Дюма Александр. Предводитель волков

   Аньелетта покачала головой.
   — Нет? Ты не хочешь? Почему же ты отказываешься?
   — Потому что там я найду кое-что пострашнее волка. Выслушав этот ответ, барон Жан весело расхохотался.
   Видя хозяина смеющимся, охотники присоединились к нему.
   В самом деле, Аньелетте удалось вернуть сеньору де Везу хорошее настроение, и, возможно, он еще долго простоял бы, смеясь и болтая с девушкой, если бы Маркотт, протрубив отбой и созвав собак, почтительно не напомнил монсеньеру о том, что путь до замка неблизкий. Барон ласково погрозил пальцем Аньелетте и удалился в сопровождении своей свиты.
   Аньелетта и Тибо остались одни.
   Вы уже знаете, чем башмачник ей обязан и какая она хорошенькая.
   И все же Тибо, оставшись наедине с девушкой, прежде всего вспомнил о ненависти и о мести, забыв о своей спасительнице.
   Как видим, человек этот быстро продвигался по пути зла.
   — Ну, проклятый сеньор, если дьявол на этот раз исполнит мое желание, — он показал кулак уже скрывшейся из вида процессии, — если только дьявол услышит меня, то берегись: я с лихвой отплачу за то, что перенес сегодня!
   — Ах, как нехорошо то, что вы говорите, — сказала Аньелетта, подойдя поближе к Тибо. — Барон Жан — добрый господин, милосердный к бедным людям и всегда такой учтивый с женщинами.
   — Пусть так; но согласитесь — я должен отплатить ему за полученные удары.
   — Ну, приятель, будем откровенны, — смеясь, возразила девушка. — Признайтесь, вы их заслужили.
   — Ну-ну, прекрасная Аньелетта, похоже, от поцелуя барона Жана у вас голова закружилась.
   — Вот уж не думала, господин Тибо, что вы станете попрекать меня этим поцелуем. А своего мнения я не изменю: сеньор Жан имел право так поступить.
   — Нещадно отлупить меня?
   — А зачем вы стали охотиться в его владениях?
   — А разве дичь принадлежит не всем — и крестьянам и сеньорам?
   — Нет; ведь зверь живет в его лесу, ест его траву, и вы не имеете права бросать рогатину в оленя, что принадлежит его высочеству герцогу Орлеанскому.
   — А кто вам сказал, что я бросил рогатину в его оленя? — спросил Тибо, с угрожающим видом придвигаясь к Аньелетте.
   — Кто мне сказал? Мои глаза, и уверяю вас, что они не лгут, господин Тибо. Да, я видела, как вы бросали рогатину, когда прятались вот за этим буком.
   Уверенность, с которой девушка опровергла его ложь, мгновенно остудила гнев Тибо.
   — Ну что ж такого, в конце концов, — сказал он, — если какой-нибудь бедняк один раз хорошо пообедает излишками знатного сеньора! Мадемуазель Аньелетта, неужели вы согласны с судьями, которые готовы повесить человека из-за несчастного кролика? Что же, вы считаете, дичь создана Господом для барона Жана, а не для меня?
   — Господин Тибо, вам не повредит, если вы станете исполнять Божью заповедь и не будете желать чужого добра!
   — Да вы никак знаете меня, прекрасная Аньелетта, раз называете по имени?
   — Конечно. Я встретила вас однажды на празднике в Бурсонне; вас назвали лучшим танцором, и все столпились вокруг вас.
   Эта похвала совершенно обезоружила Тибо.
   — Да, да, — сказал он. — Теперь и я вспомнил, что видел вас. Да ведь на этом самом празднике в Бурсонне мы с вами танцевали, только вы с тех пор подросли — вот почему я не сразу узнал вас, но теперь узнаю. У вас было розовое платье и хорошенький белый корсаж, а танцы были на молочной ферме. Я хотел поцеловать вас, но вы мне не позволили, сказав, что в танцах целуют только свою визави, а не партнершу.
