Страница:
Тибо подумал, что ему представился случай объясниться. Видя плачущую женщину, он всегда ошибочно полагал, что она плачет только для того, чтобы ее утешали. Тем не менее он решил идти к цели окольным путем.
— Конечно, я понимаю вашу боль, — ответил он. — Более того, я разделяю ее; вы не можете усомниться в моей привязанности к кузену. Но надо смириться, и, не отрицая достоинств Ландри, я скажу вам: «Ничего не поделаешь, прекрасная мельничиха, надо найти ему достойную замену».
— Достойную замену! — воскликнула вдова. — Это невозможно. Где я найду такого милого и разумного мальчика? Мне так нравилось его свежее румяное лицо и он был такой спокойный, такой уравновешенный! Он день и ночь работал, и при всем этом достаточно было одного взгляда, чтобы заставить его подчиниться. Нет, нет, господин Тибо, со всей искренностью уверяю вас, воспоминание о нем лишает меня желания искать другого, и я вижу — придется мне смириться и на всю жизнь остаться вдовой.
— Глупости! — сказал Тибо. — Ландри был слишком молод.
— Ну и что? Разве это недостаток?
— Кто знает, сохранил бы он в дальнейшем свои приятные свойства? Послушайтесь моего совета, мельничиха, перестаньте горевать; найдите, как я вам сказал, кого-нибудь, кто заставит вас забыть о нем. Вам нужен совсем другой человек, не мальчик, а зрелый мужчина, наделенный всеми достоинствами, о которых вы вздыхаете, утратив Ландри, но при этом достаточно зрелый для того, чтобы вам не приходилось опасаться, что в один прекрасный день, когда ваши несбыточные мечты рассеются, вы окажетесь во власти распутника и грубияна.
Мельничиха покачала головой. Но Тибо продолжал:
— Словом, вам нужен человек, который мог бы внушить вам уважение и вместе с тем сделал бы мельницу доходной. Черт возьми! Только слово скажите, милая хозяйка, и вы немедленно получите кое-что получше того, с чем только что расстались.
— И где я найду такое чудо? — спросила вдова, поднявшись и с вызовом глядя на башмачника.
А тот, неверно истолковав тон, которым мельничиха произнесла последние слова, решил, что случай превосходный, надо воспользоваться им и сообщить о своих намерениях.
— Так вот, красотка Поле, — ответил он. — Говоря, что вам незачем далеко искать такого человека, какой вам нужен, признаюсь, я имел в виду самого себя. Я был бы очень счастлив и очень горд стать вашим супругом. Со мной вам нечего опасаться, — продолжал он (между тем мельничиха все более грозно смотрела на него), что вам будут противоречить: я кроток как ягненок, у меня лишь одно желание и один закон — желание нравиться вам и закон послушания. Что касается вашего благосостояния, у меня есть способы увеличить его: о них я расскажу вам попозже…
Тибо не удалось закончить свою речь
— Довольно! — закричала мельничиха, еще сильнее разъярившись, оттого что долго сдерживалась. — Довольно! Я считала вас его другом, а вы осмелились посягать на его место в моем сердце! Вы стараетесь заставить меня нарушить верность вашему кузену! Вон отсюда, негодяй! Вон отсюда! Если бы я поддалась своему гневу и возмущению, я позвала бы сюда четверых мужчин и велела бы бросить тебя под мельничное колесо!
Тибо хотел было возразить.
Обычно ему хватало доводов, но сейчас он не находил ни единого слова в свое оправдание.
Правда, мельничиха не дала ему на это времени.
Рядом с ней стоял совсем новый красивый кувшин. Схватив его за ручку, она запустила им в голову Тибо.
К счастью для себя, Тибо наклонил голову влево, и кувшин, не задев его, разбился о камин.
Мельничиха с прежней яростью бросила в ту же цель табуретку.
На этот раз Тибо отклонился вправо, и табуретка выбила три или четыре стекла в окне.
Стекла посыпались с грохотом, и с мельницы сбежались работники.
Они застали свою хозяйку швыряющей изо всех сил в Тибо поочередно бутылки, кружки, солонки, тарелки — словом, все, что попадалось под руку.
Хорошо еще, что от бешенства красотка Поле не могла говорить.
Если бы она смогла, она закричала бы: «Убейте его! Уничтожьте этого подлого негодяя!»
Видя, что к мельничихе пришло подкрепление, Тибо хотел бежать и устремился к двери, которую вербовщики, уводя Ландри, оставили открытой.
Но когда он выскочил, почтенная свинья, мирно дремавшая на солнышке, пока ее не разбудил этот ужасный шум, спросонок решив, что на нее покушаются, кинулась прятаться в хлеву и угодила под ноги Тибо.
Тибо потерял равновесие.
Пробежав еще десять шагов, он свалился в грязь и в навоз.
— Иди к черту, проклятая тварь! — завопил он, больно ударившись при падении и разозлившись, оттого что его новая одежда оказалась вся в грязи.
Тибо не успел договорить, как свинья впала в неистовство и принялась носиться по двору, ломая, разбивая и опрокидывая все препятствия, оказавшиеся на ее пути.
Прибежавшие на крик хозяйки мельники и батрачки решили, что во всем виновата свинья, и пустились за ней в погоню.
Но напрасно они старались с ней сладить.
Свинья опрокинула парней и девушек, как раньше — Тибо, пробила перегородку, отделявшую мельницу от шлюза, с такой легкостью, как будто она была бумажной, бросилась под мельничное колесо, и ее поглотил водоворот…
Тем временем мельничиха вновь обрела дар речи.
— Хватайте Тибо! — закричала она, потому что слышала обращенное к свинье проклятие и была поражена скоростью, с которой исполнилось пожелание башмачника.
— Хватайте Тибо! Бейте его! Это чародей! Это колдун! Это оборотень!
Последнее обвинение было самым страшным из всех, какие могут предъявить человеку в наших лесных местах.
Тибо, у которого совесть была не совсем чиста, воспользовался недолгим замешательством слуг, вызванным мельничихиной руганью.
Он пронесся мимо девушек и парней и, пока один искал вилы, другой — заступ, выбежал за ворота мельницы и с легкостью, лишь подтвердившей подозрения прекрасной мельничихи, стал быстро подниматься на отвесную гору, что всегда считалась неприступной, особенно с той стороны, с которой взбирался на нее Тибо.
