Страница:
Двоеум слушал, затаив дыхание, высокий лоб его заблестел от пота, но он даже не поднял руки утереться. Ему было не до того. Наконец-то открывалась тайна, над разгадкой которой он бился двадцать один год — тайна судьбы Огнеяра. Так вот кто тот противник, предназначенный ему судьбой! Сын Перуна! Да и как иначе? Кто еще достоин быть противником сына Велеса, кроме сына Перуна? Как отцы их от создания мира снова и снова сходятся в великой битве богов, отголоски которой в земной мир долетают грозой, так и сыновья их продолжат эту битву.
Горлинка замолчала, брови ее заломились, на лице отразилось страдание — она пыталась проникнуть взором глубже, увидеть единственного на земле человека, способного одолеть Огнеяра.
— Нет, не могу! — вскрикнула она, зажмурилась, закрыла лицо руками. — Не вижу!
— Не печалься — давай-ка вместе попробуем увидеть! — предложил Двоеум, дрожащей рукой утирая лоб. — Вместе попробуем. Может, не откажут нам боги в милости!
Из мешочка на поясе он достал маленькую круглую чашу, вырезанную из рябинового корня. Края чаши были оправлены серебром, покрытым тонким узором из священных знаков. Самая маленькая из всех гадательных чаш Двоеума, она обладала самой большой силой. Именно ее Двоеум звал Дальний Глаз.
Горлинка принесла воды, Двоеум опустил в чашу Слезу Берегини. Вдвоем они склонились над чашей, Горлинка все еще держала руку на клинке Оборотневой Смерти. Двоеум зашептал заклинание дальнего зрения, повел руками над чашей. Вода в ней заволновалась, дух ее устремился к Великой Реке, знающей все обо всем в земном и Надвечном Мире. Вода в чаше успокоилась, с ее поверхности стал медленно подниматься белый пар. Вот он рассеялся, изнутри чаши поднималось ровное бело-серебристое сияние. Слеза Берегини горела на дне чаши, поймав в себя каплю знания Великой Реки. Затаив дыхание, Двоеум без слов, одним порывом мысли тянул и манил искру знания на поверхность. Ни разу за всю долгую жизнь он так не волновался: один неверный вздох, и все пропадет.
Горлинка тоже старалась помочь ему. Мудрость чародея и дух берегини, соединившись в общем порыве, устремились к свету Надвечного Мира, и он ответил им.
На поверхности воды они увидели лицо человека. Круглое лицо с немного выступающими скулами, высокий и широкий лоб, крепко сжатый рот, рыжеватые волосы. Серые глаза твердо и умно смотрели прямо на Двоеума, и чародея пробрала дрожь от их взгляда — в нем блестел небесный огонь, дающий исток молниям. Лицо выглядело молодым — лет двадцати с небольшим. Но тут же казалось, что у него вовсе нет возраста — Надвечный Мир не знает счета лет. Это лицо дышало силой, во много раз больше человеческой. Это был он, сын Перуна, способный одолеть сына Белеса.
— Приди к нам! — хором выдохнули Двоеум и Горлинка, не то голосом, не то только мысленно. — Нам нужна твоя сила! Твой враг ждет тебя! Приди к нам!
Силой заклинания и силой духа, знающего Надвечный Мир, они звали его на помощь. Далеко-далеко, в земле дремичей, в стольном городе Прямичеве, в избе старосты кузнецов Вестима, спящий на охапке соломы рослый парень заворочался под полушубком. Какие-то смутные голоса звали его проснуться, звали идти куда-то, куда — он не понимал.
Постепенно голоса зазвучали глуше и вот совсем отошли, растаяли, как дальние раскаты грома прошедшей грозы. И парень продолжал спать.
Поверхность воды в Дальнем Глазе прояснилась, Слеза Берегини утратила звездный блеск и снова стала не видна в воде. Двоеум в изнеможении закрыл глаза, обожженные сиянием Надвечного Мира. Он чувствовал себя обессиленным. Никогда еще ему не случалось творить такую сильную ворожбу, так далеко проникать взором. Дети богов неподвластны ворожбе простых смертных, пусть и владеющих многими тайнами чародейства. Сколько трудов пришлось потратить Двоеуму в прежние годы, чтобы научиться видеть дух Огнеяра! Ему помогло только то, что сын Велеса рос с младенчества у него на глазах и Двоеум узнал многое о нем еще тогда, пока неразумный младенец не умел защищаться и не знал о необходимости защиты. Теперь же Двоеуму удалось небывалое — он увидел сына Перуна. Ему помогла в этом и берегиня, самим рождением причастная Надвечному Миру, и Оборотнева Смерть, и Слеза Берегини, несущие в себе отсветы его силы. Только все вместе они были способны на такую сильную волшбу. Но достигли ли они главной цели?
— Так он услышал нас? — шепотом спросила у чародея Горлинка. — Он придет?
Помедлив, Двоеум покачал головой. Он видел лицо, но не слышал ответа на свой призыв.
— Видно, время еще не пришло, — сказал чародей. Он даже не испытывал сожаления. До вражды Неизмира и Огнеяра ему не было прямого дела, и он твердо знал — уговорами и сожалениями судьбу не переменишь. — Подтолкнуть судьбу никакой ворожбе не под силу. Слишком сильны пути их — сыновей богов. Когда будет срок их встречи — тогда и встретятся они. И ради князя моего их дороги не изменятся. Ныне срок, видно, не пришел.
— Так, значит, его не одолеть?
Двоеум покачал головой. С трудом подняв веки, он вынул из чаши Слезу Берегини, обтер ее и спрятал в мешочек на груди, потом зачерпнул горстью воды и промыл воспаленные глаза. Ему полегчало, но все же чародей чувствовал себя старым и утомленным. Лицо его поблекло — теперь стало видно, что ему вовсе не пятьдесят лет, а много больше, — морщины на лбу углубились, под глазами набухли мешки, даже седины в бороде как будто прибавилось. Двоеум чувствовал, что это гадание завершило еще одну пору его жизни, длившуюся двадцать один год. Началась она в тот день, когда он узнал о рождении Велесова сына, а теперь ей подошел конец.
— Есть еще одно средство, — прервала его размышления берегиня.
Вместе с другими чертами земных женщин она приобрела и изобретательность, оружие слабых в борьбе за жизнь. Двоеум перевел на нее усталый взгляд из-под полуопущенных век. Зеленый свет в ее глазах снова уступил место голубизне, она совсем стала похожа на простую земную женщину, только очень красивую.
— Ну и пусть мы Перунича не добудились, — без уныния продолжала Горлинка. — Так ведь Оборотнева Смерть при нас осталась. И заклятие ее нам теперь ведомо. Она моему мужу послушна, как всякому ловцу простая рогатина. Мой муж с нею одолеет Волка.
