Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

   Бекингэм, принцесса и Рочестер переглянулись с удивлением.
   - Это тоже маленькая тайна, - сказал д'Артаньян, - и я, вероятно, не стану хвастать ею перед сыном короля Карла Второго, как я не хвастал, говоря с вами, герцог, брильянтовыми подвесками.
   - Ваше высочество, - заметил Бекингэм, - шевалье во второй раз напоминает мне о происшествии, которое столь меня интересует, что я попрошу у вас позволения похитить господина даАртаньяна на минуту и переговорить с ним наедине.
   - Извольте, милорд, - отвечала принцесса, - но, смотрите, не удерживайте его долго и возвратите мне поскорее друга, столь преданного моему брату.
   Я она подала руку Рочестеру.
   Бекингэм отошел с даАртаньяном.
   - Ах, шевалье, - начал герцог, - расскажите мне всю историю с брильянтами; никто не знает ее в Англии, даже сын того, кто был ее героем.
   - Милорд, один человек в мире имел право рассказать эту историю, как вы выражаетесь: то был ваш отец. Он счел нужным молчать; прошу позволения последовать его примеру.
   И даАртаньян поклонился с видом человека, на которого не подействуют никакие убеждения.
   - Если так, сударь, - сказал Бекингэм, - простите мою нескромность; и если я когда-нибудь поеду во Францию...
   Он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Принцессу; но она, казалось, вовсе не думала о нем, увлеченная разговором с Рочестером. Бекингэм вздохнул.
   - Что же? - спросил даАртаньян.
   - Я говорил, что если я когда-нибудь поеду во Францию...
   - Вы поедете туда, милорд, - сказал даАртаньян с улыбкой, - я вам ручаюсь.
   - А почему?
   - О, я хороший пророк, и когда я предсказываю, редко ошибаюсь. Итак, если вы поедете во Францию...
   - Осмелюсь ли я попросить у вас - чья драгоценная дружба возвращает троны королям, - осмелюсь ли я попросить у вас частицу того участия, какое вы оказывали моему отцу?
   - Милорд, - отвечал даАртаньян, - поверьте, я буду польщен, если вы пожелаете вспомнить, что вы виделись со мной здесь. А теперь разрешите...
   И он повернулся к принцессе:
   - Ваше высочество, вы - французская принцесса, и потому я надеюсь видеть вас в Париже. Счастливейшим днем моей жизни будет тот, когда вы пожелаете дать мне какое-нибудь приказание, доказав тем, что вы не забыли совета вашего августейшего брата.
   И он поклонился принцессе, которая царственным движением подала ему руку для поцелуя.
   - Ах, что надо сделать, чтобы заслужить у вашего высочества такую милость? - прошептал Бекингэм.
   - Спросите у шевалье даАртаньяна, - отвечала принцесса, - он скажет вам.
   XXXVI
   КАКИМ ВОЛШЕБСТВОМ Д'АРТАНЬЯН ИЗВЛЕК ИЗ СОСНОВОГО ЯЩИКА КОТТЕДЖ
   Слова короля о самолюбии Монка очень встревожили даАртаньяна. Лейтенант всю жизнь умел выбирать врагов, и когда ими оказывались люди непреклонные и непобедимые, значит, он сам того хотел. Но взгляды сильно меняются с возрастом: каждый год приносит перемену в образе мыслей. Образ мыслей - это волшебный фонарь, в котором глаз человека каждый раз меняет оттенки. Так что с последнего дня какого-либо года, когда вы видели все белым, до первого дня следующего, когда все кажется вам черным, достаточно промежутка в одну ночь.
   Когда даАртаньян выехал из Кале со своими десятью головорезами, его так же мало страшила встреча с Голиафом, Навуходоносором или Олоферном, как стычка с рекрутами или спор с трактирной хозяйкой. Он походил на голодного ястреба, налетающего на барана. Голод ослепляет. Но когда даАртаньян насытился, когда он разбогател, победил, совершил исключительно трудный подвиг, тогда он потерял охоту рисковать и стал учитывать все возможные неудачи.
