Джафарзаде Азиза. Звучит повсюду голос мой

   - Да будет земля ему пухом. Я был совсем молодым, когда Молла Баба приходил сюда, как ты, сидел со мной, рассматривая рукописи и диваны. Много часов он потратил на то, чтобы объяснить мне непонятные суры корана. Лучше разъяснений я в жизни не слышал.
   - Жаль бедняжку Гюллюбеим-ханум, надо обо всем рассказать Махмуду-аге, ведь он ее брат...
   Сразу же от книготорговца Сеид Азим направился к Махмуду-аге. "Надо что-то предпринять для защиты смелой женщины от злых языков". Не успел он сделать и двух шагов, как навстречу ему с криком кинулся Рази:
   - Ага, дервиши хотят убить Джинна Джавада!
   На крик из лавки выглянул Мешади Гулам, и все трое заспешили к обычному месту Джинна Джавада под шелковицу...
   А дело было так. Как всегда, у больших валунов под развесистой шелковицей было многолюдно. Джавад играл словами, как жонглер. Хохот не прекращался. Внезапно один из остряков решил поддеть Джавада:
   - Слушай, Джавад! Говорят, вчера Молла Курбангулу видел Агу пьяным на Грузинском базаре в обнимку с армянином Манвелом...
   - Все может быть, все может быть...
   - Как? - В разговор вмешался один из поклонников таланта Сеида Азима. Я знаю, Ага дал зарок кази, что не станет больше пить!
   Джавад улыбнулся лукаво:
   - Все может быть, все может быть...
   - Слушай, Джавад, что ты все повторяешь одно и то же!
   - А ты разве не слышал, что сказал Ага Ахунду? И что ему ответил Ахунд? Ахунд спросил Агу: "Говорят, ты бываешь пьян?" Ага ответил: "Да, я всегда пьян, иногда от вида красавицы, иногда от музыки, иногда от встречи с другом". И что ему сказал на это Ахунд? Ахунд сказал: "Ну, это может быть, это может быть..."
   Разразился хохот.
   - Слушай, Джавад, ты частый гость на меджлисах в доме Махмуда-аги. Такой умный и богатый человек, почему он не хочет поехать поклониться святым местам? При его деньгах он мог бы объехать и Мешхед, и Кербелу, и Мекку, и многое другое...
   - Я тоже интересовался этим вопросом, Махмуд-ага сказал мне: "Надо, чтобы святой сам человека затребовал к себе, меня пока никто не приглашал".
   Задавший вопрос не унимался:
   - Интересно, почему разбойника Алыша затребовали из Мешхеда, а такого добряка, который мухи не обидит, всем помогает, нет?
   - Для того, чтобы ты его здесь почаще видел, а от Алыша хоть на время избавился!
   От смеха у многих на глазах выступили слезы.
   - Джавад, почему ты не хочешь отправиться на поклонение?
   - По той же причине. А кто с вами останется?
   - Почему тебя не видно было во время выступления дервишей, Джавад?
   - Боюсь - тогда-вовсе не отмоюсь от грехов...
   - Эх, да тебя вода целого моря не отмоет...
   - Никогда не говори того, что не знаешь! А то, что дервиш - анашист, дервиш - картежник, ходит в тряпье, но опиум в закоулках глотает, ловит простачков, чтобы удобнее было в их карман засунуть руку, - это тебе каждый скажет!
   Не успел Джавад договорить этой фразы, как откуда-то из-за спин стоящих вокруг на него кинулись оба дервиша. Они в ярости размахивали своими топориками, стремясь нанести ему удар. Джавад, услышав проклятия, извергающиеся из их глоток, увидел желтоватые белки глаз, характерный признак курителей анаши, понял, что связываться с такими оголтелыми буянами не стоит. Он быстро взобрался на шелковицу, под которой сидел. Дервиши, стоя под деревом, размахивали своими топориками и проклинали Джавада, призывая на его голову все кары небесные.