— Ну что? — кричала мельничиха на своих работников. — Вы уже устали? Вы его отпустили? Не гонитесь за ним? Не нападаете на него?
Но они отвечали, качая головой:
— Э, хозяйка, что же мы можем сделать с оборотнем?
IX. ПРЕДВОДИТЕЛЬ ВОЛКОВ
X. БАЛЬИ МАГЛУАР
— Конечно, я понимаю вашу боль, — ответил он. — Более того, я разделяю ее; вы не можете усомниться в моей привязанности к кузену. Но надо смириться, и, не отрицая достоинств Ландри, я скажу вам: «Ничего не поделаешь, прекрасная мельничиха, надо найти ему достойную замену».
— Достойную замену! — воскликнула вдова. — Это невозможно. Где я найду такого милого и разумного мальчика? Мне так нравилось его свежее румяное лицо и он был такой спокойный, такой уравновешенный! Он день и ночь работал, и при всем этом достаточно было одного взгляда, чтобы заставить его подчиниться. Нет, нет, господин Тибо, со всей искренностью уверяю вас, воспоминание о нем лишает меня желания искать другого, и я вижу — придется мне смириться и на всю жизнь остаться вдовой.
— Глупости! — сказал Тибо. — Ландри был слишком молод.
— Ну и что? Разве это недостаток?
— Кто знает, сохранил бы он в дальнейшем свои приятные свойства? Послушайтесь моего совета, мельничиха, перестаньте горевать; найдите, как я вам сказал, кого-нибудь, кто заставит вас забыть о нем. Вам нужен совсем другой человек, не мальчик, а зрелый мужчина, наделенный всеми достоинствами, о которых вы вздыхаете, утратив Ландри, но при этом достаточно зрелый для того, чтобы вам не приходилось опасаться, что в один прекрасный день, когда ваши несбыточные мечты рассеются, вы окажетесь во власти распутника и грубияна.
Мельничиха покачала головой. Но Тибо продолжал:
— Словом, вам нужен человек, который мог бы внушить вам уважение и вместе с тем сделал бы мельницу доходной. Черт возьми! Только слово скажите, милая хозяйка, и вы немедленно получите кое-что получше того, с чем только что расстались.
— И где я найду такое чудо? — спросила вдова, поднявшись и с вызовом глядя на башмачника.
А тот, неверно истолковав тон, которым мельничиха произнесла последние слова, решил, что случай превосходный, надо воспользоваться им и сообщить о своих намерениях.
— Так вот, красотка Поле, — ответил он. — Говоря, что вам незачем далеко искать такого человека, какой вам нужен, признаюсь, я имел в виду самого себя. Я был бы очень счастлив и очень горд стать вашим супругом. Со мной вам нечего опасаться, — продолжал он (между тем мельничиха все более грозно смотрела на него), что вам будут противоречить: я кроток как ягненок, у меня лишь одно желание и один закон — желание нравиться вам и закон послушания. Что касается вашего благосостояния, у меня есть способы увеличить его: о них я расскажу вам попозже…
Тибо не удалось закончить свою речь
— Довольно! — закричала мельничиха, еще сильнее разъярившись, оттого что долго сдерживалась. — Довольно! Я считала вас его другом, а вы осмелились посягать на его место в моем сердце! Вы стараетесь заставить меня нарушить верность вашему кузену! Вон отсюда, негодяй! Вон отсюда! Если бы я поддалась своему гневу и возмущению, я позвала бы сюда четверых мужчин и велела бы бросить тебя под мельничное колесо!
Тибо хотел было возразить.
Обычно ему хватало доводов, но сейчас он не находил ни единого слова в свое оправдание.
Правда, мельничиха не дала ему на это времени.
Рядом с ней стоял совсем новый красивый кувшин. Схватив его за ручку, она запустила им в голову Тибо.
К счастью для себя, Тибо наклонил голову влево, и кувшин, не задев его, разбился о камин.
Мельничиха с прежней яростью бросила в ту же цель табуретку.
На этот раз Тибо отклонился вправо, и табуретка выбила три или четыре стекла в окне.
Стекла посыпались с грохотом, и с мельницы сбежались работники.
Они застали свою хозяйку швыряющей изо всех сил в Тибо поочередно бутылки, кружки, солонки, тарелки — словом, все, что попадалось под руку.
Хорошо еще, что от бешенства красотка Поле не могла говорить.
Если бы она смогла, она закричала бы: «Убейте его! Уничтожьте этого подлого негодяя!»
Видя, что к мельничихе пришло подкрепление, Тибо хотел бежать и устремился к двери, которую вербовщики, уводя Ландри, оставили открытой.
Но когда он выскочил, почтенная свинья, мирно дремавшая на солнышке, пока ее не разбудил этот ужасный шум, спросонок решив, что на нее покушаются, кинулась прятаться в хлеву и угодила под ноги Тибо.
Тибо потерял равновесие.
Пробежав еще десять шагов, он свалился в грязь и в навоз.
— Иди к черту, проклятая тварь! — завопил он, больно ударившись при падении и разозлившись, оттого что его новая одежда оказалась вся в грязи.
Тибо не успел договорить, как свинья впала в неистовство и принялась носиться по двору, ломая, разбивая и опрокидывая все препятствия, оказавшиеся на ее пути.
Прибежавшие на крик хозяйки мельники и батрачки решили, что во всем виновата свинья, и пустились за ней в погоню.
Но напрасно они старались с ней сладить.
Свинья опрокинула парней и девушек, как раньше — Тибо, пробила перегородку, отделявшую мельницу от шлюза, с такой легкостью, как будто она была бумажной, бросилась под мельничное колесо, и ее поглотил водоворот…
Тем временем мельничиха вновь обрела дар речи.
— Хватайте Тибо! — закричала она, потому что слышала обращенное к свинье проклятие и была поражена скоростью, с которой исполнилось пожелание башмачника.
— Хватайте Тибо! Бейте его! Это чародей! Это колдун! Это оборотень!
Последнее обвинение было самым страшным из всех, какие могут предъявить человеку в наших лесных местах.
Тибо, у которого совесть была не совсем чиста, воспользовался недолгим замешательством слуг, вызванным мельничихиной руганью.
Он пронесся мимо девушек и парней и, пока один искал вилы, другой — заступ, выбежал за ворота мельницы и с легкостью, лишь подтвердившей подозрения прекрасной мельничихи, стал быстро подниматься на отвесную гору, что всегда считалась неприступной, особенно с той стороны, с которой взбирался на нее Тибо.
