Дюма Александр. Робин Гуд

   — Почему? Почему, я вас спрашиваю? — нетерпеливо воскликнул Уилл.
   — Потому что мне необходимо на несколько часов покинуть Барнсдейл, друг Уилл, — ответил рыцарь, — а мне было бы чрезвычайно приятно присутствовать на вашей свадьбе и свадьбе моей сестры. Я со своей стороны надеюсь на счастье стать мужем леди Кристабель, и три наши свадьбы могли бы быть отпразднованы в один и тот же день. Подождите немного, Уильям, и через неделю все устроится к нашему взаимному удовольствию.
   — Ждать еще неделю?! — вскричал Уильям. — Это невозможно!
   — Но, Уильям, неделя пройдет быстро, — сказал Робин, — и у вас достанет душевных сил набраться терпения.
   — Хорошо, покоряюсь, — расстроенным тоном сказал молодой человек, — все вы против меня, а мне приходится защищаться одному. Мод должна была бы меня красноречиво поддержать своим нежным голоском, а она молчит. Умолкаю и я. Знаете, Мод, мне кажется, что нам нужно было бы побеседовать о нашей будущей семейной жизни; пойдемте, погуляем в саду, так часа два и пройдет, и эта бесконечная неделя станет на два часа короче.
   И не ожидая согласия девушки, Уильям взял ее за руку и увлек за собой в зеленую тень парка.
   Семь дней спустя после свидания Аллана Клера и лорда Фиц-Олвина леди Кристабель одиноко сидела, а точнее — полулежала в кресле в своей комнате.
   Поникшая фигура девушки была скрыта тяжелыми складками белого атласного платья, а покрывало английского кружева, спускаясь с белокурой головки, почти целиком укутывало ее. Лицо ее с правильными и чистыми чертами было смертельно бледно, бескровные губы плотно сжаты, а огромные помертвевшие глаза с ужасом безотрывно смотрели на дверь.
   Время от времени горячая слеза сбегала по лицу Кристабель, и лишь эта слеза, эта роса печали, свидетельствовала о том, что жизнь еще теплится в этом ослабевшем теле.
   Два часа прошло в смертельном ожидании. Кристабель была как неживая: в душе ее теснились пленительные воспоминания о невозвратимом прошлом, и она с непередаваемым ужасом следила за приближением рокового мгновения.
   — Он забыл меня! — неожиданно воскликнула девушка, сжимая руки, ставшие белее, чем ее платье. — Он забыл ту, которой клялся в любви, которой говорил, что любит только ее; он женился! О мой Господь! Сжалься надо мной, силы оставили меня, сердце мое разбито. Я столько выстрадала! Из-за него я выслушивала горькие упреки, терпела холодные взгляды того, кого обязана любить и почитать! Ради него я без единой жалобы вынесла жестокое обращение, мрачное одиночество в монастыре! (Из груди девушки вырвалось сдержанное рыдание, и слезы хлынули из ее глаз.) Тихий стук в дверь прервал горестные размышления леди Кристабель.
   — Войдите, — еле слышно сказала она.
   Дверь отворилась, и перед глазами убитой горем девушки появилось сморщенное лицо сэра Тристрама.
   — Дорогая леди, — сказал старик с гримасой, которую он считал любезной улыбкой, — наступил час отправляться в путь. Позвольте мне, прошу вас, предложить вам руку: сопровождающие уже ждут нас, и скоро мы станем самыми счастливыми супругами во всей Англии.
   — Милорд, — прошептала Кристабель, — я не в состоянии спуститься.
   — Что вы такое говорите, любовь моя? Вы не в состоянии спуститься? Ничего не понимаю: вы одеты, нас ждут. Ну же, дайте мне вашу прекрасную ручку.
   — Сэр Тристрам, — подняла свой пылающий взор Кристабель, и губы ее задрожали, — заклинаю вас, выслушайте меня; если есть в вашем сердце хоть искра жалости, то вы склонитесь к мольбам бедной девушки и избавите меня от этой ужасной церемонии!
