Джафарзаде Азиза. Звучит повсюду голос мой

   - Да будут здоровы хозяева этого дома, сестра Дастагюль, путь мой лежит в Арабчелтыкчи...
   - Ну что ж, пусть твое путешествие будет удачным и пусть аллах оградит тебя от опасностей... На обратном пути с помощью аллаха здесь проедешь, заберешь приготовленный для детей твоих круг мотала и еще кое-что...
   - Прошу тебя, сестра Дастагюль, мотала вполне достаточно, больше не утруждай себя!
   - Да что ты, Ага! Если не для тебя, то для кого мы будем утруждать себя? Жаль, что дорога долгая, нельзя послать сливки и молоко. Я хочу передать с тобой немного деревенской пряжи, пусть жена твоя носки свяжет, городские, наверно, по-другому делают, не то что мы, как попало!
   - Что ты говоришь, сестра! Кому могут не понравиться носки, связанные твоими руками? Сколько лет всей семьей носими благодарим за тебя аллаха... Чтобы жизнь твоя была долгой, а глаза светлыми!
   - Да будет вещим твой язык, Ага, пусть перейдут на меня твои беды! Прошу тебя, дорогой, помолись, пусть аллах даст моему кривоносому сына от младшей жены! Со мной уже кончено, пусть бедняжка родит и у моего Агагулу будет брат... Чтоб он не был единственным сыном...
   Поэта поразила самоотверженность Дастагюль. Он взглянул на стареющую женщину... "Подумать только, она просит помолиться за свою соперницу... Какое большое у нее сердце, большое сердце..." Сеид Азим вздохнул. Дастагюль понимала причину грусти Аги. Он всегда порицал многоженство. Когда ее муж взял в дом вторую жену, Ага долго не приезжал к ним.
   Женщина не догадывалась, что в эти минуты ее гость думает о себе самом, о Сарабеим и Джейран. "Чем я отличаюсь от этих темных, необразованных людей? Тем только, что не повел Сарабеим к кази. Разница еще в том, что они привели в дом вторую жену открыто, а я все делаю тайно". И сразу ему вспомнились слова Сарабеим: "Я не хочу причинить горе Джейран. Пусть она ничего не знает. Я не собираюсь занять ее место. Ей-свое, мне - свое!"
   Ему припомнились слова Дастагюль, когда после долгого отсутствия он оказался у нее в доме, женщина старалась помирить его со своим мужем: "Такая у человека судьба, Ага... Я старею, мне и самой после ухода дочерей из дома живой человек нужен, помощница нужна... Может быть, аллах пошлет ей то, чего меня лишил, и у Гаджи родится сын?" Но получилось так, что после прихода молодой жены у самой Дастагюль родился сын. В честь Аги мальчика назвали Агагулу, что значит раб господина. С тех пор прошло пятнадцать лет, а у второй жены вообще детей не было. Она вела себя как родная дочь Дастагюль, ни разу не поспорила, не возразила старшей жене мужа. Они не стали соперницами, хотя в первые годы рана в душе Дастагюль не заживала. Старшая жена сохранила в семье главенствующее положение. Она всю жизнь, как и большинство женщин-кочевниц, выполняла наравне с мужем все работы по дому и в поле, помогала ухаживать за скотом. Гаджи Кадым часто повторял: "Дастагюль мне не только жена, она мне и брат, который наравне со мной заботится о богатстве в семье".
   - Ты устал от моих рассказов, дорогой! Отдохни!
   - Сестра...
   - Что тебе, Ага?
   - Найди мне где-нибудь местечко, хочу писать...
   - Сейчас, родной!
   Дастагюль вышла из землянки, поэт поднялся за ней. Напротив землянки была кибитка, в которой хозяйка готовила место для гостя. "О аллах! Наверно, рай похож на эти места! Как умеют простые люди выбрать место для жилья! Как глубоко они чувствуют природу! Кочевники всегда выбирают место так, чтобы, отведя войлочную занавеску над входом в кибитку в сторону, видеть просторную, залитую светом луговину. Зимой они ставили кибитку вплотную к отвесной стене горы, чтобы не было сквозного ветра и в кибитке подольше задерживалось тепло. Осенью и весной старались найти место, защищенное от ветра и дождя, чтоб ему не угрожали потоки грязи и воды. Летом искали защиту от жаркого солнца. Но всегда непременно перед кибиткой должно было быть свободное открытое пространство, чтобы душе было легко.
