Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

   - Генерал не очень богат, - начал он, - и не может заплатить вам за себя столько, сколько он стоит. Я, разумеется, богаче. Но теперь, когда он герцог и почти король, возможно, что и я уже не в состоянии буду заплатить за него. Господин даАртаньян, будьте снисходительны. Сколько я должен вам?
   ДаАртаньян несказанно обрадовался такому обороту дела, но не выдал своего восторга.
   - Ваше величество, вы напрасно беспокоитесь, - ответил он. - Когда я имел счастье захватить господина Монка, он был только генералом; стало быть, мне следует получить выкуп за генерала. Пусть генерал отдаст мне свою шпагу, и я буду считать, что мне уплатили сполна. Только шпага генерала стоит столько же, сколько он сам.
   - Odds fish [8], как говаривал отец мой! - воскликнул Карл II. - Вот благородная речь благородного человека, не правда ли, герцог?
   - По чести так, ваше величество.
   И он обнажил шпагу.
   - Сударь, - сказал он даАртаньяну, - вот шпага, которую вы просите. У многих клинки бывали получше; но мой никогда ни перед кем не склонялся, хотя он очень прост.
   ДаАртаньян с гордостью взял шпагу, которая только что возвела короля на престол.
   - Ого! - вскричал Карл II. - Как! Шпага, вернувшая мне трон, удалится из Англии? И не будет в числе наших государственных драгоценностей? Нет, клянусь душою, этого не случится! Капитан даАртаньян, я даю двести тысяч ливров за эту шпагу: если мало, скажите...
   - Да, ваше величество, этого мало, - ответил д'Артаньян с неподражаемой серьезностью. - Прежде всего, я не хотел бы продавать ее; но вы желаете, а желание вашего величества для меня закон. Я повинуюсь. Но из уважения к славному воину, который слышит меня, я должен оценить ее, по крайней мере, наполовину дороже. Я прошу триста тысяч за шпагу или готов даром отдать ее вашему величеству.
   И, взяв шпагу за острие, он протянул ее королю.
   Карл II громко рассмеялся.
   - Вот благородный человек и веселый товарищ! Не так ли, герцог? Он нравится мне, и я люблю его. Вот, шевалье даАртаньян, - прибавил он, возьмите это.
   Он подошел к столу, взял перо и написал чек на триста тысяч ливров.
   ДаАртаньян взял чек, с важностью повернулся к Монку и произнес:
   - Я взял за шпагу слишком мало, я это знаю; но верьте мне, герцог, я скорее умру, чем прослыву стяжателем.
   Король опять захохотал, как счастливейший человек во всем государстве.
   - Вы еще повидаетесь со мною до отъезда, шевалье, - сказал он. - Мне нужно будет запастись веселостью, если мои французы уезжают.
   - Ваше величество! Моя веселость не то, что шпага герцога. Я отдам ее даром, - отвечал даАртаньян, вполне довольный.
   - И вы, граф, - прибавил Карл, оборачиваясь к Атосу, - и вы тоже еще придете ко мне. Я должен дать вам важное поручение. Вашу руку, герцог.
   Монк пожал руку королю.
   - Прощайте, господа, - сказал Карл французам, подавая им руку, которую они поочередно поцеловали.
   - Ну так что же? - спросил Атос, когда они вышли из дворца. - Теперь вы довольны?
   - Тeс... - отвечал даАртаньян в радостном волнении. - Ведь я еще не вернулся от казначея... По дороге мне на голову еще может свалиться кирпич.
   XXXIV
   НЕУДОБСТВА БОГАТСТВА
   Как только приличие позволило ему явиться за деньгами, даАртаньян, не теряя времени, отправился к королевскому казначею.
   Тут он имел удовольствие променять клочок бумаги, исписанный весьма плохим почерком, на огромное количество золотых, только что вычеканенных монет с изображением короля Карла II.