   — Ужасной церемонии?! — с весьма удивленным видом повторил сэр Тристрам. — Что это значит, миледи? Я вас не понимаю.
   — Избавьте меня от необходимости что-либо объяснять вам, — рыдая, ответила Кристабель, — я благословлю ваше имя, я буду молить Бога за вас.
   — Мне кажется, вы очень взволнованы, моя голубка, — сказал старик слащавым голосом. — Успокойтесь, и сегодня вечером или завтра утром, если вам это удобнее, вы поведаете мне свои девичьи тайны. Сейчас нам нельзя терять ни минуты, но после свадьбы все будет иначе, у нас будет уйма времени, и я с утра до вечера буду вас слушать.
   — Ради Бога, милорд, выслушайте меня сейчас: если мой отец вас обманывает, то я не хочу обольщать вас напрасными надеждами. Милорд, я не люблю вас, мое сердце принадлежит одному молодому дворянину, которого я знаю с самого детства; подавая вам руку, я думаю о нем: я люблю его, милорд, я люблю его и всей душой привязана к нему.
   — Вы забудете этою молодого человека, миледи, и, когда вы будете моей женой, вы о нем и не вспомните, поверьте мне.
   — Я никогда его не забуду; его образ навечно запечатлен в моем сердце.
   — В вашем возрасте люди всегда думают, что полюбили навеки, любовь моя, но время уходит и стирает из памяти некогда столь дорогие черты. Идемте же, мы обо всем этом поговорим позднее, и я постараюсь, чтобы мечты о будущем вытеснили из вашего сердца воспоминания о прошлом.
   — Милорд, вы безжалостны!
   — Я люблю вас, Кристабель.
   — Господи, смилуйся надо мной! — вздохнула бедняжка.
   — Конечно, Господь смилуется, — сказал старик, беря Кристабель за руку, — и пошлет смирение и забвение. (Сэр Тристрам почтительно, нежно и сочувственно поцеловал холодную руку, которую он держал в своих.) Вы будете счастливы, миледи, — добавил он.
   Кристабель печально улыбнулась.
   «Я умру», — подумала она.
   В Линтонском аббатстве шли последние приготовления к венчанию леди Кристабель и старого сэра Тристрама.
   С утра часовня была увешана великолепными драпировками, а благоухающие цветы распространяли в ней сладостные ароматы. Епископ Херефордский, который должен был венчать супругов, во главе монахов в белых стихарях стоял на пороге церкви, ожидая новобрачных. За несколько минут до приезда сэра Тристрама и леди Кристабель к епископу подошел какой-то человек, державший в руке маленькую арфу.
   — Ваше преосвященство, — сказал незнакомец, почтительно кланяясь, — вы будете венчать будущих супругов?
   — Да, друг мой, — ответил епископ, — а почему ты меня об этом спрашиваешь?
   — Ваше преосвященство, — ответил незнакомец, — я лучший арфист во Франции и Англии, и обычно на всех пышных праздниках пригождается мое искусство. Я слышал о свадьбе богача сэра Тристрама и единственной дочери барона Фиц-Олвина и решил предложить свои услуги его сиятельству.
   — Если ты так же талантлив, как на вид уверен в себе и тщеславен, добро пожаловать.
   — Спасибо, ваше преосвященство.
   — Я очень люблю звучание арфы, — продолжал епископ, — и ты бы доставил мне удовольствие, если бы сыграл что-нибудь до приезда новобрачных.
   — Ваше преосвященство, — гордо ответил незнакомец и величественно завернулся в свой длинный плат, — если бы я был обычным бродячим музыкантом, каких вы привыкли слышать, то пошел бы навстречу вашим желаниям; но я играю только в определенное время и в соответствующем месте; скоро я удовлетворю вашу вполне понятную просьбу.
   — Ах ты наглец! — разгневанно воскликнул епископ. — Приказываю тебе немедленно играть!
   — И до струн не дотронусь, пока не явится свадебный поезд, — с полным хладнокровием возразил незнакомец, — но вот тогда, ваше преосвященство, вам доведется услышать звуки, которые вас удивят, будьте уверены.