   — У вас отличная память, господин Тибо!
   — Знаете ли вы, Аньелетта, что за год — ведь с тех пор год прошел — вы не только выросли, но и похорошели? Здорово это вам удается — делать две вещи сразу!
   Девушка покраснела и опустила глаза.
   Румянец смущения сделал ее еще очаровательнее.
   Тибо принялся внимательно разглядывать ее.
   — Есть у вас дружок, Аньелетта? — спросил он не без волнения.
   — Нет, господин Тибо. Я не могу, да и не хочу его иметь.
   — Почему же? Скверный мальчишка Амур пугает вас?
   — Нет; но мне не дружок нужен.
   — А кто же?
   — Муж.
   Тибо сделал движение, которое Аньелетта не заметила или притворилась, что не замечает.
   — Да, — повторила она, — муж. У меня старая и больная бабушка, и дружок отвлекал бы меня от забот о ней; напротив, муж — если я найду хорошего парня, который захочет жениться на мне, — поможет мне ухаживать за ней, разделит со мной обязанность, данную мне Господом, — облегчить ее последние дни.
   — Но позволит ли вам муж, — спросил Тибо, — любить вашу бабушку больше, чем его, и не будет ли он ревновать, видя вашу нежность к старушке?
   — О, нет ни малейшей опасности, — ответила Аньелетта с прелестной улыбкой, — ему достанется так много моей любви, что он не захочет жаловаться; чем ласковее и терпеливее он будет со старушкой, тем сильнее я привяжусь к нему и тем больше буду стараться вести наше маленькое хозяйство. Вы думаете, что я слабая, хрупкая, не верите в мои силы, но я не боюсь работы. Когда сердце велит, можно день и ночь трудиться без устали. Я так буду любить того, кто полюбит бабушку! О, я могу пообещать, что мы все трое — она, мой муж и я — будем очень счастливы.
   — Ты хочешь сказать, что вы все трое будете очень бедны, Аньелетта!
   — Ну и что? Разве любовь и дружба богатых стоят хоть на обол больше, чем любовь и дружба бедных? Когда я приласкаюсь хорошенько к бабушке, господин Тибо, она сажает меня к себе на колени, обнимает своими бедными дрожащими руками, прижимается к моей щеке своим добрым морщинистым лицом, я чувствую ее слезы умиления и тоже начинаю плакать, господин Тибо, и эти слезы текут так легко, и они так сладки, что ни одна знатная дама, ни одна королева или королевская дочь в самые счастливые свои дни — я уверена в этом — не испытывала подобной радости; а между тем в округе нет никого беднее нас с бабушкой.
 

   Тибо молча слушал, погрузившись в свои честолюбивые мечты.
   Но, как это порой с ним случалось, когда он предавался своим грезам, Тибо чувствовал себя подавленным и утратившим вкус к жизни.
   Он, кто столько часов провел разглядывая прекрасных и знатных придворных дам его высочества герцога Орлеанского, когда они поднимались и спускались по ступеням; кто ночи напролет смотрел на стрельчатые окна донжона замка Вез, сиявшие в темноте огнями празднеств, — он спрашивал себя: стоит ли то, чего он так домогался — знатная дама и богатое жилище, — стоит ли все это жизни под соломенной кровлей с таким кротким и прекрасным созданием, как Аньелетта.
   Правда, эта храбрая маленькая женщина была так мила, что любой граф или барон в округе позавидовал бы ему.
   — Ну, к примеру, Аньелетта, — спросил Тибо, — если бы такой человек, как я, предложил бы вам свою руку, вы бы согласились?
   Мы говорили, что Тибо был видным парнем: у него были красивые глаза и красивые черные волосы, и из своих странствий он вернулся не простым ремесленником. Впрочем, легко привязываешься к человеку, которому сделаешь добро, — а Аньелетта, вероятно, спасла жизнь Тибо: судя по ударам Маркотта, башмачник умер бы, не дождавшись тридцать шестого удара.