— Ну что? — кричала мельничиха на своих работников. — Вы уже устали? Вы его отпустили? Не гонитесь за ним? Не нападаете на него?
Но они отвечали, качая головой:
— Э, хозяйка, что же мы можем сделать с оборотнем?
IX. ПРЕДВОДИТЕЛЬ ВОЛКОВ
Спасаясь от угроз мельничихи и от оружия ее слуг, Тибо инстинктивно устремился к опушке леса.
Он собирался, как только покажется враг, скрыться в лесу, куда в такой час никто не решится последовать за ним, боясь засады.
Впрочем, Тибо был наделен полученной от черного волка дьявольской властью и никаких врагов не боялся.
Ему достаточно было послать их туда, куда он отправил свинью вдовы Поле.
И он был уверен, что избавится от них.
Но сердце у него сжималось при воспоминании о Маркотте, и он говорил себе, что никогда больше у него не хватит смелости отправить человека в преисподнюю, как он поступил со свиньей.
Размышляя о своей страшной власти и все время оглядываясь, чтобы узнать, не придется ли воспользоваться ею, Тибо вышел к окраине Пислё, когда уже стемнело.
Наступила мрачная и грозная осенняя ночь, ветер с жалобным воем носился по лесу, срывая с деревьев пожелтевшие листья.
Время от времени уханье сов перекрывало эти мрачные завывания; казалось, это окликали друг друга заблудившиеся путники.
Все эти звуки были привычными для слуха Тибо и не производили на него особого впечатления.
Впрочем, оказавшись на опушке леса, он предусмотрительно вырезал каштановую палку в четыре фута длиной: умея обращаться с таким оружием, он мог один справиться с четырьмя противниками.
Он смело вошел в лес около того места, которое до сих пор еще называют Волчьим Вереском.
Несколько минут он пробирался вдоль темной и узкой просеки, проклиная причуды женщин, без всякого на то основания предпочитающих робкого и тщедушного мальчика сильному и смелому мужчине. Внезапно он услышал, что позади него, шагах в двадцати, зашуршали листья.
Он обернулся.
Прежде всего он увидел во мраке два глаза, светящиеся, словно раскаленные угли.
Затем, приглядываясь и напрягая зрение, чтобы видеть в темноте, он различил большого волка, следовавшего за ним по пятам.
Это был не тот волк, что приходил в его хижину.
Тот волк был черным, а этот — рыжий.
Их нельзя было спутать ни по цвету шерсти, ни по размеру.
У Тибо не было оснований считать, что все волки относятся к нему так же благожелательно, как тот первый, с которым он имел дело.
Поэтому он покрепче перехватил обеими руками палку и сделал несколько мулине, проверяя, не разучился ли обращаться с ней.
Но, к большому его удивлению, волк бежал следом, не обнаруживая никаких враждебных намерений, останавливаясь, когда останавливался Тибо, и снова трогаясь с места, если тот продолжал путь; только время от времени волк подвывал, как будто звал подкрепление.
Эти завывания немного беспокоили Тибо.
Внезапно ночной путник увидел перед собой еще два огня, вспыхнувшие во все более сгущающейся мгле.
Подняв палку, готовый ударить, он пошел прямо на эти неподвижные огни, но споткнулся о лежавшее поперек дороги тело.
Это был второй волк.
Не думая о том, что опасно первым нападать на этих животных, башмачник сильно ударил волка своей дубиной.
Удар пришелся в голову.
Волк жалобно взвыл.
Затем, встряхнувшись, словно прибитая хозяином собака, он пошел впереди башмачника.
Тибо оглянулся посмотреть, куда девался первый волк.
Первый продолжал идти не приближаясь и не отставая.
Но, снова взглянув вперед, Тибо обнаружил справа от себя третьего волка.
Непроизвольно он повернул голову влево.
С этой стороны его сопровождал четвертый волк.
Он не прошел и четверти льё, как его уже окружили кольцом двенадцать волков.
Положение становилось опасным.
Тибо понял, насколько это серьезно.
Сначала он попробовал петь, надеясь, что звук человеческого голоса прогонит зверей.
Напрасно.
Ни один из них не покинул своего места в круге, как будто очерченном циркулем.
Тогда он решил забраться на первое же дерево с густой кроной и, сидя на ветке, ждать рассвета.
Но, хорошенько поразмыслив, он решил идти к дому — до него было уже не так далеко, — поскольку волки, хотя теперь их было много, проявляли к нему не больше враждебности, чем первый.
Если они переменят свое поведение по отношению к нему, забраться на дерево он всегда успеет.
Надо сказать, Тибо был так взволнован, что, оказавшись перед своей дверью, он не увидел ее.
Наконец он узнал свою хижину.
Но, к большому удивлению Тибо, когда он подходил к ней, волки, которые шли впереди, почтительно расступились, пропустив его, а затем уселись в ряд.
Тибо не стал терять времени на то, чтобы поблагодарить их за любезность.
Он бросился в дом и поспешил захлопнуть за собой дверь.
Заперев дверь на все задвижки, он придвинул к ней хлебный ларь, чтобы укрепить ее на случай осады.
Затем он упал на стул — и только теперь смог вздохнуть полной грудью.
Немного отдышавшись, он подошел к окну, выходившему в лес, и выглянул.
Цепь горящих глаз указала ему на то, что волки не только не ушли, но выстроились в ряд перед его жилищем.
Такое соседство испугало бы кого угодно; но Тибо всего несколько минут назад шел в сопровождении этой грозной компании, и его успокаивала мысль о том, что он отделен от своих мрачных спутников стеной, пусть даже тонкой.
Тибо зажег маленькую железную лампу, поставил ее на стол.
Собрав в кучу разбросанные в очаге головешки, он навалил сверху стружек и разжег большой огонь, надеясь, что его отблески заставят волков уйти.
Но это были, несомненно, особенные волки: они не боялись огня и не сдвинулись с выбранных мест.
С первыми лучами солнца Тибо, который так и не смог уснуть от страха, увидел их и пересчитал.
Как и вчера, они, казалось, чего-то ждали — одни лежа, другие сидя; кто дремал, кто, словно часовой, ходил взад и вперед.