   — Мы скоро сможем судить, чего ты стоишь: вот и жених с невестой.
   Незнакомец отошел на несколько шагов, а епископ двинулся навстречу приехавшим.
   На пороге церкви леди Кристабель, почти теряя сознание, повернулась к барону Фиц-Олвину.
   — Отец, — сказала она еле слышным голосом, — сжальтесь надо мной, это замужество станет моей смертью.
   Барон строго взглянул на дочь, приказывая ей замолчать.
   — Милорд, — обратилась она к сэру Тристраму, судорожно вцепившись в его рукав, — не будьте безжалостны, вы еще можете вернуть мне жизнь, смилуйтесь надо мной!
   — Поговорим об этом позже, — ответил сэр Тристрам, делая знак епископу, что пора войти в церковь.
   Барон взял дочь за руку, намереваясь подвести ее к алтарю, как вдруг громкий голос произнес:
   — Стойте!
   Лорд Фиц-Олвин вскрикнул, а сэр Тристрам, готовый упасть в обморок, прислонился к порталу церкви. Незнакомец взял за руку леди Кристабель.
   — Жалкий бродяга! — воскликнул епископ, узнав арфиста. — Кто позволил тебе, наемному музыканту, дотронуться своими грязными руками до этой благородной девицы?
   — Провидение, которое послало меня, чтобы я стал ей опорой в ее слабости, — гордо ответил незнакомец.
   Барон набросился на арфиста.
   — Кто вы? — закричал он. — И почему препятствуете совершению священного обряда?
   — Несчастный! — воскликнул незнакомец. — Вы называете священным обрядом заключение омерзительного союза между юной девушкой и стариком! Миледи, — добавил он, почтительно склоняясь перед едва живой от страха Кристабель, — вы пришли в лом Господень, чтобы взять имя благородною человека, и вы это имя получите… Мужайтесь, Господь в своей божественной доброте хранил вашу невинность.
   Арфист одной рукой развязал завязки плаща, а другой поднес к губам охотничий рог.
   — Робин Гуд! — воскликнул барон.
   — Робин Гуд, друг Аллана Клера, — прошептала леди Кристабель.
   — Да, Робин Гуд и его веселые лесные братья, — ответил наш герой и обвел взглядом отряд лесников, незаметно окруживших людей сэра Тристрама.
   И в ту же минуту к ногам леди Кристабель бросился изящно одетый молодой кавалер.
   — Аллан Клер! Мой дорогой Аллан Клер! — воскликнула девушка, складывая руки. — Да благословит вас Бог за то, что вы не забыли меня!
   — Ваше преосвященство, — сказал Робин Гуд, подходя к епископу с почтительным видом и обнаженной головой, — вы собирались против всех законов человеческих и божеских соединить два существа, которым Небо не предначертало жить под одним кровом. Посмотрите на эту юную девушку, посмотрите на человека, которого из-за своей ненасытной жадности отец хотел дать ей в мужья. С раннею детства леди Кристабель помолвлена с рыцарем Алланом Клером. Он, как и она, молод, богат и знатен, он любит ее, и мы смиренно просим вас освятить их союз.
   — Я возражаю против этого брака, — крикнул барон, пытаясь высвободиться из рук Маленького Джона, на долю которого выпала забота его удерживать.
   — Тихо, жестокосердый человек! — воскликнул Робин Гуд. — Ты еще смеешь что-то говорить в святой церкви и отказываться от своего обещания, которое ты дал!
   — Я не давал никаких обещаний, — прорычал лорд Фиц-Олвин.
   — Ваше преосвященство, — повторил Робин Гуд, — угодно ли вам обвенчать этих молодых людей?
   — Я не могу этого сделать без согласия лорда Фиц-Олвина, — ответил епископ Херефордский.
   — А я согласия не дам никогда! — крикнул барон.
   — Ваше преосвященство, — продолжал Робин, не обращая ни малейшего внимания на вопли старика, — я жду вашего окончательного решения.
