Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

   - Ах, - вздохнул он, - если бы вы могли остепениться, стать добрыми и честными гражданами...
   - Трудно! - сказал один голос.
   - А для чего это надо? - спросил другой.
   - Для того, чтобы, снова отыскав вас, я мог при случае угостить новым подарком...
   Он сделал знак Менвилю, который слушал все это с недоверчивым видом.
   - Менвиль, пойдемте со мной. Прощайте, друзья мои; советую вам держать язык за зубами.
   Менвиль вышел вслед за даАртаньяном под звуки радостных восклицаний, смешанных со сладостным звоном золота в карманах.
   - Менвиль, - сказал даАртаньян, когда они оказались на улице, - вы не поверили мне, но, смотрите, не попадите впросак. Вы, кажется, не очень боитесь виселиц генерала Монка и даже Бастилии его величества короля Людовика Четырнадцатого. Но тогда бойтесь меня. Знайте, если у вас вырвется хоть одно слово, я зарежу вас, как цыпленка. Мне дано отпущение грехов папою.
   - Уверяю вас, что я ровно ничего не знаю, любезный господин даАртаньян, и вполне верю всему, что вы сказали нам.
   - Теперь я вижу, что вы умный малый, - усмехнулся мушкетер. - Ведь я знаю вас уже двадцать пять лет. Вот вам еще пятьдесят золотых экю; вы видите, как я ценю вас. Получайте.
   - Благодарю, - отвечал Менвиль.
   - С этими деньгами вы действительно можете стать местным человеком, сказал даАртаньян серьезно. - Стыдно вам: ваш ум и ваше имя, которое вы не смеете носить, покрыты ржавчиной дурной жизни. Станьте порядочным человеком, Менвиль, и вы проживете год на эти экю. Денег довольно: вдвое больше офицерского жалованья. Через год приходите повидаться со мною, и - черт возьми! - я сделаю из вас что-нибудь!
   Менвиль, подобно своим товарищам, поклялся, что будет нем, как могила. Однако кто-нибудь из них все же рассказал, как было дело. Без сомнения, не те девять человек, которые боялись виселицы; да и не Менвиль; должно быть, и даже вернее всего, сам даАртаньян; он, как гасконец, был несдержан на язык. Если не он, так кто же другой? Как объяснить, что мы знаем тайну соснового ящика с отверстиями, знаем ее так точно, что могли сообщить мельчайшие подробности? А подробности эти проливают совсем новый и неожиданный свет на главу английской истории, которую наши собратья историки до сих пор оставляли в тени.
   XXXVIII
   ИЗ КОЕЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО ФРАНЦУЗСКИЙ ЛАВОЧНИК УЖЕ УСПЕЛ ВОССТАНОВИТЬ СВОЮ ЧЕСТЬ В СЕМНАДЦАТОМ ВЕКЕ
   Рассчитавшись с товарищами и преподав им свои советы, даАртаньян думал только о том, как бы скорее добраться до Парижа. Атос тоже торопился домой, чтобы отдохнуть. Каким бы спокойным ни остался человек после всех перипетий дороги, любой путешественник рад увидеть в конце дня, даже если день был прекрасен, что приближается ночь, неся с собою немножко отдыха. Друзья ехали из Булони в Париж рядом, но, погруженные каждый в свои мысли, беседовали о таких незначительных предметах, что мы не считаем нужным рассказывать о них читателю. Размышляя каждый о своих делах и рисуя каждый по-своему картины будущего, они погоняли коней, стараясь таким способом уменьшить расстояние до Парижа.
   Атос и даАртаньян подъехали к парижской заставе вечером, на четвертый день после отъезда из Булони.
   - Куда вы поедете, любезный друг? - спросил Атос. - Я направляюсь к себе домой.
   - А я к своему компаньону Планше.
   - Мы увидимся?
   - Да, если вы будете в Париже: ведь я остаюсь здесь.
   - Нет, повидавшись с Раулем, которого я жду у себя дома, я тотчас отправляюсь в замок Ла-Фер.
   - Ну, так прощайте, дорогой друг.