   ДаАртаньян всегда умел владеть собою, но в этом случае он не мог скрыть радости, которую читатель поймет, если захочет быть снисходительным к человеку, отовсюду не видавшему столько свертков золотых монет, которые лежали в порядке, поистине ласкающем глаз. Казначей положил все эти свертки в мешки и на каждый мешок наложил печать с английским гербом; такую милость казначеи оказывают не всякому. Потом он бесстрастно и с той учтивостью, какую он обязан был проявить к человеку, пользовавшемуся дружбой короля, сказал:
   - Возьмите ваши деньги, сударь.
   "Ваши деньги"! От этих слов в душе даАртаньяна задрожали струнки, о существовании которых он раньше и не подозревал.
   Он приказал положить мешки на тележку и вернулся домой в глубоком раздумье. Человек, у которого триста тысяч ливров, не может не морщить лба; на каждую сотню тысяч ливров по одной морщине - это еще ничего.
   ДаАртаньян заперся в своей комнате, не обедал, никого не впускал к себе; зажег лампу, положил заряженный пистолет на стол и всю ночь напролет бодрствовал, обдумывая, как бы сделать, чтобы эти красивые золотые монеты, попавшие в его сундук из королевской казны, не перешли в карманы какого-нибудь ловкого вора.
   Лучшим средством, какое пришло в голову гасконцу, било немедля запереть свое сокровище замками, столь прочными, чтобы никакая рука не сломала их, чтобы никакой обычный ключ их не открыл. ДаАртаньян вспомнил, что англичане слывут мастерами в механике и в деде всяческой охраны; он решил назавтра же пойти на поиски механика, который мог бы продать ему добротный сундук или несгораемый шкаф. Ему недолго пришлось искать. Некто Вилл Джобсон, обитающий на Пиккадилли, выслушал его распоряжения, понял его затруднения и обещал сделать ему надежный замок, который освободит его от всякого страха за будущее.
   - Я дам вам, - сказал он, - совершенно новый механизм. При первой сколько-нибудь серьезной попытка открыть ваш замок незаметно приподнимается маленькая пластина, маленькая пушечка столь же незаметно выплюнет хорошенькое медное ядрышко весом в полфунта, которое свалит наземь неудачника, не без оглушительного грохота, разумеется. Что вы об этом думаете?
   - Клянусь, это воистину здорово! - воскликнул д'Артаньян. - Маленькое медное ядрышко мне очень по душе. А каковы условия, господин механик?
   - Пятнадцать дней на работу и пятнадцать тысяч ливров в уплату. С доставкой, - ответствовал мастер.
   ДаАртаньян нахмурился. Пятнадцать дней - это совершенно достаточная отсрочка для того, чтобы все жулики Лондона сделали ненужным приобретение каких бы то ни было замков. Что же касается пятнадцати тысяч ливров - это слишком высокая плата за то, что небольшая осторожность доставила бы ему бесплатно.
   - Я подумаю, - сказал он, - спасибо.
   И он почти бегом возвратился домой; никто еще не трогал его сокровище.
   На следующий день Атос зашел проведать своего друга и нашел его таким встревоженным, что не мог скрыть своего удивления.
   - Как, - сказал Атос, - вы богаты и не веселы! А вы так мечтали о богатстве...
   - Друг мой, удовольствия, к которым мы не привыкли, беспокоят нас больше, чем привычные горести. Дайте мне совет, прошу вас. У вас ведь всегда есть деньги. Когда имеешь капитал, что надо с ним делать?
   - Это зависит от владельца.
   - Что вы делаете со своими деньгами, чтоб не превратиться ни в скупца, ни в мота? Ведь скупость сушит душу, а расточительность топит ее... не так ли?
   - Фабриций не сказал бы умнее. Признаться, мои деньги никогда не были мне в тягость.
   - Скажите же: вы отдаете их под проценты?
   - Нет. Вы знаете, что у меня довольно приличный дом, и он составляет главную часть моего состояния.
   - А доходы вы прячете?
   - Нет.
   - Что вы думаете о тайнике где-нибудь в стене?
   - Я никогда не пользовался тайниками.
   - Так у вас есть доверенный, которому вы отдаете свои капиталы, и он платит вам изрядные проценты?