   — Я не могу взять на себя ответственность удовлетворить вашу просьбу, — ответил епископ, — оглашение не было сделано, а закон требует…

   — Мы исполним закон, — сказал Робин. — Друг Маленький Джон, перелайте сиятельного лорда на время одному из ваших людей, и сделайте оглашение.
   Маленький Джон повиновался и трижды объявил о предстоящей свадьбе Аллана Клера и леди Кристабель Фиц-Олвин. Но епископ снова отказался благословить их союз.
   — Это ваше окончательное решение, ваше преосвященство? — спросил Робин.
   — Да, — ответил епископ.
   — Пусть будет так. Я это предвидел, и мы привезли с собой лицо, которое имеет право исполнять священнические обязанности. Отец мой, — продолжал Робин, обращаясь к старику, который скромно держался в стороне, — соблаговолите войти в часовню, супруги последуют за вами.
   Пилигрим, который помог освободить Уилла, медленно подошел к Робину.
   — Я готов, сын мой, — сказал он, — я буду молить Господа помочь страждущим и простить злым.
   Без всякого шума, чему немало способствовало присутствие веселых братьев, свита сэра Тристрама и барона вошла в церковь, и обряд начался. Епископ удалился; лорд Тристрам жалобно стонал, а лорд Фиц-Олвин глухо бормотал какие-то угрозы.
   — Кто отдает эту девицу в жены этому мужчине? — спросил старик, простирая дрожащие руки над головой Кристабель, стоявшей перед ним на коленях.
   — Угодно вам ответить, милорд? — спросил Робин Гуд.
   — Умоляю вас, отец! — сказала девушка.
   — Нет, тысячу раз нет! — закричал барон, совершенно вышедший из себя.
   — Поскольку отец этой благородной девицы отказывается выполнить данное им клятвенное обещание, его место займу я. Я, Робин Гуд, отдаю в жены рыцарю Аллану Клеру леди Кристабель Фиц-Олвин.
   Вся дальнейшая церемония прошла беспрепятственно.
   Как только Аллан Клер и леди Кристабель были обвенчаны, в дверях церкви появилось семейство Гэмвеллов.
   Робин Гуд пошел навстречу Марианне и подвел ее к алтарю, а за ним подошли Уильям и Мод.
   Проходя мимо Робина, благоговейно опустившегося на колени рядом с Марианной, Уилл шепнул ему:
   — Наконец-то, друг мой Роб, настал счастливый день! Только взгляните на Мод: до чего же она хороша! А как громко бьется ее сердечко!
   — Тише, Уилл, молитесь, и да услышит нас Господь!
   — Да, я буду молиться, буду молиться всей душой, — ответил молодой человек.
   Пилигрим благословил обе новые пары и, воздев дрожащие руки, просил Господа простереть над ними свою милосердную десницу.
   — Мод, милая Мод, — вскричал Уильям, как только они вышли из церкви, — наконец-то ты стала моей женой, моей любимой женой! Я был так огорчен всеми этими задержками, что с трудом могу поверить в свое счастье. Я с ума схожу от радости. Ты моя, только моя! Ты хорошо молилась, Мод? Ты просила Богоматерь, чтобы она подарила нам во все дни нашей жизни такое же счастье, как сегодня?
   Мод и смеялась и плакала; сердце ее было переполнено любовью и благодарностью к милому, доброму Уильяму.
   Женитьба Робина доставила такую радость веселым лесным братьям, что, выйдя из церкви, они грянули дружное «ура».
   — Горлопаны! — проворчал лорд Фиц-Олвин, с большой неохотой шагая за Маленьким Джоном, который самым вежливым образом предложил ему покинуть церковь.
   Несколько минут спустя церковь совсем опустела. Лорд Фиц-Олвин и сэр Тристрам, оставленные без лошадей, грустно поддерживая друг друга, в совершенно расстроенных чувствах медленно брели по дороге к замку.
   — Фиц-Олвин, — сказал, ковыляя, старик, — вы вернете мне миллион золотых, которые я вам доверил.
