Дюма Александр. Белые и синие

   — Вы как будто достаточно опытный военный, гражданин, — продолжал Карто, — чтобы не видеть разницы между этой и той позициями. Предыдущую позицию можно было атаковать с четырех сторон, а к этой только два подступа. Вы же видите, гражданин, что две пушки готовы встретить тех, кто явится с набережной, и еще два орудия ждут не дождутся тех, кто явится с улицы Сент-Оноре.
   — Почему же вы не открываете огонь, генерал? — беспечно спросил хитрый председатель. — Сады Инфанты находятся на расстоянии пушечного залпа от Нового моста, между ними от силы сотня шагов.
   — Генерал хочет всецело переложить ответственность за пролитую кровь на секционеров и категорически запретил нам стрелять первыми.
   — Какой генерал? Баррас?
   — Нет. Генерал Бонапарт.
   — Вот те на! Ваш офицеришка из Тулона? Значит, он сделал карьеру и даже стал генералом, как и вы?
   — Больше, чем я, — сказал Карто, — поскольку я нахожусь у него в подчинении.
   — Ах! До чего это, должно быть, вам неприятно, гражданин, и какая несправедливость! Вы, человек высотой около шести футов, должны подчиняться двадцатичетырехлетнему юнцу, рост которого, как говорят, составляет всего лишь пять футов и один дюйм!
   — Вы с ним незнакомы? — спросил Карто.
   — Нет, я не удостоился этой чести.
   — Ну, так начните стрелять, и сегодня вечером…
   — Сегодня вечером?
   — Сегодня вечером вы его узнаете, больше мне нечего вам сказать.
   В тот же миг послышался сигнал к выступлению, и из дверей Лувра вышли элегантные офицеры штаба, среди которых Баррас выделялся особенной элегантностью, а Бонапарт — чрезвычайной простотой.
   Как мы уже говорили, это был худой человек небольшого роста; с того места, где стоял Морган, было невозможно разглядеть удивительные черты его лица, и он казался бесцветной личностью; к тому же он шел вторым позади Бар-раса.
   — Ах! — воскликнул Морган, — это что-то новое!
   — Да, — сказал Гара. — Глядите, вот как раз генерал Баррас и генерал Бонапарт собираются объехать передовые посты.
   — Кто же из них генерал Буонапарте? — спросил Морган.
   — Тот, что садится на черную лошадь.
   — Да ведь это ребенок, который еще не успел подрасти, — сказал Морган, пожимая плечами.
   — Будь покоен, — сказал Карто, положив ему руку на плечо, — он подрастет.
   Баррас, Бонапарт и другие офицеры штаба приблизились к генералу Карто.
   — Я останусь, — сказал Морган Гара, — хочу взглянуть на этого Буонапарте вблизи.
   — В таком случае, спрячьтесь за меня или за Карто, — ответил Гара, — там больше места.
   Морган отошел в сторону, и тут группа всадников подъехала к генералу. Баррас остановился напротив Карто, а Бонапарт сделал еще три шага и оказался один посреди набережной, на половине расстояния ружейного выстрела. Несколько секционеров опустили ружья, целясь в него.
   Морган тотчас же бросился вперед и одним махом очутился перед лошадью, на которой восседал Бонапарт.
   Махнув шляпой, он заставил солдат вновь поднять ружья.
   Бонапарт приподнялся на стременах и, казалось, не заметил того, что произошло.
   Новый мост, Монетная улица, набережная Долины, улица Тьонвиль и набережная Конти вплоть до Института были заполнены вооруженными людьми; на всем обозримом пространстве Школьной и Кожевенной набережных, а также набережной Озябших виднелись лишь блестевшие на солнце ружья, которых было так много, как колосьев в поле.
   — Сколько, по вашим подсчетам, перед вами солдат, гражданин Карто? — спросил Бонапарт.
   — Не смогу сказать точно, генерал, — отвечал Карто. — В открытой местности я бы не просчитался ни на тысячу, а то в городе, среди всех этих улиц, набережных и перекрестков не сумею оценить наверняка.
   — Генерал, если ты хочешь узнать точное число, — со смехом сказал Гара, — спроси об этом у гражданина, только что помешавшего тебя застрелить. Он сможет ответить тебе со знанием дела.
   Бонапарт бросил взгляд на молодого человека, слегка кивнул ему, словно только что его заметил, и спросил:
   — Гражданин, не угодно ли тебе дать нужные мне сведения?
