Понсон дю Террайль
Капитан Мак
Глава 1. Амулет
— Перинетта, милая Перинетта, ты ничего не видишь на дороге?
— Увы, нет, хозяин, — ответила, вздыхая, Перинетта. — Сами знаете, что дом этот проклят.
— Ах, бедная моя Перинетта, скверное дело я сделал, купив у нашего прежнего хозяина, хромого Онезима, эту гостиницу вместе с клиентурой. За гостиницу я и по сию пору не расплатился, а клиента вообще ни одного не видел с того самого дня, как Онезим положил в карман мои первые экю.
Так жаловался бедный Сидуан, хозяин гостиницы под вывеской «У Единорога» на дороге из Блуа в Божанси в лето господне 1639.
Сидуан был плотный толстощекий малый лет двадцати восьми-тридцати; волосы у него были желтые, глаза голубые и большие, губы толстые, а по ним бродила смутная улыбка, которая обнажала белые крепкие зубы.
Вид у Сидуана был такой наивный и честный, что больно было смотреть, как он огорчается.
А особа, к которой он обращался с жалобами, называя ее Перинеттой, была стройной хорошенькой девушкой лет двадцати на вид. Взгляд игривый, губы яркие и полные, большие голубые глаза при черных волосах, талия широковата, но руки и плечи очень красивые, а ножка с большим подъемом, — такова была внешность этой крепкой служанки, с которой разговаривал незадачливый Сидуан.
Темнело, но дорога была пуста как со стороны Блуа, так и со стороны Божанси.
Солнце уже давно скрылось за голубыми холмами Турени, а Сидуан все еще ждал путешественников.
— Ах, ты понимаешь, бедная моя Перинетта, — говорил несчастный трактирщик, — меня сгубило честолюбие; я был вполне счастлив, когда служил здесь простым конюхом. Мэтр Онезим платил мне жалование: каждый месяц — будьте любезны, получите полпистоля. Я сладко и беззаботно спал, и приедут посетители или нет, от этого мне было ни жарко, ни холодно.
— Да, хозяин, вы и вправду себя лучше чувствовали, — сказала, смеясь, Перинетта. — А теперь вы похудели…
— Как мой кошелек, — простонал Сидуан.
— И как та утка, что вы насаживаете на вертел каждый день, начиная с воскресенья, и которую никто не отведал, — добавила лукавая служанка.
Сидуан поднял глаза к небу.
— Все равно, — сказал он, — никогда не следует отчаиваться.
Но и дорога, и трактир были безлюдны…
— Но зачем, — снова заговорил он, — к чему понадобилось мне покупать гостиницу у мэтра Онезима?! И надо же было, чтоб мой дядя, впрочем, человек вполне порядочный, одолжил мне для этой сделки сто пистолей, которых я больше никогда не увижу!
— Хозяин, — сказала Перинетта, — я хочу вам сказать одну вещь, которая вас, может быть, утешит.
— Какую, малютка?
— А ту, что, ежели бы вы не купили гостиницу мэтра Онезима, дядюшка вам бы и не одолжил сто пистолей.
— И то правда.
— Так значит, не вы их потеряли, а он.
— Да нет, — сказал Сидуан, — я.
— Как же это, хозяин?
— Черт возьми, у дядюшки детей нет, потому что он не женат, — наивно ответил Сидуан. — Свое имущество он оставит мне, а раз я уже растратил сто пистолей, то я и получу на сто пистолей меньше…
С этими словами мэтр Сидуан перестал безнадежно глядеть на пустынную дорогу и вернулся в гостиницу.
Вдруг он нетерпеливо топнул ногой.
— А ведь у мэтра Онезима, — сказал он, — дела шли!
— Ах, Боже мой, — ответила Перинетта, — я-то знаю, почему у вас они нс идут. Вы, хозяин, слишком молоды.
— Ну и что с того?
— Вы же знаете, что гостиница жила не за счет бедняков, или виноделов, или извозчиков.
— Увы, — вздохнул Сидуан, — сюда приезжало немало прекрасных дам, особенно, когда двор находился, как сейчас, в Блуа.
— А теперь они не приезжают, ведь правда?
— Мне, наверное, судьбу завязали, — печально ответил Сидуан.
— Да не в этом дело, хозяин; дамы и господа, которых привлекала гостиница, приезжали вечером — господа, прикрыв лицо плащом, а дамы в маске, и они рассчитывали на полную скромность мэтра Онезима, ну а вас, а вас еще не знают и потому опасаются.
— Ну, если это так, — ответил незадачливый кабатчик, — в один прекрасный воскресный день я пойду в Блуа, стану у дверей церкви, и во всю глотку буду кричать, что влюбленные могут приезжать ко мне безо всяких опасений.
— Ну уж тут-то, — произнесла Перинетта, — вы можете быть уверены, что сюда никто никогда не приедет.
Вошел конюх. Этого честного деревенского парня, рядом с которым Сидуан был просто придворный щеголь, звали Гийом.
— Мой мальчик, придется нам расстаться, — сказал ему Сидуан.
— Нам расстаться, хозяин? — воскликнул Гийом. — Но почему?
— Потому что у меня больше нет для тебя работы.
— Но, хозяин, я ведь не повар, а конюх.
— Вот именно поэтому, — ответил Сидуан. — Всадники совсем перестали проезжать здесь, и вот уже две недели, как в конюшне не было ни одной лошади, так что тебе здесь делать?!
— Ах, хозяин, Бог мне свидетель, что это не из-за денег, но только тошно мне от вас уходить.
— Так нужно, бедный мой Гийом, — простонал Сидуан.
— Но куда же я, по-вашему, должен идти?
— Гостиниц в Блуа хватает, и ты, мальчик, найдешь там работу. Давай рассчитаемся.
— Как вам будет угодно, хозяин, — ответил Гийом, утирая слезы рукавом.
Но не успел Сидуан вытащить из кармана кожаный кошелек, в котором позванивало несколько серебряных монет, как слуга бросился к двери.
— Что там? — спросил Сидуан, бросившись вслед за ним.
— Путники, лошади! — воскликнул Гийом. — Едут сюда… точно! Вот и работа! Знал я, что не уйду!
И правда, в сгущавшихся сумерках можно было различить двух всадников. Они быстро приближались, и в сердце Сидуана вспыхнула надежда.
— Молись, Перинетта, — воскликнул он, — молись, чтоб они остановились!
И в самом деле, всадники замедлили аллюр и остановились в десяти шагах от трепещущего от волнения Сидуана.
Один из всадников был старик. По серому суконному кафтану в нем можно было признать буржуа, и буржуа богатого, потому что его спутник был одет как лакей.
— Послушай, приятель, — обратился старик к Сидуану, — не скажешь, далеко ли до Блуа?
— Конечно скажу, монсеньор, — ответил трактирщик, отвешивая глубокий поклон, в то время как Перинетта присела как можно ниже, — вы в двух лье от него.
