Страница:
— Нет, это сказал человек.
— Его повесили?
— Нет, сделали губернатором провинции Пуату. Кстати, там немало волков. Впрочем, если в несчастье лучшего друга есть нечто приятное, то какое же наслаждение испытываешь от несчастий своего злейшего врага!
— Верно, — сказал Тибо.
— Не говоря уж о том, что несчастье ближнего — хоть друга, хоть врага — всегда можно использовать к своей выгоде.
— Вы правы, сеньор волк, — после недолгого размышления отозвался Тибо. — И что вы хотите в обмен на свои услуги? Даром ничего не дают, не так ли?
— Конечно. Каждый раз, как ты чего-нибудь пожелаешь и не получишь от этого никакой выгоды, я буду забирать маленькую частицу твоей особы.
Тибо в ужасе попятился.
— Да нет, не бойся, я не прошу в уплату фунт твоего мяса, как потребовал у своего должника один мой знакомый еврей.
— Так чего же вы хотите?
— Один волос за первое желание, два за второе, четыре за третье — и так далее, все время удваивая число.
Тибо рассмеялся.
— Если только это, мессир волк, — я согласен и постараюсь высказывать такие желания, чтобы мне не пришлось носить парик. Ударим по рукам!
И Тибо протянул руку.
Черный волк поднял лапу, но не двинулся с места.
— Ну, в чем дело? — спросил Тибо.
— Я подумал, — ответил волк, — что моими острыми когтями, сам того не желая, могу причинить тебе сильную боль. Но я нашел способ заключить сделку без малейшего неудобства. У тебя есть серебряное кольцо, у меня — золотое. Поменяемся. Как видишь, сделка для тебя выгодная. И волк показал лапу, на безымянном пальце которой в самом деле блестело сквозь шерсть кольцо самого чистого золота.
— Согласен, — сказал Тибо. Обмен кольцами состоялся.
— Ну вот, мы обвенчаны, — объявил волк.
— О, только обручены, мессир волк, — ответил башмачник. — Черт возьми, как вы торопитесь!
— Поживем — увидим, метр Тибо. А теперь возвращайся к своей работе, я вернусь к своей.
— Прощайте, сеньор волк.
— До свидания, господин Тибо.
Едва закончив разговор и особенно подчеркнув слова «до свидания», волк исчез, оставив за собой запах серы, словно подожженная щепотка пороха.
Тибо некоторое время стоял, не в силах прийти в себя. Он не мог привыкнуть к такому способу ухода со сцены (как говорят в театре) и огляделся: волка нигде не было.
Башмачник на минуту поверил, что все это ему померещилось.
Но, опустив глаза, увидел дьявольское кольцо на безымянном пальце своей правой руки.
Стащив с пальца кольцо, Тибо стал его рассматривать. Ему показалось, что внутри вырезан какой-то вензель; приглядевшись, различил буквы «Т» и «С».
— Ой, — сказал он, покрывшись холодным потом. — Тибо и Сатана, имена двух договаривающихся сторон. Что ж, ничего не поделаешь. Если предался дьяволу, надо идти до конца.
И Тибо, чтобы забыться, затянул песню.
Но звук собственного голоса показался ему таким странным, что он сам его испугался, замолчал и взялся за работу.
Однако он успел три или четыре раза ковырнуть башмак ножом, когда услышал, что у Безмона трубят в рог и раздается лай собак.
Тибо отложил работу и стал прислушиваться.
— Скачи, любезный сеньор, — позлорадствовал он, — гонись за своим волком! Могу поклясться, что лапу этого волка ты не прибьешь над входом в свой замок. Черт возьми, удачная сделка! Я почти волшебник, и, хоть ты этого и не подозреваешь, щедрый расточитель ударов, я могу околдовать тебя и с лихвой тебе отплатить.
При этой мысли Тибо внезапно остановился.
— В самом деле, — продолжил он спустя немного, — что, если я отомщу этому проклятому барону и метру Маркотту? Да что там! За один волосок я могу позволить себе эту прихоть.
Тибо провел рукой по своей густой шелковистой гриве, что была не хуже, чем у льва.
— Пусть! — сказал он. — Мне пока есть чем расплачиваться, одного волоска не жалко. К тому же я смогу проверить, не посмеялся ли надо мною мой кум черт. Значит, я желаю крупной неприятности сеньору Жану; что касается этого негодяя Маркотта, который так жестоко избил меня вчера, то думаю, будет справедливо, если с ним случится что-то похуже, чем с его хозяином.
Тибо очень волновался, произнося вслух эти два желания. Он сам видел, на что способен черный волк, но боялся, как бы тот не воспользовался его доверчивостью в своих интересах. Высказав свою просьбу, он уже не мог вернуться к работе. Он взял нож не той стороной и порезался, а потом, собираясь украсить резьбой пару сабо в двенадцать су, испортил их.
Пока Тибо переживал эту непоправимую случайность и тряс окровавленной рукой, в долине послышался сильный шум.
Выйдя на дорогу в Кретьенель, башмачник увидел вдали медленно двигавшуюся процессию.
Это шли охотники и слуги сеньора Жана.
Кретьенельская дорога тянется почти на три четверти льё.
Поэтому Тибо не сразу смог разглядеть, что делали эти люди, выступавшие медленно и торжественно, подобно похоронному шествию.
Когда до процессии оставалось несколько сотен шагов, Тибо увидел: слуги несут что-то на двух носилках.
Это оказались безжизненные тела сеньора Жана и его доезжачего Маркотта.
У Тибо лоб покрылся холодным потом.
— Ох, — воскликнул он, — что все это значит? Вот что произошло.
Пока олень прятался в лесу, примененный Тибо способ сбить собак со следа благополучно действовал.
Но, повернув в сторону Мароля, зверь выскочил на открытое место и появился из вересковых зарослей в десяти шагах от сеньора Жана.
Вначале барон подумал, что олень убегает, испугавшись собак.
Но, увидев, что за ним менее чем в ста шагах гонится вся стая — сорок лающих, визжащих, воющих гончих: одни гудят басом, словно церковный колокол, другие оглушают, как барабан, третьи пронзительно тявкают, как фальшивый кларнет, и все это с таким видом, как будто они никогда и не чуяли запаха другого животного, — увидев это, барон впал в ярость, перед которой бледнеет ярость Полишинеля.
Он уже не кричал, а испускал рев. Он уже не ругался, а проклинал.
Ему мало было стегать своих собак хлыстом, он топтал их подковами своего коня, и метался в седле как черт перед кропильницей.
Сеньор Жан осыпал доезжачего Маркотта проклятиями и называл его ослом.