Наконец когда последняя звезда растаяла в потоке алого света, разлившегося на востоке, волки разом поднялись и, издав унылый вой, каким ночные животные встречают день, разбежались в разные стороны.
Когда волки исчезли, Тибо принялся размышлять о своей вчерашней неудаче.
Почему мельничиха не захотела предпочесть его кузену Ландри?
Не перестал ли он быть красавчиком Тибо, не произошла ли в нем какая-нибудь неблагоприятная перемена?
У Тибо был только один способ это узнать: посмотреть на себя в зеркало.
Он взял в руки висевший над камином осколок зеркала и, повернув его к свету, кокетливо улыбнулся своему отражению.
Но едва он увидел свое отраженное в зеркале лицо, как у него вырвался крик, в котором смешались изумление и страх.
Он был все тем же красавчиком Тибо.
Но там, где из-за неосторожно вырвавшегося у него пожелания появился лишь один красный волос, теперь оказалась целая прядь, отблески которой смело могли поспорить с самым ярким пламенем его очага.
На лбу у Тибо выступил холодный пот.
Зная, что совершенно бесполезно пытаться вырвать или отрезать проклятые волосы, он решил хотя бы не увеличивать их число и в будущем выражать как можно меньше желаний.
Надо было прогнать все честолюбивые мысли, роковым образом воздействовавшие на него, и вернуться к работе.
Тибо попробовал это сделать.
Но душа у него не лежала к делу.
Он попытался воскресить в памяти ноэли, что распевал в доброе старое время, когда быстро вырезал сабо из березовых и буковых чурок, но напрасно: работа не шла, и инструмент часами неподвижно лежал в его руке.
Размышляя, он спрашивал себя, стоит ли выбиваться из сил только для того, чтобы продолжать влачить жалкое существование, если, разумно управляя своими желаниями, он может добиться чего угодно.
Готовить себе завтрак уже не было для него развлечением, как прежде: он с отвращением съедал, почувствовав голод, кусок черного хлеба, и зависть, прежде ощущавшаяся им лишь как смутная тяга к благополучию, понемногу превращалась в его сердце в глухую ярость, в злобную ненависть к ближнему.
Каким бы долгим ни показался Тибо этот день, он прошел как и все другие.
В сумерках Тибо отошел от верстака, уселся перед дверью на скамью, которую когда-то сколотил своими руками, и опять погрузился в мрачные раздумья.
Едва стало темнеть, из кустов вышел один волк и улегся, как вчера, неподалеку от хижины.
За ним, тоже как вчера, последовал второй, потом третий; наконец вся стая расположилась на тех же местах, что и прошлой ночью.
Тибо ушел, когда появился третий волк.
Он забаррикадировался так же тщательно, как вчера.
Но он был печальнее, чем вчера, и совсем пал духом.
И не было у него сил бодрствовать.
Он зажег огонь; устроив так, чтобы камин горел всю ночь, улегся в постель и заснул.
Когда Тибо проснулся, было совсем светло.
Солнце поднялось на две трети.
Его лучи трепетали на желтеющих листьях, окрашивая их в пурпур и золото.
Тибо подбежал к окну: волков не было.
Но на влажной от росы траве можно было сосчитать отпечатки тел, лежавших на ней ночью.
Вечером волки опять собрались у хижины башмачника. Тибо уже стал привыкать к их присутствию.
Он предположил, что, связавшись с черным волком, снискал себе дружбу нескольких представителей той же породы, и решил раз и навсегда выяснить, чего можно ждать от них.
Сунув за пояс только что заточенный садовый нож, с рогатиной в руке, башмачник распахнул дверь и решительно направился к стае.
К большому его удивлению, волки не бросились на него, а завиляли хвостами, как собаки, увидевшие хозяина.
Они так явно проявляли дружелюбие, что Тибо осмелился погладить одного волка по спине — и зверь не только позволил ему это, но и не скрывал своего удовольствия.
— Ну что ж, — сказал Тибо, обладавший живым и причудливым воображением, — если эти твари окажутся такими же послушными, как и любезными, у меня будет стая, какая и не снилась сеньору Жану, и я могу быть уверен, что заполучу любую дичь, какую мне только захочется.
Не успел он договорить, как четверка самых сильных и проворных волков отделилась от стаи и углубилась в лес.
Через несколько минут из-под деревьев послышался вой, а спустя полчаса один из волков вернулся; в зубах он тащил чудесную косулю, оставлявшую на траве длинный кровавый след.
Волк положил косулю у ног Тибо, который, вне себя от радости, что его желания не только исполняются, но предупреждаются, ловко разделал тушу и дал каждому его долю, оставив себе лишь часть спины и оба окорока.
Затем повелительным жестом, показывавшим, что лишь теперь он вошел в роль, Тибо отпустил волков до завтра.
Назавтра он еще до рассвета отправился в Виллер-Котре и продал окорока за два двойных экю трактирщику, хозяину «Золотого шара».
На следующий день Тибо отнес тому же трактирщику половину кабана и стал одним из его постоянных поставщиков.
Он пристрастился к этому промыслу, целые дни проводил в городе, шатаясь по кабакам, и совсем перестал делать сабо.
Кое-кто пробовал подшучивать над красной прядью, которая, как Тибо ни старался ее скрыть, всегда умудрялась приподнять лежавшие над ней волосы и выбиться наружу, но он решительно заявил, что не потерпит никаких насмешек над своим недостатком.
Между тем герцог Орлеанский и г-жа де Монтессон, к несчастью, решили провести несколько дней в Виллер-Котре.
Это подхлестнуло безумное честолюбие Тибо.
Все прекрасные дамы, все молодые сеньоры из соседних замков — Монбретоны, Монтескью, Курвали — съехались в Виллер-Котре.
Дамы были в самых богатых платьях, молодые сеньоры — в самых изысканных костюмах.
Рог сеньора Жана раздавался в лесу громче обычного.
Подобно чудесным видениям, проносились на великолепных английских лошадях стройные амазонки и стремительные всадники в роскошной охотничьей одежде — красной, обшитой золотым позументом.
Казалось, между высокими темными деревьями сверкают языки пламени.
Вечером картина менялась: все это высокое общество собиралось для пиршеств и балов.
Но между балами и пирами они катались в красивых раззолоченных колясках, украшенных разноцветными гербами.
Тибо всегда был в первом ряду глазевших.
