Джафарзаде Азиза. Звучит повсюду голос мой

   Вспоминая все перипетии этой истории, Махмуд-ага снова смеялся, ему вторил Сеид Азим, живо представивший себе все, о чем рассказывал хозяин.
   - Ага Башир, с чем пожаловал? Что хорошего скажешь?
   Есаул поднялся:
   - Ага, дорогой, мировой судья просил, чтобы вы пришли в суд...
   - В суд? Да что случилось? - улыбка сошла с лица Махмуда-аги.
   - Аллах свидетель, Махмуд-ага, по пустякам бы мы не стали вас беспокоить, но, как рассказывают, ваша родственница Гюллюбеим-ханум убила водоноса Сарча Багы...
   - Что?
   - Так говорят... И труп принесли в суд, и свидетелей происшествия привели: несколько женщин и детей. Господин мировой судья сказал: "Пока наверху не узнали, пусть господин Махмуд-ага поспешит и сам ознакомится с делом, сам расспросит учительницу, уточнит обстоятельства". Дочь покойного была там, когда все это произошло, но так плачет, что от нее невозможно добиться и словечка. И господин урядник вызван, наверно, и он уже там, в суде...
   Махмуд-ага не на шутку разволновался:
   - Спасибо, что сообщил, ага Башир! Ты иди, я следом за тобой...
   Есаул ушел.
   Сеид Азим, молча слушавший весь разговор, печально сказал:
   - Я опоздал... Ах, как я опоздал... Я собирался вам сказать, что до меня доходили слухи о печальной участи Гюллюбеим-ханум... Эти подлые Алыш и Молла Курбан-гулу преследовали несчастную женщину, распускали о ней сплетни на Базаре...
   - Сеид, клянусь аллахом, ее собственная мать, моя тетка, тоже приходила ко мне жаловаться на дочь. Я вызвал Гюллюбеим и прочитал ей наставление. "Дорогая сестричка, - сказал я ей, - не забывай, что это Ширван со своими законами! Здесь мужчины ничего не могут сделать с косностью и невежеством. Что же сумеешь ты, женщина?" И что, думаешь, она мне ответила? "Каждый жертвует собой ради чего-либо, братец, вот я и отдаю себя в жертву своим несчастным сестрам... Хочу их хоть чему-нибудь научить!" Вот тебе и жертва!
   Дилманец Керим принес суконное пальто на хорьковом меху - начинались холода. Махмуд-ага с его помощью оделся. Сеид Азим завернулся в свой хорасанский овчинный тулуп, купленный в начале осени в лавке Гаджи Кадыра за пять целковых, Сеид Азим решил пойти в суд вместе с Махмудом-агой.
   В приемную мирового судьи набилось множество людей. Тело убитого, завернутое в палас, лежало в углу. Махмуд-ага, испытывавший безотчетный страх перед смертью и мертвецами, из-за чего часто становился объектом насмешек своих острословов-земляков, прошел к столу, не взглянув в сторону трупа. Мирового судьи Кострицкого в приемной не было. У стола Махмуда-агу ждал урядник Керим-бек. Поздоровавшись с Махмудом-агой, урядник обернулся к есаулу:
   - Ага Башир! Выведи всех на улицу. Свидетелей мы будем вызывать по одному. - А сам предложил господам сесть.
   Махмуд-ага и Сеид Азим сели на стулья. После того как Ага Башир выдворил из приемной галдящих, они увидели в углу комнаты маленькую, плачущую над трупом девочку с непокрытой головой и босыми ногами. Рядом с девочкой стояла завернутая с ног до головы в чадру женщина. По-видимому, это была Гюллюбеим. Девочка всхлипывала в изнеможении, из ее красных воспаленных глаз уже не текли слезы, она сидела на голом полу, обхватив колени и опустив на них подбородок. Все взоры были обращены к этому беззащитному существу. Повинуясь безотчетному велению, поэт поднялся и направился к Назпери. Он наклонился и несколько раз провел ладонью по ее голове, приглаживая растрепавшиеся волосы:
   - Дочка, пойдем со мной! - Он помог Назпери подняться и подвел ее к столу, за которым сидели Махмуд-ага и Керим-бек. Назпери слегка упиралась, но, узнав поэта, повиновалась ему.