— Спасибо, друг, — произнес старик и тронул лошадь.
— Как, монсеньор, — воскликнул бедный Сидуан, — вы не желаете хоть чуточку подкрепиться?
— Ах, да, и правда, ведь это гостиница, — сказал, улыбаясь и поднимая глаза на вывеску, всадник. — Нет, приятель, у нас нет времени, уже темнеет, а нам нужно как можно скорее быть в Блуа.
— О Господи! — вздохнул Сидуан.
— И потом, — продолжал путешественник, — ты зря величаешь меня монсеньором, мой мальчик. Я не дворянин, а простой буржуа по фамилии Лоредан, королевский ювелир. Доброго вечера, приятель!
И к отчаянию Сидуана, старик и его спутник тронулись в путь.
— Ах, как мне не везет, как не везет! — причитал трактирщик.
Перинетта расхохоталась, показав белые зубки.
— Ну уж это ваша вина, хозяин, — сказала она.
— Моя вина?! Я виноват, что этот путешественник не захотел остановиться?
— Да, хозяин.
— И как же это так, Перинетта? — спросил Сидуан, и снова печально уселся у огня.
— Но, черт возьми, — ответила разбитная служанка, — когда он спросил у вас, далеко ли отсюда до Блуа, нужно было сказать, что шесть лье, а не два, тогда бы он остановился, поужинал и спросил комнату.
— Ну, это нет! — ответил Сидуан. — Не умею я врать.
— Ну, если так, — сказала холодно Перинетта, — не надо жаловаться. В ремесле трактирщика, если ты слишком честен…
— Так что?
— То ты разоришься, — закончила Перинетта нравоучительным тоном.
И она стала вытаскивать из огня непрогоревшие поленья и засыпать головешки золой.
— Что ты там делаешь, Перинетта?
— Огонь тушу, хозяин. Ведь уже и спать пора.
— Но… может, подождем еще? Кто знает?..
Перинетта сочувственно взглянула на Сидуана.
— Это уж чистая блажь, хозяин. Вы лучше бы расплатились с Гийомом и заперли двери.
Бедный трактирщик, ворча, встал и пошел запирать двери, как посоветовала ему Перинетта. Потом обратился к конюху:
— Я тебе должен, Гийом, три ливра и шесть денье, так?
— Да, хозяин, по моим подсчетам так.
— Вот они, мой бедный Гийом.
— Так все же, хозяин, — сказал увалень, снова вытирая слезы, — придется мне уходить?
— Придется. Ты — славный малый, честный, работящий, ты себе на жизнь заработаешь.
Перинетта убирала посуду и наводила порядок. В эту минуту со стороны дороги донесся шум, и в дверь постучали.
— На этот раз, — воскликнул Сидуан, ринувшись к двери, — это уж точно путешественник!
И он отворил дверь.
Это был крестьянин. В темноте виднелась телега, запряженная быками.
— Простите меня, — сказал крестьянин, — у меня ветер задул фонарь, а становится темненько. Не одолжите ли огонька?
— Иди ты к черту! — закричал в бешенстве Сидуан.
— Злой же вы становитесь, хозяин, — заметила Перинетта.
— И правда, — смиренно согласился трактирщик. — Возьми огня, приятель, и доброго пути.
— Ты в Блуа едешь, друг?
— Да, — ответил крестьянин.
— Хорошо, нам по пути… Я ухожу с тобой.
Гийом в последний раз пожал Сидуану руку, поцеловал Перинетту, неохотно подставившую ему щеку, взвалил на плечо палку, продетую в узелок с пожитками, и ушел с крестьянином.
— Ну теперь, хозяин, — сказала Перинетта, — сами видите, что мы можем ложиться. Больше никто не придет. А вот послушайте…
— Что еще? — спросил, прислушиваясь, Сидуан.
— Где-то гром гремит.
— И дождь начинается. Ну и вечерок будет!
Но тут в дверь снова постучали.
— Кто-то стучит! Слышишь, Перинетта?
— Ветер стучит ставней, — ответила служанка.
— Да нет, говорю тебе, в дверь стучат.
— Опять какой-нибудь крестьянин, попросить огня или узнать дорогу!
Стук продолжался.
— Ну, ступай отвори! — приказал Сидуан.
Перинетта повиновалась и отступила на шаг, очутившись лицом к лицу с красивым молодым человеком при шпаге, в плаще и шляпе с красным пером, надвинутой набекрень.
— Путешественник! — воскликнул Сидуан, и на лице его расцвела улыбка.
— Похоже, что так! — сказала ошалело Перинетта.
— Клянусь рогами дьявола! — воскликнул, входя, человек в плаще, — мне кажется, что вы путешественнику не рады, хозяева. Что, гостиница полна?
— Да не совсем, — ответила Перинетта, кусая губы, которые и так были красней пиона.
— Не желает ли ваше сиятельство подкрепиться? — спросил с сомнением Сидуан. — Дело к грозе… Может быть, вы пить хотите?
— Я хотел бы получить ужин, — сказал незнакомец.
— Наконец-то, — прошептала Перинетта, — хоть эта утка уйдет.
— Как?! — воскликнул Сидуан дрожащим от волнения голосом.
— И комнату, — добавил путешественник.
— Комнату?! Он просит комнату! — произнес Сидуан, впадая в восторг. — Ах, мой принц…
— Я не принц, — сказал путник.
— Господин герцог…
— И не герцог; я — капитан.
— Прекрасно, господин капитан, — сказал со слезами в голосе Сидуан, — вы получите лучшую комнату…
— И вам подадут лучшую утку! — сказала Перинетта.
— Нет, ни в коем случае! — воскликнул Сидуан. — Гость, который заказывает и ужин, и комнату, стоит большего. Ты пойдешь в птичник, Перинетта, и выберешь хорошую птицу.
— Да, хозяин.
— А что, друзья мои, — спросил капитан, сбрасывая плащ и подходя поближе к огню, который Сидуан поспешил снова разжечь, — кажется, путешественники на этой дороге редки?
— Да, очень редки, — вздохнул Сидуан.
— Настолько редки, — ответила лукаво Перинетта, — что, если правду вам сказать, вы первый, которого мы видим.
— Не может быть, красотка! Ты смеешься надо мной!
И капитан обнял Перинетту за талию и без церемоний поцеловал.
Капитану было самое большее года двадцать два, вид у него был воинственный, а взгляд гордый и победительный.
— Это такая же правда, капитан, как то, что вы хороши собой, — сказала Перинетта, — вы в самом деле первый путешественник, которого мы здесь видим,
— С какого же времени?
— А вот уже две недели, капитан.
— И вот уже ровно две недели, — сказал жалобно Сидуан, — как я — хозяин этого заведения.
Перинетта зажгла фонарь и пошла в птичник.
Сидуан поспешно спустился в погреб и принес оттуда бутылки своего лучшего вина.
