Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

   - Или, что еще лучше, отдам его королю Карлу Второму. Когда королю не придется бояться ни славного генерала, ни знаменитого дипломата, он сам найдет средство вступить на престол, а потом отсчитать мне эти сто тысяч экю. Вот какая у меня идея! Что ты скажешь о ней, Планше?
   - Идея бесценная, сударь! - вскричал Планше, трепеща от восторга. Но как пришла она вам в голову?
   - Она пришла мне в голову как-то раз утром, на берегу Луары, когда наш добрый король Людовик Четырнадцатый вздыхал, ведя под руку Марию Манчини.
   - Ах, сударь, смею уверить вас, что идея бесподобна, но...
   - А, ты говоришь "но"?
   - Позвольте... Ее можно сравнить со шкурой того огромного медведя, которую, помните, надо было продать, но раньше содрать с еще живого медведя. А ведь взять Монка - это не шутка.
   - Разумеется, но я наберу войско.
   - Да, да, понимаю, вы захватите его врасплох. О, в таком случае успех обеспечен, потому что в таких подвигах никто с вами не сравнится.
   - Мне везло в них, правда, - отвечал даАртаньян с гордой простотой. Ты понимаешь, что если бы в этом деле со мной были мой милый Атос, бесстрашный Портос и хитрый Арамис, то мы бы быстро закончили его. Но они куда-то исчезли, и никто не знает, где их найти. Поэтому я возьмусь за дело один. Скажи мне только: выгодно ли оно? Можно ли рискнуть капиталом?
   - Слишком выгодно.
   - Как так?
   - Блестящие дела редко удаются.
   - Но это удастся наверное, и вот доказательство: я за него берусь. Ты извлечешь немалую выгоду, да и я тоже. Скажут: "Вот что совершил господин даАртаньян в старости". Обо мне будут рассказывать легенды. Я попаду в историю, Планше. Я жажду славы!
   - Ах, сударь! - вскричал Планше. - Как подумаю, что здесь, среди моей патоки, чернослива и корицы обсуждается такой великий проект, лавка моя кажется мне дворцом!
   - Но берегись, Планше, берегись! Если узнают хоть что-нибудь, то Бастилия ждет нас обоих. Берегись, друг мой, ведь мы составляем заговор против министров: Монк - союзник Мазарини. Берегись!
   - Когда имеешь честь служить вам, так ничего не боишься; а когда имеешь удовольствие вести с вами денежные дела, так умеешь молчать.
   - Хорошо. Это касается тебя больше, чем меня: я через неделю буду уже в Англии.
   - Поезжайте, сударь, и чем скорее, тем лучше.
   - Так деньги готовы?
   - Завтра будут готовы: вы их получите из моих рук. Желаете получить золотом или серебром?
   - Золотом удобнее. Но как мы оформим все это? Подумай-ка!
   - Очень просто: вы дадите мне расписку, вот и все.
   - Нет, нет, - живо сказал даАртаньян. - Я во всем люблю порядок.
   - И я тоже; но с вами...
   - А если я там умру, если меня убьет мушкетная Пуля, если я обопьюсь пивом?
   - Ах! Поверьте, в этом случае я буду так огорчен вашей смертью, что забуду о деньгах.
   - Благодарю, Планше, но порядок прежде всего. Мы сейчас напишем условие, которое можно назвать актом нашей компании.
   Планше принес бумагу, перо и чернила.
   ДаАртаньян взял перо, обмакнул его и написал:
   "Отставной лейтенант королевских мушкетеров, г-н ДаАртаньян, ныне живущий на Тиктонской улице в гостинице "Козочка", и торговец г-н Планше, живущий на Ломбардской улице, при лавке под вывескою "Золотой пестик", условились о нижеследующем.
   Составляется компания с капиталом в сорок тысяч ливров для эксплуатации идеи г-на даАртаньяна. Г-н Планше, познакомившись с этой идеей и вполне ее одобряя, вручает г-ну даАртаньяну двадцать тысяч ливров. Он не должен требовать ни возвращения капитала, ни уплаты процентов до тех пор, пока г-н даАртаньян на вернется из Англии, куда теперь едет.