   — Да, — ответила она, — если бы он хорошо относился к моей бабушке.
   Тибо взял ее за руку.
   — Ну, хорошо, Аньелетта, мы постараемся как можно скорее снова вернуться к этому разговору, дитя мое.
   — Когда захотите, господин Тибо.
   — И вы дадите клятву верно любить меня, если я женюсь на вас, Аньелетта?
   — Разве можно любить другого человека, кроме мужа?
   — Все равно, мне хотелось бы услышать совсем коротенькую клятву, что-нибудь в таком роде: «Господин Тибо, клянусь вам никогда никого не любить, кроме вас».
   — К чему нужна клятва? Честному парню должно быть достаточно обещания честной девушки.
   — А на какой день мы назначим свадьбу, Аньелетта? — спросил Тибо, пытаясь обнять девушку за талию.
   Но Аньелетта мягко высвободилась.
   — Поговорите с бабушкой: решать будет она. А пока помогите мне поднять эту вязанку вереска — уже поздно, а мне надо пройти почти целое льё до Пресьямона.
   Тибо помог Аньелетте поднять вязанку, а потом проводил девушку до изгороди Биллемона, откуда видна была колокольня ее деревни.
   Перед тем как расстаться, Тибо уговорил Аньелетту подарить ему один поцелуй в залог их будущего блаженства.
   Взволнованная этим единственным поцелуем сильнее, чем двумя поцелуями барона, Аньелетта ускорила шаг и почти побежала, хотя вязанка, которую она несла на голове, была слишком тяжела для этого слабого и хрупкого создания.
   Тибо некоторое время смотрел вслед Аньелетте, шедшей среди зарослей вереска.
   Поддерживая груз, девушка подняла руки, от этого она казалась еще более стройной и гибкой.
   Ее тонкая фигурка восхитительно вырисовывалась на фоне голубого неба.
   Наконец девушка, почти дойдя до первых домов деревни, скрылась за пригорком и сделалась недоступной восторженному взгляду Тибо.
   Молодой человек вздохнул и ненадолго погрузился в размышления.
   Но это не был вздох удовлетворения при мысли о том, что прелестное и доброе создание может принадлежать ему.
   Нет, он пожелал Аньелетту, потому что девушка была молода и хороша собой, а Тибо имел несчастное свойство желать всего, что принадлежало или могло бы принадлежать другому.
   Он поддался очарованию простодушной девушки. Но образ Аньелетты запечатлелся лишь в его голове — не в сердце.
   Тибо не способен был любить так, как бедняк должен любить бедную девушку, ничего не ожидая в награду за свою любовь, кроме ответной любви.
   Нет, напротив: по мере того как он удалялся от Аньелетты — словно он удалялся от ангела-хранителя, — зависть и честолюбие все сильнее терзали его душу.
   Уже совсем стемнело, когда он вернулся домой.

IV. ЧЕРНЫЙ ВОЛК

   Тибо очень устал и прежде всего решил поужинать.
   Некоторые из происшествий, наполнивших этот день, обладали свойством вызывать аппетит.
   Это был не тот вкусный ужин, что он обещал себе, если убьет оленя.
   Но Тибо, как мы знаем, оленя не убил, и только жестокий голод служил приправой к черному хлебу, придавая ему вкус оленьего мяса.
   Он едва успел приступить к этому скудному ужину, как услышал, что коза (кажется, мы уже говорили, что у него была коза) жалобно блеет.
   Подумав, что ей тоже хочется поужинать, Тибо взял под навесом охапку свежей травы и отнес в хлев.
   Как только он открыл дверцу, коза выскочила оттуда так стремительно, что едва не опрокинула хозяина.
   Даже не взглянув на принесенный корм, она побежала к дому.
   Тибо бросил свою ношу и пошел вслед за беглянкой, собираясь водворить ее на место. Но это оказалось невозможным. Пришлось тащить ее за рога, а она отчаянно сопротивлялась, пятилась назад, упиралась копытами.