   - Не бойся, дочка, не бойся... Самое страшное осталось позади... Скажи лучше нам, что там случилось? Ты все время была там с отцом?
   Девочка горестно всхлипнула, посмотрела на Махмуда-агу и Керим-бека, потом перевела взгляд на Сеида Азима. И, уже не спуская с него глаз и не отпуская его руку, будто он мог оградить ее ото всех бед, начала отрывисто рассказывать:
   - Мой отец, как всегда по утрам, привез воду... Собрались женщины... Нарындж, дочка Моллы Курбангулу - она глубоко вздохнула, - не давала воду нашей учительнице, - девочка кивнула в сторону Гюллюбеим, - а потом, потом женщины вместе с Нарындж начали бить ведрами учительницу... Мой папа встал перед нашей учительницей, чтобы ее не били... И все ведра ударили моего папу...
   Девочка зарыдала.
   - Не плачь, дочка, не плачь...
   Махмуд-ага обратился к Гюллюбеим:
   - Сестра, ребенок говорит правду?
   Гюллюбеим кивнула утвердительно закутанной головой.
   После этого вопроса урядник Керим-бек, вмешавшись в разговор, сам допросил Гюллюбеим и Назпери.
   Высокий, широкоплечий, пропорционально скроенный, Керим-бек производил устрашающее впечатление. Он слегка прихрамывал - след борьбы с разбойниками, грабившими людей на дорогах. Белое лицо обрамляла курчавая седеющая борода, круглые, навыкате глаза становились страшными, когда их владельца охватывал гнев. Вот и сейчас глаза Керим-бека метали громы и молнии, когда он расспрашивал о случившемся Назпери и Гюллюбеим. Потом он приступил к допросу свидетелей...
   Когда все было закончено и дело прояснилось, Сеид Азим обратился к Гюллюбеим:
   - Сестра, сегодня ваш брат повторил мне ваши слова о том, что вы жертвуете собой во благо ваших несчастных сестер. Вы встали на этот путь добровольно, по призванию сердца. Я молю у аллаха для вас милосердия, чтобы вы могли устоять против летящих в вас камней. Я вижу: мужества вам не занимать! Как говорится в знаменитой эпической поэме "Аннваре Сухейли", по которой я изучал фарсидский язык, "...я не говорю, стань фениксом или мотыльком, но раз решил гореть, будь мужественным!"
   ... Гюллюбеим освободили, ввиду отсутствия за ней какой бы то ни было вины. Махмуд-ага усадил ее в фаэтон, на котором он сам вместе с Сеидом Азимом приехали в суд, и попросил отвезти домой.
   Люди Моллы Курбангулу и Алыша сделали все, чтобы женщины, и в первую очередь Нарындж, не были привлечены к суду. По здравому, рассуждению Махмуда-аги и местного судебного начальства смерть Сарча Багы была представлена как несчастный случай. Тело убитого отправили домой и похоронили в тот же день по обычаям Ширвана.
   Но дело этим не кончилось. Школа Гюллюбеим, вызвавшая "недовольство местного населения", была объявлена губернским начальством "незаконно открытой" и запрещена. Во всем этом чувствовалась рука Закрытого, Моллы Курбангулу и Мешади Алыша...
   Так была разгромлена первая школа для девочек в Ширване, если не считать открытое в 1848 году отделение христианской школы святой Нины, в котором могли учиться только девочки, исповедующие христианскую религию.
   Но и после закрытия школы мракобесы не оставляли в покое учительницу.
   ... Вечер только наступил. Скот уже вернулся с пастбищ, в городе наступила тишина. В окнах затеплились огни.