   — Мне кажется, что вы спрашивали, сударь, — сказал Морган, подчеркнуто величая генерала-республиканца подобным образом, — мне кажется, что вы спрашивали о количестве противостоящих вам солдат?
   — Да, — ответил Бонапарт, пристально глядя на собеседника.
   — Зримо или незримо, сударь, перед вами — продолжал Морган, — тридцать две — тридцать четыре тысячи человек; десять тысяч — на улице Святого Рока; кроме того, десять тысяч — от площади Дочерей Святого Фомы до заставы Сержантов; итого приблизительно пятьдесят шесть тысяч человек.
   — Это все? — спросил Бонапарт.
   — Вы считаете, что этого недостаточно для ваших пяти тысяч воинов?
   — Ты уверен, что не ошибся в количестве? — спросил вместо ответа Бонапарт.
   — Совершенно уверен. Я один из главных командиров этих солдат.
   В глазах молодого генерала промелькнула молния, и он пристально посмотрел на Карто.
   — Каким образом здесь оказался гражданин секционер? — спросил он, — это твой пленник?
   — Нет, гражданин генерал, — ответил Карто.
   — Он пришел для переговоров?
   — Тоже нет. Бонапарт нахмурился.
   — Однако он оказался среди вас по какой-то причине? — продолжал допытываться он.
   — Гражданин генерал, — сказал Гара, выходя вперед, — я и сто пятьдесят безоружных людей, которых я завербовал в Сент-Антуанском предместье, угодили в гущу войска гражданина Моргана. Чтобы уберечь меня и моих людей от беды, он проводил меня сюда как порядочный и великодушный человек и заслуживает нашей признательности. Итак, гражданин Морган, я благодарю тебя за оказанную услугу и заявляю, что мы не имеем права задерживать тебя под каким-либо предлогом, ибо в подобном случае мы совершили бы поступок, противоречащий чести и правам человека. Гражданин генерал Бонапарт, я прошу тебя разрешить гражданину уйти.
   Подойдя к Моргану, Гара пожал ему руку, а генерал Бонапарт, махнув в сторону аванпостов секционеров, показал Моргану, что он может присоединиться к своим соратникам.
   Морган не заставил себя упрашивать и, учтиво поклонившись Бонапарту, не спеша направился к своим, насвистывая мотив из «Прекрасной Габриель».

XXI. СТУПЕНИ ЦЕРКВИ СВЯТОГО РОКА

   Когда Морган присоединился к секционерам и оказался напротив генерала Карто, который на сей раз приветствовал его, обнажив шпагу, Бонапарт обернулся к нему и сказал:
   — Ты правильно сделал, генерал, что, несмотря на отданный мной приказ, оставил Новый мост. Ты не смог бы с тремя сотнями солдат противостоять тридцати четырем тысячам, но здесь у тебя более тысячи человек; здесь — Фермопилы Конвента, и тебе предстоит скорее погибнуть вместе с тысячью твоих солдат, чем отступить хотя бы на шаг. Пойдемте, Баррас.
   Баррас отдал честь генералу Карто и последовал за Бонапартом, словно уже привык подчиняться его приказам.
   Следуя вдоль набережной, молодой генерал приказал установить на огневой позиции чуть пониже балкона Карла IX еще две пушки для обстрела одной из сторон набережной Конти. Затем, продолжая идти вдоль набережной, он вернулся во двор Лувра с площади Карусель.
   Выйдя по разводному мосту, расположенному на краю сада Тюильри, он миновал площадь Революции, где располагался значительный резерв солдат и артиллерии, прошел вдоль террасы Фейянов, Вандомской площади, тупика Дофина и улицы Сент-Оноре, затем снова прошел через Лувр и вернулся по площади Карусель.
   Лишь только Бонапарт и Баррас вышли на площадь Карусель с набережной, к ним торжественно, как водится в осажденных городах, привели парламентера через противоположный вход, то есть через калитку, выходившую на улицу Эшель.
   Парламентер шел позади трубача.
   Когда его спросили о цели визита, он заявил, что принес предложение главнокомандующего секционеров гражданина Даникана.
   Два генерала отвели парламентера в зал заседаний Конвента.
   Когда ему сняли с глаз повязку, он угрожающим тоном предложил мир при условии, что батальон патриотов будет разоружен, а декреты фрюктидора аннулированы.
   И тут Конвент проявил одну из тех позорных слабостей, что случаются порой с большими собраниями.
   Как ни странно, эту слабость обнаружили те, в ком все надеялись найти опору.
