Страница:
На другой день к ней в комнату явился Дон со своей книжкой. Он был одет в футболку без рукавов и узкие вельветовые брюки. На одном плече болталась армейская куртка. Его татуировка вызывала у Силки отвращение.
— Ну давай начнем, — сказала Силки. — Так?
— Нет, — ответил он, — сначала нам надо немного познакомиться.
— Да? Ну давай. И что ты хочешь знать?
— Ты замужем, так?
— Нет. А ты?
— Нет. Это Бурбон?
— Да.
— Я налью немного?
— Конечно, — он ее уже утомил, и Силки мечтала поскорее приступить к репетиции. Может быть, он просто нервничает. Она налила им два бокала. Он уселся на кровать.
— Эй, садись, — обратился он к Силки. — Что ты так нервничаешь?
— Я совершенно не нервничаю.
— Тогда садись.
Силки устроилась в кресле.
— Может послушаем музыку, чтобы расслабиться? — спросил Дон.
Она включила радио. Опять зазвучала песня Хетчера Вилсона, — стоило включить радио, как он был тут как тут. Силки радовалась за него.
— Хочешь потанцевать? — спросил Дон.
— Нет.
Он приложился к стакану.
— Тогда пей.
Она сделала несколько глотков и взглянула на часы.
— У меня немного времени, — сказала она.
— Да-а, — протянул он, затем вскочил, притянул ее к себе и жадно поцеловал в губы. Силки попыталась оттолкнуть его, но парень оказался довольно сильным. Она мотала головой из стороны в сторону, но он впился в нее губами, и тогда она укусила его, одновременно изо всей силы наступив ему на ногу. На нем были тапочки, и удар оказался довольно чувствительным. Он взвыл и отпустил ее.
— В чем дело? — со злобой осведомился он. — Что с тобой?
— А с тобой что? Я думала, мы собираемся репетировать.
— Мы и собираемся. Но для начала мы должны лучше узнать друг друга. Как ты собираешься играть со мной сцену любви, если мы сначала не расслабимся?
— Ты пришел на репетицию или на свидание? — в бешенстве спросила Силки.
— А какая разница? Ты, что не любишь мужчин?
— Я люблю мужчин. А маленьких мальчиков не люблю. Если ты не хочешь работать, пожалуйста, уйди отсюда. — Она открыла дверь.
— Ну, давай-давай.
— Чего тебе давать?
— У тебя когда-нибудь был хороший оргазм?
— А тебя когда-нибудь трахали в рот?
— Ух ты! — парень расхохотался.
— Пошел вон!
— Кончай. Я вовсе не собираюсь тебя насиловать. Не хочешь со мной дружить, давай работать. Я думал, ты горячая.
Ее глаза наполнились слезами. Будь у нее сейчас нож, просто убила бы его. Она представила себе, как закалывает его в сердце, его надменное отвратительное смазливое лицо искажает гримаса изумления, и он падает замертво. Очевидно, он думает, что все чернокожие женщины либо шлюхи, либо нимфоманки. О, с каким бы наслаждением она его прикончила.
— Все другие актрисы, с которыми я работал, любили перепихнуться, заявил он с видом оскорбленной невинности. — В этом же половина удовольствия от репетиции.
Она отерла глаза. Может она ошибается, и он считает шлюхами и нимфоманками всех актрис, а не только черных.
— Я не актриса, — сказала она.
— Но я правда хочу с тобой познакомиться, — продолжал он. — Черт, ты похоже знаешь, как послать парня в нокаут.
Силки взяла книгу.
— Мы будем читать или нет? — спросила она.
Он пожал плечами и взял свой текст.
— Первая реплика твоя. Вот отсюда.
Таким был актерский класс. Психопатки в ступоре; подонки, для которых слово «репетиция» означало занятие сексом; дети, играющие в хиппи и болтающие о том, о чем даже представления не имеют; несчастный заикающийся старик, жаждущий, чтобы все лица женского пола обожали его, и таким образом компенсирующий свой комплекс неполноценности. Некоторые ребята уже работали в шоу, и не были неудачниками. А вот остальные! К чему были все эти слезы, публичное обсуждение личной жизни и самобичевание. Неужели все были настолько одиноки, что только здесь могли получить внимание и любовь? Мистер Либра полагал, что в школе ее подготовят к выступлению на Бродвее. Побывал бы он в этой школе сперва! У обезьян можно большему научиться, чем у этих растерянных закомплексованных людей. Никогда еще Силки не ощущала такой растерянности и подавленности. Как ей хотелось поговорить с Диком, спросить его совета, узнать, что ей нужно делать в этом классе, сможет ли она когда-нибудь это понять, сможет ли научиться играть? Она страшно нуждалась в Дике, но того не было. Но она увидит его осенью, если будет работать в шоу. Может, это спасет ее жизнь. А пока она будет работать и попытается изо всех сил сделать то, что от нее ждут, если только ей удастся понять, что от нее требуется.
Они с Доном показали свой отрывок, и Саймон Будапешт сказал, что она была «недурна». Потом он спросил ее, где она почерпнула материал для подобных переживаний и Силки сослалась на воспоминания детства. На самом деле ее питали презрение к Дону и те чувства, которые он в ней вызвал. Это очень согласовывалось с настроением пьесы и выглядело естественно. Но она не могла сказать это при Доне, хоть тот и был подонком.
После занятий Саймон Будапешт отвел ее в сторону.
— Если вы презираете партнера, используйте это в сцене, — сказал он. — Презираю, и использовала именно это, — ответила Силки.
— Я так и подумал. Используйте больше. Пусть все выльется наружу. Я хочу, чтобы вы показали это еще раз. — И ушел, не попрощавшись.
Так вот в чем дело! Настоящие чувства, как в жизни! Теперь для Силки все становилось понятнее. И она почувствовала себя лучше. Кажется, Саймон Будапешт понимает ее, кажется, она ему даже нравится. Он ведь мог сказать все это перед Доном и перед всем классом, но он пощадил чувства ее и Дона. Может он и не такой безумец, как кажется. Дон выскочил за Силки в коридор. — Что он сказал? Что он сказал?
— Он сказал, чтобы мы повторили сцену.
— Он мог и перед всем классом сказать об этом. Вот повезло тебе, что он с тобой заговорил. Ты, должно быть, ему понравилась.
— Ты серьезно так думаешь?
— Да-а. Он никогда не говорит в лицо, если ему понравилось, но если он остается побеседовать наедине, это верный знак, что ему интересна твоя работа. — Дон смотрел на нее с новым оттенком уважения.