   Когда Сеид Азим вместе с Мешади Гуламом прибежали к площади, там уже стоял есаул Ага Башир. Лавочники, радовавшиеся, что разбушевавшиеся дервиши отомстят Джинну Джаваду за все обиды и насмешки, которые он отпускал по их адресу, тотчас ретировались при виде есаула. Раз в дело вмешалось "правительство", им лучше быть подальше: пойдет "урусское следствие", от него добра не жди, лучше продолжить торговлю за прилавками своих магазинов.
   - Что здесь произошло, господа? - строго спросил собравшихся есаул. Увидев Мешади Гулама и Сеида Азима, Ага Башир вежливо поздоровался.
   Старший из дервишей, не обращая внимания на вопрос, продолжал стучать топорищем по стволу дерева:
   - Мы тебе покажем, тупица!
   - Прекратить крики, отойти от дерева! - прикрикнул есаул. - Перед вами потомок пророка, наш Сеид Азим.
   Дервиши, опустив топорики, продолжали стоять под деревом.
   Поэт поднял голову и чуть не расхохотался: удобно устроившись, Джинн Джавад спокойно наблюдал за происходящим.
   - Что случилось, ага Джавад?
   - Я пересказывал собравшимся стихотворение карабахского поэта Сеида Невваба, в котором уважаемый потомок пророка, такого же знатного рода, как и ты, Ага, пишет, что дервиши вино называли - красным шахом, опиум - зеленым шахом, карточная игра для них забава, ни намаза, ни поста они не соблюдают. Есть у них лживые языки, с помощью которых они обирают бедняков.
   При этих словах бесноватые дервиши снова завопили:
   - Да будет аллах тебе врагом! Да плюнет в лицо и тебе и ему!
   - Вспомните, перед кем стоите - возвысил голос есаул.
   Уразумев, что сейчас "правительство" может потребовать бумагу, что они действительно сеиды, а в кармане таких бумаг у дервишей не водилось, сдерживая злобу, ворча и отплевываясь, они были вынуждены покинуть поле битвы.
   В этот момент на площади появился Махмуд-ага. Увидев Джавада на вершине дерева, он расхохотался:
   - Что здесь происходит, господин есаул? Видно, дервиши загнали кошку на дерево? Клянусь памятью отца, ты хорошо устроился, Джавад, не то они разорвали бы тебя на куски.
   На площади остались только друзья. Джавад, лукаво улыбаясь, начал спускаться с дерева:
   - Люблю шумные истории! А особенно на переполох сверху смотреть!
   В этот день поэт решил написать письмо Тарлану. Но он не мог сосредоточиться, мысли его возвращались к истории с молодой учительницей. Он знал, что распускаемые недругами слухи о Гюллюбеим-ханум - злонамеренные выдумки. Он понимал, что расправляются не просто лично с ней, а с теми, кто стремится к просвещению своего народа. "Сегодня избили Гюллюбеим-ханум, а завтра примутся за других. Кровавое предостережение... Эти летучие мыши, о аллах, пытаются черными крыльями запятнать грязью молодую женщину, стремятся застить свет начинающим прозревать..." Сеиду Азиму хотелось помочь бедной женщине, но как? Как? Думы теребили его совесть, и вот неожиданно снова зазвучал для него голос его феи вдохновения, переплетающийся с собственным:
   "Мой дорогой поэт... Спеши, торопись, тебя зовет твой народ, твои соотечественники. Ты должен прийти на смену Гюллюбеим-ханум и Рза-беку... Ты должен встать на пути "закрытых", алышей, курбангулу! Мой почитаемый поэт, я уже не смогу на этом пути быть для тебя феей вдохновения, я ею могла быть в твои молодые годы, когда рождались твои газели о несчастной любви и красавицах, ангелах и гуриях... Пусть теперь твои пути освещают мечты о светлом будущем! Иди, мой дорогой поэт, теперь я не буду показывать тебе дорогу, а пойду вслед за тобой..."
