Дюма Александр. Предводитель волков

   Он понял, что граф, чтобы не дать ему скрыться, перерезал или велел перерезать сухожилия его коню.
   — Черт возьми! — сказал Тибо. — Если мы с вами встретимся, господин граф де Мон-Гобер, клянусь перерезать вам сухожилия, как вы поступили с этим несчастным животным.
   И Тибо выбежал из хижины.
   Он узнал дорогу, по которой пришел: она вела к пролому.
   Он быстро добрался до отверстия в стене, влез по камням и спрыгнул за ограду.
   И здесь он увидел человека, неподвижно стоявшего со шпагой в руке.
   Этот человек (Тибо узнал в нем графа де Мон-Гобера) преградил ему путь.
   Граф де Мон-Гобер считал, что перед ним Рауль де Вопарфон.
   — За шпагу, барон! — сказал граф. Объяснения были излишни.
   Впрочем, Тибо, у которого из зубов и когтей вырвали добычу, был разгневан не меньше самого графа. Он вытащил не шпагу, а свой охотничий нож. Они скрестили клинки.
   Тибо умел обращаться с палкой, но понятия не имел об искусстве фехтования.
   Он очень удивился, взяв, как ему показалось, непроизвольно, оружие и став в оборонительную позицию по всем правилам.
   Граф нанес ему подряд два или три удара, которые Тибо отразил с удивительной ловкостью.
   — Да, в самом деле, — сквозь зубы пробормотал граф, — мне говорили, что на последнем состязании вы задели Сен-Жоржа.
   Тибо не знал, кто такой Сен-Жорж, но он чувствовал такую твердость и гибкость руки, что мог, кажется, поразить самого дьявола.
   До сих пор он только защищался; но вдруг, после одного-двух неудачных нападений графа, Тибо сделал выпад и пронзил графу плечо.
   Выронив шпагу, граф согнулся влево и упал на колено с криком:
   — Лесток, ко мне!
   Тибо надо было вложить оружие в ножны и бежать.
   К несчастью, он вспомнил, что поклялся, встретившись с графом, перерезать ему сухожилия, как тот поступил с конем.
   Просунув лезвие под согнутое колено графа, Тибо потянул его на себя.
   Граф вскрикнул.
   Но, поднимаясь, Тибо почувствовал резкую боль между лопатками, затем ледяной холод в груди.
   Наконец, он увидел, как из его груди, над правым соском, вышло острие ножа.
   Затем все заволокло кровавое облако.
   Лесток, которого граф, падая, позвал на помощь, воспользовался минутой, пока Тибо выпрямлялся, и воткнул ему между лопаток свой охотничий нож.

XVIII. СМЕРТЬ И ВОСКРЕСЕНИЕ

   Утренний холод вернул Тибо к жизни.
   Он попробовал приподняться, но сильная боль пригвоздила его к земле.
   Тибо лежал на спине, он ничего не помнил, а видеть мог лишь низкое серое небо над головой.
   С усилием повернувшись на бок, он приподнялся на локте и огляделся.
   Вид окружавших его предметов вернул ему память о происшедших событиях: он узнал пролом в стене парка, вспомнил свое любовное свидание с графиней и жестокую дуэль с графом.
   В трех шагах от себя он увидел на земле пятно крови.
   Но графа не было.
   Несомненно, Лесток, пригвоздивший его, Тибо, к земле ударом ножа, помог своему господину вернуться домой.
   Тибо же они оставили здесь одного умереть как собака.
   У башмачника уже на языке были пожелания всех несчастий, какие только можно придумать для злейшего врага.
   Но с тех пор, как Тибо перестал быть Тибо, и на все то время, пока ему предстояло оставаться бароном Раулем, он утратил всю свою волшебную силу.
   Оставалось дождаться девяти часов вечера; но доживет ли он до этого часа?