   Все же Тибо победил в этой борьбе и загнал козу в хлев.
   Но та, не обращая внимания на оставленный ей обильный ужин, продолжала жалобно блеять.
   Удивленный и недовольный, Тибо во второй раз оторвался от еды и осторожно, чтобы коза не выскочила, снова открыл дверцу хлева.
   Там он принялся искать по всем углам и закоулкам причину испуга козы.
   Внезапно он почувствовал под рукой густой жаркий мех незнакомого животного.
   Тибо вовсе не был трусом.
   И все же он поспешно отступил.
   Взяв в доме лампу, он опять пошел в хлев.
   Лампа чуть было не выпала у него из рук, когда он узнал в животном, перепугавшем его козу, оленя барона Жана, — того самого, которого он преследовал и упустил, ради обладания которым, не дождавшись Божьей помощи, призвал на помощь дьявола; того оленя, что ушел от собак; наконец, того, из-за которого был так сильно избит.
   Убедившись, что дверь плотно закрыта, Тибо осторожно приблизился к гостю.
   Несчастное создание или было ручным, или до того устало, что не пыталось убежать и только смотрело на Тибо темными бархатными глазами, от страха сделавшимися необычайно выразительными.
   — Наверное, я оставил дверь открытой, — пробормотал башмачник себе под нос, — и зверь, не зная, где спрятаться, забежал сюда.
   Но, подумав немного, Тибо отчетливо вспомнил, что десять минут тому назад, когда он в первый раз открывал дверь хлева, деревянная задвижка была вставлена до того плотно, что ему пришлось камнем выбивать ее из гнезда.
   К тому же и коза, как мы видели, не дорожившая обществом гостя, убежала бы через открытую дверь.
   Приглядевшись, Тибо заметил, что олень привязан к решетке для сена.
   Хотя, повторяем, башмачник был довольно храбрым, все же у корней его волос выступил холодный пот, зубы у него застучали и он весь задрожал.
   Он вышел из хлева, закрыл дверь и отправился в дом вслед за козой; она выбежала, пока он ходил за лампой, и теперь лежала в углу у очага, на сей раз явно не собираясь сменить это место — во всяком случае, сегодня — на прежнее свое жилище.
   Тибо прекрасно помнил свою нечестивую просьбу, обращенную к сатане; но, признавая, что его желание чудесным образом исполнилось, он все еще не мог поверить во вмешательство нечистой силы.
   Покровительство духа тьмы внушало ему безотчетный страх; он попробовал было молиться, но рука его отказывалась сотворить крестное знамение, и он не смог ни слова припомнить из «Ave Maria», молитвы, которую произносил каждый день.
   Пока бедный Тибо предпринимал эти бесплодные попытки спастись, в голове у него началась ужасная сумятица.
   Столько дурных мыслей явилось к нему, что ему казалось, будто он слышит в ушах какое-то невнятное бормотание, подобное шуму волн во время прилива или шороху обнаженных веток, потревоженных зимним ветром.
   «В конце концов, — шептал он, бледный и с застывшим взглядом, — Бог ли, дьявол ли послал мне этого оленя, но это в любом случае большая удача, и дурак я буду, если стану отряхиваться, когда на меня манна небесная сыплется. Если эта тварь послана адом, так никто не заставляет меня ее есть; к тому же мне одному это слишком много, а те, кого я приглашу, могут выдать. Но я могу живьем отвести эту находку в монастырь Сен-Реми, и аббатиса хорошо мне за нее заплатит, если захочет порадовать своих монашек; воздух святого места очистит животное от скверны, а пригоршня добрых экю, которые я получу в монастыре, никак не сможет погубить мою душу.