На этот раз возразить было нечего, оправданий не находилось — бедняга Маркотт страшно был сконфужен ошибкой своих собак и очень боялся гнева монсеньера.
Поэтому он решил сделать все возможное и невозможное, чтобы свою ошибку исправить, а гнев господина успокоить.
Он пустил коня галопом, не разбирая дороги и крича во все горло:
— Назад! Собаки, назад!
И раздавал удары хлыста направо и налево, оставляя на шкурах бедных тварей кровавые следы.
Но как он ни старался, ни кричал и ни лупил собак, они упорно бежали по следу.
Казалось, они узнали вчерашнего оленя и их уязвленное самолюбие требовало отыграться за неудачу накануне.
Маркотт принял отчаянное решение: успеть первым перебраться через реку Урк, берега которой охота как раз достигла к этому времени.
Он надеялся, оказавшись по ту сторону, ударами остановить собак, взбирающихся на берег.
Одним прыжком конь вынес его на середину реки.
Сначала все шло достаточно удачно, но, к несчастью, как мы уже сказали, вода сильно прибыла от дождей; конь не мог бороться с течением: он завертелся на месте и скрылся под водой.
Увидев, что коня не спасти, Маркотт хотел бросить его и перебраться вплавь.
Но его ноги застряли в стременах, он не смог высвободиться и исчез вместе с конем.
Тем временем барон со своими охотниками тоже оказался на берегу, и, когда он увидел критическое положение Маркотта, гнев его сменился отчаянием.
Сеньор де Вез искренне любил всех, кто служил ему во время охоты, — и людей и животных.
Он закричал изо всех сил:
— Спасите Маркотта! Тысяча чертей! Даю двадцать пять, пятьдесят, сто луидоров тому, кто его вытащит!
Люди и кони наперегонки бросились в воду, точно испуганные лягушки.
Барон и сам погнал коня в воду, но его удержали; все так усердно мешали ему осуществить его героическое намерение, что в конце концов преданность хозяину, проявленная слугами, для бедного доезжачего стала роковой.
На какую-то минуту все о нем забыли.
Эта минута и погубила Маркотта.
Он еще раз вынырнул у поворота реки, забил руками по воде и в последний раз прокричал:
— Назад! Собаки, назад!..
Но вода залила ему рот, он захлебнулся на последнем слоге последнего слова, и лишь через четверть часа тело несчастного вынесло течением на песчаную отмель.
Маркотт был мертв.
Это происшествие самым пагубным образом сказалось на сеньоре Жане.
Как положено дворянину, он никогда не отказывался от доброго вина, а потому имел некоторую предрасположенность к апоплексическому удару.
Потрясение, которое он испытал при виде трупа своего слуги, было таким сильным, что вызвало прилив крови к голове.
Тибо ужаснулся точности и добросовестности, с которыми черный волк исполнил свое обещание. Он не мог без дрожи подумать о том, что метр Изенгрин вправе требовать от него той же пунктуальности. Он с беспокойством спрашивал себя, окажется ли волк достаточно славным малым, чтобы удовлетвориться несколькими волосками, тем более что ни в момент произнесения желания, ни в следующие несколько секунд — то есть во время его исполнения — не почувствовал даже слабой щекотки на коже головы.
Труп бедняги Маркотта произвел на башмачника довольно тягостное впечатление. Откровенно говоря, Тибо совсем не любил покойного и считал, что для этого есть достаточные основания; но его неприязнь никогда не была так велика, чтобы желать ему смерти, и волк явно зашел слишком далеко в исполнении договора с башмачником.
Правда, Тибо не указал конкретно, чего он хочет, и тем самым предоставил волку достаточную свободу действий.
Он пообещал себе в будущем более точно формулировать свои пожелания и уж, во всяком случае, быть более сдержанным в просьбах.
Вернемся к барону; он не умер, но мало отличался от мертвого.
С той минуты как его настигло, словно удар грома, пожелание Тибо, он так и не пришел в себя.
Его уложили на свежем воздухе на ту самую кучу вереска, которой Тибо завалил дверь хлева. Растерянные слуги вверх дном перевернули все в хижине, стараясь отыскать какое-нибудь средство, способное привести хозяина в чувство.
Один требовал уксуса — растереть виски, другой — ключ, чтобы засунуть его барону за шиворот, тот желал похлопать хозяина по ладоням дощечкой, этот — зажечь у него под носом серу.
Среди всех этих голосов, моловших явный вздор, выделялся пронзительный голос маленького Ангулевана:
— Черт вас возьми, это все не то! Нам нужна коза; если бы только у нас была коза!
— Коза? — воскликнул Тибо, который не прочь был исцелить сеньора Жана, таким образом освободив свою совесть от половины лежавшего на ней груза, и вместе с тем спасти свою бедную хижину от разграбления. — Коза? У меня есть одна!
— В самом деле? У вас есть коза? — воскликнул Ангулеван. — Эй, друзья мои, наш дорогой сеньор спасен!
И Ангулеван в восторге бросился на шею Тибо, повторяя:
— Ведите сюда козу, приятель, ведите вашу козу! Башмачник вытащил из хлева блеющую козу.
— Держите ее покрепче за рога, — приказал ему Ангулеван. — И поднимите ей переднюю ногу.
Продолжая говорить, охотник вытащил из висевших у него на поясе ножен маленький нож и принялся тщательно точить его о брусок, на котором башмачник правил свои инструменты.
— Что это вы собираетесь делать? — спросил встревоженный этими приготовлениями Тибо.
— Как! — удивился Ангулеван. — Вы что, не знаете, что в сердце козы есть маленькая косточка в виде креста? Измельченная в порошок, она становится лучшим лекарством при апоплексическом ударе!
— Вы хотите убить мою козу! — воскликнул Тибо, разом отпустив рог и ногу несчастного животного. — Но я не хочу, чтобы вы ее убили, не хочу!
— Ай-яй-яй! — сказал Ангулеван. — Какие некрасивые вещи вы говорите, господин Тибо! Разве можно сравнить жизнь нашего доброго сеньора с жизнью этой презренной козы? Право же, мне стыдно за вас.
— Вам легко говорить. Эта коза — все, что у меня есть, все мое богатство. Она дает мне молоко, и я дорожу ею.
— Ну, господин Тибо, я уверен, что вы так не думаете; к счастью, сеньор барон вас не слышит: он очень бы огорчился, что ради его драгоценного здоровья приходится так торговаться с мужланом.
— Впрочем, — с издевательским смехом заметил один из охотников, — если метр Тибо так дорого ценит свою козу, что лишь монсеньеру под силу за нее заплатить, ничто не мешает ему завтра прийти в замок Вез и получить должок, а заодно и то, что ему недодали вчера…
Сила была не на стороне Тибо, разве что он снова призвал бы на помощь дьявола.