   Господин даАртаньян, со своей стороны, обязуется приложить свои двадцать тысяч ливров к деньгам, полученным от г-на Планше. Г-н даАртаньян употребит эту сумму в сорок тысяч ливров по своему благоусмотрению, обязуясь, однако, выполнить нижеизложенное условие.
   Когда г-н даАртаньян каким бы то ни было способом возвратит его величеству королю Карлу II английский трон, он должен выплатить г-ну Планше всего..."
   - Всего полтораста тысяч ливров, - наивно произнес Планше, видя, что даАртаньян остановился.
   - Нет, черт возьми! - сказал даАртаньян. - Прибыль нельзя делить пополам, это было бы несправедливо.
   - Однако, сударь, мы участвуем в деле поровну, - робко заметил Планше.
   - Правда, но выслушай следующий пункт, любезный Планше; если он покажется тебе не совсем справедливым, мы вычеркнем его.
   И даАртаньян написал:
   "Поелику г-н даАртаньян жертвует компании, кроме, капитала в двадцать тысяч ливров, свое время, уменье и свою шкуру, а все эти предметы для него весьма ценны, особенно последняя, то г-н даАртаньян из трехсот тысяч ливров оставит себе двести тысяч, то есть на его долю придется две трети всей суммы".
   - Очень хорошо, - сказал Планше.
   - Справедливо?
   - Вполне справедливо.
   - И ты удовлетворишься сотней тысяч?
   - Еще бы! Помилуйте! Получить сто тысяч ливров за двадцать тысяч!
   - В один месяц, понимаешь ли?
   - Как! В месяц?
   - Да, я прошу у тебя только месяц срока.
   - Сударь, - великодушно сказал Планше, - я даю вам шесть недель.
   - Благодарю, - любезно ответил мушкетер.
   Компаньоны еще раз перечли акт.
   - Превосходно, сударь, - одобрил Планше. - Покойный Кокнар, первый муж баронессы дю Валлон, не мог бы лучше составить эту бумагу.
   - Если так, подпишемся.
   Оба подписали акт.
   - Таким образом, - заключил даАртаньян, - я никому ничем не буду обязан.
   - Но я буду обязан вам, - сказал Планше.
   - Как знать! Как я ни забочусь о своей шкуре, Планше, однако я все же могу оставить ее в Англии, и ты все потеряешь. Кстати, я вспомнил о самом нужном, самом важном пункте. Давай-ка я припишу его:
   "Если г-н даАртаньян погибнет во время предприятия, то компания ликвидируется, и г-н Планше заранее прощает тени г-на даАртаньяна двадцать тысяч ливров, которые он, Планше, внес в кассу поименованной компании".
   Последний пункт заставил Планше нахмуриться, но, взглянув на блестящие глаза своего компаньона, на его мускулистую руку, на его крепкое тело, он приободрился и без сожаления, уверенно подписал последний пункт. ДаАртаньян сделал то же самое. Так был составлен и первый известный в истории общественный договор. Быть может, впоследствии несколько исказили его форму и содержание.
   - А теперь, - сказал Планше, наливая даАртаньяну последний стакан анжуйского вина, - извольте ложиться спать.
   - Да нет же, - ответил даАртаньян, - ибо теперь остается самое трудное, и я хочу обдумать это самое трудное.
   - Ну вот! - заметил Планше. - Я так вам верю, господин даАртаньян, что не отдал бы моих ста тысяч фунтов за девяносто.
   - Черт меня побери! - воскликнул даАртаньян. - Я считаю, что ты прав.
   ДаАртаньян взял свечу, прошел в свою комнату и лег в постель.
   XXI
   Д'АРТАНЬЯН ГОТОВИТСЯ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ ПО ДЕЛАМ ТОРГОВОГО ДОМА "ПЛАНШЕ И К0"
   ДаАртаньян так много думал всю ночь, что к утру план был у него готов.