   - Нет, скажем лучше: "до свидания". Почему бы не поселиться вам в Блуа, вместе со мной? Вы теперь свободны, богаты. Хотите, я куплю вам славное именьице около Шеверни или Брасье? С одной стороны у вас будут чудесные леса, которые соединяются с Шамборскими, а с другой - изумительные болота. Вы любите охоту, и, кроме того, вы поэт, любезный друг. Вы найдете там фазанов, дергачей и диких уток; я уж не говорю о закате солнца и о прогулках в лодке, которые пленили бы Немврода или самого Аполлона. До покупки имения вы поживете в замке Ла-Фер, и мы будем гонять сорок в виноградниках, как делал некогда король Людовик Тринадцатый. Это - хорошее занятие для таких стариков, как мы.
   ДаАртаньян взял Атоса за руки.
   - Милый граф, - сказал он, - я не говорю вам ни да, ни нет. Позвольте мне остаться в Париже, пока я устрою свои дела и освоюсь с мыслью, одновременно гнетущей и восхищающей меня. Видите ли, я разбогател и, пока не привыкну к богатству, буду самым несносным существом: ведь я знаю себя. О, я еще не совсем поглупел и не хочу показаться дураком такому другу, как вы, Атос. Платье прекрасно, оно все раззолочено, но слишком ново и жмет под мышками.
   Атос улыбнулся.
   - Хорошо, - согласился он. - Но, кстати, по поводу этого платья, хотите я дам вам совет?
   - Очень рад.
   - Вы не рассердитесь?
   - Помилуйте.
   - Когда богатство приходит к человеку поздно и неожиданно, он должен, чтоб не испортиться, либо стать скупым, то есть тратить немного больше того, сколько тратил прежде, либо стать мотом, то есть наделать достаточно долгов, чтобы превратиться снова в бедняка.
   - Ваши слова очень похожи на софизм, любезнейший философ.
   - Не думаю. Хотите стать скупым?
   - Нет, нет... Я уже был скуп, когда не был богат. Надо испробовать другое.
   - Так сделайтесь мотом.
   - И этого не хочу, черт возьми. Долги пугают меня. Кредиторы напоминают мне чертей, которые поджаривают несчастных грешников на сковородках, а так как терпенье не главная моя добродетель, то мне всегда хочется поколотить этих чертей.
   - Вы самый умный из известных мне людей, и вам советы вовсе не нужны. Глупы те, которые воображают, что могут вас научить чему-нибудь. Но мы, кажется, уже на улице Сент-Оноре?
   - Да.
   - Посмотрите, вон там, налево, в этом маленьком белом доме, моя квартира. Заметьте, в нем только два этажа. Первый занимаю я; второй снимает офицер, который по делам службы бывает в отсутствии месяцев восемь или девять в году. Таким образом, я здесь живу как бы в своем доме, с той разницей, что не трачусь на его содержание.
   - Ах, как вы умеете устраиваться, Атос. Какая щедрость и какой порядок! Вот что хотел бы я в себе соединить. Но что поделаешь. Это дается от рождения, опыт здесь ни при чем.
   - Льстец!.. Прощайте, милый друг, прощайте! Кстати, поклонитесь от меня почтеннейшему Планше. Он по-прежнему умен?
   - И умен и честен. Прощайте, Атос!
   Они расстались. Разговаривая, ДаАртаньян не спускал глаз с лошади, которая везла в корзинах, под сеном, мешки с золотом. На колокольне Сен-Мери пробило девять часов вечера; служащие Планше запирали лавку. Под навесом на углу Ломбардской улицы ДаАртаньян остановил проводника, который вел лошадь. Подозвав одного из служащих Планше, он приказал ему стеречь не только лошадей, но и проводника. Потом он вошел к Планше, который только что отужинал и с некоторым беспокойством поглядывал на календарь: он имел привычку по вечерам зачеркивать истекший день.
   В ту минуту, как Планше, по обыкновению, со вздохом вычеркивал отлетевший день, на пороге показался ДаАртаньян, звеня шпорами.
   - Боже мой! - вскричал Планше.