«Моя работа», — подумала она. Петь — вот ее работа. А теперь еще и актерский труд. Она вспомнила первый вечер с Диком. Уже тогда он советовал ей начать брать уроки актерского мастерства. Дик всегда прав во всем! Она так по нему скучала, что ей казалось, что у нее постоянно болит сердце. Люди действительно могут испытывать такую боль. Теперь Силки знала об этом. Оказывается, это непросто красивые слова из песен. И ей надо работать изо всех сил, и постараться научиться всему как можно лучше, чтобы когда они с Диком наконец опять встретятся, Дик мог гордиться ею. Мистер Либра сообщил, что через несколько недель даст ей сценарий, чтобы Силки начала привыкать к мысли о том, что бродвейский мюзикл не сон, а реальность. Хотя, наверное, лучше было не осознавать это, потому что осознай она это полностью, она бы так перепугалась, что и читать бы не смогла, несмотря на все уроки актерского мастерства.
«Почему так получается, — спрашивала себя Силки, — что сейчас, когда исполняются мечты всей моей жизни, я готова от всего отказаться лишь бы только вернулся Дик?»
На самом деле, Силки не была уже столь в этом уверена. Она хотела успеха. Не потому, что больше у нее ничего не было. Она хотела успеха, потому что… потому что… почему? Она не знала. Зато она знала, что будет, если она не добьется его, и этого было достаточно, чтобы стремиться к славе.
Глава 11
— Ну давай начнем, — сказала Силки. — Так?
— Нет, — ответил он, — сначала нам надо немного познакомиться.
— Да? Ну давай. И что ты хочешь знать?
— Ты замужем, так?
— Нет. А ты?
— Нет. Это Бурбон?
— Да.
— Я налью немного?
— Конечно, — он ее уже утомил, и Силки мечтала поскорее приступить к репетиции. Может быть, он просто нервничает. Она налила им два бокала. Он уселся на кровать.
— Эй, садись, — обратился он к Силки. — Что ты так нервничаешь?
— Я совершенно не нервничаю.
— Тогда садись.
Силки устроилась в кресле.
— Может послушаем музыку, чтобы расслабиться? — спросил Дон.
Она включила радио. Опять зазвучала песня Хетчера Вилсона, — стоило включить радио, как он был тут как тут. Силки радовалась за него.
— Хочешь потанцевать? — спросил Дон.
— Нет.
Он приложился к стакану.
— Тогда пей.
Она сделала несколько глотков и взглянула на часы.
— У меня немного времени, — сказала она.
— Да-а, — протянул он, затем вскочил, притянул ее к себе и жадно поцеловал в губы. Силки попыталась оттолкнуть его, но парень оказался довольно сильным. Она мотала головой из стороны в сторону, но он впился в нее губами, и тогда она укусила его, одновременно изо всей силы наступив ему на ногу. На нем были тапочки, и удар оказался довольно чувствительным. Он взвыл и отпустил ее.
— В чем дело? — со злобой осведомился он. — Что с тобой?
— А с тобой что? Я думала, мы собираемся репетировать.
— Мы и собираемся. Но для начала мы должны лучше узнать друг друга. Как ты собираешься играть со мной сцену любви, если мы сначала не расслабимся?
— Ты пришел на репетицию или на свидание? — в бешенстве спросила Силки.
— А какая разница? Ты, что не любишь мужчин?
— Я люблю мужчин. А маленьких мальчиков не люблю. Если ты не хочешь работать, пожалуйста, уйди отсюда. — Она открыла дверь.
— Ну, давай-давай.
— Чего тебе давать?
— У тебя когда-нибудь был хороший оргазм?
— А тебя когда-нибудь трахали в рот?
— Ух ты! — парень расхохотался.
— Пошел вон!
— Кончай. Я вовсе не собираюсь тебя насиловать. Не хочешь со мной дружить, давай работать. Я думал, ты горячая.
Ее глаза наполнились слезами. Будь у нее сейчас нож, просто убила бы его. Она представила себе, как закалывает его в сердце, его надменное отвратительное смазливое лицо искажает гримаса изумления, и он падает замертво. Очевидно, он думает, что все чернокожие женщины либо шлюхи, либо нимфоманки. О, с каким бы наслаждением она его прикончила.
— Все другие актрисы, с которыми я работал, любили перепихнуться, заявил он с видом оскорбленной невинности. — В этом же половина удовольствия от репетиции.
Она отерла глаза. Может она ошибается, и он считает шлюхами и нимфоманками всех актрис, а не только черных.
— Я не актриса, — сказала она.
— Но я правда хочу с тобой познакомиться, — продолжал он. — Черт, ты похоже знаешь, как послать парня в нокаут.
Силки взяла книгу.
— Мы будем читать или нет? — спросила она.
Он пожал плечами и взял свой текст.
— Первая реплика твоя. Вот отсюда.
Таким был актерский класс. Психопатки в ступоре; подонки, для которых слово «репетиция» означало занятие сексом; дети, играющие в хиппи и болтающие о том, о чем даже представления не имеют; несчастный заикающийся старик, жаждущий, чтобы все лица женского пола обожали его, и таким образом компенсирующий свой комплекс неполноценности. Некоторые ребята уже работали в шоу, и не были неудачниками. А вот остальные! К чему были все эти слезы, публичное обсуждение личной жизни и самобичевание. Неужели все были настолько одиноки, что только здесь могли получить внимание и любовь? Мистер Либра полагал, что в школе ее подготовят к выступлению на Бродвее. Побывал бы он в этой школе сперва! У обезьян можно большему научиться, чем у этих растерянных закомплексованных людей. Никогда еще Силки не ощущала такой растерянности и подавленности. Как ей хотелось поговорить с Диком, спросить его совета, узнать, что ей нужно делать в этом классе, сможет ли она когда-нибудь это понять, сможет ли научиться играть? Она страшно нуждалась в Дике, но того не было. Но она увидит его осенью, если будет работать в шоу. Может, это спасет ее жизнь. А пока она будет работать и попытается изо всех сил сделать то, что от нее ждут, если только ей удастся понять, что от нее требуется.
Они с Доном показали свой отрывок, и Саймон Будапешт сказал, что она была «недурна». Потом он спросил ее, где она почерпнула материал для подобных переживаний и Силки сослалась на воспоминания детства. На самом деле ее питали презрение к Дону и те чувства, которые он в ней вызвал. Это очень согласовывалось с настроением пьесы и выглядело естественно. Но она не могла сказать это при Доне, хоть тот и был подонком.
После занятий Саймон Будапешт отвел ее в сторону.