   - Нет.
   - Так куда же идут доходы?
   - Я трачу все, что получаю; излишков у меня нет, дорогой ДаАртаньян.
   - А, вот что! Вы живете как вельможа, и пятнадцать - шестнадцать тысяч ливров в год проходят у вас сквозь пальцы? Притом на вас лежат разные обязанности: вы непременно должны принимать...
   - Но, мне кажется, вы точно такой же вельможа, как я, мой друг, и ваших денег вам только-только хватит.
   - Триста тысяч ливров!.. Тут две трети лишних!
   - Извините, но мне показалось, будто вы говорили... мне послышалось... я вообразил, что у вас есть компаньон...
   - Ах, черт возьми! Правда! - вскричал ДаАртаньян, покраснев. - У меня есть Планше! Клянусь честью, я забыл о Планше... Вот и отходит часть моих денег. Жаль, сумма была круглая, и цифра выглядела славно. Правда ваша, Атос, я вовсе не так уж богат. Какая у вас память!
   - Да, порядочная, слава богу!
   - Добрый Планше не прогадал, - пробормотал д'Артаньян. - Неплохое предприятие, черт возьми! Ну, давши слово - держись!
   - Сколько придется на его долю?
   - О, - сказал ДаАртаньян, - он славный малый, и я рассчитаюсь с ним на совесть; не забудьте, ведь я много хлопотал, много издержал, все это надо внести в счет.
   - Друг мой, я не сомневаюсь в вас, - проговорил Атос спокойно, - и нисколько не боюсь за добряка Планше. Его деньги сохраннее в ваших руках, чем в его собственных. Но теперь, когда вам уже нечего здесь делать, уедем поскорее. Поблагодарите его величество - ив путь! Через неделю мы увидим башни собора Парижской богоматери.
   - Да, мой друг, мне самому очень хочется уехать, и я сейчас же пойду проститься с королем.
   - А я, - сказал Атос, - пойду повидаться со знакомыми, и потом я к вашим услугам.
   - Одолжите мне вашего Гримо.
   - Извольте!.. Зачем он вам?
   - Он нужен мне для очень простого дела, которое не затруднит его: я попрошу его покараулить мои пистолеты, которые лежат на столе, вот здесь, возле этих сундуков.
   - Хорошо, - отвечал Атос хладнокровно.
   - И он никуда не уйдет?
   - Он останется здесь с пистолетами.
   - Тогда я пойду к королю. До свиданья!
   ДаАртаньян явился в Сент-Джемсский дворец, где Карл II, писавший в это время письма, заставил его ждать целый час.
   ДаАртаньян прогуливался вдоль галереи от дверей до окон и обратно; вдруг в передней промелькнул плащ, очень похожий на плащ Атоса. Не успел ДаАртаньян посмотреть, кто там, как его позвали к королю.
   Карл II, потирая руки, принял изъявления благодарности мушкетера.
   - Шевалье, - сказал он, - вы напрасно так благодарите меня. Я не заплатил и четверти настоящей цены за историю с ящиком, в который вы запрятали нашего храброго генерала... я хочу сказать, нашего милого герцога Олбермеля.
   И король громко расхохотался.
   ДаАртаньян не счел нужным прерывать его величество и скромно молчал.
   - Кстати, - продолжал Карл, - действительно ли любезный Монк простил вам?
   - Да, надеюсь...
   - О, но шутка была жестокая... odds fish! Закупорить, как селедку в бочонок, первое лицо английского королевства! На вашем месте я не был бы так спокоен, шевалье.
   - Но...
   - Монк называет вас своим другом, я знаю... Но по глазам его видно, что память у него хорошая. И к тому же он очень горд, об этом говорят его высокие брови! Знаете, большая supercilium [9].
   "Обязательно выучу латынь", - подумал ДаАртаньян.
   - Послушайте! - весело продолжал король. - Я должен устроить ваше примирение; я сумею взяться за дело так, что...
   ДаАртаньян закусил ус.
   - Разрешите сказать откровенно вашему величеству?
