Дворецкая Елизавета. Огненный волк

   — А как же иначе? — ответила Дарована.
   Она уже забыла пережитый испуг, промокший мех ее шубки обсох, только еще топорщился иголочками слипшихся волосков. Растрепавшиеся золотистые волосы трех ее кос Любица пригладила, и ничто уже не напоминало о том, как она чуть не ушла в подводные палаты Водяного Хозяина.
   — Не возьмете ли нас с собой? — спросил Тополь, и в голосе его слышалось: «Не возьмете — сами поедем». — Нам тоже есть о чем богиню спросить.
   Тополь всегда угадывал, чего хочет Огнеяр, и на этот раз он не ошибся. Рьян хотел возразить — четверо чужаков смутно не нравились ему, несмотря на всю их ловкость и силу. Но княжна ответила раньше, чем десятник успел открыть рот. Дарована умела быть благодарной, а темные подозрения не жили в ее чистой душе.
   — Поедемте с нами! — даже обрадовавшись, предложила она. — Я сама о вашей судьбе богиню спрошу.
   Рьян недовольно покачал головой, но спорить с княжной не стал. Он тоже заметил, что дебричи не взяли ни крошки из их еды.
   Святилище Макоши стояло на горе, вернее, на береговом холме — там богиня-Земля была ближе к другим благодетельным стихиям, к Небу и Воде. Вершина горы была обложена белыми камнями, а само святилище состояло из девяти столбов, вкопан-ных в землю по кругу. Между столбами оставались широкие проемы, через которые изнутри святилища можно было видеть плоскую равнину на много верст вокруг. У подножия горы стояло несколько избушек, предназначенных для тех, кто приедет к богине. В самом святилище жили только служительницы Макоши. С наступлением холодов, когда Макошь-Земля засыпала, они уходили жить в подземные пещеры, вырытые под самим святилищем. Зимой дым от их очагов был виден издалека, чтобы люди могли знать — Земля не умерла, она только спит, ожидая новой весны.
   Мужчинам не было ходу в святилище Великой Матери. Глиногорские кмети и четверо дебричей остались в избушках у подножия горы, развели огонь, устроились отдыхать и обогреваться после холодной дороги предзимья. В само святилище с княжной поднялись только Любица и девка. Обе челядинки несли с собой хлеб, мед, репы, шерсть в дар богине. Дарована обеими руками прижимала к себе тот самый кожаный мешок с Макошиной пеленой — на этой пелене подносились дары богине.
   — Так не забудь мою судьбу узнать, — попросил ее Огнеяр.
   — И мою, — подхватил Тополь.
   Княжна вопросительно посмотрела на Кречета, но он коротко мотнул головой, предпочитая не знать судьбы заранее. Утреча княжна напрасно искала взглядом — в избушке его не было, но сдавленные взрывы смеха девки-челядинки, доносившиеся из тесных сеней, указывали на его местонахождение. Утречу было не до судьбы.
   — Дайте чего-нибудь из своего серебра, — велела Дарована. — По нему вашу судьбу скажут вещие женщины.
   Огнеяр снял один из своих браслетов, Тополь вынул серьгу из уха. Поднимаясь на гору, Дарована украдкой рассматривала и ощупывала их, но серебро было самым настоящим, дебрической работы. Нет, не нежить эти четверо. Хотя что-то странное в них все-таки есть. Может быть, богиня скажет?
   При мысли о богине Дарована совсем успокоилась, все досужие мысли сами собой отступили. Она почитала Макошь не так, как другие, — неизмеримо сильнее. С детства она знала, что обязана Макоши жизнью не так, как все люди и звери, — не общим ходом Мирового Закона. Она получила свою жизнь прямо из рук Всеобщей Матери, и поэтому Дарована не только почитала, но и горячо любила Макошь как вторую мать. Особенно с тех пор, как умерла княгиня Вжелена. Во всех печалях, во всех тревогах и сомнениях Дарована привыкла искать утешения и покоя у той, что дала жизнь всему живому и не покидает в беде никого из своих творений.