Погасший взор Двоеума оживился, снова заблестел. Это и правда было средство. Пусть час битвы с сыном Перуна еще не пришел, но в руках Вешнича Оборотнева Смерть обретает силу, губительную для любого оборотня. У судьбы не один путь.
Вскоре пришел Брезь. За плечами у него висели три свежие лисьи шкурки, он был весел и доволен. Отдав добычу матери, он прошел в клеть, думая порадовать Горлинку. Но там сидел незнакомый человек, чародей по виду.
Едва разглядев его, Брезь насторожился. Темные глаза незнакомца не понравились ему. Почему-то вспомнился тот далекий день, когда он ходил к Елове, дайте ей боги счастья в Надвечном Лесу, спрашивать, можно ли ему жениться.
И дурные предчувствия не обманули Брезя. Слушая жену, он мрачнел все больше. Ему предлагали взять Оборотневу Смерть и идти с ней на Огнеяра. Идти, чтобы убить его.
Брезь сам поначалу не понял, почему ум, сердце и душа его возмутились при мысли об этом. Что хорошего сделал ему Серебряный Волк? Если жена, его Горлинка, требует его смерти, значит, он враг, он опасен ей. Брезь самозабвенно любил жену, она была его жизнью, его светом и воздухом, ради нее он вышел бы на бой хоть со всеми Сильными Зверями, сколько их ни есть.
Но Огнеяр… Нет, не страх удерживал Брезя. Ему вспомнился дикий отчаянный вой оборотня, узнавшего, что Милава ушла в Верхнее Небо. Вот в чем дело! В этом вое была не злоба, не ярость, не угроза, а только тоска по потерянной любви. Сам Брезь год назад готов был выть вот так же — когда потерял свою Горлинку. Они оба любили Милаву, и это объединяло Брезя с чуроборским оборотнем. Он не мог желать гибели тому, кто любил его сестру. И даже обещал вернуть ее к людям.
Те времена помнились Брезю как в тумане. Он сам не понимал, как это вышло все — он любил Горлинку, она умерла, потом вернулась к нему в березняке, он сам чуть не умер от тоски по ней, потом она пришла, и все стало хорошо. Он почти не осознавал, что его нынешняя жена — не та, что была год назад перед родичами наречена его невестой. Обе девушки сливались в его сознании воедино, и лишь изредка, словно кто-то отпирал замок, Брезь смутно чувствовал — это не она. Но долго думать об этом ему не удавалось. Он любил ту, которая была с ним, и не смог бы снова жить без нее.
Но сестру Милаву он помнил хорошо. Знал он и то, что ей обязан своим нынешним счастьем — Елова успела сказать ему об этом, и он накрепко запомнил почти последние слова старой ведуньи. А если он убьет оборотня, то ему больше не видать сестры.
— Нет. — После долгого молчания Брезь тихо покачал головой. — Не пойду я на него. Он мне зла не сделал. Помнишь, — Брезь повернулся к Горлинке, — он тогда Лисогоров домой привел, Малинке жениха вернул, и нас с тобой назад на займище позвали? Без него когда бы еще? И он обещал Милаву нам вернуть. Не пойду я против него.
— Мало ли чего он обещал? — В глазах Горлинки сверкнула злая зелень. — Не сможет он этого сделать! Нет такого средства! Она ведь берегиня теперь, а уж про них-то я все знаю! Если он у нее крылья возьмет, она умрет, и уж насовсем!
— А как же она тебя? — Брезь в упор посмотрел на Горлинку.
Он не хотел спорить с женой, но мысль о Милаве, перед которой он чувствовал себя виноватым, придавала ему сил.
— Девица ей свой жизнеогонь отдала, — ответил ему Двоеум. — Кто жизнеогонь отдает, сам его лишается. Что же, Дивий сам вместо нее на белых крыльях в Небо улетит? Не примут его туда. Его дом — Подземная Тьма.
Брезь молчал. Ему было нечего возразить им, знающим Надвечный Мир неизмеримо лучше, чем он. Перед взором его встало лицо Огнеяра, каким он видел его в последний раз на крылечке Еловиной избушки, — замкнутое, с сурово сжатым ртом, полное твердой решимости. «Я верну ее», — просто сказал он, и нельзя было ему не поверить. И Брезь верил даже сейчас, спустя несколько месяцев, и даже чародей и берегиня не могли переубедить его.
— Он сказал, значит, вернет, — тихо, но твердо ответил Брезь. — По се поры он ни словом не обманывал. Вот будет опять месяц кресень, вернутся берегини на землю — тогда поглядим. А коли не вернет — тогда и зовите меня на битву.
— Тогда поздно будет! — раздраженно воскликнула Горлинка.
Впервые муж не послушался ее. По новой женской привычке Горлинка еще долго пыталась переубедить Брезя, упрашивала его, уговаривала, грозила Волком и своей немилостью, но Брезь не поддавался. Надежда вернуть Милаву с помощью оборотня была слабой, но и этой надежды Брезь не хотел лишиться.
Переночевав у Вешничей, Двоеум еще до света собрался в путь. Все хозяева еще спали, только Горлинка вышла проводить его. Под ее руками не стучали засовы, не скрипели даже голосистые ворота займища — ни одна собака не проснулась и не видела, как непонятный гость покидал Вешничей.
Оказавшись за воротами, Двоеум вынул из-за пояса древний жертвенный нож, не раз служивший ему и для гаданий, и подбросил его в воздух. Сверкнув лезвием, нож покрутился и упал на землю, указав острием точно на полуночь. Чародей постоял, глядя на него, прежде чем поднять. Полуночь. Там живут дремичи, живут западные рароги, еще дальше, за Полуночным Морем — белоголовые заморяне-сэвейги.
Подняв нож и спрятав его в ножны, Двоеум поклонился всем четырем ветрам и неспешным ровным шагом двинулся указанной дорогой. Сейчас он не знал, далек ли его путь, где он будет теперь жить и кому открывать судьбу и волю богов. Одно он знал твердо — в Чуроборе ему больше делать нечего. Старому князю он ничем не может помочь, а новому его ворожба не понадобится.
Город Велишин был построен одним из прежних смолятинских князей как становище полюдья и сторожевая крепость на меже личивинских земель. Его просторные гридницы и дружинные избы были предназначены для немалых полков, но теперь, в последние дни месяца грудена, Велишин напоминал муравейник. Все помещения княжьего двора, включая бани и конюшни, были забиты воями, все дворы детинца и посада приняли их на постой, и все же прямо на улицах стояли шалаши, дымили костры. Огромная рать собралась на личивинов, и каждый день к ней подходило пополнение. Услышав о бесчинстве личивинского князя, посмевшего похитить златоокую красавицу княжну, многие бояре со своими дружинами и даже смерды, вооружившись рогатинами и луками, шли к князю с просьбой взять их в войско. И Скородум никому не отказывал.
