Эбнет Дэн. Молоты Ульрика

   В одной длинной нижней рубахе Эйнхольт встал с кровати на холодные плиты каменного пола. Он хриплым голосом пробормотал короткую рассветную молитву Ульрику, глубоко дыша. Потом закутался в свою волчью шкуру и пошел к выходу из спальни неуверенной походкой - слепой на один глаз воин медленно свыкался с темнотой.
   Он плотно и тихо закрыл за собой дверь и вышел во двор храма. В нишах, куда не задувал ветер, около входа в спальню каждого отряда горели бледным огнем свечи. Небо еще не просветлело, и воздух был холоден и сер в этот утренний час. "Даже к заутрене еще не звонили?" - подумал Эйнхольт. Возле свечи, которая освещала вход в "логово" Белого Отряда, стояли кувшин с водой и оловянная кружка. Эйнхольт жадно выпил полную кружку ледяной влаги, но во рту не стало лучше.
   "Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень".
   Он попытался вытряхнуть эти мысли из головы, но они засели там прочнее, чем осколок кремня в конском копыте. Все это лицедейство, упрекал сам себя Эйнхольт. И впрямь тогда он наговорил лишнего прямо в лицо тому магу. А надменный Шорак был актером, который из любого пустяка делал спектакль. Вот и в тот раз просто пытался напугать Эйнхольта в ответ на издевки Белого Волка.
   Но маг узнал его имя. И в том, как Шорак погиб, расплющившись о свод пещеры, не было ничего театрального.
   Эйнхольт прошел через спящее мирным сном внутреннее подворье храма, вдоль холодных залов, через ризницы с грубыми циновками на полах. "Не заходи в тень".
   Он беспрерывно читал молитву-оберег, слова которой выучил наизусть при вступлении в Орден, как и все другие Волки. Факелы на стенах, пережившие долгую ночь, чадили, догорая. Их мертвый дым витал в холодном воздухе. Далеко снаружи захрипели первые петухи. Что-то прогрохотало, ледяное небо разродилось отдаленным осенним громом.
   Эйнхольт попытался вспомнить свой сон. Не этот сон, не магистра Шорака и его предупреждение. Первый сон. Тот один-единственный сон, который продолжался двадцать зим.
   Шрам Эйнхольта дернулся. Забавно, сон так долго мучал его, продолжался столько лет, а теперь он не может вспомнить ни одного обрывка. Новый сон полностью вытеснил старый.
   "Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его".
   Эйнхольт вошел в Храм через западный портик под величественным сводом паперти. Два Волка-Храмовника стояли на страже, грея руки над жаровней, стоявшей на медном треножнике. Фульгар и Воормс из Серого Отряда.
   - Рано встал, Эйнхольт Белый, - сказал последний с улыбкой, когда старый воин приблизился.
   - Да и оделся не слишком строго, - усмехнулся Фульгар.
   - Ульрик позвал меня, братья, - просто сказал Эйнхольт. - Вы бы рискнули промедлить с ответом из-за какой-то одежды?
   - Да хранит тебя Ульрик, - почтительно ответили Волки, едва ли не хором, пропуская Эйнхольта внутрь.
   Храм открылся перед ним. Ульрик гигантской тенью навис над Эйнхольтом.
   Волк преклонил колени перед алтарем, освещенным колеблющимися огоньками десятков свечей. Он дочитал молитву, напряженно замер на мгновение, взглянул ввысь, в лицо Ульрика, и старый сон вновь мелькнул перед его внутренним взором. Старый Волк устремился разумом вослед за ускользавшим воспоминанием и ухватился за него, как человек хватает за рукав старого друга, который проходит мимо, не замечая приятеля.
   "Хаген! Двадцать зим назад… " Стряхнув оцепенение. Эйнхольт поразился тому, как он смог пережить эти зимы. И как он мог забыть этот сон? Красный, Золотой и Белый Отряды вышли тогда на бой под командованием великого Юргена. Фаланга зеленорылых стояла внизу в долине на краю ручья, рыча и завывая. Их было четыре сотни, а может, и больше; неуклюжие, крепкие, они размахивали топорами и потрясали копьями под полуденным зимним небом.
   - Кто еще не видел славу в лицо? Сегодня есть шанс, - сказал фон Глик и рассмеялся. Остальные Волки тоже ликовали, предвкушая добрую сечу. Фон Глик. Тогда он был куда моложе, твердые могучие мышцы не ведали усталости, и непокорные черные волосы вились на ветру.
   Грубер, непоколебимый оплот их отряда, правая рука Юргена. Моргенштерн. Тогда он был совсем другим человеком. Веселый плут, крепкий и подтянутый, он выезжал вперед и забрасывал зеленокожих тварей остроумными и заковыристыми оскорблениями. Еще не скоро выпивка сделает его шутки плоскими и непристойными, еще не скоро Аншпах присоединится к отряду и заберет себе гордое звание шута Белых Волков, еще не скоро Моргенштерн превратится в главного пьяницу отряда.
   Каспен, рыжеволосый юнец… и он там был, в первый раз выехал на битву. Рейхер, благословенна будь его рука. Вигор, которого Эйнхольту долго потом не доставало, Лутц, малыш Драго, волчонок, которого Юрген определил в обучение к Эйнхольту. Незадолго до этого парень получил боевое крещение в суровой схватке и теперь жаждал большего. Вигор провоюет еще почти год, Лутц прослужит Ульрику целых десять лет после этой битвы. Драго не увидит заката. Юрген привстал на стременах и оглядел ряды противника. Потом обернулся к отрядам Храмовников, как всегда, степенный и внушительный, и не только из-за повязки на глазу. Он рассказал Волкам, что требуется от них сегодня.
   "Да не так все было", - сказал Эйнхольт сам себе. Сны часто искажают реальность, они играют с действительностью. Глаз Юрген потерял при Хольцдале, несколько лет спустя. Но именно таким Эйнхольт запомнил своего великого Комтура, он навек запечатлен в его памяти с этой знаменитой повязкой. Да и Рейхер тоже не был там. Он, помнится, погиб еще под Клостином, за пару лет до Хагена.
   Двадцать долгих зим события того дня прокручивались в его снах. Неудивительно, что подробности более не соответствовали тому, что было на деле. Был еще один сон: давным-давно, в ночь после битвы он пришел к Эйнхольту. И тогда ему виделось, что орде зеленых уродов противостоит °дин лишь он. Это была ужасная ночь. Но была ли она?
   Стоя на коленях перед алтарем, Эйнхольт вздохнул. Он наклонился вперед и оперся на руки. Воспоминания, истинные и ложные, танцевали вокруг него, как языки пламени. Как и каждую ночь в течение всех этих двадцати лет. До сегодняшней ночи.
   Стремительный кавалерийский удар вниз по склону холма. Вот это было на самом деле. Громогласные команды Юргена, неистовый боевой клич Храмовников, гром конских копыт.
   Снаружи Храма раздался раскат рассветного грома. Его не было во сне. "Копыта", - подумал Эйнхольт.
   Он мог чувствовать запахи выбитых из земли комьев дерна, загустевшей пены на удилах боевых жеребцов, насыщенного яростью и азартом пота людей, шедших в атаку бок о бок с ним. И он мчался вперед, внося свою частицу грохота в общий шум сражения у подножия холма близ Хагена. Конь и Волк слились в одно смертоносное существо, несшее погибель врагам.
   Они вломились в толпу зеленокожих, и численное превосходство противника не смогло остановить Волков. В тот день больше врагов погибло под копытами коней, чем от ударов молотов.
   Его конь влетел в ручей, подняв стену брызг, свалив двух верещащих зеленорылых своими копытами. Каспен мчался за ним, наслаждаясь битвой, забыв все юношеские страхи. Сколько раз Эйнхольт видел такое превращение с тех пор? Арик в его первом деле… Драккен в Линце… на это чудо не устаешь смотреть. Чудо вершится в честь Храма. Волчата, которых бросают в огонь, ожидая, что они выскочат невредимыми и ликующими. Как Драго.
   Был ли он сам когда-нибудь настолько молодым? Проходил ли он через боевое крещение так же, как его воспитанники? Конечно, все это было в жизни Эйнхольта. Но давно, слишком давно.
   Они бились во славу Ульрика, поднимая столпы воды, заливая все вокруг. Вода пропитывала их насквозь. И кровь заливала их с ног до головы. Молоты крушили и сносили клыкастые морды. Изломанные, выпотрошенные зеленые тела бились о ноги их коней и уносились прочь бесстрастным течением ручья. На дальнем берегу Волки, преследуя беглецов, гнали своих коней в камышовые заросли. Толстые стебли ломались и гнулись по обе стороны от массивных жеребцов, продиравшихся сквозь камыш. Сзади раздались крики, и рукоять молота послушно скользнула в его ладонь.
   Конь Драго галопом несся сзади, и сам малыш кричал во все горло, задорно и бесшабашно. "За мной, Эйнхольт!" Драго свернул налево, в прибрежные ивовые заросли. Юный воин, преисполненный духом Волка, совершенно уверенный в своих силах…
   Не туда. Не туда. Теперь он мчался за Драго, пригибаясь к холке коня, чтобы уклониться от упругих ветвей. Не туда.
   Направо, нет, налево! Где же Драго, во имя Ульрика?
   Каждый раз. Каждую ночь. Одна и та же упорная, яростная, отчаянная попытка изменить прошлое.
   Не туда. Не в ивовую западню Не на этот раз…
   Неожиданно Драго вскрикнул, и крик захлебнулся в крови Слишком поздно! Всегда слишком поздно! Драго, опрокинувшийся навзничь. Его боевой конь с распоротым брюхом. От разливающейся крови в студеный воздух поднимаются облака пара. Свиномордые окружают Драго. Их уродливое оружие стремительно поднимается и опускается.
   С нечленораздельным выкриком обезумевший Эйнхольт бросился в гущу врагов, размахивая молотом. Затрещали кости, завизжали твари, какой-то зеленокожий свалился с расколотым черепом. Драго! Драго!
   Эйнхольт спешился и бросился к ученику, презрев опасность.
   "Ты отважный человек. Не заходи в тень".
   Драго! Вон он! Съежившийся в тростнике, как птенец в гнезде. Жив, Ульрик, пусть он будет жив! Пробираясь через камыши к Драго, Эйнхольт шел в тени склонившихся над Ручьем ив.
   "Не заходи в тень".
   Драго…
   Мертв. Никакой надежды. Мертв. Растерзан. Исковеркан. Расчленен. Отрубленная кисть по-прежнему сжимает обломок рукояти молота.
   Встать, развернуться и мстить.
   "Ты отважный человек".
   Зеленый урод оказался прямо за его спиной. Зловонное дыхание. Яростное фырканье. Животная вонь. Здоровый топор с кремневым лезвием движется вниз.
   Вот он, конец сна. Здесь он всегда просыпался, покрытый испариной и мучимый сухостью во рту. Каждый раз все эти двадцать зим.
   "Удар".
   Эйнхольт невольно вскрикнул и отшатнулся от алтаря. Его рука сама по себе поднялась к лицу, и дрожащие пальцы дотронулись до багрового шрама. От брови вниз, через глаз и щеку к челюсти. Эйнхольт прикрыл веки и позволил миру скрыться в темноте.
   - Ульрик, храни меня… - прошептал он потрясенным голосом. Слеза боли навернулась на его здоровый глаз. Второй глаз не проронил ни капли за эти двадцать лет.
   - Он всегда следит за тобой и хранит тебя, брат. Ульрик не забывает тех, кого избрал для служения себе.
   Эйнхольт развернулся, чтобы увидеть, кто говорит с ним В тусклом свете свечей стоял жрец Храма в рясе с капюшоном, под которым нельзя было различить ни единой черты лица этого человека. Но, так или иначе, жрец излучал доброту и ласку.
   - Отче, - выдохнул Эйнхольт, пытаясь привести свои мысли в порядок. - Простите… сон, плохой сон…
   - Сон, не дающий спать, как мне кажется. - Священник приблизился к Эйнхольту, протянув худую, бледную руку в успокаивающем жесте Он казался хрупким, слабым. "Он стар, - подумал Эйнхольт. - Один из древних магистров Храма, наверное. Это честь для тебя, старый рубака".
   - Мои сны беспокоили меня уже… долгое время. А сейчас я встревожен тем, что они меняются. - Эйнхольт сделал глубокий вдох, надеясь прояснить свое сознание. То, что он сейчас сказал, звучало глупо даже для него самого.
   Священник встал на колени рядом с ним, и они оба теперь стояли перед алтарем Жрец двигался медленно и трясся мелкой дрожью: видимо, он боялся, что старые больные кости переломятся от быстрых движений. Он осенил себя знаком Ульрика и проговорил короткое благословение. Потом, не оборачиваясь к Храмовнику, он заговорил снова.
   - Путь Воина Храма никогда не был мирным. И не будет. Ты был взращен и воспитан для самой кровопролитной из войн. Я повидал достаточно Храмовников на своем веку, которые проходили через это место, чтобы узнать, что никто и никогда не проживает свою жизнь в покое и безмятежности. Насилие смущает души. Любое насилие. Даже та святая жестокость, которую вы проявляете во имя нашего любимого бога. Я не могу счесть ночей, когда я выслушивал жалобы и внимал страхам Волков, приходивших к этому алтарю за утешением.
   - Я никогда не уклонялся от битвы, отче, Я знаю, что это такое. Мне не привыкать к насилию.
   - Я не сомневаюсь в твоей отваге. Но я понимаю твою боль. - Жрец слегка подвинулся, словно устраивался поудобнее. - Твой двадцатилетний сон становится явью? Он ранит тебя?
   Эйнхольт выдавил тихий смешок.
   - Я не смог спасти жизнь своего доброго друга. Жизнь ученика. И я поплатился за это. Мои раны всегда со мной, отче.
   - Да, я вижу - Жрец не сделал ни одного движения, и Волк задумался, как же священник смог что-либо увидеть.
   - Значит, многие годы это будоражит твой сон. Я понимаю. Но Ульрик не зря так клеймит сны своих чад, в этом есть определенное предназначение.
   - Это я знаю, отец. - Эйнхольт провел ладонью по покрывшейся потом лысине. - Память сосредотачивает мои мысли, напоминает мне о долге служения Великому Волку. Я никогда раньше не жаловался Я жил с этим, и это жило со мной. Как знак чести, который отличал меня перед Ульриком, когда я спал.
   Жрец несколько мгновений хранил молчание.
   - И вот сегодня, впервые за многие годы, твой сон приводит тебя сюда среди ночи и заставляет кричать на весь Храм.
   - Нет, - просто сказал Эйнхольт и обернулся к священнику. - Я пришел сюда, потому что сон покинул меня. Впервые он не посетил меня.
   - А что посетило?
   - Другой сон. Первый новый сон, который приснился мне со дня битвы при Хагене.
   - И он был столь ужасен?
   - Нет. Это было просто воспоминание.
   - Недавнее?
   - Я был одним из братьев, которые уничтожили проклятие, нависшее над городом несколько дней назад. Я разбил Челюсти Ульрика, и магия проклятия сгинула.
   Священник попытался встать, но пошатнулся. Эйнхольт подхватил его мускулистой рукой и почувствовал, как тонка и костиста была рука старца под рясой. Он помог жрецу подняться. Тот с благодарностью поклонился Эйнхольту, неловко и шатко. Капюшон лишь слегка дернулся, и жрец зашел за спину стоявшего на коленях Волка.
   - Эйнхольт, - произнес он наконец.
   - Вы знаете меня, господин? - удивленно спросил Эйнхольт. Он с ужасом почувствовал, что это с ним уже происходило. Словно это Шорак стоял сейчас сзади него. Словно Шорак вновь узнает Эйнхольта, пользуясь услугами невидимого мира, как он узнал его в кварцевом туннеле под Фаушлагом.
   - Ар-Ульрик лично восхвалял твой подвиг, - сказал жрец. - Комтур Рыцарей-Пантер прислал в Храм благодарственное письмо. Другие городские организации, которым вы вернули их реликвии, также восхваляют ваши имена. Так что не удивительно, что я знаю тебя.
   - Простит ли Ульрик мое преступление?
   - Ты не совершил никакого преступления.
   - Я уничтожил Челюсти Хольцбекского Волка. Нашу величайшую святыню. Я разбил их своим молотом, освященным в этом Храме.
   - И, вероятно, спас Мидденхейм от ужасной участи. Ты отважный человек.
   "Не заходи в тень".
   - Я… - Эйнхольт начал подниматься.
   - Ульрик готов простить тебе еще тысячу подобных подвигов. Ты знаешь, когда доблесть важнее обладания. Когда город важнее Храма. Эта жертва сделала тебя любимейшим чадом Ульрика. И тебе не в чем раскаиваться.
   - Но сон…
   - Твоя совесть не приемлет то, что ты сделал, и это понятно. Ты считаешь себя виноватым в том, что просто был частью такого важного события. Но твоя душа чиста. Спи спокойно, Эйнхольт. Воспоминания угаснут. Сны потускнеют и уйдут.
   Эйнхольт поднялся на ноги, развернувшись к сухой фигуре старца в жреческой одежде.
   - Это… это не то, о чем я видел сон, отче. Я знаю, что уничтожение Челюстей было правым делом. Если бы этого не сделал я, их разбил бы Арик, или Грубер, или Левенхерц. Мы все знали, что этого не миновать. Я не раскаиваюсь в своем поступке. Я бы сделал это снова, если бы события повторились.
   - Рад это слышать.
   - Отче, мне снился сон о маге. Он сражался вместе с нами. И он погиб. Невидимый мир, в котором обитает Ульрик, этот мир, чуждый мне… растерзал и сломал его. Магия, отче. Я о ней ничего не знаю.
   - Продолжай.
   - Прямо перед битвой он говорил со мной. Никого из нас он не знал, кроме меня. Он сказал…
   " - Эйнхольт.
   - Вы знаете меня, господин маг?
   - Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень".
   Эйнхольт заметил, что молчит.
   - Так что сказал тебе маг? - подтолкнул его мысли священник.
   - Он сказал, что невидимый мир знает меня. И этот мир сказал ему мое имя. Он предупредил меня, чтобы… чтобы я не заходил в тень.
   - Маги - глупцы, - сказал жрец, отворачиваясь от Эйнхольта с легкой дрожью. - Всю мою жизнь, а она была весьма долгой, можешь мне поверить, я не доверял словам волшебников. Он хотел запугать тебя. Маги часто так делают. В этом часть их силы: драматические позы и игра на страхах честных людей
   "Я так и думал", - с облегчением сказал сам себе Эйнхольт.
   - Эйнхольт… брат… вокруг нас немыслимое число теней, - сказал старый жрец, указывая трясущейся, хрупкой рукой на множащиеся тени, падавшие на пол Храма от алтаря, свечей, узких окон…
   - Ты не сможешь всю жизнь избегать их. И не пытайся В Мидденхейме им нет числа. Не обращай внимания на дурацкий лепет этого мага. Ты же можешь так поступить? Ты отважный человек.
   - Да, отче, спасибо. Я с благодарностью принимаю ваши слова.
   Снаружи донесся звон заутреннего колокола. На фоне этих звуков прозвучал грохот… копыт. Нет, переубедил себя Эйнхольт. Рассветный гром. Буря ранней зимы проверяла на прочность деревья Драквальда. Вот что это было.
   Он повернулся, чтобы продолжить разговор с жрецом, но старика простыл и след.
   Вот уже почти час он лежал в храмовой бане, когда Каспен нашел его.
   - Эйнхольт? - Голос Каспена нарушил распаренную тишину. С того момента, как Эйнхольт улегся в ванну, он не слышал ничего громче всплесков воды и звуков, с которыми храмовые слуги наполняли баки для нагрева воды в соседнем помещении.
   Рыцарь сел в каменной ванне, отжал воду из своей козлиной бородки и посмотрел на своего рыжего собрата.
   - Что такое, Кас?
   Каспен был одет в рабочую храмовую рубаху, штаны и сапоги Огненная грива была собрана на затылке в хвост, перетянутый кожаным ремешком.
   - Тебя не было в койке, когда мы поднялись, а когда ты не появился к завтраку, Ганс послал меня на поиски Парни из Серого отряда сказали, что видели тебя в Храме на рассвете.
   - Со мной все в порядке, - сказал Эйнхольт, отвечая на молчаливый вопрос своего друга, но почувствовал он себя глупо. Подушечки его пальцев побелели и сморщились, как сушеные фрукты, а вода в каменном бассейне давно остыла. "Ульрик, человеку не может потребоваться целый час, чтобы смыть с себя ночной пот!"
   Но может потребоваться куда больше усилий, чтобы смыть неприятный налет с души.
   Эйнхольт вылез из ванны, и Каспен бросил ему грубое полотенце и рубаху. Пожилой воин стоял на каменном полу, капли воды падали с него на плиты, он усиленно вытирал влагу и отмершие частички кожи шершавой тканью.
   - Значит… все в порядке. - Каспен повернулся к двери и подхватил со стола намазанное разбавленным медом овсяное печенье. Эйнхольту был знаком этот тон. Они с Каспеном сильно сдружились за годы, прошедшие с той поры, как рыжий парень присоединился к Отряду. Это было… двадцать лет тому назад. Тогда Эйнхольт был в самом расцвете сил, ему было двадцать пять, а юный Каспен был одним из тех щенков, что были отданы ему в обучение. Длиннорукий и неуклюжий рыжий подросток познакомился со вторым волчонком Эйнхольта уже в первом бою.
   "Драго".
   Эйнхольт натянул рубаху и накинул полотенце на шею.
   - Что у тебя на уме, Кас?
   - А что у тебя? Снова этот сон?
   Эйнхольт вздрогнул. Каспен был единственным человеком в Отряде, который знал о его снах.
   - Да. Нет.
   - Это что, загадка? Что случилось?
   - Спал я плохо. А почему - не помню.
   Каспен жестко посмотрел на него, очевидно, ожидая большего. Когда продолжения не последовало, он передернул плечами.
   - Ну, старик, ты хорошо отдохнул, чтобы помахать молотом?
   В промежутке между третьим и шестым колоколами каждый Храмовник оттачивал свои боевые навыки. Каждый день недели, независимо от уровня опыта и срока службы в рядах Волчьих Отрядов. На учебном дворе Грубер, Драккен, Левенхерц и Брукнер уже работали вовсю, так же, как и Волки из Красного Отряда. Другие Белые Волки сейчас несли караульную службу в Храме.
   Эйнхольт и Каспен в полных доспехах спустились во двор по ступеням, откинув шкуры так, чтобы они не мешали работать с молотом. Утро было сырым и прохладным, хоть предрассветная гроза уже прошла. Свет осеннего солнца натыкался на ряд навесов на восточной стороне двора и заполнял его длинными тенями. Грубер и другие Белые Волки работали в тени у ряда деревянных тренировочных столбов, совершенствуя мастерство и развивая силу с помощью молотов, которые были вдвое тяжелее боевых. Красные Волки боролись на соломенных матах или толкали тяжелые камни на дальность. Эйнхольт не испытывал желания присоединиться к кому-либо Он остановился посреди двора, на хорошо освещенном пятачке Там, где не было теней.
   - Пусть Ульрик направляет нас, Каспен, - сказал Эйнхольт, как он говорил каждый раз на этом дворе, приступая к тренировке.
   Каспен не ответил Он знал, что означают слова Эйнхольта, знал это с того дня, когда старина Ягбальд, его друг и наставник, впервые вывел его на учебный плац. Он встал рядом с Эйнхольтом, также устремив взгляд в сторону утреннего солнца, тщательно вымеривая расстояние - между воинами оказалось две длины руки и молота.
   Они начали молчаливо и спокойно. Выверенными, одинаковыми движениями они подняли молоты и начали раскручивать их. По дуге налево, круг, обратное движение направо, петля, взмах над головой слева, удар наискось направо, хват двумя руками, мастерски остановивший полет тяжелоголовых молотов, и очередной круг, описанный с левой стороны. Молоты резко остановились в верхней точке вращения, замерли на три бесконечно долгие секунды, а потом руки расслабились и позволили молотам начать падать. Ровно до той точки, когда они уже набрали большую скорость, но еще могли быть уведены направо, где их разлет давал возможность без усилий начать новый круг.
   Молоты свистели, нарезая круги в воздухе. Темп движений начал расти. Неуловимым движением рабочие кисти Волков оказались в ременных петлях на концах рукоятей. Каждый молот теперь вращался одной рукой, и можно было только восхищаться той уверенностью, с которой бойцы перехватывали рукояти Вверх направо, восьмерка, перехват. Вниз налево, восьмерка, обратный перехват На прямой руке молот пошел вправо, описал круг над головой, остановился и перескочил в другую руку. Молот влево и над головой, ноги слегка развернулись, возмещая этим тягу вращающегося молота. Кроме рук, ничто не двигалось в этих боевых машинах, казалось, оба даже перестали дышать.
   Все еще ускоряясь, словно невидимый безумный барабанщик задавал ритм этому убийственному безмолвному танцу, два воина демонстрировали искусство владения оружием, какого могли достичь только два мастера, годами сражавшиеся бок о бок и учившиеся друг у друга.
   Теперь увеличившаяся скорость и мощь их неистового оружия начала двигать Волков Удары правыми руками назад по широкой дуге заставили их обоих развернуться быстрым прыжком, чтобы не дать молотам вырваться. Зеркальный повтор, обратный подшаг.
   Потом они схватили оружие двумя руками. Правая легла на конец рукояти, левая прикоснулась к железу тяжелого Молота. Они принялись работать молотами как посохами, отрабатывая применение рукояти для блокирования вражеских ударов. С каждым возвратным движением бойцы делали шумный выдох и шажок вперед. Правый блок, рукоять вверх. Верхний блок, рукоять встала поперек предполагаемого удара. Левый блок, рукоять вверх. Повтор. Ускоренный повтор. Снова, снова, снова…
   Брукнер остановился и мотнул головой своим друзьям, привлекая их внимание к тому, что происходило во дворе. Все, даже парни из Красного Отряда, остановились. И пусть даже зеленые новички в Храме владели молотом как настоящие профессионалы, лишь немногие-храмовники во всех благородных Отрядах могли продемонстрировать столь совершенное по единству и гармоничности выступление, каким уже не раз поражали Волков Эйнхольт и Каспен. На это было приятно смотреть.
   - Во имя Ульрика! - выдохнул изумленный Драккен. Он много раз видел, как тренируются эти двое, но никогда это не было столь потрясающе. Никогда они не работали с таким безупречным изяществом, с такой точностью, с такой скоростью.
   Грубер нахмурился, хоть он и видел такое несколько раз. "Они подгоняют друг друга. Словно они хотят что-то доказать. Или один из них, по меньшей мере".
   - Смотри и учись, - сказал он Драккену, который, впрочем, не нуждался в лишних указаниях. - Я знаю, что ты владеешь молотом достаточно хорошо, но совершенству нет предела. Видишь, как они меняют руки? Они не сжимают рукояти, а позволяют самому молоту делать большую часть работы, применяя силу его полета для того, чтобы он оказался в нужном им месте.