   Он испытывал сильнейшее беспокойство. Если он умрет раньше девяти часов, кого же из них не станет: его, Тибо, или барона Рауля? Могло случиться и то и другое.
   Но больше всего Тибо злило то, что эта беда приключилась с ним снова по его же собственной вине.
   Он помнил, что, перед тем как пожелать сделаться на двадцать четыре часа бароном, он произнес эти или похожие слова: «Я от души посмеялся бы, Рауль, если бы граф де Мон-Гобер застал тебя у своей жены; это прошло бы не так, как вчера у бальи Маглуара, и вам пришлось бы обменяться ударами шпаг».
   Как видите, первое пожелание Тибо исполнилось с не меньшей точностью, чем второе; в самом деле, удары были и даны и получены.
   Ценой немыслимых усилий, испытав при этом жесточайшую боль, Тибо удалось встать на одно колено.
   В этом положении он смог увидеть идущих оврагом людей; они направлялись на рынок в Виллер-Котре.
   Он хотел позвать их, но захлебнулся кровью.
   Подняв шляпу на острие охотничьего ножа, он стал подавать знаки, как делают потерпевшие кораблекрушение.
   Но силы оставили его, и он без чувств упал на землю.
   Через некоторое время он опять пришел в сознание.
   Ему показалось, что его качает словно на корабле.
   Он открыл глаза.
   Крестьяне, которые шли на рынок, его заметили; они не знали, кто он такой, но сжалились над красивым молодым человеком, истекавшим кровью, сделали из веток носилки и теперь несли его в Виллер-Котре.
   Но, когда они дошли до Пюизе, раненый почувствовал, что не выдержит дороги.
   Он попросил оставить его в любом крестьянском доме и прислать врача.
   Носильщики оставили его в доме кюре.
   Тибо достал из кошелька Рауля два золотых и отдал их крестьянам в благодарность за то, что они уже сделали для него, и за то, что им еще предстояло сделать.
   Самого кюре дома не было: он служил мессу. Вернувшись домой и увидев раненого, он вскрикнул от ужаса.
   Будь Тибо в самом деле Раулем, он не смог бы выбрать лучшего лазарета: кюре был когда-то викарием в Вопарфоне и ему было поручено обучение маленького Рауля.
   Как все сельские священники, он был немного знаком — или считал себя знакомым — с медициной.
   Он осмотрел рану своего бывшего воспитанника.
   Лезвие, войдя под лопатку, пронзило правое легкое и вышло спереди между вторым и третьим ребрами.
   Кюре отдавал себе отчет в том, насколько рана опасна.
   Но до прихода врача он ничего не сказал.
   Доктор, осмотрев рану, жалостливо покачал головой.
   — Вы не пустите ему кровь? — спросил священник.
   — Зачем? Это еще могло помочь в первые минуты после того, как он получил рану, но теперь опасно давать крови какое бы то ни было движение.
   — Вы думаете, его можно спасти? — спросил кюре, подумав, что, чем меньше может сделать врач, тем больше остается на долю священника.
   — Если все будет идти так, как обычно бывает в подобных случаях, — понизив голос, сказал врач, — больной не доживет и до завтра.
   — По-вашему, он обречен?
   — Врач никогда не выносит приговора, а если это и случается — за природой всегда остается право на помилование. Может образоваться кровяной сгусток — и кровотечение остановится; кашель может этот сгусток разбить — и больной умрет от потери крови.
   — Значит, вы считаете, что я должен готовить бедного мальчика к смерти?
   — Я думаю, — пожав плечами, ответил врач, — что лучше всего вам оставить его в покое: сейчас он без сознания и вас не услышит, а позже он начнет бредить и вас не поймет.
   Доктор ошибался.
   Раненый, хоть и был в беспамятстве, слышал этот разговор, оставлявший больше надежды на спасение его души, чем на выздоровление тела.
   Сколько всего говорят при больном, считая, что он ничего не слышит, а он не пропускает ни единого слова!