   - Вот, - начал он, сев в постели, облокотившись на колено и подперев подбородок рукою, - вот что я сделаю! Я подыщу сорок человек, верных и стойких; найду их между людьми, пусть замешанными в сомнительные делишки, но приученными к дисциплине. Я обещаю им по пятьсот ливров, если они вернутся живыми во Францию; а если не вернутся, то ничего... или половину обещанной суммы их наследникам. Что касается пищи и жилья, то это дело англичан, у которых есть скот на пастбищах, сало в солильных кадках, куры в курятниках и зерно в амбарах. С этим отрядом я явлюсь к генералу Монку. Он примет меня; я приобрету его доверие и злоупотреблю им как можно скорее.
   Но сейчас же даАртаньян остановился и покачал головой.
   - Нет, - произнес он, - и не решился бы сказать об этом Атосу; стало быть, это средство не совсем хорошее. Надо действовать силой, - прибавил он, - да, конечно, надо действовать силой, не роняя своей чести. С этими сорока солдатами я примусь вести войну, как партизан... Так, но если я встречу даже не сорок тысяч англичан, как говорил Планше, а только четыреста, то наверняка буду разбит, потому что между моими воинами будет, по крайней мере, десять трусов и десять таких дураков, которые позволят по глупости убить себя. Да, в самой деле, нельзя набрать сорок человек вполне верных... столько и на свете нет. Надо удовольствоваться тридцатью... Когда у меня будет только тридцать, я буду вправе избегать встречи с врагом, ссылаясь на малочисленность отряда; а если уж придется драться, то можно в тридцати людях быть более уверенным, чем в сорока. Кроме того, я таким образом сберегу пять тысяч франков, то есть восьмую долю моего капитала... а это не шутка! Решено, возьму только тридцать человек! Разделю их на три отряда, и мы рассеемся по Англии с приказанием соединиться в известную минуту; таким образом, разъезжая группами по десяти человек, мы нигде не возбудим подозрений, везде проберемся незамеченными. Да, да, тридцать - чудесное число!.. Ах я, несчастный! вскричал вдруг даАртаньян. - Ведь надо и тридцать лошадей! Это разорительно! Черт знает, где была у меня голова! Однако нельзя же без лошадей отважиться на такой подвиг! Хорошо, надо так надо; но лошадей мы добудем в Англии; кстати, они там недурны... Черт возьми! Еще забыл одну вещь: для трех отрядов нужны три начальника. Из трех начальников у меня есть один, это я сам; но остальные двое будут стоить почти столько же, сколько весь отряд. Нет, решительно, нужен только один лейтенант. В таком случае я ограничу отряд двадцатью людьми. Конечно, двадцати человек мало; но если я с тридцатью решил не искать встречи с неприятелем, то с отрядом в двадцать человек буду искать ее еще менее. Двадцать - круглое число; притом и число лошадей уменьшится на десять, чего не должно упускать из виду; и тогда, с хорошим лейтенантом... Черт возьми! Что значит, однако, терпение и расчет! Я хотел отправиться в Англию с сорока человеками, а теперь ограничился двадцатью, между тем успех будет тот же. Десять тысяч экономии и в сто раз больше спокойствия, вот штука! Ну, теперь остается только отыскать лейтенанта! Это не легко: необходимо, чтобы он был храбр и честен, словом, похож на меня. Да, но лейтенант должен знать мою тайну, а так как тайна моя стоит миллион, а я заплачу моему лейтенанту только тысячу ливров или, самое большее, полторы тысячи, то он продаст мой секрет генералу Монку. Долой лейтенанта, черт побери! Даже если бы он был нем, как ученик Пифагора, у него найдется в отряде любимец, который сделается сержантом и проникнет в тайну своего лейтенанта, если тот окажется честен и не захочет ее продать. Тогда сержант, не такой честный и менее честолюбивый, продаст тайну за каких-нибудь пятьдесят тысяч ливров.
