Фиц-Олвин не знал, какого дьявола поминать, настолько он был разочарован, а тут еще один из солдат принялся ему рассказывать подробности побега Робин Гуда.
   — Довольно, довольно, дуралеи! — воскликнул барон. — С тех пор как вы заблудились в подземелье — а хорошо было бы, чтобы вы тут с голоду сдохли, — вы какой-нибудь подозрительный шум здесь слышали?
   — Совершенно ничего не слышали, милорд.
   — Бежим, Герберт, бежим, надо наверстать упущенное время!
   Но это время спасло беглецов; когда, четверть часа спустя, маленький отряд преследователей вышел в лес, не осталось никаких сомнений, что те воспользовались именно этой дорогой, — дверь подземелья, обычно запертая, была открыта настежь.
   — Предчувствия меня не обманули! — воскликнул барон. — Солдаты, обыскать весь лес; тому, кто приведет в замок леди Кристабель и мерзавцев, которые ее насильно увели с собой, я обещаю сто золотых!
   Барон в сопровождении одного только Герберта вернулся назад и пошел в свои покои, но, вместо того чтобы отдохнуть, в чем он очень нуждался, он натянул кольчугу, опоясался мечом и, потрясая копьем, на котором пестрел флажок цветов его дома, вскочил на коня и во главе двадцати верховых поскакал по дороге в Мансфилд-Вудхауз.

XIII

   А действующие лица, которые уже не раз упоминались и этой истории, продолжали идти в это время по старому Шервудскому лесу.
   Робин и Кристабель двигались к тому месту, где их должен был ждать сэр Аллан Клер, то есть в направлении, прямо противоположном тому, в каком скакал сержант Лэмбик, получивший приказ сжечь дом приемного отца Робина.
   В сопровождении двадцати копейщиков барон, помолодевший от неотступного гнева, бросился на поиски дочери; оставим его скакать во весь опор по зеленым лесным дорогам и присоединимся к сэру Аллану Клеру, который с Маленьким Джоном, братом Туком, Красным Уиллом и шестью другими сыновьями сэра Гая Гэмвелла спешит в долину Робин Гуда, в то время как Мод и Хэлберт направляются к дому старого лесника.
   Мод уже не такая бодрая, неутомимая, отважная и веселая, как прежде; она грустно пытается припомнить все приметы, которые ей указал Робин, чтобы не заблудиться среди тысячи сходящихся и расходящихся лесных тропинок, и, хотя кавалер ее смел и неустрашим, напоминает несчастную брошенную девушку и вздыхает, вздыхает после этой долгой дороги.
   — Мы еще далеко от дома Гилберта? — спросила она.
   — Нет, Мод, — весело отвечал Хэл, — я думаю, милях в шести.
   — В шести милях!
   — Мужайся, Мод, мужайся, — промолвил Хэлберт, — мы ведь стараемся ради леди Кристабель… Но посмотри туда: видишь всадника? Да, всадника, а с ним монаха и нескольких лесников? Это сэр Аллан и брат Тук. Привет вам, господа, нельзя было встретиться более кстати.
   — А леди Кристабель и Робин где? — живо спросил сэр Аллан, узнав Мод.
   — Они должны ждать вас в долине, — ответила Мод.
   — Да хранит нас Бог! — воскликнул Аллан, после того как он заставил Мод рассказать во всех подробностях об их бегстве из замка. — Храбрый Робин, я всем ему обязан, он спас и мою возлюбленную и мою сестру!
   — Мы шли вместе рассказать его отцу, почему он не явился домой, — сказал Хэл.
   — А вы не можете теперь пойти один, братец Хэл? — спросила юношу Мод, сгоравшая от желания встретиться с Робином. — Моя хозяйка, должно быть, очень нуждается в моих услугах.
   Аллан не имел ничего против предложения Мол, и нее снова двинулись в путь.