   Почтенный лавочник не мог ничего больше выговорить при виде своего компаньона. ДаАртаньян стоял согнувшись, с унылым видом. Гасконец хотел подшутить над Планше.
   "Господи боже мой! - подумал лавочник, взглянув на гостя. - Как он печален!"
   Мушкетер сел.
   - Любезный господин ДаАртаньян, - сказал Планше в страшном волнении. - Вот и вы! Здоровы ли вы?
   - Да, ничего себе, - отвечал ДаАртаньян со вздохом.
   - Вы не ранены, надеюсь?
   - Гм!
   - Ах, я понимаю, - прошептал Планше, еще более встревоженный. - Экспедиция была тяжелая?
   - Да.
   Планше вздрогнул.
   - Мне хочется пить, - жалобно вымолвил мушкетер, поднимая голову.
   Планше бросился к шкафу и налил даАртаньяну большой стакан вина. ДаАртаньян взглянул на бутылку и спросил:
   - Что это за вино?
   - Ваше любимое, сударь, - отвечал Планше, - доброе старое анжуйское винцо, которое раз чуть не отправило нас на тот свет.
   - Ах, - сказал ДаАртаньян с печальной улыбкой, - ах, добрый мой Планше! Придется ли мне еще когданибудь пить хорошее вино?
   - Послушайте, - заговорил Планше, бледнея и с нечеловеческим усилием превозмогая дрожь, - послушайте, я был солдатом, значит, я храбр. Не мучьте меня, любезный господин ДаАртаньян: наши деньги погибли, не так ли?
   ДаАртаньян помолчал несколько секунд, которые показались бедному Планше целым веком, хотя за это время он успел только повернуться на стуле.
   - А если б и так, - сказал ДаАртаньян, медленно кивая головою, - то что сказал бы ты мне, друг мой?
   Планше из бледного стал желтым. Казалось, он проглотил язык; шея у него налилась кровью, глаза покраснели.
   - Двадцать тысяч ливров! - прошептал он. - Всетаки двадцать тысяч!
   ДаАртаньян уронил голову, вытянул ноги, опустил руки: он походил на статую безнадежности. Планше испустил вздох из самой глубины души.
   - Хорошо, - сказал он, - я все понимаю. Будем мужественны. Все кончено, не так ли? Слава богу, что вы спасли свою жизнь.
   - Разумеется, жизнь кое-что значит, но все-таки я совсем разорен.
   - Черт возьми, - вскричал Планше. - Если даже и разорены, то не надо отчаиваться. Вы вступите в товарищество со мною, мы станем торговать вместе и делить барыши, а когда не станет барышей, разделим миндаль, изюм и чернослив и съедим вместе последний кусочек голландского сыру.
   ДаАртаньян не мог дольше скрывать правду.
   - Черт возьми! - воскликнул он почти со слезами. - Ты молодчина, Планше! Но скажи, ты не притворялся? Ты не видел там, на улице, под навесом, лошадь с мешками?
   - Какую лошадь? С какими мешками? - спросил Планше, сердце которого сжалось при мысли, что д'Артаньян сошел с ума.
   - Черт возьми! С английскими мешками! - сказал ДаАртаньян, сияя от восторга.
   - Боже мой! - прошептал Планше, заметив радостный блеск в глазах своего товарища.
   - Глупец! - вскричал ДаАртаньян. - Ты думаешь, что я помешался. Черт возьми! Никогда еще голова моя не была такой ясной, никогда не было мне так весело. Пойдем за мешками, Планше, за мешками!
   - За какими мешками?
   ДаАртаньян подвел Планше к окну.
   - Видишь там, под навесом, лошадь с корзинами?
   - Да.
   - Видишь, твой приказчик разговаривает с проводником?
   - Да, да.
   - Хорошо. Если это твой приказчик, то ты знаешь, как его зовут. Позови его!
   - Абдон! - закричал Планше в окно.
   - Веди сюда лошадь, - подсказал даАртаньян.
   - Веди сюда лошадь! - крикнул Планше громовым голосом.