   Возвращаясь с аудиенции, он думал только об одном: как бы не задеть такого сильного человека, как Монк, человека, которого старался, не задевать сам Карл II, хотя он и был королем. Едва утвердившись на престоле, король еще нуждался в покровительстве и, конечно, рассуждал даАртаньян, не откажет этому покровителю в удовольствии сослать даАртаньяна, заточить его в Миддлсекскую башню или утопить во время переправы из Дувра в Булонь. Короли всегда с готовностью оказывают своим вице-королям услуги такого сорта.
   Впрочем, если Монк вздумает мстить, он обойдется и без короля. Королю пришлось бы только простить ирландскому вице-королю его действия против даАртаньяна. Сказанных со смехом слов: te absolve [10] или сделанной каракулями пометки на пергаменте: "Король Карл" было бы совершенно достаточно, чтобы успокоить совесть герцога Олбермеля. Щедрая фантазия бедняги д'Артаньяна рисовала ему картину верной гибели, если слова эти будут произнесены или написаны.
   Притом же наш предусмотрительный мушкетер чувствовал, что в этом случае он останется совсем одинок: дружба Атоса не поможет. Если бы дело шло об ударах шпагой, мушкетер мог положиться на своего товарища; но даАртаньян слишком хорошо знал Атоса и был уверен, что при щекотливых отношениях с королем можно будет все свалить на несчастный случай, который позволит оправдать Монка или Карла II, причем Атос непременно станет защищать честность и благородство оставшихся в живых и только поплачет над могилою друга, сочинив великолепную эпитафию.
   - Решительно, - заключил гасконец, обдумав все это, - необходимо попасть в милость к Монку и убедиться, что он равнодушен к случившемуся. Если, боже упаси, он все еще сердится и не забыл обиду, то я отдам свои деньги Атосу и останусь в Англии, сколько будет нужно, чтобы хорошенько изучить генерала; а потом, - у меня глаз острый и ноги проворные, - если я увижу малейший признак враждебности, я убегу и спрячусь у. милорда Бекингэма, который кажется мне славным малым. В благодарность за гостеприимство я расскажу ему всю историю с брильянтами. Она может повредить только репутации старой королевы, ну, а она, выйдя замуж за подлого скрягу Мазарини, сможет сознаться, что в молодости любила красавца Бекингэма. Черт возьми! Монку не победить меня! Притом же у меня явилась новая мысль.
   Известно, что даАртаньян отнюдь не был беден идеями.
   Во время своего монолога даАртаньян внутренне весь собрался, словно застегнулся на все пуговицы, а ничто так не подстегивало его воображения, как эта готовность к бою, какому бы то ни было.
   Весьма возбужденный, даАртаньян вошел в дом герцога Олбермельского.
   Его ввели к вице королю с поспешностью, доказывавшей, что его считают своим человеком. Монк сидел в своем рабочем кабинете.
   - Милорд, - сказал даАртаньян с простодушным видом, который хитрый гасконец умел принимать в совершенстве, - я пришел просить у вас совета.
   Монк, столь же собранный душевно, сколь его антагонист был собран мысленно, отвечал:
   - Говорите, дорогой мой.
   Лицо его казалось еще простодушнее лица д'Артаньяна.
   - Милорд, прежде всего обещайте мне снисходительность и молчание.
   - Обещаю все, что вам угодно. Но скажите же, в чем дело.
   - Вот что, милорд: я не совсем доволен его величеством королем.
   - В самом деле? Чем же именно вы недовольны, любезнейший лейтенант?
   - Его величество иногда шутит очень нескромно над своими верными слугами, а шутка, милорд, такое оружие, которое больно ранит нашу братию военных.
   Монк всеми силами старался не выдать своих мыслей; но даАртаньян следил так внимательно, что заметил на его лице едва приметную краску.
   - Но я, - отвечал Монк самым естественным тоном, - отнюдь не враг шуток, любезный господин даАртаньян. Мои солдаты скажут вам, что в лагере я частенько не без удовольствия слушал сатирические песни, которые залетали из армии Ламберта в мою. Генералу построже они бы, наверное, резали слух.