   Брат Тук, сначала молча стоявший в сторонке, тут же подошел к девушке; он постарался быть любезным, улыбался, говорил не так резко, как обычно, был почти остроумен, но все усилия бедного монаха были приняты очень сдержанно.
   Такая перемена в поведении Мод огорчила Тука и охладила весь его пыл; он снова отошел в сторону и двигался вперед, задумчиво поглядывая на девушку; та тоже пребывала в задумчивости.
   А в нескольких шагах позади Тука шел еще один человек, по-видимому страстно желавший привлечь к себе взоры Мод; человек этот пытался привести себя в порядок, отряхивал рукава и полы куртки, прилаживал получше к шляпе перо цапли, которым она была украшена, приглаживал густые волосы — одним словом, занимался посреди леса тем невинным кокетством, к которому невольно прибегает любой делающий первые шаги влюбленный.
   Этот человек был не кто иной, как наш старый знакомый Красный Уилл.
   Мод воплощала его идеал красоты; он видел ее в первый раз, но она уже царила и в его мечтах, и в его сердце. Чуть выпуклый белый лоб, форму которого подчеркивали тонкие черные брови, черные глаза, затененные длинными шелковистыми ресницами, розовые бархатистые щеки, нос, как у античной статуи, рот, словно созданный для вздохов и слов любви, губы, в уголках которых таилась лукавая и нежная улыбка, подбородок с ямочкой, обещавший наслаждение, как росток семени обещает прекрасный цветок, лебединая линия шеи и плеч, гибкий стан, легкие движения и очаровательные ножки, ради которых стоило бы усыпать тропинки цветами, — такова была Мод, прекрасная дочь Герберта Линдсея.
   Уильям был не настолько робок, чтобы удовольствоваться молчаливым восхищением; желание, чтобы девушка взглянула на него, заставило его вскоре подойти к ней поближе.
   — Вы знаете Робин Гуда, барышня? — спросил Уилл.
   — Да, сударь, — любезно ответила Мод.
   Сам того не ведая, Уилл задел за чувствительную струну и заставил Мод обратить на него внимание.
   — И он вам очень нравится?
   Мод ничего не ответила, но щеки ее покраснели. Поистине, Уилл был новичком в делах любви, иначе бы он не стал вот так, без всякого стеснения, спрашивать женщину о ее сердечных тайнах; он действовал как слепой, смело идущий по краю пропасти, ибо он ее не пилит; сколько людей нот так же храбры по неведению!
   — Я так люблю Робин Гуда, — снопа заговорил он, — что рассердился бы на вас, если бы он нам не нравился.
   — Будьте спокойны, сударь, я признаю, что он очаровательный юноша. Вы его, конечно, давно знаете?
   — Мы друзья детства, и я скорее готов правую руку отдать, чем потерять его дружбу: это если говорить о сердечной привязанности. А что касается уважения, так я Робина ценю за то, что во всем графстве нет равного ему стрелка из лука; характер же у него прямой, как его стрелы, он храбр, мягок, а скромность его может сравниться только с его храбростью и мягкостью; с ним я не побоялся бы встать против всего мира.
   — Какие горячие похвалы, сударь! Вы уж слишком высоко его ставите!
   — Они так же справедливы, мои похвалы, как то, что меня зовут Уильям Гэмвелл и я честный малый; я говорю правду, барышня, чистую правду.
   — Мод, как вы думаете, — спросил Аллан, — барон уже обнаружил бегство леди Кристабель?
   — Да, сэр рыцарь, потому что его светлость как раз сегодня утром собирался отправиться с миледи в Лондон.
   — Тише! Тише! — произнес подбежавший к ним Маленький Джон: он шел впереди всех и разведывал путь. — Спрячьтесь здесь в чаще; я слышу, что скачет конный отряд; если эти люди нас обнаружат, мы внезапно нападем на них; наш боевой клич — имя Робин Гуда… быстро прячьтесь, — добавил он, сам скрываясь за стволом дерева.