   Нет, это не годится. Решено, лейтенанта не нужно! Но в таком случае нельзя делить войско на два отряда и действовать одновременно в двух пунктах, если во втором пункте у меня не будет командира... Но зачем действовать в двух пунктах, когда надо захватить одного человека? Зачем ослаблять отряд, разделяя его на две части: тут правая, там левая?
   Устрою один отряд под начальством самого даАртаньяна, и баста! Но если двинутся в поход все двадцать человек, они всюду возбудят подозрение: да, двадцать всадников не должны ехать толпой. Не то навстречу вышлют роту, которая спросит пароль и, увидев, что с отзывом не торопятся, перестреляет господина даАртаньяна и его сподвижников, как кроликов.
   Поэтому хватит с меня десяти человек; так будет гораздо проще. Ведь я должен действовать осторожно: осторожность в таком деле половина успеха; большой отряд увлек бы меня, может быть, на какую-нибудь глупость. Десять лошадей легко купить или достать. Ах, какая счастливая мысль! И как она меня сразу успокоила! Никаких подозрений, паролей, опасностей... Десять человек могут сойти за лакеев или приказчиков. Десять человек могут иметь десять лошадей с товаром, и их везде примут хорошо...
   Итак, десять человек путешествуют за счет дома Планше и французской Компании: здесь ничего не возразишь. Эти десять человек, одетые как на маневрах, имеют при себе добрый охотничий нож, мушкет на луке седла, хороший пистолет в седельной кобуре. Они ни в ком не вызывают тревоги, ибо у них нет никаких дурных намерений.
   Может быть, они смахивают на контрабандистов, эка важность! Контрабанда не многоженство, за нее не повесят. Может быть, конфискуют наши товары: хуже ничего не случится. Пускай себе конфискуют товары, не беда! Чудесно, удивительный план. Беру десять человек; они будут стоить сорока по своей решимости и четырех по издержкам. Для большей верности не скажу им ни слова о моем намерении. Скажу только: "Друзья мои, есть выгодное дельце!" Дьявол будет очень хитер, если при этих условиях сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку. Пятнадцать тысяч экономии из двадцати. Бесподобно!
   Ободренный своим искусным расчетом, даАртаньян остановился на этом плане и решил больше ничего не изменять в нем. Он уже вписал в листок своей богатой памяти десять имен славных искателей приключений, десять имен людей, к которым судьба или правосудие не были благосклонны.
   Покончив с этим, даАртаньян встал и тотчас отправился искать их, сказав, чтобы Планше не ждал его ни к завтраку, ни к обеду. Полтора дня он бегал по разным закоулкам Парижа и, переговорив с каждым из искателей приключений в отдельности, успел собрать превосходную коллекцию страшных рож, которые говорили пофранцузски немного лучше, чем на английском языке, на котором им предстояло изъясняться.
   Большею частью это были солдаты, достоинства которых даАртаньян имел возможность оценить во многих случаях. Пьянство, злополучный удар сабли, нечаянный карточный выигрыш или экономические реформы Мазарини принудили их искать уединения и мрака - этих двух великих утешителей непонятых и оскорбленных душ.
   На их лицах и одежде видны были следы горестей, ими перенесенных. У некоторых физиономии были в шрамах; у всех без исключения платье было в лохмотьях. ДаАртаньян заткнул наиболее зияющие дыры из средств, принадлежавших компании. Распределив по справедливости небольшую сумму, чтобы придать отряду приличный вид, даАртаньян назначил своим рекрутам сборный пункт на севере Франции, между Бергом и Сент-Омером. Срок был шесть дней; даАртаньян, хорошо зная добрую волю, веселый нрав и относительную честность этих блистательных героев, был уверен, что все они не преминут явиться.
   Отдав нужные приказания, он поехал проститься с Планше, который спросил у него, что делает их войско.