   - Ах, милорд, - сказал даАртаньян, - я знаю, что вы совершенство. Знаю, что вы выше всех человеческих слабостей Но шутки шуткам рознь. Есть такие, что прямо бесят меня.
   - Нельзя ли узнать, какие именно, дорогой мой?
   - Те, которые обращены против моих друзей или против людей, уважаемых мною.
   Монк слегка вздрогнул, и даАртаньян подметил его движение.
   - Каким образом, - спросил Монк, - булавка, царапающая другого, может колоть вам кожу? Ну-ка расскажите.
   - Милорд, я все объясню вам одной фразой: дело шло о вас.
   Монк подошел к даАртаньяну.
   - Обо мне?
   - Да, и вот чего я не мог объяснить себе. Быть может, я плохо знаю характер короля. Как у короля достает духу смеяться над человеком, оказавшим ему такие услуги? Чего ради он хочет стравить вас, льва, со мной, мухой?
   - Но я совсем не вижу, чтобы он имел намерение стравить нас, - ответил Монк.
   - Да, да, он хочет! Король должен был дать мне награду и мог наградить меня как солдата, не сочиняя истории с выкупом, которая задевает вас.
   - Да она вовсе не задевает меня, уверяю вас, - отвечал Монк с улыбкой.
   - Вы не гневаетесь на меня, понимаю. Вы меня знаете, милорд, я умею хранить тайны так крепко, что скорей могила выдаст их, чем я. Но все-таки... Понимаете, милорд?
   - Нет, - упрямо отвечал Монк.
   - Если кто-нибудь другой узнает тайну...
   - Какую тайну?
   - Ах, милорд! Эту злополучную тайну про Ньюкасл.
   - А! Про миллион графа де Ла Фер?
   - Нет, милорд, нет! Покушение на вашу свободу.
   - Оно было превосходно исполнено, и тут не о чем говорить. Вы воин храбрый и хитрый, вы соединяете качества Фабия и Ганнибала. Вы применили к делу ваши оба качества - Мужество и хитрость. Против этого тоже ничего не скажешь, я должен был позаботиться о своей защите.
   - Я это знаю, милорд. Этого я и ждал от вашего беспристрастия, и если б ничего не было, кроме похищения, так черт возьми! Но обстоятельства этого похищения...
   - Какие обстоятельства?
   - Вы ведь знаете, милорд, что я имею в виду.
   - Нет же, клянусь вам!
   - Ах... Право, это трудно выговорить!
   - Что ж такое?
   - Этот проклятый ящик!
   Монк заметно покраснел.
   - О, я совсем забыл про него!
   - Сосновый, - говорил даАртаньян, - с отверстиями для носа и рта. По правде сказать, милорд, все остальное еще куда ни шло, но ящик!.. Ящик!.. Решительно, это скверная шутка!
   Монк смутился. ДаАртаньян продолжал:
   - Однако нет ничего удивительного, что я сделал это, я, солдат, искавший счастья. Легкомыслие моего поступка извиняется важностью предприятия, и, кроме того, я осторожен и умею молчать.
   - Ах, - вздохнул Монк, - верьте, господин даАртаньян, я хорошо вас знаю и ценю по заслугам.
   ДаАртаньян не спускал глаз с Монка и видел, что происходило в душе генерала, пока он говорил.
   - Но дело не во мне, - сказал мушкетер.
   - Так в ком же? - спросил Монк, начинавший уже терять терпение.
   - В короле, который не умеет молчать.
   - А если он будет говорить, - так что за беда? - пробормотал Монк.
   - Милорд, - сказал даАртаньян, - умоляю вас, не притворяйтесь со мной. Ведь я говорю совершенно откровенно. Вы имеете право сердиться, как бы вы ни были снисходительны. Черт возьми! Человеку, столь важному, как вы, человеку, играющему скипетрами и коронами, как фокусник шарами, не следует попадать в ящик! Ведь вы не цветок, не окаменелость! Понимаете ли, от этого лопнут со смеху все ваши враги, а у вас их, должно быть, не перечесть, так как вы благородны, великодушны, честны. Половина рода человеческого расхохочется, когда представит себе вас в ящике. А ведь смеяться таким образом над вторым лицом в королевстве - совсем неприлично.