   Буасси д'Англа, который первого прериаля был таким же величественным и непоколебимым, как античный герой, поднялся на трибуну и предложил не соглашаться на требования Даникана, но провести с ним переговоры, и тогда можно будет прийти к соглашению.
   Другой депутат предложил разоружить всех патриотов восемьдесят девятого года, чье поведение во время Революции якобы заслуживало осуждения.
   Наконец, что было еще хуже, третий депутат предложил поверить в искренность секций.
   Ланжюине, столь решительно боровшийся с якобинцами, человек, который решился выступить против сентябрьской бойни, испугался и полагал, что следует принять требования «добрых граждан».
   Этими «добрыми гражданами» были секционеры. А один депутат, превзойдя всех, воскликнул:
   — Я слышал, что в батальон патриотов Восемьдесят девятого года проникли убийцы. Я требую, чтобы их уничтожили.
   И тут Шенье устремляется на трибуну.
   Поэт возвышается над всеми этими людьми и поднимает голову, воодушевленный на сей раз не музой театра, а духом отчизны.
   — По правде говоря, — сказал он, — я изумлен тем, что кто-то смеет говорить вам о требованиях взбунтовавшихся секций: у Конвента нет выбора. Победа или смерть! Когда Конвент победит, он сумеет отличить одураченных людей от преступников. Здесь говорят об убийцах: эти убийцы — среди мятежников!
   Ланжюине поднимается на трибуну со словами:
   — Отсюда недалеко до гражданской войны. Два десятка голосов отвечают ему хором:
   — Ты сам виновник гражданской войны! Ланжюине пытается возразить. Крики «Долой! Долой!» слышатся со всех сторон. Все видели, как только что генералу Бонапарту доставили несколько связок ружей.
   — Для кого это оружие? — кричит чей-то голос.
   — Для Конвента, если он этого достоин, — отвечает Бонапарт. Воодушевление молодого генерала передается всем.
   — Оружие! Дайте нам оружие! — кричат члены Конвента. — Мы погибнем в бою!
   Конвент, проявивший минутную слабость, воспрянул духом.
   Его жизнь все еще находится под угрозой, но честь спасена. Воспользовавшись порывом воодушевления, который он вдохнул в сердца,
   Бонапарт приказывает вручить каждому депутату по ружью и пачке патронов. Баррас восклицает:
   — Мы погибнем на улицах, защищая Конвент; вы же, если потребуется, погибнете здесь, защищая свободу!
   Шенье, ставший героем заседания, снова выходит на трибуну и с пафосом, не лишенным величия, восклицает, воздев руки к небу:
   — О ты, что в течение шести лет, среди жесточайших бурь, вел корабль Революции сквозь рифы всяческих партий!.. Ты, благодаря кому мы с правительством без правителей, с войсками без генералов, солдатами без жалованья, победили Европу, ты, дух Свободы, позаботься о нас, твоих последних защитниках!
   В тот же миг прогремели первые выстрелы, как будто пожелания Шенье исполнились.
   Все депутаты схватили ружья и, стоя на своих местах, принялись заряжать их.
   То был торжественный миг, когда слышалось лишь шуршание шомполов в ружейных стволах.
   С самого утра республиканцы, которых осыпали грубейшими оскорблениями и даже время от времени подстрекалу одиночными выстрелами, с героическим терпением выполняли приказ, запрещавший открывать огонь.
   Однако, когда их обстреляли из захваченного секционерами двора и стало видно, что один из них убит, а несколько раненых едва держатся на ногах и призывают к возмездию, они ответили дружным залпом.
   При звуке первых выстрелов Бонапарт бросился во двор Тюильри.
   — Кто открыл огонь? — вскричал он.
   — Секционеры! — послышалось со всех сторон.
   — Значит, все в порядке! — сказал он. — Наши мундиры обагрятся кровью французов не по моей вине.
   Он прислушивается.
   Ему кажется, что самая жаркая перестрелка идет возле церкви святого Рока.
   Пустив лошадь вскачь, он подъезжает к монастырю фейянов, где недавно приказал установить две пушки на огневой позиции, забирает их и направляется в конец улицы Дофина.
   Улица Дофина становится сущим пеклом.
   Республиканцы удерживают ее и обороняются, но секционеры осыпают их градом выстрелов из окон домов и со ступенек церкви святого Рока, расположившись на них полукругом.
   И тут появляется Бонапарт, следующий за двумя орудиями во главе батальона Восемьдесят девятого года.
   Он приказывает двум командирам повернуть назад и под огнем противника пробиться на улицу Сент-Оноре справа и слева.