   Кроме того, возможно, слух больного обострился оттого, что в теле Рауля бодрствовал дух Тибо.
   На собственный дух Рауля рана, вероятно, оказала бы более сильное воздействие.
   Врач наложил повязку на спину. Что касается раны на груди — он оставил ее открытой, предписав лишь держать на ней смоченную ледяной водой салфетку. Затем, накапав в стакан с водой несколько капель успокаивающего лекарства, врач посоветовал священнику давать больному ложечку этой микстуры всякий раз, как тот попросит пить.
   Приняв эти меры, врач удалился, обещав вернуться завтра, но предупредил, что, вероятнее всего, этот завтрашний визит окажется напрасным.
   Тибо хотел бы вставить слово в этот разговор и объяснить, что он думает о себе самом, но его дух, заточенный в умирающее тело, невольно поддавался воздействию этой темницы.
   Все же он слышал, что священник с ним говорил, чувствовал, как он тряс его, стараясь вывести из похожего на летаргию оцепенения; больного все это очень утомило.
   К счастью для достойного кюре, Тибо, не будучи самим собой, лишен был своей волшебной власти: не меньше десяти раз раненый мысленно послал его ко всем чертям.
   Вскоре Тибо стало казаться, что под ногами, под поясницей, под головой у него раскаленные угли.
   Кровь в его жилах задвигалась быстрее, потом вскипела, словно вода в поставленном на огонь котелке.
   Он почувствовал, что мысли его путаются.
   Его стиснутые челюсти разжались, сведенный язык освободился, и у больного вырвалось несколько бессвязных слов.
   — А, вот, кажется, и то, что милейший доктор назвал бредом, — произнес он.
   Это была его последняя ясная мысль.
   Вся его жизнь — а по-настоящему он жил лишь с момента появления черного волка — прошла перед ним.
   Он увидел, как преследует и упускает оленя.
   Он увидел, как его, привязав к дубу, осыпают ударами перевязи.
   Он увидел, как заключает с черным волком тяготеющий над ним договор.
   Он увидел, как пытается надеть адское кольцо на палец Аньелетте.
   Он увидел, как старается вырвать красные волосы, захватившие уже треть его шевелюры.
   Он увидел, как идет к прекрасной мельничихе, встречается с Ландри, избавляется от соперника; как его преследуют подручные и служанки вдовы, а потом сопровождают волки.
   Он увидел, как знакомится с г-жой Маглуар, охотится для нее, ест свою долю добычи, прячется за занавеской в спальне дамы; как его находит метр Маглуар, высмеивает сеньор Жан, выгоняют все трое.
   Он увидел, как сидит в дупле дуба, ствол которого окружен лежащими волками, а на ветвях сидят сычи и совы.
   Он увидел, как, высунув голову, прислушивается к звукам скрипок и гобоя, смотрит из своей норы на веселую свадьбу Аньелетты.
   Он снова терзался бешеной ревностью и пытался заглушить ее вином; сквозь туман в голове он различал Франсуа, Шампаня, трактирщика; он слышал стук подков коня барона Рауля; чувствовал, как, сбитый с ног, катится в дорожную грязь.
   Затем он перестал видеть себя, Тибо.
   Он увидел красавца-всадника, облик которого принял.
   Он обнимал Лизетту.
   Он прикасался губами к руке графини.
   Затем он хотел убежать; но он стоял на перекрестке трех дорог, и каждую из дорог стерегла одна из его жертв.
   Первую — призрак утопленника: это был Маркотт.
   Вторую — Ландри, умирающий в горячке на больничной койке.
   Третью — тщетно пытающийся встать с перерезанными сухожилиями раненый граф де Мон-Гобер.