Но он только что получил от монсеньера сатаны хороший урок и не хотел снова, по крайней мере сегодня, прибегать к его услугам.
Так что он был озабочен только одним — как бы не пожелать дурного никому из присутствующих.
Один умер, другой еле жив — этого вполне достаточно.
Поэтому Тибо старался не смотреть на окружавшие его угрожающие или насмешливые лица, чтобы не разозлиться.
Пока он смотрел в другую сторону, козочку зарезали; Тибо узнал об этой казни, услышав жалобный крик бедного животного.
Как только коза испустила дух, в ее трепещущем сердце отыскали указанную Ангулеваном косточку.
Ее измельчили в порошок, растворили в уксусе, добавили тринадцать капель желчи из козьего же пузыря, размешали все это в стакане воды висевшим на четках крестом, затем острием кинжала разжали сеньору Жану зубы и влили ему в глотку эту микстуру.
Средство подействовало мгновенно и чудесно.
Сеньор Жан чихнул, приподнялся на своем ложе и довольно внятно, хоть язык у него немного заплетался, потребовал:
— Пить!
Ангулеван поднес ему воду в деревянном кубке, который Тибо получил в наследство и которым очень гордился.
Но барон, едва пригубив и узнав омерзительную жидкость, неосторожно ему поднесенную, выразительно сплюнул и с силой запустил кубком в стену, отчего тот разлетелся на куски.
Затем он крикнул громким и ясным голосом (что указывало на полное его выздоровление):
— Вина!
Один из охотников, вскочив в седло, помчался в замок Уаньи за бутылкой старого бургундского.
Через десять минут он вернулся с двумя бутылками. Их откупорили, и барон, за неимением стакана, одним духом выпил содержимое обеих прямо из горлышка.
Затем он повернулся лицом к стене, пробормотав:
— Макон тысяча семьсот сорок пятого года. И крепко уснул.
VI. ДЬЯВОЛЬСКИЙ ВОЛОС
— Его повесили?
— Нет, сделали губернатором провинции Пуату. Кстати, там немало волков. Впрочем, если в несчастье лучшего друга есть нечто приятное, то какое же наслаждение испытываешь от несчастий своего злейшего врага!
— Верно, — сказал Тибо.
— Не говоря уж о том, что несчастье ближнего — хоть друга, хоть врага — всегда можно использовать к своей выгоде.
— Вы правы, сеньор волк, — после недолгого размышления отозвался Тибо. — И что вы хотите в обмен на свои услуги? Даром ничего не дают, не так ли?
— Конечно. Каждый раз, как ты чего-нибудь пожелаешь и не получишь от этого никакой выгоды, я буду забирать маленькую частицу твоей особы.
Тибо в ужасе попятился.
— Да нет, не бойся, я не прошу в уплату фунт твоего мяса, как потребовал у своего должника один мой знакомый еврей.
— Так чего же вы хотите?
— Один волос за первое желание, два за второе, четыре за третье — и так далее, все время удваивая число.
Тибо рассмеялся.
— Если только это, мессир волк, — я согласен и постараюсь высказывать такие желания, чтобы мне не пришлось носить парик. Ударим по рукам!
И Тибо протянул руку.
Черный волк поднял лапу, но не двинулся с места.
— Ну, в чем дело? — спросил Тибо.
— Я подумал, — ответил волк, — что моими острыми когтями, сам того не желая, могу причинить тебе сильную боль. Но я нашел способ заключить сделку без малейшего неудобства. У тебя есть серебряное кольцо, у меня — золотое. Поменяемся. Как видишь, сделка для тебя выгодная. И волк показал лапу, на безымянном пальце которой в самом деле блестело сквозь шерсть кольцо самого чистого золота.
— Согласен, — сказал Тибо. Обмен кольцами состоялся.
— Ну вот, мы обвенчаны, — объявил волк.
— О, только обручены, мессир волк, — ответил башмачник. — Черт возьми, как вы торопитесь!
— Поживем — увидим, метр Тибо. А теперь возвращайся к своей работе, я вернусь к своей.
— Прощайте, сеньор волк.
— До свидания, господин Тибо.
Едва закончив разговор и особенно подчеркнув слова «до свидания», волк исчез, оставив за собой запах серы, словно подожженная щепотка пороха.
Тибо некоторое время стоял, не в силах прийти в себя. Он не мог привыкнуть к такому способу ухода со сцены (как говорят в театре) и огляделся: волка нигде не было.
Башмачник на минуту поверил, что все это ему померещилось.
Но, опустив глаза, увидел дьявольское кольцо на безымянном пальце своей правой руки.
Стащив с пальца кольцо, Тибо стал его рассматривать. Ему показалось, что внутри вырезан какой-то вензель; приглядевшись, различил буквы «Т» и «С».
— Ой, — сказал он, покрывшись холодным потом. — Тибо и Сатана, имена двух договаривающихся сторон. Что ж, ничего не поделаешь. Если предался дьяволу, надо идти до конца.
И Тибо, чтобы забыться, затянул песню.
Но звук собственного голоса показался ему таким странным, что он сам его испугался, замолчал и взялся за работу.
Однако он успел три или четыре раза ковырнуть башмак ножом, когда услышал, что у Безмона трубят в рог и раздается лай собак.
Тибо отложил работу и стал прислушиваться.
— Скачи, любезный сеньор, — позлорадствовал он, — гонись за своим волком! Могу поклясться, что лапу этого волка ты не прибьешь над входом в свой замок. Черт возьми, удачная сделка! Я почти волшебник, и, хоть ты этого и не подозреваешь, щедрый расточитель ударов, я могу околдовать тебя и с лихвой тебе отплатить.
При этой мысли Тибо внезапно остановился.
— В самом деле, — продолжил он спустя немного, — что, если я отомщу этому проклятому барону и метру Маркотту? Да что там! За один волосок я могу позволить себе эту прихоть.
Тибо провел рукой по своей густой шелковистой гриве, что была не хуже, чем у льва.
— Пусть! — сказал он. — Мне пока есть чем расплачиваться, одного волоска не жалко. К тому же я смогу проверить, не посмеялся ли надо мною мой кум черт. Значит, я желаю крупной неприятности сеньору Жану; что касается этого негодяя Маркотта, который так жестоко избил меня вчера, то думаю, будет справедливо, если с ним случится что-то похуже, чем с его хозяином.
Тибо очень волновался, произнося вслух эти два желания. Он сам видел, на что способен черный волк, но боялся, как бы тот не воспользовался его доверчивостью в своих интересах. Высказав свою просьбу, он уже не мог вернуться к работе. Он взял нож не той стороной и порезался, а потом, собираясь украсить резьбой пару сабо в двенадцать су, испортил их.