Он пожирал взглядом облака атласа и кружев, которые, приподнимаясь, позволяли увидеть тонкую щиколотку, обтянутую шелковым чулком, маленькую туфельку на красном каблучке.
Все это проносилось перед изумленной толпой, оставляя за собой облака пудры а-ла-марешаль и нежные ароматы.
Тибо спрашивал себя: почему он не один из этих молодых сеньоров в расшитой одежде, почему у него нет любовницы среди этих шуршащих шелками прекрасных дам?
И тогда Аньелетта представлялась ему такой, какой была в действительности, — жалкой маленькой крестьянкой, и вдова Поле казалась той, кем была, — простой мельничихой.
Самые роковые размышления приходили в его голову в те часы, когда он возвращался домой через лес в сопровождении волчьей стаи, которая, стоило ночи наступить, а ему войти в лес, следовала за ним ни на шаг не отставая, словно телохранители короля.
Среди подобных искушений Тибо, уже вступивший на путь зла, не мог остановиться и должен был отбросить то, что еще привязывало его к честной жизни, — воспоминания о ней.
Что ему те несколько экю, который давал хозяин «Золотого шара» за дичь, добытую его друзьями — волками!
Деньги, собранные им за месяцы и даже за годы, не могли бы дать ему возможности осуществить самое скромное из бушевавших в его душе желаний.
Я не посмею утверждать, что Тибо, пожелавший для начала окорок оленя сеньора Жана, затем — сердце Аньелетты, затем — мельницу вдовы Поле, удовлетворился бы теперь замком Уаньи или Лонпон, — так сильно возбуждали его честолюбивое воображение все эти маленькие ножки и эти стройные округлые икры, так опьяняли его тонкие ароматы, исходившие от шелковых и бархатных платьев.
В один прекрасный день он сказал себе, что глупо продолжать жить в бедности, обладая такой властью, какая дана ему.
С этой минуты он решил пользоваться ею для осуществления самых необузданных желаний, какие у него появятся, пусть даже его волосы станут когда-нибудь похожи на огненную корону, пылающую по ночам над высокой трубой зеркальной мануфактуры Сен-Гобена.
Он собирался, как только покажется враг, скрыться в лесу, куда в такой час никто не решится последовать за ним, боясь засады.
Впрочем, Тибо был наделен полученной от черного волка дьявольской властью и никаких врагов не боялся.
Ему достаточно было послать их туда, куда он отправил свинью вдовы Поле.
И он был уверен, что избавится от них.
Но сердце у него сжималось при воспоминании о Маркотте, и он говорил себе, что никогда больше у него не хватит смелости отправить человека в преисподнюю, как он поступил со свиньей.
Размышляя о своей страшной власти и все время оглядываясь, чтобы узнать, не придется ли воспользоваться ею, Тибо вышел к окраине Пислё, когда уже стемнело.
Наступила мрачная и грозная осенняя ночь, ветер с жалобным воем носился по лесу, срывая с деревьев пожелтевшие листья.
Время от времени уханье сов перекрывало эти мрачные завывания; казалось, это окликали друг друга заблудившиеся путники.
Все эти звуки были привычными для слуха Тибо и не производили на него особого впечатления.
Впрочем, оказавшись на опушке леса, он предусмотрительно вырезал каштановую палку в четыре фута длиной: умея обращаться с таким оружием, он мог один справиться с четырьмя противниками.
Он смело вошел в лес около того места, которое до сих пор еще называют Волчьим Вереском.
Несколько минут он пробирался вдоль темной и узкой просеки, проклиная причуды женщин, без всякого на то основания предпочитающих робкого и тщедушного мальчика сильному и смелому мужчине. Внезапно он услышал, что позади него, шагах в двадцати, зашуршали листья.
Он обернулся.
Прежде всего он увидел во мраке два глаза, светящиеся, словно раскаленные угли.
Затем, приглядываясь и напрягая зрение, чтобы видеть в темноте, он различил большого волка, следовавшего за ним по пятам.
Это был не тот волк, что приходил в его хижину.
Их нельзя было спутать ни по цвету шерсти, ни по размеру.
У Тибо не было оснований считать, что все волки относятся к нему так же благожелательно, как тот первый, с которым он имел дело.
Поэтому он покрепче перехватил обеими руками палку и сделал несколько мулине, проверяя, не разучился ли обращаться с ней.
Но, к большому его удивлению, волк бежал следом, не обнаруживая никаких враждебных намерений, останавливаясь, когда останавливался Тибо, и снова трогаясь с места, если тот продолжал путь; только время от времени волк подвывал, как будто звал подкрепление.
Эти завывания немного беспокоили Тибо.
Внезапно ночной путник увидел перед собой еще два огня, вспыхнувшие во все более сгущающейся мгле.
Подняв палку, готовый ударить, он пошел прямо на эти неподвижные огни, но споткнулся о лежавшее поперек дороги тело.
Это был второй волк.
Не думая о том, что опасно первым нападать на этих животных, башмачник сильно ударил волка своей дубиной.
Удар пришелся в голову.
Волк жалобно взвыл.
Затем, встряхнувшись, словно прибитая хозяином собака, он пошел впереди башмачника.
Тибо оглянулся посмотреть, куда девался первый волк.
Первый продолжал идти не приближаясь и не отставая.
Но, снова взглянув вперед, Тибо обнаружил справа от себя третьего волка.
Непроизвольно он повернул голову влево.
С этой стороны его сопровождал четвертый волк.
Он не прошел и четверти льё, как его уже окружили кольцом двенадцать волков.
Положение становилось опасным.
Тибо понял, насколько это серьезно.
Сначала он попробовал петь, надеясь, что звук человеческого голоса прогонит зверей.
Напрасно.
Ни один из них не покинул своего места в круге, как будто очерченном циркулем.
Тогда он решил забраться на первое же дерево с густой кроной и, сидя на ветке, ждать рассвета.
Но, хорошенько поразмыслив, он решил идти к дому — до него было уже не так далеко, — поскольку волки, хотя теперь их было много, проявляли к нему не больше враждебности, чем первый.
Если они переменят свое поведение по отношению к нему, забраться на дерево он всегда успеет.
Надо сказать, Тибо был так взволнован, что, оказавшись перед своей дверью, он не увидел ее.
Наконец он узнал свою хижину.
Но, к большому удивлению Тибо, когда он подходил к ней, волки, которые шли впереди, почтительно расступились, пропустив его, а затем уселись в ряд.