Войско стояло в Велишине уже третий день, ожидая князя Неизмира с его ратью. Воеводы Скородума рвались в битву, поругивали медлительных дебричей, но Скородум терпеливо ждал. Как ни велико было его желание скорее вырвать дочь из рук дикарей, он понимал, что соваться в их леса в одиночку слишком опасно. И дочь не спасешь, и себя погубишь. Не в силах спать по ночам, постаревший и осунувшийся от постоянной тревоги князь Скородум все же ждал Неизмира, до рассвета простаивал на забороле, глядя в темную даль и не замечая холода. Светел был в Хортине, собирая на битву окрестных бояр и старейшин с их дружинами.
Однажды под вечер, пока еще не начало темнеть, в ворота Велишина вошел один человек, по виду то ли кметь, то ли ловец. Скорее все-таки первое: вместо лука или рогатины он был вооружен только боевым топором с красивым серебряным узором на обухе. Одежду его составлял волчий полушубок с серебряным поясом, прочные сапоги на меху, беличья шапка была надвинута на самые глаза. Смуглое лицо без бороды и усов выглядело молодым, двигался он легко, словно не оставил позади долгого пути по снегу вперемешку с грязью.
Если бы какой-нибудь охотник сумел проследить его путь, то его ждало бы изумительное открытие. Следы смуглого незнакомца увели бы в лес, а там, в пяти шагах от опушки, вдруг сменились бы отпечатками волчьих лап. Но проследить путь пришедшего было некому, и он миновал ворота Велишина, не привлекая к себе ничьего внимания. В эти дни в город сходилось немало всякого народа.
Огнеяр неплохо помнил город. С трудом проталкиваясь в толпе многочисленных кметей и ратников, он посмеивался про себя — ведь вся эта рать приготовлена на него! Знали бы они, что их главный враг уже среди них и искать его далеко не придется. Но быстро смех в его лице сменился суровостью, Огнеяр даже по привычке прикусил нижнюю губу, но тут же, спохватившись, спрятал клык. Он пришел вовремя — еще немного, и это войско войдет в личивинские леса. А племя Волков не потерпит вторжения — будут битвы, на лесную землю прольется немало крови. А ни один бог не велел убивать. Одни звери служат пищей другим, но ни Перун, ни Велес не желают крови ради крови. Теперь Огнеяр был Сильным Зверем — ему был открыт порядок и ход жизни в Лесу, он чувствовал дрожь и страдание каждого зайца как свое собственное. Теперь он лучше прежнего знал ценность жизни и меньше прежнего хотел смерти кому бы то ни было. Враги его никогда не поверили бы в это, да он и не собирался им об этом рассказывать.
Глядя сейчас на этот муравейник, гремящий доспехами и звенящий оружием, Огнеяр ощущал странную отстраненность от всего этого. Здесь он был посланцем иного мира — мира Леса в мире людей. Он был призраком для них, а они были призраками для него. И все же, наталкиваясь на него, велишинцы и пришлые кмети ощущали крепкое человеческое тело, побранивались, то же самое получая в ответ.
Получив и раздав несколько десятков толчков, Огнеяр добрался до княжьего двора. Ворота были открыты, но на крыльце ему пришлось задержаться. В сенях сидели кмети из ближней дружины самого Скородума и не пускали дальше никого из чужих. Сейчас князю было не до просителей и жалобщиков, и кмети берегли его покой.
— Тебе куда? — остановило пришельца сразу несколько голосов.
— К князю Скородуму, — с дебрическим выговором ответил незнакомец.
— Зачем? — Несколько кметей загородили ему дорогу. — Князю не до гостей теперь.
— Не до гостей? — Огнеяр сдержанно усмехнулся, пряча клыки под уголками губ. Ему все же было хорошо среди людей, среди говорлинов, от которых он так отвык за прошедшие полгода, даже перебранки доставляли ему удовольствие. — Неправду говорите, соколы, хоть и не с умыслом. Князь ведь обо мне только и думает. Ночей не спит. Не держите меня — я ведь все равно пройду, а князя зря протомите.
Другой бы вылетел соколом с крыльца, попробуй завести такие речи с княжескими кметями. Но они молчали, послушно посторонясь и давая гостю дорогу. В нем была сила, не позволявшая перечить, уверенность в правоте, которую чувствовали все. Он прошел через сени, легко взбежал по ступенькам в терем, а кмети терли глаза и удивленно смотрели друг на друга — что за морок только что стоял перед ними?
Огнеяр потянул на себя дверь княжеской горницы, в которой сам бывал в гостях у Скородума больше полугода назад. Под его руками дверь открылась без скрипа, бесшумно Огнеяр ступил через порог. Скородум сидел возле стола, опираясь локтями на расшитую скатерть, и смотрел в огонь лучины. При виде его лица холодная игла кольнула в сердце Огнеяра — таким постаревшим показался ему веселый смолятинский князь. Неизмир и Светел никогда бы не поверили, что Дивий способен ощущать укоры совести — но именно это он ощущал сейчас. Ведь именно он был причиной тоски и тревоги Скородума.
Плотно прикрыв за собой дверь, Огнеяр быстро шагнул к Скородуму. Князь вздрогнул, внезапно ощутив рядом с собой чье-то присутствие, вскинул голову, вскочил на ноги. И замер, впившись взглядом в нежданного гостя. Беличью шапку Огнеяр сбросил еще в сенях, черные волосы рассыпались по его плечам, глаза блестели в свете лучины — это был он, тот самый Огнеяр, по которому Скородум горевал, как по погибшему. Или все же не он? Лицо его показалось князю изменившимся, в нем теперь сквозило что-то от зверя, что-то от бога — звериная сила и при том мудрость, недоступная смертным. Не морок ли это?
— Здравствуй, почтенный, — хрипло заговорил Огнеяр. Он сам не ждал, что так разволнуется. — Что так смотришь — не признал? Давно не видались — позабыл? Или кто тебе наболтал, что я умер? Так это неправда. Жив я. Не веришь?
— Ты! — выдохнул наконец Скородум, поверив, что глаза его не обманывают.
Он шагнул к Огнеяру, прикоснулся к его плечу, хотел было его обнять, но не решился — то новое, что он заметил в лице Огнеяра, остановило его. Тогда Огнеяр сам обнял его, и Скородум облегченно вздохнул — под руками его было живое крепкое тело, а не невесомый туман блазеня*, не холодная тяжесть упыря.
— Ты! Огнеяр! Мальчик мой! — Скородум хлопал его по плечам, снова и снова моргая, как будто все еще не веря глазам. — Откуда же ты взялся? Где же ты столько пропадал? Тут тебя и мертвым объявили — я, старик дурной, не хотел верить, а под конец и то поверил! У меня бед не оберешься — хоть одним порадовали боги! Садись! — Скородум вдруг захлопотал, заторопился, усадил Огнеяра на лавку. — Расскажи, куда пропадал. Не слыхал ли ты о моих бедах? О дочери моей?
