Джафарзаде Азиза. Звучит повсюду голос мой

   Дорогой друг мой, брат мой Тарлан!
   Дела в нашей школе могли бы быть лучше. Не хотел тебя огорчать, но должен сообщить, что меня отстранили от преподавания в городской школе, а наша школа едва светится, словно угасающая свеча, вот вот погаснет. Если бы не помощь друзей, все было бы кончено. Вокруг меня сжимается круг моих врагов. Тарлан, я и сам не знаю, почему эти недостойные слуги аллаха не понимают, что я стараюсь именно ради них, ради будущего их детей.
   Хоть нам живется трудно, но мама говорит, что в память Соны вырастит Гаратель как собственную внучку и с помощью аллаха выдаст ее замуж за порядочного человека, вскормленного праведным молоком.
   Будь здоров, мой брат Тарлан!
   Привет тебе от Махмуда-аги и Рза-бека.
   Всегда твой С е и д А з и м М у х а м м е д о г л у Ш и р в а н и.
   Двадцать первого числа... месяца... года".
   Подходил к концу пост. Минасолтан была приглашена в дом богобоязненного Мешади Ганбара на праздник окончания поста. Старший, Мирджафар, ушел в гости к матери Джейран - бабушке Беим. Младший спокойно посапывал в люльке, остальные дети поужинали и теперь слушали сказки, которые им рассказывала Гаратель.
   Сегодняшний праздничный ужин в честь окончания поста Джейран готовила для двоих, для себя и Аги. Она расстелила старенькую скатерть, расставила на ней чашки, блюдца и тарелки. В середину поставила пиалу простокваши, приправленную растертым чесноком. Джейран приготовила мясной фарш с луком, рисом, сушеной зеленью, тщательно промыла засоленные на зиму виноградные листья и начала в них заворачивать фарш. Когда все голубцы были готовы, она залила их кипятком и поставила варить на небольшом огне. К приходу Аги его любимое блюдо - голубцы в виноградных листьях - долма будет готово. Душистую кашу из рисовой муки на молоке, присыпанную корицей, она прикрыла крышкой, чтобы не остыла. К чаю будут сладости - янтарного цвета ногул, приготовленный из сахарной пудры и крахмала. В маленьком блюдечке лежали несколько сухих фиников, почти черного цвета, ими следует начать трапезу после целого дня поста...
   Джейран услышала звук открываемых ворот и шаги Сеида Азима. Сердце ее затрепетало. Испарина покрыла лоб, слабость одолевала ее. Несмотря на то что она кормила грудью ребенка, она не нарушала поста. Голод мучил ее, болью сводило желудок, она едва держалась на ногах, но, превозмогая дурноту, Джейран вышла на веранду встретить мужа.
   При виде пожелтевшего, осунувшегося лица Джейран сердце поэта сжалось: "Как вырвать из ее сердца эти страшные, мучительные обычаи? Пост иссушает не только физически, в таком состоянии человек перестает мыслить... Семь долгих недель с восхода солнца и до появления на небосклоне первой звезды мусульманин должен соблюдать абсолютный пост: ни грамма пищи, ни глотка воды! Ничего! О аллах!" Но он ничего не сказал жене, а только спросил:
   - А где мама?
   - Ее пригласили к Мешади Ганбару на праздник окончания поста...
   - Слава аллаху, что этот день наконец наступил!... Значит, мы ужинаем вдвоем?
   Сеид Азим ласково прикоснулся к подбородку Джейран и, приподняв его, заглянул в ввалившиеся, измученные голодом и усталостью глаза. Джейран, улыбнувшись, мягко отвела взгляд. Хоть она уже давно была женой Аги, родила ему несколько детей, врожденная скромность и воспитание не позволяли ей смотреть прямо в глаза мужу и открыто говорить о своих желаниях.
   - Да... Минасолтан сказала, чтоб мы не ждали ее, она поздно придет.