   ДаАртаньян не счел нужным сообщить ему о переменах в численности армии из боязни, что компаньон потеряет нему доверие.
   Планше весьма обрадовался, узнав, что армия уже набрана, а сам он что-то вроде короля на паях и, идя на своем троне за конторкой, - участвует в содержании воинской части, сформированной против коварного Альбиона, исконного врага всех истинных французов.
   Планше отсчитал даАртаньяну новенькими двойными луидорами свою долю в двадцать тысяч ливров и затем, такими же новенькими двойными луидорами, вручил ему его собственные деньги. ДаАртаньян положил деньги в два мешка и, взвесив их в руках, сказал:
   - Знаешь, Планше, эти деньги вещь довольно обременительная. Тут, верно, больше тридцати фунтов.
   - Ну, ваша лошадь свезет это, как перышко.
   ДаАртаньян покачал головою.
   - Не говори так, Планше. Лошадь, везущая, кроме всадника и багажа, еще тридцать фунтов, не может легко переплыть реку, перепрыгнуть через стену или через ров, а если нет лошади, так нет и всадника. Правда, ты этого не знаешь, Планше: ведь ты всю жизнь служил в пехоте.
   - Так как же быть? - спросил Планше в сильном смущении.
   - Знаешь что, - отвечал даАртаньян, - я заплачу жалованье нашей армии по возвращении во Францию. Я оставлю у тебя мои двадцать тысяч ливров, и ты употреби их пока в дело.
   - А моя доля?.. - начал было Планше.
   - Ее я беру с собой.
   - Горжусь вашим доверием, - сказал Планше. - А что, если вы не вернетесь?
   - Может быть, и не вернусь, хотя не думаю этого.
   А на случай моей гибели... " Дай-ка мне перо, я напишу завещание.
   ДаАртаньян взял перо, бумагу и написал:
   "Я, нижеподписавшийся, в продолжение трехлетней службы его величеству королю сберег двадцать тысяч ливров. Оставляю из них тридцати пять Франции, пять тысяч Атосу, пять тысяч Портосу, пять тысяч Арамису, чтобы они отдали их от моего и своего имени моему маленькому другу Раулю, виконту де Бражелону. Последние же пять тысяч оставляю г-ну Планше, чтобы он с меньшим сожалением передал прочие пятнадцать тысяч друзьям моим,
   В чем подписуюсь даАртаньян".
   Планше, видимо, очень хотелось прочесть то, что написал даАртаньян.
   - На, прочти, - сказал мушкетер.
   Читая последние строки, Планше расчувствовался и чуть не заплакал.
   - Вы думаете, что без подарка я не отдал бы денег?
   Я не возьму ваших пяти тысяч ливров!
   ДаАртаньян улыбнулся:
   - Бери, Планше, бери; таким образом, ты потеряешь только пятнадцать тысяч и не станешь искать способов ничего не потерять, не исполнив воли бывшего твоего господина и друга.
   Как хорошо знал наш славный даАртаньян сердце человеческое, в особенности сердце лавочника!
   Те, кто называл сумасшедшим Дон Кихота, потому что он отправился завоевывать государство с одним оруженосцем Санчо; те, кто называл сумасшедшим Санчо за то, что он пустился за своим господином в этот поход, несомненно, были бы такого же мнения о д'Артаньяне и Планше.
   Но даАртаньян прослыл человеком тонкого ума при блестящем французском дворе. Планше по справедливости приобрел репутацию самой дельной головы между лавочниками Ломбардской улицы - главной торговой улицы Парижа, а следовательно, и Франции. Если взглянуть с обычной точки зрения на этих двух человек и на средства, которыми они хотели вернуть трон изгнанному королю, то, разумеется, даже самых недальновидных людей возмутили бы самонадеянность лейтенанта и глупость его компаньона.
   По счастью, даАртаньян вовсе не обращал внимания на болтовню. Его девиз был: поступай хорошо, и пусть говорят, что хотят. Планше избрал девизом: пусть делают, что хотят, будем молчать, И оба, по обыкновению всех великих умов, intra pectus [5] были убеждены, что правы они, а не те, кто их бранит.