   Хозяйка пригласила гостя в кибитку:
   - Ага, дорогой, тебе не будет здесь жарко? - Она указала на разложенные в углу на паласе подушки, тюфячки и толстые мутаки.
   - Нет, сестра, не жарко... В том мире, куда я сейчас удалюсь, нет ни холода, ни жары, там - рай...
   Возможно, женщина не все поняла из того, что вложил в свою фразу поэт, но ей очень понравились слова о рае:
   - Джан Ага! Да буду я жертвой твоего предка! Кто, если не ты, может попасть в рай?
   - Ты права, сестра, если поверишь мне, что место, именуемое раем, находится под ногами матери... А ты - мать пятерых дочерей и сына, следовательно, я уже в раю!
   - Да буду я твоей жертвой, Ага... Пока ты здесь, я пойду готовить обед. А ты выпей еще пиалу чая, я приготовила, пусть у тебя кишки размякнут, чтобы побольше поместилось за обедом! Вот, смотри, я чай ставлю перед тобой.
   С этими словами Дастагюль вышла из кибитки.
   Внезапно поэту почудилось, что к нему вернулась царица фей, будто крылом провела по его волосам. "Мой дорогой поэт, ты удивлен, что встретил такую женщину? Ты еще не раз будешь удивляться тому, на что способны наши матери и сестры... Место, именуемое раем, находится под ногами у матери..."
   Поэт отдохнул, проведя ночь среди друзей. Утром он спустился в долину Кюдрю, пришпорил коня, чтобы к вечеру добраться до имения Алияр-бека в Арабчелтыкчи...
   Давайте опередим его. Пусть крылья нашего воображения перенесут нас в Арабчелтыкчи, чтобы раньше поэта узнать, что с Соной.
   СОРОКАДНЕВНА
   Арабчелтыкчи - одно из больших сел, расположенных на равнине Кюдрю в междуречье Сагырлы и Ахсу. Равнина охватывает территорию длиной в сто сорок - сто пятьдесят километров и шириной от шестидесяти до ста километров. В этой части Ширвана названия многих сел начинаются со слова "араб" Арабчелтыкчи, Арабгияслы, Арабшалбаш, Арабгадым, Арабшахверды. Это произошло, по-видимому, потому, что равнина Кюдрю напоминает климатом Аравию. Здесь, как и в Аравии, летом сухая безводная пустыня, весной и осенью - гигантское пастбище изумрудно-зеленого цвета, на которое пригоняют скот, спустившийся на зимовку с гор. Если не заметить холм Овчупирим, что в самом центре равнины, то вся низменность ровная, как ладонь. Старики говорили, что если прямо в центр положить яйцо, то оно будет видно со всех сторон. С Ахсуинского перевала или с любой возвышенности Лангебизской горной гряды равнина Кюдрю расстилается как гигантский ковер. В каждом сезоне ковер меняет свой цвет. Сейчас он зеленый с оттенками желтого, бывает и серым, бывает и ржаво-желтым, а иногда-абсолютно белым.
   Мы подъедем к равнине Кюдрю со стороны Ахсуинского перевала, прижмемся к подножию Лангебизского хребта и через села Гегели, Гешет, Рагимагали и Гярыс проделаем путь, которым за нами едет Сеид Азим Ширвани. Наш поэт часто бывает в Гешете. Сюда его приводят мысли о хлебе насущном. Местный господин-Керим-бек - щедрый человек. С Сеидом Азимом его связывают дружеские узы, он считает своим долгом помогать поэту не только потому, что он потомок пророка, но и потому, что Керим-бек - любитель поэзии и меценат. Сеид Азим привозит отсюда зерно, а иногда к нему приводят из села Керим-бека скотину...