   Ожидая княжну, Огнеяр смотрел в огонь и думал. За время пути до святилища он привел свои мысли в порядок и теперь трезво искал решение. Еще на Истире, куда вывела их река Стужень, они встретили купеческий караван. Не знавшие Огнеяра в лицо речевинские гости охотно рассказали им, что совсем недавно встретили чуроборскую дружину со Светелом во главе, и направлялся он в Глиногор. Что понадобилось там Светелу? Недолго поколебавшись, Огнеяр решил ехать за ним. Чутье подсказывало ему, что именно поездка Светела определит их дальнейшие судьбы. Не желая привлекать к себе внимание, они оделись по-другому — их волчьи накидки были слишком хорошо известны — и старшим называли Тополя. На всякий случай они избегали оживленных дорог, пробирались лесами — сын Истока Дорог не мог заблудиться. Но мог ли он ждать, что отец выведет его прямо к такой добыче? «Аи спасибо, отец! — думал Огнеяр, пристально глядя в пламя очага. — Куда надо вывел. Только что теперь делать?»
   Если княжна выйдет за Светела, то Скородум не пойдет против зятя, не сможет. Значит, она не должна за него выйти. Как ей помешать? Все теперь зависело от того, что скажет богиня. Хоть Огнеяр и был сыном Подземного Хозяина, он вовсе не пренебрегал силой и мудростью других детей Рода ^[183]и Сварога. А Макошь, Хозяйка Судьбы, владеет и самими богами.
   Княжна вернулась уже под вечер. Мешок с пеленой она так же прижимала к груди, лицо ее стало умиротворенным, задумчивым и немного печальным. Так бывало всегда: после встречи с Великой Матерью ее переполняла любовь ко всему живому и грусть, что все живое страдает и умирает. Маленькой девочкой она мечтала о вечном лете, но княгиня Вжелена убеждала ее, что Матери-Земле нужно отдохнуть, для чего и служит ее долгий зимний сон. Дарована верила, что зима необходима Мировому Закону, но все же грустила.
   Этим вечером Любица никого к ней не пустила и сразу уложила княжну спать. А рано утром пора было собираться домой. Макошина неделя кончалась, княжна всегда уезжала домой в этот день, и сейчас ей не хотелось покидать Макошину гору — слишком мало она побыла здесь. Но время не остановишь.
   По пути Огнеяр подъехал к княжне и пристроился рядом.
   — Ты спросила богиню о наших судьбах?
   — Да. — Княжна улыбнулась, немного виновато, словно только сейчас вспомнила о нем. — Вот.
   Она вынула из поясной сумочки серьгу и браслет.
   — Возьми! — обернувшись, она отыскала взглядом Тополя и протянула ему серьгу. — Богиня тебе сказала, что ты в чужом доме своего добра не ведаешь, а коли хочешь найти — вернись туда, где бывал.
   Тополь поблагодарил, взял серьгу, стал вдевать ее в ухо, стараясь разобраться в предсказании. Мало ли где он бывал, мало ли где чего оставил? Да чего он и возит-то с собой — оружие разве, а этого он нигде не забывал.
   — А тебе сказала богиня так. — Княжна заглянула в лицо Огнеяру, подавая браслет, но он отвел глаза, надевая его на запястье. Уж не открыла ли ей Хозяйка Судьбы, кто он такой? — Сказала: лебедь судьбы твоей за облаками летает, и пока ты ее не поймаешь — себя самого не найдешь. Чудное речение, правда?
   Огнеяр ответил не сразу, невольно выпрямился в седле, словно увидел впереди опасность. Богиня ясно видела его судьбу и его душу, он понял ее предсказание. Часть его самого улетела за облака вместе с Милавой, и ему не бывать самим собой, пока он не найдет ее снова.
   — Чудное-то чудное! — пробормотала бабка Любица, ехавшая по другую сторону от княжны. — Да ведь про каждого так сказать можно. Пока своей судьбы не поймаешь — себя не найдешь. Так и будешь по жизни то упырем неприкаянным бродить, то мертвой колодой лежать.