   - Говорите, шевалье.
   - Ваше величество очень пугаете меня... Если вы пожелаете уладить это дело, то я человек погибший: герцог велит убить меня.
   Король снова расхохотался: от его смеха страх даАртаньяна перешел в ужас.
   - Ваше величество, сделайте милость, обещайте, что позволите мне самому уладить это дело; и если я больше не нужен вам...
   - Нет, шевалье. Вы хотите ехать? - спросил Карл с веселостью, вселявшей в мушкетера все большее и большее беспокойство.
   - Если ваше величество ничего не хочет приказать мне...
   Карл стал почти серьезен.
   - У меня есть к вам просьба. Повидайтесь с моей сестрой Генриеттой. Она знает вас?
   - Нет, ваше величество. Но такой старый солдат, как я, - скучное зрелище для веселой и молодой принцессы.
   - Я хочу, чтоб сестра моя знала вас, чтоб она в случае надобности могла положиться на вас.
   - Все, что вам дорого, для меня священно.
   - Хорошо!.. Парри! Добрый Парри!.. Войди сюда.
   Боковая дверь отворилась, и вошел Парри. Увидев даАртаньяна, он очень обрадовался.
   - Что делает Рочестер? - спросил король.
   - Он на канале с дамами, - отвечал Парри.
   - А Бекингэм?
   - Там же.
   - Очень хорошо. Ты отведешь господина даАртаньяна к Виллье, - так зовут герцога Бекингэма, шевалье, - и попросишь его представить господина даАртаньяна леди Генриетте.
   Парри поклонился королю и улыбнулся даАртаньяну.
   - Шевалье, - продолжал король, - это ваша прощальная аудиенция. Можете ехать, когда вам будет угодно.
   - Благодарю, ваше величество.
   - Но только помиритесь с Монком...
   - Непременно!
   - Вы знаете, что я предоставил корабль в ваше полное распоряжение?
   - Ваше величество осыпаете меня милостями, но я не допущу, чтобы офицеры вашего величества беспокоились ради меня.
   Король потрепал даАртаньяна по плечу.
   - Вы никому не причиняете хлопот, шевалье, я отправлю во Францию посла, которому, я думаю, вы охотно будете спутником, потому что коротко знакомы с ним.
   ДаАртаньян взглянул на короля с изумлением.
   - Посол мой - некий граф де Ла Фер... тот самый, которого вы называете Атосом, - прибавил король, оканчивая разговор, как и начал, взрывом веселого смеха. - Прощайте, шевалье, прощайте! Любите меня, как я вас люблю!
   Спросив знаком у Парри, не ждет ли его кто-нибудь в соседнем кабинете, король прошел туда, оставив даАртаньяна в величайшем изумлении от такой страны ной аудиенции.
   Старик дружески взял его под руку и повел в сад.
   XXXV
   НА КАНАЛЕ
   Вдоль наполненного мутной зеленоватой водой канала с мраморными берегами, изъеденными временем и поросшими густой травой, величественно скользила длинная лодка под балдахином, украшенная флагами с английским гербом и устланная коврами, бахрома которых свисала до самой воды. Восемь гребцов, плавно налегая на весла, медленно подвигали ее вперед; она плыла так же грациозно, как лебеди, которые, заслышав шум, издали смотрели на это великолепие, невиданное в их старом приюте. В лодке сидели четыре музыканта игравших на лютне и на гитаре, два певца и несколько придворных в одеждах, расшитых золотом и драгоценными камнями. Придворные приятно улыбались, чтобы угодить прелестной леди Стюарт, внучке Генриха IV, дочери Карла I, сестре Карла II, которая сидела в этой лодке на почетном месте под балдахином.
   Мы уже знаем юную принцессу: мы видели ее в Лувре с матерью, когда у них не было ни дров, ни хлеба, когда ее кормили коадъютор и парламент. Она, так же как и братья, провела юность в лишениях; потом она внезапно очнулась от этого долгого страшного сна на ступенях трона среди придворных и льстецов.