   - Дай десять ливров проводнику, - распорядился даАртаньян громким повелительным голосом, точно командуя во время сражения. - Двух приказчиков для первых двух мешков и двух для второй пары. Огня, черт возьми! Живо!
   Планше бросился вниз по ступенькам, как будто за ним гнался сам дьявол. Через минуту приказчики поднимались по лестнице, кряхтя под своей ношей. Д'Артаньян отослал их спать, тщательно запер двери и сказал Планше, который, в свою очередь, начинал сходить с ума:
   - Теперь примемся за дело.
   Он разостлал на полу одеяло и высыпал на него содержимое первого мешка. Планше высыпал содержимое второго. Потом даАртаньян вспорол ножом третий. Когда Планше услышал пленительный звон золота и серебра, увидел, что из мешка сыплются блестящие монеты, трепещущие, как рыбы, выброшенные из сети, когда почувствовал, что стоит по колено в золоте, голова у него закружилась, он пошатнулся, как человек, пораженный молнией, и тяжело упал на огромную кучу денег, которая со звоном рассыпалась.
   Планше от радости лишился чувств. ДаАртаньян плеснул ему в лицо белым вином. Лавочник тотчас пришел в себя.
   - Боже мой! Боже мой! - твердил Планше, отирая усы и бороду.
   В те времена, как и теперь, лавочники носили бравые усы и бороду, как ландскнехты; только купанье в деньгах, очень редкое в ту пору, совсем вывелось теперь.
   - Черт возьми! - воскликнул даАртаньян. - Тут сто тысяч ливров для вас, милый компаньон. Извольте получить свою долю, если угодно. А я возьму свое.
   - Славная сумма!.. Чудесная сумма, господин д'Артаньян.
   - Полчаса тому назад я жалел о доле, которую должен отдать тебе, сказал даАртаньян, - но теперь не жалею. Ты славный человек, Планше. Ну, разочтемся как следует: говорят, денежка счет любит.
   - Ах, расскажите мне сначала всю историю! - попросил Планше. - Она, должно быть, еще лучше денег.
   - Да, - согласился даАртаньян, поглаживая усы, - да, может быть. И если когда-нибудь историк попросит у меня сведений, то почерпнет из верного источника. Слушай, Планше, я все тебе расскажу.
   - А я тем временем пересчитаю деньги. Извольте начинать, мой дорогой господин.
   - Итак, - сказал даАртаньян, переведя дух.
   - Итак, - сказал Планше, захватив первую пригоршню золота.
   XXXIX
   ИГРА МАЗАРИНИ
   В тот самый вечер, когда наши друзья приехали в Париж, в одной из комнат Пале-Рояля, обтянутой темным бархатом и украшенной великолепными картинами в золоченых рамах, весь двор собрался перед постелью Мазарини, который пригласил короля и королеву на карточную игру.
   В комнате стояли три стола, разделенные небольшими ширмами. За одним из столов сидели король и обе королевы. Король Людовик XIV занял место против своей молодой супруги и улыбался ей с выражением непритворного счастья. Анна Австрийская играла с кардиналом, и невестка помогала ей, когда не улыбалась мужу. Кардинал лежал в постели, похудевший, истомленный. За него играла графиня де Суасон, и он беспрестанно заглядывал ей в карты; глаза его выражали любопытство и жадность.
   Мазарини приказал Бернуину нарумянить себя; но румянец, ярко выделяясь на щеках, еще более подчеркивал болезненную бледность остальной части лица и желтизну лоснившегося лба. Только глаза кардинала блестели, и на эти глаза больного человека король, королевы и придворные поглядывали с беспокойством.
   В действительности же глаза синьора Мазарини были звездами, более или менее блестящими, по которым Франция XVII века читала свою судьбу каждый вечер и каждое утро.
   Монсеньер не выигрывал и не проигрывал; он не был, следовательно, ни весел, ни грустен. Это был застой, в каком не захотела оставить его Анна Австрийская, полная сострадания к нему; но, чтобы привлечь внимание больного к какому-нибудь громкому делу, надо было выиграть или проиграть. Выиграть было опасно, потому что Мазарини сменил бы свое безразличие на уродливое лицемерие; проиграть было опасно, потому что пришлось бы плутовать, а принцесса, следя за игрою своей свекрови, наверняка пожаловалась бы на нее за доброе расположение к Мазарини.