— Я хочу пить! — сказал капитан, прищелкивая языком.
— Вы мне скажете, что вы думаете об этом вине, — ответил Сидуан.
— Ах, прошу прощения, но я один никогда не пью. Давай два стакана, дружище, и чокнемся. У меня в горле сухо, как У висельника.
— Висельник! — воскликнул Сидуан. — Наверное, мне так никогда и не посчастливится увидеть ни одного повешенного!
Капитан расхохотался.
— А зачем тебе нужно видеть повешенного? — спросил он.
— Чтобы взять веревку, конечно!
— Ах да, и верно, говорят, что она приносит счастье. Хорошо, будет тебе веревка повешенного, — сказал серьезно капитан. — Хочешь, я сейчас же повешусь?
— Ах, Господи Боже мой, — воскликнула Перинетта, вошедшая при этих словах, — это было бы и вправду очень жаль!
— В самом деле? — произнес капитан, целуя девушку второй раз. — Ну хорошо, веревку повешенного он все же получит. Да, слово капитана Мака!
— А кто такой Мак? — спросила хорошенькая служанка.
— Мак — это мое имя, красавица.
— Вас зовут Мак?
— Да, и я к твоим услугам, детка.
И капитан запечатлел на румяной щечке Перинетты третий поцелуй.
Пока Сидуан ощипывал птицу, которой Перинетта еще в птичнике свернула шею, чтобы дело шло скорее, капитан заприметил обрывок веревки, висевший у камина, и быстро потянул его к себе.
— Так вы говорите, капитан, — произнес Сидуан, который не так легко отказывался от мысли, если она однажды пришла ему в голову, — так вы говорите, что подарите мне веревку повешенного?
— Да.
— Но я надеюсь, вы не будете для этого вешаться? — спросила Перинетта.
— Не буду. У меня в кармане как раз есть кусок такой веревки.
Капитан вытащил обрывок, который он перед тем сунул в карман, и, улыбаясь, протянул его Сидуану. Тот, дрожа, взял его.
— Но это действительно правда? — наивно спросил он.
— Что это веревка повешенного?
— Нет, что она приносит счастье?
— Ученые утверждают, что да… Ты хорошо поступишь, если ее сохранишь… Ну, выпьем еще по стакану!
— Но, капитан, — спросила Перинетта, которая после трех поцелуев стала особенно развязной, — почему вас зовут Мак?
— Не знаю, — изобретательно ответил капитан.
Служанка насадила птицу на вертел, и Сидуан стал его вращать.
— Но ваш отец должен был это знать? — продолжала Перинетта, накрывая стол и ставя прибор.
— Я никогда не знал своего отца.
— А мать?
— И матери не знал тоже. Я — дитя случая, воспитан добрыми людьми и стал солдатом. Своих родителей я не знал, и у меня нет другого имени, кроме того, которое я сам себе избрал; но я, несомненно, дворянин! — с гордостью добавил он.
— О, по виду это безусловно так, — сказала Перинетта. — Ну, прошу к столу, капитан. А вы в каком полку служите? — спросила любопытная служанка.
— Я был капитаном в полку графа Суассона. Но его только что распустили, и я направляюсь в Блуа, чтоб поговорить с королем и предложить ему свою шпагу.
— И вы производите такое приятное впечатление, что король вам не откажет.
— Мне вообще везет, — заявил капитан Мак.
— Вот этого-то мне и не хватает, — вздохнул Сидуан.
— А я, — продолжал капитан Мак, — приношу счастье всему, к чему прикасаюсь.
Сидуан подошел к капитану.
— Пожалуйста, — сказал он, — дотроньтесь до меня, дорогой господин.
— Но это уже не нужно.
— Почему не нужно?
— Я же дал тебе веревку повешенного!
— Ах да, верно! Ведь она-то теперь всегда будет со мной! Значит, вы приносите счастье?
— Да. Когда я участвую в сражении, оно выиграно!
— Потрясающе! — восхищенно воскликнул Сидуан.
— И все женщины, которые меня любили, а их немало…
— Что же с ними? — обеспокоенно спросила Перинетта.
— Они все стали знатными дамами, — ответил Мак.
Роли переменились. На этот раз Перинетта во все глаза уставилась на капитана, подавая ему подрумяненную птицу с кусочками шпика; капитан тем временем принялся за вторую бутылку.
— Хотя вообще-то, — сказал Сидуан, — это неудивительно, ведь у вас есть веревка повешенного. Только теперь вы отдали ее мне, и удача уже не будет с вами.
— Ба! Моя звезда куда более могущественна, чем веревка повешенного; достаточно мне переночевать под крышей дома, и счастье не покинет его весь год.
— А вы соблаговолите переночевать здесь?
— Конечно, — ответил добродушно капитан, — и ты увидишь, что народу в твоей гостинице скоро будет, как на ярмарке.
— Да услышит вас Господь! — недоверчиво вздохнул трактирщик.
— И знатные дамы и господа, короли, принцы, — продолжал, смеясь, капитан, — так и посыплются на тебя.
— Капитан, — воскликнул Сидуан, — мне в голову пришла одна мысль.
— Говори, дружище.
— А если вы войдете в дело?
— В какое?
— Ну, станете совладельцем гостиницы.
Перинетта бросила на Сидуана жалостливый взгляд.
— Бедный мой хозяин! — сказала она. — Вы, по-моему, спятили. Вы хотите, чтобы военный стал трактирщиком?
— И правда, — сказал Сидуан. — Простите меня, монсеньор, — я просто дурень.
— Но зато добрый, честный и очень наивный, — сказал Мак. — И я не только прощаю тебя, но и желаю тебе всякого счастья. И на этом, друзья дорогие, — закончил он, осушив стакан, — поскольку я славно отужинал, проделал длинный путь и устал, пойду-ка я спать. Где моя комната, девочка?
Перинетта вынула свечку из медного подсвечника.
— Идемте, капитан, — сказала она, — и я ручаюсь, что вы будете спать лучше, чем король.
— Ну, это несложно, — ответил, смеясь, капитан, — у меня забот поменьше, чем у него.
И вслед за Перинеттой, гибкой и ловкой, он поднялся по лестнице.
— Вот сюда, — сказала она, толкая дверь. — Посмотрите, какая постель. Простыни белые и пахнут свежестью, перина набита гусиным пухом, стены только что побелены, и комнатка вся чистенькая, как спальня новобрачной.
— И ты хороша, как роза, — сказал капитан и поцеловал ее еще раз.
Перинетта сочла нужным слегка вздохнуть.
— Я знаю, что я хорошенькая, — сказала она, — но это еще не приданое.
— Как, девочка, ты хочешь выйти замуж?
— Ну, конечно, прекрасный мой господин, — ответила она, — не надо плохо думать обо мне, потому что я смеюсь и позволяю себя поцеловать такому красивому человеку, как вы. Я порядочная девушка, и…
Тут она покраснела и умолкла.