   Печаль и одиночество изводили сердце Гюллюбеим. Давно уже никто не открывал дверь ее дома, и на улицу она не показывалась. Только дочка покойного водоноса Назпери приносила ей еду, купленную на базаре, и воду. Если бы не семья Сарча Багы, она умерла бы от голода. Вот и сегодня в доме Гюллюбеим одна. Тщательно протерев стекло семилинейной лампы, она зажгла фитиль - в комнате затеплился неяркий свет. Причудливые тени на белых стенах пугали и настораживали, она поежилась. Чтобы успокоиться, Гюллюбеим достала из шкатулки собрание стихотворений Физули и раскрыла книгу. Уже не раз в трудные минуты она обращалась к стихам несравненного Физули, и всегда ее поражало умение его проникнуть в душу несчастных восточных женщин. Как могли найти отголосок в сердце мужчины переживания женщины, которую покинул любимый?!
   ... Раздался негромкий стук в дверь. Гюллюбеим настороженно вздрогнула: "Кто это?" Может быть, ей показалось? Может быть, это ветер донес до нее стук в чужую дверь? Она поднялась и подошла к двери, прислушалась и подняла щеколду. Из отворенной двери на нее глянул Алыш. Она никого не ждала к себе, и менее всего Алыша.
   - Извини, сестрица Гюллюбеим, не примешь ли божьего гостя?
   Гюллюбеим растерялась... Этот визит был столь неожиданный и внезапный, что она даже забыла прикрыть лицо, взять чадру... Не в чадре же сидеть в пустом доме! Одиночество так измучило ее, что, честно говоря, она была даже рада приходу Алыша, тем более что он открыл дверь с именем аллаха, а такому гостю должен быть рад каждый мусульманин... Она не нашлась, что сказать в ответ Алышу.
   Алыш смотрел на хозяйку дома, стоявшую на пороге без приветливой улыбки, с серьезным, печальным лицом. "Сколько горя и преследований выпало на ее долю, а все так же красива, как в былые годы, когда к ней сватались мои земляки иманлинцы, и я в том числе... Так нет же, выбрала в супруги ничтожного и слабого Исрафила, который не смог защитить ее, не смог уговорить не заниматься с сопливыми девчонками!" Алыш внимательно разглядывал лицо Гюллюбеим. Она невольно отступила на несколько шагов от двери.
   - Что тебе нужно, ага Алыш?
   Алыш не спускал глаз с Гюллюбеим.
   - Я подумал, зайду, спрошу, как ты? Может быть, испытываешь в чем нужду? Наш долг помогать ближнему...
   - Да поможет тебе аллах, я ни в чем не нуждаюсь...
   Алыш перевел взгляд на книгу, лежащую подле лампы.
   "Сколько горя ей принесли эти книги, сколько она из-за них перенесла, и на тебе, снова принялась за чтение!" Он оглядел комнату: все вокруг сверкало чистотой и было под стать красавице хозяйке, но во всем ощущалось одиночество хозяйки. Будто в доме вовсе не жили люди, никогда не готовили еду, никого не угощали чаем. "Для кого все это?" Алыш прошел в середину комнаты и словно у себя дома без приглашения уселся на тюфячок.
   - Не подумай, сестра, что я, подобно глупому гостю, пришедшему в дом без приглашения, начну уговаривать и тебя садиться, чтобы поговорить о делах аллаха и его слугах... Я скоро встану и уйду, но прежде хочу с тобой немного поговорить...
   Гюллюбеим замерла, вслушиваясь в слова Алыша. Он назвал ее "сестрой", он недавно вернулся из святых мест, возможны, наверно, превращения по воле аллаха разбойников в святых людей... "Зачем же он пришел? А может быть, он встретил где-нибудь моего Исрафила и хочет мне рассказать об этом?"
   - Мешади Алыш! Не слышал ли ты что-нибудь о моем муже? Не случилось ли с ним чего-нибудь плохого?
   Алышу приятно было услышать от Гюллюбеим обращение "мешади", но он совсем не желал разговора о муже Гюллюбеим.
   - Нет, нет, сестра, мужа я твоего не видел в своих странствиях и ничего дурного о нем не слышал, слава аллаху...
   - А почему ты вдруг обо мне вспомнил?
   - Честное слово, просто так вспомнил... Подумал, что и святой Али завещал нам помогать людям, попавшим в беду... Дай, думаю, посмотрю, как она?
   - Спасибо большое, да укрепит аллах твою веру... Но мне ничего не нужно...