   Тибо казалось, будто он рассказывает все, что видит, и священник, выслушивающий эту странную исповедь, все сильнее дрожит, бледнеет и больше похож на умирающего, чем тот, кого он исповедует. Ему казалось, что священник все же хочет отпустить ему грехи, но он сам отказывается от этого, трясет головой, смеется так, что страшно становится, и кричит:
   — Мне нет отпущения! Я проклят! Проклят! Проклят! И во время этого бреда, этих галлюцинаций, этого безумия Тибо слышал бой стенных часов кюре и считал удары.
   Только часы казались ему огромными, циферблатом было не что иное, как голубой купол неба, цифры на нем были огненные; имя этим часам — вечность, и чудовищный маятник с каждым взмахом произносил:
   — Никогда!
   И при возвратном движении:
   — Всегда!
   Так прошел день, час за часом.
   Часы пробили девять.
   В половине десятого истекали двадцать четыре часа, которые Тибо провел в облике Рауля, а Рауль — в облике Тибо.
   С девятым ударом башмачник почувствовал, как его лихорадка сменяется ознобом.
   Он, дрожа, открыл глаза, узнал стоявшего на коленях кюре, который молился об умирающем у его постели, и увидел настоящие часы, показывающие девять с четвертью.
   Его чувства так обострились, что он мог наблюдать незаметное движение большой и даже маленькой стрелки.
   Обе продвигались к роковому часу: к половине десятого!
   Хотя никакой свет не падал на циферблат, он казался освещенным изнутри.
   По мере того как большая стрелка придвигалась к цифре шесть, судороги все сильнее сотрясали грудь умирающего.
   Ноги у него были ледяными, и холод медленно, но неумолимо поднимался от ступней к коленям, от колен к бедрам, охватывал внутренности.
   Пот струился у него по лбу.
   У него не было сил ни самому отереть лоб, ни попросить священника это сделать.
   Он чувствовал смертельную тоску: наступала агония.
   Перед ним проплывали всевозможные странные фигуры, в которых не было ничего человеческого.
   Освещение изменилось.
   Ему казалось, что он поднимается на крыльях летучей мыши куда-то в сумерки, которые не являются ни жизнью, ни смертью, но где одна встречается с другой.
   Наконец сумерки стали сгущаться.
   Глаза его закрылись; подобно бредущему во тьме слепому, он наталкивался своими перепончатыми крыльями на неведомые предметы.
   Затем он покатился в неизмеримую глубину, в бездонную пропасть, где все же был слышен звон часов.
   Часы пробили один раз.
   Едва угас последний отзвук, раненый вскрикнул.
   Священник поднялся с колен и подошел к изголовью.
   С этим криком отлетел последний вздох барона Рауля.
   Было девять с половиной часов вечера и одна секунда.

XIX. КТО ИЗ НИХ ЖИВ, КТО УМЕР

   В ту же минуту как отлетела трепещущая душа молодого дворянина, Тибо очнулся от населенного ужасными призраками сна и приподнялся на постели.
   Кругом был огонь: горела его хижина.
   Сначала он подумал, что продолжается его кошмар.
   Но он так ясно слышал крики «Смерть колдуну! Смерть
   чародею! Смерть оборотню!», что понял: с ним в самом деле случилось нечто страшное.
   Языки пламени приближались к постели, он чувствовал жар.
   Еще несколько секунд — и он окажется в центре огромного костра.
   Еще минуту поколебавшись, он не сможет убежать: путь будет отрезан.
   Тибо соскочил с постели, схватил рогатину и выбежал через заднюю дверь хижины.
   Когда его увидели бегущим сквозь пламя и дым, крики «Смерть! Убей его!» еще усилились.
   Раздались три или четыре выстрела.
   Эти выстрелы явно предназначались Тибо.
   Он слышал свист пуль.
   Стрелявшие были в ливреях начальника волчьей охоты.
   Тибо вспомнил угрозу, два дня назад услышанную от барона де Веза.
   Значит, он объявлен вне закона.
   Можно выкурить его из норы, как лису, стрелять по нему, словно по хищному зверю.
   К счастью для Тибо, ни одна пуля его не задела.