Пока Тибо переживал эту непоправимую случайность и тряс окровавленной рукой, в долине послышался сильный шум.
Выйдя на дорогу в Кретьенель, башмачник увидел вдали медленно двигавшуюся процессию.
Это шли охотники и слуги сеньора Жана.
Кретьенельская дорога тянется почти на три четверти льё.
Поэтому Тибо не сразу смог разглядеть, что делали эти люди, выступавшие медленно и торжественно, подобно похоронному шествию.
Когда до процессии оставалось несколько сотен шагов, Тибо увидел: слуги несут что-то на двух носилках.
Это оказались безжизненные тела сеньора Жана и его доезжачего Маркотта.
У Тибо лоб покрылся холодным потом.
— Ох, — воскликнул он, — что все это значит? Вот что произошло.
Пока олень прятался в лесу, примененный Тибо способ сбить собак со следа благополучно действовал.
Но, повернув в сторону Мароля, зверь выскочил на открытое место и появился из вересковых зарослей в десяти шагах от сеньора Жана.
Вначале барон подумал, что олень убегает, испугавшись собак.
Но, увидев, что за ним менее чем в ста шагах гонится вся стая — сорок лающих, визжащих, воющих гончих: одни гудят басом, словно церковный колокол, другие оглушают, как барабан, третьи пронзительно тявкают, как фальшивый кларнет, и все это с таким видом, как будто они никогда и не чуяли запаха другого животного, — увидев это, барон впал в ярость, перед которой бледнеет ярость Полишинеля.
Он уже не кричал, а испускал рев. Он уже не ругался, а проклинал.
Ему мало было стегать своих собак хлыстом, он топтал их подковами своего коня, и метался в седле как черт перед кропильницей.
Сеньор Жан осыпал доезжачего Маркотта проклятиями и называл его ослом.
На этот раз возразить было нечего, оправданий не находилось — бедняга Маркотт страшно был сконфужен ошибкой своих собак и очень боялся гнева монсеньера.
Поэтому он решил сделать все возможное и невозможное, чтобы свою ошибку исправить, а гнев господина успокоить.
Он пустил коня галопом, не разбирая дороги и крича во все горло:
— Назад! Собаки, назад!
И раздавал удары хлыста направо и налево, оставляя на шкурах бедных тварей кровавые следы.
Но как он ни старался, ни кричал и ни лупил собак, они упорно бежали по следу.
Казалось, они узнали вчерашнего оленя и их уязвленное самолюбие требовало отыграться за неудачу накануне.
Маркотт принял отчаянное решение: успеть первым перебраться через реку Урк, берега которой охота как раз достигла к этому времени.
Он надеялся, оказавшись по ту сторону, ударами остановить собак, взбирающихся на берег.
Одним прыжком конь вынес его на середину реки.
Сначала все шло достаточно удачно, но, к несчастью, как мы уже сказали, вода сильно прибыла от дождей; конь не мог бороться с течением: он завертелся на месте и скрылся под водой.
Увидев, что коня не спасти, Маркотт хотел бросить его и перебраться вплавь.
Но его ноги застряли в стременах, он не смог высвободиться и исчез вместе с конем.
Тем временем барон со своими охотниками тоже оказался на берегу, и, когда он увидел критическое положение Маркотта, гнев его сменился отчаянием.
Сеньор де Вез искренне любил всех, кто служил ему во время охоты, — и людей и животных.
Он закричал изо всех сил:
— Спасите Маркотта! Тысяча чертей! Даю двадцать пять, пятьдесят, сто луидоров тому, кто его вытащит!
Люди и кони наперегонки бросились в воду, точно испуганные лягушки.
Барон и сам погнал коня в воду, но его удержали; все так усердно мешали ему осуществить его героическое намерение, что в конце концов преданность хозяину, проявленная слугами, для бедного доезжачего стала роковой.
На какую-то минуту все о нем забыли.
Эта минута и погубила Маркотта.
Он еще раз вынырнул у поворота реки, забил руками по воде и в последний раз прокричал:
— Назад! Собаки, назад!..
Но вода залила ему рот, он захлебнулся на последнем слоге последнего слова, и лишь через четверть часа тело несчастного вынесло течением на песчаную отмель.
Маркотт был мертв.
Это происшествие самым пагубным образом сказалось на сеньоре Жане.
Как положено дворянину, он никогда не отказывался от доброго вина, а потому имел некоторую предрасположенность к апоплексическому удару.
Потрясение, которое он испытал при виде трупа своего слуги, было таким сильным, что вызвало прилив крови к голове.
Тибо ужаснулся точности и добросовестности, с которыми черный волк исполнил свое обещание. Он не мог без дрожи подумать о том, что метр Изенгрин вправе требовать от него той же пунктуальности. Он с беспокойством спрашивал себя, окажется ли волк достаточно славным малым, чтобы удовлетвориться несколькими волосками, тем более что ни в момент произнесения желания, ни в следующие несколько секунд — то есть во время его исполнения — не почувствовал даже слабой щекотки на коже головы.
Труп бедняги Маркотта произвел на башмачника довольно тягостное впечатление. Откровенно говоря, Тибо совсем не любил покойного и считал, что для этого есть достаточные основания; но его неприязнь никогда не была так велика, чтобы желать ему смерти, и волк явно зашел слишком далеко в исполнении договора с башмачником.
Правда, Тибо не указал конкретно, чего он хочет, и тем самым предоставил волку достаточную свободу действий.
Он пообещал себе в будущем более точно формулировать свои пожелания и уж, во всяком случае, быть более сдержанным в просьбах.
Вернемся к барону; он не умер, но мало отличался от мертвого.
С той минуты как его настигло, словно удар грома, пожелание Тибо, он так и не пришел в себя.
Его уложили на свежем воздухе на ту самую кучу вереска, которой Тибо завалил дверь хлева. Растерянные слуги вверх дном перевернули все в хижине, стараясь отыскать какое-нибудь средство, способное привести хозяина в чувство.
Один требовал уксуса — растереть виски, другой — ключ, чтобы засунуть его барону за шиворот, тот желал похлопать хозяина по ладоням дощечкой, этот — зажечь у него под носом серу.
Среди всех этих голосов, моловших явный вздор, выделялся пронзительный голос маленького Ангулевана:
— Черт вас возьми, это все не то! Нам нужна коза; если бы только у нас была коза!
— Коза? — воскликнул Тибо, который не прочь был исцелить сеньора Жана, таким образом освободив свою совесть от половины лежавшего на ней груза, и вместе с тем спасти свою бедную хижину от разграбления. — Коза? У меня есть одна!