   Для начала даАртаньян пустился в путь в прекраснейшую погоду, при безоблачном небе и безоблачных мыслях, веселый, бодрый, спокойный и полный решимости и потому неся в себе двойную дозу тех мощных флюидов, какие потрясения души исторгают из наших нервов и какие придают человеческому механизму силу и влияние, в которых грядущие века отдадут себе, со всей очевидностью, более точный отчет, чем мы можем сделать это сегодня. Как в давно прошедшие времена, он снова ехал по богатой приключениями дороге в Булонь. Этот путь он совершал в четвертый раз и, казалось, мог найти прежние следы своих шагов на дороге и своих кулаков на дверях гостиниц. В его памяти воскресла молодость, которую, несмотря на прошедшие с тех пор тридцать лет, он все еще сохранил в великодушии сердца и в стальной крепости кулаков.
   Природа богато одарила этого человека. У него были все страсти, все недостатки, все слабости, ум, полный противоречий, превращавший все его несовершенства в высокие качества. Обладая беспокойным воображением, даАртаньян мог испугаться тени, но, стыдясь своего испуга, он шел этой тени навстречу и совершал чудеса храбрости, если возникала действительная опасность. Он был весь во власти движений души, игры чувства. ДаАртаньян очень любил постороннее общество, но никогда не скучал в своем; не раз его можно было застать смеющимся в одиночестве над шутками, которыми он сам себя развлекал, или над смешными фантазиями, которые рисовало его воображение за пять минут до того, как должна была наступить скука.
   ДаАртаньян был бы еще веселее, если бы в Кале его ждало несколько добрых товарищей вместо десяти отчаянных головорезов. Однако в задумчивость он погружался не больше раза в день; до приезда в Булонь, к морю, он только пять раз встречался с этою мрачною богинею, да и то посещения ее были очень непродолжительны. Как только даАртаньян понял, что теперь время действовать, в нем тотчас же испарились все чувства, кроме веры в себя. Из Булони он проехал берегом до Кале.
   В Кале был назначен сборный пункт. Всем своим наемникам даАртаньян велел остановиться в дешевой гостинице "Великий монарх", где обыкновенно обедали матросы и где странствующие воины получали пристанище, стол и все радости жизни за тридцать су в день.
   ДаАртаньян хотел незаметно понаблюдать за своими рекрутами и затем решить, по первому впечатлению, можно ли положиться на них как на добрых товарищей.
   Он приехал в Кале вечером, в половине пятого.
   XXII
   Д'АРТАНЬЯН ПУТЕШЕСТВУЕТ ПО ДЕЛАМ ТОРГОВОГО ДОМА "ПЛАНШЕ И К°"
   Гостиница "Великий монарх" находилась на улице" параллельной порту; несколько переулков соединяли порт с этой улицей наподобие перекладин переносной лестницы. ДаАртаньян доехал до порта, повернул в один из переулков и очутился перед гостиницей "Великий монарх".
   Момент был хорошо выбран; он напомнил даАртаньяну его дебют в гостинице "Вольный мельник" в Менге. Матросы, игравшие в кости, поссорились и в бешенстве угрожали друг другу. Трактирщик, трактирщица и двое слуг с трепетом посматривали на группы сердитых игроков, среди которых, того и гляди, готова была начаться жестокая схватка с ножами и топорами.
   Игра между тем продолжалась.
   На каменной скамье сидели два человека и следили за теми, кто входил в дверь. Четыре стола, стоявшие в глубине общей залы, были заняты еще восемью человеками. Сидевшие на скамье и за столом не принимали участия ни в игре, ни в ссоре.
   ДаАртаньян узнал своих воинов в этих десяти зрителях, холодных и равнодушных.