   Чуть успокоившись, Гюллюбеим присела на тюфячок на значительном расстоянии от Алыша.
   - Пусть и тебе аллах поможет, а кто тебе покупает еду на Базаре?
   - Семья покойного Багы...
   - Ну что ж... Ну что ж... Помогать ближним нам завещал Али... - "Ах ты, черт! Видно, сегодня другие слова не приходят на ум... Надо бы сразу перейти к делу, чего тянуть..." Он чуть подвинул свой тюфяк поближе к Гюллюбеим. "Ей тоже не сладко одной жить, раньше она отказала мне, а теперь ей некуда деться..." У Алыша вдруг нашлись слова, он заговорил о прошлом, вспомнил о девичьей поре Гюллюбеим, вдохновенно вспоминал о восхищении иманлинцев прекрасной девушкой, откровенно признался, что был влюблен в Гюллюбеим и сохранил это чувство по сию пору.
   - Знаешь, Гюллюбеим! Тогда была не судьба, пусть теперь... Откровенно говоря, я решил с тобой сначала поговорить, а потом прислать к тебе мою тетю или еще кого-нибудь... Ты ведь знаешь, я дал зарок... И ты перенесла немало страданий, намучилась, а вместе нам будет неплохо. Я займусь каким-нибудь делом, дети будут, хорошая семья будет...
   Алыш увлекся собственными рассуждениями, ему казалось, что все так и есть. Он только опасался, чтобы Гюллюбеим не дозналась, что несколько дней назад старания свахи Азизбике увенчались успехом и Умсалма и Молла Курбангулу отдали свою Нарындж замуж за Мешади Алыша. Честно говоря, Алыша привели в дом к Гюллюбеим совсем другие планы, но, увидев красавицу, он размечтался и увлекся...
   Гюллюбеим не знала первоначальных планов Алыша, а в ответ на неожиданное сватовство и объяснения не знала, что сказать... "Да что же это такое? Разве он не понимает, что никто не заключит брак с замужней женщиной... И я все еще люблю Исрафила; не выдержал, бедняжка, гонений, вот и сбежал; если бы он вернулся, я бы все ему простила..."
   Как будто услышав мысли Гюллюбеим, Алыш продолжал:
   - Откровенно говоря, Гюллюбеим, из него не получилось хорошего мужа для тебя... Уехал ведь! Знаешь, я с моллой советовался, он говорит, что, ежели женщина придет к ахунду и скажет при свидетелях, что целый год не ест хлеба, заработанного мужем, не носит одежды, купленной на его деньги, ахунд разведет женщину с таким мужем...
   Алыш незаметно приближался на коленях к Гюллюбеим. Разговаривая, он легонько касался ее одежды, ненароком задевал рукава ее архалука. Разгорячившись, он осмелел и вплотную приблизился к женщине. Красавица, о которой он мечтал в юности, рядом с ним! Он взял ее за руку... Гюллюбеим не прерывала Алыша. Обида и боль разлуки с любимым жгли ей сердце. Как в полусне, ей казалось, что ее руку взяла рука любимого, мужа, по которому она тосковала. На секунду ей почудилось, что рядом муж, оставивший ее и вернувшийся к ней, родной ее телу и душе...
   Алыш совсем осмелел. Та, о которой он мечтал, рядом, он весь пылал.
   - Ну вот, - сказал он охрипшим, сдавленным полушепотом, - ты от иманлинца не ушла... Иманлинец взял над тобой верх! - злобно подытожил он.
   Гюллюбеим мгновенно отрезвела. "Как могли сладкие речи замутить мой разум, заглушить совесть! Как я могла помыслить, что разбойник, давший зарок, может стать вновь человеком! Моим защитником в борьбе против врагов! Все его слова были рождены только животной страстью! А я размечталась!" Возможная измена мужу привела ее в ужас! Только сейчас ее обуял страх бесчестья, она резко поднялась на ноги. Гневно прозвучали ее решительные слова:
   - Ага Алыш! Потрудись выйти из моего дома! Ты отомстишь мне иным способом... Уходи, иначе я так закричу, что сюда соберется весь город. Мне не страшна людская молва. Что дождь тому, кто вышел из грозы? Пусть обо мне говорят все что угодно! А ты уходи, ты мой характер знаешь, на мой крик сбегутся ширванцы, которых ты хочешь убедить, что стал святым...