   Но поспешим, наш путь лежит в Арабчелтыкчи. Перенесемся во времена давно прошедшие. Уже несколько дней в имении шла подготовка к празднику последней среде года, к которому хозяйка дома Шахбике-ханум подгадала сороковой день обета, данного ею. На праздник были приглашены все женщины и девушки-родственницы. По обыкновению, дом, где проводится праздник после сорокадневки, режет только одного барана, и в последнюю ночь среды уходящего года он съедается весь, от внутренностей до запеченных в золе головы и ножек. Приглашенные на праздник родственники должны приносить угощение с собой. Вот почему во всех соседних домах женщины пекли пшеничные лепешки, поджаривали зерна пшеницы, кипятили кунжут в меду, варили и красили яйца, раскатывали тонкие лаваши... В некоторых кухнях варили даже плов; его положат на подносы и, прикрыв медными лужеными колпаками, чтобы не остыл, отнесут в дом Шахбике-ханум. Приглашенные девушки-невесты красили хной руки и ноги, подстригали волосы и с помощью раскаленного в очаге шампура завивались, сооружая на голове сложные прически.
   Каждые десять семейств селения, расположенного на землях бека, посылали ему в услужение слугу и служанку. Чаще всего в услужение шли те, кто не имел своего хозяйства, одинокие и сироты. Слуги должны были меняться ежегодно, но зачастую они обихаживали семью своего господина всю свою жизнь. Так уж повелось издавна, что в мусульманские семьи шли в услужение только мусульмане. Между слугами и господами с годами устанавливались своеобразные, почти родственные отношения, хотя сельчане всегда знали свое место. Вот и у Алияр-бека и его жены Шахбике-ханум слуги годами жили в доме и хорошо знали все прихоти своей госпожи.
   Сона впервые наблюдала подготовку к празднику. Обычай этот незнаком шемахинцам, поэтому она старалась ничего не упустить, расспрашивала сельских жителей о подробностях.
   Погода сегодня не удалась, на улице вьюжило, метель занесла все снегом. Весна запаздывала. Чтобы в домах не было холодно, приходилось разжигать мангалы, от жара горящих в мангале огней алели лица. Еще оставалось время до прихода гостей. Облокотившись на мутаку, Шахбике-ханум грелась, накинув один конец покрывала на мангал, специально приспособленный для этой цели, другим концом покрывала плотно укуталась, чтобы не упустить тепло. Перед ней на инкрустированном эмалью медном подносе высились горками кишмиш, жареные зерна пшеницы и гороха. Она бросала в рот сладости и наблюдала за подготовкой к празднику. Сона, Чеменгюль, Иси, и Гулу суетились, наводя последний лоск в комнате, где должны были собраться гости.
   - Гулу! - обратилась Шахбике-ханум к слуге, который всегда мерз больше других.
   - Да, ханум!
   - Пойди посмотри, холодно ли на улице!
   - Очень холодно, ханум, очень, до сих пор не могу руки согреть, говорил он, переминаясь с ноги на ногу у порога.
   - Неужели так холодно?
   - Аллахом клянусь, холодно... Не знаю, как гости смогут к нам пробраться. Лучше бы отложить все, аллах принял ваш обет, чего еще желать? Не верю, чтобы в такую погоду кто-нибудь пришел...
   Ханум подзадорила слугу:
   - Ну, Гулу, не такой уж и страшный холод! Сбегай к моей сестре Гюльгяз, спроси ее слова баяты, которую она пела: "Возьму тебя за руку, поцелую в лицо..." А вдруг она испугается холода, как ты, и не придет к нам, как же мы будем петь?
   Гулу испуганно прислушался к завыванию ветра за окнами:
   - Ой, посмотрите на нашу госпожу! Сидит в теплой комнате с мангалом у ног, ест жареный горох с кишмишом и посылает человека узнать слова песни, которую хочет петь! И не думает, что человек занят. Ей-богу, ханум, мне нужно барана разделывать. Пошлите Иси, у него память лучше моей! Пока я дойду, слова все равно забуду, снова придется возвращаться, а баран ждать не будет!
   Шахбике-ханум очень хотелось походить на городских аристократок. Ее шею украшало множество золотых ожерелий, среди них странно выделялся пучок засохшей полевой гвоздики, за нитку привязанный к ожерелью.