   — Верно, бабушка. — Огнеяр постарался улыбнуться, желая скрыть, насколько поразило его предсказание богини.
   Но тут же, спохватившись, сомкнул губы. Именно в улыбке его показывались на свет волчьи клыки. И тот, кто мгновение назад готов был улыбаться вместе с ним, убегал с криками ужаса и призывом чуров на устах. Кроме одной… Улетевшей на лебединых крыльях.
   — А тебе-то что сказала богиня? — спросил Огнеяр у княжны. — Или мы сего знать недостойны?
   — Отчего же? — Княжна улыбнулась, довольная предсказаньем себе. — Мне сказала Великая Мать, что жених мой именем ясен, лицом светел и что свадьба моя скоро. Если только волка по пути не встречу.
   — Не смейся! — задумчиво предостерег Огнеяр, глядя вперед. Мысли его мелькали быстрее зайцев. — Ведь волчий месяц вот-вот… В эту пору волки в стаи сбиваются, в большую силу входят…
   — Да у меня и дружина не слабая! — весело отмахнулась княжна. — Не выдадут лютым зверям.
   А Огнеяр решился. Дочь Скородума не должна стать женой Светела, и она ею не станет. Богиня обещает ей скорую свадьбу, если она не встретит волка. Она его встретила, хотя сама не знает об этом. Богиня знала гораздо больше своей смертной дочери, но по-иному не смогла предостеречь ее.
   Широкая луговая равнина перед Макошинои горой кончилась, поблизости затемнел лес. Если ехать по нему на восход, то выйдешь к Истиру, а на другом берегу — устье Стужени, дороги в личивинские леса.
   Оглянувшись через плечо, Огнеяр бросил по быстрому взгляду на трех своих названых братьев. Не зря они носили это прозвание — все трое сразу поняли его и незаметно придвинулись ближе к вожаку, крепче сжимая повода своих коней.
   И вдруг дикий волчий вой ледяным мечом вспорол мирную тишину. Вскинув головы, кмети пытались схватиться за оружие, лихорадочно искали на близкой лесной опушке серые тени. А вой был совсем рядом, он падал с неба, оглушал, наполнял ужасом людей и животных. Кони ржали, храпели, били копытами и мчались прочь, назад на равнину, обезумев от ужаса — голос лютого врага оглушал их, жуткий запах бил в ноздри. Не слушая всадников, смолятинские кони врассыпную мчались прочь. Крича, бранясь, кмети натягивали поводья, но кони не слушались. Их гнал прочь не просто вечный страх перед свирепым хищником — они слышали голос Сильного Зверя.
   А Огнеяр и Тополь мигом схватили с двух сторон узду лошади, на которой сидела княжна, и повлекли ее в другую сторону — — к лесу. Осторожный десятник Рьян все же недооценил своих случайных попутчиков — эти четверо оказались сильнее двадцати его кметей, и оружие его дружины оказалось слабо перед их силой. Видя, что дебричи увозят княжну прочь, Рьян отчаянно пытался сдержать коня, повернуть его следом, обломал плеть — но напрасно.
   Дарована отчаянно визжала, оглушенная ужасом даже больше, чем другие. Она не искала серые тени на опушке — она видела, что этот дикий вой изливается из груди того, кто вчера спас ее от холодной реки. Только один взгляд бросив на его смуглое лицо, изменившееся, ставшее нечеловеческим, она осознала, что это оборотень. Только оборотень может так выть, только у оборотня могут так страшно гореть глаза. Смуглый дебрич оправдал ее опасения, оправдал гораздо страшнее, чем она могла ждать.
   Лошадь бешено несла ее вперед, Дарована скоро задохнулась от крика, лес стремительно летел ей навстречу, как дремучее чужое владение, из которого ей не выбраться. Здесь она останется одна, целиком во власти оборотней и нечисти. Дарована билась в седле, как пойманная птица, но что она могла сделать? Крики кметей скоро затихли далеко позади, умолк страшный вой, стволы темной чащи сомкнулись позади, отгораживая ее от белого света.