Тибо не стал терять времени на то, чтобы поблагодарить их за любезность.
Он бросился в дом и поспешил захлопнуть за собой дверь.
Заперев дверь на все задвижки, он придвинул к ней хлебный ларь, чтобы укрепить ее на случай осады.
Затем он упал на стул — и только теперь смог вздохнуть полной грудью.
Немного отдышавшись, он подошел к окну, выходившему в лес, и выглянул.
Цепь горящих глаз указала ему на то, что волки не только не ушли, но выстроились в ряд перед его жилищем.
Такое соседство испугало бы кого угодно; но Тибо всего несколько минут назад шел в сопровождении этой грозной компании, и его успокаивала мысль о том, что он отделен от своих мрачных спутников стеной, пусть даже тонкой.
Тибо зажег маленькую железную лампу, поставил ее на стол.
Собрав в кучу разбросанные в очаге головешки, он навалил сверху стружек и разжег большой огонь, надеясь, что его отблески заставят волков уйти.
Но это были, несомненно, особенные волки: они не боялись огня и не сдвинулись с выбранных мест.
С первыми лучами солнца Тибо, который так и не смог уснуть от страха, увидел их и пересчитал.
Как и вчера, они, казалось, чего-то ждали — одни лежа, другие сидя; кто дремал, кто, словно часовой, ходил взад и вперед.
Наконец когда последняя звезда растаяла в потоке алого света, разлившегося на востоке, волки разом поднялись и, издав унылый вой, каким ночные животные встречают день, разбежались в разные стороны.
Когда волки исчезли, Тибо принялся размышлять о своей вчерашней неудаче.
Почему мельничиха не захотела предпочесть его кузену Ландри?
Не перестал ли он быть красавчиком Тибо, не произошла ли в нем какая-нибудь неблагоприятная перемена?
У Тибо был только один способ это узнать: посмотреть на себя в зеркало.
Он взял в руки висевший над камином осколок зеркала и, повернув его к свету, кокетливо улыбнулся своему отражению.
Но едва он увидел свое отраженное в зеркале лицо, как у него вырвался крик, в котором смешались изумление и страх.
Он был все тем же красавчиком Тибо.
Но там, где из-за неосторожно вырвавшегося у него пожелания появился лишь один красный волос, теперь оказалась целая прядь, отблески которой смело могли поспорить с самым ярким пламенем его очага.
На лбу у Тибо выступил холодный пот.
Зная, что совершенно бесполезно пытаться вырвать или отрезать проклятые волосы, он решил хотя бы не увеличивать их число и в будущем выражать как можно меньше желаний.
Надо было прогнать все честолюбивые мысли, роковым образом воздействовавшие на него, и вернуться к работе.
Тибо попробовал это сделать.
Но душа у него не лежала к делу.
Он попытался воскресить в памяти ноэли, что распевал в доброе старое время, когда быстро вырезал сабо из березовых и буковых чурок, но напрасно: работа не шла, и инструмент часами неподвижно лежал в его руке.
Размышляя, он спрашивал себя, стоит ли выбиваться из сил только для того, чтобы продолжать влачить жалкое существование, если, разумно управляя своими желаниями, он может добиться чего угодно.
Готовить себе завтрак уже не было для него развлечением, как прежде: он с отвращением съедал, почувствовав голод, кусок черного хлеба, и зависть, прежде ощущавшаяся им лишь как смутная тяга к благополучию, понемногу превращалась в его сердце в глухую ярость, в злобную ненависть к ближнему.
Каким бы долгим ни показался Тибо этот день, он прошел как и все другие.
В сумерках Тибо отошел от верстака, уселся перед дверью на скамью, которую когда-то сколотил своими руками, и опять погрузился в мрачные раздумья.
Едва стало темнеть, из кустов вышел один волк и улегся, как вчера, неподалеку от хижины.
За ним, тоже как вчера, последовал второй, потом третий; наконец вся стая расположилась на тех же местах, что и прошлой ночью.
Тибо ушел, когда появился третий волк.
Он забаррикадировался так же тщательно, как вчера.
Но он был печальнее, чем вчера, и совсем пал духом.
И не было у него сил бодрствовать.
Он зажег огонь; устроив так, чтобы камин горел всю ночь, улегся в постель и заснул.
Когда Тибо проснулся, было совсем светло.
Солнце поднялось на две трети.
Его лучи трепетали на желтеющих листьях, окрашивая их в пурпур и золото.
Тибо подбежал к окну: волков не было.
Но на влажной от росы траве можно было сосчитать отпечатки тел, лежавших на ней ночью.
Вечером волки опять собрались у хижины башмачника. Тибо уже стал привыкать к их присутствию.
Он предположил, что, связавшись с черным волком, снискал себе дружбу нескольких представителей той же породы, и решил раз и навсегда выяснить, чего можно ждать от них.
Сунув за пояс только что заточенный садовый нож, с рогатиной в руке, башмачник распахнул дверь и решительно направился к стае.
К большому его удивлению, волки не бросились на него, а завиляли хвостами, как собаки, увидевшие хозяина.
Они так явно проявляли дружелюбие, что Тибо осмелился погладить одного волка по спине — и зверь не только позволил ему это, но и не скрывал своего удовольствия.
— Ну что ж, — сказал Тибо, обладавший живым и причудливым воображением, — если эти твари окажутся такими же послушными, как и любезными, у меня будет стая, какая и не снилась сеньору Жану, и я могу быть уверен, что заполучу любую дичь, какую мне только захочется.
Не успел он договорить, как четверка самых сильных и проворных волков отделилась от стаи и углубилась в лес.
Через несколько минут из-под деревьев послышался вой, а спустя полчаса один из волков вернулся; в зубах он тащил чудесную косулю, оставлявшую на траве длинный кровавый след.
Волк положил косулю у ног Тибо, который, вне себя от радости, что его желания не только исполняются, но предупреждаются, ловко разделал тушу и дал каждому его долю, оставив себе лишь часть спины и оба окорока.
Затем повелительным жестом, показывавшим, что лишь теперь он вошел в роль, Тибо отпустил волков до завтра.
Назавтра он еще до рассвета отправился в Виллер-Котре и продал окорока за два двойных экю трактирщику, хозяину «Золотого шара».
На следующий день Тибо отнес тому же трактирщику половину кабана и стал одним из его постоянных поставщиков.