   Пользуясь затишьем, придворные болтали между собою. Мазарини, когда не был в дурном настроении, был добродушным человеком, и он, никому не мешавший никого оговаривать, поскольку люди платили, не был настолько тираном, чтобы запретить разговаривать, поскольку при этом тратили деньги.
   Так что придворные болтали между собою.
   За другим столом младший брат короля, Филипп, герцог Анжуйский, любовался в зеркальной крышке табакерки своим прекрасным лицом. Любимец его, шевалье де Лоррен, опершись о кресло герцога, слушал с тайной завистью графа де Гиша, другого любимца Филиппа. Граф высокопарным слогом повествовал о разных похождениях отважного короля Карла II. Точно волшебную сказку, он рассказывал историю его тайных скитаний по Шотландии и говорил об опасностях, окружавших короля, когда враги преследовали его по пятам: Карл проводил ночи в дуплах деревьев, а днем голодал и сражался. Мало-помалу судьба несчастного короля так захватила внимание слушателей, что игра приостановилась даже за королевским столом, и молодой король, притворяясь рассеянным, задумчиво слушал эту одиссею, живо, во всех подробностях передаваемую графом де Гишем.
   Графиня де Суасон прервала де Гиша.
   - Признайтесь, граф, - улыбнулась она, - что вы немножко приукрашиваете ваш рассказ.
   - Графиня, я, как попугай, передаю то, что сообщили мне англичане. К стыду своему должен признаться, что я точен, как копия.
   - Карл Второй умер бы, если б перенес все это.
   Людовик XIV поднял свою гордую голову.
   - Графиня, - сказал он серьезным голосом, в котором сквозила еще юношеская застенчивость, - кардинал может подтвердить, что во время моего несовершеннолетня дела Франции шли очень плохо... И если б в то время я был бы постарше и мог взяться за оружие, мне часто приходилось бы воевать, чтобы добыть себе ужин.
   - По счастью, - проговорил кардинал, первый раз нарушивший молчание, - вы преувеличиваете, ваше величество, и ужин всегда был готов вовремя для вас и для ваших слуг.
   Король покраснел.
   - О, - некстати вскричал Филипп со своего места, продолжая глядеться в зеркало, - я помню, что раз в Мелюне ни для кого не было ужина; король скушал две трети куска хлеба, а мне отдал остатки.
   Все гости, увидев, что Мазарини улыбнулся, засмеялись. Королям льстят так же напоминанием минувших бедствий, как и надеждою на будущее счастье.
   - И все же французская корона всегда крепко держалась на головах королей, - поспешно прибавила Анна Австрийская, - а английская корона упала с головы Карла Первого. И когда возмущение угрожало французскому трону, когда он колебался, - иногда ведь бывает, что трон колеблется, так же как случаются землетрясения, - всякий раз славная победа возвращала нам спокойствие.
   - С новыми лаврами для короны, - добавил Мазарини.
   Граф де Гиш умолк. Король принял равнодушный вид, а Мазарини обменялся взглядом с королевой Анной Австрийской, как бы благодаря ее за помощь.
   - Все равно, - сказал Филипп, приглаживая волосы, - мой кузен Карл не хорош лицом, но очень храбр и дрался, как немецкий рейтар. И если еще будет так же драться, то непременно выиграет сражение... как при Рокруа...
   - Но у него нет войска, - заметил шевалье де Лоррен.
   - Союзник его, король голландский, даст ему войско. О, я послал бы ему солдат, если бы был королем Франции.
   Людовик XIV вспыхнул. Мазарини притворился, что поглощен игрою.
   - Теперь, - продолжал граф де Гиш, - судьба несчастного принца свершилась. Он погиб, если Монк обманул его. Тюрьма, может быть смерть, довершит его несчастья, начавшиеся с изгнания, битв и лишений.