— В самом деле? У вас есть коза? — воскликнул Ангулеван. — Эй, друзья мои, наш дорогой сеньор спасен!
И Ангулеван в восторге бросился на шею Тибо, повторяя:
— Ведите сюда козу, приятель, ведите вашу козу! Башмачник вытащил из хлева блеющую козу.
— Держите ее покрепче за рога, — приказал ему Ангулеван. — И поднимите ей переднюю ногу.
Продолжая говорить, охотник вытащил из висевших у него на поясе ножен маленький нож и принялся тщательно точить его о брусок, на котором башмачник правил свои инструменты.
— Что это вы собираетесь делать? — спросил встревоженный этими приготовлениями Тибо.
— Как! — удивился Ангулеван. — Вы что, не знаете, что в сердце козы есть маленькая косточка в виде креста? Измельченная в порошок, она становится лучшим лекарством при апоплексическом ударе!
— Вы хотите убить мою козу! — воскликнул Тибо, разом отпустив рог и ногу несчастного животного. — Но я не хочу, чтобы вы ее убили, не хочу!
— Ай-яй-яй! — сказал Ангулеван. — Какие некрасивые вещи вы говорите, господин Тибо! Разве можно сравнить жизнь нашего доброго сеньора с жизнью этой презренной козы? Право же, мне стыдно за вас.
— Вам легко говорить. Эта коза — все, что у меня есть, все мое богатство. Она дает мне молоко, и я дорожу ею.
— Ну, господин Тибо, я уверен, что вы так не думаете; к счастью, сеньор барон вас не слышит: он очень бы огорчился, что ради его драгоценного здоровья приходится так торговаться с мужланом.
— Впрочем, — с издевательским смехом заметил один из охотников, — если метр Тибо так дорого ценит свою козу, что лишь монсеньеру под силу за нее заплатить, ничто не мешает ему завтра прийти в замок Вез и получить должок, а заодно и то, что ему недодали вчера…
Сила была не на стороне Тибо, разве что он снова призвал бы на помощь дьявола.
Но он только что получил от монсеньера сатаны хороший урок и не хотел снова, по крайней мере сегодня, прибегать к его услугам.
Так что он был озабочен только одним — как бы не пожелать дурного никому из присутствующих.
Один умер, другой еле жив — этого вполне достаточно.
Поэтому Тибо старался не смотреть на окружавшие его угрожающие или насмешливые лица, чтобы не разозлиться.
Пока он смотрел в другую сторону, козочку зарезали; Тибо узнал об этой казни, услышав жалобный крик бедного животного.
Как только коза испустила дух, в ее трепещущем сердце отыскали указанную Ангулеваном косточку.
Ее измельчили в порошок, растворили в уксусе, добавили тринадцать капель желчи из козьего же пузыря, размешали все это в стакане воды висевшим на четках крестом, затем острием кинжала разжали сеньору Жану зубы и влили ему в глотку эту микстуру.
Средство подействовало мгновенно и чудесно.
Сеньор Жан чихнул, приподнялся на своем ложе и довольно внятно, хоть язык у него немного заплетался, потребовал:
— Пить!
Ангулеван поднес ему воду в деревянном кубке, который Тибо получил в наследство и которым очень гордился.
Но барон, едва пригубив и узнав омерзительную жидкость, неосторожно ему поднесенную, выразительно сплюнул и с силой запустил кубком в стену, отчего тот разлетелся на куски.
Затем он крикнул громким и ясным голосом (что указывало на полное его выздоровление):
— Вина!
Один из охотников, вскочив в седло, помчался в замок Уаньи за бутылкой старого бургундского.
Через десять минут он вернулся с двумя бутылками. Их откупорили, и барон, за неимением стакана, одним духом выпил содержимое обеих прямо из горлышка.
Затем он повернулся лицом к стене, пробормотав:
— Макон тысяча семьсот сорок пятого года. И крепко уснул.
VI. ДЬЯВОЛЬСКИЙ ВОЛОС
Слуги, перестав беспокоиться о здоровье хозяина, отправились на поиски собак, продолжавших преследовать оленя.
Они нашли их спящими на красной от крови земле.
Было ясно, что псы загнали, растерзали и съели оленя, а если и оставались какие-нибудь сомнения в этом, их развеял вид рогов и обломков челюсти — то, что осталось от несчастного зверя и чего собакам не удалось разгрызть и уничтожить.
Кажется, одни они в этот день получили хоть какое-то удовольствие.
Охотники заперли гончих у Тибо в хлеву и, поскольку барон все еще спал, решили поужинать.
Они забрали весь хлеб, лежавший в ларе у бедняги, зажарили козу и вежливо пригласили хозяина разделить с ними трапезу, которую он в какой-то мере оплатил.
Тибо отказался под благовидным предлогом, сославшись на то, что еще не оправился от глубокого потрясения, вызванного смертью Маркотта и болезнью барона.
Он собрал обломки своего прекрасного кубка и убедился, что склеить его невозможно; затем стал размышлять, каким образом поскорее покончить с убожеством своей жизни, в последние два дня ставшей совершенно невыносимой.
Прежде всего перед его внутренним взором встал образ Аньелетты.
Он увидел ее такой, какими являются детям во сне ангелы, — в длинном белом платье, парящей в голубом небе на больших белых крыльях.
Она казалась очень счастливой, знаками звала его следовать за ней и говорила:
«Тот, кто пойдет со мной, узнает блаженство».
Но Тибо в ответ только качал головой и пожимал плечами, словно хотел сказать прекрасному видению:
«Да, да, это ты Аньелетта, я узнаю тебя. Вчера еще я мог пойти за тобой; но сегодня, когда, подобно королю, я в состоянии распоряжаться чужой жизнью и смертью, я не могу неразумно подчиниться только что родившейся любви, едва лепечущей свои первые слова. Стать твоим мужем, бедная моя Аньелетта, не значит ли это вдвое и втрое увеличить тяжесть груза, под которым изнемогает каждый из нас, вместо того чтобы облегчить нашу жизнь? Нет, Аньелетта, нет! Вы были бы прелестной любовницей; но жена должна мне принести столько же денег, сколько у меня теперь власти».
Совесть подсказывала ему, что у него есть обязательства по отношению к Аньелетте.
Но он отвечал себе, что, разорвав помолвку, сделает доброе дело для кроткого создания.
— Я честный человек, — шептал он еле слышно, — и должен пожертвовать своим удовольствием ради счастья милого ребенка. Впрочем, она достаточно молода, достаточно хороша собой и достаточно рассудительна, чтобы выбрать себе лучшую участь, чем та, что ожидает ее, стань она женой простого башмачника.