   — Ну уж нет, сэр Тристрам, я в ваших несчастьях неповинен. Если бы вы послушались моих советов, этой беды бы не случилось. Когда б вы обвенчались в часовне замка, было бы обеспечено и ваше, и мое счастье. Но вы предпочли огласку тайне и яркий свет — темноте, и вот вам итог. Глядите, этот негодяй уводит мою дочь! И мне надо возместить убыток: миллион я оставлю себе!
   Возвращаясь в Ноттингем таким же плачевным образом, как и их господа, слуги держались позади них и тихо посмеивались над удивительным происшествием.
   Свадебный же поезд в сопровождении веселых лесных братьев быстро исчез в глубине леса. Старый лес как будто помолодел, принимая счастливых новобрачных, и деревья, освеженные утренней росой, склоняли свои зеленые ветви к лицам гостей; между вековыми дубами, раскидистыми вязами и стройными тополями были развешаны длинные гирлянды из цветов и листьев. Время от времени из чащи выскакивал олень с венком из цветов на рогах, как какое-то мифологическое божество, дорогу перебегал олененок, украшенный лентами, а зеленую лужайку пересекала лань с цветочной гирляндой на шее. На большой поляне был накрыт стол, все было подготовлено для танцев и игр — одним слоном, сделано все, чтобы гости могли развлекаться в свое удовольствие.
   Из Ноттингема на праздник, устроенный Робин Гудом, пришло много хорошеньких девушек, и среди собравшихся царила полная сердечность.
   Мод и Уильям, обнявшись, прогуливались вдвоем по дорожке рядом с площадкой для танцев. На душе у них было радостно, они улыбались друг другу, но тут перед ними предстал брат Тук.
   — Ну, так что, храбрый Тук, веселый Джилл, мой толстый брат, — смеясь, воскликнул Уилл, — ты .пришел сюда с намерением прогуляться вместе с нами? Добро пожаловать, Джилл, друг мой любезный, и доставь мне удовольствие, взгляни на сокровище души моей, мою любимую женушку, самое дорогое из всего, что у меня есть. Взгляни на этого ангела, Джилл, и скажи мне, существует ли где-нибудь на земле создание, обворожительнее моей милой Мод? Но сдается мне, дружище Тук, — добавил молодой человек с интересом вглядываясь в озабоченное лицо монаха, — сдается мне, что ты печален. Что с тобой? Расскажи нам о своих печалях, я попробую тебя утешить. Мод, душенька, поговори с ним ласково; идем с нами, Джилл, ты мне расскажешь, что с тобой, а я тебе расскажу о моей жене, и, слушая мои сердечные тайны, ты и сам помолодеешь сердцем.
   — Мне нечего рассказывать тебе, Уилл, — ответил монах, слегка запинаясь, — и я счастлив, что ты получил все, что желал.
   — Это не мешает мне, дружище Тук, с искренней грустью видеть, что лицо твое омрачено печалью. И все же скажи мне, что с тобой?
   — Да ничего, — ответил монах, — ничего, просто одна мысль взбрела мне и голову; то искорка тлеет в моем мозгу, кошка скребет на сердце. Уж не знаю, Уилл, должен ли я тебе об этом говорить: несколько лет тому назад я питал надежду, что маленькая колдунья, которая так нежно прижимается сейчас к тебе, будет моим лучиком солнца, радостью моей жизни, самой большой моей драгоценностью.
   — Как, бедняга Тук, ты так сильно любил мою красавицу Мод?
   — Да, Уильям.
   — Ты же знал ее еще до того, как с ней познакомился Робин, если я не ошибаюсь?
   — Да, до того.
   — И ты ее любил?
   — Увы! — вздохнул монах.
   — Да разве могло быть иначе? — нежно сказал Уилл, целуя руку своей жены. — И Робин полюбил ее с первого взгляда, и я боготворю ее с того дня, как увидел; и теперь, наконец-то, Мод, наконец-то ты моя!
   За этими словами последовало молчание; монах опустил голову, а Мод, покраснев, улыбалась мужу.