   И тут же показался всадник на лошади, которая неслась с фантастической скоростью, легко перепрыгивая через все препятствия — рвы, поваленные деревья, кусты и изгороди; за всадником, сидевшим на обезумевшей лошади как-то странно, — скорее на корточках, чем верхом, — едва поспевали еще четверо верховых; шляпу всадник потерял, его длинные растрепанные волосы развевались по ветру, придавая лицу, дышавшему ужасом, какой-то страшный, дьявольский вид; он пронесся совсем рядом с зарослями, где притаился маленький отряд, и Маленький Джон заметил, что в крупе лошади торчит стрела, напоминая веху землемера.
   Всадник в сопровождении своих четырех спутников вскоре скрылся в чаще леса.
   — Да хранит нас Небо! — воскликнула Мод. — Это барон!
   — Это барон! — повторили Аллан и Хэлберт.
   — Если я не ошибаюсь, — добавил Уилл, — стрела, которая торчит в крупе лошади, словно руль, вылетела из лука Робин Гуда. А вы что скажете, братец Маленький Джон?
   — Я того же мнения, Уилл, и из этого делаю вывод, что Робин и молодая дама в опасности. Робин слишком осторожен, чтобы тратить стрелы, когда его к тому не принуждают; ускорим шаг.
   Читателю будет небесполезно узнать, почему высокородный Фиц-Олвин, будучи отличным наездником, оказался в столь плачевном положении.
   Поскакав в лес, барон приказал своему лучшему ездоку посмотреть, что делается на дороге из Ноттингема в Мансфилд-Вудхауз, и на одном из перекрестков встретиться с ним и доложить обстановку; мы знаем, что случилось с этим ездоком: Робин оставил его пешим; случай привел Робина и леди Кристабель как раз на этот перекресток, где было назначено свидание, — они подошли с одной стороны, а барон с другой. Беглецам посчастливилось скрыться в чаше прежде чем их заметили, а барон со своими четырьмя конюшими остался на бугре посреди перекрестка ждать возвращения разведчика.
   — Пошарьте вокруг: двое в одной стороне и двое в другой, — приказал барон.
   «Мы погибли, — подумал Робин. — Что делать? Как убежать? Если мы выйдем из леса, всадники в два счета нас догонят, а если начнем продираться сквозь кусты, шум привлечет внимание этих ищеек. Что же делать?»
   Размышляя таким образом, Робин натянул тетиву и вынул из колчана стрелу с самым острым железным наконечником. Как ни была испугана Кристабель, она заметила эти приготовления; дочерняя любовь одержала в ней верх над желанием соединиться с Алланом, и она стала умолять юношу пощадить ее отца.
   Робин улыбнулся и кивнул в знак согласия головой.
   Он хотел сказать этим: «Я его пощажу». А улыбка означала: «Вспомните, как я спешил всадника».
   Солдаты тщательно обыскивали опушку леса, но и сто золотых, обещанных за поимку беглецов, нюха им не прибавили. Тем не менее, положение Робина и Кристабель становилось все более и более опасным, поскольку солдаты, шедшие попарно навстречу друг другу по опушке, все равно должны были бы их обнаружить.
   Тем временем старый Фиц-Олвин, стоявший посередине перекрестка, как конный часовой на высоте, господствующей над вражеским лагерем, репетировал уничтожающую проповедь, рассчитывая произнести ее перед своей дочерью, когда она вернется под отчий кров. Барон также изобретал изощренные пытки для Робина, Мод и Хэла и прикидывал с точностью до дюйма высоту виселицы, на которой он повесит Аллана; этот превосходный дворянин уже представлял себе последние содрогания тела похитителя своей дочери и размышлял, сможет ли он оставить труп разлагаться на веревке все то время, пока должен был длиться медовый месяц; он даже улыбался при мысли о том, что на будущий год стараниями сэра Тристрама Голдсборо он уже будет дедушкой.