Из всех этих прекрасных рассуждений Тибо сделал вывод: вчерашние смехотворные обещания брошены на ветер, а о помолвке, свидетелями которой были лишь дрожащие листья берез да розовые цветочки вереска, надо забыть.
К тому же на мельнице в Койоле была красивая мельничиха, и воспоминание о ней сыграло не последнюю роль в решении Тибо.
Это была молодая вдова лет двадцати шести — двадцати восьми, свежая, пухленькая, с лукавым, дразнящим взглядом.
Она считалась самой богатой невестой в округе, мельница ее работала не умолкая, — как видите, во всех отношениях она как нельзя лучше устраивала Тибо.
Прежде он никогда не осмелился бы заглядываться на красивую и богатую г-жу Поле (так звали мельничиху).
Под нашим пером имя это возникает впервые, ибо впервые обладательница его серьезно заняла мысли нашего героя.
Он и сам удивился, как это он раньше не вспомнил о мельничихе, но сказал себе, что и прежде часто думал о ней, однако без всякой надежды; теперь же, когда он пользуется покровительством волка и одарен сверхъестественной властью, которую имел уже случай испробовать, он уверен, что легко устранит со своего пути соперников и достигнет цели.
Злые языки поговаривали, что у мельничихи характер не из легких и она сварлива.
Но башмачник решил, что с помощью дьявола он легко одолеет жалкого бесенка, который может обитать в душе вдовы Поле. Итак, на рассвете он задумал отправиться в Койоль (а мысли эти, разумеется, пришли ему в голову ночью).
Сеньор Жан проснулся, едва запела славка. Он совершенно оправился от вчерашнего недомогания; ударами хлыста подняв слуг, он отправил тело Маркотта в замок, а сам решил, чтобы не возвращаться домой ни с чем, поохотиться на кабана, как будто вчера ничего особенного не случилось.
К шести часам утра он покинул жилище Тибо, заверив этого последнего в своей признательности за гостеприимство, оказанное в бедной хижине ему самому, а также его людям и собакам; за эти заслуги барон обещал совершенно забыть о мелких обидах, причиненных ему башмачником.
Легко догадаться, сожалел ли Тибо об уходе сеньора, охотников и собак.
Оставшись один, он некоторое время созерцал свое разоренное жилище: пустой ларь, разбитую мебель, ненужный хлев, покрытый отбросами пол.
Но он сказал себе, что все это — естественные последствия пребывания в его доме знатного сеньора, а будущее представлялось ему слишком лучезарным для того, чтобы долго предаваться печали.
Достав воскресную одежду, он принарядился как мог, позавтракал последним куском хлеба с последним обрезком козьего мяса, запив все стаканом ключевой воды, и отправился в Койоль.
Тибо решил в тот же день попытать счастья у г-жи Поле.
Он вышел около девяти часов утра.
Самая короткая дорога на Койоль идет через Уаньи и Пислё.
Как же получилось, что Тибо, знавший леса Виллер-Котре не хуже, чем портной знает карманы на сшитом им костюме, свернул на кретьенельскую дорогу, удлинив путь на целых пол-льё?
Это получилось оттого, что дорога через Кретьенель проходила вблизи того места, где Тибо впервые увидел Аньелетту; пока расчет вел его к койольской мельнице, сердце тянуло в сторону Пресьямона.
В самом деле, почти сразу за Ферте-Милоном он увидел на обочине прелестную Аньелетту, которая рвала траву для своих коз.
Он мог пройти мимо так, чтобы она его не заметила, это было совсем легко: девушка стояла к нему спиной.
Но бес толкал его прямо к ней.
Аньелетта, склонившаяся с серпом в руках, услышала шаги и подняла голову; узнав Тибо, она покраснела.
Но, залившись краской, она радостно улыбнулась и вся просияла; ее румянец был вызван не враждебными чувствами к башмачнику.
— Ах, — сказала она, — вот и вы. Я всю ночь думала о вас и молилась за вас.
И Тибо вспомнил, что в его собственных снах Аньелетта пролетала по небу, сложив руки для молитвы, в ангельском одеянии и с ангельскими крыльями.
— А по какому случаю вы обо мне думали и за меня молились, прелестное дитя? — развязно, как сделал бы какой-нибудь молодой дворянин из свиты принца, спросил Тибо.
Аньелетта посмотрела на него своими большими глазами цвета неба.
— Я думала о вас, потому что люблю вас, Тибо; я за вас молилась, потому что видела, как с сеньором Жаном и его доезжачим случилось несчастье и у вас из-за этого были неприятности… Ах, если бы я слушалась только своего сердца, я сразу же поспешила бы к вам на помощь.
— Надо было так и сделать, Аньелетта, вы нашли бы веселую компанию, уверяю вас!
— Но я совсем не этого хотела, господин Тибо; я помогла бы вам принять их. О, что за чудесное кольцо у вас на пальце, господин Тибо!
И девушка показала на кольцо, полученное им от волка. У Тибо кровь застыла в жилах.
— Это кольцо? — переспросил он.
— Да, вот это.
Видя, что Тибо медлит с ответом, Аньелетта отвернулась и вздохнула.
— Конечно, это подарок какой-нибудь знатной дамы, — прошептала она.
— Да нет, — с уверенностью законченного лжеца возразил Тибо, — вы ошибаетесь, Аньелетта, это обручальное кольцо: я купил его, чтобы надеть вам на палец в день нашей свадьбы.
Аньелетта грустно покачала головой.
— Почему вы не хотите сказать мне правду, господин Тибо?
— Я вам ее сказал, Аньелетта.
— Нет.
И она покачала головой еще печальнее.
— А почему вы думаете, что я обманываю вас?
— Потому что в это кольцо я могу всунуть два своих пальца.
В самом деле, у Тибо каждый палец был толщиной с два пальчика девушки.
— Если оно слишком большое, Аньелетта, мы отдадим его уменьшить.
— Прощайте, господин Тибо.
— Как прощайте?
— Да.
— Вы уходите?
— Ухожу.
— Почему, Аньелетта?
— Я не люблю лжецов.
Тибо искал, чем поклясться, чтобы успокоить Аньелетту, но ничего не смог найти.
— Послушайте, — вновь заговорила Аньелетта и слезы выступили на ее глазах, ведь ей приходилось делать над собой большое усилие, чтобы уйти от Тибо, — если это кольцо действительно предназначено для меня…
— Клянусь вам, Аньелетта.
— Хорошо, дайте мне кольцо на сохранение до дня нашей свадьбы, а тогда я отдам вам его, чтобы его освятили.