 
   Светел с самого начала не ждал добра от этой поездки Дарованы, но все же привезенная новость оглушила его как гром. Истошно вопили и причитали Любица и девка, царапали лица, кмети стояли толпой, бледные, с опущенными головами. Рьян, наполовину поседевший, едва выдавливал из себя слова по одному, не в силах глядеть в глаза князю от горя и мучительного стыда.
   — Не уберегли мы нашу лебедушку! — причитала Любица. — Попадись мне злыдень тот, зверь лесной, оборотень дурноголовый, я бы глаза ему поганые выцарапала! Убей меня, старую, княже, снеси мне голову, не углядела я! Ведь знала, что нечисть они, ведь чуяла!
   Не сразу князь Скородум сумел добиться связного рассказа. Теперь он не шутил и не улыбался, его морщины углубились, голубые глаза потемнели, и всем знавшим его делалось страшно — посуровевшее лицо веселого князя яснее всяких слов говорило, какое большое несчастье пришло в Глиногор. Княжна похищена оборотнями!
   А Светел, едва услышал первые вопли и первые слова ужасающего рассказа, окаменел на месте, бледный как снег. Едва были упомянуты четверо дебричей, как он понял — это он. Это он, Дивий, снова вставший у него на дороге, и на этот раз так, как никто не ждал. Так, как хуже едва ли придумаешь. Отнявший у него все — любимую невесту, надежду на помощь Скородума.
   — Это он! — опомнившись, выкрикнул Светел и вцепился в бессильно повисшую руку Скородума. Ему хотелось немедленно куда-то бежать, что-то делать, пробить горы и смести леса, добраться до врага и вырвать из его рук Даровану. — Он! Он, оборотень! — как безумный, выкрикивал Светел, впиваясь глазами в лицо старого князя.
   И вдруг замолчал, как прикусил язык. Ведь он говорил Скородуму, что Дивий мертв. И пусть он остается мертвым. Идти воевать просто с князем личивинов гораздо проще, чем с оборотнем, сыном Добровзоры и наследником чуроборского стола.
   — Князь личивинов! — тише произнес Светел, словно сам только что сообразил.
   Выпустив руку Скородума, он схватился за меч и с такой силой сжал рукоять, словно хотел раздавить ее.
   — Князь личивинов? — повторил Скородум с недоумением и тут же отчаянно сжал голову руками. — Кархас! Вонючий пес! Он в прошлом году сватался к ней! И поклялся получить ее! Девочка моя! Она у него! У мерзкого дикаря! О боги, за что это ей? За что это мне?
   — Скорее! Нельзя терять времени! — Светел лихорадочно схватил князя за плечо. — Мы должны спасти ее! До личивинских земель далеко, но мы их догоним. Или достанем волка в его логове, мы перебьем всех личивинов до одного, но мы спасем ее!
   — Да. — Скородум поднял голову, на лице его растерянность и горе сменились непреклонной решимостью, готовностью действовать немедленно. — Я вырву мою девочку из его мерзких рук! Мы пойдем на них! Немедленно! Сегодня же! Собирайте народ! — крикнул он кметям. — Объявите всем, что я зову с собой всех, кому дорога честь княжеского рода, что каждый, кто поможет спасти мою дочь, навек будет моим другом! Мы собираем большую рать!
   Через какие-то мгновения княжий двор, а затем и весь Глиногор ожил и забурлил. Узнав о произошедшем, услышав княжеский призыв, чуть ли не все глиногорские мужчины готовы были идти в поход. В Глиногоре любили князя и его дочь, каждый был возмущен вероломством и наглостью личивинов. Как в древних кощунах о княжне, похищенной Змеем, каждый хотел повергнуть чудовище и спасти девушку. Даже если в жены она была обещана только одному. Тому, кто ненавидел похитителя больше всех остальных вместе взятых, ненавидел всеми силами души.