— Если вы презираете партнера, используйте это в сцене, — сказал он. — Презираю, и использовала именно это, — ответила Силки.
— Я так и подумал. Используйте больше. Пусть все выльется наружу. Я хочу, чтобы вы показали это еще раз. — И ушел, не попрощавшись.
Так вот в чем дело! Настоящие чувства, как в жизни! Теперь для Силки все становилось понятнее. И она почувствовала себя лучше. Кажется, Саймон Будапешт понимает ее, кажется, она ему даже нравится. Он ведь мог сказать все это перед Доном и перед всем классом, но он пощадил чувства ее и Дона. Может он и не такой безумец, как кажется. Дон выскочил за Силки в коридор. — Что он сказал? Что он сказал?
— Он сказал, чтобы мы повторили сцену.
— Он мог и перед всем классом сказать об этом. Вот повезло тебе, что он с тобой заговорил. Ты, должно быть, ему понравилась.
— Ты серьезно так думаешь?
— Да-а. Он никогда не говорит в лицо, если ему понравилось, но если он остается побеседовать наедине, это верный знак, что ему интересна твоя работа. — Дон смотрел на нее с новым оттенком уважения.
«Моя работа», — подумала она. Петь — вот ее работа. А теперь еще и актерский труд. Она вспомнила первый вечер с Диком. Уже тогда он советовал ей начать брать уроки актерского мастерства. Дик всегда прав во всем! Она так по нему скучала, что ей казалось, что у нее постоянно болит сердце. Люди действительно могут испытывать такую боль. Теперь Силки знала об этом. Оказывается, это непросто красивые слова из песен. И ей надо работать изо всех сил, и постараться научиться всему как можно лучше, чтобы когда они с Диком наконец опять встретятся, Дик мог гордиться ею. Мистер Либра сообщил, что через несколько недель даст ей сценарий, чтобы Силки начала привыкать к мысли о том, что бродвейский мюзикл не сон, а реальность. Хотя, наверное, лучше было не осознавать это, потому что осознай она это полностью, она бы так перепугалась, что и читать бы не смогла, несмотря на все уроки актерского мастерства.
«Почему так получается, — спрашивала себя Силки, — что сейчас, когда исполняются мечты всей моей жизни, я готова от всего отказаться лишь бы только вернулся Дик?»
На самом деле, Силки не была уже столь в этом уверена. Она хотела успеха. Не потому, что больше у нее ничего не было. Она хотела успеха, потому что… потому что… почему? Она не знала. Зато она знала, что будет, если она не добьется его, и этого было достаточно, чтобы стремиться к славе.
Глава 11
Винсент-Бонни! И что Джерри было с ним/с ней делать? Когда Либра впервые заявил, что это существо будет жить с ней, Джерри пришла в ужас. Он/она был красивым сексуально привлекательным ребенком. Она чувствовала себя лесбиянкой в его присутствии, испытывая к нему странное влечение. Хотя Джерри прекрасно знала, что она на самом деле — Винсент, а не Бонни, и это влечение было вполне объяснимо. А Бонни-Винсент или Винсент-Бонни вовсю пользовался своей сексуальной привлекательностью. И Джерри не могла понять, насколько его игра была неосознанной. Сначала они настороженно относились друг к другу, словно «принюхивались», как животные при первой встрече. Винсент-Бонни выжидал, станет ли Джерри насмехаться над ним как над извращенцем. Джерри тоже относилась с подозрением к молчаливому, наблюдательному пареньку, который запирал дверь ванной, когда уходил в нее переодеваться или наложить косметику, пользовался ее вещами, а потом отнекивался и следил за каждым ее движением с такой же проницательностью, как и она за ним. Может он/она клептоман? А как об этом узнать? Из него и слова не вытянешь! Оба держались настороже, и одинаково не хотели жить друг с другом.
Весна сменилась жарким летом, и Джерри стала замечать в Бонни перемены к лучшему. (Она в конце концов стала думать об этом странном создании, как о Бонни. Когда оно только появилось в ее квартире Джерри поинтересовалась, как его называть. И он ответил: «Бонни, конечно. Если вы привыкнете называть меня Винсент, то можете случайно забыться, и если мне позвонят, так и позовете: „Винсент, тебя к телефону!“) Первый раз Бонни откровенно заговорила с ней, когда приняла таблетки, которыми в изобилии снабжали ее друзья из бара. Джерри сварила кофе, и они сидели в гостиной, а Бонни говорила и говорила: о себе, о своем детстве, о первой любви.
— Я так разболталась из-за таблеток, правда? — сказала Бонни.
— Я рада, что ты наконец заговорила.
— Я привыкла молчать. Чувствую себя глупой. Хотя уже многому научилась. Я теперь не веду себя так вызывающе.
— Ты никогда себя так не вела.
— А мне так казалось, — сказала Бонни. — Я думала, что ты меня ненавидишь.
— А я думала, ты меня ненавидишь.
— Но ты так на меня смотрела.
— Только потому, что ты очень хорошенькая. Но и ты на меня как смотрела!
— Да, но раньше у меня никогда не было ни брата, ни сестры. А теперь я тебе нравлюсь?
— Ты всегда мне нравилась. Просто мне казалось, что это я тебе не нравлюсь. А сейчас, когда выяснилось, что ты не испытываешь ко мне ненависти, ты нравишься мне еще больше. А я тебе?
— Да, очень, — смущенно сказала Бонни.
Джерри почувствовала прилив симпатии к Бонни. Совершенно неважно, мальчик это или девочка. С ней надо обращаться как с ребенком. У Бонни были интересы подростка: одежда, макияж, прически, романтическая музыка. И она вовсе не была тупой. (Это просто стереотип, считать всех людей с отклонениями за придурков. Но видеть гениальность в любом их высказывании — тоже стереотип. Джерри научилась воспринимать Бонни, как женщину, и вдруг поняла, что она умная и проницательная, что она умеет видеть людей насквозь, какие бы маски они на себя не надевали, потому что в том мире, из которого она пришла, они ничего не значили.
— Я хочу всему научиться, — сказала Бонни. — И уже так многому научилась от тебя.
И это была правда. Джерри была для Бонни образом, которому должна соответствовать истинная девушка. Когда Бонни только появилась в ее квартире, она повсюду разбрасывала косметику, постоянно теряла крышки от многочисленных баночек и бутылочек с кремами, накладные ресницы она оставляла там, где сняла их. Платья она бросала прямо на полу, словно это были костюмы, не имеющие к ней никакого отношения. Теперь Бонни стала раскладывать все по своим местам, даже завела маленькую записную книжку, куда записывала деловые встречи и телефоны новых знакомых. «Ты такая аккуратная, потому что ты — девушка», — говорила Бонни. Поэтому и сама Бонни стала аккуратной. Джерри не стала рассказывать ей, какой бардак можно застать в спальнях большинства девушек.