   Они рука об руку вошли в дом. Сеид Азим, вынув из кармана несколько длинных тонких конфет в красочных обертках, разделил их между Гаратель и остальными детьми. Потом снова вернулся к двери, отворил ее и беспокойным взглядом уставился в небеса... Но знака, что время пришло, он не нашел... "Скорее бы Джейран могла взять хоть кусочек хлеба..."
   Его окликнула Джейран:
   - Ага, Ширин принес тебе письмо!
   Она подошла к нише и взяла с полки конверт. Сеид Азим ласково погладил ее по щеке и вскрыл конверт. Письмо было от Тарлана, он сразу увидел.
   "Свет моих очей, мой дорогой поэт!
   Как всегда, мой первый вопрос о твоем здоровье. Если же спрашиваешь о нашем житье - бытье, то сообщаю тебе, что у меня все по-прежнему.
   Дорогой друг! Расскажу тебе здешние новости, которые, как это ни странно, связаны с нашим прошлым. Я встретился с одним из непосредственных участников той старой истории. Не буду забегать вперед, начну все по порядку... Уже довольно давно в этих краях появился один из наших соотечественников. Я встречал его на базаре, в лавках. Я узнал, что это Ага Самед - купец из Ширвана, открывший в здешних рядах базара свои лавки. Сначала мы только здоровались, потом стали часто беседовать... Мы ровесники, и хоть я не стремился к установлению близости ни с кем, я почувствовал, что Ага Самед искренне желает со мной подружиться. И наконец я прекратил свое вынужденное затворничество, причина которого тебе известна: я не хотел, чтобы какие-либо сведения обо мне просочились в родные места... Мы стали бывать друг у друга. Беседы и воспоминания связали нас. Одиночество и жизнь на чужбине превратили нас в братьев. И вот однажды, во время очередной беседы, он раскрыл мне душу, которую, как я предчувствовал, отягощают какие-то неприятности. Мне казалось, что не только землетрясение погнало его из родной Шемахи.
   Дорогой брат! Он признался мне, что был одним из разбойников банды Алыша и - ну не чудо ли? - спас от смерти мою несчастную Сону.
   Я расспросил его о подробностях убийства танцовщика Адиля. И вот что я узнал: самым главным подстрекателем убийства был мой отец! Он и платил наемным убийцам. Я и сам подозревал, что в этом деле была его рука. Дело не только в том, что он при свидетелях избил и унизил меня, он был главным виновником всех происшедших со мной несчастий. Рассказ Ага Самеда всколыхнул воспоминания и опасения.
   Дорогой друг! Береги себя от беды! Остерегайся Моллу Курбангулу, Алыша и человека, который не достоин светлого имени отца. Пусть аллах милосердный хранит тебя от них! Как жаль, что ни меня, ни Ага Самеда нет рядом с тобой. Мы лучше других знаем этих черных людей. Хоть рядом с тобой немало друзей, все же беспокойство не оставляет нас.
   Ага Самед очень изменился после той страшной истории. Возможно, на него больше всего подействовало мужественное поведение моей Соны перед лицом возможной гибели. Она предпочла смерть бесчестью. Ага Самед усиленно занимается самообразованием, изучает русский язык, читает книги по разным отраслям знаний, которые находит у здешних преподавателей. Он очень способный человек, жаль, свое образование он начал слишком поздно, иначе он мог стать одним из служителей просвещения нашей бедной нации. Мы оба поддерживаем связи с представителями местной интеллигенции, участвуем в литературных спорах о прочитанных книгах. Помогаем вновь открытой школе для местных иранцев. Узнав, что я иногда вношу средства на нашу школу, Ага Самед изъявил желание участвовать в пожертвованиях на последующие годы. Более подробно о нашей жизни я смогу рассказать тебе, если с помощью аллаха мы встретимся!
   Я уже заканчивал свое письмо, как получил твое. Что можно сделать, брат? Сейчас у нас нет другого выбора, кроме как надеяться на карманы великодушных людей.
