет его полюбить. Ведь у него и правда нет хвоста.
   Огнеяр быстро нагнулся и поцеловал ее, и Милава ахнула — ее лица словно коснулся горячий уголек. Вырвавшись, она закрыла лицо руками, смеясь в ладони, а потом подняла голову и огляделась — не видела ли их вредная Черничница? Зато теперь она точно знает, что Огнеяр не кусается.
 
   Утро было ясное, но пронзительно-холодное, еле-еле рассветало, серая мгла висела между землей и небом. Вода Белезени тоже была серой и холодной даже на вид, но по-прежнему резво бежала меж лесистых берегов, как будто хотела убежать от Зимерзлы. Может быть, ей это и удастся. А вот людям приходилось оставаться на месте и встречать зиму.
   Милава и Огнеяр шли вверх по Белезени, к роднику, который бил из обрывистого берега верстах в четырех от Моховиков. Милава несла маленькую глиняную корчажку, украшенную священными узорами. У корчажки были три маленькие ручки, очень неудобные и ненадежные, но так в незапамятные времена лепили священные сосуды, так делали их и теперь. Вокруг горлышка корчажка была обвязана веревочкой, и за веревочку Милава ее держала. Невесте в день свадьбы полагается умываться наговоренной водой из разных источников. Сегодня с рассветом, пока невеста еще спала — точнее, изнывала от волнения и нетерпения, притворно закрыв глаза, — все семь девиц и девчонок из рода Моховиков отправились за водой к разным колодцам, ручьям и озеркам, что были поблизости. А Милаве пришлось заменить Горлинку; ночью та плохо спала и сегодня еще была нездорова.
   Мгла постепенно редела, делалось светлее, уже можно было ясно разглядеть черные стволы деревьев с пустыми мокрыми ветками. Воду нужно брать на заре, да только какая заря на Макошиной неделе?
   — А почему опять ночью волки выли? — спрашивала Милава по дороге. — У нас все болтают, что к беде, к дурной зиме. Говорят ведь, что волки в глу-хозимье стадятся, а теперь еще не пора. Отчего так? Или правда зима будет злая?
   — Зима будет простая. Это Князь Волков воет, а он круглый год в стае, — отвечал Огнеяр, для которого в зверином мире не было тайн. — Белый Старик в одиночку не живет. Он уже и дичь не сам гоняет, ему в зубах приносят барашка помоложе.
   — Ой! — Милава сморщилась. — У Скворичей прошлой весной волки целое стадо овец порезали. Мы как раз на родинные трапезы ездили к тетке — я сама видела. Полтора десятка овец загрызено было, у всех горло порвано, крови — ручьями, вся лужайка! Фу! А по следам, говорили, что двое всего волков было. Они двух всего овец унесли — зачем же столько резать было?
   — Кровавый хмель! В древние времена, когда и людей-то не было, волки тоже родами жили круглый год, большими родами, поколений по семь. Охотники их как находили стадо кабанов или туров — те тоже тогда стадами ходили, хотя и поменьше, у них память-то короткая, — так все стадо резали, а уж потом род подходил и все до косточки съедал. Теперь волчьи семьи маленькие, и то только зимой, а как волк кровь свежую почует — она ему в голову ударяет, древняя память просыпается, и мнится ему, что он — охотник, а за ним идет большой род. Вот тогда он и счастлив. Потому что за ним род.
   Милава слушала его рассказ, как кощуну деда Щуряка, и втайне обрадовалась, что у нее тоже есть род. И ей стало на миг жаль самого Огнеяра — у него ведь рода нет. Только мать, а отец… Если правда, что он сын Велеса, — страшно и идти рядом с ним. Но разве он виноват? А кто же он сам? Вопросы и сомнения жалили Милаву, как осы, но она отмахивалась от них. Ей было хорошо рядом с Огнеяром, она верила ему и не хотела рассуждать.
   Они подошли к роднику, и Милава отослала Огнеяра:
   — Отойди, тебе слушать нельзя.
   Огнеяр послушно отошел и присел в стороне на камень, чтобы не мешать женской ворожбе предсвадебной воды. Милава поклонилась роднику, положила рядом с ямой кусок хлеба, намазанного медом, кусок жареного мяса, приставила ладони ко рту и зашептала:
   — Мать-Вода, всем матерям мать, всем княгиням княгиня, благослови Малинку замуж идти! Как бел твой туман поутру, пусть так она будет бела; как красна заря в небе, пусть так она будет румяна; как весела ты и резва, так пусть в ней весела будет кровь; как путь твой долог до моря, пусть так ее жизнь будет долга! Камешек на дно пал и пропал, как его никому не найти, так и слов моих никому не порушить!