С самого начала Бонни очень много работала. У нее был занят каждый день. Летом в газетах стали появляться ее первые фотографии. Скоро должны были появиться и в журналах. Публикации в них подавались за три месяца. Либра пока не позволял ей участвовать в показах мод. Журналы называли ее «лицом года», «более сексуальной, чем сама Твигги», «Сущностью неосознанной женственности», «реинкарнацией Мерелин Монро». Никто, казалось, не мог описать ее — ее просто любили.
Были, конечно, и свои проблемы. Однажды позвонил взбешенный фотограф и заявил, что Бонни ушла со съемок в брючном костюме стоимостью пятнадцать тысяч долларов из новой коллекции, которую он снимал. Бонни невинно все отрицала. Джерри отрицала с негодованием. А позднее обнаружила пресловутый костюм в дальнем углу шкафа, когда полезла за нафталином. Она бросилась к Бонни.
— Да, но я думала, что они отдают костюмы моделям, — ответила Бонни. — Отдают! — воскликнула Джерри. — Отдают — не означает, что ты можешь взять их сама! Это же воровство. Это же оригинал. Он им нужен для создания копий.
— Он отдал мне его, — настаивала Бонни.
— Тогда почему он звонил в таком бешенстве?
Бонни пожала плечами.
— Ты должна его вернуть.
— Но я его не брала.
— Но если ты его не брала, тогда как он здесь оказался? Сам пришел на собственных ножках?
Джерри просто не знала, что делать. Она переживала за карьеру Бонни. Еще один подобный случай — и ей конец. Ей никто не будет больше доверять. Она же не может бегать за Бонни как сторожевая собака. Бонни должна понять, что несмотря на то, что ведет вымышленную жизнь, она живет в реальном мире, где у людей есть определенные ценности, и воровство в этом мире считается пороком. В конце концов Джерри решила отдать костюм Либре пусть он о нем позаботится. Сама же на две недели перестала разговаривать с Бонни.
Что Либра сделал с костюмом, осталось тайной. Фотограф распространял о Бонни слухи, что она вшивая, слишком жесткая модель, с которой он больше не будет работать. На слушок не обратили особого внимания. Все решили, что он просто пытался затащить Бонни в постель, и получил жесткий отпор. Либра вычел пятнадцать тысяч долларов из зарплаты Бонни, выдавал ей лишь мизерные крохи, чтобы было чем расплачиваться за такси, и приказал Джерри держать язык за зубами.
Бонни сидела дома, смотрела телевизор, когда Джерри его включала, ела, если ей подавали еду, спала и постилась, если ей ничего не предлагали. Через две недели после случившегося Джерри, вернувшись с работы, обнаружила Бонни, сидящей на полу в мужских джинсах и мужской рубашке, без капли грима на лице, волосы зачесаны назад как у мальчика. Она всхлипывала.
— Я не могу больше этого выносить, — сказала Бонни. — Пожалуйста, поговори со мной. — С распухшими от долгих рыданий глазами и зачесанными назад волосами она больше походила на Винсента, чем на Бонни. Джерри почувствовала жалость и нежность.
— Ты должна научиться уважать собственность других людей, — сказала она.
— Буду.
— Может быть, ты не уважаешь многих, с кем работаешь, но пока ты с ними работаешь, тебе придется уважать их принципы.
— Но я же их уважаю, — сказала Бонни. — Я имею в виду, людей.
— Я не говорю, что тебе нужно уважать всех. Ты можешь иметь свое собственное мнение. Только не держи их за дураков, потому что они — не дураки.
— Я знаю это.
— О'кей. Что будем есть?
Бонни бросилась к ней с объятиями. Джерри чувствовала себя страшно неловко. Она не хотела быть матерью этому ребенку, не хотела быть надзирательницей или сторожевой собакой. Сама мысль о власти одного взрослого человека над другим взрослым была ей ненавистна. Но она не могла позволить Бонни вляпаться в новые неприятности. Мир видел только хорошую Бонни, грациозную маленькую нимфетку с прелестным личиком. Бонни как человек их вовсе не интересовала. Ей же приходилось видеть оба облика Бонни, ведь Джерри заботилась о ней. И должна была защищать ее. И не потому, что Либра приказал ей это делать. Теперь все изменилось. Она привыкла и привязалась к Бонни. Она была поражена, как Бонни справляется со своими душевными проблемами, никогда не проявляя жалости к самой себе. Она относилась к жизни даже более радостно, чем многие ее сверстники. Бонни обладала внутренней силой, И Джерри уважала ее за это.
После этой истории их отношении изменились. Джерри начала брать ее с собой по магазинам, в кино. Они ходили обедать в кафе жаркими летними вечерами, когда готовить было лень. Бонни, казалось, это очень нравилось. Она даже почти перестала ходить в бар для гомосексуалистов. Она часто ходила на свидания. За ней часто заходили мальчики, всегда симпатичные, чистенькие и, казалось бы, совершенно нормальные. Судя по всему, они любили и уважали Бонни. Джерри не могла следить за Бонни, когда та ходила на свидания, хотя Либра и настаивал на этом. И в те вечера, когда она не встречалась с Диком, она сидела дома. Иногда Бонни приглашала Джерри с собой на свидания, когда спутников было двое. И Джерри ходила. Ей даже это понравилось, и она не испытывала неловкости. Парни, с которыми ее знакомила Бонни, казались Джерри вполне нормальными, ну может быть бисексуалами. Но как теперь узнаешь кто? На свиданиях Бонни вела себя тихо, просто сидела, сознавая свою привлекательность, и лишь иногда вставляла умные забавные замечания, и все вокруг покатывались от хохота, настолько они были уместны. Джерри решила, что Бонни — прирожденная комедиантка, и если Либра найдет для нее хороший фильм, то ей лучше дебютировать в комедийной роли.
Либра уже это решил. Однажды он показал Джерри сценарий.
— История Мерелин Монро, — сказал он. — Собираюсь получить его для Бонни.
Джерри так и ахнула.
— И вы сможете?
— Ты спрашиваешь меня, смогу ли я?
— Нет, я хотела сказать, что это сможете только вы.