   Опомнившись от первого горестного потрясения, Скородум толком расспросил провожатых Дарованы. Те и сами пытались преследовать похитителей, но лес, словно заколдованный, не пропускал их — ветки сплетались, не поддаваясь даже ударам секир, стволы смыкались, Лешие водили их кругами, заставляя через каждые двадцать шагов опять оказываться на опушке. Скородум доверял Рьяну — недаром он дал в провожатые дочери именно этого, надежного, испытанного многолетней службой десятника. Его нельзя было заподозрить ни во лжи, ни в трусости, ни в бестолковости.
   — Ворожба там! — твердил Рьян, яростно дергая ус, словно хотел вырвать его вовсе вон. — Хоть сажай меня на кол, а ворожба! Лес не хотел нас вдогон пускать, укрывал их, гадов!
   — Личивины славятся колдовством! — подхватывали бояре. — Да, за ними это дело водится! Они Лесу дети, зверям братья — вот им и помогает нечисть лесная. Ты как хочешь, батюшка-княже, а без сильного чародея в сей поход идти нельзя!
   Скородум и сам об этом подумывал. Пятнадцать лет он мирно и вполне успешно правил без помощи колдовства, но случай был не такой, чтобы пренебрегать хоть малейшей помощью. Ради спасения дочери он готов был идти в поход в одежде наизнанку и в сапогах на другую ногу. Но кого из чародейского сословия просить о помощи?
   — Двоеума надо звать! — сказал Светел, сжимая зубы, стараясь сдержать лихорадочную дрожь. Ненависть, тревога, нетерпение терзали его как все двенадцать жестоких Сестер-лихорадок разом. — Сильнее его нет чародея в говорлинских землях! Уж он с этим личивинским волком управится!
   В самом деле, кто знает чуроборского оборотня лучше Двоеума, бывшего свидетелем всей его жизни? Светел был полон решимости на сей раз любой ценой расправиться со своим врагом, но порой на него накатывалась растерянность — как это сделать? Горло его снова холодил клинок Огнеяра. Тогда у Светела была Оборотнева Смерть — не оправдавшая своей славы, но давшая хоть какую-то надежду одолеть оборотня. А чем взять его теперь? «Да хоть чем! — яростно думал Светел, злясь на самого себя за сомнения. — Руками задушу! Зубами загрызу гада!» Мало ли есть путей в Кощное владение? ^[184]Только бы добраться до него… Только бы достать… И Светел сжимал кулаки с такой силой, что белели суставы. Словно уже сдавливал горло лютого врага всей своей жизни. Раньше он не знал, что умеет так ненавидеть.
   В тот же день послали гонцов к чуроборскому князю, прося войска на помощь и чародея. Кому, как не будущему родичу, помочь одолеть врага, а идти в личивинские леса двумя ратями было гораздо надежнее, чем одной.
   — Вы от Велиши пойдете, а мы от Белезени! — втолковывал Светел Скородуму, и тот кивал головой, соглашаясь. — С двух сторон их зажмем и раздавим, чтоб ни один зверь поганый не ушел! Всех выловим, до единого!
   Слушая его, Скородум вспомнил об Огнеяре. Как просто он прогнал личивинское войско от стен Велишина! Как сумел напугать дикое племя и выиграть битву, не начиная ее! Вот кто помог бы в нынешней беде! Но увы… Сейчас Скородум чувствовал себя старым и больным, почти сломленным этими двумя потерями — Огнеяра и дочери. Нет, дочь к нему вернется. Любой ценой. Он не оставит свою девочку. Но что с ней случится за это время! Она там совсем одна среди мерзких дикарей! Скородум сжимал голову руками и гнал от себя страшные образы. Он лучше бы живым согласился пойти в Кощное владение, чем хоть на миг оставить свою девочку в руках личивина. Но боги не позволили ему выбрать. Он знал свою дочь: Дарована была горда и предпочла бы смерть бесчестью. Но лишь подумав об этом, Скородум понимал: все это ерунда, только бы она была жива! Только бы она вернулась к нему живой, все остальное не имеет значения.
   Двое маленьких княжичей тоже рвались в поход и яростно тыкали деревянными мечами в бочку, изображавшую личивинского князя. Но отец и слушать не стал о том, чтобы взять их с собой.