   Постепенно голос угас... На поэта снизошло успокоение. Наступила ясность. Только жалость к Гюллюбеим-ханум колола сердце, мысленно он обращался к ней: "Сестра моя, твое несчастье еще больше укрепило мою решимость, еще больше подстегнуло меня. Я продолжу твое дело. Я заменю тебя, сестра моя. Ты была цветком, выросшим одиноко на изумрудном лугу, ароматным, душистым, нежным цветком! Тот цветок увял под шквальным ветром, обесцветился от холода... Теперь я, твой брат, продолжу начатое тобой. Пусть молва идет теперь обо мне".
   Образ Гюллюбеим слился с образами Соны, матери, Джейран, чтобы греть и вдохновлять сердце поэта впредь... Он ясно видел, что ему предстоит. Обмакнув перо в чернила, он начал письмо:
   "Свет мой, друг дорогой ага Тарлан! Посылаю тебе свой горячий привет. Хочу сообщить, что сегодня - самый счастливый день в моей жизни. Наконец я увидел воплощенной главную свою мечту. Я дождался, брат мой: школа, о которой мы вместе с тобой грезили в молодые годы, открылась в нашей родной Шемахе. Как я писал тебе раньше, нас трое. Молла Гусейн, Манвел и я. Несколько дней назад, пятнадцатого числа третьего лунного месяца, было торжественное освящение нашей школы. На открытие пришел сам Ахунд Агасеидали. Увидев это, молла нашего прихода тоже был вынужден явиться. Пришли преподаватели шемахинских христианских школ, местные интеллигенты, аристократы и должностные лица: урядник Керим-бек, местный городской судья и переводчик.
   Это был праздник друзей просвещения. Все друг друга поздравляли, желали добра. Сам Ахунд Агасеидали прочел благословляющую молитву. Если аллаху будет угодно, школа наша станет фундаментом для других, будущих школ. По воле аллаха молодые патриоты последуют нашему примеру и станут поборниками просвещения для маленьких граждан нашей несчастной родины.
   Пока же я сумел получить небольшое помещение - одну-единственную комнату. Четыре часа длятся уроки, два из них веду я: один - урок письма, второй - литература и история нашей страны, на этом же уроке я читаю и учу с мальчиками стихи. Урок шариата ежедневно проводит Молла Гусейн, русского языка - Манвел. Знаю, что ты вместе со мной от души радуешься нашему первому шагу, поэтому и тебя, брат мой Тарлан я поздравляю.
   Впервые у наших детей настоящая школа. Дети сидят не на грязной циновке, поджав ноги, а на специально сколоченных скамейках. На стене висит доска, на которой мальчики пишут мелом, точно так, как в христианских школах. Помнишь, в юности мы разглядывали это в окнах русской школы? Не все одобрительно относятся к новым порядкам. Не тебе об этом рассказывать, ты хорошо знаком с ширванским Базаром. Я надеюсь, что недоброжелательная молва рассеется как дым. Все будет хорошо, брат".
   Поэт не смог завершить письмо. Минасолтан, закончив утренний намаз, принялась разжигать печь и мангал, тогда он отложил перо, торопливо оделся и направился в школу.
   Солнце еще не показывалось. Все вокруг было укрыто грязно-серым снежным покрывалом. Сухие ветви чинар тянулись к туманно-голубому небосводу, они казались черными кружевами на прозрачной сиреневато-голубой кисее.
   Сеид Азим открыл дверь школы и поздоровался со служителем, который разжигал в мангале угли, рядом с ним в старом ведре были приготовлены хворост, угольная пыль и щепки для растопки. На Ширине Абдулле был плотно запахнут овчинный тулуп, школа еще не прогрелась. Ширин Абдулла наполнял горящими углями все мангалы, чтобы хорошенько согреть классную комнату.
   Как обычно, он уже принес свежую воду из родника и, сполоснув кувшины, наполнил их водой. "Дети очень любят пить", - подытожил он, закрывая крышками кувшины.
   - Не забудь, пожалуйста, Ширин, проветрить школу, чтобы дети, не дай аллах, не угорели! Следи, чтоб не упала искра и не было пожара!
   Хотя Сеид Азим знал, что Абдулла выполняет все, что необходимо, с чрезвычайной тщательностью, словно молла молитву, но каждый день не забывал напомнить о всех мелочах служителю.