— Но у тебя хоть ухажер-то есть?
— Да, был, но его сгубило честолюбие, — вздохнула Перинетта.
— Так расскажи мне об этом, малышка, — сказал капитан, усаживаясь в изножии постели.
— Я любила доброго большого парня, на редкость работящего, — продолжала Перинетта, — но он захотел стать хозяином, — и пожалуйте вам — больше обо мне и не думает.
— Кажется мне, что ты говоришь о своем хозяине?
— Именно о нем. Сегодня утром, — опять вздохнула Перинетта, — у меня было появилась надежда, потому что невезение делает людей смиренными…
— Это ты правильно заметила.
— Но вы ему придали мужества… Вы же сказали ему, что сюда понаедет много народу… короли… принцы к нему будто приедут. И еще Бог его знает кто, и — прости прощай!
— И прости прощай, — подхватил капитан, поднимая за подбородок голову служанки, — он теперь и думать о тебе не захочет?
— Увы!
— Ну так вот, успокойся, малютка. Если я захочу, он полюбит тебя.
— Это в самом деле правда?
— И женится на тебе… я тебе обещаю.
— Ох, коли это сбудется, я от всего сердца вас расцелую!
— Эге! — ответил капитан. — Охотно тебе это разрешу! Только я засыпаю на ходу. Доброй ночи, девочка, и спи спокойно.
Но Перинетта не ушла. Она подошла к капитану поближе и сочувственно посмотрела на него.
— Ты еще что-то хочешь сказать? — спросил капитан.
— Вот я вижу вас первый раз, а мне кажется, я всегда вас знала.
— Да неужто? — произнес Мак.
— И, ей-богу, как подумаю, что у вас — ни родных, ни друзей, быть может, мне так больно становится.
— Бедная девочка!
— Так вы никогда не видели своей матери?
— Никогда.
— И у вас от нее ничего нет?
— Честное слово, ты, малышка, так трогательно говоришь со мной, — сказал взволнованно Мак, — что я буду с тобой откровенен. Я всегда носил на шее этот медальон с портретом. Откуда он у меня, я и сам не знаю, да и кто изображен на этом портрете — моя мать или нет, не знаю тоже.
И Мак расстегнул камзол и показал Перинетте маленький медальон в золотом ободке, на котором была изображена молодая красивая женщина. Он поднес портрет к губам, а потом неожиданно резко сказал девушке:
— А теперь убирайся. Не люблю об этом говорить.
Он запечатлел на портрете почтительный поцелуй и, не раздеваясь, бросился на постель.
А Перинетта тихонько вышла и затворила за собой дверь.
— Увы, нет, хозяин, — ответила, вздыхая, Перинетта. — Сами знаете, что дом этот проклят.
— Ах, бедная моя Перинетта, скверное дело я сделал, купив у нашего прежнего хозяина, хромого Онезима, эту гостиницу вместе с клиентурой. За гостиницу я и по сию пору не расплатился, а клиента вообще ни одного не видел с того самого дня, как Онезим положил в карман мои первые экю.
Так жаловался бедный Сидуан, хозяин гостиницы под вывеской «У Единорога» на дороге из Блуа в Божанси в лето господне 1639.
Сидуан был плотный толстощекий малый лет двадцати восьми-тридцати; волосы у него были желтые, глаза голубые и большие, губы толстые, а по ним бродила смутная улыбка, которая обнажала белые крепкие зубы.
Вид у Сидуана был такой наивный и честный, что больно было смотреть, как он огорчается.
А особа, к которой он обращался с жалобами, называя ее Перинеттой, была стройной хорошенькой девушкой лет двадцати на вид. Взгляд игривый, губы яркие и полные, большие голубые глаза при черных волосах, талия широковата, но руки и плечи очень красивые, а ножка с большим подъемом, — такова была внешность этой крепкой служанки, с которой разговаривал незадачливый Сидуан.
Темнело, но дорога была пуста как со стороны Блуа, так и со стороны Божанси.
Солнце уже давно скрылось за голубыми холмами Турени, а Сидуан все еще ждал путешественников.
— Ах, ты понимаешь, бедная моя Перинетта, — говорил несчастный трактирщик, — меня сгубило честолюбие; я был вполне счастлив, когда служил здесь простым конюхом. Мэтр Онезим платил мне жалование: каждый месяц — будьте любезны, получите полпистоля. Я сладко и беззаботно спал, и приедут посетители или нет, от этого мне было ни жарко, ни холодно.
— Да, хозяин, вы и вправду себя лучше чувствовали, — сказала, смеясь, Перинетта. — А теперь вы похудели…
— Как мой кошелек, — простонал Сидуан.
— И как та утка, что вы насаживаете на вертел каждый день, начиная с воскресенья, и которую никто не отведал, — добавила лукавая служанка.
Сидуан поднял глаза к небу.
— Все равно, — сказал он, — никогда не следует отчаиваться.
Но и дорога, и трактир были безлюдны…
— Но зачем, — снова заговорил он, — к чему понадобилось мне покупать гостиницу у мэтра Онезима?! И надо же было, чтоб мой дядя, впрочем, человек вполне порядочный, одолжил мне для этой сделки сто пистолей, которых я больше никогда не увижу!
— Хозяин, — сказала Перинетта, — я хочу вам сказать одну вещь, которая вас, может быть, утешит.
— Какую, малютка?
— А ту, что, ежели бы вы не купили гостиницу мэтра Онезима, дядюшка вам бы и не одолжил сто пистолей.
— И то правда.
— Так значит, не вы их потеряли, а он.
— Да нет, — сказал Сидуан, — я.
— Как же это, хозяин?
— Черт возьми, у дядюшки детей нет, потому что он не женат, — наивно ответил Сидуан. — Свое имущество он оставит мне, а раз я уже растратил сто пистолей, то я и получу на сто пистолей меньше…
С этими словами мэтр Сидуан перестал безнадежно глядеть на пустынную дорогу и вернулся в гостиницу.
Вдруг он нетерпеливо топнул ногой.
— А ведь у мэтра Онезима, — сказал он, — дела шли!
— Ах, Боже мой, — ответила Перинетта, — я-то знаю, почему у вас они нс идут. Вы, хозяин, слишком молоды.
— Ну и что с того?
— Вы же знаете, что гостиница жила не за счет бедняков, или виноделов, или извозчиков.
— Увы, — вздохнул Сидуан, — сюда приезжало немало прекрасных дам, особенно, когда двор находился, как сейчас, в Блуа.
— А теперь они не приезжают, ведь правда?
— Мне, наверное, судьбу завязали, — печально ответил Сидуан.
— Да не в этом дело, хозяин; дамы и господа, которых привлекала гостиница, приезжали вечером — господа, прикрыв лицо плащом, а дамы в маске, и они рассчитывали на полную скромность мэтра Онезима, ну а вас, а вас еще не знают и потому опасаются.