   — Надеюсь все же, дружище Тук, — сердечно продолжал Уильям, — что мое счастье не причиняет тебе страданий. Да, сегодня я счастлив, но я дорогой ценой купил великое счастье называть Мод своей любимой женой. Ты же не знал мук отвергнутой любви, не знал изгнания, не изнывал каждый день от тоски вдали от любимой, не потерял на этом и силы, и здоровье, и покой!
   Перечисляя все постигшие его горести, Уилл поднял глаза на красное лицо монаха, и им овладел неудержимый смех.
   Брат Тук весил по меньшей мере двести фунтов, а его круглое лицо напоминало полную луну.
   Мод поняла причину хохота мужа и присоединилась к нему, а брат Тук простодушно разделил их веселье.
   — Да, я чувствую себя прекрасно, — сказал он с милым добродушием, — но это не значит… короче, я знаю, о чем я говорю. Клянусь милостью Матери Божьей, добрые друзья мои, — добавил он, беря огромными ручищами сплетенные руки новобрачных, — что я вам желаю самого большого счастья. Но, если правду говорить, ваши газельи глаза, прелестная Мод, уже давно перевернули мою душу. Ну, что уж теперь об этом думать! Я сам себе по этому поводу сделал строгое внушение, постарался найти утешение в своих жестоких горестях и нашел его.
   — Нашли утешение? — в один голос воскликнули Уильям и Мод.
   — Да, — с улыбкой ответил Тук.
   — Юную черноглазую девушку, которая сумела вас оценить по заслугам, мастер Джилл? — кокетливо спросила Мод.
   Монах расхохотался.
   — Да, у моей утешительницы, — ответил он, — глазки и вправду блестят, а губки розовые. Вы спрашиваете меня, милая Мод, сумела ли она оценить меня по достоинству? Трудно сказать, ведь это особа легкомысленная, и не мне одному она отвечает поцелуем на поцелуй.
   — И вы ее любите! — воскликнул Уилл с жалостью и осуждением.
   — Да, люблю, — ответил монах, — хотя, как я уже сказал, она ни с кем не скупится на милости.
   — Но это недостойная женщина! — покраснев, воскликнула Мод.
   — Как, Тук, — добавил Уилл, — такое храброе сердце, такой честный человек, как ты, мог привязаться к подобной особе? Чем любить такую женщину, я бы скорее…
   — Тсс! Потише, потише, — прервал его брат Тук, — осторожнее, Уилл.
   — Осторожнее? Почему?
   — Потому что не следует отзываться дурно об особе, которую сам ты не раз целовал.
   — Вы целовали эту женщину?! — с упреком воскликнула Мод.
   — Мод, это ложь, это ложь, Мод! — закричал Уильям.
   — Вовсе не ложь, — спокойно продолжал монах, — целовали и не раз или два, а двадцать раз!
   — О! Уилл! Уилл!
   — Не слушайте его, Мод, он обманывает вас. Ну, Тук, говорите правду: я целовал ту, которую вы любите?
   — Да, и я могу вам это доказать.
   — Слышите, Уилл? — сказала чуть не плача Мод.
   — Слышу, но ничего не понимаю, — ответил молодой человек. — Джилл, во имя нашей старой дружбы, заклинаю вас привести сюда эту девушку, посмотрим, хватит ли у нее дерзости подтвердить ваши слова.
   — Лучшего и не надо, Уилл, и я готов спорить с тобой, что ты не только вынужден будешь признаться в своей привязанности к ней, но и дать ей новые доказательства своих чувств, и поцелуешь ее.
   — Я не хочу, — сказала Мод, вцепившись обеими руками в руку Уилла, — не хочу, чтобы он разговаривал с этой женщиной!
   — Он будет говорить с ней, и он ее поцелует, — со странной настойчивостью заявил монах.
   — Это невозможно, — возразил Уилл.
   — Совершенно невозможно, — добавила Мод.
   — Покажите мне вашу возлюбленную, мастер Джилл, где она?
   — Ну зачем вам это, Уилл? — сказала Мод. — У вас не может быть желания ее видеть, и к тому же… к тому же, Уильям, мне кажется, что особа, о которой идет речь, неподходящее знакомство для вашей жены.