   Я подружился здесь с человеком, которого выслали из России, из самого Петербурга. Он рассказывает удивительные вещи! "Можно надеяться на то, что придет время, когда школы и дело просвещения не будут нуждаться в жертвователях, само государство будет содержать их!" - говорит он. Кто знает!..
   Передай от меня привет Минасолтан и моей невестке Джейран.
   С постоянным почтением.
   Твой брат Т а р л а н.
   Да, дорогой Ага! Сюда только сейчас дошла дурная весть о том, что Исмаил убил своего младшего брата Мухаммеда. Точно ли это? Я никак не мог поверить, потому что знал Исмаила с детства. Это кроткий и тихий человек, что могло толкнуть его на преступление?
   Ага Самед говорит, что город, где такие, как Алыш, становятся "Мешади" и приобретают влияние, где брат убивает брата, должен разрушиться. Он все больше раскАйвается в совершенных им ранее преступлениях и говорит, что стыд не позволяет ему смотреть людям в глаза, что только помощь несчастным и бедным позволит ему жить дальше.
   А теперь самое главное, Ага, теперь я обращаюсь к тебе с просьбой!
   Я убежден, что ты поймешь меня, дорогой друг, и станешь на мою сторону... Я уже писал тебе, что любовь к Соне будет вечно жива в моем сердце и не даст мне ни полюбить кого-нибудь, ни жениться! Будет справедливо, если я возьму на себя заботы о ребенке моей любимой, которая на правах моей племянницы будет единственной моей наследницей. Я хочу помочь ей получить образование, хочу сделать ее счастливой в соответствии с моими взглядами и требованиями времени.
   Дорогой брат! Прошу тебя каким-нибудь образом переправить девочку ко мне. Может быть, с одним из надежных купцов, едущим торговать в наши края. Или же привези ее в Баку и посади на судно, которое отправляется в Новый город на другом берегу моря, куда я и приеду за ней из Ашхабада. Любой путь, выбранный тобой, я сочту лучшим. Здесь есть преподавательницы, которые берутся выучить девочку необходимому курсу на русском языке. Я постараюсь выучить дочь моей Соны так, как бы это сделала сама ее мать, если бы могла! Я постараюсь, чтобы из девочки получилась учительница - первая в Ширване. Это будет моим подарком родине.
   Если ты выполнишь мою просьбу, я буду обязан тебе до конца моих дней.
   Хочу сообщить тебе, что по твоему совету я подписался на газету "Пахарь", мне ее пересылает один из бакинских купцов. Я был счастлив прочитать в одном из номеров твое стихотворение. Да принесет аллах силу твоему перу, свет твоим глазам. Теперь ты - опора для тех, кто думает о счастье своего народа, брат мой! Будь здоров и счастлив, аллах милостив! Радуй нас добрыми вестями о себе.
   Твой брат Т а р л а н.
   Ашхабад. Двенадцатое число... месяца... года".
   Ужин был уже готов, но время прекращения поста еще не наступило. Джейран не находила себе места, старалась подальше обходить накрытую скатерть, азан все не начинался.
   "Ах, Джейран, Джейран!" - сердце Сеида Азима сжималось от жалости. Он поднялся и выглянул в окно:
   - Наверно, уже пора?
   Тупая боль в желудке не прекращалась, но Джейран была неумолима:
   - Нет, подождем, еще азан не начинался... От кого письмо, Ага?
   Сеид Азим понял уловку жены отвлечь его внимание и улыбнулся:
   - Из Ашхабада, от ага Тарлана... Джейран, как Гаратель? Не устаешь ты от лишнего человека в доме?
   - Что ты! Только бедная девочка очень тоскует, все плачет о матери... Никак не могу успокоить ее.
   Сеид Азим решил, что сейчас самое подходящее время сказать о просьбе Тарлана, только следует сделать так, чтобы ни Джейран, ни Минасолтан не обиделись.
   - Оказывается, у Гаратель есть дядя... Узнав о смерти Соны и о том, что девочка после ее смерти осталась у нас, он написал мне письмо, в котором просит отправить девочку к нему. Ты постепенно подготовь ее к мысли, что лучше будет для нее переехать на жительство к дяде... И маме постарайся объяснить...