   Сколько дней мне пришлось бы потеть за работой, крутя сверло, чтобы иметь четверть того, что я получу без всякого труда, стоит мне только отвести оленя в новое стойло! Решительно, дьявол, помогающий вам, стоит большего, чем отвернувшийся от вас ангел небесный. Если мессир сатана заведет меня слишком далеко, я всегда успею вырваться из его когтей, черт возьми! Я не ребенок и не овечка вроде Жоржины, я знаю, что делаю и на что иду».
   Несчастный! Говоря это, он забыл, что пять минут назад не мог поднести ко лбу собственную руку.
   Тибо нашел для себя столько превосходных и убедительных доводов, что решил сохранить добычу, откуда бы она ни взялась, и даже заранее предназначил деньги, которые выручит за нее, для покупки подвенечного платья своей невесте.
   По странному капризу памяти, он вспомнил Аньелетту.
   Он уже видел ее в длинном белом платье, с венком из белых лилий и с фатой на голове.
   Ему казалось, что, будь у него такой милый ангел-хранитель, дьявол, каким бы сильным и изворотливым он ни был, не осмелится переступить порог его дома.
   — Ну вот! — сказал он. — Еще одно средство: если мессир сатана будет уж очень донимать меня, я немедленно попрошу руки Аньелетты у ее бабушки, женюсь на ней, и, если я не смогу осенить себя крестным знамением и не вспомню слов молитвы, моя прелестная женушка, которая не продалась дьяволу, сделает это вместо меня.
   Придя к такому компромиссу и немного успокоившись, Тибо подбросил оленю травы в кормушку, чтобы тот хорошо выглядел и был достоин святых женщин, которым предназначался; затем он убедился, что подстилка достаточно мягкая и животное сможет удобно устроиться.
   Ночь прошла спокойно и даже без дурных сновидений.
   На следующий день сеньор Жан снова охотился.
   Но на этот раз собаки преследовали не пугливого оленя: они гнались за волком, которого Маркотт утром выследил и окружил.
   Это был матерый волк.
   Ему, вероятно, было немало лет, хотя, подняв его, охотники с удивлением заметили, что шерсть у него совершенно черная.
   Но, черный или серый, он был смел и дерзок, и охота барона Жана обещала быть не из легких.
   Волк, подвергшийся нападению около Вертфея, в глуши Даржана, пересек поле Метар, оставил слева Флёри и Дампле, перебежал через дорогу на Ферте-Милон и скрылся у Ивора.
   Там он переменил направление, спутал следы, вернулся назад, и так точно повторил свой прежний путь, что конь барона Жана попадал копытами в оставленные утром отпечатки.
   Вернувшись в окрестности Бур-Фонтена, волк стал бегать взад и вперед, а потом повел охотников на то самое место, где вчера начались все неприятности, а именно — к хижине башмачника.
   Тибо, приняв решение, о котором мы уже говорили, собирался вечером навестить Аньелетгу, а с утра пораньше взялся за работу.
   Вы спросите, почему Тибо, вместо того чтобы заниматься трудом, приносившим, по собственному его признанию, так мало дохода, не поспешил отвести своего оленя к монахиням в Сен-Реми.
   Он поостерегся это сделать!
   Никак нельзя было среди бела дня идти через лес Виллер-Котре с оленем на привязи.
   Что бы он сказал первому встречному сторожу?
   Нет, Тибо собирался выйти из дома в сумерках, свернуть вправо, через просеку Саблоньер попасть на дорогу Висельника на равнине Сен-Реми, в двухстах шагах от монастыря.
   Как только Тибо услышал звуки рога и лай собак, он поспешил завалить дверь, ведущую в хлев, где он спрятал зверя, огромной кучей сухого вереска, чтобы совершенно скрыть вход от глаз охотников и их сеньора, если они случайно, как вчера, остановятся у его хижины.
   Затем он с необычайным пылом взялся за работу и глаз не поднимал от пары сабо, которую вырезал.
   Вдруг ему показалось, будто кто-то скребется в дверь хижины.
   Он собирался открыть дверь, однако она отворилась сама, и, к крайнему изумлению Тибо, на задних лапах вошел черный волк.