   Мазарини нахмурил брови.
   - Правда ли, что его величество Карл Второй покинул Гаагу? - спросил Людовик XIV.
   - Совершенная правда, ваше величество, - отвечал граф. - Отец мой получил письмо, в котором его уведомляют об этом отъезде со всеми подробностями. Известно даже, что король сошел на берег в Дувре. Рыбаки вилели, как он направился в порт. Но все дальнейшее - пока тайна.
   - Как бы я хотел знать, что было дальше! - с жаром вскричал Филипп Анжуйский. - Вы, верно, знаете, братец?
   Людовик XIV опять покраснел - в третий раз в продолжение часа.
   - Спросите у кардинала, - отвечал он таким голосом, что Мазарини, Анна Австрийская и все гости посмотрели на него.
   - Это значит, сын мой, - сказала Филиппу с улыбкой Анна Австрийская, - что король не любит говорить о государственных делах вне совета.
   Филипп покорно выслушал замечание и, улыбаясь, низко поклонился брату, потом матери.
   Но Мазарини заметил, что в дальнем углу комнаты составляется группа и что герцог Анжуйский, граф де Гиш и шевалье де Лоррен, лишенные возможности рассуждать громко, могут потихоньку сказать больше, чем нужно. Он бросал на них недоверчивые и беспокойные взгляды, намекая Анне Австрийской, что надо прервать это тайное совещание, как вдруг Бернуин вошел в дверь, за кроватью кардинала, и шепнул ему на ухо:
   - Посол от его величества английского короля.
   Мазарини не мог скрыть своего удивления, которое тотчас же заметил король. Не желая быть нескромным и в то же время показаться лишним, Людовик XIV немедленно встал и, подойдя к кардиналу, простился с ним.
   Гости поднялись; послышался шум отодвигаемых стульев и столов.
   - Устроите так, чтобы все постепенно разошлись, - сказал Мазарини тихо Людовику XIV, - и соблаговолите остаться у меня еще несколько минут. Я кончаю дело, о котором теперь же, сегодня вечером, желал бы переговорить с вашим величеством.
   - И с королевами? - спросил Людовик.
   - Да, и с герцогом, - отвечал кардинал.
   С этими словами он приподнялся на своей постели, и полог, спустившись, закрыл ее. Кардинал, однако, не забыл о заговорщиках, которые стояли в углу комнаты.
   - Граф де Гиш, - позвал он слабым голосом, в то время как за опущенным пологом Бернуин подавал ему халат.
   - Я здесь, - отвечал граф, подходя.
   - Сыграйте за меня, вы очень счастливы. Выиграйте мне побольше у этих господ.
   - Извольте, монсеньер.
   Молодой человек сел за столом, откуда король перешел к королевам и заговорил с ними.
   Между графом и несколькими придворными завязалась крупная игра.
   Филипп Анжуйский разговаривал о модах с шевалье де Лорреном, а за пологом кровати уже не было слышно шелеста шелковой одежды кардинала.
   Мазарини вслед за Бернуином вышел в соседнюю комнату
   XL
   ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО
   Перейдя в свой кабинет, кардинал увидел там графа де Ла Фер, который ждал его, внимательно рассматривая картину Рафаэля, висевшую над поставцом, украшенным серебром и золотом.
   Кардинал вошел легко и бесшумно, как тень, и тотчас взглянул на графа, желая, как всегда, по выражению лица собеседника угадать характер разговора.
   Но на этот раз он ошибся. Он ровно ничего не прочел на лице Атоса и не заметил даже того почтения, которое привык видеть всегда и у всех.
   Атос был одет в черное платье, скромно вышитое серебром. Он носил знаки Подвязки, Золотого Руна и Святого Духа - трех высших орденов; соединенные вместе, они бывали только у королей или у артистов на сцене.
   Мазарини долго, но безуспешно старался вспомнить, как зовут стоявшего перед ним человека.
   - Мне доложили, - вымолвил он наконец, - что ко мне приехал посол из Англии.
   Он сел, отпустив Бернуина и Бриенна, собиравшегося в качестве секретаря вести протокол.