— Ну, если это так, — ответил незадачливый кабатчик, — в один прекрасный воскресный день я пойду в Блуа, стану у дверей церкви, и во всю глотку буду кричать, что влюбленные могут приезжать ко мне безо всяких опасений.
— Ну уж тут-то, — произнесла Перинетта, — вы можете быть уверены, что сюда никто никогда не приедет.
Вошел конюх. Этого честного деревенского парня, рядом с которым Сидуан был просто придворный щеголь, звали Гийом.
— Мой мальчик, придется нам расстаться, — сказал ему Сидуан.
— Нам расстаться, хозяин? — воскликнул Гийом. — Но почему?
— Потому что у меня больше нет для тебя работы.
— Но, хозяин, я ведь не повар, а конюх.
— Вот именно поэтому, — ответил Сидуан. — Всадники совсем перестали проезжать здесь, и вот уже две недели, как в конюшне не было ни одной лошади, так что тебе здесь делать?!
— Ах, хозяин, Бог мне свидетель, что это не из-за денег, но только тошно мне от вас уходить.
— Так нужно, бедный мой Гийом, — простонал Сидуан.
— Но куда же я, по-вашему, должен идти?
— Гостиниц в Блуа хватает, и ты, мальчик, найдешь там работу. Давай рассчитаемся.
— Как вам будет угодно, хозяин, — ответил Гийом, утирая слезы рукавом.
Но не успел Сидуан вытащить из кармана кожаный кошелек, в котором позванивало несколько серебряных монет, как слуга бросился к двери.
— Что там? — спросил Сидуан, бросившись вслед за ним.
— Путники, лошади! — воскликнул Гийом. — Едут сюда… точно! Вот и работа! Знал я, что не уйду!
И правда, в сгущавшихся сумерках можно было различить двух всадников. Они быстро приближались, и в сердце Сидуана вспыхнула надежда.
— Молись, Перинетта, — воскликнул он, — молись, чтоб они остановились!
И в самом деле, всадники замедлили аллюр и остановились в десяти шагах от трепещущего от волнения Сидуана.
Один из всадников был старик. По серому суконному кафтану в нем можно было признать буржуа, и буржуа богатого, потому что его спутник был одет как лакей.
— Послушай, приятель, — обратился старик к Сидуану, — не скажешь, далеко ли до Блуа?
— Конечно скажу, монсеньор, — ответил трактирщик, отвешивая глубокий поклон, в то время как Перинетта присела как можно ниже, — вы в двух лье от него.
— Спасибо, друг, — произнес старик и тронул лошадь.
— Как, монсеньор, — воскликнул бедный Сидуан, — вы не желаете хоть чуточку подкрепиться?
— Ах, да, и правда, ведь это гостиница, — сказал, улыбаясь и поднимая глаза на вывеску, всадник. — Нет, приятель, у нас нет времени, уже темнеет, а нам нужно как можно скорее быть в Блуа.
— О Господи! — вздохнул Сидуан.
— И потом, — продолжал путешественник, — ты зря величаешь меня монсеньором, мой мальчик. Я не дворянин, а простой буржуа по фамилии Лоредан, королевский ювелир. Доброго вечера, приятель!
И к отчаянию Сидуана, старик и его спутник тронулись в путь.
— Ах, как мне не везет, как не везет! — причитал трактирщик.
Перинетта расхохоталась, показав белые зубки.
— Ну уж это ваша вина, хозяин, — сказала она.
— Моя вина?! Я виноват, что этот путешественник не захотел остановиться?
— Да, хозяин.
— И как же это так, Перинетта? — спросил Сидуан, и снова печально уселся у огня.
— Но, черт возьми, — ответила разбитная служанка, — когда он спросил у вас, далеко ли отсюда до Блуа, нужно было сказать, что шесть лье, а не два, тогда бы он остановился, поужинал и спросил комнату.
— Ну, это нет! — ответил Сидуан. — Не умею я врать.
— Ну, если так, — сказала холодно Перинетта, — не надо жаловаться. В ремесле трактирщика, если ты слишком честен…
— Так что?
— То ты разоришься, — закончила Перинетта нравоучительным тоном.
И она стала вытаскивать из огня непрогоревшие поленья и засыпать головешки золой.
— Что ты там делаешь, Перинетта?
— Огонь тушу, хозяин. Ведь уже и спать пора.
— Но… может, подождем еще? Кто знает?..
Перинетта сочувственно взглянула на Сидуана.
— Это уж чистая блажь, хозяин. Вы лучше бы расплатились с Гийомом и заперли двери.
Бедный трактирщик, ворча, встал и пошел запирать двери, как посоветовала ему Перинетта. Потом обратился к конюху:
— Я тебе должен, Гийом, три ливра и шесть денье, так?
— Да, хозяин, по моим подсчетам так.
— Вот они, мой бедный Гийом.
— Так все же, хозяин, — сказал увалень, снова вытирая слезы, — придется мне уходить?
— Придется. Ты — славный малый, честный, работящий, ты себе на жизнь заработаешь.
Перинетта убирала посуду и наводила порядок. В эту минуту со стороны дороги донесся шум, и в дверь постучали.
— На этот раз, — воскликнул Сидуан, ринувшись к двери, — это уж точно путешественник!
И он отворил дверь.
Это был крестьянин. В темноте виднелась телега, запряженная быками.
— Простите меня, — сказал крестьянин, — у меня ветер задул фонарь, а становится темненько. Не одолжите ли огонька?
— Иди ты к черту! — закричал в бешенстве Сидуан.
— Злой же вы становитесь, хозяин, — заметила Перинетта.
— И правда, — смиренно согласился трактирщик. — Возьми огня, приятель, и доброго пути.
— Ты в Блуа едешь, друг?
— Да, — ответил крестьянин.
— Хорошо, нам по пути… Я ухожу с тобой.
Гийом в последний раз пожал Сидуану руку, поцеловал Перинетту, неохотно подставившую ему щеку, взвалил на плечо палку, продетую в узелок с пожитками, и ушел с крестьянином.
— Ну теперь, хозяин, — сказала Перинетта, — сами видите, что мы можем ложиться. Больше никто не придет. А вот послушайте…
— Что еще? — спросил, прислушиваясь, Сидуан.
— Где-то гром гремит.
— И дождь начинается. Ну и вечерок будет!
Но тут в дверь снова постучали.
— Кто-то стучит! Слышишь, Перинетта?
— Ветер стучит ставней, — ответила служанка.
— Да нет, говорю тебе, в дверь стучат.
— Опять какой-нибудь крестьянин, попросить огня или узнать дорогу!
Стук продолжался.
— Ну, ступай отвори! — приказал Сидуан.
Перинетта повиновалась и отступила на шаг, очутившись лицом к лицу с красивым молодым человеком при шпаге, в плаще и шляпе с красным пером, надвинутой набекрень.
— Путешественник! — воскликнул Сидуан, и на лице его расцвела улыбка.