   - Как жалко, Ага! А может быть, ей лучше остаться у нас?
   - Нет, Джейран, у каждой птицы свое гнездо! Раз дядя изъявил желание забрать ее, мы не имеем права задерживать ее у себя. И потом, подумай сама, там она не будет стесняться, считая, что живет у своих... Да и дядя хочет сделать ее наследницей, своих детей у него нет...
   - Ах, вот как?
   Их беседу прервал чистый громкий голос Кебле Мурвата: "Нет бога, кроме аллаха!.. Идите к лучшему из дел... Аллах велик!"
   С плеч будто упал тяжелый груз, никогда еще поэт не ждал этого крика с таким нетерпением.
   - Ну давай скорее! - сказал он торопливо и быстро подсел к скатерти. Он протянул жене блюдечко с финиками и пиалу с родниковой водой.
   Ласковая забота мужа, торопливость, с которой он желал поскорее закончить ее мучения, вызвали слезы на глазах Джейран, жаркая волна горячей признательности и любви покорила все ее существо. Она откусила кусочек сушеного финика и запила глотком воды...
   - Джейран! Почему ты меня не слушаешь?
   Женщина опустила глаза. Она ела с трудом, словно училась есть заново. Проглотив, она спросила:
   - О чем ты?
   - Ты сама прекрасно понимаешь, о чем... Тебе нельзя поститься! Поверь мне... Прежде всего потому, что ты кормишь грудью ребенка. Ты даже не представляешь, какой грех берешь на душу: ребенку достается меньше молока, потому что ты голодаешь. Да и себя ты изводишь этим изуверским постом, ты очень ослабела. Это больший грех, чем не поститься; ведь в коране сказано, что от поста освобождаются больные, кормящие грудью и путешествующие, словом, все те, для кого требуется большая затрата сил. Джейран! Поверь мне!
   - Я тебе верю, Ага, но... я не могу есть в пост, боюсь... И без того о нас говорят такое... Узнают, что я не пощусь...
   Больше, чем голод, Джейран угнетало сознание того, что о ее муже ходят недобрые слухи, ее страдания нельзя было ни с чем сравнить. До этой минуты Сеиду Азиму казалось, что изнуренность Джейран, постоянная тоска в глазах связаны с голодом, теперь же что-то необъяснимое во взгляде жены заставило его насторожиться. С необычайной теплотой в голосе он спросил:
   - Джейран, родная моя, что случилось? Что за горе ты прячешь в своем сердце?
   Ах, если бы всегда голос Аги был таким ласковым!... Ах, если бы чаще слышать эти нежные нотки в его голосе!... Чего бы она не отдала за это! Она боялась за свою любовь, за свою семью... Можно сказать Are о слухах, которые доходят до нее? Сплетни ли это? Она не знала, как приступить к разговору, который давно рвался с языка. Сколько дней она искала повода для беседы, случая остаться с ним наедине... Он целыми днями в школе, пишет до полуночи, часто засыпает с первыми петухами... Его часто не бывает в городе, он много ездит... При Минасолтан ей не хочется затевать тяжелый для всех разговор. Такого случая, как сегодня, может, скоро не представится. Уже давно Гаратель отговорила свои сказки и уложила детей спать и сама улеглась в постель. И младенца Джейран успела покормить грудью перед сном... Она снова посетовала на судьбу, что Ага дал такое имя ребенку...
   Жизнь в квартале давно замерла. Скоро вернется от Мешади Ганбара Минасолтан, и снова она промолчала... Но Сеид Азим сам пошел навстречу разговору:
   - Иди ко мне, Джейран! - Он лег на сложенное вдвое стеганное шерстью одеяло, усадил жену рядом и положил голову ей на колени. Ее лицо залилось краской, будто это была их первая брачная ночь. - Расскажи мне, родная, что тебя гложет... В чем дело?