— Я только этого и хочу, Аньелетта: я мечтаю увидеть кольцо на вашей хорошенькой ручке. Вы очень верно заметили, что оно велико вам. Я сегодня иду в Виллер-Котре; мы снимем мерку с вашего пальчика, и я отдам кольцо господину Дюге, ювелиру, чтобы он его уменьшил.
Улыбка снова появилась на губах Аньелетты, а слезы на ее глазах мгновенно высохли.
Она протянула Тибо свою маленькую ручку.
Тибо с минуту подержал ее в своих, поворачивая то вверх то вниз ладонью, потом поцеловал.
— Ой, — сказала Аньелетта, — не надо целовать мою руку, господин Тибо, она недостаточно красива для этого.
— Тогда дайте мне что-нибудь взамен. Аньелетта подставила ему лоб. Потом с детской радостью попросила:
— Давайте примерим кольцо!
Тибо стащил кольцо с пальца и, смеясь, хотел надеть его на большой палец Аньелетты.
Но, к крайнему его удивлению, кольцо оказалось слишком тесным и не прошло через сгиб.
— Смотри-ка! — изумился Тибо. — Кто бы мог подумать! Аньелетта засмеялась.
— В самом деле, забавно, — сказала она.
Тибо примерил кольцо на указательный палец Аньелетты. Кольцо отказалось налезть и на него.
Тибо попробовал надеть его на средний.
Можно было подумать, что кольцо все сильнее сжимается, как будто боится запачкать эту девичью ручку.
После среднего Тибо попробовал надеть кольцо на безымянный палец.
Он сам носил кольцо на этом пальце.
И снова его постигла неудача.
Чем дольше продолжался опыт, тем сильнее дрожала ручка Аньелетты, а у Тибо пот катился градом со лба, как будто он выполнял самую изнурительную работу.
Он чувствовал, что во всем этом есть нечто дьявольское.
Наконец очередь дошла до мизинца Аньелетты.
На этом тонком, хрупком, прозрачном мизинчике кольцо должно было болтаться, как болтался бы браслет на пальце Тибо; но этот мизинчик, как ни старалась Аньелетта, так и не пролез в кольцо.
Они нашли их спящими на красной от крови земле.
Было ясно, что псы загнали, растерзали и съели оленя, а если и оставались какие-нибудь сомнения в этом, их развеял вид рогов и обломков челюсти — то, что осталось от несчастного зверя и чего собакам не удалось разгрызть и уничтожить.
Кажется, одни они в этот день получили хоть какое-то удовольствие.
Охотники заперли гончих у Тибо в хлеву и, поскольку барон все еще спал, решили поужинать.
Они забрали весь хлеб, лежавший в ларе у бедняги, зажарили козу и вежливо пригласили хозяина разделить с ними трапезу, которую он в какой-то мере оплатил.
Тибо отказался под благовидным предлогом, сославшись на то, что еще не оправился от глубокого потрясения, вызванного смертью Маркотта и болезнью барона.
Он собрал обломки своего прекрасного кубка и убедился, что склеить его невозможно; затем стал размышлять, каким образом поскорее покончить с убожеством своей жизни, в последние два дня ставшей совершенно невыносимой.
Прежде всего перед его внутренним взором встал образ Аньелетты.
Он увидел ее такой, какими являются детям во сне ангелы, — в длинном белом платье, парящей в голубом небе на больших белых крыльях.
Она казалась очень счастливой, знаками звала его следовать за ней и говорила:
«Тот, кто пойдет со мной, узнает блаженство».
Но Тибо в ответ только качал головой и пожимал плечами, словно хотел сказать прекрасному видению:
«Да, да, это ты Аньелетта, я узнаю тебя. Вчера еще я мог пойти за тобой; но сегодня, когда, подобно королю, я в состоянии распоряжаться чужой жизнью и смертью, я не могу неразумно подчиниться только что родившейся любви, едва лепечущей свои первые слова. Стать твоим мужем, бедная моя Аньелетта, не значит ли это вдвое и втрое увеличить тяжесть груза, под которым изнемогает каждый из нас, вместо того чтобы облегчить нашу жизнь? Нет, Аньелетта, нет! Вы были бы прелестной любовницей; но жена должна мне принести столько же денег, сколько у меня теперь власти».
Совесть подсказывала ему, что у него есть обязательства по отношению к Аньелетте.
Но он отвечал себе, что, разорвав помолвку, сделает доброе дело для кроткого создания.
— Я честный человек, — шептал он еле слышно, — и должен пожертвовать своим удовольствием ради счастья милого ребенка. Впрочем, она достаточно молода, достаточно хороша собой и достаточно рассудительна, чтобы выбрать себе лучшую участь, чем та, что ожидает ее, стань она женой простого башмачника.
Из всех этих прекрасных рассуждений Тибо сделал вывод: вчерашние смехотворные обещания брошены на ветер, а о помолвке, свидетелями которой были лишь дрожащие листья берез да розовые цветочки вереска, надо забыть.
К тому же на мельнице в Койоле была красивая мельничиха, и воспоминание о ней сыграло не последнюю роль в решении Тибо.
Это была молодая вдова лет двадцати шести — двадцати восьми, свежая, пухленькая, с лукавым, дразнящим взглядом.
Она считалась самой богатой невестой в округе, мельница ее работала не умолкая, — как видите, во всех отношениях она как нельзя лучше устраивала Тибо.
Прежде он никогда не осмелился бы заглядываться на красивую и богатую г-жу Поле (так звали мельничиху).
Под нашим пером имя это возникает впервые, ибо впервые обладательница его серьезно заняла мысли нашего героя.
Он и сам удивился, как это он раньше не вспомнил о мельничихе, но сказал себе, что и прежде часто думал о ней, однако без всякой надежды; теперь же, когда он пользуется покровительством волка и одарен сверхъестественной властью, которую имел уже случай испробовать, он уверен, что легко устранит со своего пути соперников и достигнет цели.
Злые языки поговаривали, что у мельничихи характер не из легких и она сварлива.
Но башмачник решил, что с помощью дьявола он легко одолеет жалкого бесенка, который может обитать в душе вдовы Поле. Итак, на рассвете он задумал отправиться в Койоль (а мысли эти, разумеется, пришли ему в голову ночью).
Сеньор Жан проснулся, едва запела славка. Он совершенно оправился от вчерашнего недомогания; ударами хлыста подняв слуг, он отправил тело Маркотта в замок, а сам решил, чтобы не возвращаться домой ни с чем, поохотиться на кабана, как будто вчера ничего особенного не случилось.
К шести часам утра он покинул жилище Тибо, заверив этого последнего в своей признательности за гостеприимство, оказанное в бедной хижине ему самому, а также его людям и собакам; за эти заслуги барон обещал совершенно забыть о мелких обидах, причиненных ему башмачником.