   Оказавшись на середине комнаты, он по-волчьи уселся и уставился на башмачника.
   Тибо схватил лежавший поблизости топор и приготовился достойно принять странного посетителя: желая испугать его, он занес топор у него над головой.
   Но волчья физиономия приняла чрезвычайно насмешливое выражение.
   Зверь расхохотался.
   Тибо впервые в жизни слышал, чтобы волк смеялся. Часто говорят, что волки могут лаять по-собачьи. Но никто никогда не рассказывал, что волк может смеяться, как человек.
   И что это был за смех!
   Тибо до смерти испугался бы человека, у которого был бы такой смех; он опустил занесенную руку.
   — Клянусь сеньором с раздвоенным копытом, — сказал волк густым и звучным голосом, — вот это шутник! Я по его просьбе присылаю ему лучшего оленя из лесов его королевского высочества, а он за это собирается раскроить мне череп топором; вот она, человеческая благодарность: ничем не лучше волчьей.
   Услышав человеческий голос, исходивший от животного, Тибо выронил топор; колени у него задрожали.
   — Ну, будем вести себя разумно, — продолжал волк, — и поговорим как добрые друзья. Вчера ты захотел получить оленя, принадлежащего барону Жану, и я сам привел его в твой хлев, а чтобы он не убежал, сам привязал его к кормушке; по-моему, я заслужил чего-нибудь получше удара топором.
   — Да кто вы такой? — спросил Тибо.
   — А, так ты не узнал меня, вот в чем дело!
   — Вы сами понимаете: мог ли я узнать друга под этой гадкой шкурой?
   — Гадкой! — повторил волк, кроваво-красным языком наводя глянец на свою шерсть. — Черт возьми! На тебя не угодишь. Но дело не в моей шкуре. Собираешься ли ты заплатить за оказанную тебе услугу?
   — Конечно, — ответил растерянный башмачник. — Но хотелось бы знать ваши требования. О чем идет речь? Скажите, что вам угодно.
   — Прежде всего я хочу стакан воды, проклятые собаки совсем загнали меня.
   — Сию минуту, сеньор волк.
   И Тибо поспешил к роднику, бившему в десяти шагах от его хижины.
   Эта поспешность доказывала, насколько он был счастлив так легко отделаться.
   Он с глубоким поклоном поставил перед волком миску с чистой, прозрачной водой.
   Волк, с наслаждением вылакав содержимое миски, разлегся на полу, вытянув лапы на манер сфинкса.
   — Теперь слушай меня, — сказал волк.
   — Значит, это еще не все? — дрожа, спросил Тибо.
   — Черт возьми! Есть еще одно дело, и очень срочное, — ответил черный волк. — Ты слышишь лай собак?
 

   — Еще бы! Я слышу, что они приближаются и через пять минут будут здесь.
   — Так вот, мне надо от них отделаться.
   — Отделаться! Но как? — воскликнул Тибо, вспомнив, чего ему стоило вчерашнее вмешательство в охоту барона Жана.
   — Ищи, соображай, придумай что-нибудь.
   — У барона Жана злые собаки, сеньор волк, и то, о чем вы просите, означает спасти вам жизнь. Если они вас нагонят, то сразу разорвут в клочья; скорее всего так оно и будет. Впрочем, — прибавил Тибо, считая, что настал его черед требовать, — что я получу, если помогу вам избежать этой неприятности?
   — Как что? А олень?
   — А вода? — возразил Тибо. — Мы квиты, любезный волк. Теперь мы можем, если хотите, заключить новую сделку — я готов.
   — Пусть так! Говори быстро, чего ты хочешь от меня.
   — Другие на моем месте, — сказал Тибо, — конечно, воспользовались бы своим и вашим положением и потребовали бы всего сверх меры: сделать их богатыми, могущественными, знатными; откуда я знаю, чего они еще захотели бы! Я не таков: вчера я хотел оленя, и вы мне его дали, это правда; но завтра я могу еще чего-нибудь захотеть. С некоторых пор я охвачен каким-то безумием, у меня все время возникают желания, а у вас не всегда будет время выслушать меня. Сделайте так, чтобы все мои желания исполнялись, если вы сам дьявол или кто-то в этом роде.