   - Не обижайся на меня, Ширин! Люди доверили нам своих детей. Мы должны не только учить их грамоте, но и заботиться об их здоровье. Ничего нет дороже, чем дети! Только для купца товар дороже жизни. Для поэта, учителя, отца дитя дороже всего на свете. Дети - наше бессмертие, - Ширин. Будь внимателен и осторожен, следи, чтоб в кувшин не заползла змея, чтоб со стены не упал скорпион...
   Для Ширина Абдуллы задания Аги были все равно что повеления аллаха. Он заботился о детях с любовью, но даже больше, чем детей, любил и уважал Сеида Азима. "Он потомок пророка, но сам как пророк. Лучшего, чем Сеид Азим, пророка не сыскать. Такое благородное сердце у него! Ей-богу, если бы не было грешно, я сказал бы, что такого нет и у имама", - в душе часто повторял он.
   Войдя в школу, поэт, как обычно, собственноручно раскладывал письменные принадлежности по столам. Раскрывал книги стихов на тех страницах, которые заранее отметил для сегодняшнего урока. Потом выходил на крыльцо, ожидая учеников. Было холодно, но, несмотря на это, ученики охотно шли на занятия.
   Стоя перед школьным зданием, он оглядывался вокруг. "И в зиме есть своя красота... Стоит только взглянуть на горы в белых чалмах, а та, дальняя, похожа на невесту в белом покрывале. Никогда не поверишь, что летом они наденут зеленый атлас, повесят серьги и бусы из красных маков и белых нарциссов..."
   Как раз в этот момент Ширин Абдулла подошел к нему: служитель закончил подготовительные работы и собирался уходить домой. "Интересно, бывают ли на свете люди, которых минуют печали и заботы? Наш Ага всегда в заботах... Да буду я жертвой его предка, как будто за всех у него должна болеть душа... Ни губернатор, ни правительство, ни те, у кого и петухи несутся, не думают столько, сколько он. Если бы думали, разве остался бы на свете хоть один голодный? А у бедного Аги семья с трудом сводит концы с концами; то один что-нибудь ему подбросит, то другой, а он эти крохи делит с детьми бедняков, приходящими в школу. Сколько раз видел собственными глазами..." Он долго смотрел на Сеида Азима и неожиданно сказал:
   - Ага, ты слышал новость?
   Поэт обрадовался, у Ширина Абдуллы такой характер: интересные истории сами находят его. И всегда его рассказы начинаются с этого вопроса: "Ты слышал новость?"
   - Нет, не слышал. А что произошло, Ширин?
   Тулуп на Ширине Абдулле распахнут, кажется, что он надел на себя все, что нашлось дома в сундуке: один воротник вылезает из-под другого, как листья капусты. Коричневая баранья папаха явно велика ему, он натянул ее поглубже, отчего уши оттопырились и покраснели. Поэт еле сдержался, чтоб не рассмеяться, но не показал виду, чтоб не обидеть Абдуллу.
   - Что, опять услышал, что меня посылают наместником в Тифлис?
   - А что! Из тебя получился бы такой наместник, которого до сих пор не знал мир. А все бедняки наполнили бы желудки...
   - Тогда все бы забыли про аллаха, Ширин, одной сытости мало, чтоб человеком быть... Так какая же новость?
   - Ну что ж, тебе виднее, быть наместником или нет... А дело такое: вчера, говорят, Джинн Джавад пришел к окружному главе местных суннитов Гаджи Меджиду-эфенди в приемную и сказал ему: "Эфенди, я пришел заявить, что желаю перейти, избави аллах, в сунниты..."
   - Так и сказал: "избави аллах"?