   Монк совершенно растерялся при мысли, что его представят лежащим в ящике. Насмешка, как и предвидел даАртаньян, подействовала на генерала так, как никогда не действовали ни опасности войны, ни жгучее честолюбие, ни страх смерти.
   "Отлично, - подумал гасконец, - я спасен, потому что он испугался".
   - О, - начал Монк, - что касается короля, то не бойтесь, любезный господин даАртаньян. Король не станет шутить с Монком, клянусь вам!
   ДаАртаньян заметил молнию, блеснувшую в его главах и тотчас же исчезнувшую.
   - Король добр и благороден, - продолжал Монк, - и не пожелает зла тому, кто сделал ему добро.
   - Ну еще бы, разумеется! - воскликнул даАртаньян. - Я совершенно согласен с вашим мнением насчет сердца короля, но только не насчет его головы: он добр, но чересчур легкомыслен.
   - Король не поступит легкомысленно с Монком, поверьте мне.
   - Значит, вы спокойны, милорд?
   - С этой стороны - совершенно.
   - Но не с моей?
   - Я уже, кажется, сказал вам, что полагаюсь на вашу честность и умение молчать.
   - Тем лучше, но, однако, вспомните еще одно...
   - Что же?
   - Ведь я не один: у меня были товарищи, и еще какие!
   - Да, я знаю их.
   - К несчастью, и они вас знают.
   - Так что же?
   - А то, что они там, в Булони, ждут меня.
   - И вы боитесь?
   - Боюсь, что в мое отсутствие... Черт возьми! Если б я был с ними, так поручился бы за их молчание!
   - Не правду ли я говорил вам, что опасность грозит не со стороны его величества, хоть он и любит шутить, а от ваших же товарищей, как вы сами признаете... Сносить насмешки короля - это еще возможно, но со стороны каких-то бездельников... Черт возьми!
   - Да, понимаю, это невыносимо. Вот почему я вам и говорю: не думаете ли вы, что мне надо ехать во Францию как можно скорее?
   - Если вы находите, что ваше присутствие...
   - Остановит этих бездельников?.. О, я в этом уверен.
   - Но ваше присутствие не помешает слухам распространяться, если они уже пущены.
   - О, тайна еще не разглашена, милорд, ручаюсь вам. Во всяком случае, верьте, я твердо решился...
   - На что?
   - Проломить голову первому, кто заикнется о ней, и первому, кто услышит ее. Потом я вернусь в Англию искать убежища у вас и, может быть, просить службы.
   - Возвращайтесь!
   - К несчастью, милорд, я здесь никого не знаю, кроме вас, и если я не найду вас или вы, в своем величии забудете меня...
   - Послушайте, господин даАртаньян, - отвечал Монк, - вы прелюбезный человек, чрезвычайно умный и храбрый. Вы достойны пользоваться всеми земными благами. Поезжайте со мной в Шотландию, и, клянусь вам, я так хорошо устрою вас в моем вице-королевстве, что все станут завидовать вам.
   - Ах, милорд, сейчас это невозможно. Сейчас на мне лежит священная обязанность: я должен охранять вашу славу. Я должен помешать какому-нибудь глупому шутнику омрачить блеск вашего, имени перед современниками, даже, быть может, перед потомством!
   - Перед потомством!
   - А как же! Для потомства подробности этого происшествия должны остаться тайной. Представьте себе, что эта несчастная история с сосновым ящиком разойдется по свету, - что подумают? Подумают, что вы восстановили королевскую власть не из благородных побуждений, не по собственному движению сердца, а вследствие условия, заключенного между вами обоими в Шевенингене. Сколько бы я ни рассказывал, как было все на деле, мне не поверят: скажут, что и я урвал кусочек и уписываю его.
   Монк нахмурил брови.