   Так же как и Мария Стюарт после выхода из тюрьмы, она наслаждалась жизнью, свободой, властью и богатством.
   Генриетта, сформировавшись, стала замечательной красавицей. Красота ее расцвела еще пышнее, когда Стюарты опять вступили на престол.
   Несчастье отняло у нее блеск гордости, но благоденствие вернуло его снова. Она вся сияла в своей радости и преуспеянии, подобно тем оранжерейным цветам, что, случайно оставленные на одну ночь, первым осенним заморозкам, повесили головки, но назавтра, согретые воздухом, в котором родились, раскрываются с еще невиданной пышностью.
   Лорд Виллье Бекингэм (сын того самого лорда Бекингэма, который играет столь значительную роль в первых частях нашего повествования), красивый молодой человек, томный с женщинами, веселый с мужчинами, и Вильмот Рочестер, весельчак и с мужчинами и с женщинами, стояли в лодке перед Генриеттой, наперерыв стараясь вызвать у нее улыбку.
   Прелестная молодая принцесса, прислонясь к бархатной, вышитой золотом подушке и опустив руку в воду, лениво слушала музыкантов, не слыша их, и прислушивалась к болтовне обоих придворных, делая виду что вовсе не слушает их.
   Леди Генриетта, соединившая в себе очарование французских и английских красавиц, никогда еще не любила и была очень жестока, когда принималась кокетничать. Улыбка - это наивное свидетельство благосклонности у девушек - не освещала ее лица, и когда она поднимала глаза, то смотрела так пристально на того или другого кавалера, что они, при всей своей дерзости и привычке угождать дамам, невольно смущались.
   Между тем лодка все подвигалась вперед. Музыканты выбились из сил, да и придворные устали не меньше их. Прогулка казалась, вероятно, слишком однообразною принцессе, потому что она вдруг, нетерпеливо приподняв голову, произнесла:
   - Ну довольно! Пора домой!
   - Ах, - сказал Бекингэм, - как мы несчастны: нам не удалось развеселить ваше высочество.
   - Матушка ждет меня, - отвечала Генриетта, - откровенно признаться, мне скучно.
   Произнеся эти жестокие слова, принцесса попыталась успокоить взглядом обоих молодых людей, которые казались задетыми за живое подобной откровенностью. Взгляд ее произвел ожидаемое действие, и оба лица просветлели; но сразу же, видимо, решив, что сделала слишком много для простых смертных, царственная кокетка передернула плечиками и повернулась спиной к своим красноречивым собеседникам, словно бы погруженная в мысли и мечтания, в которых им, конечно же, не могло быть никакого места.
   Бекингэм яростно закусил губу, потому что он в самом деле был влюблен в леди Генриетту и, как влюбленный, принимал всерьез каждое ее слово. Рочестер тоже прикусил губу; но так как ум всегда господствовал у него над чувством, он сделал это только затем, чтобы удержаться от злобного смеха.
   Принцесса смотрела на берег, на траву, на цветы, отвернувшись от придворных. Вдруг она увидела издали даАртаньяна и Парри.
   - Кто там идет? - спросила она.
   Оба кавалера повернулись с быстротой молнии.
   - Это Парри, - отвечал Бекингэм, - всего только Парри.
   - Извините, - возразил Рочестер, - но мне кажется, с ним кто-то еще.
   - Да, это во-первых, - томно проговорила принцесса, - а во-вторых, что значат эти слова "всего только Парри", скажите, милорд?
   - Они значат, - отвечал обиженный Бекингэм, - что верный Парри, блуждающий Парри, вечный Парри - не очень важная птица.
   - Вы ошибаетесь, герцог. Парри, блуждающий Парри, как вы его назвали, вечно блуждал, служа нашему семейству, и мне всегда очень приятно видеть этого старика.
   Леди Генриетта следовала привычке всех хорошеньких и кокетливых женщин: от капризов переходила к досаде. Влюбленный уже покорился ее капризу; теперь придворный должен был сносить ее досаду. Бекингэм поклонился и ничего не ответил.