   Но вдруг, посреди этих сладостных мечтаний, лошадь барона становится на дыбы, начинает припадать то на одну, то на другую ногу, по спине ее пробегает дрожь, она лягается и яростно пытается сбросить своего седока; старый иояка держится в седле и старается удержать коня на месте, укротив его, как он некогда укрощал необузданных арабских скакунов. Но все напрасно: человек и животное перестали понимать друг друга; Фиц-Олвин крепко сидит в седле, а в крупе лошади накрепко засела стрела, и тут животное закусывает удила, как барон в своих мечтах, и мчится по лесу не разбирая дороги; эта беспорядочная, безумная, фантастическая скачка выносит барона к Аллану Клеру и влечет неведомо куда. Четверо конюших бросились на помощь своему хозяину, а меткий лучник, схватив свою спутницу за руку, быстро проскочил перекресток.
   Что же сталось с бароном? Говоря по правде, мы бы даже не осмелились рассказать о событии, положившем конец этой скачке с препятствиями, настолько оно невероятно и чудесно, но хроники того времени единогласно утверждают, что все произошло именно так. Вот как это было.
   Конюшие вскоре потеряли барона из виду, и, может быть, он бы так проскакал через всю Англию до самого океана, если бы конь не споткнулся об обломок дерева, валявшийся под дубом.
   Наш барон не потерял присутствия духа; он попытался избежать падения, которое могло бы стать смертельным, и, бросив поводья, схватился обеими руками за ветвь дуба, к счастью росшую довольно низко; одновременно он старался удержать лошадь, сжимая коленями ее бока, но лошадь перевернулась через голову, так что Фиц-Олвин вылетел из седла и повис на дереве, а конь, лишившийся всадника, налегке понесся снова.
   Барон был не слишком привычен к гимнастике, поэтому, прежде чем разжать руки, он с опаской измерил расстояние, отделявшее его от земли, но тут вдруг увидел прямо под ногами в сумеречном свете занимающегося дня две точки, похожие на раскаленные угли. И эти огненные точки принадлежали какой-то темной массе, которая двигалась, вертелась, а временами подпрыгивала до самых ног несчастного лорда. « „Ого! Да это же волк!“ — подумал барон, невольно закричав от ужаса и попытавшись подтянуться и сесть на ветвь верхом; однако сделать это ему не удалось, и на лбу у него от ужаса выступил холодный пот, когда он почувствовал, как скользят по коже его сапог и клацают по шпорам зубы волка; зверь прыгал, вытягивал шею, высовывал язык и готов был вот-вот схватить добычу; руки старика онемели, он зацепился за ветвь подбородком и подтянул ноги к груди.
   Но борьба была неравной: нить, на которой было подвешено лакомство лютого зверя, должна была вот-вот оборваться; у старого лорда больше не было сил, а потому, последний раз произнеся имя Кристабели препоручив свою душу Богу, он закрыл глаза, разжал руки и… упал.
   Но Провидение сотворило чудо! Барон как камень свалился на голову волку, никак не ожидавшему такой тяжелой добычи, и всем весом своего тела и самой широкой его частью вывихнул зверю шейные позвонки и разрушил ему спинной мозг.
   Поэтому, если бы конюшие прибыли на место происшествия, они нашли бы своего хозяина лежащим без сознания рядом с мертвым волком; но приводить в чувство благородного сеньора Ноттингема пришлось другим людям.
   У подножия старого дуба, ветви которого склонялись к ручью, протекавшему по долине Робин Гуда, сидела леди Кристабель; в нескольких шагах от нее, опираясь на лук, стоял Робин; не без нетерпения они ожидали сэра Аллана Клера и его спутников.
   Исчерпав все темы разговора о нынешнем своем положении, они заговорили о Марианне, и похвалы, которые Кристабель, не скупясь, расточала нежной и очаровательной сестре Аллана, Робин выслушивал со жгучим вниманием влюбленного.