Он пристрастился к этому промыслу, целые дни проводил в городе, шатаясь по кабакам, и совсем перестал делать сабо.
Кое-кто пробовал подшучивать над красной прядью, которая, как Тибо ни старался ее скрыть, всегда умудрялась приподнять лежавшие над ней волосы и выбиться наружу, но он решительно заявил, что не потерпит никаких насмешек над своим недостатком.
Между тем герцог Орлеанский и г-жа де Монтессон, к несчастью, решили провести несколько дней в Виллер-Котре.
Это подхлестнуло безумное честолюбие Тибо.
Все прекрасные дамы, все молодые сеньоры из соседних замков — Монбретоны, Монтескью, Курвали — съехались в Виллер-Котре.
Дамы были в самых богатых платьях, молодые сеньоры — в самых изысканных костюмах.
Рог сеньора Жана раздавался в лесу громче обычного.
Подобно чудесным видениям, проносились на великолепных английских лошадях стройные амазонки и стремительные всадники в роскошной охотничьей одежде — красной, обшитой золотым позументом.
Казалось, между высокими темными деревьями сверкают языки пламени.
Вечером картина менялась: все это высокое общество собиралось для пиршеств и балов.
Но между балами и пирами они катались в красивых раззолоченных колясках, украшенных разноцветными гербами.
Тибо всегда был в первом ряду глазевших.
Он пожирал взглядом облака атласа и кружев, которые, приподнимаясь, позволяли увидеть тонкую щиколотку, обтянутую шелковым чулком, маленькую туфельку на красном каблучке.
Все это проносилось перед изумленной толпой, оставляя за собой облака пудры а-ла-марешаль и нежные ароматы.
Тибо спрашивал себя: почему он не один из этих молодых сеньоров в расшитой одежде, почему у него нет любовницы среди этих шуршащих шелками прекрасных дам?
И тогда Аньелетта представлялась ему такой, какой была в действительности, — жалкой маленькой крестьянкой, и вдова Поле казалась той, кем была, — простой мельничихой.
Самые роковые размышления приходили в его голову в те часы, когда он возвращался домой через лес в сопровождении волчьей стаи, которая, стоило ночи наступить, а ему войти в лес, следовала за ним ни на шаг не отставая, словно телохранители короля.
Среди подобных искушений Тибо, уже вступивший на путь зла, не мог остановиться и должен был отбросить то, что еще привязывало его к честной жизни, — воспоминания о ней.
Что ему те несколько экю, который давал хозяин «Золотого шара» за дичь, добытую его друзьями — волками!
Деньги, собранные им за месяцы и даже за годы, не могли бы дать ему возможности осуществить самое скромное из бушевавших в его душе желаний.
Я не посмею утверждать, что Тибо, пожелавший для начала окорок оленя сеньора Жана, затем — сердце Аньелетты, затем — мельницу вдовы Поле, удовлетворился бы теперь замком Уаньи или Лонпон, — так сильно возбуждали его честолюбивое воображение все эти маленькие ножки и эти стройные округлые икры, так опьяняли его тонкие ароматы, исходившие от шелковых и бархатных платьев.
В один прекрасный день он сказал себе, что глупо продолжать жить в бедности, обладая такой властью, какая дана ему.
С этой минуты он решил пользоваться ею для осуществления самых необузданных желаний, какие у него появятся, пусть даже его волосы станут когда-нибудь похожи на огненную корону, пылающую по ночам над высокой трубой зеркальной мануфактуры Сен-Гобена.
X. БАЛЬИ МАГЛУАР
В таком настроении, полный решимости, но еще не зная, на чем остановиться, Тибо провел последние дни старого года и вступил в новый.
Правда, предвидя неминуемые расходы, которые влечет за собой радостный новогодний праздник, Тибо, по мере того как приближался страшивший его переход из одного года в другой, требовал от своих поставщиков удвоенного количества дичи, за которую, естественно, получал вдвое больше денег от хозяина «Золотого шара».
Таким образом, материально Тибо вступал в новый год в лучших, чем когда-либо прежде, условиях, если забыть о красной пряди, размер которой внушал ему беспокойство.
Заметьте, мы говорим лишь о материальном благополучии, но не о духовном; если тело было, казалось, в неплохом состоянии, то душе был причинен страшный ущерб.
Но тело было тепло укрыто, и в кармане куртки весело звенел десяток экю.
Хорошо одетый и сопровождаемый серебряным звоном, Тибо уже был похож не на башмачника, а скорее на богатого арендатора или даже на солидного горожанина, который если и работает, то лишь для собственного удовольствия.
Вот таким Тибо однажды отправился на деревенский праздник.
Это была рыбная ловля в великолепных прудах Берваля и Пудрона.
Ловля рыбы в прудах — серьезное дело для хозяина или арендатора, не говоря уже о том, что это большое удовольствие для приглашенных.
Поэтому о начале ее объявляют за месяц и ради нее люди проделывают путь в десять льё.
Пусть те из читателей, кто не знаком с нравами и обычаями нашей провинции, не представляют себе при словах «рыбная ловля» удочку с насаженной на нее личинкой, червем или душистым хлебом, либо глубинную снасть — сеть или вершу; нет, иногда опустошают пруд длиной в три четверти льё или в целое льё, отлавливая всю рыбу, от самой большой щуки до самой мелкой уклейки.
Вот как это происходит.
Вероятно, среди наших читателей нет таких, кто никогда не видел пруда.
У любого пруда есть два отверстия: то, в которое входит вода, и то, через которое она вытекает.
Вход, через который вода наполняет пруд, названия не имеет, а выход называют затвором. Именно там происходит рыбная ловля.
Вода, вытекающая через затвор, попадает в большой водоем, откуда идет сквозь прочную сеть. Вода уходит, а рыба остается.
Известно, сколько дней требуется для того, чтобы опустошить пруд.
Зевак и любителей приглашают на второй, третий или четвертый день — смотря по тому, сколько воды надо вылить, прежде чем наступит развязка.
Развязка — это появление рыбы в сточном отверстии.
Начало рыбной ловли у пруда собирает — соответственно размерам и богатству этого пруда — не менее внушительную и по-своему не менее элегантную толпу, чем скачки на Марсовом поле или в Шантийи, когда состязаются знаменитые лошади и жокеи.
Только здесь на представление не смотрят из ложи или из кареты.