   - Нет, Ага, это я говорю. А он только сказал, что хочет, избави аллах, перейти в сунниты. Гаджи Меджид-эфенди спрашивает тогда: "Почему ты хочешь перейти к суннитам, Джавад? Что плохого тебе сделали шииты?" - "Ничего плохого не сделали, - отвечает Джавад, - просто так, сам по себе перехожу..." Тогда Гаджи и говорит: "Джавад, возьми вот эти сто рублей из денег мечети, иди поправляй свои дела. Не ввергай нас из-за презренного металла в кровавую вражду между суннитами и шиитами. Думаешь, я не знаю: у кого деньги кончаются, тут же решает перейти в другую веру, чтобы ему для поощрения те, к которым он пришел, дали деньги. Так уж лучше я сам тебе дам, чтобы ты остался шиитом. Ведь ты - Джавад, любимец всего Ширвана, оставайся со всеми нами..." Гаджи Меджид-эфенди дал Джинну Джаваду сто рублей и распрощался с ним.
   - И что же Джавад? Нашелся у него достойный ответ Гаджи Меджиду-эфенди?
   - Да буду я твоей жертвой, Ага, после получения денег какой еще ответ нужен? Он для этого и шел.
   Оба посмеялись... Ученики входили в школьный двор. Некоторые мальчики были одеты в теплые, добротные архалуки и шапки, но большинство дрожали от холода, изношенная старая одежда не могла спасти от него.
   "Ярый враг бедняков - зима... Перед лицом этих замерзших голодных детей стыдно любоваться красотой зимнего пейзажа, - подумал Сеид Азим. - Хорошо, что в доме нашлась одежда, оставшаяся от старших, и дети пришли на уроки... Река стала, покрылась льдом, мельница перестала работать, а в доме нет муки, да и зерна осталось на один помол. И у меня дома - как и у этих бедняжек. Если бы не Ширин Абдулла, ученикам пришлось бы туго, а мне и того хуже. Даже не знаю, где он смолол зерно, присланное Махмудом-агой... У мамы и Джейран на руках мозоли от ручной мельницы... Да наградит аллах Махмуда-агу за его доброту... Посмотрим, что нам пришлет бек из Лангебиза? Год назад обещал пожертвовать от своих щедрот. Но и упрекать нельзя, дороги все замело... Осел по уши увязает в месиве грязи со снегом, как тут спустишься с Ахсуинского перевала? А пока развяжешь веревку, с пальцев на ветру кожа слезет, так и не освободишь осла от груза... Эх, что за мысли пришли мне в голову перед уроками?"
   Сеид Азим кивнул Ширину, чтобы тот открыл дверь в школу, дети немного отогреются. Он приветливо здоровался с каждым приходящим, мальчики хорошо усвоили уроки воспитания: входили в класс спокойно и занимали свои места.
   - Алескер, мальчик, что ты съежился, как цыпленок имама?
   - Ага, ей-богу, пока дошел, у меня зрачок в глазу замерз!
   - Ну и выдумщик!
   "Интересно, примет ли когда-нибудь наша школа облик настоящей школы, в которой у детей будет казенная форменная одежда, удобные столы и кресла?.." - подумал учитель, глядя на мальчиков, одетых и обутых кто во что. У некоторых или к плечу архалука, или к папахе пришиты амулеты против злого глаза - написанное моллой заклинание. У других в проколотой мочке уха продета серьга - знак обета, данного имаму Али. "Как рабское клеймо... подумал поэт. - Слава аллаху, что и такая школа открылась!"
   Учитель начал урок:
   - Дорогие дети, родители всегда вам говорят: "Начиная любое дело, прежде всего воздай хвалу аллаху, даже день начни с имени аллаха!" Что это значит?..
   ... Проходящие мимо школы останавливались и слушали, чему учит Ага своих учеников. Сегодня возле школы остановился Закрытый. Услышав первые слова Сеида Азима, он поразился: "Он, видно, образумился, раз начинает свой урок с имени аллаха. Послушаю, что дальше будет говорить..." Гаджи Асад тихонько отворил дверь и вошел в маленькую прихожую. За дверью классной комнаты раздавался голос учителя, Гаджи прислушался.