   Молодой человек хотел было задать Кристабель один вопрос, узнать у нее, не отдала ли уже сестра Аллана Клера сердце какому-нибудь прекрасному благородному юноше, как ее брат — девушке, но не осмелился это сделать. «Если это так, — думал он, — я погиб: как мне, бедному жителю лесов, бороться с таким соперником?»
   — Миледи, — неожиданно сказал он, краснея, — я искренне жалею мисс Марианну, если ей пришлось покинуть своего сердечного друга, чтобы сопровождать брата в путешествии, преисполненном пусть не опасностями, но трудностями и тяготами.
   — У Марианны, — ответила Кристабель, — к несчастью, а может быть к счастью, нет иного сердечного друга, кроме брата.
   — Мне трудно в это поверить, миледи: такая красивая, очаровательная девушка, как мисс Марианна, должно быть, владеет тем, чем владеете вы, то есть кто-нибудь предан ей так же, как сэр Аллан — нам.
   — Сколь ни странным нам это может показаться, сударь, — ответила, краснея, девушка, — я утверждаю, что Марианна не знает иной любви, кроме братской.
   Ответ прозвучал достаточно холодно, и Робину пришлось переменить тему разговора.
   Солнце уже золотило вершины деревьев, а Аллан все не появлялся. Робин старался скрыть беспокойство, чтобы не встревожить девушку, но в голову ему по поводу этой задержки приходили самые мрачные предположения.
   Вдруг издали донесся чей-то громкий голос; Робин и Кристабель вздрогнули.
   — Это зов наших друзей? — спросила девушка.
   — Увы, нет! Уилл, мой друг детства и его двоюродный брат Маленький Джон, сопровождающие сэра Аллана, прекрасно знают это место, где мы их поджидаем, а наше предприятие требует такой осторожности, что вряд ли бы они стали развлекаться, будя лесное эхо.
   Голос прозвучал ближе, и долину быстро пересек всадник с цветами Фиц-Олвина на флажке копья.
   — Уйдемте отсюда, миледи, здесь мы слишком близко к замку. Я воткну под этим дубом стрелу в землю, и, если наши друзья придут сюда в наше отсутствие, они поймут, увидев ее, что мы спрятались где-то поблизости.
   — Поступайте как знаете, сударь, я полностью доверяюсь вашему покровительству.
   Молодые люди прошли через заросли кустарника и стали искать подходящее место для отдыха, как вдруг у подножия дерева они увидели распростертое тело, неподвижное и без признаков жизни.
   — О Боже! — воскликнула Кристабель. — Мой отец, мой бедный отец мертв!
   Робин вздрогнул, почувствовав себя виновным в смерти барона. Не послужила ли рана лошади ее первопричиной?
   — Богоматерь Пресвятая, — прошептал Робин, — сделай так, чтобы он был только без чувств!
   И с этими словами юный лучник опустился рядом со стариком на колени, а Кристабель, вся во власти горя и раскаяния, жалобно стонала. Из небольшой раны на лбу барона выступило несколько капель крови.
   — Посмотрите, да никак он сражался с волком? Ах, вот как, он его придушил! — радостно воскликнул Робин. — И он просто без сознания. Миледи, миледи, поверьте мне, у господина барона небольшая царапина, вот и все; встаньте, миледи! Вот горе! Вот горе! Она тоже потеряла сознание. Ах, Боже мой, Боже мой! Что делать? Я не могу ее здесь оставить!.. А старый лен уже приходит и себя, лапами шевелит, рычит! Ах, с ума сойти можно! Миледи, да ответьте же мне! Нет, недвижима, как ствол этого дерева! Ах, почему у меня нет стольких сил в руках и в пояснице, как я чувствую в своем сердце? Я бы на руках ее отсюда унес, как нянька носит ребенка.
   И Робин попытался поднять Кристабель.