   Командиры совершают этот маневр вместе со своими солдатами, начинают обстреливать улицу со стороны Пале-Рояля и Вандомской площади и в тот же миг слышат, как мимо них проносится огненный смерч.
   То были две пушки генерала Бонапарта, которые одновременно начали стрелять, осыпая картечью ступени церкви святого Рока, заливая их кровью и устилая трупами!

XXII. ПОРАЖЕНИЕ

   Когда дым от пушечных залпов рассеялся, те из секционеров, кто еще стоял на ногах на ступеньках церкви святого Рока, увидели в пятидесяти шагах от себя Бонапарта; он был верхом на коне посреди канониров, перезаряжавших орудия.
   Секционеры ответили на пушечную картечь яростной стрельбой.
   Семь-восемь канониров упали; черная лошадь Бонапарта рухнула замертво, получив пулю в лоб.
   — Огонь! — приказал Бонапарт, прежде чем упал. Пушки грянули во второй раз.
   Бонапарт успел подняться.
   Он замаскировал батальон ветеранов Восемьдесят девятого года в тупике Дофина, куда солдаты пробрались через конюшни.
   — Ко мне, волонтеры! — вскричал Бонапарт, обнажая шпагу.
   Батальон волонтеров подошел со штыками наперевес.
   То были испытанные воины, участвовавшие во всех первых сражениях Революции.
   Бонапарт замечает старого барабанщика, который держится в стороне.
   — Подойди сюда, — говорит он ему, — и дай сигнал к атаке.
   — К атаке, сынок! — отвечает старый барабанщик, видя, что перед ним двадцатипятилетний молодой человек. — Тебе нужна атака? Ты ее получишь, но будет жарко.
   И он встает во главе батальона и дает сигнал к наступлению.
   Солдаты подходят к ступеням церкви святого Рока и убивают оставшихся в живых секционеров штыками, пригвоздив их к дверям церкви.
   — Теперь живо в сторону улицы Сент-Оноре! — кричит Бонапарт.
   Орудия повинуются, словно им понятен приказ. В то время как батальон волонтеров двигался на церковь святого Рока, они были перезаряжены.
   — Развернуть направо! — кричит Бонапарт расчету одной из пушек.
   — Развернуть налево! — кричит он другому. И — обоим сразу:
   — Огонь!
   Дав два залпа картечью, и пушки очищают всю улицу Сент-Оноре. Секционеры, на которых обрушился шквал огня, прежде нем они успели понять, откуда их поражает эта молния, укрываются в церкви святого Рока, в театре Республики (нынешнем Французском театре) и во дворце Эгалите.
   Бонапарт обратил их в бегство, рассеял и сокрушил. Теперь надо выбить их из последних убежищ.
   Садясь на другую лошадь, которую ему привели, он восклицает, обращаясь к отряду ветеранов:
   — Патриоты восемьдесят девятого года, слава сегодняшнего сражения принадлежит вам! Завершите же то, что вы столь доблестно начали.
   Солдаты, которые видят его впервые, удивлены тем, что их военачальник совсем еще мальчик. Но они только что видели его в деле и восхищаются его хладнокровием под огнем.
   Они едва знают его имя и наверняка понятия не имеют, кто он такой.
   Надев шляпы на стволы своих ружей, волонтеры кричат:
   — Да здравствует Конвент!
   Раненые, лежащие вдоль улицы, приподнимаются на ступеньках домов, цепляются за решетки окон и кричат:
   — Да здравствует Республика!
   Улицы усеяны мертвыми; кровь струится по ним рекой, как на скотобойне, но солдаты охвачены воодушевлением.
   — Больше мне здесь нечего делать, — говорит молодой генерал.
   Вонзив шпоры в бока коня, он скачет через Вандомскую площадь, очищенную от неприятеля, чуть ли не посреди отступающих, точно преследуя их, доезжает до улицы Сен-Флорантен и оттуда — до площади Революции.
   Здесь он приказывает генералу Моншуази, командующему резервом, образовать колонну, захватить с собой два двенадцатифунтовых орудия и направиться по бульвару к воротам Сен-Оноре, чтобы обогнуть Вандомскую площадь и соединиться с небольшим отрядом, находящимся в штабе на улице Капуцинок, а затем вместе с этим отрядом пройти по Вандомской площади и прогнать оттуда оставшихся секционеров.
   Тем временем генерал Брюн, согласно приказу, полученному от Бонапарта, пробьется по улицам Сен-Никез и Сент-Оноре.