   "Эта сукина дочь правду говорит, ей что! А мне худо придется. Молла Курбангулу, мой новоявленный тесть, что скажет! "Болван! Мало тебе мест для совершения всяких глупостей? Обязательно надо было сотворить эдакое перед моим носом?" А другие добавят: "Алыш таким бессильным сделался, что уже с одной женщиной справиться не мог!" А третьи возмутятся: "Вот вам и Мешади Алыш. Вот вам и посещение святых мест! Каким был, таким и остался!" А еще Нарындж... Избави аллах!"
   Страсть иссякла, пыл охладился, а злоба продолжала душить Алыша, он уходил не солоно хлебавши:
   - Что ж, Гюллюбеим, мы еще сочтемся с тобой! Ты ответишь мне за все! Да обрушится на тебя кара святого, к которому я ходил на поклонение! Я желал другого, ты сама выбрала...
   Алыш вышел, оставив дверь широко распахнутой. Но Гюллюбеим теперь ничего и никого не боялась, как будто, одержав победу над Алышем, она одержала победу над нависшей над ней угрозой гибели от злодейской руки. Горький смех прорвался сквозь стиснутые губы: "Мешади Алыш! Ага Алыш!" Она хохотала над собой: "Ох, дура, дура я...". Внезапно сквозь смех прорвались долго сдерживаемые рыдания, сотрясающие все ее тело. Так она не плакала даже тогда, когда ее покинул Исрафил, даже тогда, когда ее, вопреки правде, сочли виновной в смерти несчастного Багы, даже тогда, когда закрыли ее школу... Она плакала над тем, что, устав от долгой борьбы, на мгновенье расслабилась и обманулась пустыми обещаниями такого, как Алыш...
   Злонравная Нарындж часто устраивала скандалы-представления. Ругань и свары были для нее необходимостью, потребностью, в которых ярче всего раскрывался ее характер. Женщины и мужчины квартала бросали все дела, заслышав начало очередной перебранки с кем-нибудь. Для них это было своего рода развлечением, подобным бою петухов, выступлению прирученного цыганами медведя, драке на кинжалах. Люди диву давались, откуда у нее новые ругательства и проклятья, сопровождавшиеся, как в театральном представлении, пением и танцами, причем стихотворчеством Нарындж занималась по вдохновению тут же в присутствии зрителей.
   Сегодня жителей квартала ожидала забава. И снова мишенью для очередного скандала была выбрана Гюллюбеим. Дикий крик возвестил, что Нарындж в ударе:
   - Эй ты, чанги, выгнавшая мужа! Несчастный скитается по чужим краям, жизнь ему стала не мила! Постыдилась бы людей! Так нет же! Нос задирает, мерзавка! Здороваться с соседями не желает!
   "Сохрани аллах от языка этой бесноватой!" - думали женщины, наблюдая за Нарындж, которая начала свое представление довольно далеко от дверей дома Гюллюбеим.
   - Ах ты! Чтоб я к могиле твоего отца семь поминальных четвергов собаку привязывала! Ах лиса ты долинная! Ты теперь до того дошла, что меня задирать вздумала! Если бы ты хорошей родственницей была, от тебя бы родная мать не отвернулась! Если бы ты хорошей женой была, от тебя бы муж не сбежал!
   Прокричав все это, Нарындж начала приплясывать, ритмичными хлопками помогая себе:
   - Проклятая! Пусть мое горе попадет в твой вечно голодный рот, мечтающий о куске хлеба! Люди, вы слышали, как кричит ишак? Знайте, так от радости кричит эта проклятая чанги, когда она находит хлеб!
   Хотя некоторые женщины хохотали над словами Нарындж, большинство с ужасом думало: "Как можно попрекать человека голодом? Ах, бесстыдница..." Но никто из присутствующих не решался связаться с Нарындж, заступиться за Гюллюбеим, страшась навлечь на свою голову проклятья бесноватой.