— Конечно, если авантюра откроется, ее сочтут кощунством, — заявил Либра. — Но я считаю, что феномен Монро заключается в полном отсутствии у нее сексуальной привлекательности. Женщины любили ее так же, как и мужчины, помнишь? Они никогда не ревновали к ней. А мужчины на самом деле не хотели с ней спать, они ею только восхищались. Будучи вне секса она стала суперсексуальной. Мы — все еще нация пуритан. Она пародировала секс и прекрасно это осознавала. И в этом ее гениальность. Дать эту роль любой другой актрисе гораздо большее кощунство, чем дать ее Бонни. А причина проста. Все, кроме Бонни, будут второсортными Монро. А Бонни будет первокласной Бонни. Я думаю, лишь она может справиться с этой ролью.
— И вы собираетесь послать ее в актерский класс?
— Не уверен пока, — ответил Либра. — Я хочу направить ее к Саймону Будапешту, но не уверен, выдержит ли Бонни общество этих животных. Видимо лучше устроить частные уроки. Она так быстрее научиться, а нам будет легче ее контролировать.
Кого он имел в виду под словом «нам»? Самого себя и Саймона Будапешта или себя и Джерри? Джерри поняла, что он говорил о себе и ней. И тут же покраснела от удивления и удовольствия. Впервые Либра дал ей почувствовать ответственность за клиента! Она перестала быть просто Старшей Сестрой-сиделкой. Она воспринимала теперь Бонни как родную. Интересно, не скрывается ли за внешним презрением Либры к своим клиентам, те же чувства, которые только что испытала Джерри, даже если не ко всем и в гораздо меньшей степени? Разве он не заботится о них? Он тратит всю свою жизнь, устраивая жизнь своих клиентов, и ничего не оставляет себе. Его брак смешон, ему не о ком заботиться, кроме как о девчонках, которых он периодически укладывает в постель. А о них он точно не заботится. Странный он человек. Хотелось бы ей понять его когда-нибудь.
Вечером Джерри рассказала Бонни о сценарии. Бонни подпрыгнула как дитя и только повторяла:
— Ты уверена? Ты думаешь, я получу эту роль? Ты думаешь, я стану звездой?
Потом Джерри сказала Бонни и об уроках актерского мастерства.
— А ты будешь ходить со мной?
— А зачем я тебе нужна?
— Нужна.
— Он будет твоим репетитором. Я буду вам только мешать.
— Ты будешь мешать мне не больше, чем этот старый осел, с которым мне придется заниматься. Ну пошли со мной хотя бы в первый раз.
Джерри согласилась.
— Дик звонил, — сказала Бонни.
Джерри удивленно посмотрела на нее.
— Сюда? Когда?
— Полчаса назад.
— А почему он не позвонил мне на работу, глупый. Он же знает, что я никогда не прихожу домой так рано.
Бонни пожала плечами.
— И что он сказал?
— Он хороший. Он сказал, что зайдет.
Дик много слышал о Бонни от Джерри, но никогда ее не видел. Он даже однажды сказал, что не хочет с ней знакомиться, потому что боится «голубых». Он знал, что Бонни — это Винсент. От Джерри, разумеется. Она все ему рассказывала и беспредельно доверяла. Джерри изумилась — что же заставило Дика перестать бояться «голубых», и задумалась, уж не ревнует ли она. Хотя к чему ревновать — Бонни же мальчик. Дику, наверное, было просто любопытно, с кем же живет его девушка. И все же ей было неприятно, что Дик позвонил ей, заранее зная, что в это время Джерри никогда не бывает дома, и он сможет застать Бонни одну. Странно. Для Дика — это странно. Будь это с любым другим мужчиной, она бы сочла это за необдуманный поступок, но с Диком такое было невозможно. Джерри в два раза дольше обычного наклеивала новые накладные ресницы экстра-класса, чтобы обрести уверенность и успокоиться. Бонни была самой красивой девушкой, которую Джерри когда-либо видела в жизни, даже несмотря на то, что на самом деле Бонни была мальчиком. И она уже видела слишком много мужчин, которые настаивали, что Бонни — девочка, несмотря на то, что были ее любовниками и уж наверное обнаружили все необходимое в постели. А может Дик думал, что Бонни подойдет на какую-нибудь роль в его бродвейском шоу, и просто хотел на нее посмотреть.
— Он не сказал, мы куда-нибудь пойдем или нет? — крикнула она из ванной.
— Не сказал.
Джерри вышла из ванной.
— Ну и как я выгляжу?
— Изумительно. Только посмотрите на нее! Кого ты хочешь покорить?
— Тебя, Винсент. Я решила сделать из тебя мужчину, — Джерри кинулась за Бонни и носилась за ней, пока не поймала. Бонни визжа сопротивлялась и потом начала немилосердно щекотать Джерри. Она обладала мужской силой.
— Не вздумай поцеловать меня, ты извращена! — хихикала Бонни.
— Отпусти меня, грубиянка!
— От грубиянки слышу!
Джерри почувствовала, что игра зашла слишком далеко. Раньше Бонни никогда не прикасалась к женскому телу, ее невинные касания сейчас вдруг обрели другой смысл. Она положила руку на грудь Джерри, а другую попыталась запустить ей под юбку. Ей что, просто хочется посмотреть, что же есть там такого у девушек, чего нет у нее самой? Или в ней все-таки гораздо больше мужского, чем кто-либо из них думает?
Джерри вырвалась и убежала в гостиную.
— Я не игрушка, — сказала она. — Если тебе интересно, что там у девушек, я тебе нарисую.
— Не надо. Мне станет плохо.
— А ты что-нибудь знаешь о девушках?
— Откуда, — сказала Бонни. Она ушла в ванную и занялась гримом. — Я тоже хочу быть красивой к приходу твоего друга, — сказала она. — Мне не хочется напугать его до смерти.
«Интересно, что подумает Дик о Бонни», — раздумывала Джерри, приготавливая мартини — Дик пил эту гадость и зимой и летом. Она достала пластинки, а потом включила кондиционер на большую мощность. Кондиционер зачихал, закашлял, как взбесившаяся машина и замер. Такой жаркий вечер, а кондиционер сломался! Джерри распахнула окна, жаркий воздух стоял плотной стеной. Может, это и к лучшему. Дик не станет медлить — только познакомится с Бонни, выпьет мартини, а потом они вдвоем куда-нибудь пойдут. Она никак не могла понять, почему так нервничает. Наверное, просто переутомилась. И лето в Нью-Йорке — кошмар, даже если весь день перемещаешься только по кондиционированным помещениям.
Она написала для Бонни огромную записку, чтобы та на следующий день вызвала мастера для починки кондиционера, и смешала себе водку с тоником. — Хочешь выпить, Бонни?