   Секционеры, разбросанные от заставы Сержантов до Вандомской площади и атакованные с трех сторон, были Уничтожены или взяты в плен.
   Те, кто мог убежать по улице Закона, бывшей улице Ришелье, воздвигли баррикаду в конце улицы Святого Марка.
   Это усилие предпринял генерал Даникан с десятком тысяч людей, которых он сосредоточил в наиболее близком к Конвенту месте, в надежде, что на пути к Собранию ему придется прорваться лишь через калитку, что ведет на улицу Эшель.
   Решив снискать всю славу дня, он запретил Моргану, командовавшему на Новом мосту, и Костеру де Сен-Виктору, командовавшему на набережной Конти, двигаться с места.
   Неожиданно Морган увидел, как генерал спускается с остатками своего десятитысячного войска через Рынок и площадь Шатле. Движение Даникана импульсивно передается людям, находящимся на набережной Лувра и набережной Конти.
   Именно это предвидел Бонапарт, покидая церковь святого Рока.
   Находясь на площади Революции, он наблюдает, как секционеры приближаются сомкнутыми колоннами к садам Инфанты — с одной стороны и к набережной Малаке — с другой.
   Он посылает две батареи занять огневые позиции на набережной Тюильри и приказывает им немедленно открыть прицельный огонь по другому берегу реки. Сам же он скачет галопом на Паромную улицу, дает приказание повернуть три заряженные пушки в сторону набережной Вольтера и кричит «Огонь!» в тот момент, когда колонна противника выходит из-за Института.
   Вынужденные скучиться, чтобы пройти между зданием и парапетом набережной, секционеры выстраиваются по одному, и тут артиллерия открывает огонь, прочесывает их ряды картечью и, будто косой, буквально срезает батальоны.
   Батарея Бонапарта состоит из шести пушек; три из них ведут огонь, затем три перезаряженные пушки тоже начинают грохотать.
   Получается как бы стрельба двумя шеренгами, каждую из которых можно отводить, а потом снова выдвигать вперед; таким образом, огонь ведется непрерывно.
   Секционеры замедляют шаг и начинают отступать.
   Костер де Сен-Виктор встает во главе колонны, объединяет всех и первым преодолевает узкий проход.
   Колонна следует за ним.
   Пушка обстреливает ее с фланга в упор.
   Люди падают один за другим вокруг Костера: он стоит на десять шагов впереди расстрелянной колонны, остатки которой отходят назад.
   Молодой военачальник вскакивает на перила моста и, оттуда, подставляя себя пулям, призывает к себе своих людей, ободряет их и осыпает бранью.
   Уязвленные его насмешками, секционеры снова пытаются прорваться сквозь узкий проход.
   Костер спрыгивает с перил и встает во главе нападающих.
   Артиллерия свирепствует, картечь выкашивает ряды, каждый выстрел убивает или ранит трех-четырех человек. Шляпу Костера, которую тот держал в руке, уносит ветром. Но огненный ураган бушует вокруг, не задевая его самого.
   Костер оглядывается по сторонам, убеждается, что остался в одиночестве и понимает, что уже невозможно придать людям мужества; бросив взгляд на набережную Лувра, он видит, что Морган ведет там жаркий бой с Карто, и устремляется на улицу Мазарини, сворачивает на улицу Генего, добегает по ней до середины набережной Конти, усеянной трупами; подставляя себя орудиям батареи на набережной Тюильри, он собирает по дороге тысячу человек, вместе с ними минует Новый мост и выходит во главе своего отряда на Школьную набережную.

XXIII. ПОБЕДА

   В этом месте сражение действительно было ужасным.
   Едва Морган, сгоравший от нетерпения, услышал голос Даникана, который был еще очень далеко позади него и кричал: «Вперед!», как он обрушился на войско Карто с быстротой лавины.
   Маневр был таким быстрым, что солдаты не успели взять ружья на плечо и открыть прицельный огонь. Они стреляли наугад и встретили Моргана и его людей штыками.
   Пользуясь неожиданностью, нападавшим едва не удалось захватить батарею на балконе Карла IX.
   Секционеры были уже менее чем в десяти шагах от жерла орудий, когда канониры опустили фитили и непроизвольно открыли огонь.
   Невозможно описать страшную кровавую брешь, что проделали в рядах теснившихся людей три одновременно грянувшие орудия.
   Эта брешь напоминала пробоину в стене.