— Похоже, что так! — сказала ошалело Перинетта.
— Клянусь рогами дьявола! — воскликнул, входя, человек в плаще, — мне кажется, что вы путешественнику не рады, хозяева. Что, гостиница полна?
— Да не совсем, — ответила Перинетта, кусая губы, которые и так были красней пиона.
— Не желает ли ваше сиятельство подкрепиться? — спросил с сомнением Сидуан. — Дело к грозе… Может быть, вы пить хотите?
— Я хотел бы получить ужин, — сказал незнакомец.
— Наконец-то, — прошептала Перинетта, — хоть эта утка уйдет.
— Как?! — воскликнул Сидуан дрожащим от волнения голосом.
— И комнату, — добавил путешественник.
— Комнату?! Он просит комнату! — произнес Сидуан, впадая в восторг. — Ах, мой принц…
— Я не принц, — сказал путник.
— Господин герцог…
— И не герцог; я — капитан.
— Прекрасно, господин капитан, — сказал со слезами в голосе Сидуан, — вы получите лучшую комнату…
— И вам подадут лучшую утку! — сказала Перинетта.
— Нет, ни в коем случае! — воскликнул Сидуан. — Гость, который заказывает и ужин, и комнату, стоит большего. Ты пойдешь в птичник, Перинетта, и выберешь хорошую птицу.
— Да, хозяин.
— А что, друзья мои, — спросил капитан, сбрасывая плащ и подходя поближе к огню, который Сидуан поспешил снова разжечь, — кажется, путешественники на этой дороге редки?
— Да, очень редки, — вздохнул Сидуан.
— Настолько редки, — ответила лукаво Перинетта, — что, если правду вам сказать, вы первый, которого мы видим.
— Не может быть, красотка! Ты смеешься надо мной!
И капитан обнял Перинетту за талию и без церемоний поцеловал.
Капитану было самое большее года двадцать два, вид у него был воинственный, а взгляд гордый и победительный.
— Это такая же правда, капитан, как то, что вы хороши собой, — сказала Перинетта, — вы в самом деле первый путешественник, которого мы здесь видим,
— С какого же времени?
— А вот уже две недели, капитан.
— И вот уже ровно две недели, — сказал жалобно Сидуан, — как я — хозяин этого заведения.
Перинетта зажгла фонарь и пошла в птичник.
Сидуан поспешно спустился в погреб и принес оттуда бутылки своего лучшего вина.
— Я хочу пить! — сказал капитан, прищелкивая языком.
— Вы мне скажете, что вы думаете об этом вине, — ответил Сидуан.
— Ах, прошу прощения, но я один никогда не пью. Давай два стакана, дружище, и чокнемся. У меня в горле сухо, как У висельника.
— Висельник! — воскликнул Сидуан. — Наверное, мне так никогда и не посчастливится увидеть ни одного повешенного!
Капитан расхохотался.
— А зачем тебе нужно видеть повешенного? — спросил он.
— Чтобы взять веревку, конечно!
— Ах да, и верно, говорят, что она приносит счастье. Хорошо, будет тебе веревка повешенного, — сказал серьезно капитан. — Хочешь, я сейчас же повешусь?
— Ах, Господи Боже мой, — воскликнула Перинетта, вошедшая при этих словах, — это было бы и вправду очень жаль!
— В самом деле? — произнес капитан, целуя девушку второй раз. — Ну хорошо, веревку повешенного он все же получит. Да, слово капитана Мака!
— А кто такой Мак? — спросила хорошенькая служанка.
— Мак — это мое имя, красавица.
— Вас зовут Мак?
— Да, и я к твоим услугам, детка.
И капитан запечатлел на румяной щечке Перинетты третий поцелуй.
Пока Сидуан ощипывал птицу, которой Перинетта еще в птичнике свернула шею, чтобы дело шло скорее, капитан заприметил обрывок веревки, висевший у камина, и быстро потянул его к себе.
— Так вы говорите, капитан, — произнес Сидуан, который не так легко отказывался от мысли, если она однажды пришла ему в голову, — так вы говорите, что подарите мне веревку повешенного?
— Да.
— Но я надеюсь, вы не будете для этого вешаться? — спросила Перинетта.
— Не буду. У меня в кармане как раз есть кусок такой веревки.
Капитан вытащил обрывок, который он перед тем сунул в карман, и, улыбаясь, протянул его Сидуану. Тот, дрожа, взял его.
— Но это действительно правда? — наивно спросил он.
— Что это веревка повешенного?
— Нет, что она приносит счастье?
— Ученые утверждают, что да… Ты хорошо поступишь, если ее сохранишь… Ну, выпьем еще по стакану!
— Но, капитан, — спросила Перинетта, которая после трех поцелуев стала особенно развязной, — почему вас зовут Мак?
— Не знаю, — изобретательно ответил капитан.
Служанка насадила птицу на вертел, и Сидуан стал его вращать.
— Но ваш отец должен был это знать? — продолжала Перинетта, накрывая стол и ставя прибор.
— Я никогда не знал своего отца.
— А мать?
— И матери не знал тоже. Я — дитя случая, воспитан добрыми людьми и стал солдатом. Своих родителей я не знал, и у меня нет другого имени, кроме того, которое я сам себе избрал; но я, несомненно, дворянин! — с гордостью добавил он.
— О, по виду это безусловно так, — сказала Перинетта. — Ну, прошу к столу, капитан. А вы в каком полку служите? — спросила любопытная служанка.
— Я был капитаном в полку графа Суассона. Но его только что распустили, и я направляюсь в Блуа, чтоб поговорить с королем и предложить ему свою шпагу.
— И вы производите такое приятное впечатление, что король вам не откажет.
— Мне вообще везет, — заявил капитан Мак.
— Вот этого-то мне и не хватает, — вздохнул Сидуан.
— А я, — продолжал капитан Мак, — приношу счастье всему, к чему прикасаюсь.
Сидуан подошел к капитану.
— Пожалуйста, — сказал он, — дотроньтесь до меня, дорогой господин.
— Но это уже не нужно.
— Почему не нужно?
— Я же дал тебе веревку повешенного!
— Ах да, верно! Ведь она-то теперь всегда будет со мной! Значит, вы приносите счастье?
— Да. Когда я участвую в сражении, оно выиграно!
— Потрясающе! — восхищенно воскликнул Сидуан.
— И все женщины, которые меня любили, а их немало…
— Что же с ними? — обеспокоенно спросила Перинетта.
— Они все стали знатными дамами, — ответил Мак.
Роли переменились. На этот раз Перинетта во все глаза уставилась на капитана, подавая ему подрумяненную птицу с кусочками шпика; капитан тем временем принялся за вторую бутылку.
— Хотя вообще-то, — сказал Сидуан, — это неудивительно, ведь у вас есть веревка повешенного. Только теперь вы отдали ее мне, и удача уже не будет с вами.