   Поклонившись еще раз, она набрала в корчажку чистой воды из родника, подняла ее, дала каплям стечь с глиняных боков и хотела идти прочь, но вдруг заметила на другом берегу ложбинки, возле самой воды, на подмерзшем речном песке странный отпечаток звериной лапы.
   — Ой! Что это за зверь? — удивилась Милава.
   По размеру след был больше ее ладони с растопыренными пальцами — как медвежий. Но это был не медвежий след, похожий на человеческий, с продолговатой ступней, с ясно видными пятью пальцами и когтями. По очертаниям это был след волка — округлый, с четырьмя вмятинками пальцев и пяткой позади. Но размером с женскую ладонь! Какой же сам этот волк?
   Милава изумленно рассматривала след, не понимая, что это такое. На голос ее подошел Огнеяр; заметив отпечаток, он удивленно присвистнул, присел рядом со следом на корточки, и Милаве показалось, что он принюхивается. Это так напомнило ей зверя, что она незаметно поежилась.
   — Это что такое? — спросила она.
   Огнеяр помолчал, потрогал отпечаток в песке. Потом он поднял голову, оглядел цепочку следов, идущую вдоль воды. Бережно поставив на землю корчажку с водой, Милава хотела тоже потрогать след, но Огнеяр перехватил ее руку и мягко отвел в сторону.
   — Ведь это волк? — полуутвердительно спросила она.
   — Нет. Мышка-полевка, — отозвался Огнеяр. — Не трогай — учует и в норку утащит.
   Лицо его стало странным — застывшим и напряженным. Если бы это был кто-нибудь другой, Милава решила бы, что он боится. А кого может бояться Огнеяр?
   И вдруг Милава ахнула, напуганная пришедшей догадкой. Ведь только что они говорили о нем!
   — Это он, да? — прошептала она, не смея назвать вслух. Огнеяр поднял глаза от следа и по лицу ее понял, что она и правда догадалась.
   — Это он? — продолжала Милава. — Белый Князь?
   — Он самый, — нехотя подтвердил Огнеяр. — Еще тогда предупреждал. Явился-таки. Да ты не бойся. — Огнеяр встал на ноги и взял Милаву за плечо. — Он не тронет.
   Но Милава не сводила глаз с чудовищного следа, вспоминала тот вой, который не раз слышали по ночам с самого начала осени. Ей стало страшно, так страшно, что слезы от мгновенного ужаса навернулись на глаза. Это была угроза похуже бессмысленно-кровожадного упыря. Белого Князя Волков осиновым колом не возьмешь.
   — Он оборотень, да? — дрожащим голосом спросила Милава.
   Да и что было спрашивать — самые страшные из басен и кощун, которые каждый знал с детства, были о них — об оборотнях и Князьях Леса. Оборотни наделены звериной силой и человеческим разумом, и если они злы, то нет врага страшнее. А тем более если это Звериный Князь, воплощенный дух того или иного звериного племени, соединивший в себе мощь и жизненную силу всего рода. Сильных Зверей боятся и почитают, им приносят жертвы, и только оружие самих богов способно одолеть их.
   — Да, — подтвердил Огнеяр. — Все Сильные Звери оборотни. Оборотни, рожденные зверями. Даже если такой человечью шкуру наденет, то дух в нем останется звериный. А бывают другие. Рожденные людьми. Такие и в звериной шкуре человеческий разум и человеческую душу сохраняют. Иной раз и с голоду дохнут, а сохраняют. Дороже всего — человеческая душа.
   Огнеяр говорил тихо, глядя не на Милаву, а куда-то в лес на другом берегу Белезени, но в голосе его была такая причастность ко всему этому, что в глазах Милавы снова перевернулся мир. Нет сомнений — он говорил и о себе тоже. Нет, лучше любой ответ, чем эта неопределенность.
   — А ты… ты оборотень? — спросила она. Голос не повиновался ей, и она говорила шепотом.
   — Да, — спокойно и твердо ответил Огнеяр. Он тоже хотел, чтобы она знала. Пусть лучше отвернется, чем любит, не зная. — Оборотень я. Смотри.