   - Правда, ваше высочество, - сказал Рочестер, тоже кланяясь, - правда, что Парри - образец верного слуги. Но он уже немолод, а мы смеемся, только когда видим веселых людей. Разве старик может быть веселым?
   - Довольно, милорд, - сказала Генриетта сухо. - Этот разговор мне неприятен.
   Потом, словно говоря сама с собой, прибавила:
   - Странно и непонятно, до чего друзья моего брата мало уважают его слуг!
   - Ах, ваше высочество, - вскричал Бекингэм, - вы пронзили мне сердце кинжалом, выкованным вашими руками.
   - Что значит эта фраза, составленная по образцу французских мадригалов? Я не понимаю ее.
   - Она значит, ваше высочество, что вы сами, вы, добрая, снисходительная, милостивая, вы иногда смеялись, - извините, я хотел сказать, улыбались, слушая несвязную болтовню доброго Парри, за которого теперь вступаетесь так горячо.
   - О, милорд! Если я до такой степени забывалась, то вы напрасно напоминаете мне об этом, - отвечала леди Генриетта с досадой. - Добрый Парри, кажется, хочет говорить со мной. Рочестер, прошу вас, прикажите пристать к берегу.
   Рочестер тотчас передал приказание принцессы; минуту спустя лодка остановилась.
   - Сойдем на берег, - сказала Генриетта, ища руки Рочестера, хотя Бекингэм стоял ближе к ней и предлагал ей свою.
   Рочестер, не скрывая своей гордости, которая поразила бедного Бекингэма прямо в сердце, провел принцессу по мостику, который гребцы перекинули с лодки на берег.
   - Куда вы желаете идти, ваше высочество? - спросил Рочестер.
   - Вы видите, милорд: к доброму Парри, который все блуждает, как говорил лорд Бекингэм. Он ищет меня глазами, ослабевшими от слез, пролитых над нашими несчастиями.
   - Боже мой, - сказал Рочестер, - как ваше высочество печальны! Мы в самом деле кажемся вам смешными безумцами!
   - Говорите за себя, милорд, - заметил Бекингэм с досадой. - Что касается меня, я до такой степени неприятен ее высочеству, что вовсе для нее не существую.
   Ни Рочестер, ни принцесса не отвечали ему; Генриетта только ускорила шаги. Бекингэм остался позади и, воспользовавшись уединением, принялся грызть свой платок так беспощадно, что в три приема разорвал его в клочки.
   - Парри, добрый Парри, - проговорила принцесса своим чарующим голосом, - поди сюда. Я вижу, что ты меня ищешь, я жду тебя.
   - Ах, ваше высочество, - сказал Рочестер, - если Парри не видит вас, то человек, сопровождающий его, превосходный проводник для слепого. Посмотрите, какие у него огненные глаза: точно фонари маяка.
   - Да, и они освещают прекрасное лицо воина, - отвечала принцесса, решившая противоречить каждому слову.
   Рочестер поклонился.
   - Это одна из тех мужественных физиономий, какие можно видеть только во Франции, - прибавила принцесса с настойчивостью женщины, уверенной в безнаказанности.
   Рочестер и Бекингэм переглянулись, как бы спрашивая друг друга: "Что с ней сделалось?"
   - Герцог Бекингэм, - бросила Генриетта, - узнайте, зачем пришел Парри. Ступайте!
   Молодой человек принял это приказание как милость, ободрился и побежал навстречу Парри, который вместе с даАртаньяном не спеша двигался по направлению к принцессе. Парри шел медленно потому, что был стар. ДаАртаньян шел медленно и с достоинством, как должен был идти ДаАртаньян, владеющий третью миллиона, - то есть без чванства, но и без застенчивости. Когда Бекингэм, спешивший исполнить приказание принцессы, которая, пройдя несколько шагов, села на мраморную скамью, подошел к Парри, тот узнал его а сказал:
   - Не угодно ли вам, милорд, исполнить желание его величества короля?
   - Какое, господин Парри? - нахмурился молодой вельможа, немного смягчая тон в угоду принцессе.