— Про все я знаю, почтенный, и про сговор, и про дочь твою, — заговорил Огнеяр, усевшись. — Потому и пришел.
Он медлил, не зная, как начать рассказ, ради которого явился. Ему было совестно признаться, что все горе и тревога Скородума были делом его рук, но при том он сам себя торопил — ведь он же мог в один миг избавить князя от несчастья.
— Ты знаешь? — Скородум не удивился, а еще больше обрадовался.
У него появилась надежда на добрые вести — глаза его заблестели, морщины на лбу двигались, даже повисшие усы зашевелились, казалось, вот-вот поднимутся и вытянутся. В другое время Огнеяра позабавил бы вид этого возбуждения старого князя, но сейчас ему было не до того.
— Ах как хорошо! — приговаривал Скородум. — Вот так радость мне боги послали! А я уж думал, старый Скудоум, что они меня совсем забросили! Рассказывай скорее! Что ты знаешь? Не томи старика!
— Если ты рад и мне самому, то, значит, я принес тебе две радостные вести, — заговорил наконец Огнеяр, коря самого себя, что заставляет доброго князя мучиться лишнее время. — А первая, с которой я к тебе шел, такая. — Огнеяр поднял глаза и встретил взгляд Скородума. Тот смотрел на него, не дыша, видя знакомый красный блеск в глазах оборотня и ожидая небывалых вестей. — Тебе незачем тревожиться о твоей дочери. Она жива и здорова, с ней не случилось ничего плохого. Разве что напугалась немного.
Скородум вскочил на ноги. Без слов он понял самое главное.
— Она у меня, — подтвердил его догадку Огнеяр и тут же вскинул руку над головой, словно защищаясь от удара. — Только не бей меня, почтеннейший! — с притворным испугом умоляюще добавил он. — Я понимаю, что ты готов спустить с меня шкуру, но я правда не сделал ей ничего плохого.
Огнеяр опустил руку. Скородум не глядя сел едва не мимо лавки, не сводя с него глаз. Он сразу поверил, что Дарована действительно у Огнеяра, но это было так неожиданно, что он не знал, как это понять, как к этому отнестись.
— Ты отбил ее у Кархаса? — потрясенно выговорил Скородум, вглядываясь в лицо Огнеяра.
— Нет. — Огнеяр мотнул головой. — Да Кархас ее почти не видел.
— Но говорили же, что ее украл личивинский князь!
— А вот это правильно говорили. Личивинский князь — это я. Помнишь, отец мой, как сам Кархас предлагал мне водить их племя? Это было на твоих глазах, под стенами этого города. И уже почти полгода я — личивинский князь. Они зовут меня Метса-Пала. И это я украл твою дочь. Но я не обидел ее. Просто я не хотел, чтобы ты выдал ее за Светела, думая, что наследник Чуробора — он. А это не так. Ему не бывать чуроборским князем, пока я жив. Я поклялся в этом Светлому Хорсу на Оборотневой Смерти, священной рогатине, которой он собирался меня убить.
Огнеяр замолчал, давая Скородуму время опомниться от таких известий. Скородум вытер рукавом взмокший лоб и лысину, пальцы его дрожали. Он не мог разобраться в своих чувствах. Он и радовался, что дочь его невредима, но не мог сразу взять в толк, что страшной тревогой прошедших дней обязан Огнеяру, к которому был так привязан.
— Вот тебе ее браслеты. — Огнеяр вынул из-за пазухи платок, развернул его и выложил на стол кучку янтарных бусин, оплетенных узорной золотой сеткой. — Теперь ты можешь отдать их хоть Светелу, хоть Пущевику [187]замшелому. Но теперь ты это сделаешь с открытыми глазами.
Глядя на браслеты дочери, которые сам когда-то купил ей у торговых гостей — шесть выученных боевых коней отдал, подумать страшно! — Скородум постепенно начал приходить в себя и соображать, что к чему. Его дочь, носившая эти браслеты, действительно была в руках Огнеяра. Он увез ее, чтобы она не стала женой Светела, а он, Скородум, не оказался невольно врагом Огнеяра в его борьбе за дедовский стол. Теперь этого не произойдет.
Скородум накрыл ладонью драгоценную горку, блестящую в свете лучин, подержал так, а потом медленно подвинул ее к Огнеяру.
— Тебе не нужно было увозить мою дочь, довольно было просто показаться мне на глаза, — тихим, усталым голосом сказал он, поднимая взгляд на Огнеяра. И тот опустил глаза — ему было стыдно за напрасные тревоги, причиненные старому князю. — И я сам отдал бы ее тебе, если она тебе нужна.
Огнеяр постарался сдержать усмешку. Скородум понял это похищение примерно так же, как и сама Дарована. И что ему сказать теперь? Что я предпочитаю твоей дочери, прекрасной высокородной княжне, простую девчонку из белезеньского рода, которой, строго говоря, и на земле-то нет? Обидится.
— Ты был прав, почтеннейший, — с непонятным вздохом, который можно было принять за знак сожаления, ответил Огнеяр. — Как только я отопру ей дверь, она убежит от меня, как от голодного волка. Она не может простить мне то, что я оборотень.
— Так ты вернешь ее мне?
— Конечно. Через одиннадцать дней она будет у тебя.
— Где же она сейчас?
— В Арва-Кархе. Это мой стольный город. — Огнеяр усмехнулся, мысленно сравнив лесной поселок с многолюдным Чуробором. — Он дней за десять отсюда.
— Значит, ты привезешь ее дней через двадцать?
— Через одиннадцать, отец мой. Мне самому нужно полдня, чтобы добраться туда, еще полдня ей на сборы и десять дней на дорогу.
— Но как же ты сам доберешься за полдня? — Скородум поднял белые брови.
— У Сильных Зверей в Лесу свои дороги, — ответил Огнеяр и усмехнулся, показывая клыки, словно хотел напомнить глиногорскому князю о своей сущности. — А я теперь — Сильный Зверь. Князь Волков. Так если я верну тебе дочь, ты не будешь воевать со мной, отец мой?
Скородум тихо покачал головой. Он со дня их первой встречи знал, что приобрел необычного друга, но действительность превосходила все ожидания. Ни один чародей не предсказал бы ему такого.
— Я всегда знал, что тебе суждено быть князем, — сказал Скородум. — Я думал, что ты будешь князем в Чуроборе, а ты стал князем личивинов и волков. Может быть, для тебя это хорошо.
— Но разве я сказал, что отказался от Чуробора? — Лицо Огнеяра вдруг стало жестким, почти враждебным. — Это город моего деда, это мой город, и я не отдам его Светелу. А личивины и волки мне не помешают. Они мне помогут. Скажи сейчас, почтенный, с кем ты будешь? — жестко потребовал он.