   Время от времени Шахбике вдыхала гвоздичный аромат, поднося пухлую руку с пучком к носу. Золотые украшения перекатывались по ее могучей полной груди, обтянутой шелком. Ханум с притворным гневом накинулась на слугу:
   - Ах ты, лентяй! До сих пор не разделал барана? Сейчас же убирайся с моих глаз долой!
   Гулу убежал.
   Начали собираться гости. Молодые девушки с веселым смехом сбрасывали с себя теплые шали, стряхивали с себя снег. Никого не испугал холод и ветер, никто не захотел отказаться от проводов последней среды года.
   - А Гулу, негодник, говорил, что никто не придет в такой холод!
   - Да примет аллах твой обет, сестра!
   - Поздравляю с наступающим праздником!
   - Поздравляю с последней средой года!
   - И вас также, да будет принят и ваш обет!
   - Помоги аллах!
   - Я еще в жизни не видела такого начала весны - снег с дождем!
   - Сколько тебе лет, цыпленок? Сколько раз в новый год мы неделями не могли высушить белье?
   - Я не цыпленок уже!
   - Не обижайся, дурочка, не называть же тебя верблюдихой?
   Девушки перебрасывались шутками и шлепками, звенел беспричинный смех. Придирчиво разглядывались праздничные туалеты и прически. Постепенно гостьи заполонили весь дом Шахбике-ханум.
   Сегодня мужчин в доме не было. В день весеннего равноденствия 21 марта наступает шиитский мусульманский Новый год - у шиитов новруз-байрам. Мужчины встречали мусульманский Новый год отдельно, в чьем-нибудь доме, откуда жена хозяина пришла на женский праздник к Шахбике-ханум. Мужчины тоже насладятся вкусной едой и игрой в нарды и другие азартные игры. Им не будут мешать женщины. Алияр-бек отправился на свой праздник загодя.
   Шахбике-ханум сидела на мягкой подушке на главном месте в комнате, опираясь на многочисленные мутаки. Широкие шелковые юбки, надетые одна поверх другой, не могли скрыть очертаний толстых ног, холмами возвышающихся над тюфяком. Шахбике-ханум опиралась округлыми локтями на колени, подперев пухлыми короткими пальцами подбородок. Пальцы были унизаны золотыми кольцами, блеск драгоценных камней слепил глаза. На полных запястьях позванивали браслеты. Алая шаль с кистями была накинута на плечи.
   Гостьи тоже выставили напоказ все свои драгоценности и украшения, щеголяя друг перед другом своими праздничными нарядами.
   Шахбике оглядела усевшихся в круг девушек и женщин и открыла праздник:
   - Смотрите, негодницы, сегодня ночью никто из нас не должен спать! Будем есть, пить, танцевать и петь. Каждый может делать то, что пожелает! Мужчин дома нет, если не принимать во внимание слуг.
   - Э-э-э, кто принимает слугу за мужчину?
   - У каждой из нас в доме слуги, ну и что... Раздался дружный смех.
   Чеменгюль и Сона расстилали перед женщинами скатерти, обнесли всех водой для мытья рук, потом внесли душистое, тушенное с зеленью мясо. Блюда сменяли одно другое. Раз пять менялись тарелки. Слуги, мужчины и женщины, споро выполняли все приказания хозяйки, следя за тем, чтобы на столе всего было вдоволь. Сона не замечала усталости. Она запоминала обычаи, прежде незнакомые ей.