   - Начинать каждое дело с именем аллаха - значит честно и правильно относиться к тому, что намереваешься делать... Если ты будешь купцом, то, принимаясь за торговые дела с именем аллаха на устах, ты не должен никого обманывать; если продаешь материю неграмотному кочевнику, ты не должен вместо пяти аршин отмерить ему меньше на три четверти аршина. Если ты хочешь стать бакалейщиком, то, открывая лавку с именем аллаха, не всучивай неопытному горожанину патоку вместо меда. Если человек лжив, вознесет ли он свою молитву аллаху или не вознесет, разницы нет, все равно он лжец! Человек должен совершать правильные поступки, не наживаясь на глупости или беспечности других. Богатства, приобретенные обманным путем, не пойдут впрок...
   Начинать все дела с именем аллаха - это значит даже в глубине души стараться не быть предателем интересов своего народа... В сердце должен быть страх перед аллахом за совершение подлых поступков: аллах все видит... Но если ты всегда честен, правдив и верен, бояться не надо. Не нужно и всуе повторять имя аллаха, замаливая свои прегрешения, как ростовщик, жадный до денег, который дерет с бедняка лишние проценты за долги, но не скупится на лишние молитвы. Ростовщик молится с таким усердием, что подметает красной от хны бородой пыль с земли, замаливая свою бессердечность.
   Начиная жизнь с именем аллаха, не нужно унижаться и раболепствовать перед богатеями и власть имущими. В ремесле - богатство человека.
   Хотя первые фразы Сеида Азима очень понравились Гаджи Асаду, но некоторые моменты в беседе учителя с учениками заставили его призадуматься. "Быть купцом и не ловить простаков? Как говорится, кто мед подержал, тот и пальцы облизал. Это жизнь... Здесь и обманываешь, и обманываешься... А за какую же вину просить у аллаха прощения? Для чего же творимая молитва, выдерживаемый пост, раздаваемая милостыня?.. Что-то здесь не так..."
   ... А учитель продолжал:
   - Дети, мое первое вам наставление: изучайте науки. В самом коране пророк говорит: "О аллах! Умножь мою науку". Наука - светильник ума. Не стыдно не знать, стыдно в наше время не учиться! Не верьте тем, кто объявляет науку грехом. Знайте, что красота человека не в украшениях его одежды, а в его образованности и воспитанности. Знания приобретают не состоянием, а старанием. Не хвастайте тем, что ваши родители беки или купцы. Человека четыре вещи ведут к совершенству: верное слово, доброе дело, хороший характер и высокая ученость. Наши предки говорили и то, что четыре вещи делают человека недостойным: говорить дурное о других, искать изъяны не у себя, а у других, говорить лживо и поступать бесстыдно. И еще говорили наши предки: конец пустого спора - позор, конец злобы и ярости - раскаяние, конец клеветы и зависти - несчастье.
   Эти речи учителя не пришлись по вкусу Закрытому. "Посмотри, чему учит детей! Нужно учить их счету и азбуке, а он вдалбливает им в головы никчемные советы..." Гаджи Асад покинул школу, что-то недовольно бурча себе под нос...
   - Дети мои! Самое высшее творение аллаха на свете - человек. Не следует думать, что люди, говорящие с тобой на одном языке, исповедующие одну религию, самые лучшие на земле. Это ошибка. Сколько ты знаешь языков, столько раз ты человек. Знать русский, армянский, французский и другие языки - не грешно, а, наоборот, почетно. Я прочитаю вам стихотворение, которое написал специально к нашей сегодняшней беседе. На следующем уроке письма вы перепишите его в свои тетради и выучите наизусть к следующему занятию:
   Не скажу - по отцовскому следуй пути,
   Пусть твой разум сумеет тебя повести.
   Не скажу - христианство прими иль ислам,
   Лишь бы знали тебя по разумным делам.
   Не скажу - выбирай: будь суннит иль шиит.
   Лишь мишенью не будь тем, кто смуту творит.
   Не скажу - стань бабидом иль шейху служи,
   Кто б ты ни был, лишь правде служи, а не лжи.
   Постарайся достичь совершенства во всем:
   Изучая науки, мы духом растем.
   Чтобы знаний набраться, учи языки,
   Мы от русской науки еще далеки.
   Чтобы русской науке учиться из книг,
   В совершенстве ты выучи русский язык.