   — Ты права, милая моя женушка, — сказал Уилл, целуя Мод в лоб, — она недостойна даже один миг смотреть на тебя. Дорогой Тук, — продолжал Уилл, — ты очень обяжешь меня, если прекратишь свои шутки, они неприятны Мод; у меня нет ни желания, ни даже любопытства встретиться с той, которую ты любишь, поэтому давай не будем больше говорить об этом.
   — И все же, я дал честное слово, и ты должен увидеться с ней, Улл.
   — Не надо, не надо! — воскликнула Мод. — Уильям вовсе не жаждет этой встречи, и мне она неприятна.
   — А я хочу вам ее показать, — упрямо возразил Джилл, — вот она!
   И с этими словами Тук вытащил из-под рясы серебряную флягу и, поднеся ее к глазам Уилла, сказал:
   — Ну, взгляни на мою красавицу-бутылку, на мое утешение, и посмей только сказать, что ты ее ни разу не целовал!
   Новобрачные рассмеялись от души.
   — Каюсь, грешен, брат Тук, — воскликнул Уилл, беря бутылку, — и прошу мою милую женушку разрешения поцеловать свою старую подружку.
   — Разрешаю, Уилл, выпей за наше счастье и благоденствие веселого брата Тука!
   Уилл слегка отпил ярко-красного напитка и вернул флягу брату Туку, а тот в своем восторге опустошил ее.
   Друзья еще несколько минут гуляли втроем, держась за руки; потом их позвал Робин, и они присоединились к остальным.
   Робин представил Барбаре Мача и сказал, что это и есть тот жених, о котором он уже давно говорил, но Барбара с самым лукавым видом встряхнула белокурыми локонами и сообщила, что она пока замуж не собирается.
   Маленький Джон, от природы очень сдержанный, был весь день любезен и предупредителен со своей двоюродной сестрой Уинифред, и было видно, что у них есть о чем поговорить вдвоем: они перешептывались, танцевали только друг с другом и, казалось, ничего вокруг не замечали.
   Нежное лицо Кристабель сияло от счастья, но она была еще так взволнована своим внезапным разрывом с отцом, так ослаблена выпавшими на ее долю страданиями, что не могла принять участие в играх и танцах. Она сидела рядом с Алланом Клером на пригорке, покрытом сукном и украшенном цветами, и казалась юной королевой, которая дает праздник своим подданным.
   Марианна, с нежностью опершись на руку мужа, ходила среди танцующих.
   — Я хотела бы жить вместе с вами, Робин, — говорила она, — и до того счастливого дня, когда король помилует вас, я буду делить с вами все тяготы вашей жизни изгнанника.
   — Было бы разумнее, друг мой, остаться жить в Барнсдейле.
   — Нет, Робин, сердце мое с вами, а жить без сердца я не могу.
   — Я с гордостью принимаю твое мужественное самопожертвование, любимая моя, ненаглядная моя жена, — с волнением ответил Робин, — и сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты в своей новой жизни была счастливой и довольной.
   Поистине, день свадьбы Робин Гуда был счастливым и радостным.

IV

   Марианна сдержала свое слово и, несмотря на слабое сопротивление Робина, поселилась в старом Шервудском лесу. Аллан Клер, у которого, как мы уже сказали, был прекрасный дом в долине Мансфилда, не смог уговорить сестру поселиться там вместе с Кристабель, потому что Марианна твердо решила не расставаться со своим мужем.
   Сразу после свадьбы рыцарь предложил Генриху II продать короне свои поместья в Хантингдоншире за две трети их стоимости, при том условии, что король подтвердит жалованной грамотой его брак с леди Кристабель Фиц-Олвин. Алчный Генрих II, никогда не упускавший случая присоединить к королевским владениям самые богатые поместья Англии, согласился на это предложение и подтвердил особым указом законность брака молодых людей. Аллан Клер действовал так ловко и быстро, а король так обрадовался возможности заключить сделку бесповоротно, что, когда епископ Херефордский и барон Фиц-Олвин прибыли ко двору, все уже было кончено.