   Волк состроил насмешливую гримасу.
   — Только и всего? — спросил он. — Заключительная часть не вяжется со вступлением.
   — О, не беспокойтесь, — ответил Тибо, — у меня скромные и честные желания, как и подобает бедному крестьянину: несчастный клочок земли, несколько жалких веточек — вот и все, чего может пожелать такой человек, как я.
   — С радостью я исполнил бы твое желание, — сказал волк, — но это не в моих силах.
   — Тогда вас растерзают эти страшные псы.
   — Ты так считаешь? Ты высказываешь требования, потому что уверен, что я в тебе нуждаюсь?
   — Я знаю, что это так и есть.
   — Что ж, смотри.
   — Куда?
   — Туда, где я был, — ответил волк. Тибо отступил на два шага.
   На том месте, где только что сидел волк, было пусто. Волк исчез неизвестно куда и как. Не было ни малейшего повреждения — ни дырочки на потолке, даже такой, какую оставила бы иголка, ни щели в полу, куда просочилась бы капля воды.
   — Так ты считаешь, что мне без тебя не выпутаться? — послышался голос волка.
   — Черт возьми, куда вы запропастились?
   — Если ты обращаешься ко мне по имени, — голос волка звучал с издевкой, — я вынужден ответить. Я на прежнем месте.
   — Но я вас не вижу!
   — Просто-напросто я невидим.
   — Но собаки, но охотники, но барон Жан станут искать вас здесь?
   — Разумеется; только они меня здесь не найдут.
   — Но если они не найдут вас, то набросятся на меня.
   — Как вчера. Только вчера тебя приговорили к тридцати шести ударам перевязью, а сегодня за то, что ты спрятал волка, получишь семьдесят два и рядом не будет Аньелетты, чтобы за поцелуй выкупить тебя.
   — Ой! Что же мне делать?
   — Быстро выпусти своего пленника: собаки собьются со следа и будут наказаны вместо тебя.
   — Но как гончие могут обмануться и спутать волчий запах с запахом оленя?
   — Это мое дело, — последовал ответ. — А ты не теряй времени, не то собаки будут здесь прежде, чем ты дойдешь до хлева; это будет неприятно, но не для меня — меня они не найдут, а для тебя, которого они встретят.
   Тибо не надо было повторять это дважды: он поспешил в хлев.
   Как только он отвязал оленя, тот, словно подброшенный пружиной, выскочил из дома, обежал его кругом, пересек волчий след и скрылся в зарослях Безмона.
   Собаки были уже в сотне шагов от хижины.
   Тибо с тревогой прислушивался к их лаю.
   Вся стая собралась у дверей. Вдруг два или три голоса, послышавшиеся у Безмона, сорвали с места всех собак.
   Погнавшись за оленем, собаки потеряли волчий след.
   Тибо наконец вздохнул полной грудью.
   Охота уходила все дальше, и Тибо вернулся в свою комнату под веселые звуки рога, в который трубил во всю силу своих легких барон Жан.
   Черный волк спокойно лежал на прежнем месте, войдя в хижину таким же непонятным образом, как раньше вышел.

V. СДЕЛКА

   Ошеломленный Тибо застыл на пороге.
   — Так мы говорили, — как ни в чем не бывало продолжал волк, — о том, что я не могу сделать так, чтобы все твои желания исполнялись.
   — Значит, мне нечего ждать от вас?
   — Напротив, я могу исполнить все недобрые пожелания.
   — Ну, и что мне это даст?
   — Дурак! Один моралист сказал: «В несчастьях нашего лучшего друга всегда есть нечто приятное для нас».
   — Это волк сказал? Я и не знал, что среди волков есть моралисты.