— Ба! Моя звезда куда более могущественна, чем веревка повешенного; достаточно мне переночевать под крышей дома, и счастье не покинет его весь год.
— А вы соблаговолите переночевать здесь?
— Конечно, — ответил добродушно капитан, — и ты увидишь, что народу в твоей гостинице скоро будет, как на ярмарке.
— Да услышит вас Господь! — недоверчиво вздохнул трактирщик.
— И знатные дамы и господа, короли, принцы, — продолжал, смеясь, капитан, — так и посыплются на тебя.
— Капитан, — воскликнул Сидуан, — мне в голову пришла одна мысль.
— Говори, дружище.
— А если вы войдете в дело?
— В какое?
— Ну, станете совладельцем гостиницы.
Перинетта бросила на Сидуана жалостливый взгляд.
— Бедный мой хозяин! — сказала она. — Вы, по-моему, спятили. Вы хотите, чтобы военный стал трактирщиком?
— И правда, — сказал Сидуан. — Простите меня, монсеньор, — я просто дурень.
— Но зато добрый, честный и очень наивный, — сказал Мак. — И я не только прощаю тебя, но и желаю тебе всякого счастья. И на этом, друзья дорогие, — закончил он, осушив стакан, — поскольку я славно отужинал, проделал длинный путь и устал, пойду-ка я спать. Где моя комната, девочка?
Перинетта вынула свечку из медного подсвечника.
— Идемте, капитан, — сказала она, — и я ручаюсь, что вы будете спать лучше, чем король.
— Ну, это несложно, — ответил, смеясь, капитан, — у меня забот поменьше, чем у него.
И вслед за Перинеттой, гибкой и ловкой, он поднялся по лестнице.
— Вот сюда, — сказала она, толкая дверь. — Посмотрите, какая постель. Простыни белые и пахнут свежестью, перина набита гусиным пухом, стены только что побелены, и комнатка вся чистенькая, как спальня новобрачной.
— И ты хороша, как роза, — сказал капитан и поцеловал ее еще раз.
Перинетта сочла нужным слегка вздохнуть.
— Я знаю, что я хорошенькая, — сказала она, — но это еще не приданое.
— Как, девочка, ты хочешь выйти замуж?
— Ну, конечно, прекрасный мой господин, — ответила она, — не надо плохо думать обо мне, потому что я смеюсь и позволяю себя поцеловать такому красивому человеку, как вы. Я порядочная девушка, и…
Тут она покраснела и умолкла.
— Но у тебя хоть ухажер-то есть?
— Да, был, но его сгубило честолюбие, — вздохнула Перинетта.
— Так расскажи мне об этом, малышка, — сказал капитан, усаживаясь в изножии постели.
— Я любила доброго большого парня, на редкость работящего, — продолжала Перинетта, — но он захотел стать хозяином, — и пожалуйте вам — больше обо мне и не думает.
— Кажется мне, что ты говоришь о своем хозяине?
— Именно о нем. Сегодня утром, — опять вздохнула Перинетта, — у меня было появилась надежда, потому что невезение делает людей смиренными…
— Это ты правильно заметила.
— Но вы ему придали мужества… Вы же сказали ему, что сюда понаедет много народу… короли… принцы к нему будто приедут. И еще Бог его знает кто, и — прости прощай!
— И прости прощай, — подхватил капитан, поднимая за подбородок голову служанки, — он теперь и думать о тебе не захочет?
— Увы!
— Ну так вот, успокойся, малютка. Если я захочу, он полюбит тебя.
— Это в самом деле правда?
— И женится на тебе… я тебе обещаю.
— Ох, коли это сбудется, я от всего сердца вас расцелую!
— Эге! — ответил капитан. — Охотно тебе это разрешу! Только я засыпаю на ходу. Доброй ночи, девочка, и спи спокойно.
Но Перинетта не ушла. Она подошла к капитану поближе и сочувственно посмотрела на него.
— Ты еще что-то хочешь сказать? — спросил капитан.
— Вот я вижу вас первый раз, а мне кажется, я всегда вас знала.
— Да неужто? — произнес Мак.
— И, ей-богу, как подумаю, что у вас — ни родных, ни друзей, быть может, мне так больно становится.
— Бедная девочка!
— Так вы никогда не видели своей матери?
— Никогда.
— И у вас от нее ничего нет?
— Честное слово, ты, малышка, так трогательно говоришь со мной, — сказал взволнованно Мак, — что я буду с тобой откровенен. Я всегда носил на шее этот медальон с портретом. Откуда он у меня, я и сам не знаю, да и кто изображен на этом портрете — моя мать или нет, не знаю тоже.
И Мак расстегнул камзол и показал Перинетте маленький медальон в золотом ободке, на котором была изображена молодая красивая женщина. Он поднес портрет к губам, а потом неожиданно резко сказал девушке:
— А теперь убирайся. Не люблю об этом говорить.
Он запечатлел на портрете почтительный поцелуй и, не раздеваясь, бросился на постель.
А Перинетта тихонько вышла и затворила за собой дверь.
Глава 2. Капитан Мак первый раз обнажает шпагу
Мэтр Сидуан все это время провел на кухне. Перинетта застала его сидящим в глубокой задумчивости; он держал в руках обрывок веревки, которую ему дал капитан; он по-видимому, верил, что это и в самом деле веревка повешенного.
— Как, — смеясь, спросила служанка, — вы в это верите, хозяин?
— Конечно, верю, — ответил бедный трактирщик.
— И вы думаете, к вам придет удача?
— Безусловно придет! Разве у нас теперь не остановился один путешественник?
— Да, но нынче вечером второго, видно, уже не будет. Запирайте дверь, хозяин, и пойдем спать.
— Ба! Кто знает?! — произнес Сидуан, целуя заветную веревку.
— Покойной ночи! — сказала Перинетта. — Вольно вам не спать; разве вы мне не желаете доброй ночи, я сама себе ее пожелаю.
— Доброй ночи, Перинетта.
Служанка уже подошла к лестнице, как вдруг в дверь снова трижды постучали.
Сидуан испустил победный клич.
— Говорил же я тебе! — воскликнул он. — Еще путешественник!
— Шел бы он ко всем чертям! — проворчала Перинетта. — Я смертельно хочу спать.
Но Сидуан уже отпер дверь.
В те времена знатные господа любили ходить в масках. Итак, в гостиницу вошли двое в масках — мужчина и женщина. Мужчина был высок ростом и одет как человек знатный. Что до женщины, то хотя лицо ее было скрыто маской, а стан — широким плащом, все же было видно, что она молода, а гладкий белый лоб, подбородок с ямочкой и большие черные глаза, сверкавшие сквозь прорези бархата, ясно свидетельствовали, что к тому же она хороша собой.
— Это уже веревка повешенного действует, — подумал наивный Сидуан.
И он поклонился до земли.
— Человек, — обратился к нему дворянин высокомерным тоном, — это ведь гостиница «У Единорога»?