   - Слава, почести, честность! - прошептал он. - Пустые звуки!
   - Туман, - прибавил даАртаньян, - туман, сквозь который никто ясно не может видеть.
   - Если так, поезжайте во Францию, любезный друг, - сказал Монк. - Поезжайте, и чтобы вам было приятнее и удобнее вернуться в Англию, примите от меня на память подарок...
   "Давно бы так!" - подумал даАртаньян.
   - На берегу Клайда, - продолжал Монк, - у меня есть домик под сенью деревьев; у нас это называется коттедж. При доме несколько сот арканов земли. Примите его от меня!
   - Ах, милорд...
   - Вы будете там как дома; это как раз такое убежище, о каком вы сейчас говорили.
   - Как! Вы хотите обязать меня такою благодарностью! Но мне совестно!
   - Нет, - сказал Монк с тонкой улыбкой, - не вы будете благодарны мне, а я вам.
   Он пожал руку мушкетеру и прибавил:
   - Я велю написать дарственную.
   И вышел.
   ДаАртаньян посмотрел ему вслед и задумался: он был тронут.
   "Вот наконец, - -подумал он, - честный человек. Только больно чувствовать, что он делает все это не из приязни ко мне, а из страха. О, я хочу, чтобы он полюбил меня!"
   Потом, поразмыслив еще, он прошептал: "А впрочем, на что мне его любовь? Ведь он англичанин!"
   И вышел, слегка утомленный этим поединком.
   "Вот я и помещик, - подумал он. - Но, черт возьми, как разделить этот коттедж с Планше? Разве отдать ему землю, а себе взять дом, или пусть он возьмет дом, а я возьму... Черт возьми! Монк не позволит мне подарить лавочнику дом, в котором он жил! Он слишком горд! Впрочем, к чему говорить Планше об этом? Не деньгами компании приобрел я эту усадьбу, а своим умом: стало быть, она принадлежит мне одному".
   И он пошел к графу де Ла Фер.
   XXXVII
   КАК Д'АРТАНЬЯН УЛАДИЛ С ПАССИВОМ ОБЩЕСТВА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЗАВЕСТИ СВОЙ АКТИВ
   "Решительно, - признался даАртаньян самому себе, - я в ударе. Та звезда, что светит один раз в жизни каждого человека, что светила Иову и Иру, самому несчастному из иудеев и самому бедному из греков, наконец взошла и для меня. Но на этот раз я не буду безрассуден, воспользуюсь случаем, - пора взяться за ум".
   В этот вечер он весело поужинал со своим другом Атосом, ни словом не обмолвившись о полученном подарке. Но во время ужина он не удержался, чтобы не расспросить друга о посевах, уборке хлеба, о сельском хозяйстве. Атос отвечал охотно, как всегда. Он уже подумал, что ДаАртаньян хочет стать помещиком, и не раз пожалел о прежнем живом нраве, об уморительных выходках своего старого приятеля. ДаАртаньян между тем на жире, застывшем в тарелке, чертил цифры и складывал какие-то весьма круглые суммы.
   Вечером они получили приказ, или, лучше сказать, разрешение выехать. В то время как графу подавали бумагу, другой посланец вручил даАртаньяну кипу документов с множеством печатей, какими обыкновенно скрепляется земельная собственность в Англии. Атос заметил, что ДаАртаньян просматривает акты, утверждавшие передачу ему загородного домика генерала. Осторожный Монк или, как сказали бы другие, щедрый Монк превратил подарок в продажу и дал расписку, что получил за дом пятнадцать тысяч ливров.
   Посланец уже ушел, а ДаАртаньян все еще читал.
   Атос с улыбкой смотрел на него. ДаАртаньян, поймав его улыбку, спрятал бумаги в карман.
   - Извините, - улыбнулся Атос.
   - Ничего, ничего, любезный друг! - сказал лейтенант. - Я расскажу вам...
   - Нет, не говорите ничего, прошу вас. Приказы - вещь священная; получивший их не должен говорить ни слова ни брагу, ни отцу. А я люблю вас более, чем брата, более всех на свете...