   На пороге появилась Гюллюбеим и медленно пошла к воротам. Она молча слушала, какими ругательствами ее осыпает соседка. Полными скорби глазами она смотрела на Нарындж. Потом тихо проговорила:
   - Чего ты от меня добиваешься, Нарындж? Почему ты так кричишь и срамишь меня на весь мир?
   Минутная передышка, пока она слушала Гюллюбеим, будто удесятерила силы Нарындж:
   - Что я делаю, ты спрашиваешь? Хорошо делаю! Отлично делаю! Лучше всех делаю! Что хочу, то и делаю! А ты, ведьма, целый выводок водоноса сиротами оставила! А теперь еще нос задираешь! Они побираются по домам, а ты ешь то, что им подают из милости! Разве твой живот-колодец насытишь просяной лепешкой, которую подают бедным сиротам Сарча Багы! И как только совести у тебя хватает! Люди добрые! И что эта вертихвостка от хороших людей хочет? Или снова захотелось тебе парней из Иманлы? Если бы ты им была нужна, они бы раньше взяли тебя! А зачем им теперь огрызок бесчестья, мусор, что валяется на помойке? Откуда у тебя честь! Смотри живи тихо, не выйдет ничего из твоих уловок и заклинаний! Клянусь!
   Только тут Гюллюбеим поняла причину необузданной злобы Нарындж. Ведь говорили люди, что Нарындж просватана за Алыша, а она запамятовала, когда Алыш приходил к ней... Видно, Нарындж проведала о визите своего мужа в дом соседки... "Молла Курбангулу породнился с бывшим разбойником. Вот оно что. Хороший муж для Нарындж... Если бы ее уши были способны слышать, я бы ей сказала... Объяснила, как и за что я выгнала из своего дома этого мерзавца, который мне не нужен..."
   Гюллюбеим после этого скандала поняла, что спокойно жить в Шемахе ей не дадут. Она обратилась за помощью к Махмуду-аге. Он помог ей перебраться во Владикавказ, где жили родственники Гюллюбеим. Через некоторое время от Исрафила пришли бумаги, в которых он просил местные власти расторгнуть брак с женой. На основании этих документов был оформлен развод по законам шариата. Отныне Гюллюбеим могла распоряжаться своей судьбой. И она решила посвятить свою жизнь образованию своих младших сестер. В душе гордой женщины уже не было печали, она сумела найти силы забыть человека, который оставил ее одну на поле боя и не пришел защитить ее, когда черные силы сгустились над ее головой.
   Так завершилась история Гюллюбеим, нашей первой учительницы. Я рассказала вам о ней, отступив от основных событий. Но думаю, что вы не в обиде на меня...
   Напомню вам происшедшее раньше: вы уже знаете о том, что Сеид Азим Ширвани открыл свою школу. Вы присутствовали на заседаниях литературного общества "Дом наслаждения" и познакомились с молодым поэтом Мухаммедом Сафой, его любимой - Гамзой, которая заболела, когда узнала о расторжении помолвки с ее нареченным. Мы оставили поэтов на дороге в Шемаху, когда они отдали своих коней больной Гамзе и ее матери.
   Настало время узнать, где сейчас печальная, измученная горем Гамза. Распутать узлы, связанные неумолимой судьбою. Пойдемте посмотрим. Ведь время связало этих людей друг с другом, соединило несовместимые события, что отделить одно от другого невозможно.
   ПРОЩАНИЕ (ТРАГЕДИЯ)
   Когда они свернули с пути и вошли под сень леса, у Мухаммеда дрожь прошла по телу. До этой минуты подозрения не касались его мыслей. Только взглянув на мрачное лицо старшего брата, Мухаммед почувствовал недоброе. Он успокаивал себя тем, что иначе и быть не может: ведь бедняга Исмаил болен и они идут к святилищу, чтобы вымолить ему выздоровление. Он вспоминал свою встречу с Гамзой, когда ее вели из святилища... Не помогли несчастной молитвы...