   Наконец скатерти и посуда были убраны. По знаку Шахбике-ханум в центре комнаты появилась одна из служанок, которая заиграла на маленькой гармонике. Гостьи начали танцевать. Слуги столпились в дверях, наблюдая за танцующими. Сона стояла рядом с Чеменгюль. Мелодия напоминала ей былые времена, вернее, увела ее от сегодняшнего дня, от положения служанки, от переживаний и забот, выпавших на ее долю. Она невольно поддалась ритму звучащей мелодии, неосознанно повторяя движения танцующих женщин... "Как хорошо танцуют эти девушки, хоть они и не обучались танцам, как мои подружки Малейка, Иззет, Ниса... Как много людей, чувствующих танец, увлеченных им, о аллах!..." Она запоминала новые для себя движения рук, повороты головы, вибрации плечами, изящные изгибы шеи... Она вспоминала, как Махмуд-ага рассказывал ей, что на свете есть страны, в которых танец считают священным ритуалом. Даже молитву творят в танце, избави аллах! "Почему я не родилась в такой стране, где танцевать можно всегда, где это не является зазорным! Вот если бы наши обычаи переменить на подобные. Неужели когда-нибудь придет время, когда танцовщиц не будут называть "чанги"? Когда их искусство, их труд будет вызывать не ненависть, а уважение? Когда танцовщиц станут принимать за людей, у которых то же сердце, что и у других людей, а может быть, еще более чувствующее... О аллах! Помоги!"
   ... Шахбике-ханум зорко следила, все ли ладно на ее празднике. От нее не укрылось, что Сона невольно повторяет движения танцующих. В тот момент, когда угас пыл господских танцев и еще не пришел черед танцев слуг и служанок, призванных услаждать взор госпожи и смешить ее, она вызвала Сону:
   - Эй, Сона! А ну-ка, выйди на середину, станцуй, как умеешь!
   Сона вздрогнула. В первую секунду она решила отказаться, хотела сказать Шахбике-ханум, что не умеет танцевать, но не смогла. Она не хотела отказывать хозяйке, которая была добра к ней, которой она обязана своей спокойной жизнью, а главное - не могла отказать самой себе в желании слиться с музыкой в танце, в движении выразить то, что иным путем удавалось ей хуже. Она и не заметила, как поднялись ее руки, музыка приняла ее на свои крылья... Только в первые мгновения зрители замечали, что Сона перебирает маленькими ступнями в стареньких заштопанных носочках, что на ней поношенное платье. Шутки и смех умолкли. Изумление, радость, восторг овладели зрителями. В центре комнаты плыл лебедь с глазами гурии, миндалевидный разрез которых еще более подчеркивал их прелесть. Шахбике-ханум мгновенно оценила сокровище, которое попало в ее дом. Она понимала, что Сона словно драгоценный камень блеснула среди всего ожерелья девушек, показавших сегодня свое искусство в ее доме. Столпившиеся в дверях слуги с удивлением и одобрением следили за танцем своей товарки. У Иси забилось сердце: "О аллах! На беду или на радость появилось среди нас такое чудо? Как будто это не девушка, а пери из сна..."
   А Соне чудилось, что она плывет в танце в доме Махмуда-аги на одном из музыкальных меджлисов. Она словно слышала сопровождение музыкантов и голос Наджафгулу. Ждала, что зазвучит голос Ганди, сопровождаемый прищелкиваниями ее пальцев... А напротив, в дверях, стоит Тарлан, глядя на нее восторженно горящими глазами. "Ага Тарлан!... Да буду я твоей жертвой! Почему ты молчишь? Глаза твои пожирают мое тело, зов твой пронизывает меня до самых кончиков волос..." Она не видела, что на нее смотрит Иси, перед ее взором высилась стройная фигура ее Тарлана...
   Внезапно девушки вытолкнули на середину Иси. Дыхание парня обожгло Сону. Он раскинул руки над девушкой, словно коршун над лебедем. В комнате послышались крики одобрения. Сона очнулась. Исчезли воспоминания, люди, близкие и дорогие. И неожиданно Сона расплакалась: закрыв лицо руками, она убежала из комнаты. Звуки гармоники оборвались, Иси застыл в недоумении.
   - Ой, что это с ней? Парня никогда не видела?
   - Наверно, она испугалась Иси... Но как она танцевала! Как танцевала!
   - Но плакать зачем? Будто ее обидели!
   - Парень прыгнул в круг, словно ястреб на курочку напал, вот она и заплакала...
   Шахбике-ханум решила переменить тему, чтобы не испортить так хорошо начавшийся праздник:
   - А ну, девушки, бейте в ладоши, я сама буду танцевать!
   Как гора поднялась с места. Девушки, окружившие Шахбике-ханум, помогли ей подняться и войти в круг.