— Я не пойду с Неизмиром, — тут же ответил Скородум. — Если моя дочь вернется, у меня не будет причин враждовать с личивинами.
— Она вернется, я уже сказал тебе. Но у Неизмира я не брал еще ничего, а он собрал на меня полки.
Горлинка замолчала, брови ее заломились, на лице отразилось страдание — она пыталась проникнуть взором глубже, увидеть единственного на земле человека, способного одолеть Огнеяра.
— Нет, не могу! — вскрикнула она, зажмурилась, закрыла лицо руками. — Не вижу!
— Не печалься — давай-ка вместе попробуем увидеть! — предложил Двоеум, дрожащей рукой утирая лоб. — Вместе попробуем. Может, не откажут нам боги в милости!
Из мешочка на поясе он достал маленькую круглую чашу, вырезанную из рябинового корня. Края чаши были оправлены серебром, покрытым тонким узором из священных знаков. Самая маленькая из всех гадательных чаш Двоеума, она обладала самой большой силой. Именно ее Двоеум звал Дальний Глаз.
Горлинка принесла воды, Двоеум опустил в чашу Слезу Берегини. Вдвоем они склонились над чашей, Горлинка все еще держала руку на клинке Оборотневой Смерти. Двоеум зашептал заклинание дальнего зрения, повел руками над чашей. Вода в ней заволновалась, дух ее устремился к Великой Реке, знающей все обо всем в земном и Надвечном Мире. Вода в чаше успокоилась, с ее поверхности стал медленно подниматься белый пар. Вот он рассеялся, изнутри чаши поднималось ровное бело-серебристое сияние. Слеза Берегини горела на дне чаши, поймав в себя каплю знания Великой Реки. Затаив дыхание, Двоеум без слов, одним порывом мысли тянул и манил искру знания на поверхность. Ни разу за всю долгую жизнь он так не волновался: один неверный вздох, и все пропадет.
Горлинка тоже старалась помочь ему. Мудрость чародея и дух берегини, соединившись в общем порыве, устремились к свету Надвечного Мира, и он ответил им.
На поверхности воды они увидели лицо человека. Круглое лицо с немного выступающими скулами, высокий и широкий лоб, крепко сжатый рот, рыжеватые волосы. Серые глаза твердо и умно смотрели прямо на Двоеума, и чародея пробрала дрожь от их взгляда — в нем блестел небесный огонь, дающий исток молниям. Лицо выглядело молодым — лет двадцати с небольшим. Но тут же казалось, что у него вовсе нет возраста — Надвечный Мир не знает счета лет. Это лицо дышало силой, во много раз больше человеческой. Это был он, сын Перуна, способный одолеть сына Белеса.
— Приди к нам! — хором выдохнули Двоеум и Горлинка, не то голосом, не то только мысленно. — Нам нужна твоя сила! Твой враг ждет тебя! Приди к нам!
Силой заклинания и силой духа, знающего Надвечный Мир, они звали его на помощь. Далеко-далеко, в земле дремичей, в стольном городе Прямичеве, в избе старосты кузнецов Вестима, спящий на охапке соломы рослый парень заворочался под полушубком. Какие-то смутные голоса звали его проснуться, звали идти куда-то, куда — он не понимал.
Постепенно голоса зазвучали глуше и вот совсем отошли, растаяли, как дальние раскаты грома прошедшей грозы. И парень продолжал спать.
Поверхность воды в Дальнем Глазе прояснилась, Слеза Берегини утратила звездный блеск и снова стала не видна в воде. Двоеум в изнеможении закрыл глаза, обожженные сиянием Надвечного Мира. Он чувствовал себя обессиленным. Никогда еще ему не случалось творить такую сильную ворожбу, так далеко проникать взором. Дети богов неподвластны ворожбе простых смертных, пусть и владеющих многими тайнами чародейства. Сколько трудов пришлось потратить Двоеуму в прежние годы, чтобы научиться видеть дух Огнеяра! Ему помогло только то, что сын Велеса рос с младенчества у него на глазах и Двоеум узнал многое о нем еще тогда, пока неразумный младенец не умел защищаться и не знал о необходимости защиты. Теперь же Двоеуму удалось небывалое — он увидел сына Перуна. Ему помогла в этом и берегиня, самим рождением причастная Надвечному Миру, и Оборотнева Смерть, и Слеза Берегини, несущие в себе отсветы его силы. Только все вместе они были способны на такую сильную волшбу. Но достигли ли они главной цели?
— Так он услышал нас? — шепотом спросила у чародея Горлинка. — Он придет?
Помедлив, Двоеум покачал головой. Он видел лицо, но не слышал ответа на свой призыв.
— Видно, время еще не пришло, — сказал чародей. Он даже не испытывал сожаления. До вражды Неизмира и Огнеяра ему не было прямого дела, и он твердо знал — уговорами и сожалениями судьбу не переменишь. — Подтолкнуть судьбу никакой ворожбе не под силу. Слишком сильны пути их — сыновей богов. Когда будет срок их встречи — тогда и встретятся они. И ради князя моего их дороги не изменятся. Ныне срок, видно, не пришел.
— Так, значит, его не одолеть?
Двоеум покачал головой. С трудом подняв веки, он вынул из чаши Слезу Берегини, обтер ее и спрятал в мешочек на груди, потом зачерпнул горстью воды и промыл воспаленные глаза. Ему полегчало, но все же чародей чувствовал себя старым и утомленным. Лицо его поблекло — теперь стало видно, что ему вовсе не пятьдесят лет, а много больше, — морщины на лбу углубились, под глазами набухли мешки, даже седины в бороде как будто прибавилось. Двоеум чувствовал, что это гадание завершило еще одну пору его жизни, длившуюся двадцать один год. Началась она в тот день, когда он узнал о рождении Велесова сына, а теперь ей подошел конец.
— Есть еще одно средство, — прервала его размышления берегиня.
Вместе с другими чертами земных женщин она приобрела и изобретательность, оружие слабых в борьбе за жизнь. Двоеум перевел на нее усталый взгляд из-под полуопущенных век. Зеленый свет в ее глазах снова уступил место голубизне, она совсем стала похожа на простую земную женщину, только очень красивую.
— Ну и пусть мы Перунича не добудились, — без уныния продолжала Горлинка. — Так ведь Оборотнева Смерть при нас осталась. И заклятие ее нам теперь ведомо. Она моему мужу послушна, как всякому ловцу простая рогатина. Мой муж с нею одолеет Волка.
Погасший взор Двоеума оживился, снова заблестел. Это и правда было средство. Пусть час битвы с сыном Перуна еще не пришел, но в руках Вешнича Оборотнева Смерть обретает силу, губительную для любого оборотня. У судьбы не один путь.