   Барон тем временем пришел в себя, но первая мысль была не о дочери, а о волке, поскольку это было единственное и последнее живое существо, которое он видел перед тем, как закрылись его глаза; поэтому он протянул руку, чтобы схватить зверя, который, по его мнению, в эту минуту должен был отгрызать его ногу или ляжку; хотя никакой боли и укусов старик не чувствовал, он уцепился за платье дочери и поклялся защищать свою жизнь до последнего вздоха.
   — Мерзкое чудовище, — обратился барон к волку, растянувшемуся рядом с ним, — мерзкое чудовище, жаждущее моей плоти и алчущее моей крови, у меня, хоть я и стар; есть еще сила в руках, вот посмотришь… А, высунул язык, я тебя придушил!.. Да не ты первый!.. А-а! Пусть все волки Шервудского леса сюда сбегутся, пусть! А-а! Еще один, еще один волк! Пропал я! Боже мой, смилуйся надо мной! Pater noster qui es in…note 3
   — Да он с ума сошел, совсем с ума сошел! — шептал Робин, оказавшись перед необходимостью выбирать между долгом и безопасностью; убежав, он бы покинул ту, которую поклялся доставить к Аллану, а оставшись, мог попасться в руки людей, прочесывающих лес и привлеченных криками безумца.
   К счастью, приступ безумия у барона прошел; старик понял, что никакой зверь его не терзает, и, все еще не открывая глаз, хотел подняться; но Робин, стоявший на коленях за его головой, сильно надавил ему на плечи, крепко прижав его к земле.
   — Клянусь святым Бенедиктом! — прошептал лорд. — У меня на плечах будто тяжесть в сто тысяч фунтов висит… Бог мой и ты, мой Небесный покровитель! Даю обет построить часовню у восточного вала крепости, если мне будет сохранена жизнь и у меня появятся силы вернуться в замок! Libera nos, quajsumus, Domine! note 4 Воззвав к Господу, он сделал еще одно усилие, но Робин, надеявшийся, что Кристабель все же придет в себя, по-прежнему прижимал его к земле.
   — Domino exaudi orationem meam! note 5 — продолжал Фиц-Олвин, стуча кулаком в грудь; потом он начал пронзительно кричать.
   Такое совершенно не устраивало Робина, поскольку эти крики угрожали безопасности беглецов; не зная, как их прекратить, он грубо приказал барону:
   — Да замолчите вы!
   При звуках человеческого голоса барон открыл глаза, и каково же было его удивление, когда он узнал в склонившемся над ним человеке Робин Гуда и увидел, что рядом с ним лежит на земле без чувств его дочь!
   Это видение разом смело со вспыльчивого лорда безумие, лихорадку и забытье, и, точно так же как если бы он был у себя в замке в окружении солдат и оставался хозяином положения, он чуть ли не с торжеством воскликнул:
   — Наконец-то я тебя поймал, щенок бульдожий!
   — Замолчите! — решительно и властно повторил Робин. — Замолчите! Хватит угроз и воплей, они сейчас совсем неуместны, это вы у меня в руках!
   И Робин изо всех сил надавил на плечи барона.
   — И в самом деле, — сказал Фиц-Олвин, с трудом вырываясь из рук юноши и выпрямляясь во весь рост, — ты начинаешь показывать зубы, щенок!
   Кристабель по-прежнему была без чувств; в эти минуты она казалась трупом, лежавшим между двумя мужчинами, ибо Робин отскочил на несколько шагов назад и наложил стрелу на лук.
   — Еще шаг, милорд, и вы мертвы! — заявил молодой человек, целясь барону в голову.
   — Ах, вот как! — воскликнул, бледнея, Фиц-Олвин, медленно отступая, чтобы оказаться под прикрытием ствола дерева. — Вы так подлы, что можете убить беззащитного человека?
   Робин улыбнулся.