   - Действительно, господин кардинал, я прислан его величеством королем английским.
   - Для англичанина вы говорите по-французски удивительно чисто, - приветливо сказал Мазарини, посматривая на ордена и стараясь поймать взгляд посла.
   - Я не англичанин, я француз, господин кардинал, - отвечал Атос.
   - Вот как! Английский король избирает французов в посланники? Это хорошее предзнаменование... Ваше имя, сударь?
   - Граф де Ла Фер, - отвечал Атос без того глубокого поклона, какого требовали и сан и гордость всемогущего министра.
   Мазарини пожал плечами, как бы говоря: "Не знаю этого имени". Потом спросил:
   - И вы приехали сказать мне?..
   - Я приехал от его величества короля английского объявить королю французскому...
   Мазарини нахмурил брови.
   - Объявить королю французскому, - невозмутимо продолжал Атос, - о счастливом возвращении его величества короля Карла Второго на отцовский престол.
   Эта деталь не ускользнула от хитрого кардинала. Мазарини слишком хорошо знал людей и увидел в холодной, почти высокомерной учтивости Атоса признак неприязни, редко встречающейся в атмосфере придворных теплиц.
   - У вас, верно, есть верительные грамоты? - спросил Мазарини сухо и с досадой.
   - Есть, монсеньер.
   Слово "монсеньер" с трудом слетело с уст Атоса; казалось, оно жгло его губы.
   - Покажите их.
   Атос достал депешу из вышитой бархатной сумки, висевшей у него на груди под камзолом.
   Мазарини протянул руку.
   - Извините, господин кардинал, - сказал Атос. - Депеша адресована королю.
   - Если вы француз, сударь, вы должны знать, что значит первый министр при французском дворе.
   Атос отвечал:
   - Да, были времена, когда я знал, что значит первые министры, но давно уже решил всегда обращаться прямо к королю.
   - В таком случае, - бросил Мазарини, начинавший сердиться, - вы не увидите ни министра, ни короля.
   И Мазарини встал. Атос положил депешу в сумку, сдержанно поклонился и направился к двери. Его хладнокровие взбесило Мазарини.
   - Какие странные дипломатические приемы! - вскричал он. - Неужели еще не кончились те времена, когда господин Кромвель присылал к нам своих молодчиков вместо поверенных в делах? Вам недостает, сударь, только круглой шляпы и Библии за поясом.
   - Сударь, - сухо возразил Атос, - мне никогда не случалось, подобно вам, вести переговоры с Кромвелем, я встречал его посланцев только со шпагой в руках. Поэтому я не знаю, как он сносился с первым министром. Скажу только о его величестве Карле Втором; когда он пишет его величеству королю Людовику Четырнадцатому, то это не значит, что он пишет его преосвященству кардиналу Мазарини. В этом различии я вовсе не вижу никакого дипломатического приема.
   - А! - воскликнул Мазарини, поднимая голову и ударяя себя рукой по лбу. - А! Вспомнил!
   Атос с удивлением посмотрел на него.
   - Да, да... - продолжал кардинал, рассматривая гостя. - Конечно... Я узнаю вас, сударь! Diavolo! [11] Теперь я уже не удивляюсь!
   - Разумеется, - отвечал с улыбкой Атос. - Это я удивляюсь, что вы, при своей превосходной памяти, до сих пор не узнали меня.
   - Вы, по обыкновению, непокорны, строптивы... Как бишь вас зовут? Позвольте... название какой-то реки... Потамос... Нет, острова... Наксос... Нет, - per Jove [12], - название горы... Атос! Да, именно так! Очень рад, что вижу вас на этот раз не в Рюэйле, где вы с вашими проклятыми товарищами содрали с меня изрядный выкуп!.. Фронда!.. Все еще Фронда!.. Проклятая Фронда!.. Ну и закваска!.. Но скажите, почему ваша ненависть ко мне сохранилась дольше, чем моя к вам? Вамто уж не на что пожаловаться: ведь вы не только вышли сухим из воды, но даже с лентою ордена Святого Духа на шее...