— Нет спасибо. Хотя за компанию — да…
Джерри приготовила еще один бокал водки с тоником и отнесла его в ванну. Бонни уже давно не запирала за собой дверь.
— Ты куда-нибудь собираешься? — спросила Джерри, так как Бонни наклеивала себе ресницы.
— Не знаю. Почему так жарко?
— Кондиционер сломался.
— О, Господи. Тогда я куда-нибудь пойду!
— Ты завтра утром будешь дома, чтобы вызвать мастера?
— Да. У меня встреча только в три часа.
— Я оставлю тебе номер телефона на кухне. Вызови пожалуйста.
— О'кей.
Последовало долгое молчание. Бонни была поглощена наклеиванием ресниц, — она их то снимала, то снова накладывала, пока не добилась желаемого результата. Случайно задев стакан, она уронила его в раковину, он разбился и Джерри направилась на кухню за метлой и совком.
— Ты думаешь, я ему понравлюсь? — спросила Бонни.
— Кому?
— Дику Девойду.
— Нет, если будешь называть его Диком Девойдом.
— Ты думаешь, он сочтет меня извращенкой?
— А почему он должен так считать?
— Потому что я — извращенка.
— Нет. Кто тебе это сказал?
— Я сама. И ты это знаешь, — ответила Бонни.
— Ты ему понравишься. Ты всем нравишься.
— Я сама здесь уберу.
— О'кей.
— Если он будет смеяться надо мной, то я не захочу с ним знакомиться. — Ты не получишь водки, пока не выйдешь из ванной. Ты все бьешь.
— Он ведь не будет надо мной смеяться?
— Нет. — Джерри отнесла осколки на кухню и выбросила. — Я бы не стала на твоем месте ходить здесь босиком до среды, пока не придет уборщица.
— Ты думаешь, мне надеть платье?
— А почему нет?
Весна сменилась жарким летом, и Джерри стала замечать в Бонни перемены к лучшему. (Она в конце концов стала думать об этом странном создании, как о Бонни. Когда оно только появилось в ее квартире Джерри поинтересовалась, как его называть. И он ответил: «Бонни, конечно. Если вы привыкнете называть меня Винсент, то можете случайно забыться, и если мне позвонят, так и позовете: „Винсент, тебя к телефону!“) Первый раз Бонни откровенно заговорила с ней, когда приняла таблетки, которыми в изобилии снабжали ее друзья из бара. Джерри сварила кофе, и они сидели в гостиной, а Бонни говорила и говорила: о себе, о своем детстве, о первой любви.
— Я так разболталась из-за таблеток, правда? — сказала Бонни.
— Я рада, что ты наконец заговорила.
— Я привыкла молчать. Чувствую себя глупой. Хотя уже многому научилась. Я теперь не веду себя так вызывающе.
— Ты никогда себя так не вела.
— А мне так казалось, — сказала Бонни. — Я думала, что ты меня ненавидишь.
— А я думала, ты меня ненавидишь.
— Но ты так на меня смотрела.
— Только потому, что ты очень хорошенькая. Но и ты на меня как смотрела!
— Да, но раньше у меня никогда не было ни брата, ни сестры. А теперь я тебе нравлюсь?
— Ты всегда мне нравилась. Просто мне казалось, что это я тебе не нравлюсь. А сейчас, когда выяснилось, что ты не испытываешь ко мне ненависти, ты нравишься мне еще больше. А я тебе?
— Да, очень, — смущенно сказала Бонни.
Джерри почувствовала прилив симпатии к Бонни. Совершенно неважно, мальчик это или девочка. С ней надо обращаться как с ребенком. У Бонни были интересы подростка: одежда, макияж, прически, романтическая музыка. И она вовсе не была тупой. (Это просто стереотип, считать всех людей с отклонениями за придурков. Но видеть гениальность в любом их высказывании — тоже стереотип. Джерри научилась воспринимать Бонни, как женщину, и вдруг поняла, что она умная и проницательная, что она умеет видеть людей насквозь, какие бы маски они на себя не надевали, потому что в том мире, из которого она пришла, они ничего не значили.
— Я хочу всему научиться, — сказала Бонни. — И уже так многому научилась от тебя.
И это была правда. Джерри была для Бонни образом, которому должна соответствовать истинная девушка. Когда Бонни только появилась в ее квартире, она повсюду разбрасывала косметику, постоянно теряла крышки от многочисленных баночек и бутылочек с кремами, накладные ресницы она оставляла там, где сняла их. Платья она бросала прямо на полу, словно это были костюмы, не имеющие к ней никакого отношения. Теперь Бонни стала раскладывать все по своим местам, даже завела маленькую записную книжку, куда записывала деловые встречи и телефоны новых знакомых. «Ты такая аккуратная, потому что ты — девушка», — говорила Бонни. Поэтому и сама Бонни стала аккуратной. Джерри не стала рассказывать ей, какой бардак можно застать в спальнях большинства девушек.
С самого начала Бонни очень много работала. У нее был занят каждый день. Летом в газетах стали появляться ее первые фотографии. Скоро должны были появиться и в журналах. Публикации в них подавались за три месяца. Либра пока не позволял ей участвовать в показах мод. Журналы называли ее «лицом года», «более сексуальной, чем сама Твигги», «Сущностью неосознанной женственности», «реинкарнацией Мерелин Монро». Никто, казалось, не мог описать ее — ее просто любили.
Были, конечно, и свои проблемы. Однажды позвонил взбешенный фотограф и заявил, что Бонни ушла со съемок в брючном костюме стоимостью пятнадцать тысяч долларов из новой коллекции, которую он снимал. Бонни невинно все отрицала. Джерри отрицала с негодованием. А позднее обнаружила пресловутый костюм в дальнем углу шкафа, когда полезла за нафталином. Она бросилась к Бонни.
— Да, но я думала, что они отдают костюмы моделям, — ответила Бонни. — Отдают! — воскликнула Джерри. — Отдают — не означает, что ты можешь взять их сама! Это же воровство. Это же оригинал. Он им нужен для создания копий.
— Он отдал мне его, — настаивала Бонни.
— Тогда почему он звонил в таком бешенстве?
Бонни пожала плечами.
— Ты должна его вернуть.
— Но я его не брала.
— Но если ты его не брала, тогда как он здесь оказался? Сам пришел на собственных ножках?