   Бог - не русский, не турок, не негр, не узбек,
   Не араб, не француз, не иранец, не грек,
   Назови его богом, аллахом, творцом,
   Пусть различны слова - говорят об одном.
   Хорошо, что Гаджи Асад не слышал того, что прочел учитель своим ученикам, иначе на Базаре сегодня же поднялся бы крик!
   "Свет моих очей, ага Тарлан!
   Твое драгоценное письмо и пожертвования на школу мы получили. Кербалаи Вели передал мне также шуштарское перо и пенал прекрасной работы. Я очень тебе благодарен. Да осчастливит тебя аллах, как только может! Тебе удивительны, наверно, слова: "аллах, как только может". Огромный мир, вселенная, человек - все создано по воле аллаха. Но, дорогой друг, зная природу человека, его характер, особенно твой, я предполагаю, что самому аллаху будет трудно справиться с твоим горячим сердцем. Ты - пленник своего сердца, своей души. Что бы ты ни делал, от себя не убежишь. Как это ни покажется странным, но все горести человека, как и все его счастье, заключены в его собственной душе. То, что может причинить себе человек, бегущий за своим желанием, не смогут и сто врагов. Как говорят мудрые персы: "Ты сам упал, так кого за это винить?" Я вспоминаю, как в юности мы мечтали о счастливом времени, когда молодые люди смогут жениться по любви, а не по произволу родителей. Ты покинул родину, чтобы остаться верным памяти любимой. Но и сегодня такие времена не наступили. Возможно, наши внуки будут жить в те благословенные времена. Твое горе и несчастную любовь могло бы запечатлеть перо Хагани или вдохновение несравненного Физули, как мне с ними сравниться?
   Не изумляйся возврату моих дум к прошедшему. Последние дни, оставаясь наедине с самим собой, я мысленно беседовал с тобой, вот почему, как только перо попало в мои руки, оно заговорило о тебе.
   Милый брат мой, вести из Ширвана не обрадуют тебя. У Махмуда-аги есть двоюродная сестра по имени Гюллюбеим-ханум. Она смогла получить образование. Сначала уроки шариата, занималась несколько лет изучением корана. Потом языками у покойного Моллы Баба. Некоторое время провела с родителями в Тифлисе. Образованная женщина решила открыть у себя дома школу для маленьких девочек. Многих привлекло к ней то, что она из почтенной, уважаемой семьи, других - бесплатное обучение. Несколько малышек стали изучать отрывки из корана, но не только это. Наша сестра Гюллюбеим, оказывается, строила уроки не традиционно, а так, как сама считала разумным. Она рассказывала девочкам о народной поэзии, о наших великих предках: Физули и других, учила письму. Но не только. Гюллюбеим-ханум учила их вежливому обращению и достойному поведению, умению вести домашние дела, шить, стирать. И главное, что взбесило окружающих, - пению и танцам. К несчастью, ближайший сосед учительницы - Молла Курбангулу - стал основным противником ее. А как же? Большинство девочек, обучавшихся у его жены, перешли к более знающей, а это ударило Моллу по карману. Тогда он вознамерился оговорить Гюллюбеим: "Она сводит с праведного пути будущих матерей и жен, готовит из них чанги для салона своего двоюродного брата, ведь он увлекается танцами и пением чанги". По наущению Моллы женщины напали на бедняжку и начали бить. За нее вступился водонос Багы. Большинство ударов, предназначавшихся молодой учительнице, досталось ему. Озверевшие женщины избили его до смерти... С прискорбием тебе об этом сообщаю и сожалею, что больше мы никогда не увидим его.
   Как ни грустно все, что произошло, приносит удовлетворение сознание того, что не только мы, но и наши бесправные сестры думают о будущем своих младших сестер и дочерей. Ну, как не радоваться! Наш учитель Мирза Фатали Ахундов сказал, что, пока матери и сестры не получат нужное воспитание, рожденные ими дети тоже будут невежественными и отсталыми. И мы должны все силы отдать, чтобы наши матери и сестры, а особенно дочери хотя бы в отцовском доме получили необходимое воспитание и научились читать и писать. Воистину, Мирза Фатали Ахундов - учитель нации.