   Он нагнул голову и откинул волосы с шеи. И Милава увидела полосу серой шерсти, убегающую под ворот рубахи, совсем такую же, как волчий мех накидки, только живую, блестящую. Дрожа от волнения, Милава не сводила с нее глаз. Ее потрясло это свидетельство его оборотнической, звериной сущности, но не напугало. Она сама удивлялась, почему не испытывала страха перед Огнеяром. Слишком сильно она поверила, что Огнеяр — человек, и теперь не могла перестать считать его человеком. И эта звериная черта быстро входила в ее сознание, она привыкала к ней, как если бы у него обнаружилось простое родимое пятно или недостаток зубов, и Милава уже готова была полюбить и эту полоску шерсти тоже, как любила его темные глаза, горячие смуглые руки и даже выступающие верхние клыки, которые заметила раньше.
   Протянув руку, она чуть-чуть прикоснулась кончиками пальцев к полоске шерсти; Огнеяр напрягся, как дикий зверь, впервые позволяющий человеческой руке прикоснуться к себе, но не отстранился. Милава смелее погладила шерсть; она была прохладной сверху и теплой внутри, немного жестковатой, как у молоденьких щенков. Милаве казалось, что это сон, никогда она такого не видела и вообразить толком не могла. Но вот ведь: гладкая, горячая человеческая кожа на шее, и тут же — живая волчья шерсть.
   Милава убрала руку, потом прикоснулась к плечу Огнеяра — она хотела посмотреть ему в глаза. Он повернул к ней лицо. Она вглядывалась в его темно-карие глаза, нарочно искала в них зверя, но не находила. Она видела только человеческое тревожное ожидание: что теперь будет? Она хотела то ли спросить что-то очень глупое — не съест ли он ее теперь? — то ли сказать, что она все-таки его не боится, — так это он и сам уже понял. Или что ей все равно, человек он или зверь.
   — Страшно? — прошептал Огнеяр. Он тоже не знал, что сказать.
   Милава решительно помотала головой.
   — А вдруг я тебя съем?
   — Съешь, — тут же позволила она.
   — Все равно мне других не надо.
   Огнеяр обнял ее и прижался лицом к ее волосам. Княгиня Добровзора была права, материнская любовь не обманула ее. Добрая богиня Лада не отвернулась от сына Велеса. Нашлась и другая женщина, которая полюбила оборотня таким, какой он есть. И Мать-Вода, неподвластная зиме, приняла на сохранение невысказанный обет.
 
   Короткий день предзимья кончался, когда на двор займища вывели из избы Малинку, укутанную в большое покрывало с волшебными оберегающими знаками. Со слезами и воплями она простилась с чурами, навек покидая род, сожгла клок кудели — не прясть ей больше и не ткать для родного дома! — с плачем перецеловала сестер — не сидеть ей больше с ними на посиделках, не петь в хороводах. Взимок и отец обвели ее вокруг жениха, соединяя их навек, и он за руку вывел ее из дому.
   На дворе стояло множество оседланных лошадей. Жених посадил Малинку перед собой, его братья везли возле седел мешки с подарками невесты для новой родни. Провожать Малинку в новый род ехали ее два брата и Милава. Кроме новой родни, Лисогоры позвали и Огнеяра. Княжеский сын на свадьбе — немалая честь. Стаю свою он оставил у Моховиков, чтобы не разорить хозяев таким множеством гостей, но сам был рад приглашению. Найдя утром след хромого волка, он в душе тревожился и не хотел бы отпускать Милаву одну.
   Малинка плакала, как предписывалось обычаем с тех времен, когда невест умыкали, да и правда жаль было расставаться с родичами, страшновато ехать навстречу новой жизни в женах. А Лисогоры пели удалые песни — они были с прибытком. Звенели подвески на сбруях, копыта десятка лошадей дробно стучали по промерзшей земле, чуть-чуть припорошенной снегом. Веселые, немного хмельные человеческие голоса далеко разносились по пустому стылому лесу. Теперь ему еще не раз предстояло услышать песни про уточку, отбившуюся от стаи и приставшую к серым гусям: Макошина неделя — пора свадеб.
   Миновав дубраву и несколько перелесков, свадьба выехала в поле. Снег шел мелкий, но густой, и вся пустая пашня уже была запорошена белой крупой. Передние кони вдруг стали упрямиться, тревожно ржать. Их понукали, но они бились, не хотели скакать вперед.
   Зеленые огоньки загорелись на опушке, мелькнуло несколько быстрых серых теней. Волки! Не растерявшись, жених, одной рукой придерживая Малинку, поднял рогатину, которую свадьбе полагалось брать в дорогу от нечисти. Все мужчины были вооружены, и никто особенно не испугался. Еще не зима, чтобы оголодавшие до безумия волки кидались на людей. Но почему они вышли из леса навстречу?