Джерри просто не знала, что делать. Она переживала за карьеру Бонни. Еще один подобный случай — и ей конец. Ей никто не будет больше доверять. Она же не может бегать за Бонни как сторожевая собака. Бонни должна понять, что несмотря на то, что ведет вымышленную жизнь, она живет в реальном мире, где у людей есть определенные ценности, и воровство в этом мире считается пороком. В конце концов Джерри решила отдать костюм Либре пусть он о нем позаботится. Сама же на две недели перестала разговаривать с Бонни.
Что Либра сделал с костюмом, осталось тайной. Фотограф распространял о Бонни слухи, что она вшивая, слишком жесткая модель, с которой он больше не будет работать. На слушок не обратили особого внимания. Все решили, что он просто пытался затащить Бонни в постель, и получил жесткий отпор. Либра вычел пятнадцать тысяч долларов из зарплаты Бонни, выдавал ей лишь мизерные крохи, чтобы было чем расплачиваться за такси, и приказал Джерри держать язык за зубами.
Бонни сидела дома, смотрела телевизор, когда Джерри его включала, ела, если ей подавали еду, спала и постилась, если ей ничего не предлагали. Через две недели после случившегося Джерри, вернувшись с работы, обнаружила Бонни, сидящей на полу в мужских джинсах и мужской рубашке, без капли грима на лице, волосы зачесаны назад как у мальчика. Она всхлипывала.
— Я не могу больше этого выносить, — сказала Бонни. — Пожалуйста, поговори со мной. — С распухшими от долгих рыданий глазами и зачесанными назад волосами она больше походила на Винсента, чем на Бонни. Джерри почувствовала жалость и нежность.
— Ты должна научиться уважать собственность других людей, — сказала она.
— Буду.
— Может быть, ты не уважаешь многих, с кем работаешь, но пока ты с ними работаешь, тебе придется уважать их принципы.
— Но я же их уважаю, — сказала Бонни. — Я имею в виду, людей.
— Я не говорю, что тебе нужно уважать всех. Ты можешь иметь свое собственное мнение. Только не держи их за дураков, потому что они — не дураки.
— Я знаю это.
— О'кей. Что будем есть?
Бонни бросилась к ней с объятиями. Джерри чувствовала себя страшно неловко. Она не хотела быть матерью этому ребенку, не хотела быть надзирательницей или сторожевой собакой. Сама мысль о власти одного взрослого человека над другим взрослым была ей ненавистна. Но она не могла позволить Бонни вляпаться в новые неприятности. Мир видел только хорошую Бонни, грациозную маленькую нимфетку с прелестным личиком. Бонни как человек их вовсе не интересовала. Ей же приходилось видеть оба облика Бонни, ведь Джерри заботилась о ней. И должна была защищать ее. И не потому, что Либра приказал ей это делать. Теперь все изменилось. Она привыкла и привязалась к Бонни. Она была поражена, как Бонни справляется со своими душевными проблемами, никогда не проявляя жалости к самой себе. Она относилась к жизни даже более радостно, чем многие ее сверстники. Бонни обладала внутренней силой, И Джерри уважала ее за это.
После этой истории их отношении изменились. Джерри начала брать ее с собой по магазинам, в кино. Они ходили обедать в кафе жаркими летними вечерами, когда готовить было лень. Бонни, казалось, это очень нравилось. Она даже почти перестала ходить в бар для гомосексуалистов. Она часто ходила на свидания. За ней часто заходили мальчики, всегда симпатичные, чистенькие и, казалось бы, совершенно нормальные. Судя по всему, они любили и уважали Бонни. Джерри не могла следить за Бонни, когда та ходила на свидания, хотя Либра и настаивал на этом. И в те вечера, когда она не встречалась с Диком, она сидела дома. Иногда Бонни приглашала Джерри с собой на свидания, когда спутников было двое. И Джерри ходила. Ей даже это понравилось, и она не испытывала неловкости. Парни, с которыми ее знакомила Бонни, казались Джерри вполне нормальными, ну может быть бисексуалами. Но как теперь узнаешь кто? На свиданиях Бонни вела себя тихо, просто сидела, сознавая свою привлекательность, и лишь иногда вставляла умные забавные замечания, и все вокруг покатывались от хохота, настолько они были уместны. Джерри решила, что Бонни — прирожденная комедиантка, и если Либра найдет для нее хороший фильм, то ей лучше дебютировать в комедийной роли.
Либра уже это решил. Однажды он показал Джерри сценарий.
— История Мерелин Монро, — сказал он. — Собираюсь получить его для Бонни.
Джерри так и ахнула.
— И вы сможете?
— Ты спрашиваешь меня, смогу ли я?
— Нет, я хотела сказать, что это сможете только вы.
— Конечно, если авантюра откроется, ее сочтут кощунством, — заявил Либра. — Но я считаю, что феномен Монро заключается в полном отсутствии у нее сексуальной привлекательности. Женщины любили ее так же, как и мужчины, помнишь? Они никогда не ревновали к ней. А мужчины на самом деле не хотели с ней спать, они ею только восхищались. Будучи вне секса она стала суперсексуальной. Мы — все еще нация пуритан. Она пародировала секс и прекрасно это осознавала. И в этом ее гениальность. Дать эту роль любой другой актрисе гораздо большее кощунство, чем дать ее Бонни. А причина проста. Все, кроме Бонни, будут второсортными Монро. А Бонни будет первокласной Бонни. Я думаю, лишь она может справиться с этой ролью.
— И вы собираетесь послать ее в актерский класс?
— Не уверен пока, — ответил Либра. — Я хочу направить ее к Саймону Будапешту, но не уверен, выдержит ли Бонни общество этих животных. Видимо лучше устроить частные уроки. Она так быстрее научиться, а нам будет легче ее контролировать.
Кого он имел в виду под словом «нам»? Самого себя и Саймона Будапешта или себя и Джерри? Джерри поняла, что он говорил о себе и ней. И тут же покраснела от удивления и удовольствия. Впервые Либра дал ей почувствовать ответственность за клиента! Она перестала быть просто Старшей Сестрой-сиделкой. Она воспринимала теперь Бонни как родную. Интересно, не скрывается ли за внешним презрением Либры к своим клиентам, те же чувства, которые только что испытала Джерри, даже если не ко всем и в гораздо меньшей степени? Разве он не заботится о них? Он тратит всю свою жизнь, устраивая жизнь своих клиентов, и ничего не оставляет себе. Его брак смешон, ему не о ком заботиться, кроме как о девчонках, которых он периодически укладывает в постель. А о них он точно не заботится. Странный он человек. Хотелось бы ей понять его когда-нибудь.