   Ссора все разгоралась. Во всякой страсти, как в море, есть свои отливы и приливы. Один матрос вышел из себя и опрокинул стол с лежащими на нем деньгами. Тотчас присутствующие бросились за упавшими монетами, и пока матросы дрались между собой, несколько серебряных монет исчезло в карманах.
   Только гости, сидевшие на скамье и за отдельными столами, по-видимому незнакомые друг с другом, казалось, дали себе клятву оставаться спокойными среди этого бешеного крика и звона денег. Двое из них только оттолкнули ногами дерущихся, которые подкатились под стол.
   Двое других, не желая участвовать в этой свалке, вышли из залы, засунув руки в карманы; наконец, еще двое влезли на стол, словно люди, застигнутые приливом и боящиеся утонуть.
   - Молодцы! - сказал себе даАртаньян, заметив все подробности описанной сцены. - Коллекция моя хоть куда. Осторожны, спокойны, привычны к шуму и драке. Черт возьми! У меня счастливая рука!
   Вдруг его внимание приковал один угол залы.
   Матросы помирились и принялись ругать тех двух, которые оттолкнули ногами боровшихся.
   Матрос, опьяневший от гнева и вдрызг пьяный от пива, с яростью спросил одного из них, по какому праву он толкнул ногою божье создание, которое все-таки не собака. Задавая вопрос, матрос для вящей убедительности поднес свой огромный кулак к носу незнакомца.
   Рекрут даАртаньяна побледнел, но нельзя было угадать от чего: от страха или от бешенства. Увидев это, матрос вообразил, что враг побледнел от страха, и взмахнул кулаком с очевидным намерением стукнуть им по голове незнакомца. Рекрут даАртаньяна, почти не шевельнувшись, отпустил матросу такой удар в живот, что матрос покатился к дверям с неистовыми криками. В ту же минуту товарищи побежденного дружно бросились за победителя, чтоб расправиться с ним.
   Победитель с прежним хладнокровием, благоразумно не прибегая к оружию, схватил пивную кружку с оловянной крышкой и треснул ею двух или трех врагов. Видя, что он один не устоит против такого множества нападающих, семеро молчаливых гостей, которые сидели до этого неподвижно, поняли, что им самим придется плохо, и бросились на выручку.
   В это время двое, с безразличным видом сидевшие на скамье у двери, обернулись. Их нахмуренные брови показывали, что они решили атаковать неприятеля с тыла, если он не прекратит нападения.
   Хозяин, слуги и два ночных сторожа, проходившие мимо, из любопытства подошли слишком близко к дерущимся и были вовлечены в свалку.
   Парижане наносили удары, как циклопы, с удивительным единством и выдержкой; наконец, вынужденные уступить численности, они укрепились за большим столом. Четверо из них подняли доску стола, остальные два вооружились козлами, на которых он стоял, и разом, с помощью этого страшного орудия, сбили с ног восьмерых матросов.
   На полу в пыли валялись раненые, и в зале раздавались крики, когда даАртаньян, довольный испытанием, пробился с обнаженной шпагой в руках на середину залы и, поражая эфесом торчащие головы, испустил могучий крик: "Довольно!", от которого все смолкло. Все бросились врассыпную, и даАртаньян остался один победителем.
   - Что тут делается? - спросил он с таким же величественным видом, с каким Нептун произносил: "Quos ego!" [6]
   При первых звуках этого голоса "(развивая метафору Вергилия) рекруты даАртаньяна, узнав, каждый по отдельности, своего суверена и властителя, немедля вложили в ножны свой гнев, перестали театрально размахивать шпагами и бить ногами в подмостки.
   Матросы, оценив длинную обнаженную шпагу, воинственный вид и ловкую руку человека, пришедшего на помощь их врагам и привыкшего повелевать, начали подбирать раненых и разбитые кружки.
   Парижане отерли пот с лица и подошли засвидетельствовать почтение своему начальнику. Хозяин "Великого монарха" осыпал даАртаньяна поздравлениями. Тот принял их как должное и объявил, что до ужина пойдет прогуляться в порт.