Нет, каждый приезжает в чем хочет или может — в одноколке, шарабане, фаэтоне, двухколесной тележке, верхом на лошади или на осле; затем, прибыв на место, каждый устраивается — конечно, учитывая почтение к властям, развитое даже у самых непросвещенных народов, — в соответствии с временем прибытия, силой локтей и более или менее выраженным движением бедер.
Прочно закрепленная решетка защищает зрителей от угрозы упасть в воду.
По цвету и запаху воды определяют, когда появится рыба.
У каждого зрелища есть свои неудобства. Чем роскошнее и многолюднее собрание в Опере, тем больше вдыхаешь углекислого газа; чем ближе волнующая минута во время рыбной ловли, тем больше вдыхаешь азота.
Сначала, как только затвор открывают, вода течет чистая, прозрачная, слегка зеленоватая, как в ручье.
Это появился верхний слой, увлекаемый своим весом.
Затем вода понемногу утрачивает прозрачность и окрашивается в серый цвет.
Это вытекает второй слой. В нем, по мере того как цвет сгущается, время от времени появляются серебристые проблески.
Мелкие рыбки вынужденно становятся разведчиками: маленький размер не дает им возможности сопротивляться течению.
Их даже не пытаются подобрать, им позволяют проделать в поисках лужиц, остающихся на дне водоема, те самые упражнения, которые у бродячих акробатов получили образное название прыжка «рыбкой».
Затем идет черная вода.
В этом действии зрелища внезапно все меняется.
Рыба инстинктивно, в меру своих сил, пытается сопротивляться непривычному течению, увлекающему ее; ей неоткуда узнать, что течение опасно, она угадывает это сама и старается, как может, идти против течения.
Щука плывет рядом с карпом, которого вчера еще преследовала, не давая ему слишком разжиреть; окунь двигается рядом с линем, даже не думая вцепиться зубами в лакомую плоть.
Правда, предвидя неминуемые расходы, которые влечет за собой радостный новогодний праздник, Тибо, по мере того как приближался страшивший его переход из одного года в другой, требовал от своих поставщиков удвоенного количества дичи, за которую, естественно, получал вдвое больше денег от хозяина «Золотого шара».
Таким образом, материально Тибо вступал в новый год в лучших, чем когда-либо прежде, условиях, если забыть о красной пряди, размер которой внушал ему беспокойство.
Заметьте, мы говорим лишь о материальном благополучии, но не о духовном; если тело было, казалось, в неплохом состоянии, то душе был причинен страшный ущерб.
Но тело было тепло укрыто, и в кармане куртки весело звенел десяток экю.
Хорошо одетый и сопровождаемый серебряным звоном, Тибо уже был похож не на башмачника, а скорее на богатого арендатора или даже на солидного горожанина, который если и работает, то лишь для собственного удовольствия.
Вот таким Тибо однажды отправился на деревенский праздник.
Это была рыбная ловля в великолепных прудах Берваля и Пудрона.
Ловля рыбы в прудах — серьезное дело для хозяина или арендатора, не говоря уже о том, что это большое удовольствие для приглашенных.
Поэтому о начале ее объявляют за месяц и ради нее люди проделывают путь в десять льё.
Пусть те из читателей, кто не знаком с нравами и обычаями нашей провинции, не представляют себе при словах «рыбная ловля» удочку с насаженной на нее личинкой, червем или душистым хлебом, либо глубинную снасть — сеть или вершу; нет, иногда опустошают пруд длиной в три четверти льё или в целое льё, отлавливая всю рыбу, от самой большой щуки до самой мелкой уклейки.
Вот как это происходит.
Вероятно, среди наших читателей нет таких, кто никогда не видел пруда.
У любого пруда есть два отверстия: то, в которое входит вода, и то, через которое она вытекает.
Вход, через который вода наполняет пруд, названия не имеет, а выход называют затвором. Именно там происходит рыбная ловля.
Вода, вытекающая через затвор, попадает в большой водоем, откуда идет сквозь прочную сеть. Вода уходит, а рыба остается.
Известно, сколько дней требуется для того, чтобы опустошить пруд.
Зевак и любителей приглашают на второй, третий или четвертый день — смотря по тому, сколько воды надо вылить, прежде чем наступит развязка.
Развязка — это появление рыбы в сточном отверстии.
Начало рыбной ловли у пруда собирает — соответственно размерам и богатству этого пруда — не менее внушительную и по-своему не менее элегантную толпу, чем скачки на Марсовом поле или в Шантийи, когда состязаются знаменитые лошади и жокеи.
Только здесь на представление не смотрят из ложи или из кареты.
Нет, каждый приезжает в чем хочет или может — в одноколке, шарабане, фаэтоне, двухколесной тележке, верхом на лошади или на осле; затем, прибыв на место, каждый устраивается — конечно, учитывая почтение к властям, развитое даже у самых непросвещенных народов, — в соответствии с временем прибытия, силой локтей и более или менее выраженным движением бедер.
Прочно закрепленная решетка защищает зрителей от угрозы упасть в воду.
По цвету и запаху воды определяют, когда появится рыба.
У каждого зрелища есть свои неудобства. Чем роскошнее и многолюднее собрание в Опере, тем больше вдыхаешь углекислого газа; чем ближе волнующая минута во время рыбной ловли, тем больше вдыхаешь азота.
Сначала, как только затвор открывают, вода течет чистая, прозрачная, слегка зеленоватая, как в ручье.
Это появился верхний слой, увлекаемый своим весом.
Затем вода понемногу утрачивает прозрачность и окрашивается в серый цвет.
Это вытекает второй слой. В нем, по мере того как цвет сгущается, время от времени появляются серебристые проблески.
Мелкие рыбки вынужденно становятся разведчиками: маленький размер не дает им возможности сопротивляться течению.
Их даже не пытаются подобрать, им позволяют проделать в поисках лужиц, остающихся на дне водоема, те самые упражнения, которые у бродячих акробатов получили образное название прыжка «рыбкой».
Затем идет черная вода.
В этом действии зрелища внезапно все меняется.
Рыба инстинктивно, в меру своих сил, пытается сопротивляться непривычному течению, увлекающему ее; ей неоткуда узнать, что течение опасно, она угадывает это сама и старается, как может, идти против течения.
Щука плывет рядом с карпом, которого вчера еще преследовала, не давая ему слишком разжиреть; окунь двигается рядом с линем, даже не думая вцепиться зубами в лакомую плоть.