   - Шахбике, потряси телесами, а то совсем разжирела! - поддела сестру худющая как жердь сестра Шахбике-ханум Чимназ-ханум.
   - Не злись, тощая, моему мужу моя толщина не помеха! - Ханум с не свойственным толстухам изяществом и сноровкой начала свой медленный танец. Ее белое полное лицо разрумянилось, золотые украшения заколыхались вместе с движениями могучего торса, но все обратили внимание на то, что танец ее не лишен своей прелести. Внезапно она приложила толстый палец к губам:
   - Смотрите, девушки!
   Все обернулись и увидели прикорнувшую на тюфячке жену брата Алияр-бека - Вельяр-бека - Фатьму-ханум. Бедняжку сморил сон, устав от подготовки к празднику, она крепко спала, положив голову на мутаку. Временами женщина сладко всхрапывала во сне.
   Шахбике-ханум давно ждала этого момента. Глаза хозяйки загорелись. Она дала знак слугам. Этого случая ждали все: в ночь окончания обета сорокадневки спать нельзя, заснувшего пришивают к месту, где он заснул. Чеменгюль выпорхнула из комнаты и вернулась вместе с Соной, держа в руках предметы, заготовленные еще до начала праздника самой госпожой. Все притихли. В комнате, кроме сопения Фатьмы-ханум, не раздавалось ни одного звука. Шахбике-ханум и Чеменгюль начали пришивать платок и шаль, юбку и архалук Фатьмы-ханум к тюфячку и мутаке, потом и их скрепили нитками между собой. Заранее припасенные шумовки, скребки, дымоходная самоварная труба были нанизаны на веревку, и сейчас Чеменгюль закрепляла все это на широкой юбке Фатьмы-ханум. Сона с некоторой жалостью наблюдала за всей церемонией, было и смешно и грустно наблюдать за спящей. Шутка с одной из ханум отвлекла ее от грустных мыслей.
   Когда все приготовления были закончены, Шахбике-ханум хлопнула в ладоши. Зазвучала быстрая танцевальная мелодия, все захлопали в ладоши. Шахбике-ханум наклонилась к жене деверя и что было мочи крикнула в самое ухо:
   - Фатьма-ханум! Вставай, твоя очередь танцевать!
   И все хором за ней закричали:
   - Фатьма-ханум, вставай, танцуй! Фатьма-ханум, вставай, танцуй! Не спи, ханум, вставай, танцуй!
   Очнувшаяся от сна женщина не сразу пришла в себя. Она улыбнулась и попыталась выкрутиться:
   - А я и не спала!
   Все снова закричали:
   - Фатьма-ханум, вставай, танцуй! Фатьма-ханум! Вставай, танцуй! Не спи, ханум, вставай, танцуй!
   Фатьма-ханум попыталась подняться, но вместе с ней потянулись с пола тюфячок и мутаки и даже ковер, занимавший большую часть комнаты. Звенели, ударяясь друг о друга, шумовка и дымоходная труба. Тяжесть тянула женщину вниз, она так и не смогла подняться на ноги и завалилась на бок. Раздался громкий хохот, но больше всех смеялась сама Фатьма-ханум:
   - Ой...ой...ой... да ну тебя, Шахбике! А трубу зачем приволокли, хитрецы! Мало вам всего другого?!
   Сона тоже весело смеялась. У нее промелькнула шальная мысль: "Вот бы такие картинки народных обычаев показать в танцах!... И собрать побольше зрителей, чтобы все могли насладиться... "Фатьма-ханум, не спи, танцуй!.." Снова сердце ее опалило воспоминание...
   Сона и Чеменгюль помогали Фатьме-ханум освободиться от пришитых предметов. Сейчас виновница переполоха будет танцевать, так положено... Пока жена деверя танцевала, хозяйка приказала готовить комнату ко второй трапезе. Девушки унесли все лишнее, взбили тюфячки и подушки и покинули комнату, чтобы скоро вновь вернуться туда. У гармонистки раскраснелись щеки, платок сполз с головы.
   Иси отозвал Чеменгюль в сторонку:
   - Чеменгюль! Ты не узнала, почему плакала Сона?