   Джейран положила руку на голову мужа и начала поглаживать волосы на висках. Он губами поймал ладонь, потом прижал руку жены к щеке:
   - Ну, начинай!
   Джейран заговорила... По мере того как Джейран выговаривала то, что скопилось у нее на сердце, что горькими уколами ранило ее душу, у Сеида Азима горестно сжимались губы... Он не мог видеть страдания Джейран. Как успокоить ее? Ведь она кормит ребенка, молоко будет горьким, если душа матери скорбит... Он повернулся лицом к коленям жены и прижался, схватив руки Джейран, покрыл их страстными поцелуями, в которых смешалось раскаяние и любовь...
   - Джейран, дорогая! Разве моя жизнь не проходит перед твоими глазами? Видела ли ты меня пьяным или навеселе? К чему скрывать? В молодости это случалось... Но с тех пор, как я понял, чему я обязан посвятить свою жизнь, я полностью освободился от желания взбодриться напитками... Что же касается того, о чем ты говоришь... Ты сама знаешь, я человек, влюбленный в красоту, в любое ее проявление... В красоту поэзии и музыки, в красоту прекрасного танца и старинной книги... Я ищу прекрасное в человеке, в природе, разве ты этого не знаешь, дорогая, родная моя?
   Джейран незаметно для себя поддавалась очарованию голоса возлюбленного и словно в полусне ответила:
   - Знаю...
   - Знаешь... Прекрасное заключено во всех формах жизни вселенной... В цветах и травах, в горах и ущельях, в мужчине и женщине... Разве первая улыбка младенца не доставляет такое же удовольствие и радость, как только что распустившийся бутон? Как прекрасна красота молодой женщины или изящные манеры и благородство молодого человека! Аромат рейхана, мугам или газель... Ты же знаешь это, Джейран?
   - Знаю...
   - И все же непристойные слова нашли ход к твоему сердцу... Поэт без полноты знаний жизни мертв... Пусть подозрения растают и улетучатся, как дым. Не обращай внимания на слова и сплетни невежественных, ничтожных людей. Моя любовь постоянно с тобой. С детьми...
   - Знаю...
   - И еще, родная... Для того чтобы тебя не могли коснуться разговоры досужих кумушек, в свободные часы старайся читать книги поэтов, имена которых тебе хорошо известны, вот они перед тобой на полке... С каким трудом мне удалось собрать эти прекрасные книги! Здесь и те, что я покупал в годы странствий, и те, что в наш дом попали при посредстве Мешади Гулама... Хагани и Низами, Фирдоуси и Саади, Хафиз и Физули... Если ты вчитаешься в произведения великих поэтов прошлых веков, то поймешь, что поэзию всегда питает красота, что ею жив поэт, что именно красоту на все времена славит в своих творениях...
   Слова мужа были бальзамом для измученного сердца
   Джейран, хотя и не могли полностью успокоить ее: она рада была бы забыть обиды, но не могла... Какое ей дело до тех, кто жил сотни лет до нее? Рядом с ней любимый, и она не хочет ни с кем делить его любовь... Но вслух стыдливая женщина только сказала:
   - Хорошо, Ага...
   Послышался стук захлопнувшихся ворот, наверно, вернулась Минасолтан. Сеид Азим поднял голову с колен жены и облокотился на мутаки. Джейран пошла к двери, чтобы встретить свекровь. Взяла у нее из рук чадру и неторопливо сложила.
   - Вы еще не спите, дети?... Джейран, детка, ты совсем измаялась, иди ложись... На утро я все сама приготовлю... Ну как, хорошо отметили окончание поста?
   - Да, мама...
   - Ага! Тебе понравилась долма?
   - Да, мама... А как вы праздновали у Мешади Ганбара?
   - Очень хорошо, только волновалась о вас...
   - Почему?
   - Сидели голодные...
   - Так и ты ведь сидела до первой звезды голодная?.. А ужин, который приготовила твоя невестка, разве может оставить человека голодным?