Легко догадаться, сожалел ли Тибо об уходе сеньора, охотников и собак.
Оставшись один, он некоторое время созерцал свое разоренное жилище: пустой ларь, разбитую мебель, ненужный хлев, покрытый отбросами пол.
Но он сказал себе, что все это — естественные последствия пребывания в его доме знатного сеньора, а будущее представлялось ему слишком лучезарным для того, чтобы долго предаваться печали.
Достав воскресную одежду, он принарядился как мог, позавтракал последним куском хлеба с последним обрезком козьего мяса, запив все стаканом ключевой воды, и отправился в Койоль.
Тибо решил в тот же день попытать счастья у г-жи Поле.
Он вышел около девяти часов утра.
Самая короткая дорога на Койоль идет через Уаньи и Пислё.
Как же получилось, что Тибо, знавший леса Виллер-Котре не хуже, чем портной знает карманы на сшитом им костюме, свернул на кретьенельскую дорогу, удлинив путь на целых пол-льё?
Это получилось оттого, что дорога через Кретьенель проходила вблизи того места, где Тибо впервые увидел Аньелетту; пока расчет вел его к койольской мельнице, сердце тянуло в сторону Пресьямона.
В самом деле, почти сразу за Ферте-Милоном он увидел на обочине прелестную Аньелетту, которая рвала траву для своих коз.
Он мог пройти мимо так, чтобы она его не заметила, это было совсем легко: девушка стояла к нему спиной.
Но бес толкал его прямо к ней.
Аньелетта, склонившаяся с серпом в руках, услышала шаги и подняла голову; узнав Тибо, она покраснела.
Но, залившись краской, она радостно улыбнулась и вся просияла; ее румянец был вызван не враждебными чувствами к башмачнику.
— Ах, — сказала она, — вот и вы. Я всю ночь думала о вас и молилась за вас.
И Тибо вспомнил, что в его собственных снах Аньелетта пролетала по небу, сложив руки для молитвы, в ангельском одеянии и с ангельскими крыльями.
— А по какому случаю вы обо мне думали и за меня молились, прелестное дитя? — развязно, как сделал бы какой-нибудь молодой дворянин из свиты принца, спросил Тибо.
Аньелетта посмотрела на него своими большими глазами цвета неба.
— Я думала о вас, потому что люблю вас, Тибо; я за вас молилась, потому что видела, как с сеньором Жаном и его доезжачим случилось несчастье и у вас из-за этого были неприятности… Ах, если бы я слушалась только своего сердца, я сразу же поспешила бы к вам на помощь.
— Надо было так и сделать, Аньелетта, вы нашли бы веселую компанию, уверяю вас!
— Но я совсем не этого хотела, господин Тибо; я помогла бы вам принять их. О, что за чудесное кольцо у вас на пальце, господин Тибо!
И девушка показала на кольцо, полученное им от волка. У Тибо кровь застыла в жилах.
— Это кольцо? — переспросил он.
— Да, вот это.
Видя, что Тибо медлит с ответом, Аньелетта отвернулась и вздохнула.
— Конечно, это подарок какой-нибудь знатной дамы, — прошептала она.
— Да нет, — с уверенностью законченного лжеца возразил Тибо, — вы ошибаетесь, Аньелетта, это обручальное кольцо: я купил его, чтобы надеть вам на палец в день нашей свадьбы.
Аньелетта грустно покачала головой.
— Почему вы не хотите сказать мне правду, господин Тибо?
— Я вам ее сказал, Аньелетта.
— Нет.
И она покачала головой еще печальнее.
— А почему вы думаете, что я обманываю вас?
— Потому что в это кольцо я могу всунуть два своих пальца.
В самом деле, у Тибо каждый палец был толщиной с два пальчика девушки.
— Если оно слишком большое, Аньелетта, мы отдадим его уменьшить.
— Прощайте, господин Тибо.
— Как прощайте?
— Да.
— Вы уходите?
— Ухожу.
— Почему, Аньелетта?
— Я не люблю лжецов.
Тибо искал, чем поклясться, чтобы успокоить Аньелетту, но ничего не смог найти.
— Послушайте, — вновь заговорила Аньелетта и слезы выступили на ее глазах, ведь ей приходилось делать над собой большое усилие, чтобы уйти от Тибо, — если это кольцо действительно предназначено для меня…
— Клянусь вам, Аньелетта.
— Хорошо, дайте мне кольцо на сохранение до дня нашей свадьбы, а тогда я отдам вам его, чтобы его освятили.
— Я только этого и хочу, Аньелетта: я мечтаю увидеть кольцо на вашей хорошенькой ручке. Вы очень верно заметили, что оно велико вам. Я сегодня иду в Виллер-Котре; мы снимем мерку с вашего пальчика, и я отдам кольцо господину Дюге, ювелиру, чтобы он его уменьшил.
Улыбка снова появилась на губах Аньелетты, а слезы на ее глазах мгновенно высохли.
Она протянула Тибо свою маленькую ручку.
Тибо с минуту подержал ее в своих, поворачивая то вверх то вниз ладонью, потом поцеловал.
— Ой, — сказала Аньелетта, — не надо целовать мою руку, господин Тибо, она недостаточно красива для этого.
— Тогда дайте мне что-нибудь взамен. Аньелетта подставила ему лоб. Потом с детской радостью попросила:
— Давайте примерим кольцо!
Тибо стащил кольцо с пальца и, смеясь, хотел надеть его на большой палец Аньелетты.
Но, к крайнему его удивлению, кольцо оказалось слишком тесным и не прошло через сгиб.
— Смотри-ка! — изумился Тибо. — Кто бы мог подумать! Аньелетта засмеялась.
— В самом деле, забавно, — сказала она.
Тибо примерил кольцо на указательный палец Аньелетты. Кольцо отказалось налезть и на него.
Тибо попробовал надеть его на средний.
Можно было подумать, что кольцо все сильнее сжимается, как будто боится запачкать эту девичью ручку.
После среднего Тибо попробовал надеть кольцо на безымянный палец.
Он сам носил кольцо на этом пальце.
И снова его постигла неудача.
Чем дольше продолжался опыт, тем сильнее дрожала ручка Аньелетты, а у Тибо пот катился градом со лба, как будто он выполнял самую изнурительную работу.
Он чувствовал, что во всем этом есть нечто дьявольское.
Наконец очередь дошла до мизинца Аньелетты.
На этом тонком, хрупком, прозрачном мизинчике кольцо должно было болтаться, как болтался бы браслет на пальце Тибо; но этот мизинчик, как ни старалась Аньелетта, так и не пролез в кольцо.