   - Его величество поручает вам представить этого господина ее высочеству леди Генриетте.
   - Кого же? Кто этот господин? - спросил Бекингэм высокомерно?
   ДаАртаньяна, как известно, легко было взбесить; тон герцога Бекингэма не понравился ему, он пристально взглянул на придворного, и две молнии сверкнули под его бровями. Однако он овладел собой и произнес спокойно:
   - Я шевалье даАртаньян, милорд.
   - Извините, сударь, но я узнал только ваше имя, не более.
   - Что это значит?
   - Это значит, что я вас не знаю.
   - Я счастливее вас, сударь, - сказал ДаАртаньян. - Я имел честь знать ваше семейство и особенно покойного герцога Бекингэма, вашего знаменитого отца.
   - Моего отца!.. Да, я начинаю припоминать... Вас зовут шевалье ДаАртаньян?
   ДаАртаньян поклонился.
   - Может быть, вы один из тех французов, которые тайно сносились с моим отцом?
   - Да, милорд, один из тех французов.
   - Позвольте сказать вам, сударь: странно, что отец мой до самой смерти не слыхал больше о вас.
   - Это правда, но он слышал обо мне в минуту смерти. Я передал ему через камердинера королевы Анны Австрийской предупреждение о грозившей ему опасности; к несчастью, предупреждение явилось слишком поздно.
   - Все равно, - кивнул Бекингэм, - теперь я понимаю. Вы хотели оказать услугу отцу и потому ищете покровительства сына.
   - Во-первых, милорд, я не ищу ничьего покровительства, - отвечал ДаАртаньян флегматично. - Его величество король Карл Второй, которому я имел счастье оказать некоторые услуги, - надо вам сказать, что услуги королям - главное занятие всей моей жизни, - король Карл Второй, которому угодно быть ко мне милостивым, пожелал, чтобы я представился сестре его, принцессе Генриетте, так как впоследствии я могу быть ей полезен. Король знал, что вы теперь при ее высочестве, к послал меня к вам вместе с Парри. Вот и все. Я у вас ровно ничего не прошу, и если вам не угодно представить меня принцессе, то я, к моему прискорбию, обойдусь без вас и осмелюсь представиться сам.
   - Надеюсь, - сказал Бекингэм, любивший, чтобы последнее слово оставалось за ним, - вы все же не откажетесь от объяснения, на которое вы сами вызвали меня?
   - Я никогда не отказываюсь от объяснений, - отвечал даАртаньян.
   - Если вы находились в тайных сношениях с отцом моим, то должны знать некоторые подробности.
   - Много времени прошло с тех пор, как кончились эти отношения, и вас тогда еще на свете не было. Не стоит тревожить старые воспоминания из-за нескольких несчастных брильянтовых подвесок, которые я получил из его рук и привез во Францию.
   - Ах, сударь, - обрадовался Бекингэм, протягивая даАртаньяну руку, так это вы! Это вас так упорно искал отец мой! Вы многого могли ждать от нас!
   - Ждать! Тут я мастер. Я всю жизнь свою ждал!
   Между тем принцесса, которой наскучило дожидаться, пока незнакомец подойдет к ней, поднялась со скамьи и направилась к разговаривавшим.
   - По крайней мере, - сказал Бекингэм даАртаньяну, - вы недолго будете ждать услуги, которую требуете от меня.
   Он повернулся и, поклонившись леди Генриетте, начал:
   - Его величество король, брат ваш, желает, чтобы я представил вашему высочеству шевалье даАртаньяна.
   - Дабы вы имели, ваше высочество, в случае необходимости, твердую опору и верного друга, - прибавил Парри.
   ДаАртаньян поклонился.
   - Больше вам нечего сказать, Парри? - спросила принцесса старого слугу, улыбаясь даАртаньяну.
   - Король желает еще, чтобы вы, ваше высочество, свято сохранили в памяти имя и заслуги господина даАртаньяна, которому его величество, как он сам изволит говорить, обязан своим возвращением в Англию.