   Натиск секционеров был столь стремительным, что даже залп орудий их не остановил. Но в это время колоннада Лувра ощетинилась стрелками, принявшимися обстреливать секционеров.
   Между тем по всей площади Лувра шел рукопашный бой.
   Таким образом, секционеры оказались на мосту между двух огней: окна всех домов на улице Пули, улице Рвов Сен-Жермен-л'Осеруа и улице Священников, выходящие на сады Инфанты, изрыгали смерть.
   Морган пообещал себе взять Карто в плен; он приблизился к нему, но тот укрылся за штыками своих солдат.
   Некоторое время по всей линии фронта шел поединок не на жизнь, а на смерть.
   Секционеры, отброшенные штыками, отступив на шаг, перезаряжали свои ружья и стреляли в упор; они брали оружие за стволы и наносили удары прикладами, пытаясь прорвать железное кольцо, окружившее их.
   Но ничто не могло его сокрушить.
   Внезапно Морган почувствовал, что ряды за его спиной дрогнули. Артиллерия, продолжавшая грохотать, разрубила пополам колонну, которая должна была повернуть направо, чтобы поддержать его на площади Лувра.
   От выстрелов между Монетной улицей и Новым мостом стало светло как днем; секционеры не решались больше атаковать набережную Лувра и укрывались за домами на Монетной улице, а также за парапетом Нового моста.
   Моргану пришлось отступить.
   Однако в тот момент, когда он подходил к середине Нового моста, показался Костер де Сен-Виктор во главе тысячи своих людей, приближаясь ускоренным шагом по улице Генего.
   Молодые люди узнали друг друга, закричали от радости и, увлекая за собой солдат, обрушились с невиданной яростью на набережную Лувра, которую они вынуждены были покинуть.
   Возобновилась прежняя бойня.
   Меры защиты, столь великолепно предусмотренные Бонапартом, превратили Лувр в неприступную крепость.
   Артиллерия, ружья и гранаты сеют повсюду смерть.
   Лишь безумцы могут упорствовать в подобном бою.
   Карто замечает колебания в рядах секционеров, что и вправду держатся лишь благодаря мужеству двух людей; он приказывает своим солдатам дать последний залп, построиться в колонну и двинуться в атаку на противника.
   И вот секционеры уничтожены.
   Более половины их лежат на мостовой; Морган, который держит в руке лишь обрубок сломанной шпаги, и Костер де Сен-Виктор, перевязывающий носовым платком рану от пули, пронзившей его бедро навылет, отходят назад, подобно двум львам, вынужденным отступить перед охотниками.
   В половине седьмого все было кончено!
   Все колонны были смяты, разбиты, рассеяны. Лишь два часа понадобилось Бонапарту, чтобы нанести неприятелю сокрушительное поражение.
   Из пятидесяти тысяч секционеров, принявших участие в сражении, от силы тысяча человек, укрывшихся в церкви святого Рока, во дворце Эгалите, за баррикадой на улице Закона и за окнами домов, еще продолжают борьбу; поскольку сгустившийся сумрак мешает ускорить развязку, Бонапарт приказывает стрелять вдогонку секционерам в сторону моста Менял и бульваров из орудий, заряженных только порохом.
   Паника так велика, что грохота выстрелов достаточно, чтобы обратить секционеров в бегство.
   В семь часов Баррас с Бонапартом возвращаются в Конвент, к депутатам, которые откладывают в сторону оружие и аплодируют им.
   — Старики-новобранцы, — говорит Баррас, — ваши враги уничтожены! Вы свободны, и родина спасена!
   Крики «Да здравствует Баррас!» звучат со всех сторон. Но он, качая головой и жестом призывая к тишине, говорит:
   — Не мне, граждане депутаты, мы обязаны победой, а быстрым и искусным мерам моего молодого коллеги Бонапарта.
   Когда весь зал разразился восторженными криками «Ура!», настолько же пылкими, насколько велик перед тем был испуг; луч закатного солнца, проскользнувший под своды зала, очертил пурпурно-золотой ореол вокруг головы юного победителя; его смуглое лицо было невозмутимо.
   — Ты видишь? — спросил Шенье Тальена, усмотрев в этом свете предзнаменование, и сжал его руку. — Если бы Брут был здесь!
   В тот же вечер Морган, чудом оставшийся живым и невредимым, незаметно миновал заставу и отправился в путь по безансонской дороге, в то время как Костер де Сен-Виктор явился просить убежища к прекрасной Орелии де Сент-Амур, полагая, что нигде не найдет лучшего укрытия, чем в доме любовницы Барраса.