   И еще кое-кто незваным готовился идти в этот поход. В Чуроборе Недан и Ярец спешно собирали Стаю. И Стая думала следовать не за князем Неизмиром, а повторить тот путь, который прошли не так давно Тополь, Кречет и Утреч.
   Через три дня смолятинское войско вышло из Глиногора. С опозданием на десять дней вывел полки и князь Неизмир. «Иди, княже, пришел твой час! — сказал ему Двоеум. — Довольно ты от своей судьбы прятался — пришло время щитом ее встретить!»
   И Неизмир легко согласился сам возглавить рать. Давящий страх перед оборотнем довел его почти до лихорадки, он боялся темноты, боялся оставаться один даже днем, но в то же время его тянуло к одиночеству и покою. Привычные княжеские хоромы опостылели ему, он не мог видеть жену, почти ненавидя ее за то, что она родила это чудовище, отравившее всю его жизнь. Военный поход, перемена мест, многолюдство и звон оружия должны были вернуть ему бодрость и силы. Ведь когда-то он был первым витязем Чуробора, самым славным из молодых воевод, иначе князь Гордеслав не отдал бы за него Добровзору. Пришло время вспомнить о прошлом. А может быть, и вернуть его. Если на земле снова не будет красноглазого оборотня, как не было его тогда.
   Самым спешным порядком двигаясь навстречу друг другу, обе рати должны были встретиться на межах, в Велишине и Хортине, а оттуда вместе идти в личивинские земли. Если дух князя Явиправа видел их из Перунова Ирия, то наверняка князь-воин был доволен тем, как потомки продолжают его дело.
 
   А княжна Дарована в это время уже была в самом сердце личивинских лесов — в поселке Арва-Карха. Почти десять дней ее везли по лесу, останавливаясь только на ночлег. Ее не обижали, пробовали даже утешать, но она не слушала, кричала от страха, если кто-то из четверых пытался к ней приблизиться, плакала, пока не кончились слезы. Даже веселый Утреч не сумел хоть немного ее успокоить. Дарована ожидала самого ужасного — что ее принесут в жертву какому-нибудь свирепому богу или просто сожрут.
   Не сразу она поняла, к кому попала, а когда поняла, то испугалась еще больше. Отец рассказывал ей о своей зимней встрече с Огнеяром, и Дарована тогда еще удивлялась, как ее отцу мог понравиться оборотень. Теперь она убедилась, что отец нисколько не преувеличивал — это оборотень, настоящий оборотень, достаточно взглянуть на его клыки. И как Огнеяр ни пытался убедить княжну, что вовсе не собирается ее жрать, она все равно смотрела на него опухшими от слез глазами, полными ужаса, и только взывала к Матери Макоши. Как она не разглядела его сразу?
   И вот теперь она была в жилище личивинского князя — в том самом, куда ее хотел привезти еще прежний князь, Кархас. Огнеяр поселил ее в самой просторной землянке, которую по его приказу целый день скоблили и чистили, застелили весь пол свежими еловыми лапами, затянули все стены новыми оленьими шкурами, чтобы княжне было потеплей и поуютней. Для услуг Огнеяр прислал ей Лисичку, надеясь, что говорлинское лицо хоть немного успокоит Даровану. Это и правда помогло делу.
   — Ты его не бойся! — раз за разом убеждала княжну Лисичка, расчесывая ей волосы и непривычно, но старательно закручивая ей косы баранками на ушах. — Наш князь хоть и оборотень, да добрым людям от него вреда нет.
   — Как так нет? — вскрикивала Дарована, дергалась, пыталась обернуться, мешая Лисичке укладывать ей волосы. — От оборотней всегда одни беды!
   — Да какие же беды? Он же не виноват, что с волчьей шерстью родился. Я тоже сначала боялась, а теперь попривыкла — и ничего. Он добрый.
   — Ничего себе добрый! — Глаза Дарованы снова наполнились слезами. — Зачем же он меня сюда привез?