— Да, мой принц, — ответил Сидуан, — это она.
— Народ в гостинице есть?
— Но… но… — пробормотал трактирщик, — ваше высочество спрашивает меня об этом с какой-нибудь особой целью?
— Просто мне здесь никто не нужен, — продолжал незнакомец столь же высокомерно.
— У меня никого и нет… совершенно никого, — сказал Сидуан, делая знак Перинетте, с открытым ртом стоявшей на первой ступеньке лестницы.
— Я снимаю твою гостиницу на ночь, — продолжал незнакомец.
И он бросил на стол кошелек, сквозь петли которого просвечивала дюжина золотых.
— Это, может быть, сам король! — подумал честолюбивый трактирщик. — Ах, дорогой капитан! Это он для меня все это сделал! Поэтому-то его я и не подумаю беспокоить.
Незнакомец затворил входную дверь и оглядел нижний зал трактира. Он заметил какую-то дверь и отворил ее.
— Что это за комната? — спросил он.
— Моя, мой принц, — ответил Сидуан.
— Уступи мне ее; ты ляжешь в другом месте! Так ты мне отвечаешь, что никого нет?
— Никого нет, клянусь вам, мой принц.
— Прекрасно. Убирайся.
— Ваше высочество не желает отужинать?
— Нет.
— А вина ваше высочество не желает?
— Тоже нет.
— Но, может быть, госпоже герцогине… понадобится помощь моей служанки? — продолжал угодливо Сидуан.
— Нам ничего не нужно! Убирайся!
Перинетта ушла раньше, пожав еще раз плечами, как она делала обычно, когда ей приходилось признаваться себе, что Сидуан — все-таки дурень. Трактирщик же трижды поклонился и уже тоже собирался уйти, как вдруг кавалер в маске остановил его:
— Прошу прощения, приятель, — сказал он, — еще одно слово. Хочу дать тебе совет.
Сидуан снова поклонился.
— Если ты хочешь дожить до старости и разбогатеть, иди ложись, укройся с головой одеялом, и какой бы шум ты не услышал, спи как мертвый.
— Повинуюсь вашему высочеству, — дрожа, ответил Сидуан.
И он вслед за Перинеттой поднялся по лестнице, оставив весь первый этаж гостиницы в распоряжении человека в маске и его спутницы. Тогда кавалер, подвигая незнакомке стул, произнес:
— Садитесь, донья Манча, и давайте побеседуем.
— О, дон Фелипе, я вся дрожу; теперь я горько раскаиваюсь, что согласилась на это свидание…
— Вы с ума сошли! — сухо ответил кавалер.
— Брат мой, у меня очень дурные предчувствия.
— Как, — смеясь, спросила служанка, — вы в это верите, хозяин?
— Конечно, верю, — ответил бедный трактирщик.
— И вы думаете, к вам придет удача?
— Безусловно придет! Разве у нас теперь не остановился один путешественник?
— Да, но нынче вечером второго, видно, уже не будет. Запирайте дверь, хозяин, и пойдем спать.
— Ба! Кто знает?! — произнес Сидуан, целуя заветную веревку.
— Покойной ночи! — сказала Перинетта. — Вольно вам не спать; разве вы мне не желаете доброй ночи, я сама себе ее пожелаю.
— Доброй ночи, Перинетта.
Служанка уже подошла к лестнице, как вдруг в дверь снова трижды постучали.
Сидуан испустил победный клич.
— Говорил же я тебе! — воскликнул он. — Еще путешественник!
— Шел бы он ко всем чертям! — проворчала Перинетта. — Я смертельно хочу спать.
Но Сидуан уже отпер дверь.
В те времена знатные господа любили ходить в масках. Итак, в гостиницу вошли двое в масках — мужчина и женщина. Мужчина был высок ростом и одет как человек знатный. Что до женщины, то хотя лицо ее было скрыто маской, а стан — широким плащом, все же было видно, что она молода, а гладкий белый лоб, подбородок с ямочкой и большие черные глаза, сверкавшие сквозь прорези бархата, ясно свидетельствовали, что к тому же она хороша собой.
— Это уже веревка повешенного действует, — подумал наивный Сидуан.
И он поклонился до земли.
— Человек, — обратился к нему дворянин высокомерным тоном, — это ведь гостиница «У Единорога»?
— Да, мой принц, — ответил Сидуан, — это она.
— Народ в гостинице есть?
— Но… но… — пробормотал трактирщик, — ваше высочество спрашивает меня об этом с какой-нибудь особой целью?
— Просто мне здесь никто не нужен, — продолжал незнакомец столь же высокомерно.
— У меня никого и нет… совершенно никого, — сказал Сидуан, делая знак Перинетте, с открытым ртом стоявшей на первой ступеньке лестницы.
— Я снимаю твою гостиницу на ночь, — продолжал незнакомец.
И он бросил на стол кошелек, сквозь петли которого просвечивала дюжина золотых.
— Это, может быть, сам король! — подумал честолюбивый трактирщик. — Ах, дорогой капитан! Это он для меня все это сделал! Поэтому-то его я и не подумаю беспокоить.
Незнакомец затворил входную дверь и оглядел нижний зал трактира. Он заметил какую-то дверь и отворил ее.
— Что это за комната? — спросил он.
— Моя, мой принц, — ответил Сидуан.
— Уступи мне ее; ты ляжешь в другом месте! Так ты мне отвечаешь, что никого нет?
— Никого нет, клянусь вам, мой принц.
— Прекрасно. Убирайся.
— Ваше высочество не желает отужинать?
— Нет.
— А вина ваше высочество не желает?
— Тоже нет.
— Но, может быть, госпоже герцогине… понадобится помощь моей служанки? — продолжал угодливо Сидуан.
— Нам ничего не нужно! Убирайся!
Перинетта ушла раньше, пожав еще раз плечами, как она делала обычно, когда ей приходилось признаваться себе, что Сидуан — все-таки дурень. Трактирщик же трижды поклонился и уже тоже собирался уйти, как вдруг кавалер в маске остановил его:
— Прошу прощения, приятель, — сказал он, — еще одно слово. Хочу дать тебе совет.
Сидуан снова поклонился.
— Если ты хочешь дожить до старости и разбогатеть, иди ложись, укройся с головой одеялом, и какой бы шум ты не услышал, спи как мертвый.
— Повинуюсь вашему высочеству, — дрожа, ответил Сидуан.
И он вслед за Перинеттой поднялся по лестнице, оставив весь первый этаж гостиницы в распоряжении человека в маске и его спутницы. Тогда кавалер, подвигая незнакомке стул, произнес:
— Садитесь, донья Манча, и давайте побеседуем.
— О, дон Фелипе, я вся дрожу; теперь я горько раскаиваюсь, что согласилась на это свидание…
— Вы с ума сошли! — сухо ответил кавалер.
— Брат мой, у меня очень дурные предчувствия.