   Горевшая хижина освещала на земле лишь небольшой круг, и вскоре Тибо оказался вне его.
   Его окружала темнота леса, и, не будь слышно криков челяди барона, жгущей его дом, было бы настолько же тихо, насколько темно.
   Тибо уселся под деревом и уронил голову на руки.
   В последние сорок восемь часов события развивались так стремительно, что у башмачника не было недостатка в темах для размышления.
   Только последние двадцать четыре часа, которые он прожил в чужом облике, казались ему сном.
   Он не решился бы утверждать, что вся история барона Рауля, графини Джейн и сеньора де Мон-Гобера произошла на самом деле.
   Услышав звон часов на колокольне в Уаньи, Тибо поднял голову.
   Било десять.
   Десять часов!
   В половине десятого он еще умирал в облике барона Рауля у кюре из Пюизе.
   — Ах, черт возьми! — сказал он. — Я должен знать точно. Отсюда до Пюизе не больше льё, я буду там через полчаса. Я хочу убедиться, что барон Рауль в самом деле мертв.
   В ответ на заданный Тибо самому себе вопрос раздался жуткий вой.
   Тибо огляделся: вернулись его телохранители. Предводитель волков вновь обрел свою стаю.
   — Ну, волки, единственные мои друзья, в путь! — сказал он.
   И он через лес отправился в Пюизе.
   Слуги сеньора Жана, ворошившие последние угли горящей хижины, видели, как мимо пронесся призрак человека, за которым бежали двенадцать волков.
   Слуги барона перекрестились.
   Теперь они, более чем когда-либо прежде, были уверены, что Тибо — колдун.
   Кто угодно поверил бы в это, увидев, с какой стремительностью — быстрее любого из своих спутников — Тибо меньше чем за четверть часа пробежал расстояние, отделявшее Уаньи от Пюизе.
   У первых домов деревни Тибо остановился.
   — Друзья-волки, — сказал он. — Сегодня ночью я в вас не нуждаюсь; напротив, я хочу остаться один. Развлекайтесь в соседних овчарнях: я даю вам полную свободу действий. А если на вашем пути встретятся несколько двуногих тварей, именуемых людьми, друзья-волки, забудьте, что они считают себя созданными по образу и подобию Творца, и не отказывайте себе в удовольствии полакомиться их плотью.
   Радостно подвывая, волки разбежались во все стороны.
   Тибо продолжал путь.
   Он вошел в деревню.
   Дом кюре стоял по соседству с церковью.
   Тибо сделал крюк, чтобы не идти мимо креста.
   Он подошел к дому. Заглянув в окно, он увидел горевшую у изголовья постели свечу.
   Постель была накрыта простыней, под которой вырисовывались очертания застывшего тела. Дом казался пустым.
   Кюре, несомненно, пошел заявить мэру деревни о покойнике.
   Тибо вошел и окликнул кюре. Никто не ответил.
   Тибо подошел прямо к постели.
   Под простыней действительно лежал труп.
   Тибо поднял простыню и узнал сеньора Рауля.
   Вечность наделила его спокойной и роковой красотой.
   При жизни его черты казались слишком женственными; смерть придала им сумрачное величие.
   На первый взгляд можно было принять его за спящего, но, присмотревшись внимательнее, в его неподвижности вы узнали бы сон более глубокий.
   Вы догадались бы о присутствии королевы, у которой коса вместо скипетра, саван вместо мантии.
   Здесь присутствовала Смерть.
   Тибо оставил дверь открытой.
   Ему показалось, что он слышит легкие шаги.
   Тибо спрятался за зеленой саржевой занавеской, закрывавшей дверь в глубине алькова: если сюда войдут, он сможет убежать через эту дверь.
   У входа в дом остановилась в нерешительности женщина в черном, под черной вуалью.
   Рядом с ней показалась вторая и заглянула внутрь.
   — Я думаю, что госпожа может войти: никого нет; кроме того, я посторожу.