Вскоре пришел Брезь. За плечами у него висели три свежие лисьи шкурки, он был весел и доволен. Отдав добычу матери, он прошел в клеть, думая порадовать Горлинку. Но там сидел незнакомый человек, чародей по виду.
Едва разглядев его, Брезь насторожился. Темные глаза незнакомца не понравились ему. Почему-то вспомнился тот далекий день, когда он ходил к Елове, дайте ей боги счастья в Надвечном Лесу, спрашивать, можно ли ему жениться.
И дурные предчувствия не обманули Брезя. Слушая жену, он мрачнел все больше. Ему предлагали взять Оборотневу Смерть и идти с ней на Огнеяра. Идти, чтобы убить его.
Брезь сам поначалу не понял, почему ум, сердце и душа его возмутились при мысли об этом. Что хорошего сделал ему Серебряный Волк? Если жена, его Горлинка, требует его смерти, значит, он враг, он опасен ей. Брезь самозабвенно любил жену, она была его жизнью, его светом и воздухом, ради нее он вышел бы на бой хоть со всеми Сильными Зверями, сколько их ни есть.
Но Огнеяр… Нет, не страх удерживал Брезя. Ему вспомнился дикий отчаянный вой оборотня, узнавшего, что Милава ушла в Верхнее Небо. Вот в чем дело! В этом вое была не злоба, не ярость, не угроза, а только тоска по потерянной любви. Сам Брезь год назад готов был выть вот так же — когда потерял свою Горлинку. Они оба любили Милаву, и это объединяло Брезя с чуроборским оборотнем. Он не мог желать гибели тому, кто любил его сестру. И даже обещал вернуть ее к людям.
Те времена помнились Брезю как в тумане. Он сам не понимал, как это вышло все — он любил Горлинку, она умерла, потом вернулась к нему в березняке, он сам чуть не умер от тоски по ней, потом она пришла, и все стало хорошо. Он почти не осознавал, что его нынешняя жена — не та, что была год назад перед родичами наречена его невестой. Обе девушки сливались в его сознании воедино, и лишь изредка, словно кто-то отпирал замок, Брезь смутно чувствовал — это не она. Но долго думать об этом ему не удавалось. Он любил ту, которая была с ним, и не смог бы снова жить без нее.
Но сестру Милаву он помнил хорошо. Знал он и то, что ей обязан своим нынешним счастьем — Елова успела сказать ему об этом, и он накрепко запомнил почти последние слова старой ведуньи. А если он убьет оборотня, то ему больше не видать сестры.
— Нет. — После долгого молчания Брезь тихо покачал головой. — Не пойду я на него. Он мне зла не сделал. Помнишь, — Брезь повернулся к Горлинке, — он тогда Лисогоров домой привел, Малинке жениха вернул, и нас с тобой назад на займище позвали? Без него когда бы еще? И он обещал Милаву нам вернуть. Не пойду я против него.
— Мало ли чего он обещал? — В глазах Горлинки сверкнула злая зелень. — Не сможет он этого сделать! Нет такого средства! Она ведь берегиня теперь, а уж про них-то я все знаю! Если он у нее крылья возьмет, она умрет, и уж насовсем!
— А как же она тебя? — Брезь в упор посмотрел на Горлинку.
Он не хотел спорить с женой, но мысль о Милаве, перед которой он чувствовал себя виноватым, придавала ему сил.
— Девица ей свой жизнеогонь отдала, — ответил ему Двоеум. — Кто жизнеогонь отдает, сам его лишается. Что же, Дивий сам вместо нее на белых крыльях в Небо улетит? Не примут его туда. Его дом — Подземная Тьма.
Брезь молчал. Ему было нечего возразить им, знающим Надвечный Мир неизмеримо лучше, чем он. Перед взором его встало лицо Огнеяра, каким он видел его в последний раз на крылечке Еловиной избушки, — замкнутое, с сурово сжатым ртом, полное твердой решимости. «Я верну ее», — просто сказал он, и нельзя было ему не поверить. И Брезь верил даже сейчас, спустя несколько месяцев, и даже чародей и берегиня не могли переубедить его.
— Он сказал, значит, вернет, — тихо, но твердо ответил Брезь. — По се поры он ни словом не обманывал. Вот будет опять месяц кресень, вернутся берегини на землю — тогда поглядим. А коли не вернет — тогда и зовите меня на битву.
— Тогда поздно будет! — раздраженно воскликнула Горлинка.
Впервые муж не послушался ее. По новой женской привычке Горлинка еще долго пыталась переубедить Брезя, упрашивала его, уговаривала, грозила Волком и своей немилостью, но Брезь не поддавался. Надежда вернуть Милаву с помощью оборотня была слабой, но и этой надежды Брезь не хотел лишиться.
Переночевав у Вешничей, Двоеум еще до света собрался в путь. Все хозяева еще спали, только Горлинка вышла проводить его. Под ее руками не стучали засовы, не скрипели даже голосистые ворота займища — ни одна собака не проснулась и не видела, как непонятный гость покидал Вешничей.
Оказавшись за воротами, Двоеум вынул из-за пояса древний жертвенный нож, не раз служивший ему и для гаданий, и подбросил его в воздух. Сверкнув лезвием, нож покрутился и упал на землю, указав острием точно на полуночь. Чародей постоял, глядя на него, прежде чем поднять. Полуночь. Там живут дремичи, живут западные рароги, еще дальше, за Полуночным Морем — белоголовые заморяне-сэвейги.
Подняв нож и спрятав его в ножны, Двоеум поклонился всем четырем ветрам и неспешным ровным шагом двинулся указанной дорогой. Сейчас он не знал, далек ли его путь, где он будет теперь жить и кому открывать судьбу и волю богов. Одно он знал твердо — в Чуроборе ему больше делать нечего. Старому князю он ничем не может помочь, а новому его ворожба не понадобится.
Город Велишин был построен одним из прежних смолятинских князей как становище полюдья и сторожевая крепость на меже личивинских земель. Его просторные гридницы и дружинные избы были предназначены для немалых полков, но теперь, в последние дни месяца грудена, Велишин напоминал муравейник. Все помещения княжьего двора, включая бани и конюшни, были забиты воями, все дворы детинца и посада приняли их на постой, и все же прямо на улицах стояли шалаши, дымили костры. Огромная рать собралась на личивинов, и каждый день к ней подходило пополнение. Услышав о бесчинстве личивинского князя, посмевшего похитить златоокую красавицу княжну, многие бояре со своими дружинами и даже смерды, вооружившись рогатинами и луками, шли к князю с просьбой взять их в войско. И Скородум никому не отказывал.