   - Разве узнаешь, что у кого на сердце?
   - Заклинаю тебя могилой твоего покойного отца, узнай, а!
   - Узнай, узнай, шел бы лучше снимать шашлыки с шампуров, повар совсем без сил...
   - Слушай, Чеменгюль... Клянусь могилой моего отца, если ты меня с ней поженишь, я куплю и привезу тебе точно такой же платок с цветами, какой у нашей Шахбике-ханум!
   - Совсем ума лишился! Хочешь, чтобы я попала всем собакам на язык! Если у меня появится такой же платок, как у нашей госпожи, все скажут, что это господин купил мне... А за что купил? А потом я попаду в когти Шахбике-ханум...
   - Что скажешь, то и куплю тебе, только постарайся!
   - Это другое дело... Но никаких недостойных штучек! Она не из таких, учти. Запомни навсегда! У нее чистая душа, настоящий цветок эта девушка!.. Узнать бы только, какое горе ей сердце гложет? Редко когда на ее губах заметишь улыбку... Принеси ей счастье, аллах!
   - Так я же и хочу для нее счастья, Чеменгюль... Клянусь аллахом! Брошусь Алияр-беку в ноги и попрошу - пусть отдаст за меня! У меня чистые помыслы, чистые помыслы...
   - Я постараюсь поговорить с ней, но не сейчас, Иси, не сейчас. Ты иди пока на кухню, а то мы с тобой заговорились, как бы не рассердить Шахбике-ханум!
   Метель прекратилась, Сона вышла на веранду, чтобы немного успокоить сердце. Потом вернулась в комнату приготовить чистые скатерти. За ней вошла и Чеменгюль:
   - Сона, ты здесь? Что с тобой случилось, почему ты плакала?
   Сона вздрогнула, испугалась. Тоскливо и отрешенно звучал ее голос:
   - Я вспомнила... Была у меня подружка, которая очень хорошо танцевала...
   - Не поверю, что найдется человек, который танцует лучше тебя, глупышка! - рассмеялась Чеменгюль. - Даже богатые ханум не спускали с тебя глаз! А как хвалили! Нашла время кого-то вспоминать!
   - Она по-другому танцевала...
   - Ну и что из-за этого плакать?
   - Это она научила меня танцевать, - раздумчиво произнесла Сона.
   - И слава аллаху, что научила! Спасибо ей за это, да принесет аллах ей счастье! А плакать зачем?
   Сона помолчала, а потом тихо сказала:
   - Та девушка умерла...
   Слезы снова душили ее. Чеменгюль удостоверилась, что у Соны добрая чуткая душа, - искренно горюет по умершей подруге:
   - Вот оно что! Да упокоит аллах ее душу и продлит жизнь тем, кто ее помнит и любит...
   - У бедняжки не было жизни здесь, на земле. Она рано умерла, осталась неосуществленной ее мечта...
   - Аллах написал у каждого на лбу его судьбу, не нам ее переделать, Сона!... А теперь поспешим к госпоже, как бы она не рассердилась... Чеменгюль решила отвлечь Сону от грустных мыслей.
   Когда Алияр-бек вернулся домой, Шахбике-ханум рассказала ему, как весело женщины встретили праздник...
   - А из-за этой негодницы парни друг с другом ссорятся!
   - Какие парни? Из-за какой негодницы?
   Шахбике-ханум расписала мужу танец Соны, расхвалила талант девушки:
   - И не мудрено, что молодые слуги влюбились в нее: такая красавица! А когда танцует, то глаз от нее не оторвешь!
   Алияр-бек был доволен, что до сих пор никто не проведал, откуда здесь появилась Сона и кто она такая. Если зрительницы начнут распространяться о необыкновенном танце Соны, все может раскрыться. В свое время он не сумел отказать просьбе Махмуда-аги взять в дом чанги. Но девушка своим поведением не подвела ни Махмуда-агу, ни Алияр-бека. Однако в любом случае он не хотел, чтобы стало известно, что у него в служанках оказалась чанги. Это испортило бы отношения бека с родственниками, с отцом и братьями, с соседями.