   Женщина в черном вошла, медленно приблизилась к постели, остановилась, чтобы отереть пот со лба, затем решительно подняла простыню, которой Тибо снова покрыл лицо мертвеца.
   Тибо узнал ее: это была графиня.
   — Увы! Мне не солгали! — проговорила она. Упав на колени, она стала молиться и плакать. Окончив молитву, она поднялась, поцеловала бледный
   лоб усопшего и посиневшие края раны, через которую вылетела душа.
   — О, мой возлюбленный Рауль, — прошептала графиня. — Кто назовет мне имя твоего убийцы? Кто поможет мне отомстить?
   Едва успев договорить, графиня вскрикнула и отскочила назад.
   Ей показалось, что она слышит голос, ответивший:
   — Я!
   И складки занавески из зеленой саржи зашевелились.
   Но графиня была не из робких. Взяв горевшую у изголовья свечу, она заглянула в промежуток между стеной и зеленой занавеской. Там никого не было.
   Графиня увидела только закрытую дверь.
   Поставив свечу на место, графиня достала из сумочки золотые ножницы, отрезала у покойного прядь волос, положила эту прядь в мешочек из черного бархата, висевший у нее на груди, снова поцеловала лоб покойного, покрыла ему голову простыней и вышла.
   На пороге она встретилась со священником и отступила, прячась под вуалью.
   — Кто вы? — спросил священник.
   — Скорбь, — ответила она. Посторонившись, священник пропустил ее. Графиня и ее служанка пришли пешком; ушли они тоже пешком.
 

   От Пюизе до Мон-Гобера всего четверть льё. Примерно на половине дороги от ствола ивы отделился прятавшийся за ним человек и преградил путь двум женщинам.
   Лизетта закричала.
   Но графиня бесстрашно подошла к этому человеку.
   — Кто вы? — спросила она.
   — Тот, кто сказал «я», когда вы спрашивали, назовет ли вам кто-нибудь имя убийцы.
   — Вы поможете мне за него отомстить?
   — Когда вам угодно.
   — Сейчас?
   — Здесь неподходящее место.
   — Предложите лучшее.
   — Ваша комната, например.
   — Мы не можем вернуться вместе.
   — Нет; но я могу пройти через пролом в стене; мадемуазель Лизетта встретит меня у развалин, где господин Рауль ставил своего коня; она может провести меня по винтовой лестнице и впустить в вашу спальню. Если вы будете в вашей туалетной комнате, я подожду вас, как позавчера господин Рауль.
   Обе женщины задрожали с головы до ног.
   — Кто вы такой, что вам известны все эти подробности? — спросила графиня.
   — Когда придет время вам это узнать, я скажу вам. После недолгого колебания графиня сказала:
   — Хорошо, вы пройдете в пролом; Лизетта встретит вас у конюшни.
   — О госпожа! — воскликнула Лизетта. — Я никогда не решусь идти за этим человеком!
   — Я пойду сама, — ответила графиня.
   — В добрый час! — откликнулся Тибо. — Вот это женщина!
   И, скользнув в овраг, что тянулся вдоль дороги, он исчез. Лизетта едва не лишилась чувств.
   — Обопритесь на меня, мадемуазель — предложила ей графиня, — и пойдем. Мне не терпится услышать, что скажет этот человек.
   Женщины незаметно вернулись в замок со стороны фермы.
   Никто не видел, как они выходили; никто не видел, как они вошли.
   Графиня в своей комнате ждала, пока Лизетта приведет к ней незнакомца.
   Через десять минут появилась Лизетта, очень бледная.
   — Ах, госпожа, — сказала она. — Мне незачем было его встречать.
   — Почему это? — спросила графиня.
   — Потому что он не хуже меня знает дорогу! О, если бы госпожа знала только, что он мне сказал! Я уверена, госпожа, что этот человек — демон!
   — Впустите его! — приказала графиня.