   — Не знаю, — со вздохом созналась Лисичка. Ей было жаль княжну, но она привыкла верить Огнеяру — раз он что-то сделал, значит, так было нужно.
   — Только если он сам думает меня в жены взять — ни за что не пойду! — решительно заявила Дарована и затрясла головой. — Умру лучше, голодом себя заморю, а за зверя замуж не пойду!
   — Он тебе худого не сделает, — уверяла ее Лисичка. — Он не на тебя зол, а только на жениха твоего. Ведь князев брат у Огнеяра чуроборский стол отобрать хочет. Как же не постоять за свое добро? Сама княжна, сама понимать должна.
   — Да какой из него князь — из оборотня? — Дарована презрительно сморщила аккуратный носик. Ни малейшего следа от прежней благодарности и доверия, возникших в день их первой встречи, не осталось в ее душе.
   — Уж верно, не хуже других! — обидевшись, воскликнула Лисичка. Она, напротив, забыла свой прежний страх и давно простила Огнеяру то, что ее украли из дома для него — да ведь он и не был прямо в этом виноват. — Он у личивинов так управляется, как у них никто отродяся не правил! Он на межевых реках купцов грабить не велел, а мыто все князья берут! Он и самим Волкам запретил без разбору друг друга за обиды и месть убивать, а велит всем на свой суд идти! А как при нем сытно жить стали! Мясо на лову всегда будет! Он ведь может любых зверей приманить, а волков и медведей к стадам близко не пускает. Ему ведь сила дана чудесная — кому править, как не ему!
   С древнейших времен князь был первым посредником между своим племенем и богами, а если он наделен настоящей мудростью и чародейной силой, то истинно счастливым может зваться то племя. Но Дарована упрямо мотала головой, не желая признавать никаких заслуг Огнеяра.
   — Ничего! — шептала она по ночам, без сна ворочаясь на мягких шкурах. — Вот придет мой отец со Светелом, тогда он узнает!
   Дарована была уверена, что отец и жених уже давно собрали полки и спешат к ней на помощь. При мысли о Светеле ей хотелось выть волчицей и биться головой о дверь землянки — хоть до смерти. Да зачем биться — дверь-то не заперта. За княжной, конечно, присматривали, но не запирали, в погожие дни она могла гулять в лесу и над берегом речки, провожаемая Лисичкой, Кречетом и кем-нибудь из личивинских воинов.
   Самого Огнеяра она почти не видела. Кажется, его вовсе не было в поселке. И Дароване очень хотелось, чтобы он не появлялся как можно дольше. Несмотря на уверения Лисички, она все же думала, что личивинский князь-оборотень украл ее для того, чтобы сделать своей женой. А мысль об этом наполняла ее ужасом и отвращением — все равно что стать женой настоящего зверя.
   А у Огнеяра в эти дни было много других забот. Он не хуже княжны понимал, что сейчас на него спешно собираются рати двух племен. Даже без его приказа все личивинское племя Волков готовилось на битву. Похищение говорлинской княжны с медовыми волосами, к которой сватался еще Кархас, всем Волкам показалось великим подвигом, тем более что Метса-Пала сделал это почти один, без воинов. Слава его возросла еще больше, и все племя счастливо было умереть за него и немедленно войти в Небесные Леса, где ими и дальше будет править великий Метса-Пала.
   Они очень огорчились бы, узнав, что Метса-Пала вовсе не хочет вести их в эти славные битвы. Его человеческая кровь была говорлинской, и он проклял бы сам себя, если бы повел личивинов убивать своих соплеменников. Ни личивины, ни смолятичи и дебричи не виноваты в том, что Неизмир покушается на его жизнь, а Светел — на его наследство. Не меньше беспокоило его и то, что князь Скородум, о котором он вспоминал с почти сыновней теплотой, теперь считает его своим злейшим врагом. Часто Огнеяру думалось, что глиногорский князь, быть может, и не знает всего. А волки, которых он сразу послал в дозор, каждую ночь приносили ему вести о постепенном приближении смолятинской и дебрической рати. Медлить было уже нельзя.