Вечером Джерри рассказала Бонни о сценарии. Бонни подпрыгнула как дитя и только повторяла:
— Ты уверена? Ты думаешь, я получу эту роль? Ты думаешь, я стану звездой?
Потом Джерри сказала Бонни и об уроках актерского мастерства.
— А ты будешь ходить со мной?
— А зачем я тебе нужна?
— Нужна.
— Он будет твоим репетитором. Я буду вам только мешать.
— Ты будешь мешать мне не больше, чем этот старый осел, с которым мне придется заниматься. Ну пошли со мной хотя бы в первый раз.
Джерри согласилась.
— Дик звонил, — сказала Бонни.
Джерри удивленно посмотрела на нее.
— Сюда? Когда?
— Полчаса назад.
— А почему он не позвонил мне на работу, глупый. Он же знает, что я никогда не прихожу домой так рано.
Бонни пожала плечами.
— И что он сказал?
— Он хороший. Он сказал, что зайдет.
Дик много слышал о Бонни от Джерри, но никогда ее не видел. Он даже однажды сказал, что не хочет с ней знакомиться, потому что боится «голубых». Он знал, что Бонни — это Винсент. От Джерри, разумеется. Она все ему рассказывала и беспредельно доверяла. Джерри изумилась — что же заставило Дика перестать бояться «голубых», и задумалась, уж не ревнует ли она. Хотя к чему ревновать — Бонни же мальчик. Дику, наверное, было просто любопытно, с кем же живет его девушка. И все же ей было неприятно, что Дик позвонил ей, заранее зная, что в это время Джерри никогда не бывает дома, и он сможет застать Бонни одну. Странно. Для Дика — это странно. Будь это с любым другим мужчиной, она бы сочла это за необдуманный поступок, но с Диком такое было невозможно. Джерри в два раза дольше обычного наклеивала новые накладные ресницы экстра-класса, чтобы обрести уверенность и успокоиться. Бонни была самой красивой девушкой, которую Джерри когда-либо видела в жизни, даже несмотря на то, что на самом деле Бонни была мальчиком. И она уже видела слишком много мужчин, которые настаивали, что Бонни — девочка, несмотря на то, что были ее любовниками и уж наверное обнаружили все необходимое в постели. А может Дик думал, что Бонни подойдет на какую-нибудь роль в его бродвейском шоу, и просто хотел на нее посмотреть.
— Он не сказал, мы куда-нибудь пойдем или нет? — крикнула она из ванной.
— Не сказал.
Джерри вышла из ванной.
— Ну и как я выгляжу?
— Изумительно. Только посмотрите на нее! Кого ты хочешь покорить?
— Тебя, Винсент. Я решила сделать из тебя мужчину, — Джерри кинулась за Бонни и носилась за ней, пока не поймала. Бонни визжа сопротивлялась и потом начала немилосердно щекотать Джерри. Она обладала мужской силой.
— Не вздумай поцеловать меня, ты извращена! — хихикала Бонни.
— Отпусти меня, грубиянка!
— От грубиянки слышу!
Джерри почувствовала, что игра зашла слишком далеко. Раньше Бонни никогда не прикасалась к женскому телу, ее невинные касания сейчас вдруг обрели другой смысл. Она положила руку на грудь Джерри, а другую попыталась запустить ей под юбку. Ей что, просто хочется посмотреть, что же есть там такого у девушек, чего нет у нее самой? Или в ней все-таки гораздо больше мужского, чем кто-либо из них думает?
Джерри вырвалась и убежала в гостиную.
— Я не игрушка, — сказала она. — Если тебе интересно, что там у девушек, я тебе нарисую.
— Не надо. Мне станет плохо.
— А ты что-нибудь знаешь о девушках?
— Откуда, — сказала Бонни. Она ушла в ванную и занялась гримом. — Я тоже хочу быть красивой к приходу твоего друга, — сказала она. — Мне не хочется напугать его до смерти.
«Интересно, что подумает Дик о Бонни», — раздумывала Джерри, приготавливая мартини — Дик пил эту гадость и зимой и летом. Она достала пластинки, а потом включила кондиционер на большую мощность. Кондиционер зачихал, закашлял, как взбесившаяся машина и замер. Такой жаркий вечер, а кондиционер сломался! Джерри распахнула окна, жаркий воздух стоял плотной стеной. Может, это и к лучшему. Дик не станет медлить — только познакомится с Бонни, выпьет мартини, а потом они вдвоем куда-нибудь пойдут. Она никак не могла понять, почему так нервничает. Наверное, просто переутомилась. И лето в Нью-Йорке — кошмар, даже если весь день перемещаешься только по кондиционированным помещениям.
Она написала для Бонни огромную записку, чтобы та на следующий день вызвала мастера для починки кондиционера, и смешала себе водку с тоником. — Хочешь выпить, Бонни?
— Нет спасибо. Хотя за компанию — да…
Джерри приготовила еще один бокал водки с тоником и отнесла его в ванну. Бонни уже давно не запирала за собой дверь.
— Ты куда-нибудь собираешься? — спросила Джерри, так как Бонни наклеивала себе ресницы.
— Не знаю. Почему так жарко?
— Кондиционер сломался.
— О, Господи. Тогда я куда-нибудь пойду!
— Ты завтра утром будешь дома, чтобы вызвать мастера?
— Да. У меня встреча только в три часа.
— Я оставлю тебе номер телефона на кухне. Вызови пожалуйста.
— О'кей.
Последовало долгое молчание. Бонни была поглощена наклеиванием ресниц, — она их то снимала, то снова накладывала, пока не добилась желаемого результата. Случайно задев стакан, она уронила его в раковину, он разбился и Джерри направилась на кухню за метлой и совком.
— Ты думаешь, я ему понравлюсь? — спросила Бонни.
— Кому?
— Дику Девойду.
— Нет, если будешь называть его Диком Девойдом.
— Ты думаешь, он сочтет меня извращенкой?
— А почему он должен так считать?
— Потому что я — извращенка.
— Нет. Кто тебе это сказал?
— Я сама. И ты это знаешь, — ответила Бонни.
— Ты ему понравишься. Ты всем нравишься.
— Я сама здесь уберу.
— О'кей.
— Если он будет смеяться надо мной, то я не захочу с ним знакомиться. — Ты не получишь водки, пока не выйдешь из ванной. Ты все бьешь.
— Он ведь не будет надо мной смеяться?
— Нет. — Джерри отнесла осколки на кухню и выбросила. — Я бы не стала на твоем месте ходить здесь босиком до среды, пока не придет уборщица.
— Ты думаешь, мне надеть платье?
— А почему нет?