   — Я здесь, — сказал Тибо.
   — Хорошо, — сказала графиня Лизетте. — Оставьте нас, мадемуазель.
   Лизетта вышла.
   Графиня осталась одна с Тибо.
   Вид его не внушал доверия.
   Чувствовалось, что он готов решительно осуществить свои намерения и что намерения эти дурные: сатанинский смех кривил его рот, глаза горели адским огнем.
   На этот раз Тибо не стал прятать свои красные волосы: он выставил их напоказ.
   Они спадали ему на лоб, словно огненный плюмаж.
   И все же графиня, даже не побледнев, устремила взгляд на Тибо.
   — Эта девушка сказала, что вы знаете дорогу в мою спальню; вы уже бывали здесь?
   — Да, госпожа, один раз.
   — Когда же?
   — Позавчера.
   — В какое время?
   — От половины одиннадцатого до половины первого ночи.
   Графиня взглянула ему в лицо.
   — Это неправда!
   — Хотите, я расскажу вам все, что здесь произошло?
   — В названный вами час?
   — Да.
   — Говорите, — коротко приказала графиня.
   Тибо был не менее лаконичен, чем та, что спрашивала его.
   — Господин Рауль вошел через эту дверь, — начал он, указывая на дверь, ведущую в коридор, — и Лизетта оставила его одного. Вы вошли отсюда, — он показал на дверь туалетной комнаты, — и застали его стоящим на коленях. Ваши волосы были распущены, их поддерживали три бриллиантовые шпильки; на вас было домашнее платье из розовой тафты, отделанное гипюром, розовые шелковые чулки, туфельки из серебряной парчи; вокруг шеи — нитка жемчуга.
   — Совершенно точное описание, — подтвердила графиня. — Продолжайте.
   — Вы три раза ссорились с господином Раулем. В первый раз из-за того, что он задерживался в коридорах, чтобы целоваться с вашей служанкой; во второй — из-за того, что его видели в полночь по дороге из Эрневиля в Виллер-Котре; в третий — из-за того, что на балу в замке, где вас не было, он четыре контрданса танцевал с госпожой де Боннёй.
   — Продолжайте.
   — В ответ на эти упреки ваш возлюбленный — иногда удачно, иногда неудачно — оправдывался; вы сочли его оправдания достаточными, потому что простили его; в это время вбежала перепуганная Лизетта и закричала, что вернулся ваш муж и ваш возлюбленный должен бежать.
   — Значит, вы и в самом деле демон, как уверяет Лизетта, — зловеще рассмеявшись, сказала графиня. — Я вижу, что мы поладим… Договаривайте.
   — Тогда вы и ваша горничная втолкнули упирающегося господина Рауля в вашу туалетную комнату, затем Лизетта вывела его через коридор и две или три комнаты в противоположное крыло дома; спустившись по винтовой лестнице, беглецы обнаружили, что дверь внизу заперта; они спрятались в чулане; Лизетта открыла окно, находившееся всего в семи или восьми футах над землей, господин Рауль выпрыгнул в это окно и побежал в конюшню. Там он нашел своего коня, но с перерезанными сухожилиями и поклялся поступить так же с самим графом, если они встретятся: господин Рауль считал низостью без необходимости калечить благородное животное. Затем господин Рауль пешком отправился к пролому в стене; по ту сторону ограды его подстерегал граф с обнаженной шпагой в руке. У барона был при себе охотничий нож; вынув его из чехла, он вступил в бой.
   — Граф был один?
   — Слушайте… Граф, казалось, был один; после четвертого или пятого выпада граф был ранен ножом в плечо. Упав на одно колено, он закричал: «Ко мне, Лесток!» В это время барон вспомнил о своей клятве и наклонился, чтобы перерезать графу сухожилия; когда господин Рауль поднимался, Лесток напал на него сзади; лезвие вошло под лопатку и вышло из груди… мне незачем уточнять: вы целовали рану.