Войско стояло в Велишине уже третий день, ожидая князя Неизмира с его ратью. Воеводы Скородума рвались в битву, поругивали медлительных дебричей, но Скородум терпеливо ждал. Как ни велико было его желание скорее вырвать дочь из рук дикарей, он понимал, что соваться в их леса в одиночку слишком опасно. И дочь не спасешь, и себя погубишь. Не в силах спать по ночам, постаревший и осунувшийся от постоянной тревоги князь Скородум все же ждал Неизмира, до рассвета простаивал на забороле, глядя в темную даль и не замечая холода. Светел был в Хортине, собирая на битву окрестных бояр и старейшин с их дружинами.
Однажды под вечер, пока еще не начало темнеть, в ворота Велишина вошел один человек, по виду то ли кметь, то ли ловец. Скорее все-таки первое: вместо лука или рогатины он был вооружен только боевым топором с красивым серебряным узором на обухе. Одежду его составлял волчий полушубок с серебряным поясом, прочные сапоги на меху, беличья шапка была надвинута на самые глаза. Смуглое лицо без бороды и усов выглядело молодым, двигался он легко, словно не оставил позади долгого пути по снегу вперемешку с грязью.
Если бы какой-нибудь охотник сумел проследить его путь, то его ждало бы изумительное открытие. Следы смуглого незнакомца увели бы в лес, а там, в пяти шагах от опушки, вдруг сменились бы отпечатками волчьих лап. Но проследить путь пришедшего было некому, и он миновал ворота Велишина, не привлекая к себе ничьего внимания. В эти дни в город сходилось немало всякого народа.
Огнеяр неплохо помнил город. С трудом проталкиваясь в толпе многочисленных кметей и ратников, он посмеивался про себя — ведь вся эта рать приготовлена на него! Знали бы они, что их главный враг уже среди них и искать его далеко не придется. Но быстро смех в его лице сменился суровостью, Огнеяр даже по привычке прикусил нижнюю губу, но тут же, спохватившись, спрятал клык. Он пришел вовремя — еще немного, и это войско войдет в личивинские леса. А племя Волков не потерпит вторжения — будут битвы, на лесную землю прольется немало крови. А ни один бог не велел убивать. Одни звери служат пищей другим, но ни Перун, ни Велес не желают крови ради крови. Теперь Огнеяр был Сильным Зверем — ему был открыт порядок и ход жизни в Лесу, он чувствовал дрожь и страдание каждого зайца как свое собственное. Теперь он лучше прежнего знал ценность жизни и меньше прежнего хотел смерти кому бы то ни было. Враги его никогда не поверили бы в это, да он и не собирался им об этом рассказывать.
Глядя сейчас на этот муравейник, гремящий доспехами и звенящий оружием, Огнеяр ощущал странную отстраненность от всего этого. Здесь он был посланцем иного мира — мира Леса в мире людей. Он был призраком для них, а они были призраками для него. И все же, наталкиваясь на него, велишинцы и пришлые кмети ощущали крепкое человеческое тело, побранивались, то же самое получая в ответ.
Получив и раздав несколько десятков толчков, Огнеяр добрался до княжьего двора. Ворота были открыты, но на крыльце ему пришлось задержаться. В сенях сидели кмети из ближней дружины самого Скородума и не пускали дальше никого из чужих. Сейчас князю было не до просителей и жалобщиков, и кмети берегли его покой.
— Тебе куда? — остановило пришельца сразу несколько голосов.
— К князю Скородуму, — с дебрическим выговором ответил незнакомец.
— Зачем? — Несколько кметей загородили ему дорогу. — Князю не до гостей теперь.
— Не до гостей? — Огнеяр сдержанно усмехнулся, пряча клыки под уголками губ. Ему все же было хорошо среди людей, среди говорлинов, от которых он так отвык за прошедшие полгода, даже перебранки доставляли ему удовольствие. — Неправду говорите, соколы, хоть и не с умыслом. Князь ведь обо мне только и думает. Ночей не спит. Не держите меня — я ведь все равно пройду, а князя зря протомите.
Другой бы вылетел соколом с крыльца, попробуй завести такие речи с княжескими кметями. Но они молчали, послушно посторонясь и давая гостю дорогу. В нем была сила, не позволявшая перечить, уверенность в правоте, которую чувствовали все. Он прошел через сени, легко взбежал по ступенькам в терем, а кмети терли глаза и удивленно смотрели друг на друга — что за морок только что стоял перед ними?
Огнеяр потянул на себя дверь княжеской горницы, в которой сам бывал в гостях у Скородума больше полугода назад. Под его руками дверь открылась без скрипа, бесшумно Огнеяр ступил через порог. Скородум сидел возле стола, опираясь локтями на расшитую скатерть, и смотрел в огонь лучины. При виде его лица холодная игла кольнула в сердце Огнеяра — таким постаревшим показался ему веселый смолятинский князь. Неизмир и Светел никогда бы не поверили, что Дивий способен ощущать укоры совести — но именно это он ощущал сейчас. Ведь именно он был причиной тоски и тревоги Скородума.
Плотно прикрыв за собой дверь, Огнеяр быстро шагнул к Скородуму. Князь вздрогнул, внезапно ощутив рядом с собой чье-то присутствие, вскинул голову, вскочил на ноги. И замер, впившись взглядом в нежданного гостя. Беличью шапку Огнеяр сбросил еще в сенях, черные волосы рассыпались по его плечам, глаза блестели в свете лучины — это был он, тот самый Огнеяр, по которому Скородум горевал, как по погибшему. Или все же не он? Лицо его показалось князю изменившимся, в нем теперь сквозило что-то от зверя, что-то от бога — звериная сила и при том мудрость, недоступная смертным. Не морок ли это?
— Здравствуй, почтенный, — хрипло заговорил Огнеяр. Он сам не ждал, что так разволнуется. — Что так смотришь — не признал? Давно не видались — позабыл? Или кто тебе наболтал, что я умер? Так это неправда. Жив я. Не веришь?
— Ты! — выдохнул наконец Скородум, поверив, что глаза его не обманывают.
Он шагнул к Огнеяру, прикоснулся к его плечу, хотел было его обнять, но не решился — то новое, что он заметил в лице Огнеяра, остановило его. Тогда Огнеяр сам обнял его, и Скородум облегченно вздохнул — под руками его было живое крепкое тело, а не невесомый туман блазеня*, не холодная тяжесть упыря.
— Ты! Огнеяр! Мальчик мой! — Скородум хлопал его по плечам, снова и снова моргая, как будто все еще не веря глазам. — Откуда же ты взялся? Где же ты столько пропадал? Тут тебя и мертвым объявили — я, старик дурной, не хотел верить, а под конец и то поверил! У меня бед не оберешься — хоть одним порадовали боги! Садись! — Скородум вдруг захлопотал, заторопился, усадил Огнеяра на лавку. — Расскажи, куда пропадал. Не слыхал ли ты о моих бедах? О дочери моей?
— Про все я знаю, почтенный, и про сговор, и про дочь твою, — заговорил Огнеяр, усевшись. — Потому и пришел.