   Джейран услышала в похвале мужа продолжение предыдущего разговора; она уловила, что он не оставляет надежды успокоить ее, значит, понимает, что окончательно утешить не сумел... Она ушла в детскую покормить грудью Омара...
   Сегодня поэту хотелось поработать ночью. Он поднялся и подошел к книжной полке. Здесь были собраны поистине прекрасные книги. Какие имена!.. Но порой сомнение вкрадывалось в душу: займут ли его сочинения книжные полки тех, кому доведется жить в будущем? Будут ли его читать?.. Он просматривал книги по истории, литературе и языку, выбирая, чем займется сегодня. Даже теперь, когда годы учебы так далеко позади, он ежедневно старался узнать что-нибудь новое, ранее неизвестное ему.
   Но мысли о разговоре с женой не оставляли его ни на минуту в этот вечер... Нельзя ранить ее непорочное сердце ядом страха и сомнения, нельзя и заставить умолкнуть злые языки... Враги и недруги избрали сейчас мишенью его семью... "Нет, господа "закрытые", курбангулу и алыши. Я хорошо знаю ваши коварные намерения, но я не сдамся! Пока я жив, я буду трубить о вас на весь мир! Вам не удастся сломить мой дух, заставить меня молчать при виде ваших козней, вашей тупости, вашего стремления играть на невежестве людей.
   Отношение людей друг к другу... Отчего столько злобы? Почему возникает вражда?.. Козни, гонения... Горько от сознания, что невежды порочат твой талант, предают проклятьям твое стремление просветить народ. Разовьется ли поэзия, если чернь и фанатичная толпа ждет лишь повода, чтоб расправиться с поэтом, уничтожить его?"
   Он вспомнил, как пришла весть, всколыхнувшая поэтов Ширвана: русскому поэту устанавливают памятник! И устанавливают в самом центре России, в Москве! Как будто он генерал или царедворец.
   Сеид Азии слышал о Пушкине, но мало читал его. Известие о том, что Пушкину поставлен памятник, так потрясло его, что он и не помнил, как потянулся к перу, и полились строки об "Александре, сыне Сергея, великом поэте", "мастере волшебного слова"...
   Настанет ли день, когда и в его родном краю возвысятся памятники несравненным Хагани, Низами, Физули?.. Возможно ли такое?
   Долго не давалась концовка стихотворения о Пушкине. Наверно, потому, что не очень знаком был он с творчеством поэта. Почитатели Сеида Азима Ширвани не поверили бы, что их кумир, мастер экспромтов, столкнулся с трудностями: эти стихи рождались долго, особенно финал... Вот она, заключительная строка, и стихи обрели законченность:
   Он при жизни снискал и великий почет, и любовь,
   Ныне славой стократной венчают народы его!*
   ______________ * Перевод А. Клещенко.
   Над домом поэта этой ночью снова взмахнула крылом фея вдохновения, рука без устали скользила по бумаге, ширазский пенал почти до самого утра стоял раскрытым перед поэтом. Новые мысли, доселе не испытанные чувства обуревали его...
   Джейран прилегла рядом с малышом, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Она, кажется, задремала, но ненадолго, повинуясь внезапному порыву, поднялась на ноги. Подойдя к очагу, она бросила в огонь щепотку соли и горсть высушенных трав, купленных у знахаря от сглаза, и начала молиться: "О аллах! Защити моего Агу от земных и небесных бед! О великий аллах! Спаси отца моих детей Мирджафара и Хаджар и моих младшеньких от злобы, клеветы, наветов и обвинений! Прояви к нему милосердие!" Имен Айши-Фатьмы и Сеида Омара она не называла. Она не могла называть девочку Фатьмой, как Минасолтан, ни Айшой, как Сеид Азим. Девочке она говорила "дочка", а Омару - "дитя".