   А волков было все больше, все новые серые тени выскакивали из-под ветвей.
   — Что это они? — сдерживая дрожь в голосе, спросила Милава.
   Даже не само появление волчьей стаи напугало ее; она смутно чувствовала что-то неладное.
   Огнеяр не ответил и вдруг сильнее прижал ее к себе. И она увидела на краю поляны огромного волка, размером почти с годовалого бычка, ослепительно белого, и глаза его горели ярким зеленым огнем.
   Раздались крики ужаса, оружие выпало из ослабевших рук. А Белый Князь прыгнул вперед, и пустился наперерез, заметно хромая на переднюю правую лапу. И каждый его мягкий прыжок, казалось, сотрясал землю, деревья вокруг стонали и плакали от страха. Чудовищный белый волк на белом снегу казался ожившим ночным кошмаром.
   И свет померк в глазах людей, земля качнулась, небо дрогнуло, лес завертелся вокруг белого поля. Каждая косточка, каждый мускул в человеческих телах пришли в движение, страшное колдовство ломало их и изменяло непоправимо… Несколько мгновений — и со спин обезумевших коней на белую пашню неловкими комками полетели волки, серыелохматые звери, скулящие и воющие от ужаса, не понимающие, что с ними случилось, не узнающие своих голосов, своих тел, всего мира вокруг. Они хотели звать на помощь добрых родных чуров, но слышали волчий вой, голос зверя, которого называют «чужой».
   Милава тоже ощутила, как завертелось все перед глазами и непонятная сила вцепилась в ее тело, норовя переделать по-своему. Но руки Огнеяра обнимали ее еще крепче, обхватив защитным огненным кольцом. Две страшные силы тянули и рвали Милаву в разные стороны, она кричала, чувствуя, что сейчас перестанет быть собой, и отчаянно не желая этого. Река неудержимой силы тянула и несла ее прочь, но она держалась, вернее, ее держали, не давали бурному слепому потоку увлечь ее и погубить. Перед глазами ее полыхало пламя, а по телу струилась вода, она кричала изо всех сил и сама не слышала своего голоса, но все же это был человеческий голос.
   И вдруг горячий вихрь опал и на смену ему пришел ледяной холод. Милава прижималась к чему-то теплому и мохнатому, сильные руки по-прежнему обнимали ее. Она чувствовала себя разбитой, но все же осталась такой, как была.
   А вокруг нее волнами плескался многоголосый вой и скулеж. Чувство опасности заставило ее пересилить страх и открыть глаза. Она сидела на коне, прижимаясь к Огнеяру, это его волчья накидка была теплой и мохнатой.
   Милава обернулась, и ей открылось невероятное зрелище. Десяток коней мчался в разные стороны по полю, но каждого преследовало несколько волков, настигая их в прыжке и вцепляясь в горло, несколько коней уже билось на заснеженной пашне, а другим оставалось жить считаные мгновениия. Испуганное ржание, предсмертные хрипы смешивались с торжествующим волчьим воем. А там, где прервался путь свадьбы, на истоптанном снегу каталось десятка полтора волков. Они бились о снег, терлись мордами, возились спиной, кувыркались, как собаки, если глупые дети нарядят их в человеческие рубахи; они словно хотели вырваться из шкуры, выли, стонали, скулили. А Князь Волков сидел белой глыбой посреди поля, любуясь на все это, и его глаза горели, как два огромных зеленых светляка.
   Цепочка волков отделилась от опушки, подбежала к беснующимся посреди поля зверям и погнала их к лесу. Те не хотели идти, валялись по снегу, но их кусали, толкали мордами и заставляли бежать. Все кони уже были зарезаны, и серые хищники сидели над ними с окровавленными мордами, словно ожидали позволения.
   А пылающие глаза Белого Князя вдруг обратились к Милаве. Слабо вскрикнув, она зажмурилась и уткнулась лицом в лохматый теплый мех. В ее голове не было ни единой ясной мысли, один всепоглощающий ужас, но этот теплый мех обещал какую-то защиту.
   Белый Князь Волков поднялся и двинулся к Огнеяру и Милаве. Даже Похвист, с жеребячьего возраста привыкший к волчьему запаху хозяина и безупречно послушный ему, забеспокоился и заплясал. Огнеяр с усилием оторвал от себя руки Милавы и заставил ее вцепиться в гриву жеребца, а сам сошел с седла и встал перед конем, загораживая Похвиста с сидящей на нем девушкой от приближающегося Сильного Зверя.