   — Милорд, — сказал он, все еще целясь ему в голову, — продолжайте отступать дальше. Ну вот, вы и спрятались за деревом. А теперь обратите внимание на то, что я вам приказываю, точнее, прошу вас сделать: не высовывайте из-за дерева даже носа, пусть ни слева, ни справа не покажется ни один ваш волосок, иначе — смерть!
   Барон, видимо, не очень принял во внимание эти угрозы, потому что, по-прежнему держась за деревом, он высунул руку и погрозил юному лучнику указательным пальцем, но тут же жестоко раскаялся в этом, поскольку палец тотчас же был срезан стрелой.
   — Убийца! Жалкий мошенник! Кровопийца! Раб! — попил раненый.
   — Тише, барон, или я выстрелю вам в голову, ясно? Фиц-Олвин, прижавшись к дереву, вполголоса извергал потоки проклятий, но из-за укрытия никоим образом не показывался, потому что представлял себе, как в нескольких шагах от него Робин следит за его малейшим неосторожным жестом, прицелившись и натянув тетиву.
   Но Робин снова перекинул лук через плечо, осторожно поднял Кристабель и исчез с ней в зарослях.
   В ту же минуту послышалось конское ржание и около дерева, служившего укрытием несчастному барону, появилось четверо всадников.
   — Ко мне, бездельники! — закричал он, поскольку эти четверо были эскортом, отставшим, когда его лошадь, получив в круп стрелу, понесла его. — Ко мне! Схватить этого нечестивца, который хочет убить меня и похитить мою дочь!
   Солдаты ничего не поняли из этого приказа, ибо нигде поблизости не было видно ни разбойника, ни похищенной женщины.
   — Да вон же, вон же, видите, он бежит! — продолжал барон, путаясь под ногами у лошадей.
   И в самом деле, Робин был еще не настолько силен, чтобы за короткое время далеко отнести на себе такую тяжесть, и от врагов его отделяло всего несколько сотен шагов.
   Всадники бросились за ним; Робин услышал крики барона и сразу же понял, что бегством ему не спастись.
   Повернувшись лицом к преследователям, он встал на одно колено, на другое положил Кристабель и, снова прицелившись в Фиц-Олвина, крикнул:
   — Стойте! Клянусь Небом, если вы сделаете еще хоть шаг ко мне, ваш господин будет мертв!
   Не успел Робин произнести эти слова, как барон уже снова спрятался за дерево, служившее ему щитом, но продолжал кричать:
   — Хватайте его! Убейте его! Он меня ранил!.. Вы не решаетесь? Трусы! Подлые наемники!
   Гордое мужество неустрашимого лучника и в самом деле пугало солдат.
   Но один из них осмелился отнестись к этому испугу с насмешкой.
   — Хорошо поет петушок! — произнес он. — Но так или иначе сейчас он у меня станет кротким и послушным, вот увидите.
   И солдат спешился и направился к Робину.
   Робин держал одну стрелу на тетиве, а другая у него была в зубах, поэтому голос сго звучал приглушенно, но повелительно:
   — Я уже просил вас не подходить, теперь я вам это приказываю… И горе вам, если вы не позволите мне и миледи мирно следовать своим путем.
   Солдат усмехнулся и сделал еще несколько шагов вперед.
   — Считаю: раз, два, три. Стойте! Солдат продолжал смеяться и идти вперед.
   — Тогда умри! — крикнул Робин.
   Пропела стрела, и солдат упал с пронзенной грудью. Лишь один барон был в кольчуге, люди же его снарядились как на охоту.
   — Хватайте его, собаки! — по-прежнему неистовствовал он. — Трусы вы, трусы! Испугались царапины.
   — Его светлость называет это царапиной, — прошептал один из трех всадников, не обнаруживший ни малейшего намерения последовать примеру своего погибшего товарища.
   — А вот и подмога пришла! — воскликнул другой всадник, приподнимаясь в стременах, чтобы ему было дальше видно. — Черт возьми! Это Лэмбик, милорд.