   В соседней комнате горела свеча, и как факел пылала душа поэта. "О аллах! Сделай так, чтобы любовь к моему народу никогда не ушла из моего сердца. Борясь за него, мне приходится испытывать все больше и больше мучений, но я их не боюсь! Ты можешь удесятерить мои страдания, чем сильнее они будут, тем крепче я буду держать в моих пальцах перо. Я иду навстречу страданиям, и невзгодам, раз они выбрали меня своей жертвой! Кто готов страдать за свой народ, тот воистину любит его! Пусть я сгорю, как свеча... Пусть сейчас меня понимают лишь единицы, но придет время, когда меня поймет весь народ. Поймет, какие страдания и муки претерпел Сеид во имя его счастья и просвещения..."
   Пусть на куски меня разрежут, не перестану я кричать,
   Свирелью буду петь, пока в груди дыханье у меня.
   Я - птица, сад мой - небеса, и клеткой стал мне тленный мир.
   Не странно ль, как она тесна - все мирозданье - у меня?
   Сейчас приют мой - небеса, но я, душа, не одинок,
   Семья предшественников есть и есть призванье у меня.
   Я в этом мире одинок, и, кроме горя по тебе,
   Нет ни защитника, ни друга при расставанье у меня.
   Пусть жизни караван прошел, душа, напрасно не кричи,
   Пусть колокол судьбы - стихи - звенит в гортани у меня.
   Звучит повсюду голос мой, и с ним, Сеид, я не умру,
   Пусть в нем бессмертье обрету - одно желанье у меня.
   Сеид Азим внезапно успокоился, он понял, что смерть его не пугает: "Нет, напрасно усердствуют те, кто угрожает мне смертью. Я не одинок: у меня были предшественники, есть и последователи. Жизнь не прекратится. Были и до меня поэты, будут и после меня. Не будет в живых меня, а мои газели будут звучать, люди не забудут имя Сеида. Но главное не в этом... Главное сейчас то, что я успею написать еще, вот это страшит моих врагов больше всего... Нельзя терять время, нельзя закрывать глаза на дурные дела... Алышей и "закрытых" пугают не газели. Только злая сатира способна заклеймить их!"
   Когда Минасолтан вышла во двор для совершения ночного намаза, она увидела в комнате сына свет:
   - Детка, ты еще не спишь? Да буду я жертвой твоего предка. Ты не устал разве?
   - Я сейчас ложусь, мама, не беспокойся...
   - Побереги себя, детка, силы уже не те...
   - Да, вспомнил, мама, когда утром встанешь к намазу, скажи Ширину, пусть приготовит коня...
   - Куда ты собираешься, детка? К добру ли...
   - В Агамаммедли, мама...
   - Зачем? И почему сейчас? Да будет мама твоей жертвой, детка!
   Взяв материнские руки в свои, он ласково взглянул в лицо Минасолтан и понизил голос до шепота, чтобы Джейран в соседней комнате не услышала, что ее муж остался совсем без денег...
   - Мама, Керим-бек из Агамаммедли обещал мне зерно и корову... Прошло много времени с тех пор; наверно, он забыл о своем обещании. А у нас зерна почти не осталось. Не хотелось ему напоминать, но сейчас другого выхода нет. Если я постесняюсь, может, он не постесняется, а если я не постесняюсь, съезжу, может быть, при личном свидании он и вспомнит о своем обещании. Тогда у детей и молоко и хлеб будет... Впереди зима, не поеду сейчас, в сухую осень, - похолодает, совсем не смогу из дома выбраться. Пока дорога хорошая...
   - Да, детка, тогда совсем не сможешь поехать...
   - Не волнуйся, мама.
   - Аллах милостив, детка!.. Может быть, переждать немного?... Не спешить в путь?... С одной стороны завяжешь, с другой развяжется... Аллах милостив!
   Губы поэта скривила ироническая улыбка: "Да, да, конечно, а как же? Аллах милостив! Аллах милостив! Но он так высоко и далеко, что часто его милость запаздывает... Аллах милостив... Аллах милостив..." Внезапно часто употребляемые матерью и всеми окружающими людьми слова стали отдаваться в нем ударами сердца, в такт с ним складывались стихи, он речитативом начал читать остолбеневшей матери: