Страница:
«Пожалуй, этот монастырь вряд ли может стать форпостом наполеоновского вторжения», — подумал Патрик и окончательно успокоился.
Ужинали на монастырской кухне, за длинным отскобленным ножами столом. В дальнем его конце напротив Симоны, мрачно сгорбившись, сидел Флоре. Дальше расположился Генри, рядом с Софи — он теперь следовал за ней по пятам, — а напротив — Патрик с Хенкфордом и его матерью.
— Какая прелесть этот ужин! — восхитилась Софи. Патрик удивленно посмотрел на жену. Если бы лондонские аристократы могли сейчас видеть свою королеву красоты. Волосы в полном беспорядке, одежда, в общем, тоже требовала внимания, глаза сияют восторгом. И все потому, что она ужинает вместе со своими слугами в монастыре двенадцатого века.
— Да, — отозвался он в тон ей, — это несравненное, неповторимое удовольствие.
Софи наморщила нос.
— Изволите шутить, сэр, а между тем для меня сейчас ужинать, с милейшим Генри, действительно непередаваемое удовольствие.
Патрику очень хотелось сказать, каким образом он мог бы получить непередаваемое удовольствие, но для ушей мальчика, которому еще нет и тринадцати, это вряд ли прозвучало бы благозвучно. Так что лучше было промолчать.
Глава 16
Ужинали на монастырской кухне, за длинным отскобленным ножами столом. В дальнем его конце напротив Симоны, мрачно сгорбившись, сидел Флоре. Дальше расположился Генри, рядом с Софи — он теперь следовал за ней по пятам, — а напротив — Патрик с Хенкфордом и его матерью.
— Какая прелесть этот ужин! — восхитилась Софи. Патрик удивленно посмотрел на жену. Если бы лондонские аристократы могли сейчас видеть свою королеву красоты. Волосы в полном беспорядке, одежда, в общем, тоже требовала внимания, глаза сияют восторгом. И все потому, что она ужинает вместе со своими слугами в монастыре двенадцатого века.
— Да, — отозвался он в тон ей, — это несравненное, неповторимое удовольствие.
Софи наморщила нос.
— Изволите шутить, сэр, а между тем для меня сейчас ужинать, с милейшим Генри, действительно непередаваемое удовольствие.
Патрику очень хотелось сказать, каким образом он мог бы получить непередаваемое удовольствие, но для ушей мальчика, которому еще нет и тринадцати, это вряд ли прозвучало бы благозвучно. Так что лучше было промолчать.
Глава 16
На следующее утро Софи проснулась рано и сразу же выбралась из постели. Патрик лежал, зарывшись в смятые простыни, которые слегка отдавали плесенью. Были видны только копна черных кудрей и кончик уха. Она тихо надела платье, кое-как застегнув крючки без помощи Симоны, влезла в полусапожки, накинула шубку и крадучись выскользнула из комнаты.
Стоило ей скрыться, как Патрик перевернулся и мрачно уставился в потолочные брусья над головой. Да, такого в его жизни еще не бывало. Ему казалось, что жена не устоит перед ним. В сущности, он действительно был именно таким, как она и предполагала, то есть повесой. И все его прежние любовницы неизменно клялись в вечной любви.
Патрик насупил брови. «Какой же я самонадеянный попугай! Решил, что Софи забыла о Брэддоне, за которого совсем недавно собиралась замуж. Ведь прежде все эти заверения в любви мне совершенно не были нужны. Почему же теперь все иначе?»
Он громко застонал. Да, ему нужно было услышать эти слова от Софи. Просто необходимо. «Неужели я попал в капкан? — спрашивал он себя. — Капкан унизительной зависимости от собственной жены».
На его губах затрепетала слабая улыбка. «В конце концов, Софи моя жена. И если я попал в капкан, то и она тоже. Она не бормочет слова любви? И не надо. Значит, не чувствует. А те, другие женщины, может быть, они просто говорили то, что я хотел от них услышать?»
Затем он вспомнил тело Софи, выгибающееся, извивающееся под ним, и на сердце полегчало. «Неправда, что она не говорила о своих чувствах. Говорила, но не словами. Да и к чему эти пустопорожние, легковесные признания в любви. Их нет? Тем лучше. У нас будут честные отношения, без всякой сентиментальной идиотской болтовни».
Патрик медленно сел. В его сердце созревала неумолимая решимость. «Все равно я вырву из уст Софи эти слова. Да, это всего лишь слова, но я хочу их услышать. Именно от нее. Но почему мне, которому никогда ни от кого ничего не было нужно, так необходимо услышать слова любви от этой женщины? Потому что…»
Он быстро оделся и вышел из комнаты раньше, чем успел ответить себе на это «почему». А впрочем, был ли ответ?
Патрик завтракал на кухне один. Флоре во дворе устраивал для ошеломленных уэльсцев представление. Показывал свой знаменитый фокус — разбивание яйца одной рукой.
Время от времени ветерок приподнимал штору на кухонном окне, всю в масляных пятнах, и тогда показывался кусочек неба. Оно снова было голубое. Шторм закончился. Патрику не терпелось вернуться на «Ларк» и посмотреть, все ли там в порядке.
Софи он нашел в больничной палате. Она разговаривала с матерью Хенкфорда. Тут же рядом вертелся Генри.
— Юный Генри проникся к вашей жене большой симпатией, — произнес голос с характерным валлийским выговором. Хенкфорд стоял рядом и смотрел в том же направлении.
— А что будет с Генри и остальными, когда они поправятся? — спросил Патрик.
Хенкфорд погрустнел.
— Право, не знаю. Некоторые уже достаточно здоровы, но что с ними делать? В этих краях французов очень мало, и они будут выделяться, как белые вороны. Это уж определенно. А если вернутся домой, то снова станут пушечным мясом.
Патрик вздохнул:
— Отправьте их в Лондон.
— Я вас не понял, сэр, — настороженно произнес Хенкфорд.
— Я сказал, отправьте их в Лондон, там им легче будет найти работу. В Лондоне полно французов, и эти ребята не будут бросаться в глаза.
Джон заулыбался:
— Вы такой добрый, сэр. В самом деле, очень добрый. Ваша леди предложила то же самое, но я отказался, потому что вы могли не согласиться. Ибо в Священном Писании сказано: глава семьи — мужчина. А вы проявили такую доброту.
Патрик направился к жене. Странно как-то все. Вчера Джон сказал, что его мать не говорит по-английски и совсем чуть-чуть по-французски. В таком случае на каком же языке она разговаривает с Софи?
Однако к тому времени, когда он приблизился, миссис Хенкфорд возвратилась к своему пациенту.
— Доброе утро, Патрик. — Софи широко улыбалась. — Я пригласила Генри к нам погостить, а он…
— Сэр, — вмешался Генри, — я сказал леди Софи, что, возможно, вы не захотите меня принять как достойную personage[20] и отведете мне место на конюшне.
Патрик бросил взгляд на Генри. Мальчик стоял, плотно сжав губы, спокойно рассматривая его своими серыми глазами.
— Мой юный друг, — серьезно проговорил Патрик, — принимать вас у себя для меня большая честь. Ни о какой конюшне не может быть и речи.
Генри тряхнул головой.
— Но это не должна быть cas de charite[21]. Ни в коем случае. На свое содержание я должен заработать деньги сам.
— Кем был ваш отец? — Последнее замечание гордого мальчика Патрик пропустил мимо ушей.
— Генри напрягся.
— Это не важно, потому что он умер. А воспитал меня месье Пере, рыбак.
— Кто научил вас делать поклоны? — спросила Софи. — И говорить по-английски?
— Давным-давно у меня была няня, англичанка, — неохотно ответил Генри. — Но она и maman… их уже нет в живых.
В том, что Генри сын аристократа, не было никаких сомнений. Может быть, в Лондоне удастся отыскать кого-нибудь из его родственников, которые спаслись от репрессий?
— Генри, вы помните фамилию отца? — мягко спросил Патрик.
— Месье Ли Латур, — отозвался Генри после непродолжительного молчания. И затем, встретившись глазами с Патриком, добавил: — Граф Савойский.
— Вот и замечательно, — весело заключила Софи, беря за руку Генри. — Ваше общество в Лондоне мне будет очень приятно. Знаете, иногда бывает так одиноко.
Патрик с трудом сдержал улыбку. Чтобы Софи когда-либо было одиноко? В это трудно поверить.
— Возможно, я принадлежу к знатному роду, — удрученно произнес Генри и потупился. — Но подтвердить титул нет никакой возможности, и, значит, сейчас я никто.
— Я прошу вас сделать одолжение, — сказал Патрик. — Дело в том, что время от времени мне приходится надолго покидать дом. А моя супруга, как вы только что слышали, иногда чувствует себя одинокой. Вы могли бы быть ее… ну скажем, личным адъютантом. На время моего отсутствия.
Генри молчал.
— Но возвратиться во Францию у вас нет возможности, — заметила Софи. — Ив монастыре тоже вечно вы оставаться не можете.
Мальчик все еще колебался, так что пришлось вмешаться Патрику.
— Я уверен, ваш отец желал бы этого, — произнес он твердо.
— Я совершенно не помню отца.
Черт возьми, этот парень упрям как осел!
— В таком случае вам просто придется поверить мне на слово, — объявил Патрик. — Ваш отец, несомненно, пожелал бы, чтобы вы жили в доме аристократа, а не в уэльском монастыре и уж определенно не на конюшне.
— Итак, договорились? — Софи обворожительно улыбнулась. — Генри, не могли бы вы найти Симону и Флоре и сообщить, что мы готовы возвратиться на «Ларк»?
Как только Генри скрылся из виду, к ним приблизился Джон Хенкфорд. Он слышал весь разговор.
— Признаюсь, когда прибыл ваш слуга и сообщил, что вы остановитесь здесь на ночлег, я сожалел. Потому что полагал, что у всех лондонских черные сердца. Но теперь я счастлив заявить и заявляю: это не так. Не у всех лондонских черные сердца.
Софи собралась что-то ответить, но Джон ее прервал:
— И еще, мэм, я… я поражен, как хорошо вы говорите на нашем языке. И тронут, по-настоящему тронут. Так и скажу друзьям в пабе сегодня вечером. Лондонцы, которые говорят поваллийски! Одного этого достаточно — по крайней мере для меня, — чтобы поверить, что англичане не такие уж плохие.
Софи с тревогой посмотрела на Патрика. Такой поворот в разговоре его, очевидно, сбил с толку.
Ладно. Игра окончена, и потому можно не таиться. Она перешла на валлийский и тепло попрощалась с Джоном и его матерью. А затем с милой улыбкой повернулась к мужу:
— Будем возвращаться на «Ларк»? — Ее сердце колотилось. Он рассердился? Кажется, нет. Выглядит слегка озадаченным.
— Ты свободно говоришь по-валлийски, — сказал Патрик, как только они вышли в коридор. — Выходит, твоя мама француженка из Уэльса? Ничего себе комбинация.
— Мама тут ни при чем, — ответила Софи. — Просто одно время у нас работала прачка родом из Уэльса.
— Прачка! — удивился Патрик.
— Да, прачка, — подтвердила Софи. — Ее звали Мэри. Поскольку гувернантки в этот период у меня не было — матушка их время от времени увольняла, — то я в основном общалась со слугами. Вот так как-то незаметно получилось, что Мэри обучила меня говорить по-валлийски.
— А почему увольняли гувернанток? Ты не могла с ними поладить?
Софи коротко рассмеялась:
— Нет. Нет, я была очень послушным ребенком. Их увольняли из-за отца.
— Понимаю. — Патрик протянул Софи ее муфту.
Генри, который роль личного адъютанта воспринял со всей серьезностью, уже сопровождал Симону и Флоре вниз по извилистой лестнице к причалу. Солнце уже стояло высоко над головой. В небе парили два ястреба, делая круги над покосившимися трубами монастыря.
— Посмотри, ястребы, — воскликнула Софи, пытаясь сменить тему. — Моя няня обычно говорила, что ястребы смахивают с неба паутину.
— Значит, у тебя была еще няня, — задумчиво проговорил Патрик. — И ты все равно общалась с прачкой.
— Няня вышла замуж за брата Мэри, — объяснила Софи. — Именно поэтому она и появилась в нашем доме. Отец признавал только служанок-француженок.
Патрик усмехнулся. Забавное детство было у жены.
— Значит, все служанки у вас были француженки, включая гувернанток, которых твой отец, как я понимаю, обхаживал.
— Обхаживал — не то слово, — сказала Софи. — Обычно он брал их наскоком. — Она помолчала. — Это сильно огорчало маму.
— И она их увольняла?
— Да, — призналась Софи. — Но бывали и исключения. Не со всеми у папы получалось гладко. Например, мадемуазель Деррида. У нее была необыкновенно пышная грудь. Она пробыла у нас довольно долго.
— И что же?
— Папа делал вокруг нее заходы, но все напрасно. Тогда он временно прекратил попытки, видимо, нашел кого-то на стороне. Вообще-то мадемуазель Деррида была единственной молодой женщиной в нашем доме. Остальные служанки были пожилыми и крайне непривлекательными. Это уже maman постаралась.
— И чем же все кончилось? — спросил заинтригованный Патрик.
— Кончилось очень печально. Папа попытался прижать мадемуазель в голубой гостиной, и она ударила его по голове графином с бренди. — Заметив, что Патрик поморщился, Софи поспешила добавить: — Она не виновата. Графин ей просто подвернулся под руку. И вот впервые гувернантку уволила не мама, а папа. Больше недели он ходил с подбитым глазом и перевязанной головой, а мама, мне кажется, была в это время по-настоящему счастлива. Я тоже, но по другой причине. Не было никаких уроков. После того как мадемуазель Деррида ушла, меня и отправили в «Челтем ледис скул». Я думаю, мама отчаялась найти подходящую гувернантку.
Патрик мрачно улыбнулся. Теперь становится понятнее ход ее рассуждений. Она думает, что стоит ей отвернуться, как он тут же помчится на Пиккадилли покупать любовницам белье. Неудивительно. Жизнь с таким папашей ее многому научила.
Сегодня шлюпка домчала их до корабля гораздо быстрее, чем вчера. Симона, кажется, чувствовала себя прекрасно и поднялась на борт по веревочной лестнице без приключений.
Генри пристроили под начало опытного матроса, Софи удалилась в каюту, а Патрик отправился с капитаном Хиббертом. Шторм не вызвал на «Ларке» никаких видимых повреждений, и они решили без промедления обогнуть мыс в направлении порта Милфорд-Хейвен.
Сам не понимая почему, Патрик не торопился в каюту к Софи, как это уже было у них заведено. Он послал записку, сообщив, что пообедает наверху, что тоже было против установившихся правил.
Только стоя за рулем, когда корабль огибал мыс, Патрик разобрался в истоках своего раздражения. «Черт возьми, сможет ли она меня когда-нибудь полюбить, если уверена, что все мужчины похожи на ее отца? То, что я той самой породы, то есть ловелас, Софи, кажется, приняла как данность». Сердце у Патрика упало. И действительно, кто же, как не заправский повеса, может соблазнить девушку в ее собственной спальне? Кто может увести ее у своего школьного приятеля? Только ловелас.
Внизу в каюте Софи тоже вела упорную борьбу с отчаянием. Мать права, мужчинам не нравится, когда жена синий чулок. Патрик весь день не спускается вниз, такого прежде не случалось. Значит, недоволен. «И оказывается, он больший сноб, чем я думала. Как вскинулся, узнав, что в детстве я проводила время с прачкой, не говоря уже о знании валлийского».
Софи в сердцах открыла иллюминатор и швырнула в море свой драгоценный учебник турецкого языка. «Патрик не должен знать, что я говорю на семи языках. Ни в коем случае».
К вечеру тоска Софи стала нестерпимой. Хуже всего было то, что ей очень хотелось, чтобы Патрик узнал о ее способностях к языкам. По правде говоря, продемонстрировать ему свое знание валлийского доставило ей огромное удовольствие. «Я гордячка, — думала Софи, — а гордыня, как известно, до добра не доведет».
Она безжалостно выпалывала слабенькие всходы разочарования. Патрик ее муж. И ничего удивительного нет в том, что он такой же мужчина, как и все остальные. Поэтому не надо ждать от него какого-то особенного понимания. Пример родителей наглядно показывал, к чему можно прийти, если дать разрастись разочарованию.
«Нравится или не нравится мне что-то в муже, все равно я должна принять его таким, какой он есть. А обо всем неприятном постараться забыть. Включая любовниц, а также его отношение к моему знанию иностранных языков».
Патрик возник в дверях каюты только к ужину. Ему было очень неуютно и как-то стыдно за свое поведение. «Ларк» благополучно стал на якорь. То есть завтра можно будет начать инспектирование строительства береговых укреплений. Он уже успел увидеть, что они построены едва ли наполовину. День вроде прошел нормально, но… Софи так и не вышла из каюты.
Он долго стоял у руля, а кроме того, учил Генри завязывать морские узлы (парень схватывал все буквально на лету), заполнял с капитаном бортовой журнал и с надеждой посматривал в сторону трапа, ожидая появления Софи. Но она не появилась. И он скучал. Скучал без нее.
Это было новое, незнакомое ощущение. Никто из членов команды даже бровью не повел, когда хозяин наконец не выдержал и ринулся по трапу вниз. Капитан Хибберт строго всех предупредил не замечать ничего, не относящегося к делу.
И вот, появившись наконец в каюте, Патрик обнаружил, что Софи, вместо того чтобы его ждать, крепко спит. Однако лицо в слезах. Ему стало по-настоящему стыдно. Надо было спуститься и привести жену, а не рассуждать: мол, захочет выйти на палубу, выйдет.
Софи проснулась, стоило ему погладить ее волосы.
— Из-за чего? — тихо спросил он, проводя пальцем по следам, оставленным слезами.
Она улыбнулась:
— Взгрустнулось что-то. Плакать без причины, просто когда взгрустнется, — это одна из привилегий женщины. Тебе это должно быть известно.
Патрик быстро прижался губами к ее губам.
— Ты плакала, потому что я не прислал тебе официальное приглашение выйти на палубу сыграть в триктрак?
— Нет, — ответила Софи.
— А я скучал без тебя. — Его теплое дыхание вызывало у нее во всем теле слабую дрожь. — И все время надеялся, что ты появишься, о моя многоязычная жена.
Софи внимательно посмотрела на Патрика, но его темные глаза не выражали никакого недовольства.
— Тебе не понравилось, что я говорю по-валлийски?
— Господи, почему же это мне должно не понравиться? «Неужели это действительно так?» — подумала Софи.
— Я был поражен, — продолжал Патрик, — это правда. Но дело тут не в твоем знании валлийского — этот сюрприз достоин восторга, — а в том, что ты рассказала о своем детстве. Как ужасно расти в такой обстановке, с такими родителями!
Софи очень не хотелось опять касаться этой темы.
— А в какой обстановке рос ты? Твои родители ссорились?
— Понятия не имею, — ответил Патрик, ложась на постель рядом с ней. — Отца я вообще видел только по торжественным случаям. Думаю, они довольно сносно ладили друг с другом.
— А какой была твоя мама?
Патрик подался вперед и начал водить пальцем по ее скулам.
— Она была похожа на тебя. Миниатюрная и изящная. Я помню, что наша няня всегда ворчала, когда мама заходила в детскую. Потому что мы с Алексом залезали ей на колени и мяли платье. Она всегда одевалась очень элегантно, но на это внимания никогда не обращала. Помню, она носила кринолин. И еще от нее пахло лесными колокольчиками.
— А сколько вам было лет, когда она умерла?
Рука Патрика, которая гладила ее лицо, упала на постель.
— По семь. Она умерла во время родов. Родился мальчик, но он не прожил и нескольких часов.
Софи подняла руку Патрика и прижалась к ней щекой, немного изогнувшись, чтобы чуть-чуть к нему прижаться.
— Боже мой, Патрик! Какое несчастье.
— Боль уже притупилась, ведь это было давно.
Патрик слабо улыбнулся. Приятно, когда жена вот так нежно прижимается к твоей груди. К этому так легко привыкнуть, как бы потом отвыкать не пришлось.
— Ладно, жена, расскажи лучше, какие у тебя еще приготовлены сюрпризы? Может быть, ты говоришь на норвежском или шведском?
— Конечно, нет, — отозвалась Софи после секундной паузы. — Больше никаких сюрпризов, Патрик.
Он повернулся на спину, уложил ее к себе на грудь и мечтательно произнес:
— Иметь образованную жену — это замечательно. Например, завтра мы войдем в бухту и простоим там около недели. Ты сможешь общаться с хозяином гостиницы на его родном языке, заказывать еду и все остальное.
— Наверное, тебе ужасно не хватало матери, когда ее не стало. — Она почувствовала, что вот-вот расплачется.
— Конечно, — подал голос Патрик. — Я был маменькин сынок, это уж точно. Алекс, как наследник, часто общался с отцом, а мне доставалась мама в полное распоряжение — вроде как в утешение. Но я твердо знаю, Алекс с большим удовольствием поменялся бы со мной местами. Мы это оба знали.
По щеке Софи скатилась слезинка и растворилась в кремовой белизне его рубашки. Ее пронзила острая жалость к маленькому Патрику, потерявшему мать, тоскующему по ней. Это было невозможно перенести.
— Ты плакал? — произнесла она подозрительно высоким голосом, но Патрик этого не заметил.
Его охватили воспоминания.
— Плакал ли я? Конечно. Я только и делал, что плакал и плакал. К несчастью, накануне я провинился перед ней. Соврал, и она меня за это заслуженно отругала. Но никто не мог даже предположить, что роды будут для нее такими опасными, потому что со мной и Алексом проблем у мамы не было. Вечером я, как всегда, ждал ее. Она приходила поцеловать меня перед сном, так у нас было заведено. Кроме того, мне нужно было убедиться, что она больше не сердится. Но мама не пришла.
Теперь уже слезы у Софи потекли ручьем.
— О, Патрик! — Ее голос пресекся, но он по-прежнему пребывал в прошлом.
— Тогда я встал и в ночной рубашке прокрался по коридору к ее спальне. Ведь она всегда приходила…
— И что же, Патрик?
Его рука конвульсивно притянула Софи поближе.
— В ее спальню я не вошел, потому что услышал стоны. Даже не стоны, а крики. Я знал, что это кричит она, и побежал обратно в постель. Спрятал голову в подушку. Утром мне показалось, что это был сон. Но… она умерла.
— О, Патрик, как это ужасно! — Софи зарыдала.
Он приподнялся на локте.
— Не надо, Софи! Не плачь, моя хорошая. Все это давно прошло.
Софи расплакалась еще сильнее, зарывшись лицом в его рубашку. Патрик покрывал поцелуями ее лоб, единственное, что было доступно. Наконец она затихла, позволив ему вытереть свое лицо.
— Извини, у меня сегодня вообще какое-то меланхолическое настроение. — Затем, вспомнив основную причину своей меланхолии, Софи слегка покраснела.
— Ты загрустила, потому что весь день пробыла в каюте?
— Нет, — сказала Софи. Ее голос слегка подрагивал, потому что в это время он осыпал поцелуями ее шею. — Просто плаксивое настроение.
«Может быть, у нее начались месячные? — подумал Патрик. — Хорошо, что она реагирует слезами, а не бросается вещами, как Арабелла».
— У тебя с этим все нормально? — спросил он. Софи смущенно подняла глаза:
— С чем с этим?
Бронзовая шея Патрика слегка порозовела. Он сделал неопределенный жест рукой.
— Ну… по женской части.
Поняв наконец, что он имеет в виду, она окончательно покраснела.
— В общем, более или менее…
— Если нарушилась регулярность, то это не страшно. Я слышал, с девушками в первый месяц замужества это бывает. Обычно потом все приходит в норму.
— Откуда ты все это знаешь?
Патрик пожал плечами.
— Софи, мы должны говорить друг с другом открыто. Учти, регулярность — это ключ к предотвращению зачатия.
— Не понимаю.
— Дело в том, — пояснил Патрик, — что в определенный период месяца пара может заниматься любовью, не опасаясь зачатия. Кроме того, в остальную часть месяца тоже можно кое-что предпринять. — Он нахмурился. — До сих пор я в этом отношении вел себя совершенно безответственно. Но теперь, Софи, пришла пора серьезно задуматься. Как только у тебя начнутся очередные месячные, дай мне знать, чтобы можно было разработать соответствующий план.
— У меня еще никогда никто не требовал такого рода информации. — Эту фразу Софи произнесла немного резче, чем следовало бы.
— Потому что прежде ты никогда не была замужем, — заметил Патрик и принялся легонько покусывать ее подбородок. — Я хочу, чтобы ты поняла, что это серьезно. До сих пор нам просто везло. — Он помолчал пару секунд. — Как ты думаешь, когда это у тебя начнется?
— Понятия не имею.
— Ладно, — произнес Патрик примирительным тоном, — давай сегодня поужинаем в постели. Я буду тебя кормить.
— Ты будешь меня кормить?
Патрик расплылся в улыбке.
— Тебе понравится, я обещаю.
И ей на самом деле очень понравилось. Она тоже кормила его. Особенно увлекательным ей показалось, как Патрик ест лимонный мусс, распределенный по различным частям ее тела. При этом мирские мысли о планировании семьи, зачатии и всем прочем вылетели из головы. У обоих.
Отца Мадлен поставили перед альтернативой: либо вообще потерять дочь, если она уедет куда-то в дикую американскую глушь, либо позволить ей несколько недель прикидываться французской аристократкой.
— Значит, ты любишь этого недотепу? — быстро спросил он по-французски, потому что Брэддон стоял тут же рядом.
— Да, папа, — покорно отозвалась Мадлен. — Но он не недотепа, папа.
— Он недотепа, — сказал отец с нажимом, нахмурив кустистые брови. — Но мог попасться жених и похуже, а он какой-никакой, а все-таки граф. И какое вы имеете состояние? — спросил он, обращаясь к Брэддону.
Тот вздрогнул, потому что немного отвлекся, пока отец с дочерью перебрасывались репликами на французском. Ни одного иностранного языка ему осилить так и не удалось. Да он особенно и не старался.
— Да-да, — поспешно проговорил Брэддон после того, как Мадлен ткнула его локтем в бок. — Я имею двадцать пять тысяч фунтов годового дохода. А кроме того, имение в Лестершире, а также дома в Делбингтоне и Лондоне. В Лестершире, — добавил он с гордостью, — у меня хорошие конюшни. Тридцать четыре лошади.
— Всего тридцать четыре! — проворчал Винсент Гарнье. — Если в поместье меньше пятидесяти лошадей, называться солидным оно не имеет права. — Он бросил острый взгляд на будущего зятя. Проблема Слэслоу была ему понятна. Английские аристократы часто вступают в браки с родственниками. — И какой вы граф?
Брэддон изумленно вскинул брови. Старик что, спятил?
— Граф Слэслоу, — проронил он, слегка заикаясь.
— Нет! Какой по счету?
— О! — Брэддон вспыхнул. — Второй. Графством мой отец был пожалован в шестидесятые годы.
Он удивленно рассматривал хмурого Винсента. Откуда этому торговцу лошадьми известны такие тонкости, что второй граф — это граф только во втором поколении. То есть новый.
Стоило ей скрыться, как Патрик перевернулся и мрачно уставился в потолочные брусья над головой. Да, такого в его жизни еще не бывало. Ему казалось, что жена не устоит перед ним. В сущности, он действительно был именно таким, как она и предполагала, то есть повесой. И все его прежние любовницы неизменно клялись в вечной любви.
Патрик насупил брови. «Какой же я самонадеянный попугай! Решил, что Софи забыла о Брэддоне, за которого совсем недавно собиралась замуж. Ведь прежде все эти заверения в любви мне совершенно не были нужны. Почему же теперь все иначе?»
Он громко застонал. Да, ему нужно было услышать эти слова от Софи. Просто необходимо. «Неужели я попал в капкан? — спрашивал он себя. — Капкан унизительной зависимости от собственной жены».
На его губах затрепетала слабая улыбка. «В конце концов, Софи моя жена. И если я попал в капкан, то и она тоже. Она не бормочет слова любви? И не надо. Значит, не чувствует. А те, другие женщины, может быть, они просто говорили то, что я хотел от них услышать?»
Затем он вспомнил тело Софи, выгибающееся, извивающееся под ним, и на сердце полегчало. «Неправда, что она не говорила о своих чувствах. Говорила, но не словами. Да и к чему эти пустопорожние, легковесные признания в любви. Их нет? Тем лучше. У нас будут честные отношения, без всякой сентиментальной идиотской болтовни».
Патрик медленно сел. В его сердце созревала неумолимая решимость. «Все равно я вырву из уст Софи эти слова. Да, это всего лишь слова, но я хочу их услышать. Именно от нее. Но почему мне, которому никогда ни от кого ничего не было нужно, так необходимо услышать слова любви от этой женщины? Потому что…»
Он быстро оделся и вышел из комнаты раньше, чем успел ответить себе на это «почему». А впрочем, был ли ответ?
Патрик завтракал на кухне один. Флоре во дворе устраивал для ошеломленных уэльсцев представление. Показывал свой знаменитый фокус — разбивание яйца одной рукой.
Время от времени ветерок приподнимал штору на кухонном окне, всю в масляных пятнах, и тогда показывался кусочек неба. Оно снова было голубое. Шторм закончился. Патрику не терпелось вернуться на «Ларк» и посмотреть, все ли там в порядке.
Софи он нашел в больничной палате. Она разговаривала с матерью Хенкфорда. Тут же рядом вертелся Генри.
— Юный Генри проникся к вашей жене большой симпатией, — произнес голос с характерным валлийским выговором. Хенкфорд стоял рядом и смотрел в том же направлении.
— А что будет с Генри и остальными, когда они поправятся? — спросил Патрик.
Хенкфорд погрустнел.
— Право, не знаю. Некоторые уже достаточно здоровы, но что с ними делать? В этих краях французов очень мало, и они будут выделяться, как белые вороны. Это уж определенно. А если вернутся домой, то снова станут пушечным мясом.
Патрик вздохнул:
— Отправьте их в Лондон.
— Я вас не понял, сэр, — настороженно произнес Хенкфорд.
— Я сказал, отправьте их в Лондон, там им легче будет найти работу. В Лондоне полно французов, и эти ребята не будут бросаться в глаза.
Джон заулыбался:
— Вы такой добрый, сэр. В самом деле, очень добрый. Ваша леди предложила то же самое, но я отказался, потому что вы могли не согласиться. Ибо в Священном Писании сказано: глава семьи — мужчина. А вы проявили такую доброту.
Патрик направился к жене. Странно как-то все. Вчера Джон сказал, что его мать не говорит по-английски и совсем чуть-чуть по-французски. В таком случае на каком же языке она разговаривает с Софи?
Однако к тому времени, когда он приблизился, миссис Хенкфорд возвратилась к своему пациенту.
— Доброе утро, Патрик. — Софи широко улыбалась. — Я пригласила Генри к нам погостить, а он…
— Сэр, — вмешался Генри, — я сказал леди Софи, что, возможно, вы не захотите меня принять как достойную personage[20] и отведете мне место на конюшне.
Патрик бросил взгляд на Генри. Мальчик стоял, плотно сжав губы, спокойно рассматривая его своими серыми глазами.
— Мой юный друг, — серьезно проговорил Патрик, — принимать вас у себя для меня большая честь. Ни о какой конюшне не может быть и речи.
Генри тряхнул головой.
— Но это не должна быть cas de charite[21]. Ни в коем случае. На свое содержание я должен заработать деньги сам.
— Кем был ваш отец? — Последнее замечание гордого мальчика Патрик пропустил мимо ушей.
— Генри напрягся.
— Это не важно, потому что он умер. А воспитал меня месье Пере, рыбак.
— Кто научил вас делать поклоны? — спросила Софи. — И говорить по-английски?
— Давным-давно у меня была няня, англичанка, — неохотно ответил Генри. — Но она и maman… их уже нет в живых.
В том, что Генри сын аристократа, не было никаких сомнений. Может быть, в Лондоне удастся отыскать кого-нибудь из его родственников, которые спаслись от репрессий?
— Генри, вы помните фамилию отца? — мягко спросил Патрик.
— Месье Ли Латур, — отозвался Генри после непродолжительного молчания. И затем, встретившись глазами с Патриком, добавил: — Граф Савойский.
— Вот и замечательно, — весело заключила Софи, беря за руку Генри. — Ваше общество в Лондоне мне будет очень приятно. Знаете, иногда бывает так одиноко.
Патрик с трудом сдержал улыбку. Чтобы Софи когда-либо было одиноко? В это трудно поверить.
— Возможно, я принадлежу к знатному роду, — удрученно произнес Генри и потупился. — Но подтвердить титул нет никакой возможности, и, значит, сейчас я никто.
— Я прошу вас сделать одолжение, — сказал Патрик. — Дело в том, что время от времени мне приходится надолго покидать дом. А моя супруга, как вы только что слышали, иногда чувствует себя одинокой. Вы могли бы быть ее… ну скажем, личным адъютантом. На время моего отсутствия.
Генри молчал.
— Но возвратиться во Францию у вас нет возможности, — заметила Софи. — Ив монастыре тоже вечно вы оставаться не можете.
Мальчик все еще колебался, так что пришлось вмешаться Патрику.
— Я уверен, ваш отец желал бы этого, — произнес он твердо.
— Я совершенно не помню отца.
Черт возьми, этот парень упрям как осел!
— В таком случае вам просто придется поверить мне на слово, — объявил Патрик. — Ваш отец, несомненно, пожелал бы, чтобы вы жили в доме аристократа, а не в уэльском монастыре и уж определенно не на конюшне.
— Итак, договорились? — Софи обворожительно улыбнулась. — Генри, не могли бы вы найти Симону и Флоре и сообщить, что мы готовы возвратиться на «Ларк»?
Как только Генри скрылся из виду, к ним приблизился Джон Хенкфорд. Он слышал весь разговор.
— Признаюсь, когда прибыл ваш слуга и сообщил, что вы остановитесь здесь на ночлег, я сожалел. Потому что полагал, что у всех лондонских черные сердца. Но теперь я счастлив заявить и заявляю: это не так. Не у всех лондонских черные сердца.
Софи собралась что-то ответить, но Джон ее прервал:
— И еще, мэм, я… я поражен, как хорошо вы говорите на нашем языке. И тронут, по-настоящему тронут. Так и скажу друзьям в пабе сегодня вечером. Лондонцы, которые говорят поваллийски! Одного этого достаточно — по крайней мере для меня, — чтобы поверить, что англичане не такие уж плохие.
Софи с тревогой посмотрела на Патрика. Такой поворот в разговоре его, очевидно, сбил с толку.
Ладно. Игра окончена, и потому можно не таиться. Она перешла на валлийский и тепло попрощалась с Джоном и его матерью. А затем с милой улыбкой повернулась к мужу:
— Будем возвращаться на «Ларк»? — Ее сердце колотилось. Он рассердился? Кажется, нет. Выглядит слегка озадаченным.
— Ты свободно говоришь по-валлийски, — сказал Патрик, как только они вышли в коридор. — Выходит, твоя мама француженка из Уэльса? Ничего себе комбинация.
— Мама тут ни при чем, — ответила Софи. — Просто одно время у нас работала прачка родом из Уэльса.
— Прачка! — удивился Патрик.
— Да, прачка, — подтвердила Софи. — Ее звали Мэри. Поскольку гувернантки в этот период у меня не было — матушка их время от времени увольняла, — то я в основном общалась со слугами. Вот так как-то незаметно получилось, что Мэри обучила меня говорить по-валлийски.
— А почему увольняли гувернанток? Ты не могла с ними поладить?
Софи коротко рассмеялась:
— Нет. Нет, я была очень послушным ребенком. Их увольняли из-за отца.
— Понимаю. — Патрик протянул Софи ее муфту.
Генри, который роль личного адъютанта воспринял со всей серьезностью, уже сопровождал Симону и Флоре вниз по извилистой лестнице к причалу. Солнце уже стояло высоко над головой. В небе парили два ястреба, делая круги над покосившимися трубами монастыря.
— Посмотри, ястребы, — воскликнула Софи, пытаясь сменить тему. — Моя няня обычно говорила, что ястребы смахивают с неба паутину.
— Значит, у тебя была еще няня, — задумчиво проговорил Патрик. — И ты все равно общалась с прачкой.
— Няня вышла замуж за брата Мэри, — объяснила Софи. — Именно поэтому она и появилась в нашем доме. Отец признавал только служанок-француженок.
Патрик усмехнулся. Забавное детство было у жены.
— Значит, все служанки у вас были француженки, включая гувернанток, которых твой отец, как я понимаю, обхаживал.
— Обхаживал — не то слово, — сказала Софи. — Обычно он брал их наскоком. — Она помолчала. — Это сильно огорчало маму.
— И она их увольняла?
— Да, — призналась Софи. — Но бывали и исключения. Не со всеми у папы получалось гладко. Например, мадемуазель Деррида. У нее была необыкновенно пышная грудь. Она пробыла у нас довольно долго.
— И что же?
— Папа делал вокруг нее заходы, но все напрасно. Тогда он временно прекратил попытки, видимо, нашел кого-то на стороне. Вообще-то мадемуазель Деррида была единственной молодой женщиной в нашем доме. Остальные служанки были пожилыми и крайне непривлекательными. Это уже maman постаралась.
— И чем же все кончилось? — спросил заинтригованный Патрик.
— Кончилось очень печально. Папа попытался прижать мадемуазель в голубой гостиной, и она ударила его по голове графином с бренди. — Заметив, что Патрик поморщился, Софи поспешила добавить: — Она не виновата. Графин ей просто подвернулся под руку. И вот впервые гувернантку уволила не мама, а папа. Больше недели он ходил с подбитым глазом и перевязанной головой, а мама, мне кажется, была в это время по-настоящему счастлива. Я тоже, но по другой причине. Не было никаких уроков. После того как мадемуазель Деррида ушла, меня и отправили в «Челтем ледис скул». Я думаю, мама отчаялась найти подходящую гувернантку.
Патрик мрачно улыбнулся. Теперь становится понятнее ход ее рассуждений. Она думает, что стоит ей отвернуться, как он тут же помчится на Пиккадилли покупать любовницам белье. Неудивительно. Жизнь с таким папашей ее многому научила.
Сегодня шлюпка домчала их до корабля гораздо быстрее, чем вчера. Симона, кажется, чувствовала себя прекрасно и поднялась на борт по веревочной лестнице без приключений.
Генри пристроили под начало опытного матроса, Софи удалилась в каюту, а Патрик отправился с капитаном Хиббертом. Шторм не вызвал на «Ларке» никаких видимых повреждений, и они решили без промедления обогнуть мыс в направлении порта Милфорд-Хейвен.
Сам не понимая почему, Патрик не торопился в каюту к Софи, как это уже было у них заведено. Он послал записку, сообщив, что пообедает наверху, что тоже было против установившихся правил.
Только стоя за рулем, когда корабль огибал мыс, Патрик разобрался в истоках своего раздражения. «Черт возьми, сможет ли она меня когда-нибудь полюбить, если уверена, что все мужчины похожи на ее отца? То, что я той самой породы, то есть ловелас, Софи, кажется, приняла как данность». Сердце у Патрика упало. И действительно, кто же, как не заправский повеса, может соблазнить девушку в ее собственной спальне? Кто может увести ее у своего школьного приятеля? Только ловелас.
Внизу в каюте Софи тоже вела упорную борьбу с отчаянием. Мать права, мужчинам не нравится, когда жена синий чулок. Патрик весь день не спускается вниз, такого прежде не случалось. Значит, недоволен. «И оказывается, он больший сноб, чем я думала. Как вскинулся, узнав, что в детстве я проводила время с прачкой, не говоря уже о знании валлийского».
Софи в сердцах открыла иллюминатор и швырнула в море свой драгоценный учебник турецкого языка. «Патрик не должен знать, что я говорю на семи языках. Ни в коем случае».
К вечеру тоска Софи стала нестерпимой. Хуже всего было то, что ей очень хотелось, чтобы Патрик узнал о ее способностях к языкам. По правде говоря, продемонстрировать ему свое знание валлийского доставило ей огромное удовольствие. «Я гордячка, — думала Софи, — а гордыня, как известно, до добра не доведет».
Она безжалостно выпалывала слабенькие всходы разочарования. Патрик ее муж. И ничего удивительного нет в том, что он такой же мужчина, как и все остальные. Поэтому не надо ждать от него какого-то особенного понимания. Пример родителей наглядно показывал, к чему можно прийти, если дать разрастись разочарованию.
«Нравится или не нравится мне что-то в муже, все равно я должна принять его таким, какой он есть. А обо всем неприятном постараться забыть. Включая любовниц, а также его отношение к моему знанию иностранных языков».
Патрик возник в дверях каюты только к ужину. Ему было очень неуютно и как-то стыдно за свое поведение. «Ларк» благополучно стал на якорь. То есть завтра можно будет начать инспектирование строительства береговых укреплений. Он уже успел увидеть, что они построены едва ли наполовину. День вроде прошел нормально, но… Софи так и не вышла из каюты.
Он долго стоял у руля, а кроме того, учил Генри завязывать морские узлы (парень схватывал все буквально на лету), заполнял с капитаном бортовой журнал и с надеждой посматривал в сторону трапа, ожидая появления Софи. Но она не появилась. И он скучал. Скучал без нее.
Это было новое, незнакомое ощущение. Никто из членов команды даже бровью не повел, когда хозяин наконец не выдержал и ринулся по трапу вниз. Капитан Хибберт строго всех предупредил не замечать ничего, не относящегося к делу.
И вот, появившись наконец в каюте, Патрик обнаружил, что Софи, вместо того чтобы его ждать, крепко спит. Однако лицо в слезах. Ему стало по-настоящему стыдно. Надо было спуститься и привести жену, а не рассуждать: мол, захочет выйти на палубу, выйдет.
Софи проснулась, стоило ему погладить ее волосы.
— Из-за чего? — тихо спросил он, проводя пальцем по следам, оставленным слезами.
Она улыбнулась:
— Взгрустнулось что-то. Плакать без причины, просто когда взгрустнется, — это одна из привилегий женщины. Тебе это должно быть известно.
Патрик быстро прижался губами к ее губам.
— Ты плакала, потому что я не прислал тебе официальное приглашение выйти на палубу сыграть в триктрак?
— Нет, — ответила Софи.
— А я скучал без тебя. — Его теплое дыхание вызывало у нее во всем теле слабую дрожь. — И все время надеялся, что ты появишься, о моя многоязычная жена.
Софи внимательно посмотрела на Патрика, но его темные глаза не выражали никакого недовольства.
— Тебе не понравилось, что я говорю по-валлийски?
— Господи, почему же это мне должно не понравиться? «Неужели это действительно так?» — подумала Софи.
— Я был поражен, — продолжал Патрик, — это правда. Но дело тут не в твоем знании валлийского — этот сюрприз достоин восторга, — а в том, что ты рассказала о своем детстве. Как ужасно расти в такой обстановке, с такими родителями!
Софи очень не хотелось опять касаться этой темы.
— А в какой обстановке рос ты? Твои родители ссорились?
— Понятия не имею, — ответил Патрик, ложась на постель рядом с ней. — Отца я вообще видел только по торжественным случаям. Думаю, они довольно сносно ладили друг с другом.
— А какой была твоя мама?
Патрик подался вперед и начал водить пальцем по ее скулам.
— Она была похожа на тебя. Миниатюрная и изящная. Я помню, что наша няня всегда ворчала, когда мама заходила в детскую. Потому что мы с Алексом залезали ей на колени и мяли платье. Она всегда одевалась очень элегантно, но на это внимания никогда не обращала. Помню, она носила кринолин. И еще от нее пахло лесными колокольчиками.
— А сколько вам было лет, когда она умерла?
Рука Патрика, которая гладила ее лицо, упала на постель.
— По семь. Она умерла во время родов. Родился мальчик, но он не прожил и нескольких часов.
Софи подняла руку Патрика и прижалась к ней щекой, немного изогнувшись, чтобы чуть-чуть к нему прижаться.
— Боже мой, Патрик! Какое несчастье.
— Боль уже притупилась, ведь это было давно.
Патрик слабо улыбнулся. Приятно, когда жена вот так нежно прижимается к твоей груди. К этому так легко привыкнуть, как бы потом отвыкать не пришлось.
— Ладно, жена, расскажи лучше, какие у тебя еще приготовлены сюрпризы? Может быть, ты говоришь на норвежском или шведском?
— Конечно, нет, — отозвалась Софи после секундной паузы. — Больше никаких сюрпризов, Патрик.
Он повернулся на спину, уложил ее к себе на грудь и мечтательно произнес:
— Иметь образованную жену — это замечательно. Например, завтра мы войдем в бухту и простоим там около недели. Ты сможешь общаться с хозяином гостиницы на его родном языке, заказывать еду и все остальное.
— Наверное, тебе ужасно не хватало матери, когда ее не стало. — Она почувствовала, что вот-вот расплачется.
— Конечно, — подал голос Патрик. — Я был маменькин сынок, это уж точно. Алекс, как наследник, часто общался с отцом, а мне доставалась мама в полное распоряжение — вроде как в утешение. Но я твердо знаю, Алекс с большим удовольствием поменялся бы со мной местами. Мы это оба знали.
По щеке Софи скатилась слезинка и растворилась в кремовой белизне его рубашки. Ее пронзила острая жалость к маленькому Патрику, потерявшему мать, тоскующему по ней. Это было невозможно перенести.
— Ты плакал? — произнесла она подозрительно высоким голосом, но Патрик этого не заметил.
Его охватили воспоминания.
— Плакал ли я? Конечно. Я только и делал, что плакал и плакал. К несчастью, накануне я провинился перед ней. Соврал, и она меня за это заслуженно отругала. Но никто не мог даже предположить, что роды будут для нее такими опасными, потому что со мной и Алексом проблем у мамы не было. Вечером я, как всегда, ждал ее. Она приходила поцеловать меня перед сном, так у нас было заведено. Кроме того, мне нужно было убедиться, что она больше не сердится. Но мама не пришла.
Теперь уже слезы у Софи потекли ручьем.
— О, Патрик! — Ее голос пресекся, но он по-прежнему пребывал в прошлом.
— Тогда я встал и в ночной рубашке прокрался по коридору к ее спальне. Ведь она всегда приходила…
— И что же, Патрик?
Его рука конвульсивно притянула Софи поближе.
— В ее спальню я не вошел, потому что услышал стоны. Даже не стоны, а крики. Я знал, что это кричит она, и побежал обратно в постель. Спрятал голову в подушку. Утром мне показалось, что это был сон. Но… она умерла.
— О, Патрик, как это ужасно! — Софи зарыдала.
Он приподнялся на локте.
— Не надо, Софи! Не плачь, моя хорошая. Все это давно прошло.
Софи расплакалась еще сильнее, зарывшись лицом в его рубашку. Патрик покрывал поцелуями ее лоб, единственное, что было доступно. Наконец она затихла, позволив ему вытереть свое лицо.
— Извини, у меня сегодня вообще какое-то меланхолическое настроение. — Затем, вспомнив основную причину своей меланхолии, Софи слегка покраснела.
— Ты загрустила, потому что весь день пробыла в каюте?
— Нет, — сказала Софи. Ее голос слегка подрагивал, потому что в это время он осыпал поцелуями ее шею. — Просто плаксивое настроение.
«Может быть, у нее начались месячные? — подумал Патрик. — Хорошо, что она реагирует слезами, а не бросается вещами, как Арабелла».
— У тебя с этим все нормально? — спросил он. Софи смущенно подняла глаза:
— С чем с этим?
Бронзовая шея Патрика слегка порозовела. Он сделал неопределенный жест рукой.
— Ну… по женской части.
Поняв наконец, что он имеет в виду, она окончательно покраснела.
— В общем, более или менее…
— Если нарушилась регулярность, то это не страшно. Я слышал, с девушками в первый месяц замужества это бывает. Обычно потом все приходит в норму.
— Откуда ты все это знаешь?
Патрик пожал плечами.
— Софи, мы должны говорить друг с другом открыто. Учти, регулярность — это ключ к предотвращению зачатия.
— Не понимаю.
— Дело в том, — пояснил Патрик, — что в определенный период месяца пара может заниматься любовью, не опасаясь зачатия. Кроме того, в остальную часть месяца тоже можно кое-что предпринять. — Он нахмурился. — До сих пор я в этом отношении вел себя совершенно безответственно. Но теперь, Софи, пришла пора серьезно задуматься. Как только у тебя начнутся очередные месячные, дай мне знать, чтобы можно было разработать соответствующий план.
— У меня еще никогда никто не требовал такого рода информации. — Эту фразу Софи произнесла немного резче, чем следовало бы.
— Потому что прежде ты никогда не была замужем, — заметил Патрик и принялся легонько покусывать ее подбородок. — Я хочу, чтобы ты поняла, что это серьезно. До сих пор нам просто везло. — Он помолчал пару секунд. — Как ты думаешь, когда это у тебя начнется?
— Понятия не имею.
— Ладно, — произнес Патрик примирительным тоном, — давай сегодня поужинаем в постели. Я буду тебя кормить.
— Ты будешь меня кормить?
Патрик расплылся в улыбке.
— Тебе понравится, я обещаю.
И ей на самом деле очень понравилось. Она тоже кормила его. Особенно увлекательным ей показалось, как Патрик ест лимонный мусс, распределенный по различным частям ее тела. При этом мирские мысли о планировании семьи, зачатии и всем прочем вылетели из головы. У обоих.
Отца Мадлен поставили перед альтернативой: либо вообще потерять дочь, если она уедет куда-то в дикую американскую глушь, либо позволить ей несколько недель прикидываться французской аристократкой.
— Значит, ты любишь этого недотепу? — быстро спросил он по-французски, потому что Брэддон стоял тут же рядом.
— Да, папа, — покорно отозвалась Мадлен. — Но он не недотепа, папа.
— Он недотепа, — сказал отец с нажимом, нахмурив кустистые брови. — Но мог попасться жених и похуже, а он какой-никакой, а все-таки граф. И какое вы имеете состояние? — спросил он, обращаясь к Брэддону.
Тот вздрогнул, потому что немного отвлекся, пока отец с дочерью перебрасывались репликами на французском. Ни одного иностранного языка ему осилить так и не удалось. Да он особенно и не старался.
— Да-да, — поспешно проговорил Брэддон после того, как Мадлен ткнула его локтем в бок. — Я имею двадцать пять тысяч фунтов годового дохода. А кроме того, имение в Лестершире, а также дома в Делбингтоне и Лондоне. В Лестершире, — добавил он с гордостью, — у меня хорошие конюшни. Тридцать четыре лошади.
— Всего тридцать четыре! — проворчал Винсент Гарнье. — Если в поместье меньше пятидесяти лошадей, называться солидным оно не имеет права. — Он бросил острый взгляд на будущего зятя. Проблема Слэслоу была ему понятна. Английские аристократы часто вступают в браки с родственниками. — И какой вы граф?
Брэддон изумленно вскинул брови. Старик что, спятил?
— Граф Слэслоу, — проронил он, слегка заикаясь.
— Нет! Какой по счету?
— О! — Брэддон вспыхнул. — Второй. Графством мой отец был пожалован в шестидесятые годы.
Он удивленно рассматривал хмурого Винсента. Откуда этому торговцу лошадьми известны такие тонкости, что второй граф — это граф только во втором поколении. То есть новый.