   Накануне вечером Исмаил позвал к себе Мухаммеда и сказал:
   - Завтра утром отправимся с тобой к святилищу... Сил у меня совсем нет, ноги не держат, колени дрожат. Может быть, помолюсь и приду в себя...
   Хотя Мухаммед не верил в чудодейственные силы святилища, но не хотел перечить брату. "Только бы он выздоровел... Раз верит - вылечится. Вера и надежда совершают чудеса", - думал он.
   Когда ранним утром они покидали дом, Ханумсолтан подозвала Исмаила и повела его в дальний конец дома, чтобы их разговор не мог услышать Мухаммед. Только после этого братья покинули дом, в предрассветных сумерках мягко ступая по блестящей от росы траве. По зеленым холмам рассыпались отары овец, по дороге тянулось стадо коров.
   В последние дни братья избегали смотреть друг другу в глаза, в доме царило молчаливое несогласие, недоверие. Братья разговаривали друг с другом нехотя, поэтому Мухаммед не поинтересовался, о чем мать говорила со старшим братом. А если бы узнал, то ужаснулся. Мухаммед вздрогнул, ему казалось, что сердце сдавило. Наверно, от плотной и душной неподвижности воздуха в лесу. Исмаил отрывисто спросил:
   - У родника присядем?
   - Присядем...
   - Ты проголодался?
   - Нет...
   - Может, возьмешь кусочек?
   - Можно.
   Мухаммед не смог смотреть в лицо Исмаилу. Всю дорогу в душе он разговаривал со старшим братом, с самым близким и дорогим человеком: "Исмаил, ну разве ты не знаешь людей Базара? Разве не научился разбираться в тех, кто молчит, поджав губы? В тех, кто язвит с издевкой? В чем моя вина? Разбойник Алыш и Закрытый Гаджи Асад всех осуждают. Любой мыслящий человек для них безбожник, ученого человека называют урусом, того, кто хоть один день пропустил молитву в мечети, причисляют к сектантам мултани... Не осталось ни одного человека, которому бы они не придумали кличку... Вспомни, что они устроили несчастной Гюллюбеим, как разгромили ее школу. А теперь у них на очереди Ага. Хотят разделаться и с его школой, открытой с таким трудом. И его, и меня обливают грязью... У этого человека бездна знаний, я хочу получить каплю из этой бездны. Разве учиться зазорно? Я пишу стихи, показываю ему, он учит меня законам стихосложения, исправляя мои ошибки... Ну что плохого ты видел на собраниях поэтов в нашем доме? Ты все знал, на каждом меджлисе присутствовал, брат. Если бы я мог поговорить с тобой откровенно, брат! Как было бы славно!.. Если недовольство или горе высказано, человеку становится легче... Если не высказано, оно каменной скалой на сердце давит... Брат, мы с детства росли с тобой друзьями, хоть ты и старше меня. Ты был товарищем моих игр и моим защитником, опорой: меня ни разу не обидел ни один мальчишка в квартале из страха перед тобой, моим старшим братом. Мы росли при отце, но ты был для меня и отцом, умел узнавать по стуку моего сердца, что у меня на душе... И о том, что я влюблен в нашу двоюродную сестру, бедняжку Гамзу, ты знал, и о том, что она ранит мое сердце своими взглядами, ты знал. Тебе я читал мои первые газели, с шероховатой неумелой рифмовкой. Тебе раскрывал свои тайны, делился обидами и неудачами, мой первый друг, мой родной, любимый брат. Почему же теперь ты мне не веришь? Почему подозреваешь меня в нечестных, недостойных поступках? Почему больше доверяешь сплетням алышей и "закрытых"? Ведь у тебя есть сердце, неужто оно не подсказывает тебе, где правда?! Есть высший суд аллаха, его ты не страшишься, брат?.." Все это Мухаммед в душе твердил Исмаилу, молча вышагивавшему впереди него. Они углубились в густые, трудно проходимые заросли Зогаллы. Мухаммед еще плотнее запахнулся в свою черную чуху, обшитую по краям серебряными галунами, пытаясь унять дрожь. Он не понимал, почему брат выбрал такой странный путь к святилищу, но не решался спрашивать у Исмаила.