Он медлил, не зная, как начать рассказ, ради которого явился. Ему было совестно признаться, что все горе и тревога Скородума были делом его рук, но при том он сам себя торопил — ведь он же мог в один миг избавить князя от несчастья.
— Ты знаешь? — Скородум не удивился, а еще больше обрадовался.
У него появилась надежда на добрые вести — глаза его заблестели, морщины на лбу двигались, даже повисшие усы зашевелились, казалось, вот-вот поднимутся и вытянутся. В другое время Огнеяра позабавил бы вид этого возбуждения старого князя, но сейчас ему было не до того.
— Ах как хорошо! — приговаривал Скородум. — Вот так радость мне боги послали! А я уж думал, старый Скудоум, что они меня совсем забросили! Рассказывай скорее! Что ты знаешь? Не томи старика!
— Если ты рад и мне самому, то, значит, я принес тебе две радостные вести, — заговорил наконец Огнеяр, коря самого себя, что заставляет доброго князя мучиться лишнее время. — А первая, с которой я к тебе шел, такая. — Огнеяр поднял глаза и встретил взгляд Скородума. Тот смотрел на него, не дыша, видя знакомый красный блеск в глазах оборотня и ожидая небывалых вестей. — Тебе незачем тревожиться о твоей дочери. Она жива и здорова, с ней не случилось ничего плохого. Разве что напугалась немного.
Скородум вскочил на ноги. Без слов он понял самое главное.
— Она у меня, — подтвердил его догадку Огнеяр и тут же вскинул руку над головой, словно защищаясь от удара. — Только не бей меня, почтеннейший! — с притворным испугом умоляюще добавил он. — Я понимаю, что ты готов спустить с меня шкуру, но я правда не сделал ей ничего плохого.
Огнеяр опустил руку. Скородум не глядя сел едва не мимо лавки, не сводя с него глаз. Он сразу поверил, что Дарована действительно у Огнеяра, но это было так неожиданно, что он не знал, как это понять, как к этому отнестись.
— Ты отбил ее у Кархаса? — потрясенно выговорил Скородум, вглядываясь в лицо Огнеяра.
— Нет. — Огнеяр мотнул головой. — Да Кархас ее почти не видел.
— Но говорили же, что ее украл личивинский князь!
— А вот это правильно говорили. Личивинский князь — это я. Помнишь, отец мой, как сам Кархас предлагал мне водить их племя? Это было на твоих глазах, под стенами этого города. И уже почти полгода я — личивинский князь. Они зовут меня Метса-Пала. И это я украл твою дочь. Но я не обидел ее. Просто я не хотел, чтобы ты выдал ее за Светела, думая, что наследник Чуробора — он. А это не так. Ему не бывать чуроборским князем, пока я жив. Я поклялся в этом Светлому Хорсу на Оборотневой Смерти, священной рогатине, которой он собирался меня убить.
Огнеяр замолчал, давая Скородуму время опомниться от таких известий. Скородум вытер рукавом взмокший лоб и лысину, пальцы его дрожали. Он не мог разобраться в своих чувствах. Он и радовался, что дочь его невредима, но не мог сразу взять в толк, что страшной тревогой прошедших дней обязан Огнеяру, к которому был так привязан.
— Вот тебе ее браслеты. — Огнеяр вынул из-за пазухи платок, развернул его и выложил на стол кучку янтарных бусин, оплетенных узорной золотой сеткой. — Теперь ты можешь отдать их хоть Светелу, хоть Пущевику [187]замшелому. Но теперь ты это сделаешь с открытыми глазами.
Глядя на браслеты дочери, которые сам когда-то купил ей у торговых гостей — шесть выученных боевых коней отдал, подумать страшно! — Скородум постепенно начал приходить в себя и соображать, что к чему. Его дочь, носившая эти браслеты, действительно была в руках Огнеяра. Он увез ее, чтобы она не стала женой Светела, а он, Скородум, не оказался невольно врагом Огнеяра в его борьбе за дедовский стол. Теперь этого не произойдет.
Скородум накрыл ладонью драгоценную горку, блестящую в свете лучин, подержал так, а потом медленно подвинул ее к Огнеяру.
— Тебе не нужно было увозить мою дочь, довольно было просто показаться мне на глаза, — тихим, усталым голосом сказал он, поднимая взгляд на Огнеяра. И тот опустил глаза — ему было стыдно за напрасные тревоги, причиненные старому князю. — И я сам отдал бы ее тебе, если она тебе нужна.
Огнеяр постарался сдержать усмешку. Скородум понял это похищение примерно так же, как и сама Дарована. И что ему сказать теперь? Что я предпочитаю твоей дочери, прекрасной высокородной княжне, простую девчонку из белезеньского рода, которой, строго говоря, и на земле-то нет? Обидится.
— Ты был прав, почтеннейший, — с непонятным вздохом, который можно было принять за знак сожаления, ответил Огнеяр. — Как только я отопру ей дверь, она убежит от меня, как от голодного волка. Она не может простить мне то, что я оборотень.
— Так ты вернешь ее мне?
— Конечно. Через одиннадцать дней она будет у тебя.
— Где же она сейчас?
— В Арва-Кархе. Это мой стольный город. — Огнеяр усмехнулся, мысленно сравнив лесной поселок с многолюдным Чуробором. — Он дней за десять отсюда.
— Значит, ты привезешь ее дней через двадцать?
— Через одиннадцать, отец мой. Мне самому нужно полдня, чтобы добраться туда, еще полдня ей на сборы и десять дней на дорогу.
— Но как же ты сам доберешься за полдня? — Скородум поднял белые брови.
— У Сильных Зверей в Лесу свои дороги, — ответил Огнеяр и усмехнулся, показывая клыки, словно хотел напомнить глиногорскому князю о своей сущности. — А я теперь — Сильный Зверь. Князь Волков. Так если я верну тебе дочь, ты не будешь воевать со мной, отец мой?
Скородум тихо покачал головой. Он со дня их первой встречи знал, что приобрел необычного друга, но действительность превосходила все ожидания. Ни один чародей не предсказал бы ему такого.
— Я всегда знал, что тебе суждено быть князем, — сказал Скородум. — Я думал, что ты будешь князем в Чуроборе, а ты стал князем личивинов и волков. Может быть, для тебя это хорошо.
— Но разве я сказал, что отказался от Чуробора? — Лицо Огнеяра вдруг стало жестким, почти враждебным. — Это город моего деда, это мой город, и я не отдам его Светелу. А личивины и волки мне не помешают. Они мне помогут. Скажи сейчас, почтенный, с кем ты будешь? — жестко потребовал он.
— Я не пойду с Неизмиром, — тут же ответил Скородум. — Если моя дочь вернется, у меня не будет причин враждовать с личивинами.
— Она вернется, я уже сказал тебе. Но у Неизмира я не брал еще ничего, а он собрал на меня полки.