   Милава намертво вцепилась в гриву и открыла глаза — ничего не знать было страшнее, чем увидеть самое страшное. Сияющий белизной чудовищный волк приблизился на пять шагов и неспешно, величественно сел на снег. Серые волки, маленькие по сравнению с ним, как щенки, полукругом устроились на небольшом отдалении.
   — Я вижу, ты упрямо держишься за человеческую шкуру, — прорычал Белый Князь.
   В голосе его было явное презрение и скрытая досада. Огнеяр уловил эту досаду, и ему стало легче. Он никогда не сталкивался с Белым Князем и не знал его силы. Выходит, она не безгранична и с ним можно поспорить.
   — Я в ней родился, — так же рычаньем ответил Огнеяр. — И буду ходить в ней, сколько захочу. И менять на другую, когда захочу.
   — В своей шкуре ты волен. Но никому не позволено мешать моей охоте. Я говорил об этом давно, и ты об этом знаешь. Эта девчонка тоже будет нашей. Она молода и здорова, у нее будет много раз по много крепких волчат. Отдай ее мне.
   — Возьми, — просто предложил Огнеяр, но не шелохнулся.
   И даже самому глупому волку на этом поле стало ясно: взять ее можно будет, только перервав ему горло.
   Понял это и Белый Князь.
   — Ты рано начал охотиться в чужих угодьях, — проворчал он. — Ты не успеешь заматереть и собрать свою стаю. Я не стану марать зубы в твоей жидкой крови. Но иные из нас любят человеческую кровь.
   Из ряда серых фигур, уже почти неразличимых в сгустившейся мгле, вышел один, поджарый и ловкий зверь.
   — Сейчас ты узнаешь, насколько лучше быть волком, — неразборчиво проворчал он, не глядя на Огнеяра.
   — Где тебе знать — ведь ты не бывал человеком! — презрительно бросил Огнеяр. — Поставь тебя на две ноги — ты и не удержишься. Тот первый волк, которому Сварог сломал спину, был во всем похож на тебя! ^[77]
   Поджарый злобно оскалился, глаза его вспыхнули зеленым.
   — Сейчас ты узнаешь, как я владею своими зубами, — пообещал ему Огнеяр. — А ты, Белый Князь, поклянись не трогать нас больше, если он не справится один.
   — Я клянусь Отцом Стад, который зачем-то родил тебя на свет, — проворчал Князь Волков. — Я не велю убивать тебя — это не мне решать. Но эта девчонка будет моя, и ты больше не станешь отбивать у меня добычу.
   — Смотри, чему научил меня Отец Стад. Огнеяр расстегнул пояс с оружием и бросил в снег, туда же полетела накидка и оба серебряных браслета. Потом Огнеяр присел на корточки, быстро перекатился вперед через голову — и перед Белым Князем предстал волк, крупный, хотя меньше него, сильный, с пышным загривком и черноватыми подпалинами на лапах и на брюхе. Волки в поле хором взвыли, поджарый вздрогнул и попятился.
   — Ты привык кидаться на людей, которым нечем тебя встретить! — прорычал ему Огнеяр. — Иди же ко мне — посмотрим, чьи зубы крепче.
   Две серые молнии ринулись навстречу друг другу; Милава закрыла глаза и уткнулась лицом в гриву Похвиста. Она не могла, конечно, ни слова понять из беседы Огнеяра с волками, но знала, что исходом схватки будет чья-то смерть. Она изнемогла от ужаса и перестала бояться, словно исчерпала страх, отпущенный ей на много лет вперед. Ей казалось, что она где-то на речном дне, в другом мире, где все не так, где правит Белый Князь и превращает людей в своих подданных-волков, карая смертью непокорных. Кто она сама в этом мире, Милава не знала, ей мучительно хотелось проснуться, ее била дрожь, но тело было словно сковано льдом.
   Ее слух терзали звериные голоса, она слышала скрип снега, короткие вскрики, хриплое яростное рычание, кожей ощущала, как где-то близко мечутся в драке два могучих зверя. Все это обрушивалось на нее дождем, а мгновения тянулись медленно-медленно. И вдруг десятки волчьих голосов взвыли разом, и Милава заставила себя открыть глаза. Поджарый лежал на земле, взрытой и перемешанной со снегом и клочьями шерсти, а Огнеяр стоял над ним, тяжело дыша, высунув длинный язык.