   - За исключением Рауля?
   - Я буду еще больше любить Рауля, когда характер его определится, когда он проявит себя... как вы, дорогой ДРУГ.
   - Так вам, говорите, тоже дано приказание, и вы ничего не скажете мне о нем?
   - Да, друг мой.
   Гасконец вздохнул.
   - Было время, - произнес он, - когда вы положили бы эту секретную бумагу на стол и сказали бы: "ДаАртаньян, прочтите эти каракули Портосу и Арамису".
   - Правда... То было время молодости, доверчивости, благодатное время, когда нами повелевала кровь, кипевшая страстями!..
   - Атос, сказать ли вам?
   - Говорите, друг мой.
   - Об этом упоительном времени, об этой благодатной поре, о кипевшей крови, обо всех этих прекрасных вещах я вовсе не жалею. Это то же самое, что школьные гиды... Я всюду встречал глупцов, которые расхваливали это время задач, розог, краюх черствого хлеба... Странно, я никогда не любил этих вещей, и хоть я был очень деятелен, очень умерен (вы это знаете, Атос), очень прост в одежде, однако расшитый камзол Портоса нравился мне куда больше моего, поношенного, не защищавшего меня зимой от ветра, а летом от зноя. Знайте, друг мой, мне как-то не внушает доверия человек, предпочитающий плохое хорошему. А в прежнее время у меня все было плохое; каждый месяц на моем теле и на моем платье появлялось раной больше и оказывалось одним экю меньше в моем тощем кошельке. Из этого дрянного времени, полного треволнений, я не жалею ни о чем, ни о чем, кроме нашей дружбы... потому что у меня есть сердце, - и, как ни странно, это сердце не иссушил ветер нищеты, который врывался в дыры моего плаща или в рапы, нанесенные моему несчастному телу шпагами разных мастеров!..
   - Не жалейте о нашей дружбе, - сказал Атос, - она умрет только вместе с нами. Дружба, собственно, составляется из воспоминаний и привычек; и если вы сейчас усомнились в моей дружбе к вам, потому что я не могу рассказать вам о поручении, с которым меня посылают во Францию...
   - Я?.. Боже мой!.. Если бы вы знали, милый друг, как безразличны мне теперь все поручения в мире! - И он пощупал бумаги в своем объемистом кармане.
   Атос встал из-за стола и позвал хозяина, намереваясь расплатиться.
   - С тех пор как я дружу с вами, - сказал д'Артаньян, - я еще ни разу не расплачивался в трактирах. Портос платил часто, Арамис иногда, и почти всегда после десерта вынимали кошелек вы. Теперь я богат и хочу попробовать, приятно ли платить.
   - Пожалуйста, - отвечал Атос, кладя кошелек и карман.
   После этого друзья двинулись в порт, причем в пути ДаАртаньян часто оглядывался на людей, несших дорогое его сердцу золото.
   Ночь набросила темный покров на желтые воды Темзы; раздавался грохот бочек и блоков, предшествующий снятию с якоря, что столько раз заставлял биться сердца мушкетеров, когда опасность, таимая морем, была весомее грозной из всех опасностей, с какими им неминуемо предстояло встретиться. Они должны были плыть на большом корабле, ждавшем их в Гревсенде. Карл II, всегда очень предупредительный в мелочах, прислал яхту и двенадцать солдат шотландской гвардии, чтобы отдать почести послу, отправляемому во Францию.
   В полночь яхта перевезла пассажиров на корабль, а в восемь часов утра корабль доставил посла и его друга в Булонь.
   Пока граф де Ла Фер с Гримо хлопотали о лошадях, чтобы отправиться прямо в Париж, даАртаньян поспешил в гостиницу, где, согласно приказанию, должны были ждать его воины. Когда даАртаньян вошел, они завтракали устрицами и рыбой, запивая еду ароматической водкой. Все они были навеселе, но ни один еще не потерял головы.
   Радостным "ура!" встретили они своего генерала.
   - Вот и я, - приветствовал их даАртаньян. - Кампания кончена. Я привез каждому обещанную награду.
   Глаза у всех заблестели.
   - Бьюсь об заклад, что у самого богатого из вас нет даже и ста ливров в кармане.
   - Правда, - ответили все хором.
   - Господа, - сказал даАртаньян, - вот мой последний приказ. Торговый трактат заключен благодаря тому, что нам удалось захватить первейшего знатока финансового дела в Англии. Теперь я могу сказать вам, что мы должны были схватить казначея генерала Монка.
   Слово "казначей" произвело некоторое впечатление на воинов даАртаньяна. Он заметил, что только Менвиль не вполне верит ему.
   - Этого казначея, - продолжал даАртаньян, - я привез в нейтральную страну, Голландию. Там им был подписан трактат. Затем я сам отвез казначея обратно в Ньюкасл. Он остался вполне доволен: в сосновом ящике ему было спокойно, переносили его осторожно, и я выхлопотал у него для вас награду. Вот она.
   Он бросил внушительного вида мешок на скатерть.
   Все невольно протянули к нему руки.
   - Постойте, друзья мои! - закричал даАртаньян. - Если есть доходы, то есть и издержки!
   - Ого! - пронесся гул голосов в зале.
   - Мы оказались в положении, опасном для глупцов.
   Скажу яснее: мы находимся между виселицей и Бастилией.
   - Ого! - повторил хор.
   - Это нетрудно понять. Следовало объяснить генералу Монку, каким образом исчез его казначей. Для этого я подождал благоприятной минуты-восстановления короля Карла Второго, с которым мы друзья...
   Армия отвечала довольными взглядами на гордый взгляд даАртаньяна.
   - Когда король был восстановлен, я возвратил Монку его казначея, правда, немного поизмятого, но все же полого и невредимого. Генерал Монк простил мне, да, он простил, но сказал следующие слова, которые я прошу вас зарубить себе на носу: "Сударь, шутка недурна, но я вообще не любитель шуток. Если когда-нибудь хоть слово вылетит (вы понимаете, господин Менвиль? - прибавил даАртаньян), если когда-нибудь хоть слово вылетит из ваших уст или из уст ваших товарищей о том, что вы сделали, то у меня в Шотландии и в Ирландии есть семьсот сорок одна виселица: все они из дуба, окованы железом и еженедельно смазываются маслом. Я подарю каждому из вас по такой виселице, и заметьте хорошенько, господин даАртаньян (заметьте то же и вы, любезный господин Менвиль), что у меня останется еще семьсот тридцать для моих мелких надобностей. Притом... "
   - Ага! - сказало несколько голосов. - Это еще не все?
   - Остается пустяк: "Господин даАртаньян, я отправлю королю французскому указанный трактат и попрошу его посадить предварительно в Бастилию и потом переслать ко мне всех тех, кто принимал участие в этой экспедиции: король, конечно, исполнит мою просьбу".
   Все вскрикнули от ужаса.
   - Погодите! - продолжал даАртаньян. - Почтенный генерал Монк забыл только одно: он не знает ваших имен, я один знаю их, а ведь я-то уж не выдам вас, вы понимаете! Зачем мне выдавать вас! И вы сами, наверное, не так глупы, чтобы доносить на себя. Не то король, чтобы нет тратиться на ваше содержание и прокорм, отошлет вас в Шотландию, где стоит семьсот сорок одна виселица. Вот и все, господа. Мне нечего прибавить к тому, что я имел честь сказать вам. Надеюсь, вы меня хорошо поняли? Не так ли, господин Менвиль?
   - Вполне, - отвечал Менвиль.
   - Теперь о деньгах, - сказал даАртаньян. - Закройте дверь поплотнее.
   Сказав это, он развязал мешок, и со стола на пол посыпалось множество блестящих золотых экю. Каждый сделал невольное движение, чтобы подобрать их.
   - Тихо! - воскликнул даАртаньян. - Пусть никто не нагибается. Я оделю вас справедливо.
   И он действительно поступил так, дав каждому пятьдесят из этих блестящих экю, и получил столько же благословений, сколько роздал монет.